Живое и мёртвое

– Пишите, дети… Вес-на при-шла… при-шла… Успели? Ванечка, ты почему не пишешь? – Улита Егоровна склонилась над всхлипывающим Иваном и увидела, что руки его грязны до невозможности и он торопливо пытается вытереть их о свои старенькие штанишки. – Постой, постой! – остановила мальчика Улита Егоровна, старенькая и необычайно добрая учительница, что обучала детей письму, чтению и счёту не один десяток лет, и посему до сих пор молодая душою и отзывчивая на любое движение детской души, хранящей в себе незнамо что. – Постой, Ванечка, не пачкай одежду… Сходи-ка лучше в столовую и попроси тётю Дашу, чтоб дала тебе руки помыть. Дети, у всех руки чистые?

– Нет, Улита Егоровна! У меня тоже грязные! Мы с Ванькой вместе кораблики на перемене пускали! – и из-за последней парты поднялся всей школе известный своею неугомонной фантазией переросток Петька, что сидел во втором классе уже второй год из-за болезни и ещё из-за чего-то такого, на что учителя школы важно и таинственно покачивали головами и в голос твердили: «Учись, Петька, учись, а то недорослем так и останешься!» И Петька старался, тем более что в этот год у них была новая учительница – Улита Егоровна, которую он полюбил с первого взгляда, потому что она в самый первый день их знакомства позволила ему пустить в класс его собачонку Нюську, которой некуда было деваться, ожидаючи хозяина из школы. Нюська все уроки тихо просидела под столом у Улиты Егоровны и ни разу не тяфкнула, что было величайшим чудом, и Петька сразу понял, что второй класс он закончит на одни пятёрки. Ещё бы! Такая учительница у него!

И правда, заканчивалась третья четверть, через неделю были каникулы; а в журнале против Петькиной фамилии стояли пусть не одни пятёрки, но отметки весьма похвальные. Петька радовался и хотел остаться во втором классе на третий год, но когда узнал, что Улита Егоровна будет учить их и в третьем классе, припустил за ребятами во все лопатки! Он тоже хотел в третий класс, потому что их будет в школе встречать всё та же добрая и любимая Улита Егоровна!

– Ступайте оба, да через пять минуток ждём вас! Диктант контрольный, четвертной! Давайте-ка мигом, одна нога тут, другая – там!

Ванятка с Петькой вылетели из класса и помчались по коридору к столовой, чтобы помыть заляпанные грязью и еловыми иголочками руки. Тётя Даша мыла бачки, но на беду ребячью мгновенно откликнулась. Она налила полный ковшик тёплой водицы и повела мальчишек к раковине, где они, толкая друг друга и смеясь, живо помыли свои руки и вытерли их о тёти Даши фартук, чмокнули её в добрые морщинистые щёки и побежали в класс.

Вылетев из-за поворота в коридор, Петька со всего маху натолкнулся на кого-то и отлетел в сторону. Ванятка в ужасе остановился и во все глаза смотрел на новую учительницу, что прибыла в их школу совсем недавно и собиралась учить старшеклассников какой-то важной науке, имя которой ребята-младшеклассники не могли и выговорить.

Новая учительница стояла прямо и гневным взглядом, полыхавшим молниями, смотрела на сидящего на полу Петьку. Петька пока ничего не понимал, кроме того, что он отчего-то вдруг свалился. Но вот он поднял свои невинные глаза на новую учительницу и остолбенел, ибо её молнии достигли наконец-то Петькиного сознания, и он ничего не мог сделать, а только молча смотрел на учительницу, как смотрит кролик на удава в его клетке.

– Встань, – наконец услышали ребята голос учительницы и встрепенулись. – Встань немедленно и попроси прощения!

Петька, не отрывая взгляда с лица новенькой учительницы, медленно поднялся и прислонился к стенке, боясь снова упасть от её взгляда.

– Ну? – требовательно и резко прозвучал голос незнакомки, и Петька глухим, сдавленным голосом пробубнил:

– Простите, пожалуйста! Я нечаянно…

– Так-то! – поставила учительница точку и добавила: – Впредь не носись по школе сломя голову, а то придётся с тобой разговаривать не здесь!

