Никогда не иди назад...

               
                Никогда не иди назад. Возвращаться нет уже смысла. 
                Даже если там те же глаза, в которых тонули мысли.
                Даже если тянет туда, где всё ещё было так мило,
                Не иди ты туда никогда, забудь навсегда, что было.      
               
                Омар Хаям
            
 
                Ан-28 резво вынырнул из облаков, сделал круг над Каргаском и зашёл на посадку. Царёв,  прильнув к иллюминатору, увидел внизу петляющую среди зелени тайги широкую тёмно-синюю ленту Оби, плотно скученные на левом берегу реки разноцветные квадратики домов, серую прямую черту взлётно-посадочной полосы. Где ещё найдешь на карте село, в котором имеются одновременно аэропорт, речной порт и появившийся недавно автовокзал? В семидесятые годы прошлого века, когда нынешний профессор Царёв трудился в этих местах, орудуя лопатой, ломом и мастерком каменщика, районный центр Каргасок, то есть Медвежий мыс, назывался рабочим посёлком. Добраться сюда можно было летом по воздуху и воде, а зимой только на трудяге Ан-2. Да и то исключительно в лётную погоду. Мысль совершить турне по местам «боевой славы» засела в профессорской голове давно и временами казалась абсурдной. В его-то годы делать подобные кульбиты ох, как непросто. Раньше катастрофически не хватало времени, а теперь – остеохондроз, заработанный на «стройках коммунизма», высокое давление и прочая ерунда, не позволяющая оторваться от московского налаженного быта. Лера, видя терзания мужа, высказалась в том смысле, что если чего-то хочется, а нельзя – то можно. И Александр Васильевич принял решение: этим летом или уже никогда. От столицы до Каргаска путь не близкий, но добираться профессор вознамерился тем же путём и транспортом, что и тогда, в начале 70-х. Сначала поездом до Томска, а затем – самолётом прямо на север.
                Сейчас, спустя более четырёх десятков лет, Царёв уже толком и не помнил, что же побудило их с ефрейтором Бречининым накануне «дембеля» дать согласие ушлому «агитатору» отправиться на стройку в Сибирь по комсомольской путёвке. Какой-то винегрет из романтических представлений о поездках «за туманом, мечтами и запахом тайги», патриотического настроя поработать на благо любимой Родины, увидеть собственными глазами, какая она, эта самая Родина за Уральским хребтом, экзотического интереса к практике закаливания характера и тела. Так или иначе, но в середине ноября специалист первого класса, отличник боевой и политической подготовки Саня Царёв вместе с двумя десятками таких же отличников, рождённых в самых различных уголках братских республик огромного Советского Союза, выгрузился на бетонку каргасокского аэропорта. А в Томск их вообще прибыло несколько сотен. Морозец ощущался вполне себе ядрёный, далеко за двадцать градусов, с ветерком, а парадная форма, ботиночки и шинели тоненькие. Никто комсомольцев-добровольцев не встречал, машина, крытая брезентом пришла спустя час, ещё минут сорок тряслись в кузове по обледенелой таёжной дороге. Поселили в двухэтажный деревянный барак – общежитие геологоразведки в Нефтегородке, выдали спецодежду: телогрейки, валенки, ватные штаны. После собеседования с начальником стройуправления распределили по бригадам и объектам. Царёв вместе с сослуживцем ефрейтором Витькой Бречининым и хохлом из Ивано-Франковска Фалюком попал в бригаду каменщиков Васи Тулича.
                Профессор бодро шагал от скромного здания аэровокзала, который за прошедшие годы почти не изменился, в сторону центра, намереваясь остановиться в гостинице. Востроносая тётка, сидевшая в самолёте рядом, не закрывала рта. Она поведала, между прочим, о том, что аэровокзал сейчас не работает, закрыт на ремонт, а билеты можно купить на автовокзале и что в селе имеется несколько гостиниц на любой вкус. «Северянка», «Гренада», «Фазенда»
                - Заселяйтесь в «Гренаду», там очень даже прилично обслуживают.
                - А детские сады у вас здесь имеются? – поинтересовался профессор.
                - А как же. Целых четыре. Но лучший – «Алёнушка». Он действует аж с середины 70-х годов. Туда ходили мои детки, а сейчас внучата. А вам зачем, детсады-то? – спохватилась тётка.
                - Да так. Просто интересно.
