Легенда о золотой лоции

                Андрей Геннадиевич Демидов





                ЛЕГЕНДА О ЗОЛОТОЙ ЛОЦИИ

                роман





                ПРЕДИСЛОВИЕ ОТ АВТОРА

                ПРОЛОГ
               




                Глава первая

                ВИДЕНИЕ КОЛДУНА


– Ну и как быть теперь? – Голос Стовова сделался злым, последнее слово он произнёс не разжимая зубов. Князь переложил меч в левую руку, покосился на Ломоноса и вдруг заорал, так что кони дёрнулись и поджали уши: – Так и будете вешками торчать? Скорей подберите Торопа и стреблян и сюда все, к кряжу! Ну!
Затем князь повернул покрасневшее гневом лицо к Дагоберу и сказал почти спокойно:
– Скажи своим, что, если они шелохнутся, мы тебя убьём. Мне всё равно, кто ты, дедич или король франков.
Рагдай понимающе кивнул и перевёл сказанное на латынь:
– Князь Стовов приветствует великого короля, просит извинить за плен по ошибке и хочет оговорить условия почётного освобождения.
– Мне кажется, он другое сказал, этот варвар. – Дагобер наклонил голову в бок и прищурился, разглядывая Стовова с ног до головы. – Когда он напал на короля франков, он не знал, что я король?
– Не знал, – быстро ответил Рагдай. – Нас гнали чужие от самых Моравских Ворот. Сегодня ночью авары напали на Стрилку, где был ночлег, пришлось идти в сторону долины лесом. Потом поле мёртвых. Потом начали преследовать эти копейщики. – Рагдай кивнул в сторону франков. – Нам нужен был заложник.
– Ты что ему говоришь? – Стовов, притопнув ногой, подступил к Рагдаю и подозрительно оглядел путы короля: прочны ли?
– А ты кто такой, тоже какой нибудь князь? – Дагобер поглядел с высоты своего роста на подступившего Стовова, затем на Рагдая, изображающего радушие. – Отчего ты говоришь от имени его?
– Я ведаю всеми делами князя. – Кудесник приложил ладонь к груди и слегка согнулся в поясе. – Я Рагдай.
– Что ты ему сказал?! – грозно рыкнул Стовов и встал между Дагобером и кудесником. – Темнишь, волх!
– Уймись. – Лицо Рагдая сделалось каменным. – Неверный шаг, слово, взмах – и никто из нас жив не будет ни при каких условиях. Говорить буду я. Ты – кивать. Иначе не видать тебе Часлава и золота. Ничего. Даже погребального костра.
– Ну и пусть, – кивнул князь, но тем не менее отошёл к дубу, подхватив поводья своего коня.
Кряк и Полоз наконец подтащили стенающего Торопа, потерявшего, кроме щита, шлем, наруч и меч, следом перенесли бездыханного Хилка и положили их между выпирающими корневищами. Свистель добрёл сам и присел рядом. Затем Кряк с Полозом, забрав все свободные стрелы и использовав спину лошади как ступень, зацепились за нижний сук и вскарабкались вверх, в листву дерева. Со злобным карканьем взлетели оттуда встревоженные вороны. Четверо полтесков, Ломонос и Резняк, не слезая с коней, сгрудились под деревом вокруг Стовова. Вольга и Ацур остались за спинами франков, чтоб те не вздумали послать за холм, в город шатров вестника за подмогой. Оря, держащий конец удавки, спутывающей Дагоберу руки, покрепче намотал её на кулак, а свободной рукой поправил сеть вокруг ног короля так, чтоб и шагу тот не смог ступить. Палицу он отложил в сторону. Вынул аварский кривой нож и примерил его под бок короля, так чтоб в случае необходимости не попасть остриём в золотые пластины пояса.
– И что вы хотите делать? – с некоторой насмешкой спросил Дагобер, косясь на волчью шапку Ори. – Биться с войском Нестрии и Аквитании?
– Эй, вы там! Отпустите этого человека, и мы вас не будем преследовать. Клянусь Мартином! – надсаживаясь, снова закричал франк в синей рубахе. – Даём тридцать безанов!
Стребляне из листвы заулюлюкали в ответ, но были остановлены резким окриком Стовова. Рагдай сказал медленно и внятно:
– Нам нужно вернуться за мёртвое море к оврагу, где нас ждёт дружина князя. Затем вернуться через Моравские Ворота, где осталась ещё часть дружины охранять ладьи. Затем дождаться тех, кого ждём, и уйти по Отаве и Одре к Фризскому морю. – Рагдай заметил, как в уголках глаз короля отображались неуловимо и последовательно удивление, недоверие, злость, любопытство. При этом кудесник с некоторым отчаянием почувствовал, что не в силах проникнуть в смысл этих изменений в лице короля. – Клянусь всеми нашими богами, мы ничего не замышляем против франков, саксов или Само.
– Само? – Дагобер снова наклонил голову и на мгновение задумался. – Ладно. Сначала, до всех условий, пусть твой германец развяжет верёвки и пусть мой Миробад передаст мне стул.
Рагдай некоторое время колебался, затем кивнул:
– Хорошо. Только отложи меч на траву. И отдай нож.
Пока Рагдай спорил с Орей, затем со Стововом, развязывать или не развязывать короля, Дагобер уже крикнул франкам, чтоб привезли стул. Краснолицый, тот, что кричал про выкуп, двинулся к дубу, оставив свой меч. Навстречу ему выехал полтеск, которого все звали Гуда. Он подобрал, не слезая с коня, положенный краснолицым в траву на полдороге сложенный стул, завёрнутый в лоскут.
Полтеск подвёз его Рагдаю, тот повертел в руках, развёл кожу в стороны, и из под неё возникли две деревянные крестовины, скреплённые меж собой. Рагдай поставил стул на землю, принял из руки Дагобера меч, оказавшийся самым обычным, видимо рейнской выделки, даже оплётка рукояти была из простой кожаной ленты – только длина была на две ладони больше обычного. Меч положили в стороне, в пяти шагах. Оря наконец размотал верёвку и, шипя проклятия через зубы, с трудом распутал сеть. Король, освободившись, сделал шаг в сторону, и тут же рядом с его ногой в траву воткнулись две стреблянских стрелы.
– Они озадачены. Устали, – пояснил Рагдай. – Неспокойные.
– Скоро успокоятся. – Дагобер сказал это садясь на стул, и лица его было в этот миг не видно, но Рагдай ощутил холод в животе. – Так, значит, всего вас сколько?
– Всего после битвы у истоков Отавы нас двести семь, из них двадцать раненых, – ответил Рагдай, тщетно пытаясь проникнуть в помыслы короля.
– Да что вы вообще тут делаете? Вы ведь из Ругена? – Дагобер поднял на него злое лицо. Тут только Рагдай понял, что глаза короля цвета изумруда, они будто светились, то ли изнутри, то ли в отблеске заходящего солнца.
– Мы из Тёмной Земли, – упрямо мотнул головой Рагдай. – Это месяц под парусом на восход от Ругена.
– Что за народ?
– Склавяне, то есть венеды, руги, дедичи, бурундеи, полтески, нордманы.
– Нордманов, венедов знаю, других нет. Веры какой?
– Разной. Языческой.
– Отчего тут?
– В прошлое лето наши торговые ладьи пропали на Отаве. Пришлось искать, – быстро, как и прежде, ответил Рагдай, с ужасом понимая, что Дагобер почуял уже неправду, хотя ничем этого не выдаёт. – Наверное, лютичи похитили…
– Отава по ту сторону Исполиновых круч, – угрюмо сказал Дагобер, оборачиваясь сначала через плечо на низкое солнце, а затем вглядываясь через головы франков, стоящих в отдалении через гребень холма. День ещё длился. Со стороны Карапатских гор надвинулись бело чёрные облака, ветер сделался холодным, отчего разогретая трава и сталь покрылись испариной росы. Воздух из жаркого сделался парким, удушливым. Тени стали длинными, однако сумерек всё ещё не было. Вечер был как день, хотя от красного солнечного диска осталось меньше половины.
Невесть откуда тут, на открытом, продуваемом, изжаренном за долгий день пространстве, появилась обильная мошкара: крохотные мотыльки и большие, пепельного цвета мотыли, еле различимые кусачие мошки, громадные, но безобидные комары, бестолковая моль, безжалостные слепни и неутомимые оводы, стрекозы… всё это клубилось и роилось, перемешивалось колыханием ветра, лезло в глаза и рты, садилось на потные лица, лошадиные морды, разгонялось метлами хвостов и растопыренными ладонями людей.
Рагдай молчал.
Молчал король.
Молчал Оря за спиной короля.
Молчали франки.
Только стребляне вполголоса переругивались. Возились. Вниз сыпался сор. Два ворона всё ещё кружили над дубом. Остальные вновь угомонились в листве. То войско, что двигалось по лощине со стороны солнца, теперь было уже не больше чем в четырёх полётах стрелы. Явственно слышался скрип колёс, хрип волов, конское ржание и редкие удары в большой бубен, обрывки нестройного, невнятного пения.
– Эй, скоро, а? – не вытерпел Стовов. Влез в седло, нахлобучил на слипшиеся волосы железную шапку Гуды, взамен своего потерянного шлема.
– Уже скоро, – неожиданно ответил Дагобер, хотя, похоже, сказал он это самому себе.
Король поднял к глазам длинную ладонь, повернул, разглядывая игру света в алмазах, рубинах и изумрудах на своих пальцах, однако было ясно, что он больше слушает, чем смотрит. Дагобер слушал шум, гул, исходивший со стороны города шатров, по ту сторону холма.
– Уходить надо. Как придётся. – Оря поглядел на окостеневшего Рагдая. – Клянусь Матерью Рысью. Этого через седло и к полю. Вот вот упадёт мрак. Затеряемся.
– Дальше перевала не затеряемся, – устало ответил Рагдай. – Сказать ему, что ли, про золото.
– Тогда нас разыщут, хоть под землёй, убьют, а золото возьмут, – замотал Оря волчьей пастью. – Мы, похоже, на его земле…
Рагдай глубоко вздохнул, выдохнул, цедя воздух через зубы, отчего вздулись вены на шее. Сел по степному полуоборотом к Дагоберу, уставился в траву:
– Великий король, нет сил говорить тебе неправду.
– Да? – Дагобер бросил рассматривать перстни, повернул голову к Рагдаю, длинные волосы ссыпались с плеч на грудь. – Говори. – Он властно повёл рукой.
Шум за холмом стал быстро нарастать. Рагдай заторопился:
– Два года назад в землях наших случился мор. Много умерло. Потом была засуха. Земля перестала родить, зверь ушёл. Тогда Стовов собрал всех, кто хотел уйти искать золото, славу и землю. В Шванганге сказали, что в земле чешей и моравов идёт война с аварами и там нужны хорошие воины. Можно найти много золота за службу и свободную землю.
Тут Дагобер кивнул, скорее с сомнением, чем соглашаясь. Рагдай продолжил, и, чем больше он становился уверенней, тем более быстрой, сбивчивой, волнительной была его речь, тем больше в ней кроме латинских было швабских, ромейских и даже нордманских слов. Он начал ощущать, как король напрягается, чтоб не упустить смысл говоримого:
– Мы долго шли по воде, через затопленную Фризию, через Вук и земли лютичей до Моравских Ворот. Послали через перевал лазутчиков, чтоб узнать, кто может больше заплатить за хороших воинов. Лазутчик вернулся один. Остальные затерялись. Узнали только, что тут все против аваров. Аваров мы не любим. Они долго мучили многие наши земли к северу от чёрных степей между Данаем и Вольгой. Неожиданно авары перешли через перевал числом около полутора сотен и напали на нас. Мы убили многих, а оставшихся гнали через перевал, чтоб они не донесли своим и те не вернулись большим числом. Так Стовов перешёл Моравские Ворота. Потом нас отсекло от перевала неведомое войско, идущее вдоль гор. Мы продвинулись ниже, в долину. Потом ночью снова напали авары, мы отошли ещё дальше, укрылись в лесу, там снова авары, мы дальше. Потом нашли мёртвое поле, где рука богов сразила кутургутские племена. Потом за нами, когда мы были малым числом, пошли чужие. И теперь мы пленили короля франков, не зная, что он король франков. Клянусь всеми богами неба, земли и воды, это правда!
Дагобер неожиданно хлопнул себя по шёлковым коленям и затрясся беззвучным смехом. Золото на нём затрепетало нежным шелестом. Наконец он засмеялся в голос, звучно, гортанно, зловеще. Отсмеявшись, он встал и закричал по франконски:
– Эй, Миробад, это, оказывается, те неизвестные воины, которые вырезали до последнего передовой отряд Сабяру хана, за перевалом. А мы то гадали, что это за глупцы, бросившие вызов огромному войску…
Франки захлопали себя по животам, начали смеяться, захлёбываясь слюной, задыхаясь, шатаясь в седлах. Смеялись даже те, что ковыляли в отдалении, выбитые из сёдел при сшибке. Насмеявшись первым, краснолицый Миробад крикнул в ответ:
– Тогда их придётся повесить на шёлковой верёвке, за особые заслуги, клянусь Геркулесом и Совой!
Дагобер в изнеможении опустился обратно на своё сиденье, утёр слезу.
– Что ты им сказал, отчего эти волосатые так радуются? – послышался сзади рык Стовова, и в это мгновение шум за холмом обрёл плоть.
Весь холм и соединение холмов стали выше на рост всадника, и оттого, что возникшие всадники закрыли видимую из лощины полоску белёсого неба, между гребнем холма и бело чёрными облаками, почудилось, будто холмы поднялись до самых облаков. Только на мгновение отряд задержался на гребне и сразу же покатился вниз сплошной массой, с воем и криками. Это были франконы из города шатров. Ацур и Вольга ударили коней, сорвались в галоп и по широкой дуге обогнули франков Миробада, отделяющих их от дуба, и остановились подле Стовова, успокаивая коней.
– Наконец сожрали всех кабанчиков и вспомнили, что короля нет с полудня, – процедил сквозь зубы Дагобер, оставаясь неподвижен. – Ну, хитрец, устроим битву? – Он быстро взглянул на Рагдая. Тот пожал плечами.
– Скажи им, чтоб не приближались к дубу больше чем на тридцать шагов.
– И пусть он берёт свою скамью и идёт к дубу, – шепнул Рагдаю Оря, нависая над королём и выискивая в траве свою палицу.
И добавил с некоторой грустью: – В прошлую зиму когда ты ещё был в Царьграде с Чаславом, Бущ, отец Свистеля, ушёл один добыть лося. Нашёл яму в корягах, из любопытства влез. Оказалась берлога. Тут вернулся шатун. Полез обратно в свою берлогу. Там Бущ. Рогатину выставил. Не пускает. Тот сверху рыл. Да коряги помешали. Три дня там Бущ сидел, а медведь сверху. Пока не отогнали. А Бущ уж заледенел весь…
Сзади к ним подъехал Ацур и, щурясь через круглые вырезы маски своего шлема, сказал по варяжски:
– Скажи ему, чтоб отошёл назад к дереву. Или я ему голову снесу.
Дагобер покосился через плечо на грудь лошади, на которой неподвижно восседал кольчужный Ацур с мечом на изготовку.
Король принял прежнее положение.
– Этого я сделать не могу, – сказал он по нордмански, двинул зрачками вправо влево, поднял губу, ощетинил усы, облизнулся, мотнул головой. – Хотя… Я же в плену. Ладно. – Он поднялся, прихватил за кожу своё сиденье, сделал десяток шагов к дереву, поставил сиденье перед конем Стовова, повернулся, сел, расправил складки рубахи, поправил кожаную накидку поверх панциря, волосы равномерно распределил по плечам.
Оря следом принёс и положил возле короля его меч и нож.
Ацур встал перед Дагобером вполоборота.


