Чааша

  ЧААША.


Наблюдали ли вы когда-нибудь как в небе, посреди дня возникает большая трещина, размером с двадцати этажный дом? Как она пытается вновь схлопнуться, пытается исчезнуть , вернуть все в прежнее положение, но у нее выходит только мелкая дрожь, затрагивающая обвислые облака и верхние листочки деревьев? Это бывает крайне редко и длиться только несколько секунд, за которые не успеваешь посмотреть то, что скрывается внутри трещины…  А потом   наступает несколько мгновений абсолютной тишины, от которой слух выворачивается наизнанку, но многие воспринимают это так как будто  у них заложило уши, небо вновь обретает привычное положение и все остается так до следующего прорыва, который никогда не произойдет полностью.
Гуляя среди стихийного рынка на окраине города, где на газетных страницах и на старых выцветших простынях опрятные бабульки и подвыпившие дедки продавали разномастные вещи, извлеченные из сараев, кладовок и еще Бог весть откуда, я заметил одну чашу с весьма затейливыми письменами или узорами, покрывающими внутреннюю и внешнюю стенку. Я намеренно, чтобы цена не выросла  в несколько раз, рассеянным взглядом оглядел ее и как бы нехотя спросил цену.  Древний дедуля, казалось вылепленный вчера из серой глины, проскрипел в ответ что-то нечленораздельное, поэтому пришлось наклониться и еще раз задать свой вопрос.
- Ты бы лучше о другом спрашивал, парнишек, стоит то она немного как раз столько у тебя в кармане и наберется…
- А что спросить то?
- Что, что, да уже поздно, опоздал ты с вопросом, все поменялось, бери уже, да не мозоль мне глаза…
Я зачерпнул ладонью в кармане пригоршню помятых купюр и монет и вывалил их ему в протянутые ладони. Он как-то брезгливо посмотрел на них, затем сунул в карман и отвернулся.
- Колотушку,  придется сделать самому... Сможешь?
Я еще раз посмотрел на его спину.
- Наверно смогу.
- Подбери какое-нибудь теплое дерево, например березу… у тебя ножка от табурета валятся под диваном...
- А все таки что спросить надо было?
- Иди уже…
Вернувшись, я действительно обнаружил под диваном сломанную ножку то ли от стула, то ли от табурета, но действительно ли она была из березы мне было не понятно. Вняв совету старца, я взялся вытачивать большим кухонным ножом колотушку. Древо действительно было теплым и пахло почему-то рекой, свежей рыбой и тиной. Колотушка вышла немного корявой, но удобно лежала в руке и извлекала из чаши чарующий звук У.
Каждый день приходя с работы, я как завороженный садился за чашу и часами вращал пестиком  по краю. Через несколько недель у меня стал получаться идеальный звук, который заставлял вибрировать все тело и даже некоторые предметы. Время от времени я ходил со звучащей чашей по всей квартире и, проходя мимо большого коридорного зеркала стал замечать, что его поверхность, вернее воздух между мной и зеркалом наполнялся другой плотностью, он казался осязаемым. Несколько дней я наблюдал это изменение воздуха от звучания чаши, а потом как-то посмотрел на свое отражение…и это испугало меня, я вырони чашу и чуть не бросил колотушку в зеркало, но потом немного успокоившись стал рассматривать себя внимательней. В зеркале отражался великан, рост конечно был соизмерим с моим, но я понимал, что предо мной великан, все его тело было покрыто густой шерстью, глаза не естественно блестели желтым цветом, рот был полуоткрыт в беззвучной усмешке. И это был я, сомнений быть не могло.
