Табуретка

(из цикла «Несокрушимая и легендарная»)

Старший лейтенант Пайнис выиграл в лотерею ДОСААФ «Волгу» и ушел в отставку.  Ему, латышу, было неуютно в азиатской пустыне. Перевод в Москву, Ленинград или хотя бы в Новосибирск не предвиделся.

Солдаты Пайниса не любили. Они прозвали его Пенис. Он был длинен и лыс, несмотря на молодой возраст, и лез в каждую брешь неформального солдатского быта. Пайнис пытался завести в роте стукачей, но это ему не удалось.
Выиграв «Волгу» по билету, который насильно был всунут ему в  финчасти, Пайнис перепродал билет местным богатым баям, и уехал к себе в Прибалтику. Кто-то сказал, что видел, как у Пениса от радости валилось гавно из гачи. Рота привычно существовала в ожидании нового замполита.

Замполит появился через девять дней. Он был маленький, смуглый и сморщенный.
- Ваш новый заместитель командира роты, старший лейтенант Кимишев, - представил его комбат, и ушел смотреть футбол. Сквозь неплотно закрытую дверь, обитую лакированной рейкой,  были слышны стенания комментатора – тбилисское «Динамо» проигрывало «Вердеру» в Кубке УЕФА.
- Кишмиш, бля – сказал негромко веселый толстомордый Жека Котовский. Но его услышали все. Рота захрюкала, давясь. Кишмиш внезапно для своего маленького роста гавкнул басом:
- Смех отставить! Я что? Такой смешной, по-вашему?
Рота стала ржать еще сильнее. Из канцелярии выдвинулся комроты старлей Вольский.
- Что за цирк, товарищи солдаты? Разойдись!
Он увел Кишмиша  в кабинет.

***

Кишмиш оказался настырным и мстительным. Жеку Котовского за меткую кличку перевели служить в ОКОСО – в котельную, проще говоря. Анархист Котовский был рад. Там не было ежедневного изматывающего однообразия бытия.

Кишмиш любил политзанятия. Это было единственное, где он мог показать свое превосходство над бойцами. Никто ни разу не видел Кишмиша на стрельбах, на рукопашке или на спортплощадке. Но он исправно и даже как-то академически входил в ленинскую комнату с папочкой и стопочкой бумаги. Кишмиш раздавал бумагу бойцам, и заставлял письменно отвечать на вопросы, которые он сам и придумывал. Кишмиш упивался  тем чувством превосходства, с каким ученик третьего класса упивается при общении с первоклашками. Рота почти на 100%  была укомплектована жителями глухих сел. Они привыкли с детства к тяжелому труду и немудреным радостям. Их крепкие натруженные кисти рук с трудом держали ручки. Куда лучше они держали автоматы и саперные лопатки. Монотонная речь Кишмиша на занятиях  навевала сон. Первогодки то и дело  засыпали, роняя колючие головы с подставленных рук. Каждый раз, когда это случалось, Кишмиш ставил роту на ноги. Сам он любил сидеть, закинув ногу на ногу, и играя носками идеально начищенных коричневых туфель. Сморщенное лицо лучилась морщинками в снисходительной гримасе превосходства. Он млел от осознания своего величия.
В азарте нарциссизма, Кишмиш как-то решил прочитать курс марксистско-ленинской диалектики. Ему очень  нравилось фаршировать речь мудреными терминами.  Он откровенно веселился, заставляя бойцов пересказывать услышанное.

***

Сегодня Кишмиш рассказывал о первичности материи. Рота привычно боролась со сном. Голос Кишмиша летал по ленкомнате, как надоевшая муха.
Я играл в морской бой с сержантом Берком. Нам оставалось служить полгода. Мы были давно пресыщены впечатлениями и уже мало, чего боялись.
- А сержантам, как я понимаю, не интересно – внезапно баритончик Кишмиша раздался прямо над нами. Рота проснулась. Прежний замполит сержантов, и  вообще старослужащих не трогал.
Кишмиш  раскачивался с пяток на носки, и обратно. Морщины излучали волны превосходства.
- Так что, сержанты? Может, продолжите? Вы же младшие командиры. Так сказать.
 