                Глава восемнадцатая

                ФРАНКИ

Вопли своего короля в окружении чужих, явно врагов, заметили убитых ярости, бешенства заполнили лощину. Передние франки узнали в траве, услышали слова Миробада. Было их сотни сотен. Пешие, конные. Редкие из них были одеты больше чем в штаны, не все имели оружие в руках: они только что ели, пили, спали и дрались на спор. Почти все были большого роста, широки в кости, длинноволосы и длиннобороды. Многие, всё ещё во хмелю, едва держали головы и поводья, двусторонние топоры, широкие ножи, дубины, короткие и длинные копья, цепи, кистени, просто палки и камни.
В надвигающейся толпе были всадники, укрытые пластинчатой броней, в шлемах с пёстрыми перьями на ромейский манер. На лошадях блестела украшениями сбруя и пестрела добротная оковка каплеобразных щитов, парча, шёлк, золото, крашеная кожа. Миробад и его люди, привстав в стременах, надрываясь кричали о том, чтоб никто не приближался ближе трёх десятков шагов к дубу и не подвергал излишней опасности жизнь короля. Одному из наиболее ретивых он едва не разбил голову мечом. Ошалевший конь промчался в нескольких шагах от дерева, волоча застрявшее в стремени тело потерявшего равновесие всадника. Передние остановились, задние подпёрли, возникла сутолока, водоворот, который, однако, не приближаясь к дубу ближе оговорённого расстояния, с рёвом, гулом и лязгом, стал обтекать дерево с обеих сторон и наконец сомкнулся со стороны мёртвого поля. Несколько камней, не долетев, упало в траву рядом с конём Ацура, беспокойно перебирающим копытами. Брошенное кем то копьё отразил щитом Ломонос, и оно с глухим стуком ударило в ствол.
– Может приставить этому правителю нож к горлу, чтоб все видели? – появилось из листвы перекошенное злостью лицо Полоза.
– Ага, – подхватил Стовов. – Пусть видят…
– Оскорбить короля перед всеми, угрожать ему… – тяжело вздохнул Рагдай. – Тогда пощады не будет. Даже если король сейчас встанет и пойдёт, то даже тогда его трогать нет смысла. Это понятно? – Кудесник обвёл взглядом угрюмых полтесков, нетерпеливо переминающихся стреблян, ухмыляющегося Орю, Стовова, перекладывающего меч из ладони в ладонь. – Это понятно? – Кудесник вдруг схватил Орю за кожаный ремень налучи, тряхнул, едва не свалив с ног. – Даже если он встанет и пойдёт!
– Угу. – Оря вывернулся и слегка толкнул Рагдая в грудь, после чего кудесник рассвирепел и как молотом ударил кулаком по руке стреблянина, отчего тот выронил свой аварский нож и изумлённо вытаращил глаза.
– Где Арбогаст? Эй, я не вижу его шутовского плаща! – неожиданно зычно крикнул Дагобер, да так, что перекрыл гомон и гул. – Он что, ещё не пришёл из Орлицы?
Из толпы орущих, оскаленных, трясущих оружием и кулаками франков, растолкав конем нерасторопных, выехал небольшого роста человек, одетый почти как король, только золота и самоцветов на нём было меньше, а вместо горностаевой шапки на макушке едва держалась маленькая кожаная шапка, вроде тех, что надевают саксы под железные шлемы. Шёлковая его рубаха была серой, штаны тоже, борода не то русая, выцветшая на солнце, не то седая. За ним, расширяя проход в толпе, выехало десятка полтора всадников в пластинчатой броне, при щитах, мечах и длинных копьях. Следом показался Миробад со своими людьми.
– Арбогаст ещё не пришёл. Мы не знаем, где он, – хрипло закричал седобородый. – Только что прибыл гонец из Нантильды. Говорят, брат твой Харибер лежит в беспамятстве, а аквитанцы говорят, что не хотят короля, который всегда болен, хоть он и брат Дагобера. Хотят Садиона.
– Это ещё кто такой? – искренне удивился Дагобер и даже привстал.
– Из аквитанцев. У него всего клок земли между Тулоном и Гуло. Но женат на Редегонде.
– Проклятье. – Дагобер обмяк. – Лезут всякие… ещё только Редегонды там не хватало. Откопалась, ведьмино отродье… А ты чего, Элуа, мне раньше не сказал?
– Так гонец только прибыл.
– Ах да. – Дагобер пощупал свой затылок, при этом Оря с таким вниманием стал оглядывать перстни на его пальцах, особенно один: огромный сапфир в золотом, кружевном шестиугольнике, что едва не перегнулся через плечо короля всем телом, когда тот снова положил руку на своё колено:
– Красивое кольцо, клянусь Рысью…
– Делать то чего, Оря? – спросил Ломонос.
– Ты цель в затылок, вишь, железо на нём, – донесся из листвы голос Кряка.
Сверху упали на лошадь Вольги подряд две капли птичьего помёта.
– В ветвях сидят, по птичьи гадят. Сейчас полетят Валдутту высматривать, – тихо посмеиваясь, сказал Вольга.
– Чего он там с королём говорил? – спросил Стовов, у которого отчего то дёргалось левое веко.
– Говорил, что брат короля болен. – Рагдай снова сел на траву вполоборота подле Дагобера и закрыл глаза, в которых прыгали огненные круги в чёрной пустоте. Тут только стало ему ясно, отчего было слышно, как переговариваются вполголоса стребляне в ветвях дуба: франки притихли, прекратили орать, бить в бубны, трубить, трясти оружием, и все полтора десятка рядов, окруживших дуб, с видимым нетерпением ожидали продолжения разговора Дагобера с Элуа. Однако продолжения не последовало. Король некоторое время сидел уставясь в траву перед собой. Затем его взгляд медленно двинулся вперёд, достиг задних копыт коня, на котором восседал Ацур, потом поднялся вверх по беспокойному хвосту и упёрся в кольчужную спину варяга. После этого король поглядел удивлённо на Рагдая, с трудом узнал его, обернулся на Стовова, вспомнил всё и выругался так тихо, что кудесник не смог разобрать слов:
– Ладно. Объявляю тебя и твоего князя своими пленными. Завтра решу, что с вами делать. – Дагобер решительно поднялся. – Я голоден, хочу спать, и мне надоели эти бессмысленные воинские упражнения. Миробад, коня мне!
То ли это было сказано потому, что наконец прервался бесконечный день, то ли день смог закончиться лишь благодаря этим словам, только солнце окончательно скрылось за Рудными горами. Красноватый отблеск ещё несколько мгновений висел между белёсым небом и серым, затуманенным воздухом низины, а затем ниоткуда возник и повсеместно утвердился иссиня чёрный мрак. Почти полная луна, бывшая до того блёклым пятном между зубьями Исполиновых круч, стала ослепительно белым кругом, испачканным серыми разводами. Следом высыпали звёзды, замерцали, словно торопились устроиться в своих небесных нишах. После этого мрак, бывший почти полным, просветлел. Всё стало по прежнему различимо, только зелёное стало синим, красное – чёрным, а белое – голубым.
– Он сейчас уйдёт! – сдавленно крикнул Ломонос.
– Уйдёт, – подавляя вздох, согласился Рагдай. – Мы его захватили, не зная, что он король Дагобер. Узнав это, мы не можем его удерживать. – И добавил, как бы обращаясь к Ацуру по нордмански: – Он король и не допустит нашего убийства до завтра. Он так сказал.
Тем временем король, поводя затёкшими плечами, миновал Ацура, приблизился к коню Элуа и крикнул раздражённо прямо в лошадиную морду:
– Ну, мне в лагерь ногами идти или мне дадут коня? А, нейстрийцы?
Конь шарахнулся, после чего Элуа не особенно проворно, едва не запутавшись в стремени, слез с коня, несколько человек из его сопровождения тоже спешились. Элуа преклонил колено, протягивая королю повод, Дагобер хмыкнул и взгромоздился в седло. Конь присел от неожиданной тяжести. Элуа влез на другого, развернул над головами воинов золотоперстную ладонь и прокричал срывающимся голосом:
– Хвала Господу нашему, король наш невредим и снова ведёт нас!
Лица воинов осветились радостью, словно они победили в великой битве, толпа разразилась ужасающим грохотом и рёвом, из которого, как обрывки железных цепей, выпадали отдельные выкрики:
– Пусть здравствует король Дагобер!
– Хвала святому Мартину!
– Смерть Ирбису! Смерть императору Ираклию!
– Смерть предателям Теодебера!
Дагобер въехал в расступившуюся орущую толпу. Перед тем как скрыться из вида, он повернулся, сказал что то Миробаду, тот передал его слова остающимся, указав пальцем на дуб.
– Всё, готовьтесь к смерти, да поможет нам Тор принять её достойно, – сказал по склавенски Ацур, пятя коня и оглядываясь. – Сейчас они нас прикончат…
– Ушёл, ушёл, проклятый кудесник, зачем развязали, зачем остановились тут?! – Стовов оскалился, сузил глаза, принял от Мышеца продолговатый, крашенный красным щит с изображением головы медведя, поглядел на стоящих по обе стороны полтесков, изготовившихся стреблян, Рагдая, Орю, отошедших вместе с Ацуром, и сказал: – Ну, други, два раза один глаз не выбить.
Ниоткуда, будто с неба, из за облаков, прилетело первое копьё, оно воткнулось в траву перед копытами коня Ацура и затрепетало древком. Франки, продолжая неистово кричать, медленно тронулись вперёд на обидчиков своего повелителя. Первые из них были теперь не дальше двух десятков шагов. Сначала полетел камень, потом два копья, затем ещё несколько копий, одно из которых Ацур отбил мечом, а другое с хрустом пробило спину Резняка. Брызги чёрной крови упали наискось на лоб и кольчугу Вольги. Полтеск утёрся, размазывая капли, отчего лицо его сделалось похожим на лик капища. Свистель пытался поддержать отяжелевшую голову Резняка, не дать ей упасть в траву, но чёрная кровь хлынула из его открытого рта, не дав сказать последние слова. Сверху посыпалась дубовая листва. Кряк с Полозом пускали стрелы во все стороны почти не целясь, быстро как только могли.
Каждый щелчок тетивы и короткий присвист оперения кончался воплем боли и ненависти. Франки падали, хватаясь за лица и животы. Короткие, с тяжёлыми, широкими наконечниками, как на рогатинах, копья летели со всех сторон. Захлебываясь яростью, франки метали их с такой силой, что не попадающие в цель копья били своих же соратников на другой стороне круга.
В несколько неуловимых мгновений поверх Резняка с разбитой головой упал полтеск Гуда, два копья засели в щите Вольги, и щит пришлось отбросить. Призывая Мать Рысь, пал на левое колено, в лужу собственной крови, Оря Стреблянин: отточенный наконечник, пройдя вскользь, до кости рассёк бедро. Сразу два копья попали в бок коня Мышеца. Животное поднялось на дыбы, испустив крик, похожий на крик ребёнка, и стало заваливаться. Мечник пытался высвободить стопу из стремени, но не успел. Конь рухнул на спину, подминая всадника: храп и хруст человеческих костей слились в один звук. Копья полтесков были брошены, стреблянские стрелы иссякли. Франки наконец бросились вперёд.
Первого, голого по пояс, с волосатыми руками, одинаково толстыми от плеча до кулака, Ацур рассёк через подставленную рукоять молота, от шеи до подвздошья, второму Оря палицей перебил колено, а затылок упавшего вбил в землю вместе с железной шапкой и копной рыжих волос. Рагдай пропустил одного на Стовова, следующего, юркого, ложным движением меча поперёк живота заставил согнуться и следующим движением разбил подставленную голову. Халат его сделался мокрым.
– Король ваш лжец, пусть будет проклят он и весь род его! – крикнул он по франконски.
Враг теперь был со всех сторон на расстоянии руки, протягивающей оружие. Один за другим пали трое полтесков. Потом ещё трое, защищавших Вольгу и Стовова. Свистеля за ноги вытянули из под коня князя и топорами превратили в груду мяса, которую потом ещё некоторое время топтали…
Была ночь.
Звёзды исчезли.
Горели смоляные факелы.
Некоторые франки побрели обратно в шатры, через холм, поняв, что принять участие в резне не удастся, другие садились поодаль ждать очередь, глазеть со склонов или осматривать раны. С холма было хорошо видно, как круг под дубом распался на три небольших малых круга, очерченные яркими точками факелов и бликами летящей стали. В одном из них бился всадник, уже прозванный Железным Оборотнем. Ацуру до сих пор чудом удалось сохранить коня. Когда Оря Стреблянин ослабел и был убит ударом молота, а Рагдай пробился и встал спиной к спинам уже пеших Стовова и Вольги, Ацур почувствовал даже некоторое облегчение. Его меч теперь описывал полные круги, не рискуя навредить друзьям, и не надо было делать замах: удар вправо становился замахом для удара влево. Варяг был словно заговорённым, копья отскакивали от кольчуги, а меч его разбивал головы, отсекал руки, расщеплял подставленные щиты и древки, выбивал из ладоней клинки и резал воздух так, что задувало факелы. Кроме того, конь под Ацуром, взятый у аваров после сечи на Отаве, обезумев от крика и огней, бесконечных поворотов вокруг себя, терзающих удил, боли, не находя твёрдой земли, а лишь мягкую и скользкую почву из повреждённых тел, сделался бешеным, стал сокрушающе бить коваными копытами, брызгать пеной и хрипеть, после чего франки отхлынули и некоторое время топтались на месте, пока вперёд не протолкались свежие бойцы.
За эти короткие мгновения Ацур увидел, как погибли Кряк и Полоз, прыгнувшие с ножами в самую гущу врагов, как подняли на копья и, ликуя, потащили над толпой Вольгу, как сомкнулся третий круг факелов, поглотив последних полтесков. Стовов с Рагдаем ещё стояли. Франки то и дело останавливались, чтоб растащить груду посечённых вокруг них, мешающих использовать численное превосходство. Наконец они догадались передать в первые ряды крепкие, кованые щиты и выстроить ими сплошную стену. Затем, продвинувшись ближе, стали бить длинными копьями и уже бездыханные, обезображенные тела князя Стовова и кудесника Рагдая привязали к хвостам коней и, подпалив гривы, пустили вскачь по лощине под улюлюканье и проклятия.
Ацур уже не увидел этого. Потеряв коня, он некоторое время ещё сражался, постепенно поднимаясь над толпой, вместе с грудой повреждённых тел, пока не упал сам, прижав к груди крестовину меча. Ни один из врагов так и не нанёс ему смертельного удара, варяг истёк кровью от бесчисленных ран, пришедшихся в ноги, и ран, нанесённых через оставшуюся целой кольчугу, от которых кровь вытекала не наружу, а внутрь тела. Железного Оборотня перенесли в лагерь, где его привязали к шесту перед шатром Дагобера. Долго потом ещё в нейстрийском, австразийском, саксонском и хорутанском войске ходил слух о железных людях из за Северных гор, которые могут пленить, а потом просто так отпустить любого короля или колдуна и умирают только тогда, когда за ними придёт святой Мартин или Хвостатый.
В ту же ночь, ближе к рассвету, обойдя с востока мёртвое поле, часть нейстрийского войска Дагобера в полторы тысячи всадников, ведомого Элуа, окружила дружины варягов, полтесков, бурундеев, дедичей и стреблян. Приняв первых франков за возвращающегося князя, бурундейская стража слишком поздно призвала к оружию. В короткой резне всех полусонных порубили. Через десять дней саксонцы, по приказу Элуа перейдя через Моравские Ворота, сожгли ладьи склавян в истоках Отавы. В Тёмную Землю не вернулся никто, ни один воин. Все погибли на чужбине. Говорят, спустя пятнадцать лет пришёл в Каменную Ладогу слепой и немощный старик и, назвавшись Хитроком, требовал звать княгиню Белу, чтоб поведать ей, как погиб её муж Стовов. Молодой князь Часлав велел бить старика плетьми и гнать за ворота, чтоб тот не тревожил стенаниями дух недавно умершей матери…
…Подавив огненные пятна под закрытыми веками, Рагдай открыл глаза: его видение о гибели войска Стовова закончилось…
Франки тем временем прекратили орать, бить в бубны, трубить и трясти оружием. Притихли, ожидая продолжения разговора Дагобера с Элуа. Однако продолжения не последовало. Король некоторое время тупо смотрел в траву перед собой, затем взгляд его медленно пополз вперёд, миновав кучу лошадиного помёта, достиг задних копыт коня, на котором восседал Ацур, потом поднялся вверх по беспокойному хвосту и упёрся в кольчужную спину варяга. После этого король удивлённо покосился на Рагдая, с трудом узнал его, обернулся на Стовова, вспомнил всё и выругался так тихо, что кудесник не смог разобрать слов.
– Предатели, – неожиданно сказал Рагдай на латыни резко, тихо и, чувствуя, что король всё ещё намеревается подняться, добавил коротко: – Иуды.
Слышал ли сказанное или нет, однако король изменил своё решение и вставать не стал. Расставив широко ноги, он опёр руки на бедра и, подавшись вперёд, свирепо сказал:
– Арбогаст, значит, не пришёл, Редегонда откопалась, может, ещё Теодебер воскрес? Может, уже яд в моё вино подмешан? А? Нейстрийцы? – Дагобер откинулся, сорвал с головы шапку и запустил ею в толпу. – Вот как вы бережёте своего короля. Вот я, захваченный какими то варварами, сижу тут, голодный и уставший, и никто даже шагу не сделает, чтоб вступиться за меня. Трусы. Я вёл вас вместе со своим достославным отцом Клотаром на мятежный Вормс, чтоб привязать ведьму Брунгильду к хвосту необъезженного жеребца, я освободил вас от притеснений Хродоальда и сломил непокорных басков. Не я ли по вашей просьбе выгнал иудейских торговцев из Парижа и Тулона. Да на то золото, что они мне приносили каждый год, я мог бы нанять всю армию Ираклия, а вас разогнал бы по лесам и пещерам!
Франки потупили взоры, молчали и, казалось, даже не шевелились. Наконец Миробад сдавленно ответил:
– Ты можешь выбрать любого достойного, чтоб защитить правду и твою честь, мой король.
Элуа дёрнул коня и поехал вдоль по кругу, подняв руку и хрипло выкрикивая:
– Правда будет установлена поединком! Если они действительно захватили нашего короля, не зная, кто он, и их воин победит, они уйдут живыми и с почётом, подобающим храбрым воинам, если нет… – золотоперстная ладонь рассекла воздух сверху вниз, – не быть им живыми!
– Татон, Татон… – разнеслось среди франков, и, растолкав стоящих лошадиной грудью, на свободное пространство выехал всадник. Украшенный костяными вставками шлем венчался на ромейский манер пучком чёрных перьев, тело его до колен закрывали пластины размером с ладонь, кулаки, с голову годовалого ребенка, скрывались под кольчужными варьгами, ноги прикрывали кожаные щитки, как у аваров, а щит был обтянут шкурой пардуса, рот же искривлён насмешливой улыбкой. Чёрный конь бил копытом и дёргал удила.
– Кто от вас будет утверждать правду? – Элуа поглядел на Рагдая, сидящего рядом с королём. Кудесник оглянулся на Стовова. Тот пожал плечами, переглянулся с Вольгой. Тут Ацур ударил пятками в бока своего коня и двинулся в сторону Татона.
Франки зажгли смоляные факелы, высвободили место для поединка.
– Перешиби его, варяг! – крикнул из ветвей Полоз и запустил в небо стрелу с расщеплённым оперением. Искрошив листву, стрела с жутким воем и свистом ушла в небо и не вернулась.
– Убей его, Ацур! – свирепо заорал Оря, потрясая булавой.
– Тишина! Тишина! – закричал Миробад.
Франки стали усаживаться, передавать факелы вперёд, в руках появились тыквенные бутыли, некоторые тут же справляли нужду, ругались вполголоса из за места.
– Да, пусть будет Ацур, – наконец согласился Стовов, снял и отдал Гуде железную шапку, промокнув рукавом капли со лба. – Кудесник правду говорил, у короля Дагобера много воинов. Что там руги.
– На мечах! – крикнул Миробад.
Ацур кивнул.
– Начинайте, – махнул рукой Дагобер и зевнул.
Поединщики стали медленно съезжаться. Татон двигал коня левым боком, установив щит на холку, чувствовалось, что конь его хорошо слушается удил. Ацур, отказавшись от щита, протянутого ему каким то пешим франком, был спокоен и недвижим в поясе, только рука отошла в сторону, держа меч остриём вверх. Стало тихо. Бряцала сбруя, глухо стучали о землю копыта, в лесу перед мёртвым полем гукал филин. Татон зарычал и, ударив пятками бока коня, ринулся вперёд, занося меч для первого удара.
Когда поединщики сошлись, случилось странное. Ацур сделал неуловимое движение телом влево, как бы собираясь уклониться от предполагаемого удара. Франк, решив, что может не достать врага, отказался или, скорее всего, на мгновение промедлил при этом с ударом, а голова его чёрного коня в это время уже поравнялась с отставленной рукой варяга.
Меч Ацура провернулся в кисти и остановился в прежнем положении. Был ли это удар, если не было звука и искр, и куда он мог быть нанесён при таком положении противников, осталось загадкой, только Татон отчего то выронил меч, повалился на шею коня и, цепляясь за гриву, упал головой вниз. Несколько франков, сидевших впереди, вскочили под раздавшийся ропот, кинулись поддерживать безвольное тело Татона и утихомиривать занервничавшего коня.
– Он мёртв! – крикнул один из них, стянув с головы поединщика шлем.
Франки повскакивали со своих мест.
– Быть не может, они даже не начали! Колдовство! Заменить! Ещё! Смерть императору Ираклию! Пусть здравствует Дагобер! Убейте его! Ещё!
Дагобер вздохнул. Рагдаю показалось, что король дремлет с открытыми глазами. Звук близкого рога заставил его вздрогнуть. Король огляделся, встал во весь свой гигантский рост, ночной ветер тронул его волосы.
– Всё, хватит, я голоден и хочу спать. Железный Оборотень победил. Они оправданы святым Мартином. Они свободны. Миробад, коня мне!
Подвели коня, Дагобер, как бы извиняясь, похлопал животное по скуле и взгромоздился в седло: не ожидая такого веса, конь присел на задних ногах, но выправился и застыл, широко расставив копыта.
– Арбогаст, Арбогаст прибыл! – разнеслось среди франков.
Король, собравшись дёрнуть повод, задумался на мгновение, устремив взгляд в неподвижно стоящих под дубом полтесков, затем подозвал Рагдая жестом:
– Вот что, лукавец, твой князь хотел найти службу, он её нашёл. Идите назад к своему войску, ведите его сюда. Миробад укажет место, где нужно встать лагерем на ночь. Князь и Железный Оборотень останутся заложниками, пока вы не вернётесь. Остальное завтра. Храни нас Господь. Миробад, ты всё слышал? И распорядись, чтоб тех троих, что захватил вчера на Истрице Гундобад, привели утром к моему шатру.
Миробад кивнул. Рагдай слегка поклонился, пр
– Арбогаст, Арбогаст прибыл! – разнеслось среди франков.
Король, собравшись дёрнуть повод, задумался на мгновение, устремив взгляд в неподвижно стоящих под дубом полтесков, затем подозвал Рагдая жестом:
– Вот что, лукавец, твой князь хотел найти службу, он её нашёл. Идите назад к своему войску, ведите его сюда. Миробад укажет место, где нужно встать лагерем на ночь. Князь и Железный Оборотень останутся заложниками, пока вы не вернётесь. Остальное завтра. Храни нас Господь. Миробад, ты всё слышал? И распорядись, чтоб тех троих, что захватил вчера на Истрице Гундобад, привели утром к моему шатру.
Миробад кивнул. Рагдай слегка поклонился, приложив руку к груди:
– Повинуюсь, мой король.
– Что там! – нетерпеливо крикнул ему Стовов. – Мы уходим?
– Мы теперь служим королю Дагоберу, – сказал Рагдай, поворачиваясь и подмигивая Стовову обоими глазами.
– Хвала Одину, валькирии уже сплели нам сети из кишок, но Хейд повременила бить в нас костяными копьями, – нарушил своё молчание Ацур, проезжая мимо.
– Оставайся с этим рыжим франком тут. Я растолкую всё князю.
– Эй, Резняк, – послышался из ветвей злобный от недоумения голос Кряка. – Так он убил его или нет?


