Свинячий супчик рассказ из цикла борискины записки

Записка первая

     Что тянет человека к перу и бумаге, в данном случае, к клавиатуре и монитору? Почему так неодолимо хочется припомнить, как можно больше, и заглянуть в прошлое, как можно глубже, перенося возникающие, не совсем ясные картинки на бумагу? Кто ответит? Ну, допустим, напишу я про своё детство рассказ один – другой, и кому это будет интересно, кто потратит своё время на чтение? Ведь это будут записки о моём детстве, а у остальных людей оно было своё, неповторимое, зачастую, ничем примечательным не отличающееся, но, тем не менее, вызывающее вполне определённые тёплые чувства. А моё – оно персонально моё, и интересно может быть только для меня. И тут в мои рассуждения прокрадывается некое сомнение в правильности моих предположений. Конечно, детство у людей строго персональное, но если в некоторых воспоминаниях обнаружатся общие черты, созвучные чувства, близкие оценки, то и читателям будет интересно убедиться во всеобщности, так сказать, их детских переживаний. Убедиться в том, что всё у них в детстве было в порядке, всё «как у людей», и нечего комплексовать и кукситься на «несчастливое» детство.
     А по поводу правомочности перенесения воспоминаний на бумагу в виде печатного текста, то для меня ответ здесь лежит на поверхности. Вот выхожу я, допустим, из ограды на улицу и вижу, что на тротуаре за ночь намёрз ледок. Но я ведь не задаюсь вопросом, а нужно ли мне дорожку почистить, и кто будет по ней ходить. Нет, я просто беру лопату или пешню и скалываю лёд. Я всем нутром своим чувствую, что это нужно сделать. Вот и про детство своё написать я чувствую неодолимую потребность. А там как Господь положит…
Какая такая надобность толкает людей на обнародование своих воспоминаний или фантазий? Мне здесь видится множество причин для этого довольно рискованного предприятия. Да, причин много, но цели у людей, рискнувших заняться писательством, практически всего две.
     Часть людей, я бы причислил их к неутомимому роду оптимистов, пытается таким образом найти скрытые смыслы и неочевидные мотивы в окружающем мире и в той, на первый взгляд, бессмысленной суете по добыванию хлеба насущного и называемой кратко - человеческой жизнью. Эти люди бесстрашно погружаются в самые глубины своего «Я», открывают читателю самые потаённые уголки своей души, не устрашаясь ни упрёков в индивидуализме, ни предвзятого непонимания, переходящего в активное неприятие тех нравственных категорий, на которых зиждется внутреннее самостояние новоявленного писателя. В самом общем случае о цели их писательских трудов можно сказать, что эта цель описывается в пределах Основного вопроса философии. А как он звучит? Правильно: «В чём смысл жизни?»
     Вторая половина писателей, воспоминателей и мемуаристов отнюдь не озабочена
сложными философскими вопросами. Нет, она просто не принимает эту жизнь, считает её бессмысленной и жестокой, она элементарно боится и этого мира, и этой жизни. И бежит от неё в иной, неземной и справедливый, выдуманный виртуальный мир фантастических романов, бесконечных сериалов, детективов и комиксов. Выдумать новый справедливый мир гораздо легче, чем попытаться этот сделать хоть на малую толику удобней для житья.
     Вот и меня не минула участь эта, и я собрался-таки с силами и приступил к давно задуманному делу – написать несколько страничек о своём раннем детстве. Именно о раннем, ограничивая этот период походом в школу сверху и, сколько вспомню со своего рождения, снизу. Я до того заряжен этой темой, что мне уже снятся какие-то сценки из детства и целые абзацы из будущих рассказов. А это значит, что нужно собраться с духом и приниматься за дело.
     А начну я этот свой рассказ попыткой проникнуть в прошлое как можно глубже, обстоятельно вспоминая любые мелочи, анализируя их и дополняя непротиворечивыми результатами логических построений. С Богом!
     Итак, что же я помню из самого-самого раннего? Нужно найти в памяти такой эпизод, чтобы по нему можно было провести хронометраж и определить, с какого возраста я себя помню.
     Деревня наша Шагирка стояла на речке Чёке на самом севере Кыштовского района Новосибирской области. Основанная Столыпинскими переселенцами, она располагалась по левую сторону Чёки, в красивой излучине реки на приметно поднятом берегу. Это небольшое возвышение земли (как и любое другое) в деревне называлось «гривой». На этой гривке стояли избы клуба, правления, школы и магазина сельпо. Вот пишу эти строки, а перед глазами сценка, как мой «тятя» (папа) возле сельпо выбивает из бутылки водки пробку одним ударом ладони о донышко. Но о тяте и водке чуть позже.
