Острые сучья памяти

                ОСТРЫЕ СУЧЬЯ ПАМЯТИ

Память – сухие ветки на старом, кряжистом, пока ещё прочно держащемся за землю кедре.
Где-то на вершине едва просматриваются зелёные ветки, но с каждым годом их становится всё меньше и меньше.
Бередя ладони, я ломаю эти старые сучья, бросаю в костёр, и, укутавшись в кострово-табачный дым, под немудрёную выпивку и закуску (куда же без них?),  призвав Духов Севера, вспоминаю всё старое, забытое и хорошее.



                * * *

К духам Севера ранней весной
Я вернулся вновь найденным сыном.
И моленьем шамана старинным
Заклинал их порою ночной.
Дух реки, песню мне прожурчи,
Взяв мелодией шелест осины.
Нить аккордов из струн паутинных
В ней сплетали слепые дожди.

Дух болота, легенд нашепчи
Мне весеннею полночью синей.
И листвой прошлогодней рябинной
Ты тропинку чуть-чуть притопчи.
Дух костра, в трудный час обогрей,
И в молчании леса суровом
Ты напомни мне дымом костровым
Всех забытых когда-то друзей.

Духи леса, смиренно прошу,
Проведите сквозь чащу лесную.
Ну, а если слегка заблужусь я,
Укажите к избушке тропу.
Дух избы, на ночлег приюти,
Пожелай мне спокойной ночёвки.
Кружкой чая и миской похлёбки
На прощанье меня угости.   

Дух горы, в город скальный введя
Подари панораму с вершины.
И у края курумной стремнины
Обрести вновь дай веру в себя.
Духи Севера, в вашу семью
Возвращусь я, устав от дороги…
Лист осенний укроет мне ноги,
Мелкий дождь занавесит тропу.               


                КОНЖАК, СЕРЕБРЯНКА.

То, что на свете есть знаковые места, к которым тянет всю жизнь, вы, думаю, согласитесь.
Для меня таким местом является  горная цепь на Северном Урале – Конжаковский камень, Серебрянский хребет.
Я не буду грузить вас сведениями о высоте над уровнем моря, о животном мире сих мест,  климатических условиях…
Всё это есть и в доступной печати, и в Интернете, и специальных учебниках и путеводителях.
Но там не пишут, почему меня, как некогда капитана Гаттераса, отклоняет к Северному Уралу.
Просто я знаю, что только здесь я мог отключаться от всего того, что называется образом жизни обычного городского человека, мог поверить в то, что существуют и северные духи и, может быть, какие-то космические связи.
Только здесь, на Серебрянке, я мог написать все мои стихи, песни и кое-что из прозы.
И я знаю, что тот деревянный идол, которого я по малолетству вырезал из старого пня, стоит там по сю пору и ждёт, когда я снова приду к нему.
Конечно же, с этими местами меня связывает ещё и работа спасателем.
Пусть кратковременная, но давшая мне умение ориентироваться в горах, прислушиваться к любым изменениям погоды,  чувствовать дорогу, время и окружающих меня людей.
Поверьте, это совсем немало в нашем мире.
Первый раз я попал в эти места где-то в середине шестидесятых, последний (надеюсь, по времени, а не по судьбе) – в две тысячи восемнадцатом.

                НАЧАЛО.

