Приходи ко мне в полдень

Произведение готовится к публикации в издательстве.

Залитая светом раскаленного зловещего солнца площадь города заполнена народом. Одуряющий зной дрожит зловонным маревом: гниют отбросы на соседнем рынке, нечистоты в канавах, пахнет застарелым и свежим терпким потом. Все, кто собрался на площади, застыли в ожидании под безжалостным, раскаленным диском. Огромная толпа окружила высокий камень. В центре его, на алых шелковых пеленках лежит извивающийся орущий младенец. Его крик - высокий, пронзительный – иглами дикобраза пронзает уши. Перекошенное личико с широко раскрытым беззубым ртом побагровело от плача.
Она стоит у самого алтаря, в изножии. Её никто не замечает. Она есть, и в то же время, её как – будто нет. Палач в черной маске и в красном плаще, отвратительно смердящий луком и чесноком, занес над головой топор. Широкое лезвие полоснуло по глазам солнечным ослепительным бликом и…. Горячая кровь младенца брызнула ей в лицо… Крик оборвался, толпа, сжигаемая беспощадным светилом, дрогнула, качнулась разом и затихла, и в наступившей тишине она услышала шепот, легким ветерком прошелестевший что – то неразборчивое. А затем темная, стремительно кружащаяся воронка подхватила её и унесла в удушающую пустоту.

***
Ну вот, наконец – то ей исполнилось восемнадцать. Ждала этого дня, как вручения пропуска во взрослую жизнь. Года два назад родители пообещали, что как только «куранты твоей жизни» пробьют совершеннолетие, отпустят в «свободное плавание по бурным волнам житейского моря».
Она подошла к стоящему в углу огромному зеркалу. Мутное какое – то стекло. Да и каким ему быть – вещице без малого несколько сотен лет. Сквозь белесую муть она увидела высокую тоненькую девушку с черными кудрями, рассыпавшимися по плечам, слегка раскосыми ярко-фиалковыми глазами, окаймленными длинными густыми ресницами. Тонкие брови дугой, маленький аккуратный носик, упругая грудь, гибкая талия, длинные красивые ножки… Хм… «А я совсем даже ничего, симпотная». Она улыбнулась девушке в зеркале, подмигнула и плюхнулась на кровать. Спааааааать! Так устала! Гости, музыка, веселье, ворох подарков – это классно, конечно, но суета выматывает, и сейчас хочется тишины и покоя.

***
Где – то вдали воет волк. Ему вторит еще один, и еще… Волчья стая. Узкая тропа в густом лесу. Видно, что по ней не ходят каждый день все, кому не лень. Тайная тропа, ведущая в неизвестность. Пахнет прелыми листьями, грибами и еще чем – то неуловимым, сладковатым и одновременно горьким. Ветви деревьев смыкаются где – то вверху, образуя полог, сквозь который едва пробивается призрачный лунный свет. Неясные тени мелькают то справа, то слева. Копыта белоснежного коня глухо стучат по выступающим из земли корням… Конь уверенно шагает сквозь чащу. Его роскошная грива и атласная шкура серебрятся в слабом свете. На спине Лорда девушка, закутанная в светлый плащ, отороченный мехом соболя. Это она. В руке её, затянутой в гладкую тонкую перчатку, некий предмет. Она не может разобрать, что это. И снова черная воронка закружила, вырвала её из седла и затянула в темноту, туда, где нет ничего.

***
«Утро красит нежным светом стены древнего Кремля…», - Юлька потянулась, чувствуя сладкую негу в теле, зевнула и открыла глаза. Серый день за окном вплыл в распахнутую форточку и затопил серостью комнату. Пахло сырым асфальтом и мокрой листвой. «Походу, не красит. Печалька!» - подумала она и села на кровати. Чёрный необъятных размеров котяра по имени Вихрь, оставшийся в наследство от прапрабабки вместе с квартирой на Тверской, лениво ткнулся мокрым носом в ее босые ноги, потерся о них мордой и резко свалился на бок:
- Мяаааааааау! – застонал он, и в его стоне так и слышалось: «Жраааааааать!»
- Иди, рыбки дам, - Юлька поманила зверика за собой на кухню. Выдав голодающему полную миску вареной горбуши, тщательно отделенной от костей, девушка задумалась. Сегодня полнолуние. Прапрабабка перед смертью велела зачем - то в полнолуние в полдень прийти на кладбище, на её могилу. Прийти обязательно. Прошло уже полгода со дня кончины старушки, а Юлька еще не выбрала денёк, чтобы навестить её. «А вот сейчас и схожу! Точно!» И, напевая мелодию собственного сочинения, отправилась в душ.

Добравшись на метро до «Семёновской», Юлька села в трамвай № 34 и через несколько минут вышла у Введенского кладбища. У ворот в псевдоготическом стиле сидели двое нищих весьма колоритного вида. Один, высокий и тощий, лет сорока, одноглазый, щеголял, несмотря на июньскую жару, в дорогом кашемировом пальто на голое тело. Ноги его, в лаковых штиблетах от итальянского сапожника, прикрывали серые льняные брюки, едва доходящие до щиколоток. Второй – маленький, коренастый, с носом цвета перезрелой сливы и огромной плешью на макушке, носил на себе давно уже не белую рубашку, заправленную в засаленные черные штаны неопределенного покроя, и …фрак. В распахнутом вороте на могучей грязной шее красовался галстук-бабочка с обмахрившимися краями, а ноги топтали серый асфальт … лаптями. Самыми настоящими лаптями. «Откуда – то реквизит спёрли, не иначе!», - подумала Юлька, проходя мимо парочки и кидая в пластиковые стаканчики мелочь.

- Что верно - смерть одна, как берег моря суеты. Нам всем прибежище она, кто ж ей милей из нас, друзья, сегодня ты, а завтра я-а-а-а-а-а-а-а, - неожиданно за ее спиной коренастый завыл арию Германа из «Пиковой дамы».

Юлька вздрогнула и в сердцах прошипела: «Тенор недоделанный!»

Громко каркнула растрепанная ворона, посматривающая вниз с ворот погоста. Затем сорвалась с места и медленно полетела вглубь пристанища скорби.

«Нафига я сюда припёрлась?!» - думала Юлька, шагая по аллее. Солнце, стеснявшееся выглянуть из-за туч утром, теперь калило вовсю, но лучи его едва пробивались сквозь нежно-зеленое кружево листвы и, разреженные, красиво подсвечивали древние склепы и печальных скорбящих ангелов, поросших густым мохнатым мхом. Аллея привела в самую старую часть погоста. Где – то тут большой склеп, у врат которого уже много веков стоит юная прекрасная девушка, изваянная из благородного сорта мрамора. Кажется, она обернулась на мгновенье, чтобы еще раз попрощаться. Сейчас тонкая ручка с изящными пальчиками, застывшая в воздухе, толкнет резную дубовую дверь, и девушка исчезнет. Навсегда.

Внезапно умиротворяющую тишину взорвал пронзительный хриплый крик вороны. «Опять эта растрёпа!»,- снова вздрогнула Юлька.

- Чего пугаешь – то?! Лучше бы дорогу показала.

Птица будто поняла девушку и, коротко каркнув, сорвалась с места и исчезла среди зарослей. «По-моему, и мне туда», - Юлька пошла за птицей. С неширокой аллеи, выложенной плиткой, девушка шагнула на узкую тропинку, густо поросшую молодой травкой. Ограды, кресты, изваяния… Вон и склеп – каменный дом с полуколоннами, барельефами, орнаментами. На фронтоне герб: четырехчастный щит, четыре короны, оторванная львиная голова с то ли пламенем, то ли языком, рука с мечом, шляпы с перьями или кирасы…. Ещё что – то, основательно попорченное временем и мхом – не разобрать. Массивная двустворчатая мореного дуба дверь, запертая на причудливый замок с цепью…. «Норм. И как мне просочиться внутрь? Или мне туда не надо?»

Она подошла к двери и тронула бронзовый замок, покрытый благородной чёрной патиной. Цепь, качнувшись, чуть звякнула, и один конец ее вылетел из паза. На нём висел небольшой ключ в завитушках и зубчиках. Юлька поковыряла им в замке, дверь распахнулась, затхлый землистый дух ударил в нос. «Там, в гнетущей тьме ждет тебя жуткий призрак, чтобы уволочь в преисподнюю и выкупить этой жертвой свою душу у дьявола» - мысленно хихикнула Юлька и сделала шаг внутрь. И ничего. Призрачный свет струился сквозь стрельчатые узкие окошечки под самым потолком. Украшенные цветными витражами, они скрадывали гнетущее впечатление от места.

Девушка огляделась. Просторная комната представляла собой часовню. Массивное мраморное распятие у противоположной стены, перед ним кандило для свечей. Стенные росписи с изображениями Божьей Матери и святых поблекли и местами поросли мхом. Напольная мозаика рассказывала о страшном суде, аде и рае. Справа под пол вела мраморная скругленная лестница, с резными балясинами. Юлька взглянула через перила вниз – темно. «Интересно, что там?» Оглядевшись, девушка увидела у стены ящичек с огарками свечек. Выбрав несколько штук побольше, она щелкнула зажигалкой, которую непонятно зачем носила в сумочке – вдруг пригодится. Вот и пригодилась.

Спускаясь вниз, девушка едва дышала. Звенела в ушах тишина, сердце трепетало от жуткости происходящего, вспотели ладони. Мрак рассеивался в свете импровизированного факела, и из мглы проступали очертания каменных гробов на гранитных постаментах. На гробах лежали мраморные плиты. Юлька прошла в подземный зал, тянущийся далеко вглубь и теряющийся в темноте. Несколько пустых тумб скраю, похоже, для будущих усопших. На стенах подставки для факелов, в которых торчали толстые свечки. Юлька медленно шагала вперед. Вот и прапрабабка. На массивной мраморной плите высечено:

Калиновская

Софья Станиславовна

17/01/1914 – 17/01/2016

Et abiit unus ex nobis, qui est optimus …



- Ну вот я и пришла… Как ты просила… Прости, что долго собиралась, - прошептала девушка и глубоко вздохнула.

