Гавроха

Всё бы ничего, но эта боль в спине и омерзительная слякоть нагоняли тоску и желание побыстрее всё это закончить. По соседству в окопе сидел великовозрастный увалень Гавроха и непрестанно ныл.
– Блять, ну нахуя… нахуя… ну слышь… ну кто это вообще… мне-то зачем.
Слушать его – ну никакого терпения не хватит.
– Заткнись, Гавр! – ударил его по плечу, – без тебя тошно.
– Нет, Яр, ну я всё понимаю, но меня-то куда? Я же асоциальный элемент, можно сказать. Вот нахуя?
– Так ты что, только социальным прикажешь подыхать теперь? Думаешь, меня не занимает мысль, нахуя это всё? У нас не спросили…
– Вот-вот… – завыл.
– Тщ-щ…
Я помню его ещё девятнадцатилетним лихим парнем (мне, двенадцатилетнему, он тогда казался крутым). Эти его мелкокриминальные делишки, очки-полароиды, футболка с терминатором, постоянно две крали с ним. А мне-то уже хотелось трахаться… Так бы с двумя сразу и лёг, но девки трепали меня по голове и спрашивали – лимонада мне купить или мороженого. От стыда чувствуя себя облитым каким-то гадким липким раствором, не подав вида, я комично басил, выдвинув челюсть вперёд: «Пива».
Гавр оживлялся:
– Слыхали, пацан пива захотел?  – и подмигивал кралям.
Думал меня подловить на «слабо». Покупал литруху «Хмелевого» и наблюдал, как я поглощаю пряную шипящую жидкость. Потом спохватывался:
– Слышь, бочка, мне-то оставь. Ну, вообще, вундеркиндер, ёптель…
Из воспоминаний, будто подглядывая за картинками, проносящимися в голове (а ведь мухлёвщик он был знатный), меня вырвал Гавроха:
– Пивка бы щас…
Я молчал.
За те четырнадцать лет, что мы не пересекались, он сильно сдал. Обрюзг, в голосе появилось что-то рабское, в глаза смотреть не мог, одет в какое-то дерьмо, почти облысел.
– Скоро жрать-то принесут? – зевал Гавр.
А мне хотелось курить. А ведь я за полгода до заварушки бросил смолить. Но тут хотелось как никогда. Полевая кухня запаздывала, сухпай давно сожрали. О нас скорее всего забыли. Нас осталось двое и мне это напоминало какой-то фильм, коим несть числа. Было настолько непонятно, что нас ждёт или напротив – понятно, что ничего хорошего, и это настолько расслабляло, что мы сейчас не готовы были бы даже к минимальному волевому усилию, дабы сдаться в плен.
От Гавра несло чем-то кислым.
– Я старый больной человек, меня девушки не любят, - неожиданно заржал Гавр.
Я покосился на него, и, против своей воли, немного потеплел к нему.
– Слушай, а у тебя покурить нет? – впервые обратился с каким-либо вопросом к нему.
Не переставая ржать, аж слёзы выступили, Гавр полез шарить по карманам:
– Чичас посмотрим, чичас… – есть, – торжественно вынул смявшуюся папиросину, – кури.
– А ты? – на всякий случай спросил.
– У меня ещё есть. В тот сучий день, когда я от ****ей шёл, купил себе пачечку. Дома-то коробок отменной чуйки валялся. Ну, думаю, сейчас приду, ништяков подкуплю, сластей, какого-нибудь чиллаута подрублю и отрублюсь. Всем нужна перезагрузка, всем.
Пауза. Я не перебивал.
– Всем, блять, нужна! Но это не перезагрузка, это чистое безумие, Яр. Блять! Где ты видел таких воинов. Ты что ли блять воин? Или я?? Воитель-***тель. Ага, тащи-поджигай. Снаряды. Ты помнишь, как Турчика тово…?
Про Турчика и вспоминать не хотелось. Пропал на несколько дней, нашли по вони уже… в ста метрах… Нет…
Я мысленно уже со всеми распрощался. Как там мои девки? Ведь только-только понял, что вот так и надо. Что действительно – Make love, not war. Всё, что абстракцией раньше звучало…
Вдалеке ухнуло. И я понял, что ни с кем я не прощался, что надеюсь всех их увидеть, расцеловать и в первую же ночь устроить оргию. Чтобы только переплетенные, дрожащие от невыносимого кайфа тела. Горячие, живые. Под классное музло. И бухло. Как же здесь музыки не хватает. Параллельно, иногда попадая в одну тональность с моими мыслями, Гавра не прерывал своего потока:
– Пацан, я всегда был пацан. Мне тридцать семь и я ***-наны когда изменюсь. Я не хочу как Турчик и тем более как ****утый Сакс. Ещё и добровольцем, ещё за два года, нет, ты подумай, за два года до этой всей чушни.
Вдалеке свистело. Совсем-совсем далеко раздавались глухие взрывы. У нас, в моём родном городе, такие раздавались с песчаных карьеров, где уничтожали найденные снаряды. Прабабка Тоня всегда вздрагивала, ей всё война чудилась… Прабабка Тоня померла двенадцать лет назад.
А мы ещё нет.
– Гавр, я не смыслю, о каком Саксе ты говоришь?
– Ты что, газет не читал?