                Соседка продолжила монолог, вдохновенно переключившись на «деток» и «внучат», а профессор закрыл глаза, пытаясь примерить нежно-ласковое имя «Алёнушка» к тому раскуроченному и несуразному, первому в своей жизни стройобъекту, на который он попал в ноябре 1973 года.
                Прораб Гоша Магель, в овчинном полушубке, унтах и лисьей шапке, развозивший строителей-новобранцев по объектам, высадил Царёва, Бречинина и Фалюка в каком-то переулке. За ветхим заборчиком угадывалась стройплощадка. Посреди двора нацелилась в белёсое от мороза небо стрела крана. Из одного конца двора к другому тянулась длинная коробка с пустыми окнами-глазницами. Посреди двора высились штабеля плит, кирпича, оконных рам, кучи мешков с цементом, мёрзлого песка, рядом стояла бетономешалка и ещё какое-то странное сооружение, напоминающее буржуйку, но труба тянулась не вверх, а загибалась и лежала на земле. У входа стоял вагончик с единственным окошком. Людей на площадке не было.
                - Передайте бригадиру Туличу, что это я вас к нему прислал, - сказал прораб, не выходя из автобуса.
                ПАЗик укатил по дороге, а бывшие воины направились к вагону.
Внутри вокруг дощатого стола сидело  несколько мужиков.  Один из них разливал водку в гранёные стаканы.
                - Дверь закрой. С обратной стороны, – хмуро приказал он, не глядя на «дембелей».
                Мороз пробирал до костей, пришлось, чтобы согреться, слегка попинать друг друга. Спустя полчаса бригада потянулась из вагона. Первым вышел двухметровый громила в треухе и телогрейке. Окинув взглядом  «дембелей» в ватниках, он кивком головы подозвал Царёва:
                - На раствор. Каждый по три дня. Колян покажи ему, что и как.
                - Значит так, - вальяжный Колян принялся инструктировать Царёва, - Вот это – бетономешалка. Это песок. Он мёрзлый. Его нужно надолбить ломиком. Это печка. Её надо раскочегарить, солярка тут, в цистерне, потом набросать песок на эту трубу, чтобы он разогрелся. Вода там. Цемент вон в том сарайчике. Бросаешь всё в мешалку один к трём, врубаешь электричество и делаешь раствор. Ка-че-ст-вен-но. Ферштейн?
                Через полчаса работы Царёв снял с себя телогрейку, затем ватные штаны. Приготовленный раствор из мешалки выливался в бадью, которую крановщик Коля Дёмин подавал каменщикам на второй этаж. Вроде бы тёплая масса спустя минуту, пока находилась в воздухе, остывала, делалась мёрзлой. Бугор орал благим матом, К середине дня пришлось снять мокрые от пота гимнастёрку и брюки. Оставшись в исподнем, Царёв метался по двору, пытаясь выполнить нехитрую, но выматывающую силы работу. После смены, когда прибыла машина, Саня забраться в кузов самостоятельно не мог. Его подняли и положили на дно, как овощ.
                Каждый из новобранцев отработал на растворе по три дня, и только после этого бугор Тулич пригласил их в вагончик. Разливая водку по стаканам, сказал:
                - Будем считать, что проверку на вшивость вы прошли. Но запомните: у нас свои правила. Нарушите – из бригады выгоню.
                К этому времени Царёв уже знал, что основной контингент стройуправления – расконвоированные зэки, отправленные из зоны на поселение. Проживали они компактно в спецпосёлке Мегион, там же находилась и администрация. Прибывшие комсомольцы-добровольцы, призваны были, так сказать, как бы оздоровить морально-психологический климат в коллективе.
                Бугор Тулич получил срок, 7 лет, за убийство по неосторожности: посадил подвыпившую компанию в кузов самосвала. Один из пацанов выпал на ходу, попал под колёса. В местной зэковской иерархии значился вторым после Фомы Бура, смотрящего. Жил вместе с женой Люсей, которая перебралась к мужу из Луганска. Кстати, многие из сидельцев жили в Мегионе с семьями. Личности в бригаде были колоритные, с характерами. Кроме Коляна, строительством раньше никто не занимался. Колян строил дома, при этом подворовывал и продавал стройматериалы. Сашка Мельников, боксёр-разрядник, сел за превышение допустимой самообороны. Вечером шли с женой, на них напали трое, Сашок приложил каждого, но не рассчитал. Карманники Жорик и Толик, попались как-то уж совсем по-глупому, но при этом к жизни относились философски. Жорик, маленький, щупленький, непоседа и хохмач. Толик – высокий, серьёзный, сам себе на уме. Был ещё Алексеев, не из зэков. О нём знали мало. Вроде бывший студент из Томска, виртуозно играл на гитаре и красиво пел. Как оказался в Каргаске и зэковской бригаде – непонятно.
