Господин Хороший

Мягкое весеннее утро. Солнце выплывало из-за еще размытого горизонта, который не смог проснуться вовремя. Сладко зевая, он делил облака и чистил светлое небо. Назойливые лучи света пронизывали бетонные многоэтажки, будя спящий город. Еще минута, и повсюду уже стоял привычный гул машин, по улицам спешно перебирали ногами люди. Казалось бы, мгновения назад они были не лучше сонных мух, но сейчас уже готовы работать; на их лицах не было ни единого намека на сонливость и усталость. Все, что уродовало их, - раздражающее солнечное сияние, не дающее ни секунды покоя. Было ощущение, что это не весна вовсе, а ужасно-знойное лето, когда даже стенам тяжело дышать.
Пока небеса наблюдали за движением тысяч проспектов, зоркий, пылающий самым ярким огнем глаз заметил одно небольшое окно, за которым скрывалась темнота. Прищурившись, он бросил туда несколько копий, пытаясь сразить остатки ночи. Разрывая плотный от духоты воздух, они вонзились в пыльное, давно немытое стекло, отчего чуть ли не разбилось; его словно хрустальные осколки, отражая яростный свет солнечного костра, что, страстно и злобно хихикая на небесах, подчинял воле дня невольные, спящие точки. И вот, последняя точка, лежавшая на кровати в то время, когда все уже были на работе, словно чернильная клякса, стекла вниз, на горячий пол, при этом разразился, подобно грому, такой треск, будто вся мебель в квартире разом перевернулась и упала вместе с этой точкой или, вернее сказать, кляксой. Высь наконец успокоилась и отпустила бедного человечка. Сон ушел.
Очнувшись, человечек, с трудом подняв правую руку, с усилием протер ладонью лицо, казавшееся смазливым и мутным после странствия в неведомые дали, после чего бросил ее обратно. Потупив мыльными глазами в уложенные доски еще какое-то время, мужчина, превозмогая, приподнялся, встал на колени, словно перед Господом Богом, а затем полностью распрямил тощие, не очень длинные ноги. Пока он потягивался и разминал руки, внезапно обнаружил на себе рубашку, тонкие черные брюки со старым кожаным ремнем и нечищеные кроссовки. Сказать, что это его удивило, — ничего не сказать: глаза мгновенно очистились и расширились до размера Луны. Подивившись своим видом, он двинулся к кухне, попутно путаясь в ногах и пытаясь до конца очнуться после чудных снов. На холмистом лбу читалась глубокая задумчивость. О чем же они были?
Как мужчина шатался по квартире, так же мысли прокатывались из левой части головы в правую, раскачивая ее. Тем не менее, ему как-то удалось достаточно быстро заварить себе чай и практически залпом выпить его, даже не почувствовав жара в горле. В рассеянном пробудился боевой настрой; человек метнулся к двери, пробираясь через разбросанные на полу и на красном ковре банки и окурки, сквозь узкий коридор, обвязал вокруг себя ветровку и… понял, что забыл ключи. Гордо развязав рукава, он устремил свой уверенный взор в сторону тумбочки, стоящей в нескольких метрах от него, в гостиной, между дверьми в две комнаты, и, споткнувшись о приподнятый край ковра, упал, ударившись длинным носом. Ему, то есть носу, повезло: обошлось лишь непродолжительной ноющей болью, которую хозяин пытался всячески заткнуть пальцами. Оправившись, он все-таки дошел до тумбочки и взял ключи. Через две минуты он был на улице.
По проспектам он шел легкой, весенней походкой сквозь людей с грубой от солнечного света кожей. Их было меньше, чем пару часов назад. Они все кривились и морщились, но продолжали идти как ни в чем не бывало. Нашему герою казалось, что для них никого не существовало вокруг: были только они, асфальт под ногами и работа, правда, где-то далеко. Сам же мужчина после столь страшных размышлений с долей гордости вздернул голову и, уже не обращая внимания на окружение, с чуть большей скоростью двинулся дальше.
