За царской ягодой

               

       Удивительно студёный ручей. Такие встречаются только в горной тайге, в самой ее глухомани. Когда подходишь к нему, стремительно прыгающему по каменистым уступам, то еще издали ощущаешь холодное, колодезное дыхание. Вода при всей её первозданной чистоте и прозрачности кажется матово-темной, как червлёное серебро. Припадёшь к бегучему потоку, скрученному в бурав, в надежде утолить жажду, но больше единого глотка не сделаешь –  рот обжигает холоднющая водица.
       Вот от этого-то ручья, называемого Сидоркиным (должно быть, в память старинного охотника, когда-то промышлявшего здесь), и начинается крутое, порой чуть ли не вертикальное восхождение на вулканообразную гору Чокур, славную сплошными черничниками.
       До Чокура –  не ближний свет. Если, положим, от Красноярска, то надо более полусуток ехать поездом до Тубы или Курагино, потом автобусом – через Таскино – до райцентра Каратуза, потом другим автобусом или на попутках до Верхнего Кужебара – одного из самых южных селений Красноярского края, за которым сплошная тайга до Китая… А уж из этого села, если договоритесь с местными лодочниками, которые лихо шныряют на моторках по Амылу, зело порожистому и перекатистому, то они поднимут вас ещё километров на сто вверх по реке – и вы будете в аккурат у подножия Чокура.
       – Веселенькое предприятие, однако, – почешет затылок иной читатель. –
За семьсот вёрст киселя хлебать...
       Так-то оно так, зато Чокур вам гарантирует чернику – чудесную ягоду, которая здесь по-особому крупна, вкусна и ароматна, точно насквозь пропитана солнечным смольем. А уж красива так, что любой стол праздничным сделает. Недаром, при всех тяготах длинного пути, по субботним и воскресным дням собирается моторок у Чокура  тьма-тьмущая. И народ – со всех окрестных городов и весей.
      Вот мы, к примеру, трое идём, ещё полчаса назад незнакомых людей: Вася Русанов – белокурый подросток-девятиклассник из районного центра Каратуза, гостящий в Верхнем Кужебаре у деда с бабкой и «подброшенный по пути» на лодке соседом-пасечником до самого Чокура; Александр Васильевич – абаканский шофёр, катанувший к Амылу в ночь на субботу, и я – залётный (притом – буквально, на вертолёте с геологами) командировочник, который решил посвятить денёк восхождению на «местночтимый» округло-шатровый  холм, похожий на гору Фавор. Нас временно объединила не только общая цель – найти чернику, но и невольный страх перед хозяином тайги – медведем. Он, по слухам, частенько бывает на здешних горных тропах – не то из любви к славной ягоде, не то из жажды общения с двуногими паломниками. И хоть говорят, что летом-де медведь не трогает человека, но это скорее похоже на благостную сказку о добром Мишке. И, как ни рассуждай, втроем все же с ним встречаться "веселее", чем один на один.
       Самый бывалый черничник среди нас – Александр Васильевич. Он шастает  "передом".  Дышит тяжеленько. Ночевал на берегу под лодкой. И не в переносном, а в самом прямом смысле. Здесь многие так делают. Доплывают до Чокура к вечеру, опрокидывают лодку на косе или на берегу и спят под нею безо всяких спальных мешков, подстелив какой-нибудь обрывок кошмы или просто фуфайку.
       Александр Васильевич, по его словам, «ради спасения» от проклятых комаров и прочего гнуса принял с вечера горькой, да, похоже, «передозировал». Это видно и по одышке, и по мокрым пятнам на спине, проступающим  сквозь штормовку. Но он не сдается, не жалуется на здоровье, а ломит, чертыхаясь, сквозь кустарник и заросли трав неимоверной высоты и густоты. Мы с Васей едва поспеваем за ним. А отставать нам нельзя. Без поводыря мы, новички,  тотчас заплутаем  в этаких джунглях.