Что – то заскрежетало за спиной. Онемев от ужаса, Юлька мгновенно обернулась, прижавшись спиной к каменному прапрабабкиному пристанищу. В нише стены, которую она не заметила впотьмах, оказались высокие напольные часы, которые мелодично отбивали полдень. «Фу ты, блин! Капец! Нафига тут часы?! Так недолго и пустой постаментик занять!» Она подошла к часам. Высокие, из незнакомого темного камня, покрытые причудливым рисунком до самого низа. По янтарному диску циферблата ползла тонкая черная стрелка. Две других – тонкой узорчатой резьбы – сошлись точно вертикально. Вместо цифр по окружности бежали 12 непонятных относительно крупных знака, а между ними по два меньшего размера. Они не были похожи ни на цифры, ни на знаки зодиаков, какие – то непонятные переплетения линий, в которых сложно что – то угадать.
Расплавленный воск зажатых в руке свечек пролился на руку.
- Ай, блин! Больно! - Юлька отлепила мигом застывающую восковую кляксу и вздохнула. - Лан, часы так часы! Чья- то дикая причуда. Интересно, кто их заводит? Или они «перпетум мобиле»? Смешно! Ну, раз я здесь, а бабка молчит, посмотрю – ка что там дальше.
Вытянув руку с пучком свечек вперед, Юлька осторожно побрела вглубь склепа. Длинный узкий коридор по обе стороны которого громоздились массивные саркофаги закончился просторным квадратным помещением, в котором они стояли в три ряда. И так же в три ряда, склонив головы, стояли неподвижные светлые фигуры. Завизжать девушка не успела – вовремя поняла, что фигуры мраморные, но сердце, взметнувшееся ввысь от ужаса продолжало бешено колотиться. Постепенно успокаиваясь, Юлька переходила от одного саркофага к другому, читая надписи и рассматривая статуи. Мужчины, женщины, молодые, старые… Вот ребёнок, совсем крохотный, видимо, новорождённый. Вокруг тоненькой шейки завязана черная лента, почти истлевшая и чудом державшаяся не гладком мраморе.

Theodor Kalinovsky
1789 / IV/ 22 – 1789/ V / 14

Очень красивая девушка с длинными, ниже спины, вьющимися волосами.

Незабвенной Каролине, урожденной Калиновской
рождена года 1754 месяца июля 4 дня
умерла года 1771 месяца мая 19 дня

Высокий старик с костистым длинным лицом.

1671 KAZIMIR KALINOVSKI 1775
Sit tibi terra levis

Штефан, Станислав, Мария, Владимир, Эмилия, Войцех, Александр, Евгения… Менялись фигуры, лица, имена, но фамилия оставалась той же. Все, сошедшиеся здесь для жизни вечной, – Калиновские.
«Прапрабабка тоже Калиновская. Значит, это все мои предки? Похоже, да…. У нас и перстень - печатка есть с таким же гербом, и на столовом серебре этот герб…. А ведь некоторых я видела на портретах в бабкиной галерее. Точно! Вот эту даму… И эту…. И старик там есть… Сейчас приду и рассмотрю внимательно. Интересно… Что за господин организовал бабкины похороны? И откуда он узнал о её смерти? Мы и не подозревали об этом склепе, и товарища того ни разу не видели! Все страньше и страньше, как говорила девочка Алиса… Зачем бабка велела сюда прийти? Вряд ли для того, чтобы познакомить со статуями предков. Она много раз показывала портреты и рассказывала о людях на них изображенных, жаль, слушала я в пол-уха! Да ничего, есть дневники, почитаю… Ну и зачем я здесь тогда?» Юлька повернула обратно.
- Ладно, бабуль, я пойду. Спасибо, что познакомила со стариками, - она погладила мраморную плиту. – Мне тебя очень не хватает, бабуль…. Очень…
Двое маргиналов по-прежнему толклись у ворот погоста, разбавив дуэт еще одной особой – белозубой бойкой цыганкой, шуршащей ворохом цветастых юбок и блестевшей на солнце от обилия фальшивого золота. Деловито оглядывая окрестности, дама выцепила хищным взором Юльку и поспешила её навстречу, сладкоголосо зачастив нараспев:
-Дай, красавица, копеечку - детишкам на молочко ! А я тебе погадаю! Счастлива будешь, муж добрый будет, двое детей будет!
- Да у меня уж трое, четвёртого жду! – неожиданно для себя брякнула девушка и, обойдя ошалевшую от Юлькиного нахальства женщину, пошла в сторону остановки трамвая.

* * *

Высокий, очень высокий холм, окруженный частым непроходимым лесом. Она стоит на самой его вершине, одна. Ее обнаженное тело леденят резкие порывы пронизывающего ветра. Спутанные кудри треплются за спиной, то взметаясь над головой огромной короной змеящихся локонов, то шелковисто струясь до лодыжек. Над нею – густо- синее с прозеленью небо, и по нему мечутся стаи птиц, черными росчерками отмечая свой полет. Тишина. Абсолютная тревожащая тишина. И она, подобно птице, отрывается от колкой травы, покрывающей холм, и мчит ввысь. Все быстрее, быстрее, быстрее… Она хочет увидеть звезды, но их нет… Туча птиц внезапно скручивается спиралью, втягивая в свою воронку и ее, и уносит в пустоту… Вечную молчащую пустоту…

* * *
Юлька села на кровати. Опять эти непонятные видения…. Странные реалистичные картины. Она будто присутствует там, в том странном мире, с казнимыми младенцами, прогулками по ночному лесу, полетами наяву… Они стали приходить после смерти прапрабабки. А умерла старушка странно.

Она уходила долго, месяца два, то проваливаясь в беспамятство, то выплывая из странной каталепсии в реальный мир. Утром 17 января она в очередной раз пришла в себя и вышла в столовую к завтраку. Все обрадовались случившемуся улучшению, а бабка села на свое любимое место, взяла поставленную перед нею чашку с заваренным кипреем и отчетливо произнесла:
- Сегодня я уйду. Пора! – и, пристально взглянув праправнучке в глаза, властно добавила:
- Зайди ко мне сейчас!
Выпив чаю, старушка величаво удалилась. Юлька поспешила за ней.
- Запри дверь и подай мой чемодан, - велела прапрабабка.
Повернув ключ в скважине, девушка вытащила из шкафа древний, тиснёной кожи, увесистый чемодан. Углы его были обиты блестящим металлом, на котором темной патиной чернели затейливые узоры. Бабка надавила на замок, тот слабо щелкнул и легко отворился. Перебрав что – то внутри, старушка вытащила тонкие кожаные перчатки. На вид они были совсем новые, но Юлька каким – то чутьем поняла, что лет им много. Очень много. Светло –серая мерцающая кожа, по краю выбитый ажурный орнамент и полное отсутствие швов. Будто лоскут кожи неведомого существа туго обтянул хрупкую девичью руку, да так и застыл. А затем искусный мастер нанес по краям узор.
- Возьми! – приказала прапрабабка и протянула перчатки Юльке. Та машинально взяла.
-Теперь это, - продолжила старушка, выуживая из чемодана две сафьяновые шкатулки. – Эти наденешь в день своей свадьбы, не раньше, - и раскрыла первую. На алом шелке в специальных углублениях лежали украшения необыкновенной красоты! Диадема, гребень-заколка, колье, серьги, браслет, перстень, брошь и шпильки из белого блестящего металла. Веточки, листья, цветы, сотворенные рукой гениального мастера, причудливо переплетались в дивном узоре. Каждый предмет украшал пронзительно-голубой чистой воды крупный камень в окружении россыпи прозрачных бриллиантов помельче.
- Примерь!
Юлька осторожно вынула из футляра серьги. Ослепительно заискрился синими каплями камень, загорелся радужными искрами хоровод мелких. Закрепив мудреную застежку, Юлька возложила вокруг шеи колье. «Странно, оно теплое, будто кто только что снял его». Невысокая диадема красиво оттеняла черные кудри. Девушка взглянула на себя в зеркало. Гордая властная красавица смотрела на нее из зазеркалья. Сиренево-синие глаза пронизывали насквозь, прожигали, пугали…. И снова она увидела…


Было страшно и непонятно. Очень страшно и очень непонятно. Чуть ниже уровня её глаз бугрилось поле разномастных голов – пегих, рыжих, русых, чернявых. Блестела, отражая свет солнца, чья – то лысина. Ветер трепал оборки чепцов, смахнул капюшон, обнажив выбритую монашью тонзуру, рвал шляпы, заставляя их хозяев нахлобучивать колпаки поглубже. Над этим полем монотонно, с редкими вкраплениями резких всхлипов, взвизгиваний, восклицаний, злобных возгласов, звенел разноголосый гул.

Она совсем маленькая, от силы годовалая, на руках у высокого черноглазого мужчины. Его антрацитовые кудри спутавшимися лохмами падали на глаза, затеняя их болезненный, какой – то нервический, блеск. Он прижимал ее к себе очень крепко, что-то шептал на ушко, целовал, и борода его, курчавая и колючая, царапала её нежные щёчки, и она всё пыталась отстраниться, упираясь крохотными ладошками в его грудь. Но мужчина как - будто не замечал этого, всё продолжая сильнее и сильнее стискивать хрупкое детское тельце, нашёптывая непонятные слова снова и снова, не отводя возбужденного взгляда от чего – то впереди.