Когда-то, очень давно, в Карпинск добирались на поезде.
Состав приходил около восьми утра, командировочный люд успевал на работу, а орды туристов спешили на автовокзал, чтобы успеть на автобус "Карпинск-Кытлым", который ходил два раза в день, и посадка в него отдалённо (а иной раз и реально) напоминала штурм пассажирских поездов времён Гражданской войны.
Но вот народ рассаживался по рюкзакам, а кто и по сиденьям, и начиналась тягомотная тряска (это только в двадцать первом веке дорогу стали улучшать, а в те времена это была пыльная разухабистая грунтовка) либо до Первой Серебрянки, либо до Катышера (так назывались реки, по которым шёл пешеходный, или лыжный, маршрут).
Первая большая стоянка была на поляне, которая в наших группах называлась Кедровая. Как она называлась на самом деле, и называлась ли вообще, я не знаю. А почему в группах – так потому, что за полвека хождения по тем местам я водил достаточно много групп, сохраняя названия мест, которые мы придумали, когда ходили с Лешим и Студентом ещё где-то в середине восьмидесятых.
-  Почему придумывали? – спросите вы. 
Так ведь в те поры нормальных карт не было, ходили, что называется, "по пачке "Беломора", а страсть поиграть в первопроходца, начертить свою карту со своими названиями… Это такой кайф, ребята!
К тому времени (середина восьмидесятых) я был в описываемых местах раз пять, может шесть. Не помню. Но эти вылазки носили либо спортивный характер (категорийные маршруты, в которых за заданное время нужно было пройти заданное количество километров – короче, ни ума, ни фантазии, ни адекватного восприятия окружающего), либо я принимал участие в спасработах (удовольствие, прямо скажем, иногда ниже среднего, но необходимое).
Я до сих пор считаю, что именно в походе со Студентом (пятнадцати лет отроду) и Лешим (парню на тот момент было двадцать четыре года), я по-настоящему ощутил волшебство этих мест.
И ответственность за тех, кто идёт рядом, потому что это был первый поход, где я был руководителем.
И стратегию  формирования  группы:
Первое  - брать только лично тебе известных людей,
Второе - от баб открещиваться под любым предлогом,
Третье - в группе обязательно должно быть двое-трое молодых, необученных,
И четвёртое, главное – соизмерять свои возможности и желания.
Про молодых и необученных нам подсказал Сергей Баклаков – геолог из куваевской  "Территории".
Мы тогда зачитывались Куваевым,  и я не могу отказать себе в удовольствии процитировать рассуждение Баклакова: "Есть личности, но нет коллектива. А для коллектива надо взять Вальку Карзубина. Водку по утрам не пьёт, жизнь понимает. В тундре первый раз, значит, все его будут учить. Друг к другу меньше придираться будут".
Принцип не подвёл ни разу.
В дальнейшем все пункты  выполнялись неукоснительно, а во втором пункте мы сделали несколько исключений, и об этом не пожалели.
Поход прошёл с некой ленивой бесшабашностью, вскарабкиванием на всякие горы, неограниченным потреблением даров Севера и, конечно же, воспитанием Студента.
Сохранился дневник этого похода:

- "Эти два типа (Студент и я) сожрали почти весь котелок с супом, я уже долизываю.
Потом были тушёные грибы. Если утром проснёмся, то есть шанс пойти дальше". (Леший)
- "У Лешего растёт губа (мошка постаралась), настрой, естественно, падает, (жрать не может). Кедровки в котле бултыхаются, Студент шишку грызёт. Видать, от голода.
Вокруг мир и в человецех благоволение. Окружают нас горы различных названий, солнце садится. Тишина.
Подстреленные Студентом кедровки сопротивляются и варятся с трудом. По пути на стоянку совершили акт очищения тела от скверны, т.е. искупались. Вода холодная, бодрит, Купался в основном Леший, я вроде бы как, Студент в наблюдателях был. В два голоса воспитываем Студента. Учим походной жизни. Интересно, что получится из этого. Но ничего, слушает, и, похоже, запоминает" (это уже я)
И снова Леший: - "Сегодня - перевал. Погода с утра великолепная. Я спал у костра, всего занесло пеплом от нодьи. Встали, собрались, заложили небольшой склад возле стоянки: спирт, соль, фольга, лекарства, разводяга, мыло, чашку, свечи. Заложили в камни, сложили гурий, Верхний камень - как треуголка Наполеона".

К слову, процесс воспитания Студент воспринимал вполне адекватно и, как я теперь понимаю, весьма ехидно, потому что это аукнулось мне в дальнейшем.
Ещё в память запал дождь, захвативший нас на перевале, наивные (как я сейчас понимаю, а тогда – ого-го!) разговоры у костра,  заяц, выскочивший перед нами на вершине Серебрянки и угодивший после этого в суп, идол, вырезанный кем-то из нас.
И, конечно же, камни Серебрянки.
Я впервые рассмотрел то, мимо чего пробегал все эти годы.
Искусство ветра, воды, солнца и холода превратила камни на шихане в самые настоящие скульптуры и барельефы – лица, замковые стены, окаменелые неведомые звери…
Смотри и домысливай!
А уж как это всё выглядело в закатных  светотенях!
Вернувшись в Свердловск, мы торжественно поклялись выбраться в горы ещё раз и этим же составом.
К сожалению не получилось.