Вибрации чаши открывали истинный вид человека. Я стал ходить по знакомым и иногда просто останавливался на улице и смотрел на людей сквозь звучащую чашу.  Это и забавляло меня и в тоже время открывало какие-то тайны, озвучить которые я к сожалению не могу, так как они не поддаются объяснению, они находятся на уровне символов или звуков…
Так я стал зарабатывать неплохие деньги, подав объявление в газете о том, что описываю истинную сущность человека и даю указания об необходимых исправлениях. Клиенты валили как будто я давал им манну небесную. Они приводили с собой своих домочадцев, рекомендовали знакомым, так что вскоре пришлось уволиться и заняться только этим. Получалось так, что люди после моего описания, странным образом успокаивались и затем, когда я начинал им говорить о том, что лучше было бы поправить, они впадали в блаженную меланхолию, в которой находились до тех пор, пока эти изменения не начинали действовать. Вскоре мне уже не нужна была чаша для того чтобы вызывать эти колебания воздуха, я просто вспоминал этот звук и воздух становился плотным и стирал все ложные персоны и наложения. Обо мне тогда сняли несколько передач, с которых начались несчастные случаи тех кто хоть как-то был со мной связан. В передачах я честно рассказал о том, как все началось и что послужило причиной моего дара и конечно демонстрировал при этом свою восхитительную чашу. После чего мою квартиру несколько раз пытались ограбить, но к счастью у похитителей ничего не получилось, не смотря на то, что дверь не отличалась особой прочностью, а окна не были укреплены решетками. Затем нападали и на меня и на тех кого принимали за меня, в общем пришлось уехать, денег на тот момент у меня было очень много и потому срочно продав квартиру, я отправился в глухой сибирский городок, который когда-то при царе, встречал всех ссыльных на каторгу.  Поселившись в гостинице я неспешно занялся просмотром местной недвижимости и концу неделе нашел совершенно недурственный маленький домик на краю города, где начиналась непролазная густая тайга. Переехав, я с удовольствием отметил, что мебель никакую приобретать не надо, все, что осталось от прежних хозяев вполне отвечало моим скромным требованиям. Дом этот до революции построил для себя некий мещанин Аркадий Петрович Мамлюков, известный в обществе как меценат и покровитель местного  отделения тайного мистического общества Утренней Зари. Дом представлял из себя одноэтажное строение с обширным сухим подвалом, имеющим несколько узких низких оконцев. Он был забит почти полностью старой утварью, сундуками, старой мебелью и еще Бог весть чем.  Жилой этаж был поделен на четыре неравные части, в которых размещалась гостиная, спальня, столовая зона и что-то наподобие клозета,совмещенного с душевой кабиной.
Немного прибравшись, я быстро освоился и наладил свой быт.  Про чашу я не забывал и каждый день практиковал, накручивая круги колотушкой. Вскоре я заметил, что наряду с привычным звоном чаши, что мне слышится нежный похожий на женский голос, который напевным образом вещает какие-то повторяющиеся фразы. Первые дни я не мог разобрать ни слова и тщетно старался понять хоть что-нибудь. Мои усилия вскоре дали свои плоды я стал различать отдельные буквы в словах, а спустя месяц они стали складываться в мало понятные слова. Затем эти четыре фразы, а их было именно четыре, я понял это по тому что между ними были внушительные паузы, мне въелись в память с такой отчетливостью, что я мог их повторить в любое время уже без звучащей чаши, просто по памяти. Смысла я не понимал и что это был за язык для меня тоже оставалось загадкой, но был удивительный эффект от их воздействия на меня. Если описать это в двух словах, то у меня пропало ощущение конфликта как такового.  Я больше не противился ни тому что возникало у меня внутри, ни том что встречал в своем окружении, я как бы стал гладким и обтекаемым. Это не пассивность или смирение, как может показаться на первый взгляд, а скорее полное приятие всего происходящего со всеми вытекающими последствиями. Прошло наверно полгода моего прибывания в городе N и  соответственно полгода моей странной практики с поющей чашей в новом ключе. Для меня внезапно открылось то, что можно задавать вопросы, получать ответы да и просто беседовать с чашей, во время ее звучания. И еще одно странное наблюдение во время этих сеансов занимало меня — чаша на моей руке меняла свои размеры и скорее всего менялись и  узоры-письмена на ее стенке.  Знакомых  у меня было мало, а друзьями обзавестись на новом месте мне так и не удалось, поэтому каждый вечер я проводил в приятных беседах с большим для себя удовольствием. Мне открывались такие истины, которые зачастую ввергали меня в ужас или глубокую печаль, я стал немного мизантропом  и несмотря на это все также иногда впадал в состояние глубокой жалости ко всему человечеству. И вот тогда, когда  у меня наладилась какая-то гармония с собой и с  миром возник он, мой давнишний знакомый из детства — Лёлечка Горбунков. Я помнил его смутно, в детстве он был за всеми наблюдающим из под тешка хлипким мальчишкой с нелепой прической под горшок, которого никто не любил и над которым всячески издевались доводя до тихих слез, а иногда и до описанных штанов. Он жил в соседнем дворе и мы крайне мало тогда пересекались, потом много позже, мы оказались в одном классе и проучились вместе по моему года два или три, затем он переехал и стал учится в другой школе. Так вот  в школьный период я и узнал, что это был за человек. Вернее человеком он даже скорее всего не был, как сейчас говорят, у него не было души. Он с удовольствием стравливал, каким-то чудодейственным образом своих одноклассников и знакомых друг с другом и жадно наблюдал за кровавыми драками без всяки правил устраиваемых на укромных детских площадках или на пустырях. Ему доставляло наслаждение все то, что было мерзко и отвратительно простому человеку. Тогда у него была кличка Лёлька - Горбун и говорили, что нарисовав что-то в виде своего герба, он наколол его на животе. Он все так же был противен большинству в классе, как и в детстве и только некоторые поддерживали с ним отношения из-за непонятной его гипнотической власти. У него была большая рахитичная голова тонкие ноги и руки оканчивающиеся уродливыми кистями, постоянно находящимися в напряжении.