                Глава девятнадцатая
      
                НЕ УЙТИ 

Девушка, коренастая, широколицая, желтоволосая, прошла сквозь дымный, душный полумрак шатра, почти без усилия пронеся большой, пузатый медный таз с дымящейся водой. Белый огонь, свирепо, с хрустом и шипением пожирающий внутренности железных факелов, отражаясь от ряби воды, проплясал бликами по шёлковым панно потолка и шитым гобеленам, прячущим за собой грубые холсты наружной обшивки шатра, отчего, казалось, зашевелились вытканные птицы и грифоны, драконы, кони, олени, цветы, нубийская вязь, ромейское единообразие картуши. Чудом не споткнувшись о сундуки и факельные стойки, рабыня поставила таз перед Дагобером прямо на утоптанную землю пола. Затем осторожно подняла и поставила в воду обе босые ступни короля. Некоторое время, сидя на корточках, она выжидала. Когда молчание подтвердило, что вода в меру горяча и студить её не надо, она стала бережно омывать мощные голени и икры короля. Дагобер, видимо, проснулся совсем недавно: на нём была просторная рубаха белого шёлка безо всяких украшений, волосы спутаны колтуном, веки опухшие. Он исподлобья, словно с трудом удерживая громадную голову, водил глазами, оглядываясь вокруг. В шатре, помимо рабыни, омывающей ноги, и рабыни, стоящей наготове с кувшином холодной воды, находились четверо воинов у входа, среди которых были Стовов и Рагдай, там же стоял потнолицый Миробад. Полусонный Элуа, отблёскивающий золотом и самоцветами, сидел слева от короля на низкой скамье. За Элуа, в тени факелов, стояли седовласые Хлодранн и Туа, справа виднелась женская фигура святой Женевьевы, резанная из дерева, в складках раскрашенного балахона, со сложенными в молитве ладонями и металлическим обручем вместо нимба. За ней сидел на полу юноша, почти мальчик, в накидке из шкуры гепарда, обеими руками удерживающий не то жареную утку, не то небольшого гуся, от которого он зубами отрывал куски и жевал их. Все молчали. Трещали факелы, хрустели на зубах юноши птичьи хрящи, плескалась вода, сопел Миробад, за занавесом шкварчали масло и жир, падающий с жаркого на угли, у кого то из воинов урчало в животе, иногда поскрипывали верёвки, скрепляющие крашеные столбы шатра, звякала цепь на шее Элуа, снаружи топтались кони, хлопали крыльями пологов бесчисленные шатры, гудела многоголосица, звякали наковальни, визжала свинья, кто то истошно орал, призывая свидетелей воровства, где то далеко, нестройно, но дружно выводили песню, состоящую из плохо рифмованных строк Алеманнской правды. Пахло смоляным дымом, горячим мясом, корицей, гвоздикой, женским телом, медью, пыльным деревом скамей, помоями, пропотевшим шёлком.
Глаза Рагдая окончательно привыкли к полумраку, показавшемуся после ослепительного утреннего солнца почти непроницаемым, и увидели тоже, что и король, сам Дагобер, уже умылся из небольшого таза, принесённого третьей рабыней, вытерся мятым ручником, нетерпеливо морщась, дождался, пока его стопы будут обтёрты, обёрнуты льняными полосами и обуты в лёгкие ромейские сандалии, перевитые шнурами.
– Кто умер? – спросил он неожиданно.
Франки за спиной Элуа начали демонстративно, но шёпотом переговариваться, Элуа шумно выдохнул, а Миробад стал ожесточённо чесать шею.
– Мы тут что, до полудня стоять будем, перебей рука? – злобно сказал себе в бороду Стовов, поводя затёкшими плечами.
Миробад прекратил чесаться, а мальчик в шкуре гепарда поднял голову, стараясь понять, откуда доносятся эти непонятные, глухие слова.
– Никто не умер, мой король, – ответил наконец Элуа. – Прибыли лазутчики из лагеря Само, гонец от Отта и второй гонец от вашей супруги, достославной Нантильды. Доставили письмо от епископа Турского. Он в нём сообщает, что из лесов вышли кельты, понуждаемые голодом и гибелью дичи, и напали на монастыри в долине Мааса. Свободные крестьяне бегут к Луаре. Письмо от управителя Тиберия – в Клиши был пожар, но любимые ваши покои уцелели. Бритты и кельты Юдикаеля снова набежали на Ронн и Нант, но были отражены союзными норманнами. Эрих доносит, что веление ваше по починке моста через Рону и дороги на Арль выполнено вполовину, из за того что кончилось дозволенное число денег, рабы утомлены, а свободные принялись за посевы. В Сен Жюсте начали купол и нефовые галереи северной стороны. Скифы привели своих. Миробад устроил их между семейством Теодада и баккардийцами Гуно. Арбогаст уехал разместить своих у горы Дольсе, вернётся после полудня.
Рагдай понял, что скифами Элуа обозначил войско Стовова, и выступил вперёд, приложив руку к груди:
– Мы пришли по твоему зову, достославный король.
Ослепительный бело жёлтый свет затопил шатер, после того как поднялся полог входа и утро, ветреное, хвойное, солнечное, проникло внутрь. Кто то невидимый, пронизанный солнцем, хрипло объявил:
– От Цидеруса пришёл сотный. Говорит, Само овёс больше брать не даёт…
– Уйди, король ест. – Элуа рыком отбросил солнечный свет и жестом восстановил полог на прежнем месте. – Мо, иди скажи снаружи, чтоб никого не допускали, и пусть скорее ведут того чёрного скифа, что Гундобад захватил на Истрице.
Один из железных воинов вышел, звякнув кольчугой и пряжками, словно конь упряжью. За занавесом два женских голоса заспорили, кому мыть котел, ещё один голос причитал по пропавшему серебряному блюду. Таз унесли. Дагобер, не вставая, дал одеть себя в шёлковую рубаху, шитую золотой нитью, и вчерашнюю кожаную безрукавку с тиснёным рисунком.
Света стало больше. Наконец стало различимо, что король сидит на троне с высокой спинкой и подлокотниками. На уровне его головы из спинки торчали оскаленные собачьи морды, такие же морды оканчивали подлокотники. Ног у трона не было, сиденье стояло на коробе, прорезанном насквозь равномерным узором в виде четырёхлистника.
– А, хитрецы, – король вгляделся в Рагдая и Стовова, который стал виден после того, как Миробад отошёл в сторону. – Эй, уважаемый Хлодранн, Туа, идите к Цидерусу, что там с овсом…
Седовласые, за спиной Элуа, переглянулись и с видимым недовольством вышли, стараясь не напускать внутрь солнца.
Элуа, понимающе косясь на короля, подошёл к занавеси, нырнул туда головой:
– Эбона, Гета, все! Уходите, позову.
– Так еду надо подать, волосы ещё королю не чёсаны, – отозвался из за занавеси мягкий женский голос, по саксонски глотая твёрдые звуки, потом там кто то звонко хихикнул, что то с бряканьем упало, полилась жидкость, наполняя невидимый сосуд.
– Я сам подам королю, – сказал Элуа и добавил: – Хильд, иди встань снаружи на втором входе – никого не пускать.
– Он что, нас тайно крестить будет, этот король? – сказал Стовов, не разбирая слов, но видя приготовления.
– Его воевода велел воину привести пленного, что захватили два дня назад, – тихо ответил Рагдай, не поворачивая головы. – Он называл его тем словом, что и нас. Ты, князь, думай, как говорить, потому как король понимает по склавянски, хоть и не показывает виду. Храни нас боги. Больше молчи.
– Угу, – кивнул Стовов. – А ты не говори ему про сечу по ту сторону гор, не надо.
– Так я сказал уже. – Рагдай едва заметно улыбнулся. – Нам это хорошо.
– Разломись спина. Пусть так, говори как знаешь.
Тем временем женщины были с шумом выдворены. Миробад по знаку Элуа не без труда выискал среди завала на полу совсем маленький стол с круглым верхом из полированного красного дерева и ножками в виде чешуйчатых змей, при этом головы змей были внизу, а хвосты их петлями переплетались под крышкой. Затем Миробад, постоянно спотыкаясь о королевский скарб, вынес и поставил перед Дагобером серебряный кувшин, пузатый, с насечённым византийским или, быть может, иранским рисунком, кубок с золотыми накладками, утыканный самоцветами. Некоторые самоцветы, видимо, выпали, и в пустые ячейки были вставлены золотые монеты, обточенные под размер. В кубке могли уместиться два кулака взрослого мужчины. Рядом было установлено блюдо, большое, медное, начищенное до зеркального блеска. На нём дымился кусок жареного мяса. Олень или корова. Из мяса торчал обломок мозговой кости. Рядом лежал кусок пшеничного хлеба, головка чеснока, горка матово блистающей соли, пучок каких то зелёных кореньев, горсть орехов. Король не без интереса следил за корявыми движениями краснолицего великана, подающего на стол. Это его забавляло. Наконец Миробад отошёл, пот лился ему за ворот синей шёлковой рубахи, длинные волосы прилипли к щекам, словно он губился полдня.
– Ничего не уронил, – сообщил он Элуа.
– Вижу, – отозвался тот, наблюдая, как Дагобер пьёт ароматное вино прямо из кувшина, как, подобрав из под ног кинжал, отрезает кусок жаркого и подносит его ко рту.
– Так что там Леон Турский сообщает о кельтах? – не донеся кусок, спросил король. – Много монастырей разорили?
– Пишет, что врасплох, во время торга застали, ворвались и разграбили бенедиктинцев в Сан Андре, потом взяли на копьё Морматье, а братьев засыпали живых во рву.
– Помню Морматье как крепость, на скале. – Дагобер наконец принялся жевать мясо, чавкая и звучно глотая. – Там хранился хлыст и палец святого Мартина и голова преподобного Лупьера.
– Их удалось спрятать, – равнодушно ответил Элуа, подбрасывая на ладони бляхи своей золотой цепи, и несколько насмешливо добавил: – Сам епископ засел в Туре, предварительно выгнав всех евреев, помня, как они открыли ворота Теодеберу в Меце, после чего река была красна от христианской крови, а евреи получили право торговать в воскресенье на причалах без заборов. Правда, с Божьей помощью заборы вашего отца, достославного короля Клотара, и его брата были восстановлены.
– Хватит про Теодебера. – Дагобер, не меняя выражения глаз, рубанул по краю стола кинжалом: отлетела щепка, кубок опрокинулся и брякнулся в темноту. – Леон Турский лучше б остался при мне деньги чеканить, это получалось у него, клянусь шпилем Сен Пре. Говорил ему тогда, когда Эга, получив майордомство в Нейстрии, собрав войско, громил корневища подлых агилолфингов: «Бери у Эга кавалерию, вычисти этих кельтов из лесов северней Луары». Звери они, говорю. А он: «Они готовы принять веру Христову, туда послан брат такой то и брат такой то». Вот теперь пусть сам с ними Писание разучивает через стену. Говорю ему, назначай сам графов, вон при мне выбрал сколько достойных, из патрицианских семей. А он: «Дудо – недоумок, Орторикс – вор, Тудеус – кровосмеситель». Отпиши к Эга, пусть ни монеты не даёт, ни одного воина. Пусть, как тот кельт, хлеб из виноградных косточек ест. Пусть смирит гордыню то. – Дагобер отрезал ещё один кусок, несколько больше предыдущего, и, заглотив его целиком, принялся ожесточённо жевать, мыча что то злобное через заполненный рот. Наконец он продолжил, но уже спокойно: – А в Торси отпиши, чтоб Медар взял золото из моей доли по сборам от норманнов, плыл к Юдикаелю и объявил, что если англ с ним или без него приткнёт киль в Наннте или Ронне, то я напущу на него норманнов и фризов. Нет, пусть скажет, что брат его не получит в жены Ингонду и её земли. – Дагобер, не выпуская нож, распотрошил несколько чесночных долек, бросил в рот, поморщился, запил из кувшина – Ну, хитрецы, говорите, службу и славу искали тут?
– Так, мой король, – ответил Рагдай, поняв, что Дагобер обращается к ним: затрещав, запищав, погас факел справа от Стовова, мальчик в гепардовой шкуре закончил есть цыплёнка, на четвереньках переполз через скатанные ковры, грязной рукой с обломанными ногтями дотянулся, захватил с королевского блюда пучок зелени, тут же сжевал, подобрал кубок, поставил на стол, сел, разглядывая Рагдая. Элуа поморщился.
Дагобер отхлебнул ещё вина:
– Мне нужны люди, которых никто не знает, которые никого не знают и не могут считать святой обычную собаку, только оттого, что она ходила кругами вокруг базилики и выла на луну в День святого Августина. Те, кто не будут умертвлять праведника, чтоб обзавестись его мощами, чтоб увеличить приход дароносцев в церкви, и не превозносят тупоумного голодранца, просто отрешённого от бытия и оттого проникнутого святостью… – Дагобер вгляделся в Рагдая. – Ты понимаешь, скиф?
– Мы не скифы, мы склавяне и идущие с ними, – мягко возразил кудесник. – Хотя, клянусь всеми богами, спорить о том нет нужды. Пусть так.
– Больно покладист ты, хитрец. – Король покосился на Миробада, набивающего в железное горло факела промасленные лучины, обмотанные паклей с капающим жиром. – Нужны люди, для которых дёрн, переданный из рук в руки, не означает передачу земли, и те, кто не приносит своего вождя в жертву в тяжкие времена.
– Что он говорит? – Стовов оттопырил нижнюю губу, чувствовалось, что он начал уставать от сумрачной духоты и неподвижности.
– Говорит, что ему нужны люди, не ведающие той веры, что живёт в его земле под крестами, и не признающие швабский и саксонский закон, – ответил Рагдай.
– Вы не знаете и не должны знать, что такое инвеститура, термы, Сан Жермен де Пре и Баварская правда. – Дагобер отрыгнул и отодвинув ногой от себя стол, продолжал: – Кто такой Теодебер и почему умерла ведьма Брунгильда? Я дам вам золото, вы дадите мне свои мечи и молчание.
– Скажи ему, что мы берём только золото, – оживился князь, увидев, что король складывает большой и указательный пальцы в кружок, обозначая плату.
– Мне кажется, он ведёт к тому, чтоб мы кого то убили, – хмуро ответил Рагдай. – И чего он так долго говорит. Отчего удалил рабов и других, кого он ждёт, и почему вообще хочет нам довериться. Будь я королём, не верил бы нам ни в чём. Что у него, мало диких швабов для ножа в спину?
Миробад тем временем установил набитый факел в проушину железной стойки и поднёс к нему другой факел. Зажёг. Вспыхнул ослепительный огонь, почти сразу сожрав всю начинку.
– Проклятье! – Миробад отдёрнул подпалённую ладонь. – Жиру слишком много.
– Лучше всего готовила факелы одноглазая Ракель, – неожиданно мягко сказал Дагобер, покосившись на Элуа.
– Если б она не слала письма в Нант, говоря, что не ведает грамоте, называясь слабоумной свинаркой, и не носила под платьем яд, я б её не вешал, – почти резко отозвался Элуа и добавил с хорошо различимым облегчением: – Вот он.
Полог входа, матово блеснув драконьими головами шитого шёлка, поднялся на копьё стража стоящего снаружи. Из солнечного света появился франк, называемый Мо. За ним возникло видение каменного изваяния: безбородое лицо, напоминающее маску шлема с прямым наносником, гладкие скулы, круглые, глубокие глазницы, плечи одинаковой ширины с животом и бёдрами.
– Хитрок? – сощурился на свет кудесник.
Полог упал за спинами вошедших.
– Хитрок, проломись голова! – пророкотал Стовов, делая два шага в обход Мо и хватая полтеска за плечи.
– Когда солнце бьёт в воду через прозрачный лёд, она делается горячее воздуха, – ответил Хитрок, клацнув зубами, оттого что князь принялся его трясти.
– Узнали друг друга, – ухмыльнулся Дагобер, поднялся, отведя ладонью в сторону голову мальчика, перешагнул корзину и приблизился к Стовову. – Я понял, что он ваш, когда увидел вчера под дубом этих, в чёрном, что прыгали, как шуты, вокруг медведей Миробада. Как шуты, если б не разили смертоносно моих людей.
– Его и ещё двоих взяли, когда они плыли под перевёрнутой лодкой и застряли в бобровых корягах у устья Истрицы, – сказал Элуа, обращаясь скорее к Рагдаю, чем к Дагоберу.
– Так скажи мне, хитрец, отчего так? Вы только семь дней как перешли через Моравские Ворота, а навстречу вам совсем с другой стороны шли ваши, бывшие в пути сорок дней? – Дагобер в упор посмотрел на Рагдая.
Кудесник молчал. Глядел, как колышется шёлк от горячего воздуха, идущего от пламени факелов.
– Крозек сказал им, – прервал молчание Хитрок. – Не стерпел плеть.
– Ну? – Дагобер продолжал пристально смотреть на Рагдая. – Придумал ответ?
Рагдай, ощущая жар в затылке и лёд в груди, почти уже услышал, как Стовов неосторожно переспрашивает Хитрока:
– И про золото сказал Крозек?
Однако Стовов сказал другое:
– За битьё наших лазутчиков должно получить нам виру.
Элуа покосился на короля, юноша в шкуре прекратил жевать зелень и вытянул шею, ожидая перевода на франконский.
– Не буду скрывать, мой король, ходили они к болгарскому кагану искать службы, – придавая голосу некоторую досаду, ответил наконец Рагдай, поднимая на короля прояснённый взгляд.
– Чего? – переспросил Стовов, расслышав упоминание кагана.
– Чего скрывать, болгарский каган щедр, – развёл Рагдай ладони, переходя на склавенский.
– Хитрецы. – Дагобер отвернулся. – То, говорят, послали лазутчиков в долину – вернулся один, то, говорят, к кагану – вернулись двое и полоумный фриз с ними.
Элуа пожал плечами:
– Это всё равно, клянусь палицей Геркулеса, мой король. Пустить их в Пражу, чтоб Само отхлынул защищать своё гнездо, подставив нам вытянутую шею, или перебить этих скифов. Всё одно. Говорят, говорят…
– Великая корысть и познание небесного полнит их, – неожиданно сказал на латыни юноша в леопардовой шкуре, и прозрачный, ледяной отзвук серебряных колокольцев его голоса некоторое время летал вдоль гобеленов.
Дагобер, хмыкнув, пошёл обратно к трону, мотая косицами по шёлковой гороподобной спине. Сел, взяв в кулаки собачьи головы подлокотников.
– Пойдёте с Миробадом. Нападёте на Пражу. Пожжёте мосты вокруг. Рабов не брать. Женщин бесчестить, детей выгнать на гати. Больше огня. Пойдёте как торговые обозы. Миробад распорядится о повозках, быках, корзинах с землёй. После каждый воин получит безан. Вергельд за плеть дам. Убегать не думайте. Не уйти. Отыщетесь. Скажи своему князю – хитрец.
– Мы сделаем это, мой король. – Рагдай приложил ладонь к гулко стучащей груди. И сквозь звон в ушах расслышал следующие слова Дагобера:
– Ступайте. А ты, Элуа, распорядись, чтоб Буртассон тотчас ехал в Аквитанию, в Тулон, захватил Садиона, будто за кражу чужих рабов или ещё за что, пусть придумает, и Радегонду змею пусть захватит, перевезёт к майордому Эго, в клетке, до моего возвращения…
Миробоад кивком отодвинул в стороны от полога безмолвных железных воинов, развёрнутой ладонью указав дорогу, и, подняв тяжёлую, пыльную ткань, сказал:
– Идите за мной.


                Глава двадцатая

                САРАНЧА

Утренний воздух, показавшийся морозным, был переполнен слепящим солнцем, небесной синью, ветреными шорохами и запахом сохнущей травы. Вдали, над мерцающим телом Моравы, гнулась отчётливая радуга, и красного в ней было больше, чем синего. Обыденно сновали ласточки и стрижи, хороводили и перекликались. В безумной высоте над ними, между рваными белыми облаками, неподвижно висел чёрный надрез острых крыльев. Видно было, как от мёртвого поля, через холмы, в сторону Ольмоутца, плывёт многочисленная воронья стая, а через неё к земле раз за разом падает орёл, бессильный перед хладнокровным множеством воронов. Оглушительно звенела саранча. Спины окружающих холмов трепетали яркой зеленью и жёлтыми пятнами сухого вереска.
Поскользнувшись в зловонной куче, Рагдай наконец заметил вокруг себя чадящие дымы костров, пыльные скаты шатровых крыш и ниже железные шапки, копны рыжих, чёрных, ржаных волос, вязанных в косицы или стянутых поперёк лба, прилипающих к потным лицам, иссушённым солнцем, коричневым, как сосновая кора, и бледным, тонкокожим, со змейками синих жил. Одни лица были молодые, свежие, другие зрелые, с кельтскими чертами, а может, норманнскими или ромейскими. Лица блестели, темнели, мерцали взглядом. Потом Рагдай разглядел гривны на грязных шеях, испещрённые рунами и латинскими буквами, гладкие и с прорезными фигурками и с ложной зернью. Подкожные рисунки были на голых плечах и грудинах; синие кельтские кресты с петлёй вверху, символы светил, головы животных, простые волнистые линии, обозначающие выходцев с побережья и сложные орнаменты, говорящие о принадлежности к древним салическим родам. Почти все кутались в плащи. Застёжки плащей отличались многочисленными проушинами для самоцветных или эмалевых вставок, тонко, дотошно изображающих столбы поднебесья – гриф, лось, змея или коронованный солнцем бородач. Под ногами людей валялись обглоданные куриные кости, окаменевшие сгустки пшённой каши, яблочные огрызки, шелуха лесного ореха, засохшие капустные листы.
Миробад предостерегающе оскалился, и железные воины сразу преградили всему живому вход в шатёр Дагобера. Толпа, роящаяся на утоптанной земле перед шатром, громыхнув, подалась назад, образуя проход.
– Где король, дай посмотреть!
– Это те моравские друиды, что подменили вчера короля!
– Вон тот и есть Железный Оборотень!
– Да нет, это Миробад, майордом короля, оборотень тот, в чёрном!
– Смерть Ирбису!
– Он принял этих венедов раньше, чем посланца Отта!
Среди франков стояли, надменно задрав чёрные кучерявые бороды, торговцы сирийского обличья, в островерхих шитых бисером шапках и увешанные нефритовыми чётками, чехлами трубками, содержащими папирусы, писчие палочки и штили. По другую сторону в толпе выделялись несколько старцев в белых льняных одеждах и шкурах тура, с замысловатыми бронзовыми оберегами, резными посохами и длинными бородами. Видимо, это были волхи, прибывшие о чём то просить франконского короля. Тут же двое краснолицых, свирепого вида франков держали под руки обмякшее тело пленника: голова его висела, на теле никакой одежды, кожа в бурых подтёках запёкшейся крови. Рядом с пленником стоял молодой узколицый безбородый франк, высокого роста, в ромейском шлеме с гребнем коротких красных перьев и в чешуйчатом панцире с затёртой позолотой.
– Разорвись спина! – буркнул Стовов, касаясь плечом плеча Рагдая и щурясь от яркого солнца. – Они что, нас все ждут?
– Они к королю, – отозвался Рагдай. – И теперь ты, князь, служишь Дагоберу.
– Кто сказал? – Стовов остановился на полпути, развернулся, концом ножен задев колено одного из гологрудых франков, отчего тот, охнув, согнулся.
– Король. – Рагдай тоже остановился, зевнул, наморщив лоб. – Мы идём на Пражу, город Само. Нас тут никто не знает. Дагобер с Само открытой ссоры не хочет, а смуту затеять желает. За это нас оставят в живых. Тех, кто вернётся с пражских болот… – Кудесник умолк, увидев, как Миробад останавливается и поворачивает голову так, словно хочет их подслушать.
– Пусть гриву коня моего сожрёт этот король, – пророкотал Стовов, но от странного взгляда Рагдая осёкся.
– Устал говорить с тобой, князь. Потом, – почти не разжимая губ сказал кудесник, ощущая, что гомон толпы становится громче и плотнее. – А ты, Хитрок, не говори ничего тут. Думаю, Миробад, франк этот, понимает склавенский, как и король.
– Не стойте, идите за мной, – с некоторой угрозой сказал Миробад, косясь на огромного франка, отделившегося от толпы и надвинувшегося на Стовова.
– Буду молчать, – кивнул Хитрок.
Теперь было видно, что он худ, бледен, безоружен, чёрная накидка его изодрана. Спину держал Хитрок с трудом, постоянно перекашивался, словно правая рука его была намного тяжелее левой.
– Скала падает тихо, пока не коснётся реки.
– Ты кто такой? – Огромный франк, тряся чёрными космами, густо заросшими грудь, слегка подтолкнул Стовова в спину. Он был на голову выше князя.
Стовов повернулся, глаза его широко открылись, усы вместе с ноздрями стали одной линией.
– Ты дотронулся до меня, кособрюхий? – сказал князь хрипло.
Прежде чем Миробад вернулся, стоящие живот к животу Стовов и франк успели обменяться несколькими злобными, непонятными друг другу словами.
– Батсерос, клянусь печатью Дагобера, начнёшь ссору, второй раз выкуп тебе не поможет. Клянусь Геркулесом и Святой Девой Марией, сам затяну верёвку на шее! – Миробад с усилием просунул золотоперстную ладонь между животами стоящих.
– Они убили вчера четверых твоих людей, Миробад, – торжественно сообщил Батсерос, брызнув слюной и исторгнув гнилой запах мяса, застрявшего в зубах. – Это теперь всегда так будет?
Франк с видимым удовольствием обвёл белёсыми глазами любопытную толпу.
– Это были не мои люди. У меня нет людей, – заметно багровея, зашипел Миробад. – Я всё и всех пожертвовал собору Сен Дени. Ты это знаешь. Как и брат твой знал. У меня нет людей, это люди короля. Дагобер решил, что они умерли правильно. Как и твой брат.
Миробад медленно поднёс кулак ко лбу великана, разогнул указательный палец и коротко, но сильно ткнул ногтем в лоб:
– Понимаешь, пещерник?
– Ты… – Батсерос отшатнулся, глаза его раскрылись до предела, обнажая красную паутину под веками. – Ты…
Несколько франков, выбросив руки, схватили великана и утянули обратно в толпу, где тот, захлёбываясь слюной, завыл.
– Артриман где? Король готов говорить! – Из под поднятого полога шатра заблестела золотая грива Элуа. – Миробад, отчего ещё тут? Кто шумел?
– Никто. – Миробад, плюнув, отвернулся.
– Спас он себе брюхо, – зло сказал Стовов, отбрасывая от своего живота всё ещё поднятую левую руку Миробада.
– Стовов! – взбесился Рагдай. – Иди, во имя всех богов!
Тем временем один из сирийских торговцев с невероятной ловкостью прошёл сквозь колыхающуюся толпу и, оказавшись перед пологом, протянул перед собой кожаный мешочек, отяжелённый изнутри металлом.
– Как договаривались, почтеннейший, – тихо сказал он на греческом.
– Сто? – Золотоперстная рука Элуа утащила мешочек в темноту, за ней скрылся и торговец.
За последними расступившимися франками утоптанная земля шла вниз под уклон. Перешагнув через канаву со зловонной жижей, медленно текущей через город шатров, Миробад стал заглядывать в шатры, звучащие изнутри храпом и бряканьем деревянных ложек о глину. Потом он остановился у перевёрнутого стола, вокруг которого лежали глиняные миски с остатками еды.
– Тут разойдёмся. Моя палатка с той стороны. – Он ткнул пальцем вправо. – Как будет вечереть, приходите с несколькими старшими. Угощаю перед походом на Пражу. Идём завтра. Вместе. Да хранит нас молния Юпитера. – Не дожидаясь ответа, франк, раздавив в траве миску и почесывая шею, пошёл в сторону солнца, синий шёлк его рубахи сделался чёрным в складках и бирюзовым на сгибах.
– Чего он сказал? – спросил Стовов, хмуро оглядываясь. Отсюда уже был виден багряный прямоугольник на перекладине шеста, с изображением медвежьей головы, и бликующий на солнце шипастый шлем кого то из бурундеев, стоящих возле стяга.
– Он сказал, чтоб мы пришли к нему вечером на пир. – Рагдай отступил в сторону, давая дорогу двум моравам, катящим под присмотром тщедушного, но увешанного оружием франка толстенное колесо от огромной повозки. Следом шёл ещё один морав, с закопчённым лицом. Он нёс деревянное, долблённое из колоды ведро, оставляющее дымок, пахнущий свежим дёгтем.
– Посторонись, – больше для слова, чем для дела сказал морав с ведром, а тщедушный франк на всякий случай приветственно поднял ладонь, проводив их долгим взглядом.
Обернувшись, Рагдай увидел, как Стовов стоит перед Хитроком, положа ему руку на плечо, и смотрит в землю, едва заметно качая головой. Хитрок смотрел вверх, почти на солнце.
– Пошли, пошли. – Рагдай ощутил, как становится трудно глотать. – Обрадуем полтесков.
Они прошли мимо кучи пшеницы, сваленной прямо на траву, распугав пирующих трясогузок, мимо спящих на своих одеждах швабов. Среди спящих медленно бродил жеребёнок, тычась в лица и торбы, оглядываясь на рассёдланных лошадей, привязанных к воткнутым копьям или жердям. Затем они миновали кучу дров, сложенных будто для погребального костра, несколько навесов с глазеющими из под них франками, небольшую толпу играющих в кости, нескольких рабов и лютичей с клеймёными плечами. Клеймёные несли куда то воду в медных тазах и глиняных кувшинах, напоминающих греческие амфоры. Обойдя покосившийся столб, почерневший, мшистый, с ликами бородачей, и перебравшись по бревну через ещё один ров, заполненный воняющей жижей, мухами и червями, они вышли за последнюю линию шатров.
Прямо перед ними мотался ряд лошадиных хвостов, двое бурундеев выбирали из грив сор и насекомых. За лошадьми, с гиканьем, нагишом, размахивая шитыми льняными лентами, носились стребляне. Десятка полтора из них прыгали через чадящий костерок, другие, накинув шкуры на головы, что то пели громко и ладно. Тут же полукругом расположились бурундеи и несколько дедичей, а неподалеку за ними несколько франков с любопытством наблюдали за игрищем. Варягов и полтесков было не видно, они расположились по другую сторону от княжеского шатра. Иногда, сквозь стреблянские напевы, пробивался ледяной, серебряный звук флейты. Слева, шагах в ста, чего то ждали, сидя подле осёдланных лошадей, смуглокожие дранки Аквитании и воины рода Гуно.
Солнце отскакивало искрами от копейных жал, лоснилось в шерсти лошадиных крупов, огоньками носилось вместе с зелёными брюшками мух и панцирями жуков, выплавляло пряный нектар из клевера, сушило росу вместе со сладким соком трав. Сквозь облака, размётанные в белую пыль, жаркие солнечные крылья опускались на листву осин, берёз, клёнов, разлетались на несчётное множество бело жёлтых перьев, смешивались с чёрно зелёной громадой листвы, колыхались вместе, меняясь местами. Сухие листы, шелуха поздних почек, лишние сучки падали вниз, вместе с солнечным пухом, и оставались на мхе и трилистнике, а солнечные перья, почуяв колыхание ветвей, оставшихся наверху, тут же прыгали обратно, чтоб листва не отрезала их от солнца, чтоб ни одна кроха золотого света не пропала, чтоб завтра светило поднялось в прежней мощи.
Над лесом, за голубой дымкой и птичьей кутерьмой, неподвижно мёртво стояли Исполиновы кручи. Чёрно синие тела гор были обезглавлены облачной пеленой, словно великаны, насколько доставала их рука, за одну ночь стесали все вершины. Обойдя ряд лошадей, перебравшись через ноги, руки и головы бурундеев, Рагдай, Стовов и Хитрок прошли сквозь хороводящих стреблян, будто не заметив их. Те же, измазанные жиром, перевязанные шитыми лентами, разморённые жарой под шкурами, бегали друг за другом, прыгали через дым:

За землей, ту ту ту,
за водой, ту ту ту,
горят огни, ту ту ту,
глаз Рыси везде видит.
Шивзда ми! Гой! Гой!