                Профессор Царёв, дивясь переменам в облике посёлка, довольно быстро нашел рекомендованную попутчицей гостиницу. Село сильно раздалось вширь, появилось много добротных современных домов, хотя осталось немало старых и ветхих. И самая главная неожиданность – асфальт. Невольно вспомнились шутки того времени. «Каргасок – тротуары из досок», «Каргасок – грязи кусок». Что было, то было. Осенью и весной на дорогах грязь непролазная. Когда работали на очередном объекте – кирпичном заводе – добирались туда по тайге пешком в болотных сапогах до пупа. Никакая техника не могла пройти.
                Заселившись в «Гренаду», Царёв взял дорожную сумку и направился из центра на окраину села. Адреса он не помнил, но дорогу к дому Тони Линёвой мог найти с закрытыми глазами. Даже сейчас. Правда, цел ли он ещё или нет, уверенности не было.
                С приходом в бригаду Тулича «дембелей», работа пошла бойчее. Будущий детский сад рос, как на дрожжах. К концу декабря, несмотря на свирепые морозы, почти закончили кладку второго этажа. На объект приходил спецкор местной газеты с фотоаппаратом. Вскоре появилась статья о «первоклассных строителях» и групповое фото. Отношения в бригаде были вполне дружественные. По субботам все во главе с «бугром» Туличем отправлялись в баню. Пили водку, парились, ныряли в двухметровый снег. Накануне Нового года Царёва и Бречинина отрядили доставить в местный клуб ёлку. Недавно назначенный новый завклуб Надя Барышева тут же задействовала парней для участия в новогоднем капустнике. Дедом морозом назначили Царёва, а Снегуркой молоденькую девчушку лет шестнадцати из местных. Праздник был сильно подпорчен остервенелой дракой с зэками из вновь прибывшей партии. Нарядную ёлку, установленную на табурете, кто-то задел, и она стала заваливаться на Царёва, с которого уже сорвали бороду и дубасили его же посохом по голове. Снегурочка самоотверженно бросилась спасать Саню, заслоняя его от размахивающего палкой зэка. Ёлка, роняя игрушки, завалилась, придавив их своими колючими ветками. В клубе был полный разгром, поэтому праздновать пришлось на квартире Барышевой, где не было никакой мебели, поскольку Надежда получила эту квартиру только вчера утром. Сидели на полу по-турецки. А потом здесь же все улеглись спать. Рядом с Царёвым приткнулась Снегурочка Тоня Линёва.
                Дом на берегу Панигатки стоял, как ни в чём не бывало. Кряжистый, почерневший, но основательный и заметно выделяющийся среди соседских новостроек. Во дворе за невысоким штакетником копошилась в клумбе пожилая женщина, рядом сновал на велосипеде пацанёнок лет пяти.
                - Простите, а вы не подскажете, здесь раньше жили Линёвы…, - обратился Царёв к женщине.
                - Почему жили? И сейчас живут. А вам кто…,- женщина, запнувшись, умолкла на полуслове. Вглядываясь в стоящего столбом у калитки профессора, она вскинула руки к лицу, на котором Царёв с трудом уловил знакомые черты.
                - Саша?! Господи…, как же это…, откуда ты взялся здесь? Да проходи же, что ты там стоишь…
                Царёв зашел во двор, они неловко обнялись. Пацан, насупившись, смотрел снизу на неожиданного гостя.
                - Это внучок мой, Коля, от сына. А дочкины уже большие, почти невесты. Да что же мы стоим, пойдём в дом-то, - спохватилась Антонина, - Я сейчас обзвоню всех, сообщу, что ты приехал.
                Вскоре собрались «все»: Жорик Брагин и Семён Фалюк. От прежнего Жорика остались только глаза, почти чёрные, с чертовщинкой, да голос. От Фалюка – усики и неистребимый хохляцкий акцент. Брагин облысел и сильно растолстел, Семён, наоборот, похудел и сгорбился.
                - Вот, Санёк, это всё, что от нас всех и осталось. Кто-то уехал, остальные в кедраче лежат, на кладбище. Давай-ка, мы сейчас по стопочке пропустим за встречу. А потом съездим туда, поздоровкаешься с ними.