       – Во-он до той скалы, потом вниз, пересечём ещё разок Сидоркин ручей
и опять вверх до того вон сухого дерева, – остановившись перевести дух на очередной проплешине, рисует нам перспективу Александр Васильевич.
       Перспективу, как мы с Васей понимаем,  неблизкую, однако не подаём вида, что уже изрядно разочарованы  романтическим походом на горные ягодники. Нам сдаётся, что вершину Чокура, которая от реки представлялась такой близкой, теперь кто-то невидимый отодвигает  всё дальше и дальше. А мы уже и без того мокрешеньки, хотя и не принимали накануне "средства" от комаров, как наш проводник. Пот с нас ручьями.  Гнус донимает, жжёт как  крапивой, забивает нос, глаза, уши. Откроешь рот словечко сказать - тотчас кашлем зайдёшься: тьфу ты, пропасть!
       Издали Чокур казался веселым, манящим: солнышком облит, покрыт зелёной травкой, расстилающейся между деревьями ровным ковром, похожим на городской газончик. Но вблизи обнаружилось, что травка эта по макушку, а порой и вовсе скрывает тебя, как муравья, в буйном конёвнике, белоголовнике, дуднике, папоротнике, так что и спутников своих не видишь, а видишь только клочок синего-синего неба над собой. Ноги то и дело проваливаются в какие-то ямы, канавы, промытые весенними ручьями, и ты падаешь, хватаясь за траву, за ветки кустарника, поднимаешься и тащишься дальше, стараясь держаться тропы, пробитой впередиидущим.
      – И зачем я пошел на эту галеру? – невольно шевелится у меня мыслишка раскаяния.
      Думаю, и  Васе приходит на ум что-то подобное.  Однако он шагает упрямо и даже наигранно-молодцевато покрикивает, давая понять своим спутникам, что тоже не лыком шит, бывал-де и не в таких переплетах.
       А вот и снова встреча с Сидоркиным ручьем. Небольшая передышка. Вода здесь тоже холодна до ломоты зубовной, но все же вроде теплее, чем внизу, в дышащих погребом  мокрых скалах. А может, лишь кажется так, потому что мы сами согрелись достаточно, до внутреннего жара, рождающего жажду.
        "Душа горит", – определил свое состояние Васёк Русанов, непроизвольно признавшись, что тоже теряет начальную бодрость. Довольно рослый,  но ещё по-мальчишески  жидковатый,  напился он  родниковой  водицы, присел и грустно смотрит на горный крутяк, уходящий под самое небо, на сухое дерево, одиноко стоящее почти на вершине. Мне понятна его грусть...
       – Двинем, что ли, мужики? – встаёт, покряхтывая, Александр Васильевич и, сорвав с головы кепку, нервно возит ею по загривку, крутит по мокрому лицу, размазывая гнус, налитый кровью.
       Встаём и мы. В ногах дрожь. В висках гул.  Посасывает под ложечкой. Пот после питья ещё обильней - глаза застилает пеленой и  на губах солоно.
       – Пошли!
       Как ни бесконечна гора, однако ж ноги делают свое дело, заметно подаётся: ручей – всё дальше, дерево – всё ближе. И, кажется, идти становится полегче. Трава всё ниже и мельче, всё больше встречается низкорослого кустарника, а вот пошёл и совсем мелкий, с чёрно-синими ягодами на веточках.
       – Черничник начинается! – торжествующе кричит Александр Васильевич. – Но брать ещё рано. Мы пойдем выше, там – сплошь!
       Нам уже как-то всё равно. Выше так выше. Начальнику "с горы" виднее. А ягодник и в самом деле становится всё гуще. Сначала встречались отдельные кустики, потом стали попадаться круги, а теперь пошли длинные деляны, как бы обтекающие камни и кусты.