Неспешно прошел час. Мужчина вошел в обыкновенное кирпичное здание, более походившее на хрущевку, чем на скромную контору, которым оно являлось, и уж тем более офис. Самодовольно развязав ветровку и повесив ее на вешалку в местной раздевалке, закрытой на одну лишь дверь, от которой, правда, осталась лишь нижняя половина, господин, спустя пять минут после прихода поздоровавшись с стоявшей у полукруглого стола скрючившейся, но кое-как улыбающейся барышней, выполнявшей здесь роль охраны, зашагал в сторону своего кабинета.
Сам, так сказать, офис ничем не отличался от обычных офисов, разве что был слегка попроще: все представительство умещалось на одной лишь части первого этажа дома; вход был узким и после поворота направо сразу впадал в узкий коридор, с боку которого и размещалась раздевалка, огражденная старым деревянно-металлическим забором, будто исцарапанный голодными и обозленными тиграми; напротив нее, чуть дальше ресепшена, тянулся еще более узкий коридор с бледно-синими стенами, как в больнице, и освещенный слабым белым светом нескольких вытянутых ламп; за редкими дверьми, вкрапленными в эти стены, и сидели работники.
Дойдя до двери №16, мужчина понял, что… забыл ключи. Немного покачав головой, слегка раздраженный случившимся конфузом, он вернулся к все той же барышне за столом.
— От шестнадцатого, пожалуйста… — уставшим, словно после суток на заводе, голосом протянул мужчина лет двадцати трех.
— Ми-ну-точ-ку! — по слогам произнесла женщина, скривив свою физиономию и покрутив указательным пальцем. — Вы, позвольте, когда долг вернете?
— Марь Петровна, что Вы такое говорите? — промямлил он, подобно пьяному, все сильнее наклоняя корпус с каждым словом.
— А как же! Да вот как неделю уж назад Вы взяли у меня сто рублев на водочку, дык и не вернули до сих пор!
— Не водочку, а водичку, попрошу… — мужчина уподобился пьянице.
— Да хоть на соляру! — в ее голосе слышались попытки отчитать нахала. — Чтоб деньги были у меня сегодня!
— Марь Петровна…
— До вечера!
— Марь Петровна…
— Нужно на что-то хлеб покупать.
— Э-э-э…
— А то уже в холодильнике ничего нет.
— Марья Петрововна…
— Жить-то надо как-то.
— Послушайте, женщина, — с особым артистизмом произнес он последнее слово.
— А знаете что! Давайте мне деньги, а я вам ключ!
— Да ты ошалела, шоль? — он в ту же секунду образумился и будто протрезвел.
— Что Вы сказали? — она удивленно повернулась в его сторону.
— Я говорю, ошалела, — мужчина снова стал похож на человека, который выпил пару стопок. Барышня нахмурилась и хотела промямлить какое-то страшное оскорбление в адрес молодого человека, но тот ее опередил. — Да какие тебе деньги-то, а?
— Да такие! Сто рублей! — она гордо задрала голову вверх.
— Решаются рабочие вопросы! О каких деньгах может идти речь?
— Деньги – тоже вопрос рабочий. Дык согласны?
Мужчина только-только приготовился к тому, чтобы мужественно, гордо и уверенно треснуть по столу своим хрупким, но сильно сжатым кулаком настолько, что кости, казалось, вот-вот вылезут из-под кожи, и со всей душей и самой яркой искренностью сказать все, что думает об этой неуклюжей, огромной, надоедливой и раздражающей барышне, как возле ресепшена будто специально в самый подходящий момент появился какой-то молодой человек.
— У нас совет рабочих. Где Вас черт носит?! — обратился он к борцу за справедливость. Мужчине ничего не осталось, кроме как со скрипящем сердцем бросить спор и пойти в кабинет. Без ключей.
Оба сотрудника ушли в конец коридора. Женщина, скорчив довольную рожу и на секунду расставив руки в боки, ехидным взглядом провожала ничтожного и никчемного человечишко, что так и не смогло противопоставить ее железобетонным аргументам хоть что-то.
