Винтовка и книга

- Женё-е-ек! - бабушка высовывается из окошка, держится рукой за деревянную раму и зовет протяжно. Белая занавеска вырывается наружу, натягивается и трепещет на ветру, как парус.
- Женё-е-ек! Иди! Парад смотреть! По телеви-и-изору!- она высовывается еще дальше из рамы наличника и щурится, разглядывая через ветки цветущей яблони внука, играющего на улице.
По краю канавы покачивается трава. И в ней то появляются, то исчезают растрепанные вихры, прищуренный глаз, щеки с разводами грязи и  палка, угрожающе к ним прижатая, словно ствол винтовки.
- Женё-е-е-ек! Иди...
- Ща, бабуль! - пронзительный и недовольный возглас летит к густо-синему майскому небу.
- Тыщ-тыщ-тыщ! Тра-та-та-та! Ты убит, убит! - обрушивается в ответ. Из-за дерева выбегает мальчишка в сетчатой бейсболке со сломанным козырьком, размахивает гнутой корягой - и полустертый орел на его футболке воинственно топорщит крылья.
- Туф! Туф! Туф! - это ты убит! - каучуковым мячиком подскакивает Женёк из канавы.
- Нет ты! Я первый крикнул! Или я не играю! - спорит товарищ. - Тыщ! Тыщ! Тыщ!
- Аггггррр - Женёк хватается за шею, плечо, живот, коленку, подгибает ногу и боком падает прямо в заросли сныти. Торжествующий мальчик в бейсболке подходит поближе:
- Контрольный в голову!
- Возрождение! Возрождение! У меня еще одна жизнь осталась! - Женёк перекатывается на спину и распрямляется вверх, как пружинка, подхватывая свое деревянное оружие.
Снова раздаётся бабушкино:
- Женё-е-ек!
Внук выбирается на дорожку и пылит к калитке:
- Потом доиграем. Я пойду парад по телеку позырю.
Маленькая рука, вся в мелких царапинах, с грязными обломанными ногтями, поворачивает деревянную вертушку. Калитка жадно захлопывается за спиной, на которой воинственно перекрещиваются лямки штанишек. Качают тяжелыми головами алые тюльпаны, роняют лепестки на утреннюю влажную землю - ножки в детских ботиночках быстро-быстро топают мимо, только шнурки хлестнули сомьими усами. По теплым доскам крыльца - и в прохладу дома.  На столе - кружка с молоком и ломоть хлеба с маслом. Красные горошины на кружке.
- Женёк, завтрак! С самого утра убежал ведь. Руки! Руки-то вымой! Да как следует, с мылом!
Клацает рыльце умывальника, стекает серая пена. И колодезной водицей в лицо - ух! Хорошо! Глотнуть этой прохлады.
- Не пей сырую воду! Сколько раз тебе говорено! Горло схватит! - волнуется бабуля.
Телевизор рыкает торжественно государственными словами. На Красной площади полки - побатальонно - шагом -м - арш!
Суровый дед слушает внимательно, но не смотрит - привычно мастерит что-то на широком подоконнике. Он приклеивает полоску тонкой бумаги на книжку - Женек вчера уронил с этажерки и обложка отвалилась. Растрепанная книга - как раненая птица,  дед - лечит, бурчит неодобрительно:
- Явился! А кто мне обещал помогать чинить?
- Деда, я думал, что ты парад смотришь... - Женёк уплетает хлеб, сыплются крошки на лоскутный половичок. Мякиш, запитый молоком, сладко растворяется во рту.
- Думал... Я поглядываю, а руки делают, что время терять... - книжка хлопает обложкой, как крыльями, того и гляди взлетит. - это ты у нас тунеядец, только и занятий, что с палками бегать да ворон пугать. В кого уродился... Что из тебя вырастет. Вон, в школу скоро.
- Не скоро, деда, на будущий год же!
- Год пролетит - и не заметишь.
- У-у-у... - Женьку год кажется ямой, глубокой, как космос.
- Здравствуйте товарищи! Зра-жела-това-ми-р-обороны! - гудит телевизор сотнями голосов.
- Все нормально из меня вырастет. Я воевать пойду. Врагов бить.
- Каких врагов? - дед смотрит на внука поверх очков.
- Всех. Каких прикажут, таких и буду. Это тебе не под машинами лежать, как папа. Это подвиги, это оружие. Настоящее! - палка, принесенная Женьком, стоит в углу.
- Урраааа! Урррраааа! Уррррааааа! - взрывается телевизор.
- Сейчас отец приедет. Поедешь с нами к вечному огню, цветы понесем. Иди  нарежь тюльпанов, - дед барабанит пальцами по книге.
- Зачем вы к огню? Пусть туда ветераны приходят. А ты же не воевал, деда.
- Когда война кончилась, деду столько было, сколько тебе сейчас, - вздыхает бабушка и налегает на тесто - месит его в большой гулкой кастрюле, испечет пирогов на праздник.
- И ты на фронт не сбежал? Я бы сбежал и убивал фашистов, - Женёк кривит губу.
Дед молчит.
- Твой прадед воевал. И погиб под Москвой,  - бабушка кивает на фотографию на стене. Из потемневшей рамы смотрит человек, похожий на отца Женька, только моложе.
- Я бы отомстил! А не сидел в тылу. Как трус, - Женек отставляет пустую кружку и торжествующе смотрит на деда, будто бы, в отличие от него, уже сбежал на фронт.
Дед аккуратно кладет вылеченную книгу на этажерку и выходит в сени. Грузно хлопает дверь.
- Прадед твой не выбирал между книгой и винтовкой, - бабушка держит всё тесто на весу, будто большой колобок, и перекидывает его из руки в руку.
- Что выбирать, когда война! – Женёк воинственно прищуривается.
- Раз война, так всем на фронт? А кто будет делать на заводах оружие и танки? Шить одежду? Учить детей? В войну столько детей остались без родителей. О них должен был кто-то позаботиться, а? Мы выиграли войну, потому что больше всех хотели мира… - бабушка посыпает стол мукой, ладонью ровняет белую пудру, шмякает тесто и тянется за скалкой. – Прадед твой учителем был. И отправили его в степное Забайкалье. Тогда так – куда послали, там и работаешь, не выбирали…