Она повернула голову. На высоком помосте, в изодранном платье, сквозь прорехи которого мрамором белели удивительной красоты идеальные полусферы высокой груди и стройное гладкое бедро, опутанная лохматящимися веревками и привязанная к столбу, стояла очень молодая женщина. Голова её была опущена, и длинные змеящиеся локоны закрывали лицо. Лишь изредка набегающий горячий ветер, приносящий со стороны рынка омерзительную вонь гниющих помоев, подхватывал шёлк волос, и тогда многоглазому взгляду алчущей зрелища толпы представало прекрасное, совсем юное алебастрово – белое лицо.

Девушка не шевелилась. Рядом суетились кургузые подручные палача, в кожаных замызганных фартуках поверх засаленных рубах, наваливая вокруг столба охапки пересушенного хвороста. На помост, беспрестанно пыхтя и отдуваясь, взошел невероятно тучный монах в грязной сутане. Осенив казнимую огромным серебряным распятием, он вознамерился прижать его к губам девушки, но та резко отвела голову в сторону, презрительно усмехнувшись и сверкнув глазами. Монах отшатнулся, еще раз совершил крестное знамение над несчастной и, бормоча молитвы, пошел прочь.

Хворост задымился. Рыжие языки пламени хищно хватали сухие ветки, росли ввысь и вширь, превращаясь в огненную стену. Едкий удушающий дым взметнулся столбом и рваными клоками потянулся над толпой. Молодой человек, еще крепче прижал её к себе и не отрываясь смотрел на девушку. Та подняла голову, печально посмотрела на нее, на мужчину, улыбнулась, и вот уже черный густой смрад заслонил место казни от глаз толпы. Дым густел, наливаясь чернотой, закручивался спиралью, вырывая ребенка из рук мужчины и унося в немую пустоту…


Прапрабабка проницательно смотрела на Юльку.
- Я не ошиблась, - удовлетворённо кивнула она и протянула девушке вторую шкатулку. – Это можешь носить.
Юлька открыла широкую плоскую коробочку. На жёлтом шёлке лежал набор украшений, подобный первому – те же предметы, тот же металл. Но узор был уже иной. Да вместо голубого бриллианта сверкали золотистыми искрами травянисто-зеленые камни, окружённые многочисленной радужной россыпью прозрачных.
- Это тебе дарственная на мою квартиру, - старушка протянула внучке красную кожаную папку. - Она теперь твоя. Живи там! Там всё найдёшь…
- Что найду? – не поняла Юлька.
- Всему своё время! А теперь иди, - женщина властно указала на дверь. – Благодарить не надо. Только помни, что я люблю тебя. И всегда буду с тобой. Иди!
Юлька подошла к старушке и обняла её, прижав седую голову к груди своей.
-Я люблю тебя , бабуль…
- Иди!
Девушка забрала дары и пошла к выходу. В дверях обернулась – прапрабабка продолжала смотреть ей вслед.
-Поторопись, я опаздываю! – бабка махнула рукой, и Юлька явственно ощутила толчок в спину – мягкий, но настойчивый. Ещё раз взглянув на старушку, Юлька вышла.
По ту сторону дверей её поджидала вся семья – папа, мама, бабуля и дед. Узрев в руках девушки перчатки, бабуля переглянулась с Юлькиной мамой, своей дочерью, и промолчала. Почему – то никто не спросил Юльку ни о чём, не задал ни единого вопроса – как там бабка, что сказала – все молча провожали ее взглядом до тех пор, пока она не скрылась за углом холла. И в этот момент по дому пронесся жуткий глубокий и протяжный стон. Он начался с пронзительно – высокой ноты, больше напоминая отчаянный визг слабого существа, гибнущего в когтях хищника. Постепенно набирая силу, звук понижался, вбирая в себя хрипы, бульканье, шипенье и перешел в утробный оглушительный вой, закончившийся рычаньем. И тишина. И стало слышно, как старинные напольные часы в гостиной мелодично пропели полдень и стали звонко отбивать удар за ударом.
У Юльки от ужаса сжалось сердце, по коже пробежали мурашки. На душе стало тревожно и торжественно. Странное сочетание. Не печально, а именно торжественно. Прапрабабка ушла.

Юлька вздохнула, вытирая скользящие по щекам слёзы. «Мне тебя очень не хватает, бабуль…. Очень-очень не хватает… »
На кровать прыгнул косматый Вихрь, боднул Юльку лобастой головой, заурчал, клянча рыбу. Девушка встала:
- Идём, накормлю тебя, худенького и несчастного.
Кот мягко скакнул на пол и резво потрусил к мискам, помявкивая на бегу.
Накормив зверя, Юлька заварила кипрей (странно, но после прапрабабкиной смерти девушка прямо-таки пристрастилась к этому напитку), соорудила жиденький бутербродик из буженинки и тоненького ломтика Бородинского хлебца и только прицелилась крепкими зубами к его прозрачной плоти, как услышала пиликанье мобильного.
- Привет! – заверещала трубка голосом Катьки, единственной подруги. Но подруги самой, что ни на есть, настоящей – преданной, честной и …офигенной!!
- Приветик! – Юлька улыбнулась.
-Киснешь дома? Предлагаю раскрасить сегодняшний день радужными красками - пойти на пляж! Как ты?
- Бич клаб? Мальдивский песок манит? – Юлька фыркнула.
- Да лан! Мальдивский! И в бору на московском не сдохнешь! – расхохоталась Катька в ответ. – Давай, жду, где всегда.

* * *
Пляж напоминал лежбище тюленей в брачный период. Юные и не очень, стройные и заплывшие сальцом, бледные, как ростки картошки в погребе, и шоколадно – бронзовые тела обоего пола коптились на всем километре, отведенном для культурного досуга на природе. Подруги притулились где – то с краю, у знака, красноречиво вещающего о том, что купаться именно в этом месте реки Москвы категорически запрещено. Печалька, но не возвращаться же не солоно хлебавши! Катька быстро раскатала рулон циновки и, стянув шорты с майкой, плюхнулась вниз животом, подставив прозрачно- белую кожу солнечным лучам.
-Везёт тебе, Юлька! Ты смуглая! Можно и не загорать! А я бледня бледнёй, аж самой противно. Не стой, не загораживай мне солнце, ложись давай, - и лениво похлопала ладонью по циновке.
- Нет, я поплаваю. Полежать могла бы и дома.
Сбросив сарафан, девушка пошла к реке. Не Байкал, конечно, но и не болотце Царевны-лягушки, плавать можно. Она вошла в воду по колено – теплая, прогрелась уже. Юлька хотела постоять подольше, но в илистом дне увязали ноги, речная грязь противно ползла между пальцами и от малейшего движения мутными фонтанчиками поднималась вверх, расплываясь по поверхности реки бурым пятном. Девушка сделала еще шаг и поплыла.

Вода обрушивалась потоком, заливала глаза, нос, не давала вдохнуть. Молнии одна за другой пронзали небо ослепляющими зигзагами, и гром, оглушающий, гремящий будто над самой головой, взрывался ужасающими залпами. Ураганный ветер, как обезумевший, сорвавшийся с цепи дикий зверь, рвал намокший отяжелевший плащ, больно бил его полами по ногам, хлопал по спине сорванным с головы ее капюшоном, швырял в лицо обломки веток, листья. Растрепавшиеся пряди слиплись змеящимися сосульками, лезли в на миг приоткрывающиеся глаза.
Хлипкий полуразрушенный веревочный мост взлетал, метался вверх-вниз, вправо-влево, будто норовя сбросить путницу в пропасть, на дне которой торчали из бурлящего скачущего потока острые клыки гранитных валунов. Ноги в раскисших кожаных сапожках с трудом удерживались на размокших досках. Ежеминутно оскальзываясь, она упорно продиралась сквозь бурю на другой берег провала, туда, где среди скал, в самой глубине их, ютилась одинокая хижина.
Она задыхалась. Сил брести навстречу урагану уже не осталось, но она упорно плелась – шаг за шагом, шаг за шагом, шаг…. Споткнувшись, она судорожно вцепилась в полуистлевшее веревочное ограждение и с ужасом поняла, что оно рвётся под окостеневшими пальцами… Густая пронзительно-холодная темнота завертелась, закрутилась спиралью и втянула её внутрь …

Судорожно вздохнув, Юлька очнулась. Ноги нащупали дно. Едва переставляя их, девушка побрела к берегу, густо заселенному разнообразной растительностью, беспрестанно наступая то на затонувшие осклизлые сосновые шишки, то на обломки веток. Выбравшись на сушу, она села на прохладный песок и устало прислонилась к шершавому стволу сосны, запрокинув голову. Огромная ровная мачта ствола уходила далеко-далеко ввысь, раскинув во все стороны корявые ветки, густо опушенные яркой зеленью хвои. Ярко –голубое небо и темная паутина ветвей… Красиво. «Только как я тут оказалась? Неужели сама переплыла всю реку? Да брееееед! И как вернуться? Я же не доплыву!»
Она посидела несколько минут, закрыв глаза и ни о чем не думая, чувствуя, как слабый ветерок приятно холодит влажную кожу. Качающаяся тонкая былинка с крупной божьей коровкой на самой вершинке склонилась к ноге девушки, и глянцевый жучок, скоро перебирая тонкими кривыми лапками, побежал по телу. Щекотно! Юлька, не открывая глаз, подставила указательный палец, дождалась, когда насекомое переберется на него, и осторожно подняла руку, указывая пальцем в облака:
- Божья коровка, улети на небко. Там твои детки кушают конфетки, а собакам не дают – они сами достают! – забормотала она детскую приговорку. Коровка послушалась, расправила прозрачно-желтоватые крылышки и улетела.
«Надо посмотреть, что на том берегу, на пляже. Катька, наверное, уже переполошилась, меня ищут». Она открыла глаза. На противоположном берегу реки не видно было никакого волнения, никакой суеты. По-прежнему пестрели цветастыми купальниками и плавками тела горожан, сновали туда-сюда лодки и катера, какой- то резвый юноша нырнул с катамарана, взметнув водяной столб. Её никто не искал!
-Ну норм, чё! Так и надо! Утонула и утонула, одной больше - одной меньше….
Слева, в кустах, что – то зашуршало, зафыркало, и к ногам её выбежал желтый спаниэль с длинными кудрявыми шелковистыми ушками. Он шумно обнюхал её, встрепенулся, уселся, заглядывая ей в глаза, и звонко гавкнул.
- Наконец – то я тебя нашел, - раздался негромкий голос, и из-за куста вышел высокий стройный парень в рваных джинсовых шортах и пластиковых тапках. С крепкой шеи его на черном крученом шнурке свисал на загорелую гладкую грудь золотистый медальон. Белокурые волнистые волосы его были коротко острижены. Вокруг серых глаз крыльями бабочки трепетали черные, загнутые, длинные (до высоких бровей) ресницы. Тонкий нос, пухлые губы, легкий румянец на щеках…
Парень остановился в трех шагах от Юльки и пристально разглядывал ее. Ей стало неловко стоять в купальнике под его оценивающим мужским взглядом, и она поёжилась. Он заметил это и протянул ей какую – то тряпку:
- Надень.
Тряпица оказалась его футболкой, довольно новой и чистой. Девушка натянула ее на себя и вздохнула свободнее:
-Спасибо!
- Не за что. Пойдем, отвезу тебя на пляж. У меня там чуть дальше лодка.
И она пошла за ним.