– А где? – со страхом пролепетал ужаснувшийся Петька, представив, как эта новенькая придёт к ним домой и мама после разговора с ней будет плакать в платочек и горько смотреть на сына. Уж всё Петька мог вынести на свете, но только не слёзы мамоньки…

– Узнаешь – где! – отрезала новенькая и, круто повернувшись на острых каблуках, процокала по коридору в сторону учительской.

Петька с Ваняткой молча, как зачарованные, слушали её цоканье, скоро затихшее за захлопнувшейся дверью учительской.

– Ишь ты! – прошептал наконец Ванятка. – У ней, наверно, гвозди в каблуках… Весь пол, видать, в дырках… Давай посмотрим!

– Давай! – прошептал в ответ Петька, и они, встав на четвереньки, след в след поползли по коридору за новенькой учительницей.

Дырок не было, только маленькие вмятинки отпечатались на мягком древесном полу. Петька предложил:

– Слышь, Ванятка, давай ей на каблуки тайком воску налепим! Всё мягче будут, а то пол жалко!

– А воск, думаешь, поможет? – засомневался Ванятка.

– А попробуем, вдруг да и поможет! – настаивал Петька, и Ванятка кивнул головой в знак согласия.

И вдруг в этот самый миг они увидели перед собой всё те же туфли с острыми каблуками. Они вышли из учительской и остановились как раз рядом с сидящими на полу мальчиками. Петька с Ваняткой подняли головы и услышали:

– Из какого класса?

– Из второго… – шёпотом ответили мальчишки и почувствовали, как цепкая холодная рука берёт их за уши и поднимает над полом. Они встали на ноги, жалея свои уши, и пошли вслед за учительницей, что вела их к их классу. Острым носком туфли она распахнула дверь и втолкнула ребят в классную комнату, прогремев при этом:

– Разберитесь, это ваши дети! – и дверь захлопнулась.

Улита Егоровна, ничего не понимая, подошла к мальчишкам и потрепала их легонечко за вихры, приговаривая:

– Руки-то помыли, а волосы не причесали… Да ничего, ничего… Садитесь живенько на места и будем писать! Готовы? Вот и хорошо!.. Диктант называется «Весна пришла». Посмотрите за окно, дети, и перед тем, как писать, давайте попробуем почувствовать приход Весны-Красавицы… Видите, она живая!.. Почувствуйте её, дети, и она поможет вам своим теплом, своей нежностью, добротою, своим милосердием справиться с диктантом…

Петька смотрел за окно и сердце его оттаивало. Солнечные зайчики весело бегали по подоконнику, на котором расцвёл Ванька-мокрый, цветок, который ещё осенью притащил из дома Петька, желая сделать Улите Егоровне приятное. Слабо слышалось весёлое журчание ручейков, кричали грачи, чирикали воробьишки… Хорошо было! Весна пришла!..

– А теперь, дети, – услышал Петька голос Улиты Егоровны, – будем писать… Помните, что каждое слово – живое, и если вы допустите ошибку, вы сделаете слову малому больно. Поэтому постарайтесь сердцем понять суть ежиего слова, ежией буковки, и тогда всё у вас получится правильно, красиво, верно… Готовы?.. Начнём!

Петька писал, высунув кончик языка. Старался неимоверно! Ещё бы! Ему жалко было и слова, и буквы, если вдруг он их испортит! Получить двойку за диктант не так страшно, гораздо ужаснее будет, если Петька своею собственною рукою сделает словам больно, нарушит их жизнь! Как же тогда Весна придёт?! Всё нарушится в природе, и наступит снова зима, и будут морозы до тех пор, пока Петька грамотно писать не научится, пока не поймёт суть слов, чтоб не покалечить их…

Солнечные зайчики бегали по тетрадному листу и будто бы играли. Петька поначалу не обращал на их игры особого внимания, пока не заметил, что они очень уж часто останавливаются на слове одном, в котором Петька сомневался, как его правильно писать: чаща или чящя? Лесная чаща… Если Петька напишет неверно, то вся чаща погибнет, и не оденется листвою, как о том говорится в диктанте. Как же писать правильно?