Это «Гой!» стребляне орали редко, но яростно, надсаживаясь до появления жил на шеях. От крика испуганно взлетали птицы, где то в шатрах отозвался петух, франки привстали из травы, кони недовольно мотали мордами.
– Оря то где? – Стовов, косясь на стреблянский танец, принял из рук появившегося из шатра Полукорма свой шлем с лосями и полумаской. – Разломись голова, это моя шапка, потерянная!
– Ломонос в рассвет ездил к дубу. Искал. Нашёл. – Полукорм выглядел сытым и вялым. – Руперт то, монах, развязался и убёг. Лесом. И солонину мою забрал. – Полукорм уставился в наборный пояс князя, вздохнул.
– Так иди и найди его. – Стовов потрогал пальцем вмятину на макушке шлема. – Без него не приходи. Голову пробью. Только Пытока сперва почисть. Напои.
– Угу…
Полукорм поплёлся следом за князем, бубня, что у варягов двое ходили по городу, только что вернулись, битые все. Нож чужой принесли. А Тороп всё спит. Ноет только, а спит. Всё, что франки дали ночью, – полкоровы, лепёшек и грибов, поели. Тут приходил один чернобородый в круглой маленькой шапке, говорил про золото, что за мечи принесёт сколько надо…
– На. – Стовов не глядя протянул Полукорму шлем. – Прежде розыска монаха пойди к кузнецу, пусть вмятину выправит…
Давай в шатёр, Хитрок, там скажешь, как ходил в Маницу. Про золото не спрашиваю. Лицо вижу. – Он покосился через плечо на бурундеев.
Они бросили пустое созерцание стреблянского игрища, поднялись и с криками шли следом за князем и его соратниками:
– Хитрок вернулся! Хитрок! Полтеск! А псарь где? Отчего один ты тут?
Обойдя шатер, Стовов едва не столкнулся с Мечеком и Орей, спешащим навстречу этим крикам. Серебряная бляха Водополка на груди бурундея была ослепительно начищена, на кожаной рубахе появились оборванные пластины, и она, как и прежде, при каждом движении издавала стальной шелест. Шипастый шлем Мечек держал на согнутом локте. Оря был голый по пояс.
– Хвала Рыси, жив Хитрок!
– Шкура то где, Оря? – улыбнулся Рагдай, поднятой рукой останавливая напор любопытствующих бурундеев и стреблян.
– Волка Резняку отдал, аваров отгонять!
Теперь и варяги увидели князя с кудесником и Хитрока с ними. Все они стали подниматься, гудя. Поднялись и полтески, кто как был, и быстро придвинулись к шатру. Вольга, в чёрном линялом плаще на голое тело, поднял руки:
– Небо и Земля вернули тебя, Хитрок!
Каменный Хитрок, сделав шаг, обхватил Вольгу, тот стал хлопать его по спине. Полтески и варяги почтительно затихли.
– Мы все живы. Все, кого сохранил и уберег Один… – сказал Вольга, не показывая глаз и отпуская Хитрока.
Из за расступившихся Эйнара и Вольквина вышел Вишена. Красные пятна скул резко выделялись на его бледном лице. В глазах сияла пронзительная синь, движения были мягкие, словно он двигался в сумерках в зарослях, так чтоб не делать шума.
– Привет тебе, Хитрок. Ты принёс отблеск? – спросил он глухим глубоким голосом.
– Птица, несущая добычу, не кинет её, заслышав ветер, – ответил полтеск, выпуская из объятий Вольгу.
– Да? – Стовов покосился сначала на Вишену, затем обвёл взглядом толпу любопытствующих.
– Бросьте это, – сказал Рагдай, примечая, как несколько франков подходят совсем близко и тянут шеи, стараясь разгадать причину оживления. – Ступайте в шатер. Говорите там.
Мышец уже держал поднятый полог. Ломонос, щурясь от солнца, крикнул:
– Расходитесь! Князь выйдет к вам и скажет всё потом. Расходитесь!
– Я вижу, что пропавшие вернулись, а немощные поднялись, – сказал Мечек. – Хвала Роду.
– А где те десять полтесков, что ушли с тобой, и этот псарь из Вука, что пылал местью к Ирбис хану? – Оглядевшись по сторонам, Вишена вдруг увидел изодранный плащ Хитрока, тусклые глаза, потемневшие пальцы с изломанными ногтями, отсутствие золота и даже меча. – Умерли?
– Травы мягки им, солнце жарко, воды прохладны, – ответил Хитрок.
– Как это? – Лицо Вишены помрачнело. – То есть Один забрал их всех?
Он сделал шаг к полтеску, перейдя дорогу Мечеку. Тот ткнулся грудью в плечо конунга, о пятку Мечека споткнулся Оря и схватился за плечо Рагдая, чтоб не упасть. Несколько мгновений все шатались, стараясь устоять, не рухнуть в проём открытого полога. Наконец равновесие было достигнуто. Рагдай мотнул головой:
– Вишена, ты ещё слаб. Ноги твои ещё не оправились. Иди ляг. В полдень я дам тебе отвара.
– Хватит. Тошнит от трав этих, выворачивает. – Вишена упёр кулаки в бока. Стоящие за его спиной Эйнар и Вольквин сделали то же самое. – Что мне теперь, до конца похода на копьях лежать? А потом скажут, что доля моя уменьшилась. Клянусь золотом Гулльвейг, я этот поход начал, я его закончу!
– Правильно, – закивал Эйнар. – Кто первый поддержал чародея, кто стоял как великан на тропе?
– Если б Вишена тогда глаз Акаре не выбил, в Эйсельвене, то сейчас бы у эстов сушёную рыбу отбивал или иудейские ладьи от Шванганга в Страйборг провожал как пастух – за два десятка безанов за ход, – ухмыльнулся Ацур.
– Да? – Из за его спины появилась голова Ладри.
– Ты что говоришь, Ацур? – вперёд Вишены встрял Эйнар. – Вишена Стреблянин – Великий конунг, рушащий холмы берсерк. Это золото вообще всё его. Рагдая только шар.
– Да? – Из шатра обратно, на слепящее солнце, шагнул Стовов, уставился на Вишену, потом перевёл бычий взгляд на Рагдая. – Это что, такой у вас уговор?
– Кудеснику только шар нужен, для ворожбы и разметания туч, – пожал плечами Вишена, рассматривая перстень на своём пальце, а затем, скрещивая руки на груди и выставляя вперёд одну ногу, продолжил: – Он сам сказал.
– А золото кому? – поднял брови Оря, поворачивая голову то к озадаченному князю, то к угрюмому Хитроку, то к нарочито спокойному конунгу Вишене.
– Вы что, решили по новому делить золото? – брякнул панцирем Мечек. – Не так, как уговорились с Водополком?
– Да. По другому… – скорее вопросительно, чем утвердительно сказал Эйнар.
Вольквин закивал, Хитрок ухмыльнулся, Ломонос бросил полог, встал слева от князя, Мечек цокнул языком, Вишена оглянулся на довольно улыбающегося Эйнара, Ладри вышел из за спины Ацура, чтоб лучше все видеть.
Громко каркая, над их головами, к лесу быстро, один за другим пролетели два ворона. Их преследовал сокол. Вороны врезались в верхушки деревьев. Видно было, как полетела вниз листва. Сокол у самых ветвей круто отвернул в сторону; матово замерцал серо стальной разворот крыльев. Поймав восходящий поток ветра, он взмыл вверх и почти исчез из вида. Полтески, сплоченно стоящие справа от входа в шатёр, увидев, как Вольквин украдкой машет ладонью варягам, а те начинают медленно приближаться к шатру, стали исподволь перестраиваться, отводя назад раненых. Двое из них быстро направились к месту, где стопкой, один на другом, лежали в траве щиты. Щёки Стовова побагровели. Рагдай издал звук, как если б он скакал целый день подряд, меняя лошадей, и наконец ступил на землю.
– Не делите это золото. Не надо. Его нет. И не было. Есть только шар. – Кудесник посмотрел вверх, но каждому почудилось, что он смотрит краем глаза именно на него. – Я только что слышал голос Рода. Четырёхликого.
– Ты хочешь сказать нам, что два месяца мы шли и зашли так, что моя голова была уже почти разрублена пополам, зря? – Вишена опустил руки, подобрал ногу и вытаращился на кудесника.
– Так всегда бывает. Как Антей, сын земли, был бессмертен, пока Геракл не поднял его в удушающих объятиях, – пояснил Рагдай и добавил, опуская голову и как бы прислушиваясь. – А может, оно и есть, золото…
Потрясённые, тихие вожди вошли в шатер, расселись перед центральным столбом, на расстеленной рогоже. Молчали долго, переживая услышанное. Рагдай, оставшись снаружи, улыбнулся Ладри, указав через плечо большим пальцем на палатку, сказал:
– Чтоб не забывали, как всё началось.
– Эйнар, свистун ты, скальд слабоумный, – поморщился Ацур. – Чуть ссору не затеял. Клянусь молотом Тора, получив золото, вы все передерётесь.
– Ничего. – Рагдай, увидев, что Эйнар принял дерзкий вид и приготовился отвечать Ацуру, ткнул его ладонью: – Слушай, там четверо франков как то уж слишком внимательно слушают, и вообще не мешает пустить гулкое эхо. Вещую стрелу.
– Вещую стрелу? – Эйнар отвлекся, ожил и почти затрясся от восторга. – Надо, надо вещую стрелу. Они тут все такие ярые, эти франки. Ходят, плечами задевают. Вон Ульворен с Икмаром пошли найти женщину. Я знаю, что тут не лучшее место, чтоб искать. Но не вижу, отчего двум храбрым воинам не пойти её искать. – Разведя руки в стороны, Эйнар как бы пригласил окружающих подтвердить правильность его суждения. Вольквин сдержанно кивнул. – Вот. Нашли. Не знаю, какова она была лицом и телом. Но она была одного франка. Является франк с косами, говорит: «Прочь!» Икмар говорит: «Хорошо, но пусть она отдаст данное ей серебро». Она говорит, что не было никакого серебра. Ульворен обиделся, схватил её за волосы и кинул об землю, а потом и самого франка. Прибежали ещё франки, началась большая драка. Ульворена и Икмара испинали, а потом хотели вешать, пришлось мне с Мечеком идти, нести золото, чтоб их выкупить. Это разве хорошо?
– Не хорошо, – согласился Рагдай, поднимая полог и заглядывая в прохладу шатра.
– Я скоро приду, пусть Хитрок начнет говорить без меня. Я знаю его рассказ. Чую. Приду – скажу ещё раз про золото, – услышав в ответ молчание Рагдай, бросил полог, отчего то улыбнувшись, бережно снял паучка с плеча полтеска, стоящего у входа, поднял его на ладони, дунул; паучок, развивая за собой обрывок паутины, сорвался и по ветру полетел вправо, в сторону солнца. – Ветер хороший. Эйнар, ступай к стреблянам, возьми лук из орешника и скажи Резняку, чтоб стрелу он приготовил особо.
– Я сам её приготовлю, – сказал Эйнар, делая шаг в сторону лошадей, за которыми бродили стребляне, охлаждая потные тела после утренней пляски.
Ладри, дёрнув Ацура за пояс, спросил:
– А когда колдун сказал «не хорошо», он говорил про то, что Ульворена и Икмара связали или что они нашли эту женщину?
– Он осудил Эйнара за желание делить золото иначе, чем оно поделено. – Ацур сощурился, почесал подбородок под рыжей бородой, собрался было войти в шатер, но раздумал, махнув рукой: – Сейчас Хитрок скажет, мол, золота нет, князь начнёт говорить – надо уходить, все будут его уговаривать… Пойду лучше погляжу, как Рагдай пустит вещую стрелу.
– А что такое вещая стрела? – снова спросил Ладри, наблюдая, как кудесник приближается к франкам, как те встают полукольцом, берут кувшины с вином, начинают пить и нехотя поднимают в приветствии руки, а тот глубокомысленно тычет пальцем в небо. Франки щерятся весело, затем хмурятся, потом один, хромой, протягивает кудеснику свой кувшин, он отказывается и снова указывает пальцем в небо.
– Помнишь, как я учил пускать тебя стрелу? – Ацур оглянулся на шатер. Двое полтесков по прежнему спокойно стояли у входа, мимо них, кусая ус, прохаживался Ломонос. – Я говорил тебе тогда, что, если пустить стрелу над собой, она никогда не упадёт тебе в руку?
– Да, – кивнул Ладри, двигаясь вслед за варягом.
– И ещё я говорил, как ночью в горах или в лесу во время грозы не надо бояться огненных шаров и теней Ётунов, оттого что видимое не всегда явное.
– Помню. – Ладри придал лицу сосредоточенное выражение и, неловко наступив в лошадиный навоз, кишащий мухами, обтёр ногу о траву.
– Это одно и то же. – Варяг поправил меч, ладонью провёл по кольчужной груди, смахивая крошки; ногти корябнули о металл. За десяток шагов до Рагдая он снова обернулся. Ломонос всё так же ходил перед шатром, полтески опирались на копья, из варягов перед шатром остались лишь Вольквин и Хорн. Они о чём то шептались.
– Скажи, Ацур, тогда, под дубом, когда захватили короля Дагобера, для того чтоб установить правду, был поединок и ты сразил франкона… – Ладри замялся. – Эйнар сказал, мол, ты убил франконского великана лишь потому, что тебе помогал колдовством Рагдай.
– Эйнар не викинг. Он скальд в свите конунга Вишены, – ответил Ацур, сощурив глаза, и добавил задумчиво, как бы прислушиваясь к себе: – Не знаю, я тогда уставший был. Бил в шею, поверх щита. В шею не попал. Но клянусь молотом Тора, почувствовал, что меч попал в податливое. Ладно. Теперь молчи. Иначе отошлю поить Гельгу.
– …и только тогда святой Амбросий понял, что Бог есть больше, чем просто слово Божье. – Рагдай говорил по норманнски, но было видно, что франки понимают. – Поэтому и мы, язычники, тоже дети Божьи, хотя называем его иначе. И верно, ведь язык наш другой. Как ты. – Кудесник ткнул пальцем в тщедушного франка, того, что наблюдал, как моравы таскали колёса от повозок. – Ты смотрел, как рабы делают своё дело и не ропщут, потому что даже они знают, что так устроил Бог. Они таскают, а ты спокойный, при оружии, женщины заглядываются.
Рагдай поднял брови и развернул ладони вверх.
– Конечно, клянусь слезами Марии, он всё верно говорит. – Тщедушный франк улыбнулся. Второй, великан с угрюмым рябым лицом и длинными, почти до груди усами, с сомнением покачал головой и настороженно уставился на подошедшего кольчужного норманна с мальчиком, у которого в половину лица расползся синяк.
– Это вот и есть Железный Оборотень, – пояснил Рагдай, кивая на Ацура. – А это мальчик. Он родился из ноги Оборотня, когда тот бился с Ётунами – великанами. Мальчик немой. И уже десять лет не меняется в росте.
Хромой франк, держащий кувшин, хотел было хлебнуть, но не решился. Угрюмо поглядел на тщедушного. Тот сказал ехидно, но осторожно:
– Это как в Ехейском сказании, клянусь Геркулесом. Каждый раз, чтоб Бог, родитель молний, не ударил в нас, детей своих, мы посылаем особую стрелу, с резами. Резы говорят солнцу о наших чаяниях, а через день или позже Бог возвращает стрелу с другими резами. Они так говорят, где, когда, какую нужно жертву принести, чтоб наши просьбы свершились.
Рагдай покосился на проходящего Эйнара.
– Сейчас время пускать стрелу, – заговорил хромой франк с кувшином. – Однажды я видел Деву Марию. Год назад, после пира у Отта, я убил приблудную собаку. Так Мария спустилась после того и сказала, что это нехорошо, что надо идти и долго молиться. Я не молился, всю ночь спал, а утром Риги проткнули мне ноги вилами, оттого что я был в сенном стоге. А чтоб стрелой…
– Вот, Великий колдун, лук из ореха, срубленного на заре в третий день месяца трав, и вот стрела, – торжественно сообщил Эйнар, оглядывая франков и как бы укоряя их за нахождение в месте предстоящего священнодействия.
Франки уставились на лук: обыкновенная дровина, толстая, с ободранной корой, отполированная рукой в середине и с рогатками на концах, с намотанной тетивой из воловьих или конских жил. Стрела была интереснее: вся в поперечных насечках, доходящих до сердцевины, и две, почти сквозные прорези по длине.
Вместо оперения в крестообразный надрез на тупом конце были вставлены две пластинки бересты, тонкой, почти прозрачной. Наконечник был из кончика ребра какой то большой рыбы. Рагдай поднёс стрелу к глазам, заговорил что то невнятное.
Франки попятились, то ли чувствуя жар, исходящий от колдуна, странного, безобразного человека в аварском халате, то ли оттого, что тень от верхушек леса больше не закрывала их. Наконец Рагдай взял из рук Эйнара лук, вложил стрелу, развернулся, одновременно натягивая тетиву, по степному, до уха, и отпустил.
Выдохнув, тетива щёлкнула о браслет Рагдая. Стрела стала быстро уходить прямо в низкое, утреннее солнце, с воем и шипением берестяного оперения. Через несколько мгновений она исчезла.
Солнце было. Лес под солнцем, сквозь верхушки которого пробивался жёлтый свет, бесноватая саранча, кони, люди, мухи, запах жареного мяса, немой мальчик, родившийся из бедра Железного Оборотня, были, а стрелы не было.
Стрела не вернулась, не упала. Она словно утонула в солнечном свете.
– Вот, – сказал Эйнар почти печально.
– А когда вернётся стрела? – неожиданно спросил Ладри, прикладывая щиток из пальцев к бровям и щурясь.
– Смотрите, немой мальчик заговорил.
Франки увидели, как колдун и Железный Оборотень изменяются лицами: изумление, восторг, страх. Оборотень склонился к мальчику, осторожно спросил:
– Может, у тебя и имя есть? Сын?
– Идём, идём! – Тщедушный франк нервно потянул великана за пояс, хромой франк с кувшином и четвёртый, бессловесный, уже быстро уходили, почти бежали.
– Думаю, нас до отхода никто не тронет, – ухмыльнулся Ацур. – Этот тощий разнесёт весть по всем шатрам, клянусь голосом Хлекк.
– Да, – согласился Рагдай. – Разнесётся весть теперь.
Франки удалились на сотню шагов. Было видно, как они остановились, прикладывают ладони к глазам, смотрят в небо, как к ним подходят пятеро других франков, волокущих под мышки два безвольных тела. Некоторое время они оживлённо переговаривались, тщедушный франк размахивал руками, толкал в грудь великана и наконец отобрал у хромого кувшин и отбросил его в сторону.
– Это вот и есть вещая стрела, – сказал Ацур, обращаясь к Ладри. – Но зачем ты заговорил?
Ладри виновато потупился:
– Но ведь стрела не вернулась, я видел, клянусь Фрейром.
– Рано тебя учить чинить одежду и бросать нож так, чтоб он всегда летел лезвием вперёд, – почти скорбно сказал Ацур, улыбаясь одними глазами. – Теперь я буду учить тебя молчать.
– Я умею молчать. Когда Маргит сказала мне, чтоб я пошёл к конунгу Вишене, когда он был в прошлую зиму в Эйсельвене, и передал ему весть о том, чтобы он явился ночью к Рыбьему камню, я передал. Ещё Маргит сказала, чтоб я молчал, и я молчал, – упрямо сказал Ладри, щупая синяк. – Через два дня узнали об этом все. Но это всё Сельма. В ту ночь я видел её в кустах у Рыбьего камня. Она следила за Вишеной и Маргит.
– А ты что там делал? – весело ухмыльнулся Эйнар и указал кудеснику рукой на франков, поднёсших и положивших в траву, в пяти десятках шагов, два тела.
Рагдай кивнул. Он видел. Франки отошли. Только один, выделяющийся множеством золотых украшений и шёлковыми лентами, вплетёнными в косицы, медленно, по рысьи, стал приближаться.
– Брат всегда должен знать, что делает его сестра, – тем временем ответил Ладри. – Маргит со всеми ходит к Рыбьему камню. Однажды оттуда не вернулся приезжий из Страйборга скальд. Потом умом ослабел Струвен, из дружины ярла Эймунда.
– Опять молчи, – коротко сказал Ацур, поднимая руку в ответ на приветствие подошедшего франка.
– Я Туадор, сын Астерикса, пришёл по указанию Элуа. – Франк был краснолиц, покрыт веснушками и рыжей шерстью, как животное, вместо меча на поясе висел широченный тесак, без ножен, с лезвием украшенным гравировкой, явно сирийской работы. – Там, вон, лежат двое тех, что захватили вместе с седым, чёрным. Он уже у вас. Вот вергельд за битьё. Это золото короля, десять безанов.
– Мало, – покривился Эйнар, принимая и взвешивая на ладони кожаный мешочек.
– Они чёрные люди. На пальцах ни одного кольца, клянусь кровью святого Мартина, – осторожно возразил франк. – Так решил Элуа.
– Хорошо. – Рагдай скрестил руки на груди. – С ним был ещё один, Крозек, псарь из Вука, лицо у него всё в шрамах. Где он?
– Был такой, с клеймом на лбу, – кивнул франк. – Его сегодня, под утро, купил ваш монах. Серый такой, сморщенный, со здоровым таким оловянным крестом на пузе. Полбезана дал. Я удивился, отчего за фриза столько золота.
– Лютича, – уточнил Эйнар. – Как ты, косицебородый, продал нашего человека?
– Лютича? Почему я не могу продать захваченного? Многим повезло, что Дагобер в честь Святой Девы Марии запретил класть пленных в костёр, чтоб Ястреб и святой Мартин с дымом приняли тела их, а не наши, от ран или язв.
– Мне в Константинополе говорили, что в Австразии до сих пор режут пленным головы и закапывают их на год вокруг стен базилик, – теребя подбородок, сказал Рагдай.
– Да, точно, – оживился франк. – Эти дикари до сих пор строят в лесу из прутьев лежащее чучело, набивают его едой, пленными, детьми, лошадьми, оружием и жгут. У нас в Нейстрии даже люди Нечистого и друиды так давно не делают. Птиц, бывает, потрошат. Корову…
Франк неуверенно перекрестился, будто траву перед собой перекрестил.
– Так где сейчас этот монах? – Эйнар сощурился.
– Не знаю, у него была лошадь. На неё положил вашего клеймёного, – пожал плечами франк, отмахнулся от навязчивой мухи, отступил на шаг. – Ухожу.
Он щурясь посмотрел вверх, сделал ещё два шага назад, вдохнул ветер и с видом воина, перехитрившего всех друидов Нейстрии, быстро зашагал прочь.
– А чего он боится? – Ладри поднял глаза на Ацура.
– Возвращения вещей стрелы, – вместо Ацура ответил Эйнар.
– Ты смотри не споткнись, Ладри, а то вторая половина будет синей. Тогда нам можно будет закопать мечи. Ты будешь выходить перед войском, и враг будет разбегаться.
– Ладно. – Рагдай оглянулся на шатёр: полтески стояли у входа в тех же позах. Ломонос сидел на корточках, что то колол в траве ножом, Полукорм был рядом, советовал, стребляне тихо, заунывно пели, бурундеи чистили лошадей, варяги и руги валялись среди седел и оружия, спали, жевали, чесались, закрывали от солнца затылки. – Надо позвать полтесков, чтоб забрали своих, – сказал кудесник. – Я пойду в шатёр, послушаю, что скажут воеводы на рассказ Хитрока. Пошли со мной, Эйнар.
– Нет, – тряхнул варяг кудрями. – Пойду к Биргу, он обещал подобрать мелодию под сагу о битве с великанами у Моравских Ворот берсерков, дружины конунга Вишены Стреблянина из Страйборга.
Эйнар важно направился в направлении варягов.
– А они всё ждут стрелу, – сказал Ацур, разглядывая франков, толпящихся в ста шагах от них. Франк с вплетёнными в косицы лентами что то подробно рассказывал, остальные внимательно слушали. – Что же это за монах такой этот Руперт. Приходит, уходит. Зачем ему псарь Крозек?
– Оборотень он. – Рагдай задумчиво двинулся к шатру.
– Оборотень? Я видел оборотня в земле озёрных ётов. Мохнатый, зубастый, Маргит сказала, что это был медведь… – Ладри поглядел в спину кудесника, отблёскивающую шёлком халата, двинулся следом, но вдруг сел на корточки, развёл ладонями траву. На земле было размётанное небольшое гнездо, голубая в крапину скорлупа, пух, серый окаменевший помёт. Мальчик поднял на ладони почти целую половинку яичной скорлупы, поглядел на свет. Она была совсем тонкой, просвечивала. – У нас нет такой скорлупы в фиорде. Это какая то маленькая, очень маленькая птица. Как она выглядит, наверное, красивая?
– Вот такая она. – Ацур, склонившись над мальчиком, носком ноги вытолкнул к нему крохотное, иссушенное тельце птенца: одни кости.
Мальчик поднял голову и странно вгляделся в варяга. Ацуру показалось, что глаза Ладри превратились в холодный горный хрусталь. Без зрачков. Серо голубые круги.
В них не было злости или жалости, обиды, но в них была тоска и боль, словно что то умирало внутри. Ацур осторожно провёл ладонью по лбу, затем по жёстким волосам мальчика:
– Брось это. Пойдём. У Икмара, наверное, ещё осталось мясо и хлеб…
Ацур несколько раз оборачивался, смотрел, идёт ли Ладри следом. Тот брёл, зажав скорлупу в кулаке, скованный неведомыми чарами, лёгкий, в мареве горячего воздуха, и казалось, что трава не ложилась под его стопами.
Был почти полдень. Ветер постепенно стихал. Стихал шорох леса, похожий на шум моря. Несколько обрывков пепельных облаков неподвижно висело в небе.
Небо было цвета снега, и только над Рудными горами с одной стороны и над Карапатами с другой оно набирало синь. Зелень поблёкла. Грубая дерюга шатров сделалась почти белой. Солнце просушило последние остатки ночного ливня.
Исчез нежный запах цветов и травяного сока. Пахло сушью, хвоей, вереском, горелым мясом. Трещал валежник, костры, перекрикивались вороны, заглушая трели лесных птиц, прозрачно играла флейта, фыркали кони, голосили стребляне, перекликались франки, где то вдалеке, у Моравы, стучали топоры…