                Кладбище значительно расширилось за счёт прилегающего к кедрачу поля. Как и везде, в подобных местах, стояла умиротворённо-грустная тишина. Шли гуськом: первым – Жорик, замыкал шествие Фалюк. Остановились у невысокой металлической оградки. Внутри заросший холмик с крестом. На табличке с облупившей краской надпись: «Демин Николай Степанович. 1950-2002».
                - Крановщик наш, Коля Дёмин. Рак у него был. Застрелился, - Жорик погладил краешек креста, - Не захотел ожидать конца.
                Следующей была могила Сашки Мельникова с деревянным крестом. Собственно могилы почти не осталось, и годы на табличке едва различались «1948-1989».
                - В 85-м летом работали мы на кирпичном заводе, ты должен помнить, его начинали строить в семидесятых. Ну, так вот, обвалились леса у нас. Бугор Вася Тулич, насмерть разбился, а Сашок сильно поламался, болел долго и через четыре года умер. Васю жена увезла на Украину хоронить, а Сашка остался тут, некому было забирать. Завод так и не достроили. В 90-е годы нахрен никому стройка не нужна была. Всё растащили по кирпичику. Правда, плиты украсть не успели, их пустили потом на дороги. Хоть какая-то польза.
                Царёв горестно вздохнул. Вот она судьба. Два человека, которые спасли ему жизнь, ушли в мир иной, а он, пока ещё живой и относительно здоровый, находится здесь, на их могилах. Зимой в декабре 73-го от сильных морозов в общаге лопнули батареи. Зашкаливало за пятьдесят градусов. Пару дней даже не ездили на работу, дни актировали. «Дембелей» в срочном порядке переселили в Мегион, где проживали зэки. Заняли несколько квартир в «Белом доме». Остальные дома были разноцветные, а этот – некрашеный. Название прилепилось отчасти из-за недоработки строителей, но основной смысл состоял в том, что все дома, как дома, а тот вроде белой вороны. Стоял на отшибе, селили в него, как правило, зэков из вновь прибывающих партий, и многие из них здесь долго не задерживались, «шли на возврат», то есть обратно в зону. Впоследствии судьба пришпилит  профессора и к иным Белым домам, типа московского Дома Советов на Краснопресненской набережной или вашингтонского под звёздно-полосатым флагом. Но этот был первым. Однажды ночью нарвался Саня у подъезда на пьяных зэков, прибывших в Мегион пару дней назад. Силы были однозначно неравными: шестеро против одного. От ножа спасли его Коля Дёмин и Сашка Мельников, оказавшиеся у «Белого дома» совершенно случайно. Потом был «разбор» у Фомы Бура с участием Тулича, где по понятиям общества к беспредельщикам применили назидательную меру воздействия. Товарищ смотрящего Кабан лично отвесил каждому чифирбаком, то есть большой кружкой для заварки чифиря, по башке. Это для зэка считалось своеобразной чёрной меткой и понижением статуса.
                - Ну, а хоть что-то осталось из того, что мы строили? – Царёв мысленно вернулся в сегодняшний день.
                - Ну как же. Хлебозавод фурычит на полную катушку. Универмаг. Подстанция работает. Детский сад «Алёнушка» - лучший в области. Мои все туда ходили, да и Тонины, и Сенькины тоже. Сначала дети, теперь очередь до внуков дошла.
                У следующей могилы, точнее двух ухоженных могил с искусственными цветами внутри металлической оградки Царёв потерял дар речи. Прямо на него с одной фотографии смотрела Ритка Карамышева, а с другой – Боря Алексеев. Год смерти один и тот же – 1996-й. Брагин положил ладонь на плечо профессора и слегка нажал.
                - Ну что, Санёк, сюрприз для тебя? Отелло и Дездемона, блин. Порешил Алексеев Ритку. А потом и сам…Совсем с катушек съехал. Любил её сильно, ревновал к каждому фонарному столбу. Они сошлись, после того как ты уехал.
                Тоня деликатно молчала. А что тут скажешь? Вот ведь вся жизнь уже позади, соперницы больше двадцати годков нет на этом свете, а до сих пор в груди саднит, когда вспоминается былое. В Саню Царёва она влюбилась мгновенно, основательно и бесповоротно. А он… Считал её ребёнком и относился соответственно. Сам-то всего на семь лет старше был. А потом появилась Ритка Карамышева, дочка предисполкома. В медицинском училась. Принцесса…
                Царёв, сжав пальцы, неотрывно смотрел на улыбающуюся Ритку. Тридцать девять лет. Господи, как же это всё устроено в твоём мире, если уходят такие молодые… Что же ты натворил, Алексеев?
