Расставание
Мария оставила его вчера. Даже не попрощалась. Ей нужно было вернуться на Родину. Она забрала из квартиры одну лишнюю вещь, которая теперь лежала в ее чемоданчике вместе с платьями, юбками, блузками и рубашками - сердце того, кто когда-то лежал с нею рядом. Девушка обхватила его дрожащее сердце своими маленькими ладонями, на которых были видны вены, и убежала, смеясь. Она смеялась, как ребенок. А вот он нет. Он не привык смеяться. Он только улыбался рядом с нею, а иногда... Нет, он все же смеялся. Он смеялся, когда она над чем-то шутила и сама хохотала от души; он смеялся, когда она чем-то восхищалась; он смеялся, когда она стеснялась. А сейчас, все это осталось на жеванной кинопленке памяти немца. Он воспроизводил в своей голове каждый день, что они провели вместе. Ту веселую прогулку по Александерплац, дождь у Шарлоттенбурга, танцы на Унтер-ден-Линден, ее невинные поцелуи, ласковые ужимки, короткие, сияющие взгляды, от которых он ослеп. Ослеп для других взглядов, ведь у нее он был самым ярким и чистым. Оглох для других звуков, ведь только ее поступь, шепот и смех он мог слышать. Он ничего не чувствовал, кроме ее легких, воздушных объятий и поцелуев, трепетавших у него на щеках, губах и шее. Но теперь этих взглядов и поцелуев больше не будет.
Немец встал с постели и выпрямился. Он подошел к окну. Такой же ясный и солнечный день, как и тот, когда она приехала в Берлин. Парень нахмурился и ссутулился; каждое воспоминание о ней, которое было изначально сладким, теперь ранит его. И ранит так сильно, что он начинает сходить по ней с ума. Даже не по ней, а из-за нее.
— Зачем ты сделала это со мной? Просто... Зачем? Неужели тебе так нравится осознавать то, что я мучаюсь из-за тебя?! — спросил прусский юнкер хриплым голосом, в котором как никогда ранее слышались интонации отчаяния и страдания.
— Ты сама знала все... Знала все до мелочей. Что я не могу без тебя, что я умираю без тебя... Мария, черт возьми, почему ты не смогла остаться и все?! Зачем ты уехала?! Зачем?! — он закрыл окно, заслышав чей-то смех на улице. Смех раздражал немца, волновал оставшуюся в нем желчь. Некоторое время он ходил по комнате, злобно рыча и ломая спички, которые остались в коробке, лежавшем в кармане его мундира. Деревяшки и серные головки спичек вскоре усеяли пол.
— Знаешь, я старался все забыть, выкинуть из головы, но... Не выходит! — немец пнул тумбочку, едва удерживая себя в руках, но, увы, когда перед его воспаленными, красными от слез и недосыпа глазами появилась ее кроткая, девичья улыбка из-под темно-рыжих кудрей... Что-то в нем вздрогнуло. Мужчина будто поверил, что она тут, Мария с ним - только руку протянуть, и она останется. Он потянулся к видению рукой, отчаянно желая прикоснуться к ее кружевному платью, ее волосам, от которых пахло мятой, нежным рукам, но дымка будто дернулась, и желанное лицо исчезло. Солдат некоторое время смотрел стеклянными глазами куда-то в стену. Вдруг... Обида в обагренном кровью сердце забередила былые воспоминания. Горечь от расставания облила сердце бензином, а выпитый шнапс стал спичкой. Все вспыхнуло, загорелось, обжигая.
— Как ты могла бросить меня?! Как ты можешь уходить так спокойно?! Ненавижу тебя! Ненавижу!!! — закричал мужчина, колотя стену кулаками. Спустя пять ударов, запястья стали мертвецки болеть. Костяшки и сами пальцы были в крови, которая текла по кистям немца, щекоча кожу и отрезвляя запахом железа. Юнкер скатился вниз по стене, встав на колени и проводя нывшими от боли ладонями по обоям. Он сидел так сгорбившись около десяти минут, пока вымученный хрип не вырвался из его груди, которую изнутри разрывали железные когти постыдных и одиноких слез, покатившихся по серому лицу мужчины и скатывались вниз, оставляя блестящие борозды.
— Прости меня, Мари... Просто ты забрала мое сердце и душу, но ничего не оставила мне взамен. Мне слишком больно... Я не могу так жить больше. Прости меня... Прости...
Свидетельство о публикации №219070601524