Полгода назад.
Высокий статный мужчина лет пятидесяти, в дорогом длиннополом пальто, поверх которого вокруг шеи намотан тонкий шерстяной шарф, поднялся на холм у края Старой площади. Отсюда открывался живописный вид на горловины переулочков, на старые церкви. Сыпал мелкий снежок и слегка морозило. Не та Москва уже, не та! Погода совсем европейская. Где трескучие морозы до минус сорока, которые сломали самоуверенность солдат Маленького капрала, а позже и параноика фюрера, где стеной вздымающиеся сугробы, за которыми не видно стоящего человека, где волшебная искристая бахрома инея на ветках, словно в сказке? Не сверкает снежная перинка в призрачном свете луны, под ногами грязное месиво. Не сияет остророгий месяц в окружении ясных звёзд на чёрном чистом небе. Затянуто оно либо смогом, либо рваными клокастыми облаками. Всё ушло, все…
Человек остановился. Впереди в белесой мути пасмурного дня тускло блестели купола церкви Всех Святых на Куличках. Ходит легенда о том, что давным-давно, в 1666 году, в этом районе пакостила нечисть, коей расплодилось не счесть. Житья от нее не стало людям. Никто не мог усмирить приспешников дьявола. Никто. Удалось это только преподобному Иллариону из Флорищевой пустыни. С тех пор тихо тут. Здесь и родилось выражение «У чёрта на куличках». Мужчина вздохнул. Кто бы знал, чего стоило то изгнание бесов, кто бы знал!
Мужчина стал спускаться к Варварке – крохотному отрезку средневековой улицы метров в триста. Вот где она - старая Москва! Только тут по-настоящему ощущаешь дух ее, величие, незыблемость в веках! Запели колокола в храме Святого Георгия на Псковской горе. Человек поднял взгляд на колокольню. Никого. Ветер? Возможно. Он прошел мимо палат бояр Романовых с примыкающим к ним вплотную Знаменским монастырем. Вот туда-то ему и надо. Мужчина прошел в ворота, где в будке сидел толстощекий охранник. Обогнул краснокирпичную стену одноэтажной круглой постройки, вплотную прилепившейся к зданию, и оказался в тихом и уютном средневековом дворике.
Сухой снежок слабо шуршал под ногами. Тишина – то какая! Сложно поверить, что всего в нескольких десятках метров гомонит, шумит, рокочет, звенит, тарахтит, гудит другая Москва, современная. Что совсем рядом «депутатник» с его солидными обитателями – чиновниками всех мастей. Тишина. Мужчина тронул старый шершавый кирпич. Добротная многовековая кладка чуть тронута прозеленью мха. Разом нахлынули воспоминания – столько пережито всего за годы долгой, очень долгой жизни, что и подумать страшно!
- Добрый день! – раздался за спиной молодой голос. Мужчина обернулся. Совсем юное лицо, стройная фигура, которую не портила объёмная куртка-пуховик, длинные ноги в тёмно-синих джинсах. В руке мобильный телефон. Ну да, как же без него молодым?! Никак! Это мы без него все решали, все успевали, а они бегут, обгоняя время, торопятся, на бегу договариваясь, обговаривая, отговаривая, начиная и заканчивая дела. И все по телефону. Вот так и пробегут через всю жизнь, как эстафету на короткую дистанцию. Не успеют глазом моргнуть, а всё… Черта, за которой вечность…
- Добрый! – мужчина снял добротную кожаную перчатку и протянул руку, осторожно пожал узкую хрупкую ладонь. – Пойдемте прогуляемся, погода замечательная, Вы не находите?
- Да, погода сегодня отличная, ветра нет, снежок, легкий морозец.
Они прошли мимо церкви Максима Блаженного, мимо Старого Английского подворья.
- А ведь Иоанн Васильевич к Елизавете сватался! Мечтал быть монархом от Англии до Урала! Не случилось! Елизавета была замужем за Англией, как она сама говорила. Да и отношение к браку у девушки негативное сложилось еще в детстве – батюшка ее, Генрих восьмой, не особо с супругами церемонился. Чуть что – и на плаху голову, рубить! Для нее подчинение мужчине было равнозначно смерти. А и хорошо, что не сложилось. Кто знает, что принесло бы это Руси?
Он помолчал и продолжил:
- Опоздали мы! Сила обрела нового хозяина. Более умного, властного, нежели был прежний.
- Прошло всего несколько дней. Силу еще можно нейтрализовать! Ведь новый хозяин пока не осознал свершившегося! Возможно, и не подозревает о даре.
- Не так всё просто, как тебе кажется. Во-первых, просто так нейтрализовать мы её не можем. Она привязана к артефакту. Какому, мы так и не знаем. Хозяин должен сам передать нам вещицу – по своей воле или по принуждению, но сам. Тогда сила сконцентрируется вся в предмете, хозяин не сможет обладать ею. Изолировав артефакт, мы устраним и силу. Во-вторых. Сила крепнет ежечасно. Даже если обладатель ее ни о чем не подозревает. Она сама по себе велика, а в руках этого хозяина станет поистине сокрушительной. И неизвестно, куда направит ее владелец. Если попала к человеку, открытому добру и свету, то пусть так и останется, нам это только на руку, а вот если в душе той тьма и зло…. Вот тогда жди беды! И не одной! Колоссальное могущество в таких руках будет всеистребляющим, способным в корне изменить судьбу мира и каждого из нас. И не только… Это будет страшная сила. Лучше её, конечно, изъять от греха.
- Значит ли это, что тот, кому хозяин отдаст артефакт, сможет сам завладеть содержащейся в нём силой?
- Нет. Сила замешана на крови. Фамильной крови.
Мужчина помолчал.
- Я долго думал, кому поручить эту ответственную операцию. Много вариантов перебрал и остановился на твоей кандидатуре. Юность быстрее найдет дорогу в этом случае. Вы, молодые, иначе смотрите на мир, чем мы, вы видите его иным… Да, иным… В общем, посовещавшись, решили предоставить это дело тебе. Ты справишься, я уверен! Вот флешка, на ней найдешь всю информацию, касающуюся нашей проблемы. Изучи внимательнее, подумай хорошенько. Не бросайся сразу на амбразуру – спугнешь ненароком. Тогда и вовсе не подберешься – будет настороже. Можно, конечно, вызвать на совет и прямо потребовать отдать силу. Но так и дров наломать не долго – вряд ли хозяин силы захочет отдать ее, еще пустится вовсе тяжкие – тогда не унять будет, не остановить… Мы надеемся на тебя и верим в успех. Не подведи….