Петька вздохнул и вспомнил, как Улита Егоровна недавно на уроке рассказывала им сказочку про Счастье, и крепко наказала им, сказав:

– Милые мои! Счастье ждёт вас, оно трудится для вас, а вы только запомните, как оно правильно произносится и верно пишется! И от одного сего слова вы потом узнаете и все другие слова, где есть родные созвучия – ЧА, ЩА… В слове СЧАСТЬЕ ЧА пишется с буквой А, и во всех других словах ЧА пишется с буквой А… Запомните ЧА-ЩА пишем с А!..

Петька аж вспотел! Как же тут сомневаться? Лучики не зря кружат возле слова ЧАЩА, потому что Петька допустил в слове сём целых две ошибки! Боже мой… Не видать Петьке счастья, если ошибок сиих он немедленно не исправит! Он радостно вздохнул и уверенной рукой исправил две Я на две А, и увидел, как преобразилось всё слово, как оно обрадовалось и зазвенело колокольчиком лесных капелей! Наступила весна в лесной чаще!

Петька радовался и благодарил солнечные лучики за помощь! А вот и звонок. Улита Егоровна собирает тетради, нежно приговаривая:

– Потрудились, дети, молодцы! Спасибо вам за терпение, за старание ваше… Сегодня я посмотрю ваши работы, и завтра скажу о плодах, кои пожинаем мы по трудам своим! На сегодня вы свободны, можете идти домой… Петя и Ваня, останьтесь, пожалуйста, мне помощь ваша нужна!

Петька поник головой: попадёт! Жалко, что Улиту Егоровну огорчили. И чем? Эх, надо было руки в луже помыть, а не являться на урок чумазыми! Вот во что всё вылилось… Ребята уже убежали, а Петька с опущенной головой приблизился к Улите Егоровне, готовясь понести самое тяжкое наказание. Ванятка уже стоял у учительского стола и теребил отчаянно кончик своей рубашки.

– Давайте-ка мы с вами листочки у наших цветиков освежим! Весна пришла, а они у нас пыльные. Ванятка, ты за водицей сходи, вон ведро. А ты, Петя, собери все цветы на один стол, чтоб нам удобнее работать было…

Ванятка улетел с ведром за водицей, а Петька всё ждал, что вот-вот Улита Егоровна начнёт укорять его в его поведении. Но Улита Егоровна отворила окно, радостно засмеялась и пропела:

– Петруша!.. А и правда – Весна пришла! Глянь, какая красота!

Петька воззрился за окно. Буйство какое! Всё радуется, ликует, живёт, Бога славит. Так мама говорила, что где радость, там и Бог, и то, что радуется, то Господу радуется… Словно угадав Петькины мысли, Улита Егоровна стала спрашивать про маму, про её здоровье, и Петька взахлёб стал рассказывать про свои домашние заботы и радости, про кошку Тишку, про щенка, которого он нашёл недавно, про телёночка, что народился на днях у коровки Зорьки…

Улита Егоровна слушала, кивала головой, улыбалась. Подоспел Ванятка с водицей, и все они навели полнейший порядок в цветочном царстве, отчего на сердце стало ещё радостнее и покойнее. Потом ребята сбивчиво, но вполне понятно поведали учительнице своей о происшествии в коридоре и обеспокоенно спросили, не будет ли новая учительница учить их в третьем или четвёртом классе, на что Улита Егоровна отрицательно покачала головой, и ребята окончательно успокоились.

За окнами вовсю чирикали весёлые воробышки, было тепло и светло, и мальчики собрались было уходить, как вбежал в класс Васька из третьего класса и прокричал что есть мочи:

– Улита Егоровна! Вас в учительскую просят! Прямо счас! – и исчез.

«Это из-за нас!» – мгновенно понял Петька и съёжился. Улита Егоровна улыбнулась мальчишкам и попросила их побыть до её возвращения в классе, и ушла.

– Петь, а Петь! – зашептал, оглядываясь, Ванятка. – Наверное, ругать станут Улиту Егоровну из-за нас!

– Наверное, – поник Петька головой. – Слушай, Ванятка! Давай я в классе посижу, а ты сходи тихонько к учительской, будто бы расписание посмотреть, а сам послушай… О чём они там…

– Я боюсь, – честно сознался Ванятка. – Сходи лучше ты, у тебя лучше получится расписание смотреть, ты ростом выше!