                Глава двадцать первая

                НА ПОГИБЕЛЬ

Когда Рагдай вошёл в шатер Стовова, там было тихо. Хитрок дремал, привалившись спиной к плечу Мечека. Сам бурундей глядел перед собой, в деревянную миску с нетронутым куском остывшего мяса. Справа от него, лицом ко входу, скрестив ноги по степному и уставив кулаки на колени, сидел ссутулившись Стовов. Оря с Вишеной Стреблянином сидели справа от князя. Оря, который выглядел непривычно без своей волчьей шкуры, ковырял ногтем поочерёдно во всех зубах с видом полной отрешённости. Вишена, подставив ладонь под подбородок, пальцами то взъерошивал, то приглаживал усы. У всех мечи не были сняты с поясов, отчего сидеть было неудобно, у всех волосы торчали в разные стороны клочьями, у всех в глазах было пусто. Пахло разогретой дерюгой, пылью, недавно горевшей лучиной. Через небольшое в обхват отверстие вокруг срединного столба наискось падало солнце, отражаясь в серебре кувшина с горлом петухом и потёртом золочёном ковше с ручкой ящуром яркими неровными пятнами, висело на костяной рукояти ножа Вишены, ткани шатра, сломанных ногтях Хитрока.
– А чего старших мечников не позвал? Семика, Ломоноса? – Рагдай перешагнул через вытянутую ногу бурундея, сел на красный щит с головой медведя. – Ходит там, Ломонос злой, ужа в траве ножом истыкал. Беду себе накликал…
– Говорят эти старшие слишком много, – медленно, то ли от злости, то ли от усталости, заговорил князь. – Ходят за мной, подбивают. Обозов вокруг, говорят, много… Чего без дела сидеть. В ночь кистень да копьё возьмём – и снова можно ходить. Говорят, не пировали сколько, все как авары, головой на седлах спим, мышей ловим, жарим. А мечи дорогие не золото высекают, а гиблых одних соратников. Если пронюхают, что Хитрок говорил, – не удержать их. Поднимутся сами. Хоть Хорсом, хоть Велесом их бей.
– Что, не нашёл он в Манице золота? – Рагдай покосился на Хитрока.
– Да, говорит он, слова понятны, а что говорит, долго думать надо.
Стовов правую руку опустил локтем на бедро, мотнул свешенной кистью, блеснули кольца.
– Шёл он, терял своих, один утоп на Мораве, потом рассказывал, как под перевёрнутыми лодками плыли, двоих отравили в корчме, обобрали, а как корчму стали разбивать, так ещё одного убили стрелой в спину. Тут сшиблись, там сшиблись. В Манице, говорит, нашли пещеру ту, что ты говорил. Крозек узнал её. Пусто все. Ромейцы, что в горах там живут, с козами да курами, показали дорогу, как уходили авары и вывозили из пещеры возы тяжёлые, так что в гору только на быках и увозили. Рабов, что возы грузили, убили всех. Лошади тянуть не могли. Обратно шёл, Хитрок говорит, так же как три года назад, псарь от аваров. Крозек места знал. Клеймо своё показывал, говорил, что ищет Ирбис хана. Кто знал – показывал. Вспоминали повозки с быками и белого коня хана.
– Да я, поглоти их Хвергельмир, сразу почуял – с собой тащит хан Ирбис золото своё. С собой. Что ж, кто бросит такое.
Вишена прекратил теребить усы.
– Можно было и не ходить Хитроку на Маницу, мечников класть да страду терять.
– А что молчал о том, когда в Вуке Хитрока снаряжали, – покосился на него Оря, цокнув языком. – Сам говорил, я с дружиной пойду. Говорил?
Вишена удивлённо поднял бровь:
– Я говорил?
– Угу, – кивнул Мечек, поддерживая за спину Хитрока, чтоб тот не упал. – Слыхал я и раньше об аварах. Дед мой Пон ещё застал их в Чёрной Степи. Тех, что не ушли за Дон да Днепр. Слабелых. Хоть конно живут они, да, знать, на месте сидеть любят.
Городят себе шатры из кожи да деревьев. Расписывают чудно. Мог Ирбис и оставить золото, схоронить в Манице. Разумею я, с ним оно, золото.
– Мог по пути схоронить, спрятать, – с некоторой досадой сказал князь, потянулся к кувшину, плеснул в ковш жидкость цвета крови. – Хорош франконский мед. Легко пьётся, к горлу не липнет, а хмелит. Возили мне в Ладогу такое. Дорого. Из ягод, говорят, что растут гроздьями на кустах. В Виногороде растёт. – Он потянул ковш, рука дрогнула, блики колыхнулись снежинками на ветру. – Если спрятал хан золото, а тут франконцы прибьют его? Тогда как? Кудесник?
Полог входа приподнялся, появилось потное лицо Полукорма.
– Руперт, монах беглый, говорят, Крозека выкрал у франконов и на лошадях с дружиной ушёл в горы. Искать дальше то, князь?
– Шлем отдал в кузню? – свирепо спросил Стовов, отставляя ковш.
– Так кузня пуста. Кузнеца, говорят, подстрелили ночью авары. Другой в лес пошёл, глину какую то искать. К вечеру, говорят, вернётся, если не сгинет. Ацур сказал. Сам он по кольчуге ходил. Так искать монаха то?
– Искать. У тебя развязался, у тебя должен и завязаться. Он человека нашего взял, что Ирбиса в лицо знает.
Стовов махнул на Полукорма раскрытой ладонью, словно медведь лапой бил.
– Ступай.
– С собой он тащит, – когда Полукорм со вздохом исчез, повторился Вишена. – Клянусь, с собой тащит золото…
– Сам ты, конунг, и люди твои золото, серебро в землю хороните, – заговорил Рагдай, – чтоб силу земля дала, чтоб знать: если без руки или калечные из набега вернётесь, будет на что хлеб поменять и дровину купить на дом. Отчего Ирбису так не сделать?
Наступила тишина. Дыхание Хитрока сделалось прерывистым, на выдохе слышался присвист.
– Да я говорю, кузня пуста! – сквозь тяжёлую, многослойную дерюгу пробился крик Полукорма.
– Я тебя Перуну скормлю, зародыш! – ещё громче, зычно ответил ему Ломонос.
– Давно б жребий ему выкинул под идола лечь, как если б кашу не готовил как никто, – согласился Стовов.
Снова взял ковш. Ковш по краю был весь в старо полтескских резах: волны дождя, дюжина квадратов с символами, вьюги, пашни зерна, колосья, круги полного и короткого солнца и отметинами проступали начало заготовки и свершения треб.
– Хану Ирбису, подломись нога, всё золото надо. Толпы свои держать страхом и золотом.
– Верно, – кивнул Мечек, всё так же глядя на остывшее мясо. – Если он сюда дошёл, так золото его тут. Только как взять его?
– Найти сперва хана. – Стовов сделал огромный глоток из ковша.
– Но как найти? – Оря заёрзал, почесал затылок. – Вот глаз всевидящий Рыси…
– Не знаю. – Стовов облизнул усы. – Ладьи по ту сторону гор, там ещё люди мои, а пепел храбрецов в сосудах для отвоза на свою землю тут. Раздробись оно, это золото.
– Золото не горошина, найдётся, – сказал Мечек. – Если оно есть.
Он покосился на Рагдая. Тот молча кивнул.
– Верно, клянусь всеми богами Асгарда, – кивнул Вишена. – Столько золота не сможет спокойно лежать. Оно заговорит. Ждать надо.
– Хорошо бы. Ждать хорошо в зиму, слушая пение волхов. – Стовов снова хлебнул, передал ковш Мечеку: – А тут франконский Дагобер король службу требует. Идти на город здешний Пражу, пожечь, разорить его.
– А зачем пожечь? – Мечек тоже отхлебнул из ковша, осмотрел резы на его боках, передал Рагдаю. – Это ж вроде здешнего короля Само город? Враги они?
– Верно. – Кудесник принял ковш, прохладный, тяжёлый, сделал глоток. Вино было сладким, вязким, с запахом гвоздики и солнца. – У Дагобера свои замыслы про Само. Одно скажу. Если мы нападём на Пражу и, даже взяв и разорив, уйдём, то более семи дней по чужим местам прятаться не сможем. Чеши здешние да хорутане перережут нас всех, перестреляют, и Дагобер это знает. На верную погибель шлёт.
– Во волк! – отшатнулся Оря. – Нужно было его там под дубом прибить.
– Весёлая жизнь… – Вишена взял у кудесника ковш и сразу передал Оре. – Пойдёшь на эту Пражу – смерть, не пойдёшь…
– Тоже смерть, – закончил Рагдай. – Верно понимаешь, конунг. Золото золотом, думать о другом следует…
– Чего думать то! – Стовов неожиданно взревел, да так громко, что снаружи Ломонос с Полукормом перестали пререкаться о кузнецах и шлемах. – Дагобер этот мне что, жена Бела или Часлав сын? Да он даже не Водополк, он мне никто. Подумаешь, король половины мира. Я ему оружием не клялся.
– Тихо, тихо… – зашипел на князя Рагдай.
Мечек невольно оглянулся. Оря передал ковш обратно Вишене.
– …Я его сейчас пойду прибью, волосатого. На Пражу не поведу никого. Ишь! Кособрюхие! – Князь почти встал.
Оря ухватил его за подол. Хитрок проснулся, покосился на плечо Мечека, на солнечный столб посреди.
– А я что, один пойду на Пражу? – неожиданно вскипел Вишена. – Это ж не плата – по безану на человека!
Он почти перекричал Стовова.
– Клянусь Фремом, смех это, по безану. Там, поди, и взять нечего, это ж не Аркона, не Шванганг!
– Тише, вы, хотите всем франкам замыслы открыть свои? – злобно сказал Мечек, вожди осеклись.
– Отчего король франков думает, что мы пойдём? – уже почти спокойно спросил Вишена. – А, Рагдай?
– Заложники.
– Что?
– Думаю, Дагобер перед отходом затребует от нас заложников, – спокойно сказал Рагдай, но было видно, как его правая ладонь ходит вверх вниз по запястью левой руки. – Тебя, конунг, или меня. Или пятерых мечников. Мы побежим, заложников повесят. Тут принято так.
– Ну и что, у нас тоже, – пробурчал Оря.
– Может, сейчас? – Вишена нашёл наконец опрокинутый ковш у себя за спиной, поставил перед собой, вытер о штанины липкие пальцы. – На коней снедь бросим, в лес, к горам, поводим их, в темноте и отстанут, а?
– Хорошо речёшь. – Рагдай вздохнул. – Справа слева от нас франки. Без шатров, в броне, с оружием сидят. Кони сёдланы. Так просто уйти, думаешь?
– Просто так, думаешь… – сквозь зубы процедил Стовов. Щека его задёргалась. – Кто крикнул Вольге хватать короля этого под деревом? Впутал. Писания свои знаешь только. Жизнь не знаешь. Раздробись спина!
– Придётся идти на Пражу. Если заложников возьмут, – тихо сказал Мечек, – можно потом отбить их. В ночь. Стребляне или полтески. Как в Вуке псаря Крозека брали.
– А может, не возьмёт франконец заложников, – успокоительно сказал Оря.
Все поглядели на него с сожалением.
– Не знаю я, делать чего. – Стовов наклонил голову, подставил кулак, кольца вдавились в морщины и кожу лба. – Не знаю. Боги ведают дни. Жертву надо. Людскую.
– Зарёкся ты человечину палить живую, резать, – осторожно сказал Оря. – Три года как минуло.
– Водополк волхам своим разрешает, Чагода Мокрый тоже, – промычал князь.
– Не будет косатый невольщиков брать, – неожиданно прохрипел Хитрок и, прокашлявшись, добавил, уже ровно: – Если хотел, то, когда в его становище пришли, взял бы уже. Верит он. Или обиду делать не хочет. Нужны мы. Отчего – не ведаю.
– Верно говорит полтеск, – оживился Вишена. – Отчего Дагобер сразу не взял заложника, как в лагерь пришли? Когда у дуба он отпустил Рагдая с Вольгой и другими к нам, к оврагу князь с Ацуром были у них в залоге. Потом, как в город их пришли, франконский, их отпустили. Чего не оставил?
– Хитрый он. Король этот, – значительно сказал Оря. – Клянусь Матерью Рысью.
– Думаю, верховодит всем меленький, седой такой, что при нём, – подняв голову сказал Стовов, блеснув глазами. – А того, краснолицего, в рубахе синей, я точно придушу.
– Миробад, – сказал Рагдай.
– Что? – не понял князь.
– Зовут его так, краснолицего, – пояснил кудесник и затянул, будто запел: – Странно все. И Пража, и Ирбис хан поблизости, и путь его от Маницы, и обоз его с тяжёлыми возами, и Руперт, укравший Крозека. В Вуке Крозека тоже кто то хотел взять, и человек, кого видел я, видел нас в устье Одры.
– Что за человек? – насторожился Вишена.
– А? – Мечек повернул голову к Рагдаю. – В устье Одры? Примета какая?
– Тогда, после встречи, когда стребляне стрелы пускали в варягов издали, а потом признали… – Рагдай посмотрел на Вишену, тот кивнул. – Потом во тьме шли, вдоль берега. По всему берегу костры были. Потоп там был…
– Был, был. – Вишена цокнул языком. – Не томи, кудесник.
– У костра, на берегу, Решму я видел. – Рагдай развёл руками, словно извиняясь.
– Это того, что в Тёмной Земле со Стововом на стреблян пришёл? Медведь гора, Звенящий холм, Мать Матерей?
Вишена наклонил голову, внимательно вглядываясь в кудесника.
– Тот?
– Решму убил Дусь, – хмуро сказал князь.
– Это так? – Кудесник уставился на Стовова. – Сам видел?
– Я послал Дуся с десятью старшими мечниками, на болота, – упрямо заговорил Стовов. – После того как провалилась Медведь гора, приказал искать изменника. Найти. Убить. Нашли. Убили. Тело бросили в трясину. Жабам.
– Дусь этот где сейчас? Тут? – быстро спросил Рагдай.
– Нет, – мотнул головой князь. – Руги взяли позапрошлой зимой, убили. Меня не было.
– А другие? – Рагдай подался вперед. – Где?
– Ломонос там был, Жеребило. Да что такое ты хочешь выведать? – разозлился князь. – Не веришь мне, людям моим?
– Я видел Решму на берегу, ночью. До него было шагов полста. Он был у костра… – Рагдай снова сел прямо. – Я не мог ошибиться. Я не только видел его, я чуял его.
– Он такой, – важно кивнул Вишена. – Он чует, клянусь Одином.
– И что теперь? – спросил Мечек, поправляя голову Хитрока, который облокотился на его плечо и снова заснул.
– Не просто это, – закачал головой Рагдай. – И Решма, и Крозек. Неспроста. Монах странный, люди в Вуке, что псаря хотели забрать. Хитрок говорил, как не люди они. Странно.
– Не знаю, как Решма, – Стовов вздохнул, – а наутро придёт этот краснолицый…
– Миробад, – подсказал Рагдай.
– Миробад. Скажет – давай. – Стовов шумно выдохнул. – Идём. Пражу разорять. Подломись нога.
– Делать то чего будем? – с заметным утомлением спросил Оря. – Быть как?
Снаружи послышался шум. Не то поднялся ветер, не то двигалось людское множество. Говорили. Неразборчиво. Захрапела лошадь. Закаркали вороны.
Один из полтесков, стоящий перед пологом, сказал:
– Он тут. Отойди.
– Пусти. Или позови конунга, – ответили ему. – Гельга умер.
– Гельга? – Вишена вскочил, поднялся и Рагдай.
Стовов повернул ковш так, чтоб резы с дождём были напротив глаз, наполнил его вином, весь выпил. Вишена, слегка подталкивая кудесника ладонью, согнулся под копьём полтеска, держащим полог, прошёл через пыль и разогнулся на солнечном свету.
– Где он?
– Тут, – ответил Эйнар, отступая.
Ингвар и Ульворен разошлись в стороны, и Вишена увидел Гельгу.
Тот лежал на спине, на рогоже, на которой его поднесли к шатру: ладони были сложены на груди. Под ладонями, вдоль тела лежал обнажённый меч. Руки кормчего не соскальзывали в стороны, их не надо было поправлять, они уже занемели.
– Гельга, – только и сказал Вишена, склоняясь над кормчим. Он лежал тихим и казался умиротворённым. Нечёсаная седая борода его была вся в крошках, веки закрыты, белые, они выделялись на фоне тёмно красной, выветренной, выжженной, шелушённой кожи лба и щек. Нос его уже заострился, а ступни были в жёлтых провалах там, где раньше бугрились синие жилы. Вишена оглянулся. Из шатра вышли все. Стовов хмуро уставился на столпившихся варягов, на лежащее тело и блики на выбоинах клинка.
– Он был лучший кормчий в Ранрикии, – по варяжски сказал Вишена.
– Он заплатил моему отцу, чтоб я смог уйти с ним в Вук, – кивнул Ульворен.
Некоторое время все молча смотрели на тело. Душный ветер перекатывал по лбам завитые потом волосы, слезил глаза золой костров. Даже франки справа и слева, казалось, перестали перекликаться и ломать хворост.
– Пусть они уйдут, – кивнул Ингвар в сторону пятерых подошедших стреблян, гологрудых, разрисованных сажей для прошедшей пляски. Изумлённые, они осторожно перешептывались, поглядывая на мертвеца.
– Почему? – Вишена нагнулся, распахнул ворот рубахи кормчего, под ней виднелись седые волосы, косой, белый рубец, на просмолённой веревочке серебряный круг со вписанной ладьёй без паруса, с сильно загнутыми вверх носом и кормой, завершёнными головами драконов.
Либо круг был плохой работы, либо очень старым: изображение почти не различалось, будто затёртое. Конунг запахнул ворот.
– Идите к другим, – сказал тихо за его спиной Оря, принимая от Резняка обратно свою волчью шкуру, воняющую дымом.
Стребляне послушно удалились.
– Он говорил, что этот круг подарил ему Каран Дробящий Камни, когда они вместе властвовали над Западными проливами, – сказал Вишена.
– Каран всем из своей дружины дал такие круги после набега на Арконы, – пробурчал Торн, щупая повязку на глазах. – Клянусь Одином, слышал я, что когда руги мстили за тот набег, то нанизывали на стрелу эти круги вместе с ушами. Один за другим. Потом воткнули стрелу в живот своему четырёхликому деревянному богу. Было это задолго до того, как Гердрик Славный стал конунгом в Страйборге и собрал нас в свою дружину. Гельга пришёл к нему без зова. Сам. Тогда у Гердрика был кормчим Хринг Лысый. Они стали спорить, кто лучше. Поплыли на досках на большой волне через Зубы Дракона, что в сторону Рта. Хринг не вернулся. Говорят, что рыбаки видели, как Гельга топил его. – Торн потряс кулаками.
– Он животом дно чуял, – сказал Эйнар. – Помню, у Гетланда обошёл ночью песчаную косу, намытую в прошлый шторм.
– Теперь его серебро так и будет зарыто в камнях Эйсельвена, – сказал Вольквин сурово. – У него было много. Он никогда ничего не дарил женщинам. Он просто брал их, будто кормило, рвущееся из рук.
– Как это было? – Вишена отстранил Вольквина, оглядел хмурые лица.
– Что?
– Как он умер?
Вольквин пожал плечами.
– Он же начал даже ходить. – Рагдай потрогал свой подбородок, покосился на Вишену, тот развёл руками:
– Утром говорил, что в боках не колет, когда дышит и глотает, что из раны гной не выходит, что уже чернеет там, спекается. Хорошо было.
– Он встал. Сказал, что хочет отойти по нужде сам. Но Ейфар пошёл следом, – заговорил Овар. – Чтоб помочь.
– Он шёл. Был весел. Клянусь Тором, – из за спины Свивельда подавленно проговорил Ейфар. – Потом охнул, повернулся, белый. Сказал, что треснуло внутри. И упал, как стоял. Умер. Валькирии вырвали его кишки для своей сети.
– Несите его. – Вишена уставился в траву, сложил на груди руки.
– Куда? – удивился Вольквин, оглядываясь по сторонам.
– Обратно. – Вишена вздохнул. – Где лежал. Не тут же, перед шатром, мыть его. Он лучше других знал обряд. Кто теперь совершит его над ним?
– Клянусь Фригг, я достаточно хорошо знаю обряд. – Торн шагнул вперёд, споткнулся на кочке, едва не упал. Овар удержал его за плечо. – Я хоть не вижу сейчас, но буду говорить, как делать.
– Хорошо, – кивнул конунг. – Пусть Эйнар и Свивельд моют его. Скажешь, что надо ему дать в дорогу. Если в торбе его всего нет, то надо собрать. Он должен достойно войти в Валгаллу, где будет говорить богам о нашем походе.
– А костёр? – Эйнар отчего то поглядел на свои ладони, потом на ногти. – Если утром выступаем.
– Кто сказал, что выступаем? – Конунг поднял голову. – Никуда не выступаем. Кто сказал тебе?
– Думаю так. – Эйнар некоторое время «держал» взгляд Вишены, наконец потупился. – Что сидеть тут? В…
– Кувшин нужен. Толстый, – перебил его Торн, составляя из пальцев шар. – Чтоб довезти пепел до Ранрикии.
– Найдём кувшин, – отозвался кто то из за спин. – Бери его.
Вольквин, Овар, Эйнар, Ульворен за концы осторожно подняли рогожу, тело Гельги провисло над распрямившейся травой.
Медленно пошли они в сторону леса с печальной своей ношей… Варяги расступились, давая дорогу затем, сомкнувшись, молча двинулись следом.
– Не хорошо это, – сказал Вишена по склавенски. – Уже совсем поправился и тут умер.
– Плохой знак, – закивал Мечек. – Боги знак дают.
Стовов некоторое время тупо глядел в спины удаляющихся варягов, затем хотел было шагнуть к Рагдаю, но развернулся и быстро пошёл, спотыкаясь о кочки, обратно к шатру. Полукорм с Ломоносом поспешили следом.
– Не двинет Стовов на Пражу. – сказал Рагдай, щурясь на солнце, на висящих под облаками птиц, на вечерние верхушки леса и блики стальных звёзд в наконечниках франконских копий, составленных как шалаши.
– Да? – Оря принялся ловить пальцем соринку у переносицы. – Клянусь Матерью Рысью, он идёт чистить своего Пытока, чесать гриву, поить. Он так всегда делает, если не знает, как быть. Два раза так было. Раз на прошлый изок, руги…
– Я не знаю. – Вишена вдруг опёрся о стреблянина, тот перестал чесать глаз, обхватил конунга за поясницу. – Не знаю. Много славных воинов ушло на моих глазах в Валгаллу, клянусь Одином, но Гельга…
Вишена стал медленно оседать на траву. Сел, закрыл лицо ладонями.
– Темно в глазах у меня. В животе, в груди словно сено набито…
– Слаб ты ещё, конунг, – наклонился над ним Рагдай. – Три дня назад был ты мёртвый и Эйнар со Свивельдом спорили, кому идти добивать аваров, чтоб положить их с тобой в жертвенный костёр.
– Тогда, в ущелье, знаешь, когда понял, что задохнусь, видел мать свою. Изо рта её падали железные кольца. Руки были как крылья лебедя. Думаю, что мать. Я не знал её. А может, это была Маргит или Хильда…
Вишена открыл лицо, провёл ладонью по лбу: на липкие пальцы тут же налипла пыльца разрыв травы. Трава эта, низкорослая, с бусинами крошечных почек, измятая множеством ног, копыт, колёс, была почти серого цвета. Пыльный ветер разрывал её в клочья, а потом поднимал вверх и носил, кружил в маленьких вихрях вместе с сажей костров и пеплом недалёкого пожарища. Пыль объяла все, была везде: в кувшинах франконского меда, на лошадиных спинах, в бородах, на языке, в глазах. Воздух был липким, звук глухим, предметы тяжёлыми.