 «Так сказать» Кишмиш произносил спесиво и вычурно. Оно звучало у него как «тэкскэть». Он вообще часто напирал на звук «э» и глотал согласные. При  этом он выпячивал нижнюю челюсть. Он хотел казаться вальяжным и весомым. Ему это не шло. Он явно  копировал кого-то, неизвестного нам.
- Мэжет, есть, чтэ дэбавить? Утэчнить? Э?
Я встал.
- Так точно, товарищ старший лейтенант. Есть, что добавить! - Ваши постулаты о первичности материи весьма устарели.
- Чтэ?
- Представьте, что вы решили сделать табуретку. Для себя. Лично своими руками. Вы умеете делать табуретки?
- Офицеры, сержэнт, умеют все. Ну и чтэ тэ этим хэчешэ скэзэть?
- Вы, товарищ старший лейтенант, сперва эту  табуретку представите. Вообразите, как она будет выглядеть. Создадите ее образ. А уж потом воображаемый предмет воплотите в материале. В дереве. Но первичным в данном случае будет именно идея, как разновидность духа.
При слове «дух» все заржали – и деды, и духи.
- Смехуечки остэвили! – гавкнул Кишмиш. Он хотел что-то сказать мне, но меня уже несло.
- И вот, товарищ старший лейтенант, разрешите доложить, материя оказывается вторичной без приложения к ней энергии мысли – продукта нематериального.
Рота проснулась. Кишмиш уже не лучился складками. В нем зрела, как прыщ на лбу школьницы, мысль. Он забыл про челюсть и про «э».
- Ты, сержант, что-то такое читал. Я понял! Ты что-то такое прочитал. И теперь умный, типа. Но нихуя! Я тоже прочитаю. И тебе отвечу. А пока заступаешь в караул. Вопросы?
- Никак нет
Кишмиш почти убежал из ленкомнаты, не отреагировав на привычное «Рота, смирно!». Всем было весело.

В курилке ко мне подошел Грущак – ефрейтор из Львова.
- От гарно ж ты цьего краснопузого приложил. Вин убежав, як будто срати схотев.
Урожденный западный украинец Грущак ненавидел замполитов  генетической ненавистью. Он называл их краснопузыми.
- Рыжий, держи краба. Такой прикол замочил! – подвалил к нам единственный в роте дагестанец Рамзанов.
- Слышь, Рыжий, а что, это правда, вот то, что ты ему тер про материю, и все такое? – спросил одессит Лиманский. Он сейчас намыливал руки под краном.
- Нет, конечно. Просто решил проверить его.
- А ты сам-то, откуда все это знаешь? – сзади прикуривал сигарету обстоятельный киевлянин Серик. – Ты, типа, самый умный?
Серик всегда был всем недоволен и относился ко всему с подозрением. По молодости его часто били. Но так и не научили вежливости.
- Серик, пошел нахер отсюда! – взвился Берк. Серик ушел.

Перед построением на развод меня позвал ротный. Старлей Вольский  - голубоглазый румяный – как с плаката - красавец - озабоченно чинил карандаш. С Вольским у меня были хорошие отношения. Я за него писал письма его невесте – дородной красивой казачке с Краснодарского края. У казачки было хорошее хозяйство. Ее отец ездил на «Ниве». Вольский вожделел «Ниву» и казачку одинаково.
- Слышь, Ветров, ты чего там замполиту наговорил?
- Да ничего особенного, товарищ старший лейтенант. Так, поспорили немного.
- Сержант, ты с ним особо не выделывайся. Он мутный, как самогон. У него в штабе округа кто-то есть. Смотри, тебе до дембеля всего полгода. Понял?
- Так точно!
- Свободен.

***

Два дня Кишмиш не замечал меня. Но и лекции он тоже перестал читать. Теперь он поручал кому-нибудь из дедов провести  политинформацию, а сам  уходил из роты.
Внезапно меня вызвал комбат. В его кабинете было накурено и жарко. Комбат был широк и краснолиц. В рукопашке ему не было равных. Он раскидывал нас, как тряпки.
- Ну что, сержант, вешайся. Что смотришь, как хер на терку? Я говорю - звиздец тебе пришел.
- Не понял, товарищ майор!
- Хули не понял-то? Особист тебя вызывает. Давай в штаб. Бегом, бля! – напутственно рявкнул он.
Дежурный по части, лейтенант - двухгодичник Незнамов, встретил меня сочувственно.
- Полпот тебя ждет. Ни пуха.
- К черту.

Особиста звали Полпот. Его фамилия была Полуполтинных, но никто не хотел выговаривать такое длинное слово. Его боялись даже старшие офицеры, особенно из подразделений обеспечения.