– Ладно, – согласился Петька, вздохнул глубоко, посмотрел печально-прощальным взглядом за окна, где буйствовала Весна-красна, и, поникнув головою, побрёл к учительской, явно готовясь брызнуть назад в случае опасности.

Ванятка уселся за первую парту и изо всех сил принялся слушать – что же будет происходить в коридоре. Тихо удалились Петрушины шаги, наступила гулкая тишина. Вот кто-то быстро пробежал по коридору, где-то скрипнула дверь, и снова всё замерло. Ванятка вздохнул и положил голову на парту. Было тихо и тепло, за окнами сияло солнышко, журчали говорливые ручейки, царил мир… Ваня закрыл глаза и задремал.

Вдруг он услышал торопливые шаги Петьки, а вот и сам он влетел в класс и тихо прикрыл за собой дверь. Немного переведя дух, он начал:

– Пришёл и слушаю… Сначала всё бу-бу-бу да бу-бу-бу, а потом слышу, та учительница заговорила. Ну и голос у неё, Ванятка, будто пила пилит, так и визжит! И всё про нас визжит, я это сразу понял! И всё слово повторяет одно, замудрящее такое, я поначалу не понял, а потом всё понял!

– И чего? – открыл Ванятка свой рот от страха.

– Да она говорит всё, что какая-то бедагогика нашего поведения не одобрила бы!..  Будто бы она велела бы строго раз и навсегда, до самой нашей смерти, нас с тобой, Ванятка, наказать! Слышь, так и визжит: «Бедагогика велит наказывать за дурное поведение».
– А Улита Егоровна чего? – замирая от ужаса, спросил Ванятка.

– А она тихо говорила, спокойно, я не расслышал… Но понял, что она нас защищала. Это точно, Ванятка, как пить дать! Она любит нас и жалеет! Понимаешь? И из-за нас ей попадает. Чего делать будем?

– Слушай, Петька! – вдруг вскочил на ноги Ваня. – Пойдём и ещё раз у Бедагогики этой прощения попросим! Ради Улиты Егоровны!

– Пойдём! – сразу же воодушевлённо поддержал друга Петька. – Ради нашей Улиты Егоровны я хошь у кого прощения попрошу, хоть даже три раза!

Мальчики взялись за руки и вышли из класса. В коридоре никого не было, идти было свободно, но почему-то друзьям с каждым шагом становилось идти всё труднее и труднее, а к учительской они уже не подошли, а робко приблизились на цыпочках.

– Идём? – замирая от ужаса, посмотрел на Ванятку Петька.

– Идём, – как эхо отозвался Ванятка.

Петька довольно решительно постучал в дверь, и они услышали ничего не слышащими от страха ушами чей-то голос: «Войдите!» Петька первым протиснулся в широкую дверь, а за ним проскользнул бледный и дрожащий Ванятка.

В учительской было сумрачно и прохладно. В глубине комнаты стоял массивный стол, за которым сидела директорша Ангелина Ивановна. Рядом с этим столом на кресле сидела новенькая учительница, и напротив на стуле ребята узрели свою Улиту Егоровну.

– Слушаю вас, – довольно строго проговорила директорша, и ребята подошли поближе, чтобы всё сказать, как на духу. Первым начал Петька:

– Ангелина Ивановна! Мы с Ваняткой пришли сюда к вам… Мы сюда пришли прощения просить вот у этой… – Петька замялся, не зная, как назвать новенькую учительницу, а она вспыхнула и встала:

– Вы видите?.. Нет, вы видите?.. Они настолько дерзки, что осмелились прийти сюда и здесь называть меня «этой»! Неслыханно!

– Успокойтесь, уважаемая Гия Османовна! Присядьте, давайте-ка дадим ребятам до конца высказаться!

Ванятка выступил вперёд и взволнованно начал говорить, будто из-под толщи льда пробил себе дорожку живой пламенный ручеёк:
– Мы виноваты, Ангелина Ивановна, очень виноваты! Простите нас, и не ругайте Улиту Егоровну! Она не виновата, она нам добра желала, а мы, кораблики пускали и запачкались! И вот… её… мы не хотели покалечить, мы только на урок бежали! Улита Егоровна не виновата, а мы виноваты, и мы просим прощения у… вот у…

– Гии Османовны, – подсказала Ангелина Ивановна.