                Глава двадцать вторая

                ЧУДО ВОСКРЕШЕНИЯ

Костёр, разложенный варягами на виду у всего франконского города шатров, уже почти догорел. Тела Гельги, скрытого пламенем сразу после того, как конунг Вишена Стреблянин поднёс факел к облитому дёгтем столу из брёвен, больше не было. Языки пламени долизывали угли, прогоревший шлем, скрученный жаром клинок меча, закопчённые осколки костей. Когда смолкла флейта Бирга, пламя исчезло совсем. Хорн, трогая грязную тряпку на глазах, велел всем уйти, оставив лишь Свивельда и Эйнара. Им доверили собрать в горшок прах кормчего. Варяги торжественно, плечо к плечу, прошли сквозь сидящих неподалеку притихших стреблян. Ладри не поднимал головы и прятал глаза, когда Вольквина, замотанного бурыми от крови тряпками, уносили на руках. Он закрывал лицо ладонью, и было ясно, что мальчик плачет. Молчали дедичи, сидящие вокруг шатра Стовова, молчали бурундеи, под полотнами льняной ткани, растянутой на копьях, молчали полтески, гоняющие своих лошадей по кругу. Всё было готово. Железные шапки бурундеев, утыканные по ободу клыками хищников, стояли в траве на красных щитах с изображениями оскаленного лучезмейного солнца Водополка Тёмного. Только дедичи ещё не навесили поверх своих панцирей тетивы луков, перевязи мечей и берестяных коробов со стрелами, а полтески не измазали ядовитой кашицей свои палицы, топоры, кистени, метательные пластины и стрелы. Они ждали. Они смотрели, как варяги рассаживаются вокруг полотен ткани, редко уставленных кувшинами, вокруг мисок с хлебом, луком, солониной, как варяги молча жуют, отмахиваясь от мух.
Знойный воздух колебался, отчего казалось, что жёлтый вереск и сочная кашка струятся по поверхности окружающих холмов, как вода в серебряной Мораве, а Исполиновы кручи за мёртвым полем не плотнее чёрных облаков над перевалами. Франки, отделяющие отряд Стовова от стены леса из осин, берёз и клёнов, тоже были готовы. Это были не те франки, что мелькали среди повозок и тканых стен города шатров (с пятнами подкожных рисунков на голых спинах, с простодушными коричневыми лицами землепашцев и бочкарей). Франки, стерегущие воинство Стовова, были одеты в железо, укрыты кольчужными бармицами и масками, в кулаках сжимали наборные поводья откормленных овсом рослых коней. Даже у черноглазого раба, с самого утра разносящего среди них воду, на шее была серебряная гривна. Когда Рагдай уговаривал высокого франка с длинными косами на груди пропустить часть варягов в лес, заготовить дрова для погребального костра, Эйнар и Свивельд за его спиной на полуфранконском полунорманнском пытались оскорбить железных воинов, нарочито громко обсуждая пикантный слух. Поговаривали, что маленький Дагобер, живя со своим опекуном, епископом Арнулем в одной комнате, был намного ближе к епископу, чем того требовало опекунство и честь. Франки на это даже голов не повернули. Только позже, когда нарубленные брёвна таскали к костру, а черноглазый раб взволнованно сообщил, что Арбогаст и Отт сегодня на рассвете разбили аваров, идущих навстречу Сабяру хану на Ольмоутц, и что сам Ирбис хан убит Арбогастом, выяснилось, что франки у леса – австразийцы.
Давно миновал полдень, жара сделалась невыносимой, запах травы и пыли стал едким. От него чесались ноздри и першило в груди. Скрипя и громыхая дощатыми колесами, под цоканье возниц, кивки рогатых бычьих лбов с роем слепней и навозным духом, неподалёку от шатра Стовова выстроились полтора десятка возов двумя неровными линиями.
Закончив распоряжаться и отослав обратно сонных, любопытствующих возниц моравов, краснолицый Туадор, который утром приволок избитых Ульворена и Икмара и выкуп за их битьё, пояснил, что в этих возах чужестранцы должны будут прятать большую часть оружия, когда двинутся громить Пражу, и что вечером король Дагобер сам придёт смотреть, как все приготовились. Туадор, озадаченно косясь на сосредоточенные лица дедичей, явно изготовленных к бою бурундеев и полтесков, показал Рагдаю и Семику ведёрки с дегтем для смазки колёс, на возах же пустоты для оружия под поленьями обманками. После этого франк поспешно удалился.
Всё было уже готово. Всё было решено. Молча. Ни Рагдай, ни Мечек больше не пробовали увещевать князя. Совет, прерванный смертью кормчего Гельги, не возобновлялся. Стовов, вычистив белобокого Пытока, сидел в шатре со своими старшими мечниками. То Ломонос, то Скавыка, довольные, выходили из шатра, перешептывались с Орей, преющим под своей волчьей шкурой, или с Вольгой, сидящим в изголовье спящего Хитрока. Хитрок же лежал как мёртвый под тканым навесом. Обнажённый, намазанный белёсой жирной кашицей, намешанной Рагдаем из медвежьего сала, цветков гречихи, толчёных камней ещё по ту сторону Исполиновых круч, для оживления конунга Вишены.
Стовов прятать оружие в возы не собирался. Не собирался одевать мечников в лохмотья и сирийские тряпки, изображая купцов, рабов и купеческую охрану. Не собирался идти на Пражу. Он готовился вдруг неожиданно напасть на франков у леса. Только опрокинув железнобоких аквитанцев, можно было попытаться лесом уйти вправо, в сторону Стрилки, минуя поле, заваленное телами кутургутов. Оттуда, отсидевшись ночью в берёзовой роще, можно было сделать попытку на рассвете вернуться к Моравским Воротам. Там ждали ладьи. Идти прямо через холм, мимо старого дуба по мёртвому полю, было нельзя. Вмиг франконское войско изничтожило бы малочисленный отряд Стовова. Франки это тоже понимали, а потому на холме, макушкой вровень с синими скалами Исполиновых круч, бродил лишь одинокий дозорный.
Двое стреблян будто для охоты ушли в лес. Вернувшись, подтвердили то, что отметили варяги ещё утром: в лесу готовят дрова, франков мало. Дрова таскают на поле за лесом, где лежат рядами иссечённые франки, там готовят большие костры. Помогают много чешей и хорутан из соседних селений. Лес весь изломан, истоптан. Если удастся оторваться, то следов никто не разберёт…
Стовов идти на Пражу не собирался. Конунга Вишену он не звал к себе. Ему было уже всё равно, пойдут ли варяги с ним обратно по Отаве и Одре в Янтарное море или останутся искать золото Суй вместе с кудесником Рагдаем, желающим подержаться за Золотой Шар. Быстро идя вниз по течению, зная теперь даже без проводников берега, можно было легко взять на копьё и Вук, захватив для выкупа маркграфа Гатеуса и полузатопленный Шванганг, после чего тяжело нагруженными вернуться в Каменную Ладогу, с честью распустив по домам полтесков и бурундеев. А может, задержав их, вместе пойти за данью на черемисцев или, наконец, сжечь ненавистный ругский Куяб. Он, Стовов, так решил.
Рагдай чувствовал, что все будет иначе… Чегир звезда всю ночь висела счастливым красным зрачком над Карапатами, Стожарь звезда, в рукояти Ковша, была видна долго, пока не взошло солнце. Тогда же за Рудными горами упали два огненнохвостых метеора. В полдень не раскрылась соняшна, вода в тыквенных бутылях сделалась горькой, но, несмотря на жару, не выходила тут же с испариной. Сокол прогнал через холм зайца. Под ногами шныряли полёвки, перепутавшие день с ночью. Саранча то умолкала, то звенела вновь. Рагдай ждал, сидя вместе с Крепом в узкой полоске тени от дремлющих, сёдланных лошадей. На коленях его лежал раскрытый наугад Шестокрыл. Древние иудейские руны вещали об отношениях пустоты и веществ, веществ и духа, духа и знания. Книга была горячей, пахла старой кожей, железом. Креп то дремал, то открывал глаз, ожидая, что кудесник перевернёт страницу, но Рагдай не читал. Он и с закрытыми глазами мог увидеть все страницы: и Рафли, и Воронаграя, и всех других частей Чёрной Книги. Помнил.
– Гадаешь, а? – Хлопнув по лбу коня, в тени которого сидел Рагдай с Крепом, на траву грузно опустился Ацур. Соломенная борода его растрепалась, волосы сосульками прилипли к мокрому лбу, лицо было красным настолько, что исчезла конопатость. Варяг поправил железные поножи так, чтоб они не резали по коленям, и уложил меч рядом.
– Сижу. Жду, – ответил Рагдай, подняв глаза от книги и уставившись на жёлтую бабочку, севшую на плечо варяга.
– Князь решил ударить по франкам у леса. Знаешь? – Ацур повернул голову к Крепу открывшему глаза. Тот кивнул.
– Нас всех перебьют, и валькирии вплетут наши кишки в свою бесконечную сеть, клянусь волком Фенриром, глупо так умирать! – Ацур сощурился. – Он никого не слушает. Я ничего не могу сделать. Иди скажи ему. Ты можешь. Ты говоришь внутренним голосом. Рагдай, очнись!
– Что, Ацур?
Жёлтая бабочка свела и развела крылья. Рагдай долго смотрел на неё, потом перевёл взгляд на Ацура. Тот продолжил:
– Вишене всё равно. Он справляет тризну по Гельге. Все пьют грибной отвар. Даже Ладри. Хитрок мог бы сказать князю, но он лежит опьянённый твоим снадобьем. Не может проснуться. – Ацур упёр руки в бёдра, бабочка слетела.
– Это всё Семик с Ломоносом и Тороп, – сказал Креп. – От самого Вука шептали князю: зачем идти в даль неведомую, когда вокруг всего много, бери.
– Полтески, наверное, уйти смогут. Другие – нет.
Рагдай закрыл книгу, оглянулся: погребальный костёр совсем потух. Покосившаяся чёрная поленница в круге жёлтой и седой от пепла травы едва курилась. Прочь от костра, под руки, Эйнар и Свивельд вели незрячего Терна, прижимающего к животу небольшой кувшин с замотанной горловиной.
– У у… – выдохнул Ацур почти угрожающе. – Этот аварский шёлк, что ты надел на себя после сечи у Моравских Ворот, изменил тебя сильнее, чем две зимы в Миклгарде, клянусь Тором.
– Хороший халат. – Подняв к глазам стёганый шёлковый рукав, испещрённый мелкими фигурками людей, драконов и островерхих башен, кудесник хмыкнул и провёл им по едва зарубцевавшемуся шраму через левую щёку. – Помнишь Решму?
– Того товарина из Яробужа, что князя побуждал тебя убить?
– Да. Того.
– Что он тебе? Говорят, его Дусь в болоте утопил, – раздражаясь, ответил Ацур. – Не пойму. Стовов нас губит, а ты вспомнил Тёмную Землю.
– Решма был не товарин. Он той же породы, что Мать Матерей, – сказал Рагдай, и в его усталых глазах полыхнул огонь веселья. – Клянусь Чёрной Книгой, Решма тут, недалеко. Я слышу гул в облаках, как три года назад над Болотовым болотом. Я видел Решму на Одре так же хорошо, как вижу сейчас франка на холме. Я чую, что ему нужен Золотой Шар. Он жаждет Золотой Шар, как жаждал влезть на Медведь гору.
Ацур отшатнулся, обмяк, потом скрипнул зубами, сгрёб ножны меча, так что хрустнули перстни и пальцы, резко встал:
– Клянусь Одином, вы все лишились ума. Я пойду и убью Стовова. Без него не будет ничего. Полтески, бурундеи и стребляне не станут слушать Семика и Скавыку.
– Стой! – Рагдай схватил варяга за штанину. – Слушай меня, Ацур из Хевда. Иди и скажи Стовову, что если он будет ждать темноты, то я уговорю Вишену и варягов тоже ударить по франкам.
Прошла целая вечность, прежде чем Ацур молча кивнул и ушёл в сторону шатра Стовова.
– Ты не сможешь уговорить варягов напасть на франков. Все умрут прежде, чем стрела десять раз упадёт на землю, – глядя на уходящего Ацура, сказал Креп.
– Я не буду их уговаривать, Арбогаст утром напал на аваров и убил Ирбис хана. – Рагдай осторожно передал Крепу книгу и стал загибать пальцы: – Золото и шар были у Ирбис хана. Хитрок прошёл по его пути от самой пещеры на берегу Маницы. Везде он видел или тяжёлые возы, или следы от них. По всем приметам сегодня день Шестокрыла. Золото. Это золото заговорит. Нужно ждать.
– А если всё будет как прежде? – Креп завернул книгу в просмолённый кусок льна. – И сколько ждать?
– Как прежде не будет, – торжественно произнёс Рагдай, потом хитро покосился на Крепа и добавил, почти едко: – Кто кудесник, ты или я? Кто может оживлять умерших конунгов, говорить с Матерью Матерей и делать мечи из небесной стали?
Креп поспешно отмахнулся:
– Ты, ты.
– Знаешь, Креп, уже два дня мне чудилось, что в воздухе есть что то большое, плотное, быстрое, извергающее гул, как раскаты далёкого грома. – Рагдай повертел перед собой сжатый кулак, как будто что то вкручивая. – Что то произойдёт. Нужное нам. Слышишь?
– Это падают камни в горах, – невозмутимо сказал Креп.
Рагдай с сомнением покачал головой. Поднявшись, кудесник медленно пошёл к шатру Стовова. Под ногами с нежным шелестом сминалась сухая трава, прыгали в разные стороны жуки, разлетались мошки и бабочки. Земля, скрытая клевером и разрыв травой, была тверда и бугриста. Пройдя мимо осёдланных коней, привязанных вкруг к воткнутой в землю рогатине, и рассеянно махнув рукой приветствовавшему его бурундею, красному от жары, выверяющему упряжь, Рагдай перешагнул через лежащие на земле щиты. Несколько навесов из грубой льняной ткани, в которые бурундеи перед сожжением обычно заматывали своих мертвецов, натянутые на копья, давали клочки тени, отданные Мечеку, слабым и раненым. Прочие сидели, оборотясь в сторону леса и аквитанцев, под открытым солнцем уже с полудня. Их лица блестели, а длинные волосы и бороды слиплись, как пучки водорослей, вынутых из воды, глаза были скрыты плотно сжатыми веками, отчего у висков собрались морщины, усы ощерились, и казалось, что воины улыбаются. Пластинчатые панцири, серые от пыли и отсутствия обычного ухода, были разогреты так, что на них трудно было удержать ладонь. Кожа рубах и поножей сделалась на вид сухой и шершавой, как старая недублёная шкура, выброшенная из за негодности кожемяками.
Костёр, затушенный утром, был черен и мёртв. Изготовившись по приказу Стовова к сшибке, они, как обычно, с утра ничего не ели, даже сухарей. Однако обильное питьё на солнцепёке уничтожило появившуюся было лёгкость и бодрость, о чём сообщил Рагдаю седобородый Мечек. Он добавил ещё, морщась, словно от боли, что если до сумерек Стовов не решится ударить по франкам у леса, то всех его мечников сможет одолеть один стреблянин, потому как они просто попадают с лошадей при переходе с шага даже на лёгкую рысь. И сказал ещё, опуская глаза, что, наверное, если б вместо него пошёл вирник Кудин, если б тогда не подломилась его острога перед медведем, то Кудин смог бы увещевать Стовова Багрянородца.
Между бурундеями и дедичами, сидящими вокруг шатра Стовова, было шагов десять истоптанной земли. Дедичи выглядели бодрее, но только Ломонос и Тороп удовлетворённо переговаривались. Остальные сидели, молча щурясь. Стариков полтесков с расчёсанными надвое бородами перед пологом шатра теперь не было. Внутри стояла тишина. Когда через плотную ткань прорвался голос Ацура и односложные ответы князя, Рагдай отчего то, не пройдя последние пять шагов до шатра, повернул направо, миновал изнывающих от жары и безделья, голоспинных стреблян, похлопал по волчьей морде на голове дремлющего Ори и опустился на траву рядом с Вишеной и Эйнаром, в трёх шагах от варягов, только что закончивших тризну.
– Уговаривать меня пришёл, колдун? – по склавенски спросил конунг, прикрываясь от солнца ладонью. Он был по прежнему бледен.
Рагдай отрицательно покачал головой и жестом отказался от протянутой Эйнаром плошки с остатками дурно пахнущей белой жидкости.
– Скажи, Вишена, тогда, три лета назад, когда вы пошли, чтоб отправить вещи Матери Матерей на вершину Медведь горы… Что там было?
Вишена переглянулся с Эйнаром:
– Я думал, ты пришёл уговорить меня ударить вместе со Стововом по тем франкам у леса, – почти разочарованно ответил Вишена.
– Не знаю, как Стовов, а мы решили идти на Пражу, как велел Дагобер, но, не доходя до города, напасть на тех франков, что пойдут за нами, и уйти к перевалу, к ладьям, – пояснил Эйнар, многозначительно похлопав себя по животу: начищенная его кольчуга сияла и искрилась. – От костра Гельги мы взяли много углей. Намажемся. Ночи тут очень чёрные. Будем как Локи, превратившийся в тюленя, чтоб добыть золото Гулльвейг.
– Завёл ты нас, кудесник, – вздохнул Вишена. – Вон Икмар с Ейфаром говорили, что тебя надо убить. Что ты виноват. Ты завёл в западню. Обманул.
– В Константинополе, то есть в Миклгарде, есть в хлебных амбарах такие деревянные пластины, на них железные спирали с крюком. – Рагдай посуровел. – В середине мясо барана, что так нравится крысам. Крыса тронет приманку, крюк бьёт, и крыса умирает. Крысоловка называется.
– Ну и что? – вызывающе спросил Эйнар.
– Вы меня утомили. Варвары. Ты, конунг Вишена Стреблянин, привёл свою дружину в крысоловку. А в крысоловке нет даже мяса, – отчеканил так, чтобы всем было хорошо слышно. – Вы все тут умрёте, и Геннглан по норманнски не рассеет ваш прах по Ранрикии.
Некоторое время все ошарашенно молчали. Наконец Эйнар вскочил, растопырив руки, как птица, готовая взлететь, резко поднялись Ейфар, Свивельд, подскочил Ладри, и слепой Торн поднял руку, желая говорить.
– Чего вы разозлились, воины? – Слова Рагдая раскатывались, как железные шары метательных машин. – Ваше счастье войти в Валгаллу с обнажёнными мечами в руках и пировать у Одина. Идите, кто нибудь потом сложит сагу о последнем бое дружины из Страйборга.
Ейфар нагнулся и поднял из под ног копьё:
– Это не конунг, это кудесник завёл нас на погибель, клянусь Тором.
– Вишена берсерк, воин, которого хранят боги! – отчаянно закричал Ладри. От его крика франки зашевелились, а из под полога шатра появилась голова Ацура. – Вишена убил Гуттбранна и Остара и вернул золото дочерям Гердрика Славного, он победил духов гор и леса в Тёмной Земле, сломил озёрных ётов, воскрес из мёртвых.
– И вы ему верите? – почти с издёвкой спросил Рагдай.
– Да, – прогудели варяги. – Верим.
– Ещё недавно отцы ваших отцов убивали друг друга, кто когда хотел, без всякого тинга и лагманов, а умерших просто кидали в море или лес, ели дохлую рыбу, выброшенную приливом, и коренья, а ещё убивали и ели глаза остроглавых, чтоб лучше видеть, и руки силачей, чтоб стать как они, – презрительно заговорил Рагдай. – Боги дали вам рейнские мечи, ромейские корабельные гвозди, доски для ладей, а иудеи научили вас выбирать путь по Путеводной звезде. Как могли ваши боги позволить безбожному кудеснику завести вас в ловушку?
– Боги были заняты войной с ванами, – нашёлся Эйнар, и многие облегчённо вздохнули.
– Ты смертельно оскорбил нас, Рагдай, – сквозь зубы сказал Вишена. На его щеках выступили красные пятна.
– Разреши, конунг, я проткну его! – выкрикнул Ейфар, потрясая копьём.
На ногах были уже и бурундеи и дедичи. Стребляне, разбудив Орю, придвинулись к варягам. Полтески перестали гонять по кругу своих коней. Быстро расталкивая дедичей, подошёл Ацур, за ним Стовов, громадный, в пурпурном плаще поверх брони, Полукорм, Семик, Струинь и старшие мечники. Рагдай и Вишена встали друг против друга, на расстоянии вытянутой руки. В нарастающем гомоне и ропоте они говорили обидные, жестокие слова о походе, о том, кто больше виноват, кто кого слушал и не слушал, почему перешли Исполиновы кручи, без того чтоб все сначала выведать. Не ясно как, но сначала Стовов, потом Оря, потом другие, поочерёдно, затем вразнобой и, наконец, одновременно заговорили все: стребляне говорили, что дедичи надсмехаются над их священными танцами в честь Матери Рыси, а бурундеев презирают за неумение ездить на лошадях, что уговаривались с князем идти на Одру и вернуться не позднее начала червеня, чтоб до сеногнойников собрать овёс, а теперь и к концу зарева не поспеть, и зверя или борть добыть некому. Бурундеи напоминали о предстоящем гневе из за гибели Водополка Тёмного и потере трёх ладей. Дедичи кричали, что полтески околдовали их князя и тот перестал верить даже старшим мечникам, а все остальные без должного почтения относятся к покорителям Тёмной Земли и победителям ругов при Игочеве. Варяги обзывали дедичей хвастунами и говорили, что, не замани Рагдай со Стововом их в этот поход, они взяли бы много золота и хороших рабов на островах бриттов. Вспоминали и понимали все. Только про полтесков никто ничего не говорил, и они молчали, изумлённые, выставляя свои плечи между самыми разгорячёнными крикунами, оттирая и удерживая их за пояса. Уже Свивельд, дыша мухоморным отваром, толкал в грудь Семика; Оря, оскалившись, тряс за ворот молодого бурундея, а Ацур, протиснувшись к Ладри, тащил его прочь из всё уплотняющейся и уплотняющейся толпы. Мальчик сопротивлялся, цепляясь за каждого. Когда солнечный жар, усталость, голод, тоска, страх перестали иметь власть над почти сотней людей между лесом, холмами и городом шатров, Рагдай, так и не ответивший на вопрос Крепа, зачем он всё это сделал, поднял вверх руки, и всем показалось, что пальцы его стали выше значков на бурундейских копьях, а сам кудесник стал на голову выше Ацура.
– Слушайте меня! – Голос Рагдая был густ, как звук рога.
Хотел ли синеглазый Ейфар действительно пробить грудь Рагдая копьём, желали ли действительно, как только что кричали, дедичи расчленять стреблян, как четыре года назад при взятии Дорогобужа, собирались ли варяги оставить поход и воинство Стовова или нет, но вдруг стихли оскорбления, разжались пальцы и воины отпрянули друг от друга. Креп и Ацур, от которого Ладри уполз между ногами стоящих, подняли на свои плечи Рагдая, и тот, оглядев свирепые, оскаленные лица соратников, раскрыл ладони вверх, словно ожидая, что в них упадёт с неба нечто, и сказал на склавенском:
– Слушайте меня, во имя всех богов, дети Каменной Ладоги, Ранрикии, Тёмной Земли и Бурундейского леса! Берзозоль, травень, изок – три месяца появились и исчезли, как мы вместе идём для того, чтоб добыть славу и богатство. Боги хранили нас в бурю в Данском проливе, оберегли от фризского яда, чёрной немочи, аварских ножей и франконских ангонов. Боги принесли золото Суй из долины Маницы сюда. Оно тут. Рядом. Нужно только протянуть руку и взять его.
Рагдай сжал кулаки: воины завертели головой, озираясь, будто можно было увидеть благородный блеск в пыльной траве, листве, дерюге шатров, лошадиных гривах.
– Настало время открыть всем причину похода. Золото. Много золота. Больше, чем было на всех ваших землях вместе от начала времён. – Рагдай сложил руки на груди. – Боги сделали так, что только мы, среди племён, кипящих в этом котле, знаем о нём. Вся франконская и аварская сила слепа и глуха. Они ищут своё, мы ищем и найдём своё. Каждая дружина: дедичи, стребляне, бурундеи, полтески, варяги – получит равную часть после того, как Стовов возьмёт десятую часть, и каждая дружина поделит её, как велят вожди! – Последние слова Рагдай уже прокричал.
Воинство на мгновение застыло и разразилось бешеным рёвом:
– А а а а! Стовов и Совня! Стовов и Совня! Рысь! Рысь! Водополк и Воля! Коршуг!
Только варяги не кричали свой клич, а яростно возмущались, напрягая жилы на шеях, что их часть пятая от всего и только потом Стовов должен брать десятину. Потом полтески стали бить древком о древко, рукоятями по щитам, Струинь, надсаживаясь, задул в рог, и, стараясь перебить его, поднял рог Свивельд, застучали стреблянские бубны. К этому грохоту и рёву добавилось ржание и топтание растревоженных коней, мычание волов, впряжённых в возы, присланные Дагобером, и эхо…
Над лесом, между чёрными дымами, – видимо, франки начали жечь своих мертвецов, – поднялись стаи воронов. Аквитанцы, побуждаемые всадником с перьями на ромейском шлеме, вяло поднимались, лезли на коней, строились вдоль леса. Город шатров онемел. Может, это только казалось оглушённым собственными криками воинам, а может, и впрямь стихли вопли пытаемых, удары по наковальням, хмельные песни, свирели, лютни, лай собак, утиное гоготанье, гул сотен копыт и лязг железных «змей» – колонн воинов, вползающих и выползающих в город из окружающих холмов, перелесков, оврагов.
Рагдай улыбался. Колебался раскалённый воздух над головами воинства Стовова, словно под ними было пламя. Рядом на руках, посиневшие от натуги, старшие мечники подняли Стовова. Пропылённый, вылинявший пурпурный плащ князя то обнимал, то воспарял над его мощным телом. Когда Рагдая опускали на землю, он уже заметил двух всадников, неистово бьющих плетьми по бокам своих коней, несущихся вместе с клубами пыли и комьями вывороченного дёрна к шатру Стовова. Эти два всадника вылетели из за шатров франков, как камни из пращи, и было ясно, что они так разогнали коней ещё в середине города, сшибая зазевавшихся, давя клети с курами, разбрызгивая лужи нечистот. Отмахнувшись от Крепа, повторяющего вопрос, почему кудесник сделал всё это, Рагдай поглядел вверх: безжалостное солнце прошло две трети своей дуги от Карапат до Рудных гор, подставленная ему кожа щёк теперь не горела от жара, хотя воздух ещё был жгучим. Обесцвеченное, едва голубоватое небо покрывалось прозрачными обрывками облаков. Эти облака, похожие на лебединые перья, длинные и узкие, сходились клином на запад, к Рудным горам, к ослепительному солнцу. Поперёк них в небо упирались чёрные дымы франкских погребальных костров. Ломонос и Тороп измождённо сели на землю. Опередив князя, к Рагдаю протолкался Вишена. Отстранил удовлетворённо улыбающегося Ацура:
– Зачем ты сказал им всем про золото? – Глаза конунга светились крупными сапфирами, к лицу возвратилась кровь, борода и усы топорщились, как у тюленя. – Ты клялся богами не говорить никому, кроме конунгов!
– Не было этого, Вишена, – ледяным голосом ответил кудесник. – Все и так ведали, что идут за хорошей добычей. Воеводы знали за какой. Теперь знают всё. Угомонись. Так нужно.
Вишена хотел возразить, но его перебил Стовов, с лязгом ударив грудью в подставленное плечо Крепа:
– Ты чего делишь добычу за князя? Рагдай!
– Всё потом, князь. Всё потом, – отмахнулся Рагдай, поворачиваясь туда, куда уже повернулись все, навстречу топоту приближающихся всадников. – Они летят, как если бы умер Дагобер, или сразу все авары или чума охватили всё воинство Само, или…
– Или что? – Князь упёр руки в бока. – Одурачил вконец всех, чёрная душа. Запутал в словесах своих царьградских.
– Где Стовов? Стовов! – послышались крики двух франков. Воины перед князем расступились, франки, увидев поднятую руку в кольчужной рукавице, пурпурный плащ и золото, осадили поводьями коней, отчего они, роняя хлопья пены, запрокинули головы и, содрогаясь блестящими телами, заходили из стороны в сторону, упираясь копытами в ставшую вдруг скользкой, сухую почву.
– Чего они говорят? – Князь опустил руку.
– Пока ничего, – ответил Рагдай, разглядывая франков: он уже видел у шатра Дагобера утром и заросшего чёрными волосами великана, что порывался сцепиться со Стововом, и другого, бывшего с Миробадом во время вчерашней сшибки у дуба за холмом.
– Великий король Дагобер велит тебе бросить возы и идти через леса на перекрестье дорог с каменным столбом. Миробад уже там, – залаял черноволосый, продолжая укрощать коня. – Ты должен настигнуть и убить предателя вместе с Миробадом. Кеже останется, чтоб показать путь к каменному столбу. – И, уже тронув коня в направлении готовых к сшибке аквитанцев, франк негодующе проревел: – Арбогаст предал короля! Арбогаст бросил австразийцев и малым числом бежит обратно к Ждяру. Король сказал… – Последние слова рассеялись в пыли.
– Что он сказал, что это значит? – топнул ногой Стовов.
– Это значит, что король больше не хочет, чтоб мы шли на Пражу и бесславно сгинули.
Рагдай, вытянув шею, через головы смотрел, как черноволосый достигает аквитанцев, размахивая рукой.
– Он хочет, чтоб мы шли с его Миробадом за воеводой Арбогастом, который сегодня ночью убил Ирбис хана. Хитрок выведал, что золото Суй было у Ирбис хана при себе. В возах. Теперь Ирбис хан убит. Воевода короля только что пришёл из Франконии, нашёл себе славу в сече, не дошёл до Дагобера, чтоб получить должное победителю, бросил своё воинство и двинулся спешно обратно, в сторону Франконии. Вот что это значит.
– Смотрите, смотрите! – закричал Оря. – Они отходят!
Аквитанцы развернулись и понуро начали сдвигаться вправо, открывая дорогу воинству Стовова через лес.
– Значит это, что золото у Арбогаста? – осторожно спросил Вишена, опуская вниз сапфировые глаза.
– Клянусь сокровищами Гулльвейг, да, – ответил за кудесника Ацур.
– Теперь нет нужды пробиваться к Моравским Воротам, – сам себе сказал Стовов, и в его голосе почувствовалось некоторое недоумение. – Он сам открыл путь туда, куда нам нужно, клянусь Перуном.
– Чудо. – Рагдай кивнул, зашатался, Креп обхватил его за пояс.
Утомление проступило на лице кудесника, как выступает вдруг вешняя вода из под истончённого льда.


