Опять иду в первый класс. 3

     Безотцовщина приучила меня решать самостоятельно все возникающие проблемы. В конце августа 1948 года я решил пойти в ближайшую школу. Надо было записаться, получить учебники. Хорошо помню наказ мамы: «В Ленинабаде ты учился в таджикской школе. Что же теперь в Джамбуле тебе учиться в казахской школе? Нет. Иди в русскую школу. Учись только на русском языке. Они везде есть». Ближайшая школа имени М. Горького располагалась на улице Советской, которую многие называли Союз-Кошчи. Она находилась в двух кварталах от нашего дома.

     На улице Советской запись в школу велась у самых ворот, перед входом во двор школы. Стоял стол, за которым сидела женщина и записывала учеников. Не знаю, почему у меня не было никаких документов: ни метрики, ни табели из прежней школы. Я не имел даже понятия о таких вещах. А бабушка – тем более. Я даже не знаю, умела ли она читать и писать. Никогда не видел её за этим занятием. И мама ничего не сказала, ничего не дала, чтобы предъявить что-то, чтобы попасть в школу. Женщина спросила, кто я по национальности. Когда я ответил, что узбек, она сказала, что мне надо идти в школу имени Ахунбабаева, где учатся на узбекском языке. Я ответил, что уже учился на таджикском языке, закончил первый класс, что мама наказала учится только в русской школе. Однако она снова отказалась записать меня в школу. Меня не записывали не только во второй класс, но даже не хотели принимать вообще в эту школу. Я стал просить записать хотя бы в первый класс. Так я приходил три дня подряд, плакал, просил, пока наконец меня не записали. Но только в первый класс. Я был и этому рад: выполнил наказ матери.

     Первого сентября на линейке все первоклассники стояли в шеренге. Вдруг мужчина, как оказалось это был директор школы, стал выводить из шеренги всех, кто не был похож на русских. Не вывели только корейцев и китайцев: разрез глаз, черты лица не были похожи на узбеков и казахов.  Нас вывели человек двадцать. Директор сказал, что всех нас отправляют в казахскую или узбекскую школу, чтобы учились на родном языке. Недалеко от меня стоял мальчик, который заплакал и сказал, что он татарин и не знает ни казахского, ни узбекского языка. Его вывели из нашей группы. Решили оставить в этой школе.

     Не знаю почему, но меня вдруг обуял страх, что я не выполню наказ мамы. Надо во что бы то ни стало добиться, чтобы меня оставили в русской школе. Проявил решительность.  Я поднял и руку и закричал: «Мама сказала, чтобы я учился на русском языке. Я не могу её ослушаться. Я никуда не пойду. Я уже учился, умею читать и писать». Я выскочил из общей шеренги и встал рядом с татарином. Директор удивился, подошел ко мне.  Посмотрел на меня, протянул книжку под названием «Родная речь», раскрыл её и сказал: «Читай!» Буквы в таджикском и русском языке оказались одинаковыми. Текст назывался «Первый ученик», о Ленине. Я быстро прочитал первый абзац. И меня, и мальчика-татарина оставили, а всех остальных отправили в школу имени Ахунбабаева. Только много лет спустя я узнал, что был приказ обучать всех на родном языке.

     Хорошо помню, какие чувства мною владели в первые три года учёбы в школе имени М. Горького. Сейчас не помню, как я учился, какие оценки получал. Володя Шугайлов, мой одноклассник, в своих воспоминаниях пишет, что по велению учительницы, Марии Павловны Ворониной, мне поручали проверку домашних заданий учеников до начала урока. Я не помню такого. Но вполне это могло быть: я же закончил первый класс на таджикском языке. Мне были знакомы буквы, умел уже быстро читать, выполнять задания по арифметике на все четыре действия. Я не испытывал никаких трудностей в учёбе. Да и по возрасту я был старше многих своих одноклассников, хотя физически я не очень выделялся. Был как все, даже ниже ростом. Когда выстраивались на физкультуру по росту, то я был где-то в середине.

     Впервые бабушка стала приучать меня к выполнению несложных дел по домашнему хозяйству. Они (дела) зависели от времени года. В летний период каждый день утром и перед вечером я должен был подметать и поливать двор, чтобы было прохладно. Это было несложно, так как вода текла рядом в арыке. В саду я должен был собирать падалицу. Затем нарезать из них узкие, не очень толстые дольки. Эти дольки разложить на подносе и вынести сушить на крышу дома или сарая. Из сушенных долек яблок, груш, слив бабушка варила не только компот, но заправляла какой-нибудь суп. Чаще мы просто ели сушенные плоды за чаем или в ужин. Это было наше лакомство.

     Самой трудоёмкой работой была заготовка топлива на зиму. Самым неприятным делом для меня был сбор помёта животных – лошадей и коров. Иногда находил уже высохший навоз. Это было удачей. Из помёта, из навоза, смешивая его с сухой травой, готовили особый компост, чтобы приготовить кизяк – этот восточный, азиатский уголь животного происхождения. Кизяк в виде лепёшки сушили на солнце, а затем зимой использовался в печи для обогрева и приготовления пищи. За этим навозом я ходил по улицам с ведром. Собирал, наполнял ведро, приносил домой во двор, собирая кучу. Мокрый навоз в ведре был для меня тяжеловат. Меняя руку, я нёс его. Иногда приходилось нести километра два-три, пока мог заполнить ведро навозом. И снова шел на улицу, по которой гнали животных на скотный базар. Самым удачным днём для сбора навоза были базарный день, воскресенье. 
 
     А ещё я собирал сухие ветви деревьев. Ходил вдоль улиц, осматривал деревья. У старых пирамидальных тополей чаще можно был увидеть высохшие ветки. Я залезал на дерево и ручной пилой, ножовкой спиливал сухие ветви. Собирал вязанку таких ветвей и возвращался домой. Иногда нам с бабушкой родственники привозили стволы деревьев. Некоторые стволы были толстыми, и бабушка просила придерживать один конец длинной пилы – за другой конец она тянула. Я не мог ей особенно помочь. У меня сил не хватало. Лишь где-то через год я мог на деле помочь бабушке пилить стволы деревьев. Затем наступал самый приятный для меня момент: колоть распиленные части деревьев на полено. Для меня было большим удовольствием: одним ударом топора расколоть кусок распиленного ствола. Заготовленные поленья я собирал и расставлял на полке токчи в проходной комнате или в сарае.

     Копать землю огорода весной тоже было нелегко. Я всем своим худосочным телом и ногой давил на штыковую лопату, чтобы достичь нужной глубины. Главное – поймать момент копки, когда земля просохла, но не совсем затвердела, чтобы лопату можно было более или мене свободно вонзить в землю. Картошку, тыкву, помидоры, лук мы сажали с бабушкой вместе.

   Продолжение:http://www.proza.ru/2019/07/12/1661