А. Аврутин. Рецензия

Книга называется «Трава и дождь». Название менее оригинально, чем сами стихи. И дело не только в том, что они без рифмы, то есть написаны верлибром. Оригинальность – в образе мышления молодого автора, в том, как он воспринимает известные, всем понятия, явления, вещи.
Ещё Гёте в своих «Максимах и рефлексиях» говорил: «Оригинальнейшие писатели… оригинальны не потому, что они преподносят нам что-то новое, а потому, что они умеют говорить о вещах так, как будто это никогда не было сказано раньше». Это целиком относится и к стихам Валерия Липневича.
Нужно обладать поэтической зоркостью, чтобы так, например, сказать о приходе весны:
Выворачивает март
твой белый полушубок,
зима,
грязным мехом наружу.
Или о бабочке, проснувшейся в зимний день и обреченно застывшей на оконном стекле:
Она из красно-желтого листа,
 обведенного черным.
Будто в траурной рамке
девичья фотография осени.
В аннотации к сборнику говорится, что лирический герой молодого поэта пристально вглядывается в мир, настойчиво осмысливает его противоречия. Действительно, порой автору удается нащупать нить, связующую сложные земные проявления:
Закон рождения
и закон смерти.
И только жизнь
на мгновенье
примиряющая их.
Герой В. Липневича обнаруживает, например, что лето – это не только пора, когда дожди выдаиваются в зелёный подойник лугов, а солнце «как раздавленная ягода на выгоревшей рубахе», но и время, когда вступает в свои права «зрелость колоса», когда начинаешь замечать, что «недели, как радуги, летят над жизнью». Но рядом с этими строками в сборнике немало и таких, где автор терпит неудачу. Ведь не всерьез же воспринимать умозаключение:
Мы любим леность
для того, чтобы еще больше любить
мускулистое счастье дела.
Или: «…Закон мужчины и закон женщины. И только любовь, ослепляющая их…»  Здесь каждая строка вызывает желание возразить. Что это за мужские и женские законы? И почему любовь ослепляет их (если верить стилистике автора, речь опять же идёт не о людях, а о законах) лишь на мгновенье? Ведь в другом стихотворении поэт с горячностью, впрочем, такой же спорной, доказывает прямо противоположное: «После каждой звезды – земля, после каждой любви – семья…»
Конечно, неудачный верлибр критиковать легко. Но давайте все же попытаемся разобраться в причинах относительных неудач одаренного поэта. Думается, что одна из них кроется в том, что мир, получивший отражение в творчестве В. Липневича, явно узок. Облака, травинки, шум листвы, множество поцелуев… Вот, пожалуй, и всё. Это тем более огорчительно, что автор обладает завидной способностью улавливать даже малозначительные полутона земных красок, преобразовывать свои ощущения в словесный материал: «Глаза твои зеленые, как мокрая трава…», «красной растопыренной ладонью оживает солнце в лаборатории клёна…» Огорчает и не всегда внятная передача субъективных чувств: «Поцелуи шелестят как листья и прячут нас как деревья…» При самой буйной фантазии трудно представить себе «березы облаков» или «новости птиц». Порой малопонятными становятся не только отдельные строки и образы, но и целые стихи. Для меня, например, осталось загадкой, что выражает стихотворение «Загорелый мужчина…», герой которого «в мятом костюме и с огромным чемоданом», сказал автору о жизни «еще немного». Оказывается, что это немногое «было самым важным». И всё.  Читателю так и не суждено узнать, пусть хотя бы намеком, что же такое важное о жизни изрек этот человек.
Могут возразить – не слишком ли резко о частных неудачах удачного в целом сборника? Нет, не слишком, потому что В. Липневич – поэт способный и в силу этого обязанный выверить каждую строку самым строгим поэтическим эталоном. Чтобы очарование лучших стихов не разбивалось о пороги строф невзыскательных.

Нёман, 1978, 3