– Не припомню…
Только я это сказал и стал что-то смутно вырисовываться. Земляк. Поехал туда-то, бабла посулили, типа солдат фортуны, Боб Денар. Начитался Эволы и погнал. Года два воевал то там, то сям, пока глотку не перерезали… Но в общем – это был его путь. О нём потом долго писали. Но я тогда ещё подумал, что всё закономерно. Умереть за свою страсть. А у него была страсть. Джим Моррисон тоже за свою страсть умер и Марло, и Марли, наконец, все так или иначе. Но я всегда ненавидел и презирал всю эту романтику военную. Прикрывавшуюся какими-то маскулинными стереотипами. И тем более когда как скот…
Гавр что-то бормотал, но я его не слышал.
Мне интересно, что стало с Анахоретом. Он же мечтал в Японию свалить, на японке жениться и… держитесь! Проповедовать там православие и изучать историю синтоизма! Нести свет и просвещаться! Зря мы так долго не созванивались. Мобильники-то у нас поотбирали. Ну, кое-что из нас (и я в том числе) обменяли на бухло и сигареты. Остатки денег (нам было дано 24 часа на сборы) потратил на проституток. Почему я не пошёл к Юлии – не знаю. Я знал бордель на краю города, я туда часто ездил. Я надеялся потом удрать автостопом, выйти из-под контроля, но тщетно. Они откуда-то узнали. Прислали машину прямо туда. Получается, я не поступил непрактично, а просто проебал деньги заранее, предчувствуя, что они мне больше не пригодятся. Шарили по карманам эти мрази споро, гораздо бодрее, чем толкали речи о том, что надо.
Как уставшие и потерявшие всякую веру священники, отпевающие покойного, они быстренько читали свои патриотические мантры и отправляли нас в путь.
Некий дедок напевал бравурно: «Пора-а в путь дорогу. Дорогу дальнюю-дальнюю-дальнюю…». Безумно хотелось его избить, но я не мог шелохнуться с места, загипнотизированный абсурдом происходящего. Сцену из какого романа мы разыгрываем, а? Что вообще происходит, скажите на милость? Нас затолкали в автобус. Как будто в насмешку – он был весьма комфортабельным. В нём висел телек, по которому передавали новости. Собственно, новости – не новость.
Никто в экран и не пялился. Все смотрели в окно, будто запоминая родные места перед неопределённо долгой разлукой. Пустыри, помойки, промзоны, всё казалось теперь таким… красивым, приобретало особую поэтику…
Уже в точке B. Я встретил Гавра, нас зачислили в одну роту. Я его узнал, но не сразу. И то, потому что он всё время смотрел на меня. Старшина даже заподозрил его в педерастии. А почему это фантомное клеймо перепрыгнуло на меня – не понимаю. Суммарный интеллект роты (в том числе и эмоциональный) был низок. Пожалуй, мы с Гавром давали 50 % от общей умственной массы… Гавр вызывал у меня одновременно и приязнь, и отторжение. Меня раздражала его некая «опущенность», неряшливость, неприятный запах. Но мне не с кем больше было поговорить о Селине, о Пазолини и Лимонове. Мне было интересно, кстати, где он теперь, этот неугомонный команданте Эдичка? Я перестал за ним следить, как только его речи больно стали напоминать пьяные патриотические словоизлияния соседа Стёпы Брудершафта. Нет, о фильмах и вообще о людях он интересно говорил, но о политике я даже слушать и читать не хотел. Где вы теперь, Эдуард Вениаминович? Неужто, руководите своим партизанским отрядом в каком-нибудь богом забытом месте? Выбор теперь был широк – как в компьютерной игре – воюй где хочешь.
– Пидор! – я понял, что не могу больше сдерживать себя.
– Тварь
– Падла
Сука. Тебе надо ты и воюй. На кой хер вообще?? Помню, что матери я вообще ничего не сказал. Приехал в гости, привёз гостинцы. Она думала, что удастся по тому же сколиозу отмазаться, как от срочной. Ага! Жди… Мне было безумно горько осознавать, как ей сейчас плохо.
– Дайте мне автомат! Я буду охранять свой дом!! Куда вы меня привезли. Тут грязно, тут воняет. Тут чужие мне люди, чужой лес, чужие тёрки. Чужое дерьмо разгребать… Чужая смерть…
Я закурил. Никогда так кайфово не курилось.
Я смеялся. Ничего-ничего, вот сейчас. Я же никого не убил ещё, доберусь до границы, там как-нибудь найду ориентиры. И смотаюсь отсюда. Больше всего раздражало ощущение нереальности. Турчик был безумен и все эти дни он и Боровичок воевали за семерых. А мы лежали с Гавром на дне окопа и дрожали. Они нас за педиков считали.
– Гавр, слышь!
Тишина.
– Гавр!
Я вспомнил, как Гавр (тогда он крепко сидел на тяжелых) взял у меня магнитофон на время, да так и не вернул. Ещё из дома какие-то вещи пропали. Цепочка мамина золотая, отцовский видак… Я был зол на Гавра, я знал, что это он. Но его тогда посадили за более крупное дельце. Деньжата печатали… Поскольку не был главным фигурантом, не на большой срок попал. И всё же… Гавр…
– Гавр! Сука! Ответь.
Тишина. Вдали свистит, что-то глухое ухает. Воняет…
– Гавр, давай костёр разожжём, давай пошаримся по вещмешкам, вдруг че…
Глянул на Гавра. Он был чрезмерно спокоен. На лице эта дебильная улыбочка.
– Гавр, ты чё, спишь.
Но дыхания не было. Гавр остывал.
Я остался один. С человеком, умершим не совсем от войны.
Я достал из его кармана остаток папирос, принял поудобнее положение, чтобы спина не болела. И закурил…
03.02.2016