* * *

Идти пришлось минут десять. Золотистый спаниэль резво трусил меж сосен, склонив толстый чёрный нос к земле. Он беспрестанно фыркал, порой останавливался и начинал быстро-быстро рыть перепончатыми лапами песчаный грунт, пытаясь выудить из норки мышь или ящерицу. Курчавый пенёк хвоста его безостановочно мотался вправо-влево.
- Тебя как зовут? – блондин посмотрел на девушку и представился сам. – Я Сашка.
- Юля.
- А плаванием где занимаешься? Кто тренер?
- Нигде.
- Да не может быть! Я ж видел, как ты на одном дыхании реку перемахнула! Так красиво плыла! Я даже позавидовал! Сам в СК «Динамо» тренируюсь. А ты? Кто твой тренер?
- Да никто! Я сама не поняла, как переплыла. Случайно получилось как – то.
- Угу, случайно! Ну не хочешь говорить – не говори, ладно. Но плыла правда классно!
«Как только не утонула! Плавать - то я умею, но отнюдь не как дельфин! И даже не как спортсмен. Так –топор пластиковый! Сразу ко дну не иду – и то счастье!»
Собака сбежала с пологого берега к воде, пошлепала вдоль линии прибоя. Из зарослей камыша отрывисто покрякивая, степенно выплыла утка, а за нею десять одинаковых серых комочков – мама вывела « в свет» малышей. Птенцы споро перебирали маленькими лапками и не отплывали далеко от матери. Они, по её примеру, опрокидывались вниз головой и застывали так, с торчащими кверху хвостиками, выискивая в воде вкусности.
Щенок, увидев добычу, скакнул, мигом погрузился в воду по самые уши и направился наперерез птицам. При виде хищника утка встрепенулась, как – то вытянулась, приподнялась над водой и, растопырив крылья, грозно гогоча, рванула навстречу псу. А серые утята в мгновение ока исчезли в камышах.
- Смайл, ко мне! – повелительно крикнул парень, и спаниэль, издав разочарованный полурык - полускулёж, повернул обратно, выбрался на берег и шумно встряхнулся, осыпав Юльку и хозяина тучей холодных брызг.
- От спасибо! – захохотал Сашка. – Давай в лодку, охотник!
Он вывел из камышей небольшую надувную посудину со знаком спасателей на борту, помог забраться в неё Юльке и вспрыгнул сам. Пёс уже сидел на носу лодки и нетерпеливо повизгивал, ожидая хозяина. Сашка, заметив Юлькин взгляд, остановившийся на знаке, пояснил:
- Я каждый год в каникулы тут, на пляже, спасателем работаю. Ну как работаю – волонтёрю. Всё равно делать нечего – сессию сдал и свободен как ветер. Сегодня вижу: ты плывёшь, уже на середине. Дай, думаю, поплыву следом – мало ли чего! Вдруг помощь понадобится! Но ты молодец – на одном дыхании и не сбавляя темпа! На берег выбралась и пропала. Решил тебя найти и перевезти обратно. Вряд ли ты второй заплыв выдержала бы.
«Я и первый – то в здравом уме не преодолела бы! Блин, что со мной происходит?»
Громко гудя, приближался прогулочный теплоход. Видно было, как на палубе его счастливые молодожены целовались, стыдливо прикрывшись фатой, а разгорячённая солнцем, праздником и алкоголем группа гостей хором скандировала: «Горько!». Полный седой мужчина, стоя у бортика, залпом осушил бокал и с размаху швырнул его в реку! Отёр усы, взмахнул рукой и принялся нещадно терзать меха гармони, выдавливая из них звуки народной плясовой. Толпа на палубе заливисто взвизгнула, ухнула, дрогнула и затряслась, заходила, запрыгала в пляске, поводя плечами и со смаком притопывая.

У милёночка мово
Аккуратненький носок -
Девять курочек усядутся –
Десятый петушок!

Я бывало всем давала,
Сидя на скамеечке.
Не подумайте чего -
Из кармана семечки!

А я милого любила
Не за дивную красу.
А за что его любила?
За …

Ветер донес до парочки скабрезные частушки. Щенок на носу лодки тонко и протяжно завыл, подняв нос к небу – подпевал! Сашка расхохотался, за ним засмеялась и Юлька.
- Ты чем вечером занята?
- Да, собственно, ничем. А что?
- Погуляем, может?
- Давай. Куда пойдём?
- Предпочтения есть? Предлагаю Измайловский парк.
- Ок! Я не против!
- Тогда в 19.00 жду тебя в центре зала на «Партизанской». Договорились? И телефончик продиктуй, – Сашка улыбнулся.
- Договорились, - ответила Юлька улыбкой на улыбку. – Пиши. 8 965 …
Он высадил её на берег и сдал с рук на руки Катьке, возле которой сидел бледнокожий крепыш с ярко-алым румянцем на щеках. Та заворчала:
- Смотрите, умная такая! Сама, значит, парней клеить понеслась, на лодочках кататься, а меня одну бросила!
- Ты и без меня тут не скучала – тебя вон кавалер развлекал.
Кавалер кивнул и представился:
- Борис! Преподаватель МГУ. А Вы, как я понял, Юля. Катя говорила о Вас.
- Ага, - промычала Юлька, надкусывая жёлто-красный бочок сочной груши. – Который час?
Борис выудил откуда – то из-за спины телефон:
- Почти два. Жара какая сегодня и духота! К вечеру грозу обещали.
- Было бы неплохо: люблю грозу! С чёрными тучами, диким ветром и стеной ливня. Лан, я, пожалуй, пойду. Голова чего – то разболелась. От духоты, наверное.
- Куда ты?! Рано же! Давай пару часиков ещё отдохнём! – удивлённо взглянула на Юльку Катька.
- Та не! Я домой. Вы отдыхайте, не обращайте на меня внимания. Поскакала я.
- Ну как хочешь! – Катька пожала плечами. – Позвони, как доедешь. Я ж волноваться буду!
- Да что со мной сделается? Лан, пока! – она чмокнула подругу в щёку, кивнула Борису и убежала.
И не заметила чужого тяжёлого взгляда, вонзающегося в её затылок.

* * *

« Вот она сила, там, почти рядом! Огромная, непередаваемо мощная, способная смести всё, перевернуть, переиначить. Дать беспредельную власть надо всем в этом мире. Подчиняющая себе любое существо сразу и навсегда! Вот она - эта сила – там: влекущая, желанная, которая должна принадлежать только ему! Ему! По-праву рождения, по праву крови! Он! Он должен быть хозяином, властителем, повелителем и покорителем! Он и никто другой! А кому она досталась?! Жалкой пародии на человека! Существу безмозглому, хлипкому слюнтяю! Нееет! Я вырву то, что должно принадлежать мне! Мне!! Мнееееее!! Надо действовать. Втереться в доверие, выпытать, где источник силы и завладеть им! Это моё! Только я смогу ею правильно распорядиться!» Алый румянец пламенел на щеках его, глаза горели дикой ненавистью, сжатые до предела челюсти болели от напряжения и меж пухлых пунцовых губ скалились влажные, ослепительно белые клыки. Он взъерошил волосы, сжал руки в кулаки и пошёл навстречу судьбе.

Маршрутки отходили от остановки набитыми до отказа, а очередь не сокращалась. Видя, как отдохнувшие горожане штурмуют троллейбусы, Юлька поняла, что и там шансов быстро уехать нет. Прикинув, сколько придется простоять на солнцепёке, Юлька решила прогуляться пешком, а потом спуститься в метро. Купив ледяную бутылочку минералки, мгновенно запотевшую в ее руках, Юлька сделала пару небольших глотков и побрела вдоль по улице. Правда, вскоре поняла, что топать по жаре километров пять до станции «Щукинская» – отнюдь не приятная прогулка. Хотя, что в очереди жариться под неласковыми лучами светила, а потом трястись в душной машинке, будучи со всех сторон стиснутой разгорячёнными потными и «ароматными» телами москвичей, что плестись по городу – всё едино! На улице на тебя хотя бы не валятся налившиеся пивом мужички, не прижимаются к твоему юному тельцу своими жаркими телесами. Да и ветерок вон поднялся сильнее, обвевает. Наверное, и вправду гроза придет. Хорошо бы!

Вынужденная прогулка растянулась на час с лишним. Едва волоча ноги, Юлька уже предвкушала, как спустится сейчас в прохладный зал метро.

И тут грянула заводная молдавская песня. Запиликала скрипка, запел аккордеон, засвистел най, завыл чимпой. «Най, най, нарана-най!» - залихватски выводил многоголосый хор. Юлька застыла от неожиданности. Посреди улицы, прямо на неё двигалась разряженная толпа молдаван: девушки в белых, расшитых красно-зелёными узорами, блузах с пышными рукавами, в юбках –клёш со вставленными вышитыми клиньями. Талии перевязаны широкими поясами. Черноусые мужчины и гладкощёкие юнцы в белых вышитых рубахах и в белых узких штанах. Расписные жилеты, шляпы с красным цветком на боку. От обилия вышитых узоров у Юльки зарябило в глазах. Окруженная пляшушей и поющей толпой неспешно тянулась усыпанная цветами и украшенная лентами каруца, влекомая белоснежной лошадью, за ушами которой торчали букетики красных цветков. Повод узорчатой сбруи, увешанной мелкими колокольчиками и бантами из атласных лент, тянул крепкий старик в высокой, колпаком, шляпе. В телеге среди вороха живых цветов сидели раскрасневшиеся молодожены. Они держали друг друга за руки и смущенно улыбались. Вдруг жених, красивый, черноглазый, с густыми антрацитовыми кудрями над смуглым лбом, взглянул на Юльку. Улыбка на лице его медленно разгладилась, и тёмные глаза налились ненавистью. Он не сводил с девушки испепеляющего взгляда во всё время, пока каруца тащилась мимо Юльки. Какая – то полная женщина с волосами, рассыпавшимися по плечам упругими крупными кудрями, заслонила телегу, обдав Юльку тяжелым густым ароматом сладко-пряных духов. Зазвенели многочисленные браслеты, заскакали на холодном золоте солнечные искры.