                *  *  *

                Другу, единомышленнику, младшему брату.
                А так же всем Сергеям, с которыми свела судьба.

Мне дорого имя Серёжка,
Ты в этом меня не вини.
Как в сумраке леса дорожка,
Как горы, что тают в сини.
Как запах кострового дыма,
В часы, когда небо ясней.
И если б Господь дал мне сына,
Его бы нарёк я Сергей.

Моё одиночество странно,
Знакомых не счесть и друзей.
Но лишь с фотографии старой
Ты мне улыбнёшься, Сергей.
Был братом, а станешь мне сыном,
И вспять обернутся года.
Нас двое в вагоне пустынном,
Что мчит неизвестно куда.

Видавшая виды байдарка
Скользнёт в наши прежние дни,
Линялая, старая майка
Напомнит стоянок огни.
Листвой обозначена стёжка,
Ждёт осень звонка сентября.
А рядом шагает Серёжка,
Он чем-то похож на тебя.


                СИНИЛЬГА.

  "Росу голубую склевала синица,
  Над Южным болотом дымится рассвет.
  Мы снова уходим, и снова Синильга
  Берёзовой веточкой машет нам вслед".

  Эту песню я услышал в  четырнадцать лет. Пели её старики, взявшие меня на Север.
  Старикам было лет под сорок.
  Наверно, я достал их своим нытьём, потому что один, посмотрев на меня с остервенением, сказал:
  - Возьмём. Но в качестве живой консервы.
  Я не знал, что это такое.
  Объяснили потом.
  Пыл не угас.
  Консервы не сделали, но за воспитание взялись всерьёз.
  Все их действия в походе подчинялись строгому ритуалу: порядок прохождения маршрута, разбивка лагеря, разведение костра.
  - Да ты же ведь нормальный мужик, разгорайся быстрее – водки дадим.
   После этой фразы костёр вспыхивал, вода в котлах вскипала, старики разливали водку.
Себе – по полстакана, мне – на донышке.
- Успеешь ещё.
  Всё не выпивали, в костёр плескали где-то грамм пятьдесят.
 - Меньше – костру обидно, больше – жаба давит.
  Плевать в костёр категорически запрещалось. Кидать окурки – приветствовалось:
  - Ему же тоже покурить надо.
  Каждая вещь знала своё место.
  Не раз я огребал по затылку, кладя куда не надо ложку, миску, топор.
  - Ложь на место. Не гневи духов.
  Кто такие духи – я не знал, но чувствовал – что-то странное и, может быть, страшное.
  На одном из привалов я, неизвестно отчего, взял топор и стал отёсывать пень. Совершенно неожиданно из пня получился идол.
  - Наш человек, - сказали старики.
  И налили мне полстакана водки.
  В этот день никто никуда не шёл.
  Я лежал на слое лапника, боясь пошевелиться, старики вполголоса пели:

  "Куда же идём мы, и что же нас гонит,
  Куда же влечёт нас шальная судьба?
  Мы встретимся снова в пустынном вагоне
  И ты улыбнёшься:  - "Привет, старина".

  Пели хорошо, слаженно, но без гитары.
  Гитара, по их словам, портила песню и мешала слиться с природой.
  Лесные люди, однако, гитар не любят.
  Я песню хоть и не понял, но отметил.
  Слово понравилось – Синильга.
  На мой вопрос – а кто это? -  ответили: – лесная колдовка.
  И рассказали жуткую историю, как в северной тайге потерялось трое ребят.
  Когда их нашли – у парней были искажённые от страха лица, а рядом лежала прядь чёрных женских волос.
  Синильга наказала.
  Наступило время, когда я сам стал водить народ в походы и петь песни.
  Ритуал стариков, что когда-то грозились использовать меня как "живую консерву", выполнялся неукоснительно.
  Песня не давала покоя.