Бледный коридор словно стал уже и вытянулся. Две фигуры шли уверенно, быстро перемещая стальные стопы. Голубовато-серые глаза того молодого человека были мутными и так же мутно и немо что-то говорили. И в этой густой пелене дымными нитями рисовались тихие узоры того, что видел в конце холодного тоннеля. Он будто был не в себе, в прямом смысле этих слов. Мужчина же, минуту назад споривший с кем-то, уткнулся в лакированный деревянный пол. Слегка пошатываясь, бормотал себе под нос воодушевляющие речи, которые сам не мог разобрать. Оба, так или иначе, знать не знали, что случится через пару минут.
Дверь в зал, который скорее напоминал небольшое учебное помещение с длинным овальным столом и белой доской, больничными стенами, высокомерно распахнулась. Все работники уже давно выстроились в ряд. Как только они увидели руководителя, мигом приподняли головы и напряглись так, что пот стал проступать с гораздо большей интенсивностью. Под благовонным водопадом прополз последний, опоздавший сотрудник. Директор, коим был тот молодой человек с голубовато-серыми глазами, чей взгляд чудесным образом стал чище воды, принялся отчитывать.
— Кто мы? — крикнул он, страшно надрывая горло. Эхо будто разлетелось по всему городу, весь офис превратился в город на секунду.
— Раб…
— Кто мы?!
— Сотрудники филиала «Сад вишней и крыжовников & Co.»! — во весь голос проорал ровный строй.
— Значит, — он начал идти в сторону стола, где лежала папка с одним единственным выпирающим из нее листом бумаги; чем ближе к столу ступала его нога, тем быстрее она подходила к папке, тем сильнее папка притягивала ее, — значит… Блюшкин?
— Ты вчера сожрал все сладкое! Кто тебе позволил подходить к этому столу?! — последние слова он произнес с особым напором.
— Товари…
— Э-э-э, не-е-е-т! Директор я! Ди-рек-тор! Андерстенд? — его физиономия скорчилась совершенно необъяснимым способом, хотя самому директору казалось, что он представился частью английской интеллигенции былых веков.
— Господин директор, я ведь помню, что по будням в 12 можно брать со стола еду. Это – право на обед…
— Да какой там, право на обед! — снова перебил его интеллигент. — Ты коробку-то видел хоть?
— Да, господин директор.
— Хорошо на нее посмотрел? — каждая следующая фраза становилась все более едкой и до боли надменной, настолько, что сам директор еле сдерживал всю бурю эмоций, что неровными складками вихрилась на его сморщенном лице, которое должно было вот-вот взорваться.
— Да-а, господин директор.
— Очень хорошо посмотрел?
— Так точно, господин директор.
— Тогда почему ты сожрал все конфеты, которые в ней были, если на этой картонке несчастной, — директор хотел сплюнуть, уже успел наклониться, но остановился, — жирными, нет, жирнющими буквами было написано: «РЕЗИНА! НЕ ЕСТЬ!»
— Так там же было написано «РЕЗИНА! НЕ ЗДЕСЬ!», тов… господин директор. А Вы же мне сами утром сказали, мол, «поди-ка за резиной, ее там привезут скоро». Что за резина, я так и не понял…
— Быдло ты необразованное! Э-э-э-х! — протянул он с народной легкостью. — Что с вас, олухов, взять…
— Силу с нас взять…
— Разговорчики! — мужчина на секунду сменил тон на генеральский, после чего он сам по себе стал мягче и писклявее.
— Что же еще…
— Так, господин хороший!..
— Я! — из строя вперед вышел мужчина в рубашке, тонких черных брюках и нечищеных кроссовках.
— Да не ты…
Господин Хороший вернулся в строй.
— А знаешь, что… — продолжил директор. — Давай-ка штраф!
— Господин директор, Вам заняться нечем?
— Так, цыц! Что ты там вякаешь! Я — руководитель предприятия, и мне решать, кого и сколько штрафовать…
— И ни за что тоже решать… — чуть ли не мысленно пробубнил рабочий.