                В «Белом доме» по соседству жили Жорик, Толик и Алексеев. В первый же день после переселения Борька зашел вечером к «дембелям» с бутылкой водки и гитарой. Собираться стали каждый день. Бречинин играл на баяне, инструмент добыли у Тулича, Алексеев - на гитаре и пел с Саней дуэтом. В ход пошёл репертуар «Песняров», «Цветов», Ю.Антонова. Выступали в клубе, а часто прямо на площадке перед столовой. В начале лета работали в соседней деревне Павлово, строили совхозный склад комбикормов. Рядом трудился студенческий стройотряд «Русичи». Как-то незаметно произошло «братание». Вечерами пели, пили, засиживались до утра. Хотя, на севере в это время что день, что ночь – всё едино. Там и познакомился Саня с Риткой Карамышевой, студенткой томского мединститута. У комиссара отряда была своя головная боль – культурно-массовая работа среди населения. Уговорил сколотить агитбригаду. Стали ездить по окрестным деревням с концертами. У Ритки оказался сильный голос и абсолютный слух. На сцене они с Царёвым стояли в обнимку, пели «Звёздочку» Стаса Намина и «У берёз и сосен» Антонова. Успех был оглушительный. А им не хотелось выходить из образа, отпускать друг друга из объятий. Страсть вспыхнула, как фейерверк, накрыла, Царёв потерял голову. Он не видел, какими глазами смотрел на его Ритку гитарист-виртуоз Алексеев и совершенно не вникал в причину «глаз на мокром месте» у Тоси Линёвой.
                Метрах в ста от могил Алексеева и Карамышевой были захоронены жёны Брагина и Фалюка. А чуть дальше муж Тони Толик Грушин, кореш Жорика.
                - Вот, Санёк, здесь наши с Сеней Валюшки подружки лежат. Рано оставили нас. Помнишь, поварих из мегионовской столовки?
                - Конечно помню, они нам всегда подкладывали чего повкуснее…
                - Давайте помянем всех, а то когда ты ещё здесь будешь. К другим уже не пойдём. Тут, Саня, многие лежат. И наша братва и ваши, из солдат.
                Брагин достал бутылку и пластиковые стаканы, разлил. Выпили молча. Каждый думал о своём и о том далёком времени, когда судьба сначала соединила их всех вместе на этом клочке земли под названием Каргасок, а затем разбросала по жизни в разные стороны, превратила в прах самых близких.
                На следующий день Фалюк на старенькой «четвёрке» повёз Царёва осматривать райцентр. Побывали в Нефтегородке, на «Пристани» - речном вокзале, в здании которого еще с 90-х размещался рынок. Подоспели вовремя: старинное, самое красивое здание села сносили.
                - Не жалко? – спросил Царёв хмурых мужиков.
                - А, надоело жалеть, - Брагин махнул рукой, - Делается всё через задницу, всем пофиг. Коммерсы и чинуши оборзели. Хапают - не подавятся. Недавно дом культуры снесли, земля там дорогая. На Пристань раньше люди весной, когда Обь вскрывалась, как на праздник ходили первый пароход встречать, а теперь тока катера ходят и то только до Стрежевого.
                Мегион производил грустное впечатление. Бывшие восьмиквартирники перекосило, крыши дырявые, многие окна без стёкол.
                - Тут что, никто сейчас не живёт?
                - Да живут какие-то бичи, молодёжь тусуется, наркоманят.            
                Осмотрел профессор популярную «Алёнушку», хлебозавод, универмаг, съездили и в Павлово. Правда, там от их объекта уже никакого следа не осталось, как и от кирпичного завода. Вечером снова собрались у Тони. Царёв поведал о своём житье-бытье в столице. Быстро захмелевший Брагин цокал языком, щёлкал пальцами, удивлялся, громко восклицал:
                - Ну, ты Санёк, молодца, сделал карьеру, мир объехал, с большими людьми встречался. А мы тут всю жизнь ковыряемся. Я по сантехнике, Тоня у плиты в училище, кашеварит до сих пор, Сеня нефть возил, был вон начальником и депутатом местным, а потом его попёрли. Расскажи, Сеня, за что попёрли-то?