- Сумасшедшая! Ты что здесь встала! Жить надоело?! Не видишь, где стоишь?! Ещё минутка и смяло бы тебя! Ой, глупая девка!
Юлька посмотрела на тётку – знакомая цыганка. Та, что просила милостыню у ворот Введенского кладбища. Женщина, похоже, тоже узнала Юльку.
- Перегрелась, что ли? Остановилась прямо на трамвайных путях. А трамвай – то вот он! Махина! Сразу разве остановишь его? Парню вон спасибо скажи, успел вытащить тебя! – и женщина махнув рукой, показала на молодого человека, отряхивавшего светлые брюки.
Юлька увидела тут, что на самом деле стоит возле трамвайных путей. Сам состав остановился дальше в нескольких метрах. Из окон его выглядывали любопытные пассажиры, а вагоновожатый (или как его правильно называть) бежал к ним, на ходу громко матерясь.
- А где молдаване? Тут были молдаване. Свадьба у них.
- Ты дуррой - то не прикидывайся, - заорал подбежавший водитель. Выпученные глаза его, казалось, вот –вот выпадут из орбит, костлявое лицо и шея побурели, а из-под рыжих клочковатых волос, хороводиком растущих вокруг макушки, стекали крупные капли едкого пота. - Я сейчас полицию вызову! Ты что творришь, гадина мелкая?! Мужик брросил, так ты под колеса ррешила?! Жить надоело – пойди утопись, с кррыши сигани, так неееет ! Она под колёса брросаться! А мне потом отвечай за тебя! А я на зону не хочу! У меня дети! Жена! Из-за таких идиоток люди стррадать должны?! Звоню в полицию! - и мужчина затыкал пальцем по экрану мобильника.
- А молдаване куда делись? – растерянно спросила Юлька.
- Я те ща покажу молдаван! Щас увидишь! И молдаван, и ррумын, и китайцев с японцами! – кипятился водитель, пытаясь дозвониться до полиции, но у него всё никак не получалось набрать правильно номер – корявые пальцы тряслись и тыкались мимо нужных цифр.
- Ой, мой красивый, зачем полицию? Не видишь – девушке плохо? Удар солнечный у неё, - запела цыганка, наступая на мужичка и отбирая у него телефон. – Спрячь – ка игрушку, не печаль Бога злыми делами и помыслами, иди работай, люди заждались – по делам торопятся, а ты тут склочничаешь! Иди, родной, иди, красивый, поторопись.
Тот как – то сразу сник под натиском знойной женщины и залопотал:
- А я что? Я ничего! Посмотреть вот прибежал – всё ли в порядке, - и обратился к Юльке. – Ты это… Ты смотри, куда идешь в другой раз. Аккуратнее там… на дорогах – то. А то не ровен час и… того! На вот конфетку, - он пошарил в кармане форменного жилета и выудил липкую, едко пахнувшую эссенцией, карамельку. – Мятная. От тошноты.
Юлька машинально взяла протянутую им сладость, развернула и положила в рот. Холодящий ментол защипал язык и щеки. Подступившая было лёгкая тошнота прошла. « Ну и что это было? Опять бред и галлюцинация?»
- А молдаване – то куда делись? – снова спросила девушка. – На телеге, с песнями, скрипка ещё играла, жених с невестой…
- Не было никаких молдаван, красавица. Показалось тебе! Перегрелась, вот и чудится всякое!
Юлька молча перекатывала во рту леденец. «А и вправду показалось. Наверное, перегрелась - вот и зашёл ум за разум». И тут же воспоминания о молдавской шумной свадьбе стало растворяться, исчезать на задворках её памяти. И вскоре вообще исчезло.
- Ты, красавица, далеко живёшь? Одна до дома доберёшься? – спросила цыганка. Юлька хотела сказать, что проживает на Тверской, но почему – то назвала адрес родителей.
- На Соколиной горе.
- Ой, соколинька ясная, вряд ли одна домчишь до дома, - она огляделась. – А вот спаситель твой проводит тебя! Проводишь ведь?! – ни то спросила, ни то приказала женщина.
Молодой человек уже привел в порядок брюки и теперь вытирал ладони влажной салфеткой.
- Провожу, конечно! Не для того из-под трамвая вытащил, чтобы она ещё куда вляпалась. Ну, идём? - и он взглянул на девушку чёрными бездонными глазами. Какое – то смутное воспоминание мелькнуло в голове её и пропало.
- Идём, - и она пошла за ним.


* * *

Гроза налетела неожиданно. Только что палило обжигающее светило, и вот уже густо-фиолетовые тучи с огненно- рыжей каймой по краю столпились в небе. Притихший было ветер, словно обезумев, пустился во всю мощь свою над городом, сбивая с ног прохожих, сгибая в три погибели толстые стволы берёз и тополей. Вырывая с корнем цветы на клумбах и газонную траву, сваливая в пике птиц, не успевших спрятаться. Дневной свет из золотистого стал зеленоватым, призрачным. Сверкнула первая, невероятной яркости и силы, молния, и торжественно и страшно, постепенно набирая мощь, зарокотал громовой раскат. Ливень обрушился диким бурлящим потоком – серая стена дождя, сквозь которую нельзя было ничего рассмотреть, заволокла улицу. Яростные струи воды, сносимые шквалистым ветром, косо били в стекло, бухали и гремели по отливу, обрывали листья с деревьев во дворе. Юлька посмотрела на часы – половина седьмого. А встреча с пляжным знакомцем назначена на семь. «Накрылась прогулка. В такую погоду только самоубийца рискнет выйти из дома». Зазвонил мобильный.
- Привет, Юль, - раздался голос Сашки. – Природа вредничает и не даёт нам встретиться. Но, думаю, гроза быстро закончится, и мы сможем начать прогулку чуть позже. Ты как?
-Я не против. Посмотрим, насколько разойдется стихия. По колено в воде да по грязи не особо разгуляешься. Или давай уж перенесём на другой день.
- Ок, давай! Завтра утром если? Я на пляж не пойду, а буду ждать тебя в 11.00 где договорились. Согласна?
- Да!
Отключив телефон, Юлька задумалась о том, чем бы занять вечер. После того, как спаситель благополучно доставил её на 8 улицу Соколиной горы, она, выждав минут двадцать, вышла из подъезда и отправилась на Тверскую. «Так. А почему бы не заняться разбором бабушкиных вещей? Полгода прошло, а я так ни разу и не заглянула в её шкафы. Может быть, пора избавиться от хлама?» И девушка направилась в комнату, служившую прапрабабке спальней. Тяжёлая старинная мебель с балясинами, резными дверцами, узорчатыми стёклами скучала под слоем мохнатой пыли. В комнату не заходили с того момента, как перевезли ставшую сдавать бабку к себе, на Соколиную гору. Это почти девять месяцев прошло. Неудивительно, что такая пылюка везде. Юлька потянула дверцу тумбочки. Девушке показалось, что петли заскрипели как – то радостно, словно с нетерпением ждали её. Ждали, когда она приступит к ревизии наследства. И теперь старались быстрее распахнуть тёмное нутро своё и выставить на белый свет всё, что бережно сохраняло годами. Носа коснулся сладковатый запах старой бумаги и нежный, чуть горьковатый аромат лаванды. От прапрабабки всегда пахло лавандой. Даже в последние дни жизни. «Интересно, что за духи? Я бы тоже такие хотела. Ну-с, посмотрим, что тут у нас» .
Какие – то тетради – толстые, в плотной прочной обложке, обтянутой синей, с тиснениями по краям, кожей. Они казались очень-очень старыми: бумага приобрела кремовый оттенок, тут и там пестрели бурые пятна, чернила, когда – то фиолетовые, выцвели. Но текст еще легко просматривался. Юлька пробежала глазами по строчкам. «Похоже, это дневники чьи – то. Или нет… Скорее, история семьи, написанная кем – то из предков. Девушка осторожно переворачивала хрупкие листы, ища начало записей. Вот оно. Ого! Какой год?! Не может быть! Разве тогда существовали тетради? А, впрочем, хы зы, как говорится! Тыык- с, что там ещё?» Ещё тетради, общие, затянутые в клеёнку. Альбомы с фотографиями – очень старые и совсем новые. Флакон из фиолетового стекла в форме набухшего, готового вот-вот лопнуть бутона с крышечкой-листиком. Сильнее запахло лавандой. А вот и духи! Юлька сняла крышку. Под нею оказалась пробка из незнакомого материала. Подцепив пальцами и покачав, Юлька вытащила её из узкого горлышка сосуда. Аромат лаванды тонкой вуалью повис в воздухе, обволакивая и дурманя. Нежный, ненавязчивый, чуть горьковатый, он вплетал в себя еще какой – то запах. Свежей тыквы? Непонятно, но что – то есть еще, кроме благоухания горного цветка. Флакон был полон на треть. Юлька прижала палец к горлышку и опрокинула сосуд. Капля синеватой маслянистой жидкости застыла на розовой нежной кожице, и сквозь эту каплю, как сквозь лупу, стал лучше виден папиллярный узор. Девушка мазнула за ушками, в ложбинке на груди. «Офигенный запах! Жаль, духов так мало! Интересно, где прапрабабка их брала? Ни разу не видела, чтобы она ходила по магазинам. Буду использовать их только в особых случаях. Продолжим».

Юлька снова стала рассматривать бабкины сокровища. Ещё одна тетрадь. Даже не тетрадь, а амбарная книга! Громадная, разбухшая, потрёпанная, в вытершейся обложке из холстины. Юлька наугад раскрыла книгу. Мелкие круглые буквы, как бусины, нанизывались на строчку. «На варгане буява в оне успокояши волхве … Заря … смага… пряжити… и призва тринадесять …» Чушь какая – то. Юлька перевернула несколько страниц: «Яко млада утица на зоре багрецовой… ибо … година … Взяти по три слезы сребряной из трёх студенцов по-на зорьке, раздати по три лагвицы да по десяти листов былинь-травы … и замкнуть на три дни посолонь в удолия без злата небесного без ока Божия и створити …»
- Блин, ничего не понятно! Какая – то чепуха и бред бредовый! Лан, - Юлька оглядела внушительные стопы тетрадей. – Потом разберусь. Если разберусь. Слёзы серебряные какие – то, злато небесное. Вот тетрадочки новенькие совсем, гляну-ка , шо там, - она вытащила стопку приличного вида тетрадей и открыла первую из них – с толстой цифрой 1, выведенной чёрным маркером на зеленой обложке.
– Только не это! Нееет!