        Александр Васильевич спускает с плеча торбу (фанерный ящик с овальным днищем и крышкой-задвижкой) ведер на пять и вынимает жестяной совок с выдвинутой гребёлкой. Я видел совки для сбора черники, по-местному, гребки, но те были деревянные. Лоточек такой с зубцами из проволоки, сверху – ручка из палочек, сбитых накрест. Примерно такой у Васи постукивает в небольшой торбочке. Он, видно, взял его у деда, все кужебарские такие гребки мастерят на скорую руку. А у Александра Васильевича совок более капитальной работы. Тут, брат, видна инженерная мысль. Совок у него округлый, смотрит лодочкой, гребёлка тонкая и частая, притом зубцы плоские и поставлены ребром. А под зубцами покатым изгибом начинается бункерок-накопитель довольно солидной вместимости – стаканов этак на пять. Ширкнет он совком по кусту снизу вверх – "начёсанные" ягоды черники скатываются в бункерок  к тыльной стенке. Ширык – горсть ягод, ширык – ещё горсть... Наполнился бункерок – раз! – опрокинул его в торбу, опорожнил, как самосвал, и – действуй  дальше.
        У Васька тоже неплохо "начёсывается". Видно, что и он,  несмотря на отроческий возраст, ягодник  со стажем. При виде здешней черники, рясной и крупной – ягода к ягоде, загорелись глаза у паренька, и усталости –  как не бывало. Труднее всех приходится мне. У меня ни торбы, ни гребка, а только стеклянная банка в авоське. И ещё у подножия Чокура, окинув  взглядом мою экипировку, Александр Васильевич пренебрежительно бросил:
       – Не сбор – баловство. С такой амуницией на Чокур не ходят.
       А без гребка, хоть и осуждают его ревнивые хранители природных даров, действительно промысел неважнецкий. По ягодке много ли соберёшь? Да к тому же черника – спелейшая и такая мягкая, что сама мнётся в руках, когда отрываешь от черенка. Пальцы мои сначала были рубиновые, потом вишневые, а теперь уже стали иссиня-бордовыми. Давленую ягоду приходится волей-неволей отправлять в рот, и потому банка моя наполняется очень медленно.
        Я лишь к концу дня набрал её до горлышка.
        – Ну, как черника? – спросил Александр Васильевич, сгибаясь под тяжестью своей набитой до задвижки торбы, когда мы, вконец изморённые,
с расписанными  кровью лицами, с распухшими ушами и ноздрями и с воспаленными глазами, спускались с Чокура, держась Сидоркина ручья.
        У меня не было сил ответить ему. Я только попытался изобразить что-то вроде улыбки, но она получилась вымученной. Молчал и усталый, но деловитый Васёк, не  расположенный к досужим разговорам. У него торбочка тоже была полна под завязку, и он явно предвкушал радостную встречу удачливого промысловика кужебарскими и каратузскими «предками».
        А когда я вернулся в город и увидел у гастронома бабку, продававшую чернику по червонцу за стакан, то цена эта, прежде казавшаяся грабительской, представилась мне баснословно низкой. И я стал выговаривать бабушке, зачем она даром отдаёт эту "царскую ягоду". Бабка посмотрела на меня с недоверием и даже осуждением, должно быть, полагая, что я не трезв. Она впервые видела покупателя, недовольного дешевизной товара.
       Ныне время выправило цены.  Кому-то они снова кажутся чрезмерными.  Но я, покупая чернику, всегда безропотно плачу столько, сколько просят, ибо знаю, что любая цена для таёжной чудо-ягоды не будет чересчур высока. Даже если она со знаменитого обильными урожаями Чокура.
       Говорят, черника обостряет зрение. Она входит в меню космонавтов. В аптеках продаются  специальные препараты на её основе. Лично я ничего не скажу насчёт зрения, но что она способствует прозрению, совершенно точно. Тут и к бабке не ходи. Даже к той, которая продаёт чернику возле гастронома.