Полпот стоял у карты СССР, изучая линию государственной границы с Афганистаном.
- Проходите, товарищ сержант. Присаживайтесь. Курите.
Я послушно закурил.
- Давайте так, - Полпот, наконец, уселся в свое кресло, похожее на потертого бегемота, - не будем тратить время, а вы мне сейчас вот прямо тут  все и напишите.
- А что писать, товарищ майор?
Полпот аккуратно выложил передо мной лист сероватой бумаги. На такой обычно печатали квитанции оплаты за электроэнергию для ЖЭКов, и ручку. Колпачок ручки был искусан.
- Пишите, откуда вы почерпнули информацию, которую недавно распространяли на политзанятиях. Я все знаю. Вы публично подвергли сомнению… нет, вы просто отвергали перед личным составом учение диалектического материализма! Вы совершили покушение на основы нашей идеологии. Вы поступили еще страшнее, чем, если бы, например, дезертировали из армии. Я могу понять дезертира – ну к бабе захотел,  ну напился, ну проблемы в роте. Но вот так, публично наплевать на самое дорогое, что у нас есть…
Полпот разошелся не на шутку. Он пророчествовал, витийствовал и голосил, как еврей на субботней молитве.
- Это не дисбат! Это тюрьма! Всякие Сахаровы! Мы не позволим! Что вам страна сделала плохого? Вон, какую ряху наели!  Вот из-за таких, как вы!  Спите и видите! За что боролись?

Я ловил только отдельные фразы. Я сосредоточил внимание на настольном приборе особиста. Прибор был выполнен из дерева. Он изображал ракеты на стартовой площадке в окружении ракет поменьше. Между ракетами лежали газончики пыли.
- Ну? Что вы можете сказать?
- Виноват, товарищ майор!
- Виноват? Нет, Ветров, вы не виноваты. То есть, вы конечно виноваты. Но это не то слово. Вы – преступник! Вы вооруженный преступник. Вы вооружены знаниями, которыми не обладают ваши товарищи по службе. И этим пользуетесь.
-  И замполит не обладает?
- И замполит! Он тоже человек! – в запале праведного гнева выдал майор, и тут же смутился, как  онанист, застуканный у окна бани.
- Ну, вы поняли меня. Я не то хотел сказать. 
Полпот забегал по кабинету.
- Ну да, старший лейтенант Кимишев слабо подкован теоретически. Пока слабо! Он не работал раньше с личным составом. Он служил  в обеспечении. И я не виноват, что его из штаба к нам направили. Но у человека есть огромное желание работать! Он ночами сидит в библиотеке, составляет  лекции. Он хочет, что бы из армии вы ушли образованными людьми. Кстати, вот у вас какое образование?
- Десять классов. И ПТУ.
- И все?
- Так точно!
- А…а… - подавился майор, - а какого ху… а кто тогда  вам дал право рассуждать о высоких материях? И тем более, опровергать труды классиков?
- Товарищ майор! Я ничего не опровергал. Я просто пошутил. Это была просто шутка. Я не думал, что замполит роты не сможет мне достойно ответить.
- Пошутили? – взвизгнул Полпот. – Вы просто по-ш-у-т-и-л-и? Человек, офицер, старается для вас, а вы шутите? На политзанятиях? Вам очень смешно?
- Никак нет.
- Знаете, сержант. Я даже вот не знаю, что с вами делать. С одной стороны, вас надо отдать под трибунал. Но это что получится – что у нас антисоветчики служат. Да еще в младших командирах ходят? Это надо сажать  и тех, кто вас на службу призвал, и кто звание вам давал.
Я представил нашего районного военкома, хмуро бредущего в толпе арестантов, в робе и с биркой на груди, и всеми силами сдержал ползущую улыбку.
- Значит так. Как хотите, утрясайте ваш конфликт со старшим лейтенантом Кимишевым. Я будут рекомендовать  понизить вас в звании до рядового. И, конечно, на дембель вы уйдете в последней партии. Пока все. Но до первого залета. Вам все понятно?
- Так точно!
- Можете идти.

***

Лычки снять не позволил Вольский. В роте было три сержанта и все мы поровну поделили обязанности ротного. Ему был комфортно и спокойно. Рота числилась одной из лучших, и все зачеты и нормативы сдавала на хорошо и отлично. Казарменного беспредела у нас не было и в помине, хотя духов никто не баловал. Командир батальона тоже не хотел эксцессов. Я получил выговор, который мне обещали снять после учений. Никто не ожидал,  что Кимишев пойдет к особисту, минуя комбата. Вообще,  в нашей части не было такого, что бы офицеры стучали друг на друга.
- Кимишев – долбоеб! – напутствовал меня ротный. Веди себя с ним, как с долбоебом. То есть – молча.

