Уход в реализм

Как бы мне ни хотелось начать этот репортаж описанием пугающе мрачного здания со скрипучими дверьми и зловещими сотрудниками, журналистский долг обязывает быть откровенным. А правда в том, что психиатрическая лечебница им. Верескова очень даже презентабельное и, не побоюсь этого слова, приятное место. По крайней мере, для гостей, не планирующих долгосрочного пребывания.

Повсюду царят чистота и яркие жизнеутверждающие тона. На лицах санитаров, врачей и даже уборщиков – приятные улыбки, не отталкивающие, впрочем, каким-то неадекватным в своей неуместности оптимизмом. Улыбки именно что сдержанные и вежливые. Искренние именно постольку, поскольку выказывают в людях воспитанность и благонравие, а не пытаются тебя задобрить. Но я отвлекся. Целью моего приезда был разговор с конкретным постояльцем этого современного учреждения. Встреча была заранее согласована с руководством, и на всем этапе ее приготовления мне не пришлось столкнуться с какими-либо препятствиями, несмотря на, скажем так, «чувствительность» случая. Дело в том, что беседа намечалась не с кем-то, а с прогремевшим на полстраны Алексеем Звоновым.

Вы все наверняка что-то, да слышали о нем. А если нет, предлагаю краткое «резюме» связанных с ним событий. До 35 лет Алексей был никому не известен, как и почти каждый из нас. Обыкновенный обыватель, работавший архивистом (специалистом электронного учета документов, но мне нравится «архивист») в бизнес-компании GargantuaSystems. В свободное от службы время предпочитал уединенный досуг, семьи как таковой нет. Многие бы сказали, что именно это и послужило причиной «нервного срыва», как окрестили инцидент в заголовках таблоидов. На деле моя беседа с ним вскрыла куда более пугающие обстоятельства происшествия.

Итак, если вы помните: два месяца назад по центру города бегал обнаженный сумасшедший и кричал, что «мы все по ошибке оказались здесь» (под «здесь» подразумевалась, очевидно, вся окружающая действительность). Он был измазан в крови – впоследствии экспертиза выявила, что ему она и принадлежала. Субъектом же этим оказался Алексей. В целом, нельзя сказать, что в появлении неадекватного персонажа в центре мегаполиса есть что-то необычное. Собственно, в тот момент так никто и не подумал. Подобная история прошла бы не замеченной большинством СМИ, и только лишь очевидцы смогли бы вспомнить о ней за выпивкой с друзьями как-то вечером, да и то вряд ли. Если бы не одно обстоятельство. В процессе беготни голышом Звонов назвал имена нескольких официальных правительственных лиц высшего звена, замешанных в крупном коррупционном скандале. Опять-таки, ничего удивительного. Но суть в том, что о скандале стало известно только спустя два дня, а упомянутые лица (следствие еще идет, так что от греха не будем припоминать подробностей) доселе были столь непогрешимыми и с такой чистейшей репутацией, что казалось, никакая грязь к ним в принципе не липнет. Но я вновь отвлекся, ведь предмет нашего разговора лежал совсем в другой плоскости.

И вот меня препроводили в кабинет для встреч – сам я ожидал оказаться в палате (да и для пущего драматизма материала это бы сыграло на руку). Несколько минут я был один: персонал дал мне время подготовить необходимые для интервью инструменты и собраться с мыслями, отправившись за больным. Не стану скрывать, что сердце мое прямо-таки колотилось в предвкушении. Тема предстоящего интервью захватывала дух – природа странного безумия Звонова. «Странным» его окрестили специалисты, бывшие в центре внимания ввиду знаменитости пациента. Изначально вопросы к нему были довольно простыми: как он узнал о коррупционном скандале и его фигурантах раньше всех остальных и что побудило его носиться по центру в чем мать родила? Но первые же ответы дебошира быстро отвадили политических обозревателей и охотников за всем актуальным и «острым». Более того, Алексей как будто и не помнил самой «громкой» части своего выступления: в смысле той, что взбудоражила активных граждан и власти. Вместо этого он настаивал на глубокой вторичности и бренности всего, о чем мы привыкли переживать. И речи его, по мнению большинства, стали больно уж «эзотерическими». Иначе говоря, общественность решила, что человек просто набивает себе дешевую славу эпатажным поведением, а со скандалом он всего лишь попал пальцем в небо.