  "А помнишь, как прежде с тобою мы жили,
  Как слали проклятья бродячей судьбе.
  Мы станем иными, мы станем чужими,
  Изменим друг другу и сами себе".

  Но кто автор? На одной из старых плёнок я услышал, как её пел Юрий Визбор. Вроде бы вот, нашёл. Но что-то мешало признать её визборовской. И мелодика не совсем Юрия Иосифовича, и стихи не в его стиле. А если учесть, что иной раз "Визбор Иосич" не утруждал себя атрибутацией автора, то…
  Я продолжал искать.
  В ту пору меня очень сильно интересовало – что же, всё-таки, упало в районе Подкаменной Тунгуски в июне девятьсот восьмого года. И наткнулся на книгу, которая называлась "Тропой Кулика".
  А в ней было напечатано стихотворение, написанное студентом Томского политехнического института Геннадием Карпуниным в начале шестидесятых годов.
  В дальнейшем Карпунин станет знатоком древнерусской письменности, создаст свой перевод "Слова о полку Игореве", будет главным редактором журнала "Сибирские огни", выпустит сборник стихов и прозы.
  Но всё это забудется после его смерти в тысяча девятьсот девяносто восьмом году.
  А песня, написанная на стихи двадцатитрёхлетнего парня, которые он посвятил "Любаше Д", останется в памяти навечно.

  "Ребята, ребята, мы будем бессильны
  Вернуть удивительный этот рассвет.
  Ведь только однажды, однажды Синильга
  Берёзовой веткой помашет нам вслед".


                ПАРНИ И БАРД.

Представляю участников.
Парни:
Один коротко стриженный и светловолосый (назовём его Серым)
Другой – тёмного окраса и длинноволосый (пусть будет Тёмным).
Ваш покорный слуга – ничего особенного. Когда-то в этих местах спасал заблудших туристов, облазал почти все местные горы, свёл дружбу с местными духами. Как горными, так и лесными.
И Бард
В данной ситуации я нарушу свой принцип – шифровать имя сопоходника. И делаю это только потому, что часто буду цитировать его стихи, а народ должен знать своих героев.
Итак, имя-фамилия Барда -  Виктор Харлов.
Надо сказать, что парни, весьма ревниво относившиеся к новым людям в группе, Барда за своего засчитали сразу.
И не раз, когда я рыскал по лагерю, пытаясь его найти, кто-нибудь из парней ловил меня на повороте и зверским шёпотом вещал:
- Не кричи, Барда муза посетила.
И посещала она его весьма часто.

" И дальше вверх по речке
Тропой до Конжака,
Расплавлены как свечки
Под гнётом рюкзака"

Но это будет потом, а сейчас нами овладела предпоходная рутина – приобретение билетов, продуктовая и вещевая раскладка, разработка маршрута.
Дело привычное, трасса не раз хоженая, но надо же составить программу похода, чтобы потом её нарушать.

Нарушения начались в билетных кассах.
Выяснилось, что поезда до Карпинска не ходят.
Кончились поезда.
Экономия, однако.
- Хотите в Карпинск – езжайте в Краснотурьинск, а там - на маршрутке или пешком. Вам не привыкать - туристы ведь.
У кассирш всегда было извращённое чувство юмора.
Берём билеты на тридцать первое июля, чтобы возвратиться одиннадцатого августа.
Погрузились, разместились, Бард вполголоса пробасил:

"Этот антимир недалеко,
Поднимись, и с плеч стряхни усталость.
Посмотри – с потёртым рюкзаком
Ждут друзья у старого вокзала.
И когда помчится торопясь
Поезд – выпивоха и трудяга,
Медленно с души стирает грязь
И мозги вправляет нам дорога"

Утром приехали в Краснотурьинск
Неожиданно повезло: всего за сто пятьдесят рублей с рюкзака нас добрасывают почти до места.
А это, извините, километров под семьдесят.
Встаём на тропу.
Дорога знакома.
Жара.
Рюкзак, блин, тяжёл до безобразия.
Радует то, что большая часть тяжести – еда.
Значит, скоро будет легче.
Идём по знакомому маршруту.
Находим привычную стоянку.
Таборимся.
Едим, выпиваем адмиральские.
Лепота.
Пытаюсь что-то петь, но лень неимоверная. Вспоминаю, что среди нас есть Бард и сую гитару ему. Если бардовский взгляд был бы способен убивать – умер бы на месте в страшных муках. Спев пару песен,  Бард передаёт гитару Серому.
Ему, бедному, деваться некуда, поэтому поёт.
Правда, спустя некоторое время, гитара переходит ко мне, а потом обратно  к Барду.
Хитро улыбнувшись, маэстро извлекает из гитары "Уралдерево" чарующий перебор и начинает:

"Вот первая стоянка,
Костёрчик запалили,
Чаёк, конечно, каша со сгущёнкой.
Мать-перемать, чего-то
Мы в городе забыли.
Но поздно, поздно – ясно и ребёнку".

На лицах парней – радостное изумление, Бард лучится удовольствием.
Я гляжу на эту компанию и понимаю, что в пацанском отношении к жизни великовозрастный Бард недалеко ушёл от мальчишек.
Вспомнилось кукинское:

"Пятьдесят – это так же как двадцать,
ну а семьдесят – так же как десять"

Хочется верить -  Юрий Алексеевич имел в виду, что с возрастом восприятие жизни приобретает ту же остроту и непосредственность, как в детстве.
Вот и спелись парни с Бардом.

На следующий день столкнулся со старыми знакомыми.
В городе не вижу, а тут – на тебе, встретились.
Посидели, поговорили о прошлом.
Покурили.
Идём дальше.
Натыкаемся на табличку  с надписью:
"На этом месте такого-то числа, месяца, года погиб участник туристского марафона имя - рек в возрасте стольких-то лет"
И полустёртая цитата:
"… никто не гибнет зря,
Так лучше, чем от водки и от простуд".
Вот она – ирония судьбы.
Весь год тренироваться, копить деньги, бегать по врачам, собирать ненужные справки – и помереть от острой сосудисто-сердечной недостаточности, пробежав сколько-то там километров.
Глупо всё это.
Представляю, какая была суета.
Бежал мужик, бежал.
А потом рухнул.
Ничком.
Народ наверняка подумал, что споткнулся человек, потом, видя, что не встаёт, решили поближе подойти.
И увидели тело.
Может, ещё в сознании.
А пока смотрели и решали, что делать, тело сознания и лишилось.
И дыхания с кровообращением.
Наверняка стали  закрытый массаж делать, искусственное дыхание...
Спасов вызвали.
Без толку.
Так что? Не зря погиб?

В двадцать часов объявляю табор.
Скидываем рюкзаки, обустраиваемся.
Бард на высоте – поёт импровизированный гимн сгущёнке:

"Ах, сгущёнка, ах, сгущёнка –
Замечательный продукт.
С нею рис, гречиха, пшёнка
Словно персик, словно фрукт.
Ах, сгущёнка, ах, сгущёнка,
Я бы ел и день, и ночь
Ах, сгущёнка, ах, сгущёнка,
Ты мне мать, отец и дочь".

Надвигался  вечер.
Шихан постепенно менял окраску от ярко-розового до тёмно-синего.

"Над горою и над лесом
И над зеленью лугов
Мчатся странные принцессы,
Короли, шуты, повесы
Из лохматых облаков"

пропел Бард
И, словно послушавшись, облако, сначала напоминавшее рыцаря на коне, превратилось  в какую-то хитрую каракатицу.

На небе показалась полная луна.
- Полнолуние, - мечтательно сказал Тёмный.
- Ага, сейчас всякая нежить попрёт, - мрачно добавил Серый.
Прислушались.
Ничего и нигде не попёрло.
- Ещё не полночь, - ответственно заявил я. – В полночь ждите.
- Пойдём спать, ребята, - мудро заметил Бард.- Глаза уже слипаются.
В полночь раздался звук падающего тела и что-то ненормативное.
Это Бард погулять вышел.

И захотели у меня ребята (ну и Бард, конечно, куда же без него) на Конжак метнуться.
Вообще-то недалеко, часа за четыре-пять должны обернуться.
- Идите, а я обед приготовлю, дровишек на вечер нарублю.
Однако в контрольный срок группа не вернулась.
Вознёс я моленье Духам Севера и стал стихи сочинять.
Спустя некоторое время понял - стихоплётство вещь заразная.