– Да-да, у неё! – живо согласились хором ребята.

Ангелина Ивановна отвернулась на миг в сторону, потом серьёзно сказала:

– Хорошо. Гия Османовна принимает ваши извинения. Не так ли, Гия Османовна?

– Да! – резко согласилась, глядя в пол, новая учительница, а Ангелина Ивановна заключила:

– Ну вот и прекрасно! Можете идти домой!

– До свидания! – радостным хором пропели мальчишки и мигом исчезли из полутёмной учительской.

– Ты видел? – тут же спросил Ванятка друга, когда перетупили они порог школы и вышли на звенящую солнечными лучами и гомоном ручьёв улицу.

– Чего? – не понял Петька.

– Какая она злющая… Эта… Бедагогика…

Петька вспомнил весь облик новой учительницы. Она, действительно, на первый, да и на второй взгляд производила не очень-то тёплое впечатление. Ребята в школе привыкли к семейной обстановке, где все друг друга знают и все живут чем-то единым, как одна семья. И директорша Ангелина Ивановна старалась поддерживать живую атмосферу семейности в школе, и учителей подбирала верных и добрых. И как это вдруг в их школе оказалась эта… Бедагогика?

Перед внутренним взором Петьки встала Гия Османовна: худая, высоченная, строгая, головой ни направо, ни налево не ворочает, а всё прямо и ходит и смотрит, будто кол проглотила. Волосы так аккуратно убраны, что их и не заметно вовсе, а на лице иголочками востренькими зыркают одни глаза – холодные и колючие. А нос будто крючок – большенький и тоже востренький, и губы линеечкой, словно полоска проведена. И ни улыбки, ни доброго сочувственного вздоха, всё плоско и прямо, так прямо, как могиле.

Вспомнились Петьке остроносые туфельки учительницы, острые каблучки, чёрная прямая юбка и неотразимо белая блузка с отложным ажурным, как в музее, воротничком… Холодом зимы повеяло на мальчика, льдами вековыми запахло. Петька вздохнул и спросил:

– И где такая выросла? Мамки у ней не было, что ли?

– Из города приехала, наверное! – утвердительно вымолвил Ванятка. – Теперь нас мучить будет!

– А мне жалко её, – вздохнул Петька, взглянув на солнышко. – Она, бедная, и не знает, что Весна пришла…

– Жалко? – удивился Ванятка. – А почему? Ты вспомни её, ну чисто Бедагогика!

Петька остановился, затих, и медленно проговорил:

– Ну представь, Ваня, каково ей живётся! Детей, то есть нас, она не любит. Улиту Егоровну тоже, по-моему уже не любит. Да и с Ангелиной Ивановной просто соглашается, но не слышит её… Да и во всей ней видно, что нет в ней любви! Жалко, Ванятка, она самая изо всех людей на земле несчастная! Ей всех тяжелее жить на свете!

– И правда, – согласился, задумавшись, Ванятка. – А знаешь что! Давай мы ей подснежников подарим, я вчера видел самые первые, на опушке вылупились. Ма-ахонькие такие, но за сегодня они, наверное, уже подросли! Давай, а?

Петруша выпрямился и засверкал глазами:

– Ванятка! Ты – самый умный человек на земле! Бежим!

И ребята побежали по ручейкам и лужицам к лесной опушке, где на согретом солнышком месте действительно уже проклюнулись первые чудесные подснежники. Петька подбежал к сухому взгорочку и приник к земле, упав на четвереньки…

Вот они!.. Вытянув крохотные тельца к солнечным лучикам, немного приподняв колокольчатые головки, над земелькой вызванивали нежную песенку радости и счастья первые вестники цветочного лета.

– Подснежнички! – обнял их Петька обеими руками, боясь дышать. – Милые, дорогие… Маленькие какие! Живы-ые! – и Петька осторожно перецеловал подснежники в их беленькие с голубыми прожилочками головки.

– Не помни;! Ты только не помни;! – выглядывал из-за Петрушиной спины Ванятка. – Осторожно, Петенька, пожалуйста, тихонечко!

