Микронезия

С верхнего этажа спустилась проститутка. Это вообще было похоже на фойе гостиницы, теперь использовавшейся только местными: портреты и плакаты партийных, ящички с почтой или на хранение чего то от номеров, на ресепшн теперь продают сигареты и стимуляторы для повышения либидо. Тут же свободно можно купить оружие и патроны, рядом с распродающимися леденцами и чипсами с подходящим сроком годности, судя по выцветшей на солнце упаковке.
Вообще здесь не очень с магазинами, островное государство, плыть долго, лететь тоже, а ничего своего они не производят и не выращивают. Поэтому такой европейской блажи как купить на ужин себе все в кулинарии у хорошего повара здесь нет. Что бы овощи с гриля, сочное мясо, зелень и пирог под бутылку хорошего вина. Нет. Есть лежалая лапша, рис, растворимый кофе, странный хлеб и стремного вида пластиковые бутылки с непонятным содержимым.
На ужин заходят рыбаки-явные потомки пиратов, черные от загара, в легко сохнущих, навсегда выгоревших шортах и линялых футболках, почти бесцветных на плечах. На поясе грубо сшитые из плотной прорезиненной ткани сумки, в которых торчат сети, всякие удильные приспособления. Ходят вразвалку, шаркая, волосы слиплись в дреды и у них явно можно намутить запрещенного курева. В бар напротив подваливают трансы, с плохими татуировками, в дешевой блестящей одежде. Хотя тут и шмот то брать негде, до изобильной Америки или Азии еще доплыть надо, а на доплыть - заработать. Поэтому бедные таксисты скалятся всю дорогу, предлагают свозить туда-сюда по всяким местам куда не добраться и дерут в три шкуры за проезд из аэропорта к отелю. Надо выжимать из приезжих по максимуму, но местным явно неведомо, что можно продавать не только свое тело и воду в слегка оплавившемся пластике.
Начинается ночная смена, мальчики завлекают пожилых японцев, я получаю свою яичницу с беконом и кетчуп. В стакане с водой плавает лед и я пью, мысленно вспомнив, что ел и на улицах Вьетнама и пил тростниковый сок из грязного аппарата на рынке в Марокко. И ничего, пронесло с вирусными инфекциями, такими жадными до нежного европейского организма.
Проезжают яркие тачки, в которых качает музыка, девочки с улицы смеются, уводят клиентов, подкрашивают губы, ловя освещением блики обшарпанных баров. Душная, влажная жара немного спадает, под потолком бесполезно вращается вентилятор, на ресепшн стоит его пыльный и усталый, шумный брат. Тут начинаешь привыкать к постоянному шуму охлаждающих систем, без которых не выжить.
Местные думают, что я американец, и я не спешу их разуверять. Из Европы сюда не доплывают, экватор практически, еще и такая дыра. В основном азиаты и граждане Микронезии, Океании, такие же низкие и черные, в пестрых тряпках, очень толстые, с короткими, пухлыми руками и ногами, как некогда выглядели вожди их племен. Здесь меньше влияния Испании, чем на Карибах и менее цивилизованно, чем на Гавайях.
А мне отлично, я прячусь, я вне зоны действия сетей, нем, одинок и спокоен. Пропитан теплом. Таким жадным, что днем в оставленной на час на солнце бутылке вода нагрелась до такой степени, что можно было заварить чай. 
Смотрю на часы и выхожу на улицу, расплатившись. Должен успеть. В 7 закат, солнце садится но фонари не включают. С улиц заносят в помещения кафе столики и стулья, постояльцы подтягиваются вслед за ними. Местные стоят, курят, туристы держат наготове свою аппаратуру для съемок. Только на видео и фото это не будет видно, один лишь человеческий глаз способен отследить то, что происходит - жизнь на улицах замирает. Исчезают даже своры тощих бездомных собак. Везде гасят свет. Все замирает и затихает, даже стоны продажных девок из открытых на ночь, в духоту окон. Потом становится слышен гул. Я не успеваю пол квартала до своего отеля и запрыгиваю на крыльцо бара, берусь рукой за косяк, стоя рядом с пожилой, черной и сморщенной как сигара местной женщиной. Начинается. Гул все нарастает и переходит в треск лопающегося асфальта. Сначала слегка, словно от искрящей розетки, потом все сильнее, становясь оглушительным. Дорога встает на дыбы, отрывается от земли, покрытие лопается, рассыпается кусками, идет волнами, которые качают фонари и мусорные баки, опрокидывая последние вместе с вонючим содержимым. Я крепче держусь за косяк, а стоящая рядом женщина невозмутимо закуривает, сжимая сигарету тонкими, жирно накрашенными ярко - розовым губами. Потом как будто все немного стихает, что бы последующий грохот стал еще более оглушительным. По только что ходившей ходуном улице несется поезд. Из под его колес разлетается крошащийся асфальт, небо заволакивает черным от сажи дымом. Единственная фара светит холодным синим светом. Локомотив проносится с чудовищным грохотом, скрежетом, оглашая о своем появлении гудком паровоза на нереальной скорости.
Откуда бы на обычной улице на острове быть поезду?
Когда то давно здесь построили железную дорогу, перекинули с острова на остров высокий, фантастически красивый мост, напоминающий акведук своими арками. Этот путь был дарован как будто божеством, удивительным фантазером, способным придумать и воссоздать такое. Железная дорога, соединяющая два главных острова. Чугунное литье кружевных арок, запах машинного масла, залы ожиданий, остатки которых теперь используются местными бездомными для сна и отчаянными для барбекю.
Сначала все было так многообещающе, красивый век прогресса, поедающий не больше, чем дракон принцесс в дань себе.
А потом люди занялись войной. И снаряд попал в мост ровно тогда, когда по нему шел состав. Поезд упал в море, а божество, рассердившись, уничтожило ровно столько солдат с обеих сторон, вырвав навсегда из земли рельсы, сколько посчитало нужным в уплату.
С тех пор каждый день, в определенное время появляется призрак, не способный исчезнуть из этого места. Он никого не задевает вырванными из земли камнями, каким то чудом после все укладывается на свои места, но он не дает о себе забыть, проносясь от не существующего вокзала по центру острова к заржавевшим и осыпавшимся остовам моста, растворяясь по дороге на другой остров.
Все стихает, начинается мелкий дождь, как будто небо было напугано этим громыхающим призраком и теперь плачет. Стоящая рядом женщина цветасто браниться и заходит в бар, дождь превращается в тропический ливень, гнущий пальмы и срывающий цветы магнолии. В его дымке уляжется дорога, по лужам потом из кафе будет вытекать всякое на тротуары и проститутки будут сверкать грязными пятками. Ночная жизнь возобновится в парах испарений и продлится часов до трех ночи, не дольше. Я живу над баром, поэтому знаю. Мне отлично спится под чуть хриплое пение и живую музыку с ропотом голосов и звоном бокалов, я иногда обещаю себе спуститься и посмотреть, кто же это поет, кто так томно шепчет мне пока я засыпаю и надрывно стонет в своих песнях, пока я сплю? Но каждую ночь я оставляю это тихим вопросом, тростниковым сахаром к кофе, которое пью на рассвете, как обычно просыпаясь слишком рано. У меня в номере на полу песок, песок на шортах и даже в постели, я как будто не ухожу с пляжа, на котором когда то местные жители сжигали своих покойников и их вещи, отправляя в последнюю дорогу. Оттого, может, на ветках так много белых птиц, это души тех, сожжённых бомбардировками или праведными огнями, не пожелавшие уходить. И я их понимаю.