Глава двадцать третья

КОНЕЦ ПУТИ – НАЧАЛО ПУТИ

Среди истоптанных копытами кочек, клочков приболотной травы, цветов, розовых пятен земляники, под замшелым, сучковатым обломком дерева, в солнечном пятне тускло блестел свёрнутый в кольцо спящий полоз. Он спал утром, когда тысячи копыт мяли вокруг сырую землю, спал, когда медленный ручей вышел из берегов, охлаждая потные тела, вливаясь в глотки, фляги, меха, уши, конские животы. Он спал, когда трещал валежник, когда разгорался первый огонь с шипением, щелчками и густым белым дымом, когда с кусков мяса упали капли янтарного жира, а смех и быстрый говор сменился бранью и ссорами и потом наоборот. Коряга была похожа на голову оленя с ноздрями из большого дупла, глазом древесного гриба, ушами отслоившейся коры и сучьями рогами.
– Скажи им, князь, – издалека проникло слово.
Стовов Багрянородец поднял бровь, полоз вскинул маленькую голову, черные бисерные глаза смотрели сразу повсюду. Проснулся.
– Что сказать? – Князь покачал головой.
Камыши набухли влагой, после того как спала жара. Красноствольные сосны, достающие верхушками до облаков, стояли величественные и недосягаемые. А всесильный и упрямый ручей, мелко петляя, кое где обнажал их исполинские корни.
– Скажи им, князь, – повторил Ломонос.
Стовов стряхнул с шёлковой груди две сухие иголки. Перед ним, в десяти шагах неподвижно стояли стребляне. Плотно. Плечо к плечу, спина к груди, все. Лица морщинистые и налитые, со шрамами от когтей и в ещё нежном юношеском пушку. Волосы цвета половы, сбитой в скирды. Глаза цвета неба, леса и земли. Шкуры, клыки, обереги, берестяные лапотки, дерюга, связки неоперённых стрел, ослабленные, чтобы не теряли силы, тетивы, и везде аварское: застёжки, пояса, ножны, рукоятки, ожерелья, браслеты, кольца и ремни через грудь.
За спинами стреблян трясли головой и мели хвостом низкие, но крепкие и свежие лошади, полученные в Ждяре взамен калеченых аварских, взятых много дней назад после сшибки у Оппы, по ту сторону Моравских Ворот. Миробад приказал франку Элуа, поставленному в Ждяре, на дорогу от Конницы до Пражи заменить всех коней. Именем Дагобера. За лошадьми горбился в дрёме черноглазый, кучерявый проводник, в крохотной тканой шапочке на макушке. Второй проводник иудей был отправлен Миробадом с пятью франками к Витаве искать брод или узину. Как и у Соратки, Сазавы и Лучны. Вброд, вплавь. Без мостков и плотов, спрямляя дугу из борозд от тяжёлых колёс возов Арбогаста. В ногах, перед стреблянами лежал с переломанной грудиной Хилок и гологрудый Кряк. Он подпирал кулаком бороду и держался за колено распухшей, синюшной ноги. Впереди них стоял Оря Стреблянин. Волчья голова шапка, шкура, перевязанная узлом на шее, были очищены от пыли, сора, грязи и искрились, промазанные жиром. Иногда поблёскивали и янтарные глаза шапки. Булава стреблянина тоже была натёрта и покоилась на плече.
Справа, слева от стреблян, уже отстранённо, в большинстве своём без кольчуг, брони, шлемов, без щитов и копий, стояли вперемешку бурундеи, дедичи, полтески, среди них Ладри с ладонью Ацура на плече, хмурый Вишена, варяги из числа ругов: Фарлаф, Икмар, Ейфар и другие. Прочие варяги старались казаться независимыми к происходящему, однако говорить не говорили. Молчала флейта, молчал Эйнар. Только стонал во сне незрячий Хорн.
На другом берегу ручья, среди смешных, маленьких костерков взлаивали, лопотали франконы. Речь их мешалась с журчанием ручья и птичьим щебетом. Отсвечивая золотом и синим шёлком, иногда проходил Миробад, искоса поглядывая на солнечное пятно, быстро переходящее от одного облака к другому, на просеку в бузине, оставленную ушедшими к Иглаве.
– Давайте щит, – сказал Тороп. Перед Стововом появились четверо старших мечников, как котёл держащие иссечённый пурпурный щит с чёрной медвежьей головой.
– Ставь ногу, князь, – прогнусавил Полукорм.
– Рот закрой, – буркнул Стовов. – Насмотрелись франконских обычаев. Тоже выдумали – целоваться в губы со всеми, кто по знати подходит, распорись живот… – Он взгромоздился на щит, ухватившись за гриву Ломоноса, и был поднят и поставлен на плечи. Оказавшись неожиданно высоко, Стовов некоторое время балансировал, скрипя зубами, с трудом удерживаясь от желания раскинуть руки для равновесия. Наконец он застыл изваянием. Белый шёлк светился, как натёртая кость. Блистал пояс, перстни, гривна на шее, раскачивался меч, как кормило за ладьёй. Он смотрел на стреблян. Те же, почти те же, что и в месяц берзозоль, на высоком берегу Вожны, у Моста Русалок, где Вожна впадает в Стоход, где до срока вскрылся лёд, где Часлав, где смуглолицая Рагна, где в семи днях пути Каменная Ладога, где его стол, где жена его Бела, дочь умершего народа, жившего в Тёмной Земле ещё до того, как туда пришли стребляне, прогнавшие ругов, а потом дедичей. Стовов вдруг отчётливо её увидел, словно наяву, там, над стреблянами: Бела вышла из ямы, которую велела, на диво всем, устроить в полу терема. Выложена та яма была плоскими камнями и заполнена подогретой водой. Выше других на голову, широкая в плечах, груди как поросячьи крестцы; её голова казалась небольшой из за крупного тела и оттого, что золотые волосы были мокрыми и плотно прижимались к лицу и плечам. А на лице огромные глаза, меняющие цвет, как небо: голубые, синие, серые, стальные. Кожа её нежна на ощупь, как лебединое перо. Бела… Она прошла сквозь него, с ямочками в уголках губ.
Когда отгуляла в груди волна сладкой боли, тоски, тепла и дрожи, Стовов изрёк:
– Слушайте меня, стребляне! Я обещал всем вернуться в Тёмную Землю к концу месяца. Теперь уже червень. Идти назад, через моравов к ладьям, потом вниз по Одре в Янтарное море, потом вверх по рекам в Стоход долго. Там за горами, у ладей остались наши други, идите к ним. Идите с ними в Тёмную Землю. В Стовград. Скажите им, что мы живы и вернёмся позже просинца!
Стовов умолк.
– Просинца? – За его спиной воины заколыхались, стали загибать пальцы. Где то за болотом, за ручьём очнулась кукушка. Гулко отсчитала месяцы. Ошиблась. Начала вновь.
– Там… – Вскинув руки, Стовов Багрянородец постучал по воздуху указательным пальцем: – Там… Так хотят боги.
Все некоторое время смотрели в дымку между красными стволами, сквозь дым франкских костров и свет солнца. Было слышно, как сыпется кора из под беличьих лап, как свистит дыхание в груди спящего Хилка и вздыхает в кронах ветер.
– Опускайте меня. – Князь упёр кулаки в пояс.
Его опустили на землю.
– Скажи им про уговор, – угрюмо сказал Тороп.
– Пусть Семик говорит, – с трудом вымолвил Стовов. – Рагдай где? Ещё не вернулся? Не убит ли он? Ну давай, говори…
Семик, стряхнув с бороды несуществующие крошки, сделал шаг вперёд:
– Князь говорит, чтоб в Стовграде, Просуни и Буйце была тишь. Чтоб умыслов не было. Ловите зверьё, колите рыбу, режьте колосья, снимайте борти. Чтоб вира за год к просинцу была, как прежде. Виру за проход по Стоходу берите отныне себе. Половину. Так хочет Багрянородец. Всегда. Если будет весть, что руги подошли к Каменной Ладоге, идите как один на помощь Беле и Чаславу. Да хранит вас Велес! – Мечник развёл ладони.
– Стовов и Совня! Рысь! Рысь! – сдержанно отозвались стребляне.
– Вы уйдёте без Ори, – сказал Семик так, как если бы объявил ругам с Лисьего брода, что они, руги, теперь не смеют собирать дань с черемиси, что дедичи теперь берут эту дань. – Оря останется с нами. Если вы встанете против Белы, Оря умрёт.
– Понятно, клянусь Одином, – сказал Вишена, выступая из толпы. – Волк без головы что бревно.
– Если только этот волк не окажется Локки, – отозвался Фарлаф.
– А всё же, где Рагдай? – Вишена огляделся, стребляне, сдвинувшись с места, окружили Орю. Только шапка его торчала над ними.

Кумаха ходит, дежень пьют,
у Алатыря сети ткут.
Земняк, Шелоник, Северняк.
Да дуют, дуют да!
Да дуют, дуют да!

Они почти ревели. Вверх поднялись руки, копья, топоры, ножи, обереги. Присвист, шелест, топот. Внутри толпы, как большое сердце, колотил бубен:

Да дуют, дуют да!
Да дуют, дуют да!