И Женьку представляется диковинный, далёкий край, где струятся нескончаемые дороги и ветер запутывается в выжженных солнцем космах ковыля. Где ждут молодого прадеда неведомые дети в разбитых, грязных лаптях, заштопанных полосатых штанишках и серых, застиранных рубашках… У них за спинами тряпичные котомки с хлебными ломтями и одна разбухшая тетрадка, куда они записывают все школьные премудрости. У этих ребят загорелые лица и взрослые, серьезные глаза. «А как же мы? Что будет с нами, если ты уйдешь на фронт?» - вопрошают они безмолвно.
- Я нужен здесь, - отвечает им молодой учитель, ласково и немного виновато. –  И всё же иду… Понимаете, как я вас научу любить родину, если буду в тылу?  Здесь силы нет у слов. А так я напишу вам – оттуда… - он кладет большую руку на плечо то одному, то другому. Никто не может встретиться с ним взглядом, ученики отворачиваются. А он шагает за калитку – скрипят ржавые петли – дорога уводит далеко-далеко. И машет с холма веснушчатая прабабушка в ситцевой косынке, у неё на руках сверток в сером одеяльце.
И вот уже холодно. Вместо большого класса – темный закуток раздевалки – его можно обогреть жидким теплом раскаленной докрасна печки-буржуйки. Ребята собираются здесь, получив карандашную палочку трудодня за тяжелую колхозную работу, и разворачивают выученные наизусть бежевые треугольники фронтовых писем. Строки, написанные химическим карандашом, расплываются… Они полны боли, тревоги, но и веры в общую, народную мощь: «Боритесь. Вся страна борется сейчас вместе с вами. Наше дело правое». Сводки с фронта коротки и черны – теряются в руинах города, их сдают вереницами, кажется, ещё чуть-чуть и померкнет на карте алая звездочка Москвы. Но пульсом бьются строчки в письмах: «Нам некуда отступать»  Внутри маленькой печки полыхает огонь. Он сжигает строчки, письма, скорбные силуэты фигур, дома, дороги, небо, землю, воду…

Бабушка раскатывает кружочки  теста величиной с ладонь, укладывает горсточку начинки, закатывает к центру края, подшлёпывает-подправляет аккуратный пирожок и сажает его на масляный противень. Улыбается устье русской печи.

- Ну, поехали что ли! – гремит из сеней бас деда – Женька! Срезал цветов?
И Женёк торопится, прошмыгивает мимо него, щелкает ножницами, наклоняется к ало-чёрным тюльпанам – они так похожи на тот огонь…
Дед выходит на крылечко, здоровается за руку с отцом, щурится на майское солнышко: «Теплынь-то какая…»
Женёк подскакивает, рассыпая лакированные лодочки тюльпановых  лепестков, шмыгает носом.
- У тебя не аллергия ли часом на пыльцу, - озабоченно вглядывается в его лицо отец.
Женёк часто-часто кивает, вытирает лицо рукавом и сует дедушке растрепанный, росистый букет: «С Днём Победы, деда!»

(опубликовано в журнале "Симбирск")