— Во! Точно штраф! — он, потряся болтающейся и еле держащимся указательным пальцем, стараясь не то угрожать, не то просто обветрить небольшую царапинку на нем, быстро пошел к столу и начал активно перебирать руками в пулей выдвинутом ящике, судорожно ища что-то крайне важное. Ящик вылетел так быстро, что чуть не заехал в пылающую физиономию директора. — Та-а-а-кс, — с довольной, опухшей, красной рожей протянул мужчина, достав небольшой лист бумаги для расписок и найдя несчастную ручку в ящике. — Оскорбления, докучательство, та-а-ак, — бормотал он себе под нос, внося причины в штраф. — Ох-ох-о-о, — его улыбка растянулась так, что сейчас же должна была разорвать голову; удивленная, она резко стала гордой, а потом сразу же довольной, и снова гордой, — да тут нехило так набирается, господин хороший…
— Я! — из строя вышел вперед тот же мужчина, что и в прошлый раз.
— Да не… Так, Господин Хороший! — на него в замешательстве переключился директор.
— Я!
— Да понял я, что ты. Распишись-ка вот здесь, — он подозвал его к себе и ткнул пальцем в место для подписи, по-королевски выставив кисть, будто желал, чтобы ее немедленно поцеловали. Господин замешкался. Его глаза быстро пробегали весь кабинет, от пола до потолка, ни секунды не оставаясь на месте, но сам Хороший стоял на месте, чуть выпятив грудь.
— Господин Хороший?.. — он с легким недоумением и недовольством медленно под наклоном повернул голову в его сторону, не отрывая пальца от расписки.
Молчание.
— Господин Хороший!
— Я!
— Распишись! Здесь! — директор еще раз ткнул пальцем в лист, на этот раз сильнее.
— Почему я, господин директор?
— Потому что я…
— Есть еще рабочие, господин директор!
— Тих…
— Есть высокопоставленные люди, господин директор!
— Так, господин хороший!
— Я!
Директор вскочил из-за стола.
— Вон из кабинета!
Вдруг на пол с резким звоном, разрезающим уши, грохнулось что-то металлическое. Весь строй краем глаза увидел там круглую железную нить, скрученную в несколько оборотов, к которой было прицеплено несколько вытянутых предметов. Немного погодя в помутневшей от испорченного зрения картинке проявился дубовый брелок, на котором что-то было выжжено. Интригующее послание крайне походило на две цифры.
Директор продолжал стоять, тяжело и злостно поглощая воздух, чуть сгорбившись, указывая своей едва трясущейся правой рукой на стену. Спустя минуту он был в замешательстве: его голова болталась так же, как и указательный палец на ветру. Он с недоумением сначала посмотрел на строй, потом на каждого из сотрудников, потом на их глаза, и по направлению их взгляда проскользил вниз.
На полу лежали ключи.
Время в зале легло замертво.
Взор строя пренебрежительно сразил директора.
Глаза директора вылезли на лоб.
Хороший стоял совершенно спокойно, без гордости и страха. На его слегка мутных голубоватых зрачках тонкой нитью тянулось сострадание и умиротворение.
— Эх, господин хороший, — сказал он, слегка кивая головой, — свежо придание, а верится… с трудом?

Теплой летней тенью ползла полночь. На темном, невероятно чистом небе тихо серебрилась полная луна. Улицы города заполнялись светом фонарных столбов. На них — ни одного. Пустые проспекты, тихий воздух, одинокое лесное кольцо, скручивающее бетонный капкан. Звезды уснули вместе с людьми. И в этот редкий час только и слышно, как дышат деревья в унисон скромной траве, чудом оставшейся нетронутой. И, укутываясь этим дыханием, весь город засыпал.
Мягкое весеннее утро. Солнце выплывало из-за еще размытого горизонта, который не смог проснуться вовремя. Все те же назойливые лучи, озаряющие людей, те же огненные копья, та же работа, тот же новый рассвет. Кривые физиономии, бегущие по трещащим и удушенным улочкам, которые, морщась спросонья, выглядели так, будто там, впереди, где-то за дальней полосой, что-то есть. И их носители чувствовали… знали, это что-то будет сотворено ими.