– Это что? – за спиной Вишены оказался Эйнар.
– Прощаются с Орей. – Конунг потёр глаза. – А Рагдая не видел?
– С Кропом он ходил между деревьями, – тряхнул кудрями Эйнар. – Чует он нас, кудесник этот проклятый. Сразу дичится. Отходит. Наверное, чтоб смрад наш не мешал ветер нюхать. Клянусь золотыми головами Сив. Хорн говорит, нам тоже нужно идти к своей ладье. Вернуться.
В разговор вмешался Фарлаф:
– В Швабии чума. Пропадем все. Да и ладью жаль.
– С ладьей остался Гельд, – успокоил его Вишена. – С ним пятеро. Если мы не вернемся до листопада, они спустят нашу Реггинлейв к Швангану. Соберут сброд на вёсла и уйдут в Ранрикию. Место мы знаем все. Там и найдём свою драконью башку.
– Страйборг? – спросил Фарлаф.
– Страйборг, – кивнул Вишена.
– Конечно, Страйборг. – Эйнар ухмыльнулся, закатывая глаза в небо. – Там ведь Хельга.
– Я тебе бороду выдеру, – сощурился Вишена. – Я женюсь на Маргит из By.
– Конечно, как Орёл на богине Идун, – не удержался Эйнар и заранее стал пятиться. – Не буду, не буду, клянусь ожерельем Одина.
– Иди, иди, скальд, расскажи конскому навозу свою сагу про то, как в By на пиру у Гатеуса кудесник превращался в медведя, а Стовов бился с драконом, – прошипел, щурясь, конунг, затем раздражённо топнул ногой: – Ветер дует… Рагдай где?
Стребляне кончили хороводить. Умолкли. Оря негромко прощался с ними. Стовов в окружении старших мечников пошёл к ручью. Хитрок отозвал полтесков в сторону. Остальные расселись между кочками. Ацур что то настойчиво внушал Ладри. Мальчик понуро кивал, чихая и утирая пальцами распухший нос. Двое гологрудых франков, с синими квадратами на плечах и руках, били по воде палками, окатывая друг друга с ног до головы. Третий, увёртываясь от брызг, тыкал в дно. Замешкавшись среди ног, плеч, рук расходящихся берендеев и дедичей, Эйнар всё таки получил от Вишены лёгкий толчок в спину.
– Скальд, ветер дует.
– Сначала расплатись за выбитый глаз Акары, – мстительно заметил Эйнар. – Верно, Ацур?
– … завтра уже не будет больно Ладри. Только не растирай. – Ацур снял руки с плеч мальчика и поднял глаза на Эйнара: – Что? Глаза щиплет?
– Твои мысли далеко, Ацур. Вернись к нам. – Эйнар, проходя, потрепал Ладри по макушке, тот недовольно отстранился и прошипел:
– Держи руки за поясом!
– Смотрите, цыплёнок заговорил. – Эйнар резко остановился, Вишена уткнулся в его затылок, буркнул что то и встал рядом.
– Не трогай его, Эйнар. Он не собака, чтоб чесать ему ухо. – Ацур выпятил подбородок, отчего рыжая борода встала торчком.
– А кто же он, скажи, во имя Торира? – Эйнар изобразил удивление.
– Я викинг. – Ладри гордо задрал исцарапанный нос.
– Утри сопли. Ты пока сын Бертила, сбежавший от порки, – сказал Вишена, утягивая за рукав Эйнара, уже готового, судя по отставленной ноге и скрещённым на груди рукам, к длительной перепалке. – Оставь их.
Эйнар, уходя, несколько раз обернулся, ехидно улыбаясь.
– Когда твой отец откажется от тебя, ты станешь настоящим викингом, – успокаивающе пробасил Ацур. – Даже если он потребует выкуп, я заплачу.
– Я не вернусь в By. – Голос мальчика дрогнул. – Не вернусь…
– Клянусь Одином, когда нибудь ты вернёшься, – торжественно сказал Ацур.
– У тебя будет золото и слава. Вернёшься конунгом. Ладри из By. Разящий молот.
Обойдя томящихся ожиданием и упряжью стреблянских лошадей, стараясь не наступать в навоз, Вишена и Эйнар миновали угасающий костёр, окружённый обглоданными костями, горку из сизых кишок и конской головы, кишащую мухами, красное пятно земляничной россыпи и оказались на берегу ручья. Здесь не было слышно франкского говора, стреблянских бормотаний и конского притопывания. Над головой стучал дятел. Изредка откликалась кукушка. Ручей здесь огибал замшелый валун – чёрную громаду среди бурой гальки, тонущей в песке.
– Это как Журчащий Крап, клянусь Фригг, – сказал Вишена, вдохнул и выдохнул смолистый воздух. – Как три лета назад.
– В Тёмной Земле? – Эйнар всё ещё поглядывал через плечо на то, как Ацур и Ладри оживлённо общаются и смеются. – Ацур – настоящий берсерк. Как он свалил этого здоровенного франка под дубом, как Один, поражающий Трюма великана… Да…
Эйнар ещё раз посмотрел на мальчика и воина.
– У Ацура, верно, два десятка детей от Гетланда до Миклгарда. Отчего он так привязался к этому радрику?
– Не знаю… – Вишена загадочно улыбнулся, тоже кинул взгляд на Ацура и Ладри и предался воспоминаниям. – Да… Помнишь, Эйнар, славные времена? Когда у нас на плечах лежало золото Гердрика. Помнишь игру в отгадки, когда шли вниз по Стоходу, в Урочище Стуга, к Матери Матерей? Тогда ещё вирник сказал загадку: мать толста, дочь красна, сын храбёр, под небеса ушёл. Костёр, огонь и дым. Красиво. – Вишена вскинул руки над головой. – Верно?
– Верно что? – Эйнар удивлённо уставился на конунга, затем, уловив движение справа, повернул голову туда: – Рагдай с Крепом. Нашёлся.
– Где? – Вишена замотал головой. – Рагдай?
– Вон. – Эйнар ткнул пальцем в пространство между стволами. – С Крепом. Бредёт, словно грибы ищет. Ходил, верно, в медведя обращённый. Драл лесных чешей и лося. Кудесник.
Рагдай медленно вышагивал среди сосен. Он внимательно глядел под ноги. В руках, сложенных за спиной, дёргался пучок из нескольких трав с небольшими цветочками. На ходу Рагдай запахивал истрёпанный аварский халат, одетый поверх кольчуги. Ноги его были облачены в штаны тонкой кожи и аварские, ниже голени, сапоги. На бедре позвякивали ярко синие ножны меча, подарок Миробада, на лице лежали глубокие тени, словно нарисованные углём. Креп, завёрнутый в полтескский чёрный, вернее, серый от солнца и дождей плащ, следовал позади в трёх шагах. В одной руке он держал короткое копьё, в другой затёртую пергаментную книгу трав, с закладками шнурами. Когда до варягов оставалось шагов десять, Рагдай остановился и носком пошевелил что то среди земляничных крапин:
– Червённый морок.
– С цветом? – спросил Креп, косясь на книгу: не раскрыть ли?
– Без. И стебель на четыре, – озадаченно покачал головой Рагдай. – Люпусус.
– Странно. Смотри – варяги. – Креп поднял глаза на Вишену с Эйнаром.
– Вижу, – не поднимая головы, отозвался кудесник, травяным веником отмахнув ото лба мошек.
– Где всё утро пропадал? – Вишена двинулся к Рагдаю, ступни заскользили вниз по песку и гальке. – Стовов искал тебя. Всё спрашивал.
– Пытал я Миробада. Что, как, отчего. Отчего франки сами не покарают своего предателя. – Рагдай оглядел конунга от макушки до пят. – Грудь саднит?
– Нет. Прошло всё. Хвала Одину.
Вишена двинулся вслед за Рагдаем. Когда тот оказался у замшелого валуна и опёрся на него локтем, конунг сел на кочку, по степному скрестив ноги. Креп застыл рядом, Эйнар чуть в отдалении вышагивал взад вперёд.
– Тёплый, хороший камень. – Рагдай похлопал по каменной глади. – Стовов уже напутствовал стреблян?
– Ещё как! – отозвался Эйнар. – Сам к просинцу решил вернуться. Потом бараноголовый его Семик говорил: будете злые дела против Стовова творить, вернёмся – всех перережем. Доброе такое напутствие.
– У Стовова ночью жар был, – задумчиво сказал Рагдай. – Теперь видения. Хуже, что у него теперь ни золота, ни серебра нет. Из гордости отдал Миробаду за пищу последнее. Теперь только кольца с мечников снимать. Про просинец он зря говорил. Недолго уже.
– Хорошо, если твоё золото – правда.
Вишена оглянулся в ту сторону, куда Стовов указывал пальцем, стоя на щите.
– Правда, правда, – покачал головой Рагдай. – Только оно как Драупнир на пальце Одина. Видеть его мало, нужно ещё взять и живым при этом остаться.
– Так плохо? – встрепенулся Эйнар и даже остановился. – Что Миробад сказал?
– Миробад ходил неподалёку, тайком от своих раздевался, оглядывал себя… Язвы чумные искал на коже. После Ждяра. Три дня назад.
– Это когда он девку ту худую схватил, а у неё под рубахой гнойники с кулак? – наклонил голову Вишена. – Её прикололи потом.
– Точно. Искал на себе заразу, – кивнул Рагдай. – Я выпотрошу его голову. Слабая у него голова и язык слабый.
Протрубил трижды рог. Было видно, как стребляне карабкаются в сёдла, укладывают на лошадей раненых. Проводник в тканой шапочке трогает коня с места.
– Уходят в обратный путь. – Креп положил книгу на камень, опёрся о копьё, прислонившись щекой к острию наконечника. – Дойдут ли?
Рагдай кивнул:
– Почти все.
– А мы дойдём? – Вишена испытующе уставился на кудесника.
– У каждого свой путь. Все дойдут, – уклонился от прямого ответа Рагдай и весело добавил: – Стребляне развлекали меня. Одна ловля сома в Горле, с поджиганием стреженя многого стоит. Веселее, чем маски в Царьграде.
– Не знаю… Что там весёлого, – хмуро сказал Вишена.
Стребляне нестройно двинулись за проводником. Одни оборачивались. Другие сидели понуро горбясь. Лошадиный шаг тряс их шкуры и соломенные волосы. Они уходили. Молча. Домой.
– Пускай уходят. Шуму от них больше, чем пользы… – пробурчал Эйнар и осёкся от быстрого, недоброго взгляда Крепа.
– Лесные они, – цокнул языком Рагдай. – Тут им как соколу в бочке. Кони, горы, холмы. Хуже всего кони.
– Ненавижу коней, – согласился Эйнар, отворачиваясь от Крепа. – Я падал два раза с лошади. На спину.
– С лошади всегда падают на спину, – буркнул Креп. – Клянусь небом.
– А Миробад этот, краснолицый? – Вишена закрылся ладонью, не то от солнечного блика, не то чтоб не видеть стреблянские спины. – Что он?
– Скоро увидят Вожну, Стоход, Стовград. – Рагдай, будто не услышав вопроса, закрыл глаза. Ему было видение: через каменные пороги Моста Русалок Стоход выносил пенные струи в степенную Вожну, перемешивал свою прозрачную, как лёд, воду с желтоватыми, илистыми потоками. На дальнем крутом берегу Вожны начинался чащобный лес. Начинался как стена. Он медленно, волнами, поднимался к линии неба: неровные пятна и полосы разномастной листвы и хвои. Эти волны жили ветром, тенями облаков, дымами. Правее, где во многих днях пути был Полтеск, небо делилось надвое: сверху ясная синь, внизу серо сизое полотно. Ливень…
Вишена поднялся так, словно за его спиной выросли три десятка воинов, отставил ногу, протянул руку, положил её на косое плечо чернокнижника:
– Рагдай, кудесник Медведь горы, хранитель книг Жизни и Смерти, принимающий звериное обличье и разящий взглядом, скажи, что ты узнал от франконского конунга?
Веки Рагдая дрогнули.
– Заклинаю тебя всеми богами Асгарда. – Вишена набычил голову. – Мы в походе уже четыре месяца. Кончается лето. Скоро льды отрежут нам дорогу домой. Мы оставили ладью, мы шли горами, мы бились и потеряли товарищей. Теперь возвращаются стребляне. Путь не кончается. Мы идём только потому, что ты говоришь нам идти. Клянусь страстью Гулльвейт, если ты обманываешь нас, я сам убью тебя.
Рагдай открыл глаза. Конунг Вишена Стреблянин отдёрнул руку. Эйнар встал за его спиной, Креп оторвал локоть от валуна и взял копьё.
– Может быть, Фарлаф или Свивельд убьют тебя раньше, если золото окажется выдумкой.
Зловеще улыбнулся кудесник:
– Тебе проще. Ты викинг. Тебя никто не ждёт на костровище. Ты ограбишь сирийцев или иудеев или захватишь рабов. Ты знаешь, как найти проводника, чтоб пройти заставы Фризии или Ломбаргии. Облившись мухоморного отвара, твои берсерки сокрушат любое королевство, если рахдонит откроет ночью ворота. Погляди на Стовова. Если он вернётся без золота в Тёмную Землю, Чагода, и Водополк, и Ятвяга насмеются над ним. Все насмеются. И руги, и дедичи его. Позор. Что он отдаст за потерянные ладьи, за убитых и калечных полтесков, бурундеев? Возьмёт три дани со стреблян и черемиси? Отдадут они три дани? Помогут ему их усмирять Ятвяга и Чагода или заберут всё своё и поделят? А сгинет он со старшей дружиной, в диких горах, сможет Бела удержать Каменную Ладогу хоть два лета? Он поверил мне. Стовов, победитель стреблян, именем которого руги пугают детей своих. Он имеет первое право убить меня, конунг.
– Я не хотел обидеть тебя, Рагдай. Хотя ты всегда безнаказанно оскорбляешь нас, – зло сказал Вишена. – Но, клянусь коварством Хильдклекк… – Он ткнул пальцем себе за спину. – Там. Там…
– Грудь всё таки тебе давит. – Кудесник отвёл взгляд от Вишены, потёр лоб.
– Слушай, конунг. Что скажу, не говори никому. Эйнар пусть уйдёт.
– Это ловушка, – дёрнулся Эйнар, закрутил головой, словно искал выход из горящего леса. – Почему?
– Что ты такое говоришь, Эйнар? – с сожалением вздохнул Рагдай. – Ловушка. Зачем предавать? Вы все помешались умом от этого золота! Когда я устану от вашего безумия, я просто уйду сквозь горы.
– Ты уже стал далёким от нас, кудесник, клянусь оком Хеймдалля, – медленно произнёс Вишена. – Почти никто не верит тебе. Скрываешься за кудесами.
– Тогда почему ты не уйдёшь, конунг? – спокойно спросил Рагдай.
– Он нарочно злит нас, Вишена, клянусь мраком Хеля! – Эйнар оскалился.
Затрубил рог. Вишена оглянулся. Стреблян больше не было. Только пыль и блёстки разорванной паутины на ветру. За валуном что то заплескалось, пискнуло.
– Крыса, – сказал Креп.
Вишена покосился на дрогнувшую осоку у подножия камня: бусины глаз, облезлая крысиная морда.
– Иди, Эйнар, скажи Фарлафу, чтоб соли Семику не давал. Пусть у франконов теперь берёт. Самим нет.
– Он нарочно это делает… Коварный, как цверг… – Эйнар развернулся и зашагал вдоль ручья по землянике, по костям, по углям костровища.
Унялся дятел. Затихла кукушка. Сыпля кусочками коры со ствола на траву, молниями пронеслись две белки. Крыса бесшумно исчезла. Шум ручья постепенно размыл топот копыт стреблянских лошадей. Слышалась флейта Бирга. Пахло жареным мясом и дымом.
– Рассказ о золоте Суй ты, конунг, слушал в три раза, – заговорил наконец Рагдай. – Теперь слушай всё сразу.
Вишена обмяк, скрестил руки на груди, выжидающе наклонил голову.
– Во Франконии, во времена Трёх королевств, королём Нейстрии был Клотар, королём Австразии – Теодобер, в Бургундии – Тьерри. Оба были Клотару двоюродными братьями. Сначала Теодобер и Тьерри у Дормеля раздавили Клотара и отобрали у него половину Нейстрии. Через десять лет Тьерри с Клотаром раздавили Австразию, захватили Кёльн и убили Теодобера. Потом Клотар отравил Тьерри, убил сына Тьерри, свою бабку Брунгильду привязал к хвосту необъезженной лошади, казнил её майордома Протадия и много знати из старых галлов. Так он стал единственным королём франков. Так кончилась война, шедшая между франкскими родами шесть десятков лет. Погибли десять франконских королей и треть всех франконцев. Потом род Клотара остался единственным и война закончилась. Но аквитанцы, нейстрийцы, австразийцы и бургунды согласились с этим, пока Клотар Железный был молод. Рейнские франки хотели иметь собственного короля. Клотар отдал им сына Дагобера. Когда, четыре лета назад, Клотар Железный умер, а королём Нейстрии, Аквитании и Бургундии должен был сделаться Харибер, второй сын Клотара, Дагобер с помощью своих австразийцев убил одних, подкупил других, обманул третьих. Младшего брата он сослал в Аквитанию и там отравил. Так Дагобер стал, как его отец, королём всех франков.
Рагдай замолчал.
– Это всё? – Вишена поднял брови.
– Нет. Не всё. Брат короля Дагобера, Хильперик, жив.
– Ну?
– Если Хильперик выйдет на свет и скажет: «Нейстрийцы, аквитанцы, бургунды, вот он я, ваш король!» – многие пойдут за ним.
– Ну?
– Снова будет большая война. Хуже той, что была. Тогда нейстрийцы были против австразийцев, бургунды против аквитанцев. Теперь же половина нейстрийцев будет против половины аквитанцев, половина бургундов против другой половины нейстрийцев, половина аквитанцев против половины рейнских франков. В общем…
– Подожди, кудесник, а при чём тут наше золото, Миробад, твоя тоска? Не пойму, клянусь Одином. – Вишена обеими руками почесал голову. – Война как война. В Страйборге тоже такое бывает. Остара я вот убил за то, что он предал конунга Гердрика Славного.
– Дагобер стал королём всех франков и привёл в Нейстрию австразийцев. Теперь рейнские франки заправляют во всех королевствах. Нейстрийцам это не нравится. Они хотели Хильперика.
Они потеряли Хильперика. Они не знают, что Хильперик жив. Они не знают, что Арбогаст, двоюродный дядя Бродульфа, наставника Хильперика, обладает богатством, на которое можно собрать такое войско, что Дагобер, даже со всеми австразийцами, бургундами, швабами, саксами и фризами, не сможет его раздавить. Они не знают, что Арбогаст идёт к Хильперику. Это золото сотрясёт все земли от Моравы до Страны Басков.
Рагдай согнулся, установил локоть на колено, положил подбородок на ладонь:
– Дагобер о золоте и Хильперике не знает. Миробад и его франки о золоте не знают. Они идут просто наказать предателя Арбогаста. Ведь он, Арбогаст, безо всяких причин оставил короля и бежит в Нейстрию.
– Хорошая… – начал Вишена.
– Сага? – перебил его вопросом Рагдай.
– Нет, – поспешно ответил Вишена. – Хорошая получается каша, много пшена, сливок, но попадаются и камешки. Они крошат зубы. Клянусь Фрейей, в нашем кулаке глаз Хеймдалля, стража богов.
– Между жерновами? – спросил Креп.
– Да! Мы между жерновами, как вошли в Одру у Шванганга, – ответил Вишена. Лицо его отобразило скорее свирепость, чем тревогу. – Стоило мне побыть больным месяц, и всё спуталось. Сенные головы, пустые тыквы, пустобрехи.
– Умерь свой язык, конунг, – сказал Рагдай так, как если бы он говорил с конём, не дающим копыто под подкову. – Слава богам, что ты не оказался вместе со своими эйнхериями у дуба, когда пленяли короля Дагобера. Это спасло нас всех.
– Не так уж велик подвиг – захватить короля без его людей, – омрачился Вишена. – Славы половина, раз отпустили его без выкупа.
– Хорошо, что ты болел. Мы получили жизнь взамен короля. И твою жизнь тоже, Вишена Стреблянин, – ухмыльнулся Рагдай.
– Боюсь я одного. – Конунг выпрямился, упёр руки в пояс. – Смерти бесславной, одинокой, пустой…
– Самой славной была бы смерть тогда, когда ты с Эйнаром, рукой, не знающей Покоя, разбудил сторожа Медведь горы, нарушив покой Матери Матерей, – усмехнулся Рагдай. – Куда уж славней: умереть, сражаясь с богами.
– Только глупец, клянусь хитростью Локи, будет сражаться с богами, – нашёлся конунг. – Это смешно. Богам достаточно сидеть и смеяться над безумным.
– Ладно, Вишена. Смотрю, ты стал прежним, – махнул рукой Рагдай. – Иди… Видно, ничто в рассказе моём не смутило тебя.
– Мне франконские распри не помеха. Мы пройдём, как верёвка через глаза форели. Если…
Вишена почесал висок.
– Если? – переспросил с интересом Рагдай.
– Если об этом золоте не узнают боги. – Вишена развёл руки. – Локи с Одином знаешь какие. Когда Локи украл ожерелье Брисингамен у Фрейи, дочери Ньерда и Скади, дочери великана Тьяцци, которого убили асы, он превратился в тюленя, этот Локи.
– Говорить ты стал больше, – заметил Креп.
– Вот. Верно. Не целился, а попал, – кивнул огорчённо Рагдай. – Не знай, кроме нас, никто о золоте, всё было бы просто. Но кроме нас многие знают. Смотри, как идёт Арбогаст: лесом, полем, вброд, не вброд. Не опасается. Словно есть над ним защита. Торопится… Монах Руперт заглядывал нам в глотки, прибегал, убегал. Потом его выкрали. Решму, странного товарина, будто убитого Стововом, видел я на Одре у Вука. Что за чёрные люди искали Крозека, убили Гура? Так много золота, а Дагобер не знает о нём. Иначе оставил бы аваров и всеми своими силами бросился в погоню. Кто сделал так, что люди со знанием не дошли до короля? Короля, знающего, что сегодня утром ел майордом Пиппин и кого затащил под полог герцог Отт. Кто это делает. Папа Григорий? Воскрешённый товарин Решма? Убийцы Чин Дэ? Сколько ещё аваров знает о золоте?
Вишена оглянулся:
– Мы убьём всех, клянусь Одином. Это наше золото.
– Хочу верить, – слабо улыбнулся Рагдай. – Во Франконии три силы будут теперь сражаться в распре: Харибер, Дагобер и конунг Вишена Стреблянин.
Креп вдруг засмеялся. Он смеялся долго, жутко. Эхо испуганно отскакивало от красных стволов сосен и косых солнечных столбов, подпирающих чёрные кроны и ослепительно синее небо. В этом смехе был как будто невероятно ускоренный рассказ о том, что с ними случится в этой негостеприимной Франконии. Рассказ о том, удастся ли им, наконец, получить золотую лоцию, где, как и когда это произойдёт, и произойдёт ли вообще, и почему им придётся плыть несколько месяцев в ту сторону, куда заходит солнце, не видя при этом никакой земли; и что будет со всеми теми, кто движется сейчас к той же цели, куда это их приведёт и вернётся ли домой хоть кто нибудь из них или нет. Любой из тех, кто в это мгновение слышал этот жуткий смех, заплатил бы любую цену, только чтобы это узнать…


Рецензии