Встретил я Лелю, как мне тогда показалось случайно на местном рынке, но оказалось он разыскивал меня уже давно и искал он меня из-за чаши. Собственно он прямо потребовал у меня чашу и в случаи моего отказа,  угрожал убийством, конечно с согласия пославших его. Но как я понял убивать он меня если и собирался, то очень извращенно, зная его садистские предпочтения, я уже в голове прокручивал возможные варианты развития событий. Но надо заметить, что это меня ничуть не взволновало,  я спокойно прослушал его и повернувшись пошел по своим делам. Он вслед мне выкрикнул, что он де далеко не один приехал и то, что он прекрасно знает мое место расположение. Я сплюнул, так как  после беседы с ним было ощущение омерзительной горечи во рту, как будто несколько дней не чистил зубы…
Этим же вечером в разговоре с чашей, она сообщила мне, что Мизиринг, так она обозвала Лелю, не сможет без моего согласия ни войти в дом ни что-либо сделать со мной, так как я стал Архатом воздушного пути и всякое посягательство на мою целостность будет восприниматься реальностью, как противодействие некоему Закону Основания и повлечет за собой соответствующие последствия и что Мизиринг — Леля это прекрасно понимает и чувствует, но видимо те, кто стоит за ним хотят все таки добиться своего любой ценой... 
Лица, лица, бесконечные вереницы лиц, где каждое хочет обогнать прочих и стать эталоном беспечности и успешности. Лёля пропал, он не появился ни завтра ни послезавтра, ни через полгода.  Я забыл о его существовании и даже вновь как встарь стал практиковать, только сейчас ко мне приходили просто лечиться, никого не интересовала внутренняя гармония и     обретение собственного пути, все хотели сытого счастья и пустой праздности. Как люди узнали о моей способности я не знаю, возможно нашелся какой-то внимательный телезритель с отличной памятью на лица.  Лечение им мое помогало, при чем всем, но действовало оно конечно не долго.  Объяснения после прослушивании чаши, насчет того что происходит в жизни и что следует предпринять, чтобы исправить болезнь воспринимались поголовно благосклонно, но, увы, были лишь единицы, которые хоть как-то пытались их выполнить. Видимо добившись облегчения, большинство вновь погружалось в разврат во всех его проявлениях, после чего болезни вновь всплывали в той или иной форме, заставляя своего носителя опять обращаться ко мне. Денег я ни у кого не просил, но русская потребность никому не быть должным, обогатила меня чрезмерно. Мне даже пришлось организовать что-то наподобие богадельни, где принимали всех кому негде было жить и нечего есть.  Ехали ко мне со всей России, около года беспробудной работы во мне накопилось столько скверны и усталости, что захотелось уйти в тайгу и хоть какое то время побыть наедине с чистотой и покоем. И вот в последний день моего приема, когда я практически собрался на следующий день отбыть на неопределенны срок в Лес, пришла Она… Даже не знаю была ли она больна, в последние месяцы люди стали для меня прозрачными сосудами, в которых я почти без труда видел их явные и тайные страсти,  в ней все было лаконично и я бы даже сказал аккуратно, все было на своем месте, все выглядело приятным и   простым как летний порыв ветра жарким летом, дающим долгожданный глоток свежести и отдохновения. Тут же я понял, что никуда не пойду, по крайней мере ближайшее время, а останусь с ней, чтобы можно было вдыхать ее и успокаиваться и погружаться в такие глубины, из которых не хочется подниматься.
Она ни на что не жаловалась, но и сказать точно зачем и откуда пришла тоже не могла. Из невнятного ее лепета я разобрал только то, что она думает, что с ней произошло что-то плохое, но что и когда не помнит и как добиралась сюда для нее тоже загадка. Назвалась она Глашей и после долгого продолжительного молчание, как мне показалось получасового, попросилась остаться и вести хозяйство в моем доме.  Я конечно с радостью согласился и предложил ей посмотреть, где она может обустроить себе угол. Она долго ходила и вернувшись сказала, что в подвале около окошка, что побольше других есть комнатка снабженная и кроватью и небольшим столиком и что там было бы ей очень даже замечательно и хорошо и можно ли ей там жить? Я сказал, что освободившись осязательно спущусь и помогу ей прибраться. 