Однако среди культурной интеллигенции начало бытовать иное мнение: названные имена были отнюдь не случайными, а не говорил он о них больше, потому что его запугали. Такая точка зрения тоже в скором времени продемонстрировала свою несостоятельность, так как Звонов несколько раз пытался свести счеты с жизнью, находясь под стражей. Сначала органов, затем – врачей. Следовательно, смерти он не боялся. И одно за другим вышло так, что судьба его, отделившись от пертурбаций во властных структурах, стала отдельным сюжетом, попавшим в тренды. Тысячи и даже миллионы хотели знать, что с ним происходит. Вскоре врачи огласили предварительный диагноз: «параноидная шизофрения». Независимые же эксперты быстро разнесли этот вердикт в пух и прах. Недолгое время спустя набрала популярность петиция, требующая для Звонова особого ухода и грамотного медицинского освидетельствования. Таким образом, обыкновенный житель столицы, пробежавшийся по центру голым и разбередивший и без того страдающую политическую стабильность, оказался в защитном коконе общественного мнения. И мне повезло стать тем избранным, который должен был как-то пролить свет на ситуацию. А именно: в каких условиях содержится больной, больной ли он вообще, чего больше во всей этой катавасии – безумия или скандальности? Последовавший диалог привел меня в ступор и погрузил в глубокую задумчивость, обманув все мыслимые и немыслимые ожидания.

Через несколько минут уединения дверь открылась и вошел Алексей Звонов в сопровождении санитаров. Последние тактично не стали задерживаться и удалились. Мужчина посмотрел на меня изучающе, взгляд пронизывал. Несмотря на профессиональную выдержку, я не смог его выдержать и опустил глаза на блокнот, взявшись за ручку.

Я: Кхм… Здравствуйте, Алексей, я… меня зовут…

Алексей Звонов: Не утруждайтесь, я все равно не запомню, но очень приятно. (улыбается)

Я (с усмешкой, немного расслабившись): Что ж, вы не церемонитесь, оно, пожалуй, и к лучшему.

А.З.:…

Я: Что ж, для начала хотел бы спросить вас…

А.З.: Позвольте вас прервать.

С этого момента моя роль в интервью практически свелась на нет.

А.З.: Понимаю, что это не очень вежливо, но искренне сомневаюсь, что вы будете задавать те вопросы, какие следует. Тем более что вы, как я понимаю, пришли сюда, чтобы узнать природу моего безумия, не так ли?

Я (прочистив горло): Вы правы, и я не имею ничего против.

А.З.: Благодарю. Постараюсь быть кратким. Видите ли, я хотел начать с того, что был неправ, когда говорил то, что говорил в тот день.

Я: Вы о политиках?

А.З.: Совсем не о них, хоть и знаю, что это основная причина повышенного внимания к моей персоне. Касательно них могу лишь сказать, что неправота относится к другому. Неспроста, когда люди опрашивали меня после, мои слова отталкивали их. У меня было время подумать, и я понял, что не должен был пытаться пробудить кого-то и, скажем так, обобщать.

Я: Извините. Вы имеете в виду слова об ошибке?

А.З.: Именно. Дело в том, что то, что я понял о себе, необязательно касается всех. Более того, это как раз такой род заблуждений, от которого я очнулся сам. Понимаю, что звучу немного сумбурно, поэтому расскажу сначала.

Я молча кивнул и приготовился записывать.

А.З.: Все началось с обычной паранойи. Эмоциональное перегорание, стресс от затянувшейся повседневной рутины. Одним вечером я вышел из офиса, по обыкновению заработавшись, и вдруг понял, что меня преследуют. Они выглядели странно для столь позднего времени суток, и у них в руках были папки. Обычные голубоватые офисные папки для файлов. Одинаковые у всех троих. Адреналин в крови подскочил, я ускорился, чтобы побыстрее добраться до машины. Как часто бывает в фильмах, я споткнулся и выронил то, что держал в руках. И только когда стоял на карачках в луже, трясущимися руками собирая документы (взятое «домашнее задание»), сообразил, что передо мной такая же точно папка, что и у «преследователей». Здравый смысл поборол панику, и я обнаружил, что был один. Позже дома до меня дошло, что спровоцировало приступ. Разгребая корпоративные бумаги, я случайно раскрыл гостайну. Первые несколько часов, проведенных взаперти, меня съедал ужас перед структурами, власть имущими, «большим братом». Я пытался напиться до беспамятства и, как водится, отравился. В какой-то момент пьяного угара я что-то разбил и по неосторожности получил несколько глубоких, но не смертельных порезов. Следующую ночь и наступившее за ней утро я провел в обнимку с унитазом. И вот истощенный, в крови, дерьме и блевотине, я прозрел. Наступил этот зыбкий и довольно редкий момент кристальной ясности: я задался вопросом «почему я так переживаю? из-за чего?» Этот вопрос вылился в следующий – что формирует мою реальность? Люди, которых я знаю? Работа, которую делаю? Места, которые видел? Институты, которые привык принимать как данность? Книги, что успел прочесть? Музыка, которую слушал? Я не смог ответить. Мне стало холодно. Холод был не физическим, не от страха или одиночества. Он был от тотальной неуютности, если вы можете понять. И я осознал, что была она почти всегда.