   *   *   *   


     - Контакт установлен, теперь следует расположить хозяина к себе, чем я и занимаюсь, а затем буду действовать. Смотря по обстоятельствам.
     Они снова встретились, как и зимой, во дворике на Варварке и теперь шли по направлению к Кремлю. Господин лет пятидесяти опирался на крепкую трость  с затейливой ручкой, выполненной из нефрита в виде ящерицы и обрамлённой потемневшим узорчатым серебром.  Вдоль спинки пресмыкающегося скатывались тонкие линии узора из изумрудов и сапфиров, а на месте глаз сверкали  кроваво-красные рубины.
    - Долго. Очень долго  – полгода прошло! Мы надеялись на более скорый результат, когда поручали  дело тебе. За это время хозяин стал с силой единым целым, теперь изъять её будет несказанно сложнее, если вообще возможно.
    - Простите, господин Верховный маг, но  по-моему, хозяин и не подозревает о полученном даре. Не из –за чего переживать. Скоро я вотрусь в доверие, и мы сможем …
    - Это ты не понимаешь! – человек стукнул тростью, отчего дымчатый кот,  дремавший на солнышке у края тротуара, подпрыгнул, оттолкнувшись всеми лапами,  и ринулся наутёк. – Ты не понимаешь всей серьёзности положения! Сила эта наследственная, замешана на крови, младенческой крови.  Хозяин от рождения обладает ею, от рождения! Без артефакта она дремала в нём до поры. А теперь  разбужена, и  кто знает, к чему это приведёт! – он посмотрел в умные юные глаза.  -  Полгода прошло! Полгода!!!  За это время столько  всего можно натворить! Странно, что еще ничего не произошло! Я не виню тебя. Возможно, мы ошиблись, когда поручали это дело тебе,  и за него следовало взяться более опытному магу. Но что сделано, то сделано.
     Они дошли до входа в парк «Зарядье» и повернули обратно.
     - Не так просто было подобраться к объекту  -  постоянно что-то мешало.  Сколько раз казалось, что вот-вот и я окажусь у цели, установлю контакт. И каждый раз вмешивались посторонние силы. Да и вчера мне просто повезло. Но теперь уже будет проще, и я скоро справлюсь с заданием, - мелодичный юный голос звенел от волнения.
     Человек остановился, опёрся на трость и задумался. Затем снял с правой руки кольцо:
    - Вот, возьми. Оно поможет тебе справляться с препятствиями, устранять  или гасить негативное воздействие.   Нужно было сразу дать тебе его, - и господин надел серебристый ободок со странным узором из спутанных  линий на средний палец тонкой смуглой руки. Кольцо свободно скользнуло вниз и чуть не упало, благо его вовремя подхватили.
     – Велико…  Можешь не носить  на руке, но кольцо должно быть всегда при тебе. Всегда, когда работаешь  по нашей проблеме.
    - А заклинание? – мелодичный голос слегка дрогнул.
    - Оно тут не нужно – кольцо само знает, что делать. Пожалуйста, постарайся выполнить всё надлежащее в кратчайшие сроки. В противном случае, мы вынуждены будем тебя отстранить и уменьшить силу твоего магического умения.
    - Она и так невелика. Что ж от неё останется? – лазурные глаза обиженно сверкнули.
    - Я предупредил. А сейчас мне пора. Я улетаю на Алтай, вернусь через месяц. Надеюсь, к тому времени наша проблема устранится. До встречи!
    - Всего доброго!

   *   *   *   

   Старый альбом  в кожаном переплёте нехотя шелестел нелинованными  листами.  Они скрутились на уголках, и трудно было подцепить только один, чтобы перевернуть страницу. Непонятные фразы, странные символы, похожие на те, что нарисованы на циферблате часов в склепе,  вперемешку со вполне читаемым текстом. Похоже, это прапрабабкин дневник. Разобраться бы во всём этом!
   Она  подцепила ещё несколько скрутившихся на уголках листов и отделила один.  Снова непонятные знаки, а затем ровные строки .   Ну-ка, ну-ка!    Мелким красивым почерком  в середине листа выписаны строки:
         
           Когда я умру, отдайте меня волнам.
          Чтоб море укрыло толстым своим одеялом.
          Чтоб в память о мне вставало девятым валом
          Раз в год, в день, когда пела я при луне.
         Когда я умру, вы слёзы зазря не лейте.

         Они выжгут душу, но боль не уйдёт, поверьте.
         А вместе с душою моею на сумрачных и неприютных скалах
         Танцуйте в безумстве страстей при луне, как бывало
         Плясала и я...

         Когда я умру,  Ваал будет править балом
         На тризне по мне, и вздыбится море валом,
         И ветры взметнутся, души направляя полёт,
         И Вечность зажжет маяки...
         И расплавится лёд души...
         Когда я умру…
   
   Юлька взглянула на обложку. Красные буквы и цифры ровно бежали по верху: «Год 1936». В тридцать шестом Софье было двадцать два. Молодая совсем, а стих о смерти.
   Ваал. Это же один из древнейших человеческих богов, которому поклонялись финикийцы и семиты. Согласно мнению многих магов, христианских и иудейских богословов, он один из страшнейших адских демонов. Особенностью культов Ваала является присутствие в ритуальной деятельности жертвоприношений, в том числе человеческих, детских, и наличие масштабных оргий с участием практически всего населения, которые должны были обеспечить земле плодородие и символизировать ритуальный брак Ваала с супругой — богиней Астартой. То есть, на её поминках должен командовать Бог зла?  С жертвоприношениями? Или  с бесчинством разгульной вакханалии?
  Она  вспомнила того мужчину, что распоряжался похоронами. Незнакомый мужчина, которого все увидели впервые, но почему-то предоставили ему право всем распоряжаться. Семья  даже о существовании склепа не знала, в котором покоятся их предки. А он знал. Кто он  такой? Откуда? И почему родители и бабушки-дедушки так спокойно передали ему бразды правления церемонией погребения?  И ещё одна странность. Сложилось впечатление, что ему много лет. Очень много, хотя по виду больше сорока-сорока пяти не дашь. И это его отношение к Юльке… Подобострастное? Нет, не так… Отношение вассала к сюзерену…  Нет, и это не верно. Относился  без подобострастия, заискивания, показной покорности. Он относился к ней, как к человеку, изначально стоящему на много ступеней выше его самого, признавая и уважая это превосходство, но в то же время не теряя собственного достоинства.
   Кстати…  Юлька  вспоминала подробности траурной церемонии.  Кроме того незнакомого дядечки, на похоронах присутствовали совсем незнакомые люди. Их было шестеро (с тем мужчиной). Молчаливые и сумрачные, в чёрных строгих костюмах, они на какое-то время оказались одни возле гроба. Старший из пятёрки встал в изголовье, четверо по углам гроба, и тот, что был старше, монотонно и негромко прочёл то ли молитвы, то ли произнёс речь, из которой никто из присутствующих  не понял ни слова.
   Голос его звучал глухо, но отдавался в ушах девушки гулом огромного монастырского колокола. Даже неприятно  ей стало,  немного болезненно, заставило её поморщиться. Словно что-то пыталось добраться до мозга её.
   Странно, но ни родители, ни бабушки-дедушки ничего подобного не ощутили. Он услышали лишь невнятное тихое бормотание.
   Потом люди в чёрном по очереди произнесли одно и то же слово и отошли, пригласив к помосту, покрытому чёрным шёлком, всех родственников.  Они находились рядом с Юлькой  до конца церемонии, и когда гроб установили на каменную тумбу в склепе, главный подошёл к часам и собрал их стрелки точно на цифре двенадцать. Это ей тогда показалось, что на светлом круге обычные цифры. То, что на самом деле  это непонятные загогулины,  она рассмотрела лишь в тот день, когда навестила прапрабабушку. А дядечка подошёл к ней  и прошептал:
   - Помни, в полдень…
   Куда мужчины делись и когда, девушка  не заметила. Потом и вовсе  о них забыла. А ночью…  Ночью в окне сияла полная серебристая луна, и  где-то далеко-далеко  кто-то пел дивную песню голосом чистым и высоким, тягучим и сладким, как янтарный липовый мёд.
Юлька перевернула ещё одну страницу. И ещё. Нет, так не пойдёт! Нужно читать с самого начала. Где оно тут? Ага, вот, в тетради под номером один. Ну-ка, что там?!