Но после этого случая Кишмиша стали звать табуреткой. Кишмиш знал об этом. И искал случая придраться.
В субботу был ПХД. Бойцы отдраивали расположение роты. Кишмиш-табуретка дежурил по части, но постоянно наведывался в роту.
- Товарищ боец (прозвучало как «тэрщь боэц»), - какого хера у вэс дверь в умывэльник грязная?
- Та вже ее мыли, товарищ старший лейтенант, – ответил Грущак. – Тильки на ней краска старая. Потому серая.
- Мозги у вэс серые, ефрейтор. Если вы не можете организовать работу личного состава, будете мыть сами. Приду через чэс – что б дверь бэла, как платье невесты.
Злобный Грущак  хватил ногой по табуретке, забыв, что он не в сапогах, а в шлепанцах.
- Вот табуретка еб***ая! – заорал он на всю казарму. Кишмиш замер у выхода. Рота тоже замерла в немом восторге. Дневальный, уже отдавший ему честь, замер с ладонью у виска.
- еб**ая табуретка! – разорялся Грущак. – Щоб тоби у срацию выебли!
Кишмиш-табуретка  мелким балетным шагом подбежал к Грущаку.
- Вы что позволяете себе, товарищ ефрейтор? – пропел он, белея носом. Когда Кишмиш злился, на его темном лице резко выделялся белеющий кончик носа, словно он макнул его в кефир.
- Та табуретка, будь она неладна, товарищ старший лейтенат, - по-украински певуче сказал Грущак. - Який то бейбас туточки ее оставил. А я ногой… виноват!
Кишмиш обвел всех нас прожекторным взглядом. Никто не смеялся. Но я видел, что у всех внутри взрываются мелкие праздничные фейерверки.
- Пидорасы! – вынес диагноз Кишмиш и убыл из расположения. Мы молча бросились качать Грущака.

***

С тех пор «еб**ая табуретка» стала любимым ругательством в роте, а потом и в части.  Эти слова звучали повсюду, по поводу и без. Фраза легко  вписались в  словарный запас офицеров. Наконец,  кто-то нарисовал на противопожарном щите возле курилки табуретку, которую пользовал здоровый солдат. Назревал взрыв. И он произошел.

Кто–то из молодых принес в казарму анекдот. Строит старшина роту и говорит:
- Кто е**л табуретку, шаг вперед.
Выходит вся рота, кроме одного бойца.
- Вот молодец. – говорит старшина. – Берите пример! Фамилия, боец!
- Рядовой Табуретка!
Мы  пришли из каптерки на жизнерадостное ржание молодых. Даже появление дедов не могло их успокоить. Анекдот был рассказан на бис. Мы веселились до слез.
- Кто е**л табуретку? – повторяли мы, вытирая слезы, в разных интонациях и вариантах. 
- Ваша фамилия?
- Старший лейтенант Табуретка!
Никто не заметил, что Кимишев стоит сзади,  и белеет носом.
- Рота, строится!
За оком протяжно завыло.
- Рота, смирно!
Замполит не обращал внимания на вой за  окном.
- Вы что, мудаки, в конец охерели? Думаете, я не знаю, кто у вас табуретка?
Рота беззвучно завибрировала.
- Я вам, б***ь, дам табуретку! Вы эту табуретку, суки, на дембеле будете со слезами вспоминать!
Кишмиш стал страшен. Он шагнул в бытовку, и вынес оттуда табуретку.
- Табуретка, значит? – заводился он все сильнее. – Вот, видите эту табуретку! Вы будете с ней теперь бегать марш-броски, ходить в сортир. Спать, б***ь, будете не на кроватях, а на табуретках!
- Рота, смирно! – истошно завопил дневальный. Истошно потому, что к нам влетел сам командир части, полковник Сабиров, грозный, как сам гнев.
- Вы что, старлей? Херов обжевались? В части  химическая тревога. А вы тут дрочите, стоите!
Кишмиш превратился в памятник самому себе. Он стоял, приложив одну руку к фуражке, а второй все еще держа табуретку.
- Бойцы, бегом на плац! – взревел полковник. – И уберите эту еб**ую табуретку!
Ржали все. Солдаты, старшина, ротный и комбат. Ржали полковник, когда узнал, в чем дело.  Ржал даже особист.

На следующий день старший лейтенант Кимишев подал рапорт о переводе.