Я: Может, вам просто не доводилось слушать хорошую музыку?

А.З. (смеется): Боюсь, дело не в этом. Я стал мучительно зарываться в память в поисках этого потерянного уюта. Тогда вспомнился момент из раннего детства. Качели, лучи солнца, прохладный ветерок в жару. Мгновения минимального давления. Когда миру было на меня наплевать, когда я мог быть где угодно и кем угодно. Ты чувствуешь себя хорошо, даже не подозревая, что это период максимальной уязвимости.

Слушая его, я заметил, что помещение погрузилось в полумрак и стало прохладно. Между тем он продолжал.

А.З.: Понимаете, меня осенило, что я попал в плен чужеродной действительности в пору невинности и доверчивости. Это только кажется, что мир тебя не трогает, пока ты мал и хрупок. На самом деле он сразу же начинает ломать тебя. Как журналисту вам это известно лучше, чем мне. Кому-то везет больше, кому-то меньше. Но необязательно надо оказаться в руках злых людей или попасть на растерзание уродам, чтобы быть сломленным. Нас всех ломает чаще всего незаметно, в час по чайной ложке. Чем больше я заворачивался в поток этих мыслей, тем тяжелее мне становилось. В итоге я сорвался и выбежал на улицу, как был. Результат вы знаете.

Я: Но вы, кажется, сказали, что кое-что поняли за последнее время. Осознали, что заблуждались насчет всеобщности этой… истины?

А.З. (молчит несколько секунд, смотрит мне в глаза и продолжает): Да. Понимаете, я ведь правда сумасшедший. Здесь я безумен. Я не могу более быть частью этого… общества, пространства, реальности. Просто подумайте об идее из области научной фантастики о параллельных мирах и прочем. Представьте себе, что «порталы», «тропы» или «кротовые норы» не такие, какими мы привыкли их представлять. Что «переходы» происходят не за счет луча в небе или атмосферной воронки. Они случаются внутри. Мы осуществляем их сознательно, не подозревая об этом. Нет никаких церберов, контролеров, демонов. Есть только бесконечная пучина, лабиринт отчаяния. Русская рулетка. Тут-там, тут-там. Я очутился в обывательском рабстве, но не в том смысле, что недоволен своей работой или «уровнем жизни». Ничто никогда по-настоящему не пронимает и не пронимало меня. Именно это понимание позволило мне опомниться. Присущий каждому человеку эгоцентризм заставляет нас проповедовать свои идеи и догадки как истины в последней инстанции. Оттого социум губителен для всякой истины и духовности. Системность противоположна правде. Но это уже другая история.

Установилось молчание. Я смотрел на оратора в ожидании продолжения, но он, похоже, закончил.

Я: То есть вы поняли, что это только про вас?

А.З.: Возможно и нет. Мне не дано знать. Поэтому я хотел поговорить с вами. Я не вправе диктовать кому-либо, что реально, а что нет, что ошибочно, что правильно. Никто не в праве. Все, что я хочу сказать: не упускайте своих детей, не упускайте самих себя. Слушайте интуицию, слушайте свое сердце.

Прежде чем я успел что-либо ответить или сообразить, он кинулся через стол, отчего я по инерции отпрыгнул. Алексей взял мою ручку и вонзил себе в горло под подбородок. От неожиданности я вскрикнул, тут же дверь открылась, ворвались санитары и утащили его. Как я узнал впоследствии, он выжил. С трудом, но выкарабкался. Только больше ни с кем не разговаривает, а от кровати его уже не отвязывают. На моей любимой голубой рубашке осталось невыводимое пятно крови, рабочую ручку, с которой я не расставался с института, пришлось выкинуть. Итак, безумен ли Звонов? Вынужден признать, что да. Но был ли он неправ? Тут я затрудняюсь ответить.

К слову, я покопался в его прошлом и не нашел никаких признаков, явных или скрытых, тяжелого детства. Ни насилия в семье, ни похищений или издевательств за ее пределами. Обычный ребенок, ставший образованным активным членом общества, исправно выполнявшим свои обязанности. Может быть, его сломил случайно открытый секрет, но, откровенно говоря, я в это не верю. А что у нас еще есть, кроме веры? Веры в то, что мы на своем месте, что мы дома. Что все идет как надо.

Когда я покинул клинику, уже не казавшуюся такой радужной, вышел на улицу и вдохнул полной грудью, надел наушники и запустил Ob-La-Di, Ob-La-Da. Из-за облака выглянуло солнце, и мне показалось, что я был на холоде всю жизнь и впервые ощутил тепло. Благодарить мне за это некого, кроме как Звонова. Спросите себя, уютно ли вам там, где вы есть.