"20. 01. 1929
Сегодня снова слышала голос. Властно зовущий, будоражащий, манящий вопреки тому чувству дикого страха, что он вызывает в душе моей. Призрачный и пугающий настолько, что по коже бегут мурашки и волосы становятся дыбом. Его не слышит никто, кроме меня. Во всяком случае, никто ни упоминал о нём: ни матушка, ни отец, ни сестрица с братом. Я не могу расслышать слов, не могу разобрать, что говорит этот неведомый голос, но они есть, слова… Они есть. Он говорит речитативом, тот, кто говорит. Слова звучат то глухо, утробно, на одной ноте, но начинают звенеть булатом, восходя к неведомым высотам, пронзительно, обжигающе вонзаться в уши, в мозг, в самую глубину его. Неужели, я схожу с ума? Нет, не может быть! Я отдаю отчёт всему, что происходит, я понимаю обращённые ко мне речи, я, наконец, веду себя адекватно, не вызываю недоумения у окружающих… Но этот голос!..
Впервые он зарокотал три дня назад, в полдень, в мой день рождения. Рассказывают, что я родилась именно в полдень. И вместе с моим криком, в комнате раздался ещё один, торжествующий крик. Но это кричала не мама, не отец, ожидающий за дверями, не повитуха – она была занята мною. Тогда все решили, что им показалось, и забыли о голосе. Только мама вспомнила однажды, рассказывая мне о том, как я появилась на свет. Вскользь обмолвилась и больше о нём ни слова.
Мне страшно. Очень страшно. Он зовёт меня куда-то. В темноту сада, где шепчутся тени и завывает вьюга, где горят красными огнями глаза призрачных существ. Их вижу только я, но не чётко, а бесплотными смазанными колеблющимися тенями. Я не могу определить, кто это. И есть ли они на самом деле. Моё воображение, вполне возможно, играет со мною злую шутку. И на самом деле в саду никого нет. Только сыплющийся снег, мелькающий перед окном, да ветер…
Полгода назад умерла прапрапрабабушка. Ей было сто двадцать два года. Немыслимо! Хотя многие утверждают, что при выдаче нового паспорта служащие ошиблись и вписали в графу не ту дату. Но я сама видела её метрику, пожелтевшую, потрёпанную по краям бумагу с водяными знаками и двуглавым орлом в углу. И там чётко указана дата рождения: семнадцатое июня тысяча восемьсот седьмого года. Ровно сто двадцать два года. Она до последнего дня сохранила ясный ум и твёрдую память, была бодра, остроглаза и деловита, распоряжаясь собственным имуществом. Она одарила всех, даже старенькую кухарку, которая всю жизнь, лет с двенадцати, прожила в её доме прислугой.
Мне достались две шкатулки с наборами драгоценностей. Уму непостижимо, как удалось прапрапрабабушке сохранить их в страшные дни переворота! Как удалось ей, представительнице древнего княжеского рода, уберечь семью от бесчинствующей толпы пролетариев?! Как?! Как удалось обойти все препоны и преграды и остаться на родине, прижиться при новом странном и страшном режиме… Как удалось не потерять себя, не вымазаться в революционной грязи, сохранив честь?.. Правда, в дом, её огромный дом, подселили всякую шваль. Но нам оставили целый этаж.
Драгоценности. Кроме этих двух шкатулок, бабушка передала ещё много красивых вещиц: колечек, серёг, колье, браслетов. От некоторых невозможно оторвать глаз! Но к ним бабушкино отношение было полупрезрительное: «Так, безделушки!», - сказала она, передавая их мне. А вот то, что сокрыто в шкатулках. Эти два набора…
На первый взгляд, одинаковые: тот же белый блестящий метал, тот же узор, но разные камни. В первом: ярко –голубой диамант в окружении мелких прозрачных камней. У второго – искрящийся золотыми бликами хризолит и россыпь прозрачных вокруг.
А ещё перчатки. Странные перчатки. Из тонкой серой кожи с узорчатым тиснением. Я никогда не встречала кожу такой тончайшей выделки. Прекрасные перчатки: мягкие, без швов. Они пришлись мне впору. Словно скроили их точно по моей руке, а она у меня тонкая, хрупкая. Удивительно, но в них не жарко летом и тепло зимой. Красивые. Жаль, что в них особо некуда ходить. Не во дворе же щеголять перед сверстницами! Эти кухаркины дочки не способны оценить их по достоинству. Они вообще ничего не могут оценить! Вчера читала им Бальмонта, его «Ad infinitum» и «Русалку»:

Если можешь, пойми. Если хочешь, возьми.
Ты один мне понравился между людьми.
До тебя я была холодна и бледна.
Я — с глубокого, тихого, темного дна.
Нет, помедли. Сейчас загорится для нас
Молодая луна. Вот — ты видишь? Зажглась!
Дышит мрак голубой. Ну, целуй же! Ты мой?
Здесь. И здесь. Так. И здесь... Ах, как сладко с тобой!

А они только рассмеялись, ничего не поняв! Глупые! Они вообще ничего не понимают! Только и говорят, что о мальчиках, танцах, о каких-то профшколах, рабфаках и техникумах.
Однажды я при них читала по-французски. Они дурачились, строя пирамиды из тел. Пирамиды рассыпались, они валились на траву и хохотали, а потом, уставшие, разлеглись на разогретой жарким солнцем земле, невольно прислушиваясь к моему голосу. А я читала:
«Heureux passeur aux vaches ! pensa Gringoire ; tu ne songes pas ; la gloire et tu ne fais pas d';pithalames ! Que t'importent les rois qui se marient et les duchesses de Bourgogne ! Tu ne connais d'autres marguerites que celles que ta pelouse d'avril donne ; brouter ; tes vaches ! Et moi, po;te, je suis hu;, et je grelotte, et je dois douze sous, et ma semelle est si transparente qu'elle pourrait servir de vitre ; ta lanterne. Merci ! passeur aux vaches ! ta cabane repose ma vue, et me fait oublier Paris!» (1* сноска)

Так они посмотрели на меня с презрением, словно на убогое существо – эти паромщики и паромщицы, не ведающие иной жизни, кроме той, что кишит в коммунальных клетках, в тех клетках, что некогда были красивыми комнатами в нашем доме, огромном доме. В тех клетках, что их отцы и деды отняли у нас, заявляя свои права! Эти жалкие паромщики и паромщицы, пропахшие чадом керосинок, кислыми щами, прогорклым салом, мышами, отчаянной вонью общественных уборных… Жалкие отпрыски вульгарных родителей… Но в некоторых глазах я увидела проблеск зависти, отчаянной зависти! Чёрной зависти… О! Avoir le tapis magique et me r;fugier dans quelque pays heureux! (2*)  В тот исчезнувший мир…
Бог с ними… Они не стоят моего внимания и моего гнева".

Юлька закрыла том и снова открыла. Раскрыла наугад.

«От весны до весны среди осеней
Я венок плела – чёрный с просинью…
От зари до зари среди полночей
Я тебя звала, свет очей моих…
От крыла до крыла – ветра вольный бег…
От тебя до меня – лишь немой ответ…
Стынет в жилах, кровь леденеет мгла…
Для чего тебя среди тьмы ждала?

17. 05.1929
Он больше не приходит. Тот, кто смотрел на меня вьюжной ночью из опустелого сада. Тот, чей голос пронизывал до нутра, заставляя кожу покрываться некрасивыми мурашками. Куда он звал? Я уверена, что он звал! Куда? Как понять? Кто он? Знаю, что не человек, уверена. Человеку не подвластно то, что подвластно ему… А я успела убедиться: он может многое. И это пугает. Нет… Я правильно сделала, что не поддалась призыву, но, Боже! Боже, как я хочу вновь услышать его! Кто он? Кто?! Я зову его Узник ночи. Он приходит только с наступлением тьмы, после полуночи, когда смолкают все звуки вокруг. Тогда в тиши рождается голос.
Лишь раз я увидела его лик. Словно случайно, словно забывшись, он открыл его… Эти сапфировые глаза! Эти белокурые локоны! Эти алые свежие чувственные губы! Этот печальный взгляд и полуулыбка на устах… Мне кажется, я люблю… Люблю этого призрачного Узника ночи. Люблю?! Люблю… Боже, зачем?! Нет!..
Comment peindre le moment de d;sespoir qui suivit cet expos; de la situation, chez jeune fille aussi peu raisonnable, aussi esclave de la sensation pr;sente, et, sans se l'avouer, ;perdument amoureuse du jeune prisonnier? (3*)   Нет! Всё не так! Совсем не так! Я схожу с ума!

Взгляд твой – свистящая плеть.
Мне от него умереть
Не суждено – не твоя…
Губы улыбку таят…

Локон резвится шальной…
Что же я стала больной?
Снова кружит голова,
С уст не слетают слова,

Нет, не скажу! Удержусь!
Я никогда не вернусь…


5. 06. 1929
Этот наглый и противный сын железнодорожника! Этот тощий и плечистый Евграф! Он не давал мне прохода, подстерегал на каждом углу, совсем измучил! Несносный плебей! Вчера он посмел! Посмел поцеловать меня! Меня! Я возвращалась с прогулки одна. Сестрице Мари нездоровилось с утра, но не сидеть же в такую погоду взаперти! И я отправилась одна. Там, на Варварке, есть храм Максима Блаженного, куда меня водила бабушка и до которого ещё не добрались бесчинствующие, оголтелые толпы атеистов . Напротив, храм живёт, недавно вместо прежней звонницы возвели новую двухъярусную колокольню. Небольшой уютный дворик, тихая улочка. Я отправилась туда. Давно уже не была. Но прогулка не задалась, сама не пойму, почему: меня вдруг повлекло как можно дальше оттуда! Прочь! Прочь! Прочь! Словно неведомая сила подхватила и понесла, понесла! Через площадь, вниз с холма над Москвой-рекой…
У реки бродила, не понимая, что произошло. Он, этот прыщавый пролетарий, высмотрел меня там и начал говорить непристойности! Наглец! Хам! Схватил меня грязными лапищами, сминая платье, стиснул так, что дух занялся! Боже, как разило от него потом и дрянным табаком! Принялся целовать слюнявым ртом, жадно лапать… Как же это омерзительно! Насилу вырвалась и в сердцах крикнула, убегая:
- Не жить тебе на этом свете! Не жить!
И вместе с негодованием, вместе с яростью вырвалось из груди моей что-то чёрное, бесформенное и полетело облаком, опутало его с головы до ног. Я физически ощутила эту вырвавшуюся черноту. И хохот, ЕГО хохот: низкий, рокочущий, то утробный, то звенящий серебристым колокольчиком, внезапно оборвавшийся…
Сейчас Мари принесла весть: утонул Евграф этой  ночью. Зачем и куда отправился в полночь – неведомо. Нашли его у берега: ноги увязли в иле, застряли в коряге, на шее чёрные синяки, словно огромная рука сжала горло его и не отпускала долго-долго. А в глазах ужас. И никаких следов вокруг, кроме его…»

Юлька отложила тетрадь: ничего себе – жуть какая!

_____________________________________________________

1* Счастливый паромщик, - подумал Гренгуар, - ты не грезишь о славе, и ты не пишешь эпиталам! Что тебе до королей, вступающих в брак, и до герцогинь бургундских! Тебе неведомы иные маргаритки, кроме тех, что щиплют твои коровы на зеленых апрельских лужайках! А я, поэт, освистан, я дрожу от холода, я задолжал двенадцать су, и подметки мои так просвечивают, что могли бы заменить стекла в твоем фонаре. Спасибо тебе, паромщик, мой взор отдыхает, покоясь на твоей хижине! Она заставляет меня забыть о Париже!"

2* Найти бы ковер-самолет и укрыться в каком-нибудь благодатном краю.

3*   Как описать отчаяние, в которое впала, подведя такой итог, эта безрассудная молодая девушка, раба своих непосредственных впечатлений, неведомо для себя до безумия любившая юного узника.