– Да я и так тихонько! – успокоил друга Петруша. – Давай ты бери, у тебя руки чище… И тоньше…

– Да что ты, Петя, – смутился и зарделся Ванятка. – Зато ты старше и умнее… И добрее… Ты вот пожалел её, а я смеялся… Ты бери!

– Но это ведь ты догадался цветов-то подарить, значит, тебе и надо их собрать! – великодушно заключил Петька.

– Тогда дарить будешь ты! – в свою очередь решил Ванятка, и Петруша аж задохнулся от неожиданности:

– Я-а-а???

– Всё честно, Петька, всё поровну! – радостно убеждал друга собиравший подснежники Ванятка. – На вот, бери! – и он протянул ошалевшему Петруше маленький букетик живых белоснежных цветиков.

Петька дрожащими руками взял подснежники и осторожно повернул лицом к школе. Будто неся неземное сокровище, он неторопливо, тихо, трепеща всем сердцем, двинулся вперёд. Ванятка последовал за ним на почтительном расстоянии, изредка краснея и вздыхая от волнения. А вот и школа. Петька, а за ним и Ванятка пополоскали кое-как сапоги в луже и в грязных от посещения лесной проталинки сапогах, не замечая грязи сей, прошествовали по всей школе. Комочки мокрой земли отваливались от обуви, но ребята этого не замечали. Они, чуть дыша, приблизились к учительской и робко постучали.

Их стук отчётливо и звонко пронёсся по всей школе, аукнулся в пустых классах и затих. Молчание. Тишина… Ребята постучали чуточку посмелее, и из-за двери послышались шаги. Это шла ОНА. У мальчишек обмерли сердечки, но они не отступили от двери, а с замиранием и волнением ждали, когда же отворится дверь. И она отворилась!

Перед Ваняткой и Петрушей предстала Бедагогика, их родная Бедагогика, ради которой они готовы были сейчас совершить подвиг, например, спрыгнуть в оставшийся снег прямо аж со второго этажа! Она была та же, но ребячьему взору она представилась иной: глаза её немножко припухли от слёз и от этого взор смягчился; обе руки спокойно и немножко горестно лежали крест-накрест на груди; нос поник и кротко склонился к пухлым мягким губам, что изредка открывались, выпуская из себя какое-то неслышное слово…

По всему было видно, что она была одна в учительской и что она плакала. Петька осторожно достал руку из-за спины и протянул её, полную маленьких беленьких звёздочек, учительнице. Она не ожидала, ойкнула, вздрогнула всем телом и села прямо на пол. Слёзы потоками полились из её оттаявших глаз, она захлюпала носом и сильнее прижала руки к груди.

– Это вам… Лия Ивановна…

Петька напрочь забыл её имя-отчество, помнил только некоторые звуки, и поэтому у него само собою вырвалось какое-то новое имя, несколько всё-таки напоминавшее имя новенькой учительницы. Она не обратила внимания на то, что Петруша перекрестил её, всё её существо было поглощено созерцанием ребят, протягивающих ей белое чудо наступившей Весны. Она робко протянула одну руку, потом вторую, и обеими руками осторожно приняла цветы из Петькиных чумазых ладошек.

Петька расцвёл!.. Он был на седьмом небе от счастья! И Ванятка, высунув свою кучерявую головёнку из-за Петрушиной спины, пропел:

– Весна пришла!.. Простите нас!

– За что же, милые? – услышали они весеннюю капель слов новой учительницы. – За то, что Весна пришла? – она смеялась и плакала одновременно, забыв обо всём на свете и видя перед собою только добрые участливые глазёнки ребятишек и белое неповторимое чудо радости.

– За нашу невоспитанность! – солидно определил свою вину Петька и добавил: – Да что там говорить?! Давайте вместе радоваться! И любить друг друга… Мы ведь знаем, что вы – добрая…

От этих слов учительница закрыла своё лицо букетиком подснежников и разрыдалась, и ребята сквозь рыдания услышали слабое, но живое:

– Простите! Простите меня… Ребятушки мои милые, простите!

– Бог простит! – отчего-то вспомнил Петруша извечное доброе бабушкино слово, и они стремглав бросились на улицу.