                - А, дело прошлое, - махнул рукой Фалюк.
                - Мужики, давайте споём. Саня, ну вот эту, которую вы с Марго пели, «Звёздочку»…, - Жорик встал, обнял пригорюнившегося бывшего депутата Фалюка и, сильно фальшивя, затянул:

                Звёздочка моя ясная-я-я-я,
                Как ты от меня далека-а-а-а…

                Спустя некоторое время Брагин окончательно захмелел, Тоня с Царёвым отвели и уложили его на кровать, ту самую, на которой когда-то спал он сам, возвращаясь ночью от Ритки. До Мегиона было топать далеко, а дом «дружбана» Тоськи рядом. Не догадывался, каково было тогда этой девочке.
Вскоре, кряхтя и горбясь, побрёл домой и Фалюк. После полуночи Царёв засобирался в гостиницу.
                - Оставайся здесь, Саша, места хватит, - Антонина поправила седую прядь.
                - Пойду я Тоня, пройдусь, да и занято моё место, - Царёв с улыбкой кивнул на храпящего лысого Жорика, - Дай номер мобильного, на всякий случай, а это моя визитка.
                В скверике, недалеко от «Алёнушки», Царёв услышал какую-то возню и мычание. Заглянув в кусты, он в сумеречном свете «белой ночи» увидел двоих крепышей, склонившихся над лежавшей на траве женщине. Один из них зажимал жертве рот и держал её руки, а второй пытался стащить джинсы.
                - Парни, а чего это вы тут делаете, а? – спросил профессор, подходя ближе и изображая незадачливого простофилю.
                От неожиданности пацаны ослабили хватку, и женщина, воспользовавшись моментом, подхватилась, рванула на дорогу, оглашая окрестности криком. Царёв, дравшийся последний раз в далёкие студенческие годы, навыки каратэ не потерял. Спустя пару минут оба мордоворота лежали на земле. Из подъехавшей патрульной машины вышел сержант с резиновой дубинкой, поднял несостоявшихся насильников, что-то спросил их на каком-то малопонятном языке и отпустил. А профессор Царёв был задержан и вскоре оказался в «обезьяннике» отдела полиции на улице Пушкина, 17. Задержавший его сержант, изо всех сил изображая крутого и злого полицейского, напористо проводил «дознание».  На очередной вопрос: «Цель приезда в Каргасок?» профессор, немного подумав, ответил: «Встреча с прошлым».
                - Ну и как, встретился? – ехидно спросил полицейский.
                - Встретился, - серьёзно ответил профессор.
                - Ну-ну. Посиди до утра, а завтра выясним, где и с кем ты здесь встречался.
                Мобильник, слава богу, не отобрали. Набрав Тонин номер, Царёв вполголоса сообщил ей, где находится.
                - Господи, Санечка, да что случилось-то? Я сейчас позвоню Фалюку, его сыновья в полиции работают.
                В пять утра в отдел приехал майор, как две капли воды, похожий на Сеню Фалюка в молодости. Извинившись за «недоразумение», он вернул вещи, документы и подвёз Царёва к гостинице.
                - Ещё раз извините, Александр Васильевич. А мне отец рассказывал о вас. Как вы работали здесь и вообще…
                - Послушайте, майор, вы в курсе, что была попытка изнасилования, а сержант этих двоих спокойно отпустил? Они ведь завтра сделают то же самое.
                - Мы ЭТИХ двоих, господин профессор, всё равно закрыть не сможем. У вас в Москве, наверно, всё по-другому, а здесь…
                - Понимаю, - кивнул Царёв, - В Москве тоже всякое бывает.
                Улетал профессор на следующий день. Жарко светило солнце, могучая река Обь катила к океану свои тёмно-лазурные воды. На обочине взлётной полосы одиноко стояли трое пожилых людей. Это было всё, что ещё пока связывало  Царёва с этим клочком земли, называемым «Медвежьим мысом». Глядя в иллюминатор на убегающую бетонку, он в очередной раз убеждался, что войти в одну реку дважды нельзя. Да и надо ли? Что мы хотим там увидеть? Зачем стремимся вернуться в прошлое, переставая ощущать вкус настоящего и ценить каждое мгновение жизни? А ведь именно в них – кроется возможность изменить себя и мир к лучшему. Хотя не секрет, что жизнь на нашей Земле, похожую на рай, построить невозможно. Главное – попытаться воспрепятствовать тому, чтобы она не стала похожей на ад.