   Так мы прожили два года. Посетителей с каждым месяцем становилось все меньше и однажды настал день, когда никто не переступил порог моего дома. И на следующий день никого не было. Мы с Глашей выбрались погулять и я ясно понял, что стал свободен. Медленно двигаясь вдоль улиц, она еле касалась меня плечом и все время смотрела вперед. Договорившись встретиться дома, она развернулась и пошагала в другую сторону. А я потом долго сидел на скамейке и ни о чем не думал. Когда начало темнеть я отправился домой. Глаши  все еще не было. На улице поднялся небольшой ветер, который закончился  проливным дождем. Я собрался было пойти с зонтом встречать  ее, но тут дверь отворилась и на порог зашли две намокшие девочки лет шести, а следом за ними вошла и Глаша.
- Вот, извини, им некуда пойти, они наверно потерялись…. Я была на окраине леса и когда начался дождь хотела пойти назад, но тут увидела их под деревом. Они видимо потерялись..
- Да, конечно, проходите, обсыхайте и чаю конечно, прежде всего чаю!
Их троих сильно промокших и озябших я завернул в три больших махровых полотнища, неведомо как оказавшихся в старом шкафу и напоил разнотравным отваром, который мы с Глашей собирали в прошлом году. Так нас стало четверо. Девочки говорили мало и все больше играли на старом расстроенном пианино или листали многочисленные книги, которые притаскивали с чердака или подвала.
   Жизнь наша была однообразна, немного скучна и благостно спокойна. Мы часто гуляли вместе, выбираясь в лес. Обойдя все возможные тропинки и ознакомившись со всеми ручейками и полянками, девочки стали подолгу оставаться дома играя с чашей. Мы с Глашей стали замечать что они иногда пропадали, сначала не надолго, а потом, спустя несколько недель мы могли их не видеть по несколько дней. Со мной девочки почти не говорили, а с Глашей иногда болтали, отгородившись локтями и маленькими узкими спинами.
   Однажды Глаша подошла ко мне, приобняла сзади и долго стояла так видимо о чем-то думая.
- Знаешь, Санечка, они, девочки стали уходить в чашу…
- Как это?
- Они сказали, что просто входят в нее, как в дверь и все… , а потом так же выходят когда захотят…
- И что они там видят?
- Они сказали, что я сама увижу, когда зайду…
- И ты была там?
- Пока у меня не получается…,но девочки сказали,что мне помогут, вот только не знаю хочу я этого или нет…
Я повернулся и внимательно посмотрел на нее. Теперь она казалась мне старше, намного старше меня, но это была не телесная старость, а какой-то очень большой опыт множества прожитых жизней, который просвечивал в глазах и медленных движениях.
В один из похожих друг на друга дней девочки вновь пропали и мы как-то сразу  поняли,  что они больше не придут, не придут никогда. Глаша уже вечером как-то сникла, что-то шептала неразборчивое себе под нос и иногда тихонечко плакала. А на следующее утро я не нашел и ее.
  К чаше я больше не притрагивался, то ли боясь потревожить милых моему сердцу, то ли обидевшись на то, что не взяли меня с собой. Я потерял все. Больше не хотелось есть, двигаться, смотреть, дышать. Я просто лежал на боку поджав колени к груди и пел себе колыбельные, стараясь заснуть, но сон тоже ушел на меня. Не зная сколько прошло дней, а может быть недель, но как-то вышло так,что дом впустил в себя Лёлю - Горбуна, он запросто вошел и увидев меня лежащим на полу, стал что-то говорить, но  не понимал его. Все слова казались какими-то бессмысленными наборами звуков. После долго произнесенной тирады, я увидел, что его лицо скорчилось в гневную гримасу и он с выкаченными от злобы глазами стал пинать меня ногами  живот. Боли я не чувствовал и как легкая тряпица только отлетал от его тяжелых ног все дальше и дальше по комнате к стене. И тут он увидел на подоконнике ее,   блистающую чашу с ослепительно белой калатушкой. Леля рванулся к ней, но зацепившись за меня ногами, растянулся на полу, разбив себе лицо. Его руки все таки как-то ухватили чашу, но не смогли удержать и она с колокольным звоном упала и покатилась прямо на меня…
Везде была белая пустота. Вернее она была не белая, это была просто пустота, но мне почему-то проще называть ее белой. И в ней было все и не было ничего и мое понимание себя был таким же пустым как и она сама. Потом я чтобы хоть что-то появилось сделал небо. Оно было похожим на дряблый живот старой женщины, родившей всех героев этого мира, затем я опустил внимание вниз и дал этой женщине родить песок, превратившийся в твердый  пол моего дома, потом я увидел стены, скользившие ввысь со множеством окон, из которых выглядывали лица, бесчисленные лица моих пациентов.