     Итак, Шагирка растянулась по левому берегу речки и состояла из одной улицы. Деревня наша была невелика, хозяйств на 30 – 40, ни колхоза в ней не было, ни церкви. А если без церкви, то, стало быть, деревня, а не село! А вместо колхоза – отделение.
     Я к чему тут в географию ударился? А чтобы возраст свой попытаться вычислить! От сельпо налево по улице через четыре усадьбы по каждой стороне, и вся Шагирка кончалась в этой стороне. За домами на пустыре стояли какие-то механизмы сельские, а за ними – ограда вокруг деревни, или, по-деревенски, «прясло». Прясло это ограничивало в передвижении всякую крупную домашнюю живность и сооружалось без каких-либо механизмов при помощи топора и какой-то матери. Я отца наблюдал за этой работой. Деревенская улица у ограды превращалась в дорогу и через немудрёные ворота убегала за семь километров в село Бочкарёвку, в которой и находилось правление колхоза. Для полноты картины необходимо уточнить, что ворота в прясле назывались в деревне поскотиной.
     Вот неподалеку от поскотины, третий по счёту с левой стороны и стоял наш дом. А через дорогу был дом «тятиных» родителей – деда Исака и бабы, дай Бог памяти, имени не помню. И неудивительно, потому что было мне тогда от роду года три, ну, максимум четыре. И всё, что я помню об этой бабушке, так это тот факт, что она с семьёй сходила на Троицу на могилки, там её продуло, она слегла и через неделю преставилась. А я помню не только факт её смерти, но и посещение могилок, и как нас, пацанов, угощали там конфетами – подушечками. Ничего более раннего вспомнить не могу.
     Похоронили бабушку, прошло лето, наступила зима с холодами и снегами, чётко помню, как отец подъезжал к дому на гусеничном тракторе и уминал снежные наносы вокруг дома. А перед самым Новым годом к нам на постой определились два геолога, которые на севере района нефть искали. Нефть там нашли только в наше время, а у меня в памяти следок.  И ещё у геологов я впервые увидел чудо чудное в фанерной коробочке – шахматы! Они меня буквально заворожили, я мог часами смотреть, как эта бородатая парочка «щёлкала» партии. А что ещё зимою делать?
     Дальше – провал в памяти, как мозги не напрягаю. Видимо, не было значительных событий в моей голопузой жизни. Да и не до меня, несмышлёныша, тогда было окружающим. Время стояло нелёгкое, люди трудились, не разгибаясь, ведь страшная война всего десять лет, как кончилась. Народ жил в нужде неописуемой, это и представить сейчас трудно. В деревне не было электричества, радио, почты и медпункта. Одежонку всякую сами изготавливали: ткали полотно, выделывали кожи, шили всю верхнюю одежду сами, как могли, обувь тачали, валенки валяли. Помню, когда мама привезла мне из райцентра маковый бублик на гостинец, я с ним с неделю играл, прежде, чем съесть!
     Итак, минула зима после смерти бабушки, и отец как-то распорядился с нашим хозяйством, слишком уж неказистое оно было. Жить мы переехали к отцу моей мамы, деду Онуфрию и бабе Параскеве (Параське). Отец работал в МТС, дома по хозяйству и ещё умудрялся как-то лес на новый дом заготавливать. А мама? А мама жила как-то незаметно, обшивая и подкармливая нас. Стыдно, но я её помню в то время гораздо хуже, чем отца.
     Прошёл год, и во второе лето после смерти бабушки нам поставили новый дом. Вот это событие я помню уже довольно отчётливо, я уже заметно подрос и из малыша превратился в мальчишку. И теперь можно хотя бы примерно прикинуть возраст, с которого я себя помню.
     Итак, полтора года после смерти бабушки суммирую с одним годом на постройку дома и с одним годом жизни в новом доме и получаю три с половиной года. От семи лет до школы отнимаю эти вспомнившиеся три с половиной года и получаю три с половиной года от моего рождения и до первых вразумительных воспоминаний. Конечно, плюс – минус тут возможен, но, мне думается, небольшой.