Счастью ребят не было предела! Они шли домой, а в душах их пела свою звонкую живую песенку сама Весна-красна! А Гия Османовна плакала и плакала, не утирая обильно текущих слёзок, ибо сердце её начало познавать сокровенную живую правду Жизни, и душа оттаивала, скорбела и умилялась, горевала и радовалась одновременно.

Немного проплакавшись, Гия Османовна увидела грязные следы от сапог мальчишек. Она некоторое время молча взирала на эти следы, потом вспомнила лица ребятишек, их глаза, их слова, взглянула на подснежники и залилась новыми слезами. Так, плача, она отыскала ведро и тряпку и на коленочках прошлась по коридору, утирая слёзы и грязные следы за мальчишками.

Так её и застала Улита Егоровна, стоящую на коленочках возле порога школы и затиравшую последние следочки Ванятки и Петруши.

– Гия Османовна, голубушка! Что с вами? – участливо спросила старая учительница.

– Ничего… Ничего страшного, дорогая Улита Егоровна… Просто Весна пришла!.. – и Гия Османовна заплакала светло и открыто. – И ещё, – добавила она сквозь слёзы. – Меня теперь не Гия Османовна зовут, а Лия Ивановна! Ребятки ваши мне новое имя дали и вот цветов принесли! – и она показала чумазой рукой на лежащие возле учительской беленькие звёздочки на робких стебелёчках.

Улита Егоровна всё поняла. Она помогла Лии Ивановне поднятья на ноги, унесла ведро и тряпку, а новорождённая учительница взяла свои цветы в ладони и долго вдыхала их нежный весенний аромат. Потом она поставила их в стакашек с водицей и присела рядышком, утирая последние слёзы из поголубевших очей своих.

Вошла Улита Егоровна и ласково погладила юную учительницу по растрепавшимся от трудов волосам:

– Лучшая на свете педагогика – быть матерью детям! Все мы в школе – семья, а семья без добрых и заботливых мамочек невозможна!.. Надо нам с вами, добрейшая моя девочка, мамами становиться. Мамами! Только так и можно жить одной жизнью с ребятишками, только так! Благослови, Господи! – добавила она и вздохнула.

Последние слова особенно поразили Лию Ивановну. Она вопросительно взглянула на Улиту Егоровну, и та поняла её немой вопрос, ответив:

– Да, верую… Без Господа стать истинной матерью детям невозможно, просто невозможно никак! Посему верую и люблю. Люблю детей тою Любовью, Коей нас всех Господь любит, своей любви нет у меня. Всё Божией Любовью и Его силою…

– Как же в школе, да веровать? – поразилась Лия Ивановна.

– Не знаю, как другие, а я без веры не могу не только с ребятами в школе, но и в ежием миге дня. Она, вера, что воздух мне. И я особо не задумываюсь – надо или не надо? Я просто не могу иначе! Верую, потому и люблю, а раз люблю – значит, живу!..

– А я? – потрясённая, растерянная, Лия Ивановна во все глаза смотрела на Улиту Егоровну.

– А у тебя, дитятко, всё впереди! Но запомни день сегодняшний, и пусть станет он для души твоей светлым весенним семенем, что ляжет в душу твою верою да любовью ребячьей в твой свет, и вырастет верою и любовью к детям, ко всей жизни!

– Пусть вырастет! – зачарованно, светло, по-доброму прошептала Лия Ивановна.– Пусть вырастет…

Подснежники кивали ей своими светлыми головками и шептались меж собою: «Пусть вырастет! Пусть! И Бог сему в помощь! Аминь!» А за окнами буйствовала Весна, топя льды, растапливая снега, лаская оттаявшую земельку, проливая на всё сущее животворящие потоки света и тепла солнечного. Всё оживало, тянулось к небушку, всё радовалось наступившей Весне!.. Весна шла по миру! Весна пришла!..

И Лия Ивановна чувствовала, что пришла Весна, что в её сердце что-то творится помимо её воли, что с её душою творят небесные посланники какие-то чудесные деяния… И молодая учительница распахнула исстрадавшееся от зимы мёртвой сердечко своё и приняла в него чистые весенние семена Любви и Веры в себя, в души ребячьи, в свет Самой Жизни, Кою даровал всем наш Господь Иисус Христос! Аминь.