об избыточности в контексте безумного путешествия

Когда твоя жизнь в неспешной задумчивости склоняется к закату, ты предпочитаешь склоняться по падежам, да и то не по всем, а все больше тяготеешь к родительному. Потому что вот и родительница твоя к дальним своим, глуховатым, годам понимала, что, чтобы поддерживать любую беседу, достаточно редкого в своей смысловой неоднозначности вопроса -- Кого?
-- Ба, будешь обедать?
-- Кого?
...
В таком направлении мыслей, все больше принимающем подобие безумного, в отсутствие всяческих двоично-троичных логик и проекций в координатах разумное-доброе-вечное, самое время рассмотреть вопрос избыточности. В любом ее проявлении. Скажем -- уже использованное нами "склоняться". К чему тут "к", вдруг задумываемся мы? В этом и состоит коварная прелесть избыточности -- она прельщает нас порой едва заметным знаком, словом, буквой. И надо быть осмотрительными или даже вперёд смотрящими, чтобы заметить едва заметное. Итак, отринем "к" из "склоняться", и обретём свободу "слоняться". Синий ее ветер (который вечно в лицо, и прическу никогда не спасти) подхватывает нас под микитки, засовывает в ближайший самолёт, и внезапно отпускает в центре странного города Прага. Может, "старинного"? -- шепчет коварная избыточность, пытаясь отыграть очки. Как бы не так! Странного! Именно, что странного,
Вот вам, сомневающимся, последняя наша ночь в нём сразу, как только перестал идти вечерний дождь. Вот вам старый центр глубоким вечером, когда людей уже почти нет, зато тьма довольно густая, так, что свои руки, если не попадешь в свет фонарей, разглядеть можно с трудом. Замковая лестница, полого уходящая куда-то вверх, очевидно -- в бездну, не различимую во тьме. Рядом глухо рокочет река. И над всем этим пейзажем странного города какое-то нежное тёплое вечернее дыхание. И тут небо начинает светлеть, замковые стены раздвигаются, открывая вид на сады и виноградники далекого прошлого. Сады все сплошь в живописных цветах, но преобладают все же красные маки, как брызги крови. Они растут везде - сорняками, и мягко опадают шелковыми лепестками на каменные ступени. Стремительные стрижи и ласточки тоже присутствуют непременно в этой картине. И какая-то старая музыка издалека. Все это длится пять минут, ночь или неважно сколько. Пока тяжёлые клубящиеся ртутные облака не заволакивают небо, обрушивая на город сумрак. Стены сдвигаются, стрижи исчезают, музыка стихает. Только летучие мыши режут сумрак внезапным присутствием. И только теперь уже в памяти -- чуть приоткрывшаяся всепоглощающая красота, отмытая до скрипа, до прозрачной чистоты, душа, изысканное светлое величие момента. И никакой избыточности.
Утром в аэропорту был кофе, круассан, Хёг Питер в планшете и ощущение осени.