     И здесь мне представляется случай, пусть вкратце, но сказать несколько слов о том, как нам строили новый дом. В то время я уже привыкал быть на людях, а не у мамки под присмотром, и строительство нашего нового дома мимо меня пройти не могло. А дом нам ставили «обчеством», как говорили родители. Заготовили материал, инструменты, составили бригаду из соседей, назначили день и в два дня поставили дом-пятистенок, даже крышу берестой покрыли. Да, именно заранее заготовленными листами бересты, что было для мен удивительно, потому что наш старый дом покрыт был земляными пластами. Кто не знает, пласты – это вырезанные лопатой из почвы с крепким дёрном земляные, так сказать, пластины.  Вот так и стояли дома под пластами, а на крышу, бывало, корова взбиралась, чтобы зелёненькую травку там пощипать. С крыши до солнца ближе, там трава раньше зеленеет, чем внизу.
     А мне эта передислокация была тем дорога, что теперь через дом от меня жил мой двоюродный брат и одногодок Фёдор. Сошлись мы с ним, не разлей вода! Летом на рыбалку, предварительно надёргав волосинок на леску из конской гривы, весной в кустарники за деревней «зорить», как мы говорили, с солью птичьи яйца из обнаруженных в кустарнике гнёзд, зимой силки на зайцев ставить. Фёдор был поосновательней меня, спокойный и рассудительный. Он и теперь такой. Какое приключение своё детское не вспомню, Федя непременно рядом. И пчёлы меня с ним поедом на пасеке ели, и охотничья собака мне пол ягодицы откусила у него во дворе, и под лёд я по его подсказке провалился, благо, это лужа была, с полметра глубиною.
     Вспоминается, как мы, накатавшись на санках с горки возле школы, заявились в дом к моей бабушке Параське. Дома никого не было, хотя тогда мы ещё жили в доме деда и бабушки. Значит, нам лет по пять было. Мы после катанья возбуждённые чрезмерно и нешуточно голодные.  Хвать – похвать, а на столе только пол краюхи хлеба и миска крупной соли.
     - Надо бы в печи посмотреть, - изрёк рассудительный Фёдор, ткнув пальцем в сторону тёплой русской печи, возвышавшейся справа от входных дверей.
     Я подскочил к печи, отодвинул заслонку, а там прямо на выходе, рядом с загнеткой стоит аккуратненький такой, маленький чугунок, накрытый пустой миской.
     - А давай-ка чугунок сюда, - подытожил наши поиски Федя и стал устраиваться за столом.
     Я надвинул на руки рукавицы, которые всегда лежали у печки для подобных случаев, и перенёс чугунок на стол. В нём, под миской, обнаружился вкуснющий молочный супчик, который мы и навернули с братом прямо из чугунка, не наливая даже в миски. Потом погрелись, обсохли – и снова на горку, день ещё не кончился.
А часам к пяти дня пришло время домашнюю скотину кормить. Я уже был дома, листал «Мурзилку» и тут слышу бабин голос:
     - Василиса (это мама моя), ты чугунок из печи никуда не подевала?
     - Ничего я, мам не трогала, я полчаса, как с работы пришла. Может Вы куда поставили и забыли? Что за чугунок-то?
     - Да ничего я не забыла! Утром, как все позавтракали, я остатки со стола да из мисок собрала, картофельные очистки туда добавила, скибку хлеба покрошила и залила всё в чугунке водичкой, которою молочную посуду мыла. А что б допрело всё и к обеду тёпленьким было, поставила чугунок этот в печку у самой заслонки. А тут наваждение такое – ни чугунка, ни супа, и поросёнок голодный визжит, надрывается!
     У меня и «Мурзилка из рук выпал. Мы, оказывается, свинячий суп съели! Ну, дела! А вдруг в нём что-то вредное? А не заболеем ли мы?
     Через считанные секунды я уже был на коленках у мамы и, запинаясь, рассказывал ей эту историю с поросячьим чугунком. Бабушка слушала, посмеиваясь, а потом успокоила меня:
     - Ну, что ты, внучок, переживаешь? Ничего плохого в этом супе не было. Я и картошку даже пред тем, как почистить, тёпленькой водой помыла. Не заболеете, не переживай, вот только пацанам не рассказывайте о поросячьем супе – могут засмеять.
     И я, вспомнив эту забавную историю, улыбнусь вслед двум сродным братьям и порадуюсь тому, что они оба, слава Богу, живы – здоровы. Видно, супчик тот поросячий был не только безвредным, но и весьма полезным. И вкусным, я это точно помню!