Парни вернулись три часа спустя от контрольного срока. Понравилось им, видите ли, на Конжаке. Страшась руководящего гнева, вперёд выпустили Барда, а сами, тихой сапой, за ним.
Морды сконфуженные, глаза в землю смотрят.
Но довольные….
Ну что, поругался, дал по шее. Тёмный воспринял как должное, Серый увернулся, а Бард сыграл роль миротворца.
В конечном итоге все принялись за баню.

Кто только не возносил дифирамбы походной бане!
Какими высокими и изысканными словами писатели-геологи не описывали процесс сооружения этого рая!
И каких только слов не произносили Серый с Тёмным, когда срывался натягиваемый тент, или рушились камни для печки!

Но банька получилась классная.
Свежевымытый народ блистал чистым телом, предвкушая изысканный ужин.
Бард, нацепив оранжевую кепку, починяя дырявый кроссовок, задумчиво творил очередной шедевр:

"Оранжевая кепка,
Оранжевый рюкзак,
Оранжевые камни
И рядышком Конжак.
На речке Серебрянке
То спуск, а то подъём.
Где не проходят танки
С Андрюхой мы пройдём"


Тёмный, засунув свои патлы под бандану, вожделённо смотрел в сторону котелка.
Взъерошенный Серый, с выпирающими ключицами и суставами, в штормовке, одетой на голое тело, так походил на нахохлившегося птенца, что хотелось приютить, обогреть и напоить чем-нибудь горячительным.
Хотя заранее было известно, что от первого и второго он увернётся, а вот третье воспримет с большим удовольствием.
Так оно и получилось.
   
Вышли на Конжаковское плато.
Болотистая равнина, слева ограниченная курумами Конжака, а справа…
Кажется, равнина тянется до самого горизонта.
А на самом деле она заканчивается отвесным обрывом, который называется Провал.
В тихий солнечный день (или вечер – кому как) здесь красиво и мечтательно.
Стоишь на краю обрыва, обозреваешь восторженным взглядом горную панораму…
Чего я не сокол, чего не летаю?
Но в непогоду…
Компас здесь не работает (магнитная аномалия), видимость нулевая (дождь, туман или метель), а ветер очень аккуратно и настойчиво подгоняет почему-то только к Провалу.
Так что последнее, что в своей жизни может увидеть человек с рюкзаком, как из тумана под ногой или лыжей внезапно появляется пустота, в которую оный турист и падает.
А спасатели их оттуда вынимают.
И я в этом участие принимал.
Не самое приятное занятие.

Тела-то достают и увозят, а вот души погибших обретаются здесь, и с живыми людьми всячески общаться хотят.
И это не шутки.
Часто, особенно по тихим вечерам, носятся по Провалу обрывки чьих-то разговоров, слышатся песни под гитару.
Даже музыка раздаётся из тех приёмников (а может уже и из смартфонов), которые вместе с туристами упали в Провал.

"Ребята, ребята,  поймите как тонко
То чувство дороги, щемящая грусть.
Нас горные духи ласкали с пелёнок
Они же в последний проводят нас путь"
 (не помню, чья песня)

Мы спустились в Провал ближе к вечеру.
Смущали нехорошие облачка, ползущие от Косьвинского камня к Конжаку и начинающие как-то настойчиво кружиться вокруг него.
Возникало тайное подозрение, что Провал нас задержит.
Так оно и оказалось.

"Дождь целый день стучит в палатку,
Туман как белая река.
Серёга делает заплатку,
Андрей гитаре жмёт бока.
Залез в мешок и дремлет Тёма,
Конжак закрыт, как старый ларь.
Как пленники аэродрома
Мы ждём, когда раздует хмарь".

Бард писал эти строки, завернувшись в спальник, периодически подбадривая себя голубикой с сахаром, запивая оную горячительным напитком.
Было сыро, но тепло.
Периодически мы  подползали к выходу из палатки, чтобы откинуть полог и, посмотрев на туман, который тотчас же начинал к нам тянуться, выкуривали сигаретку (или трубочку) и улезали обратно в тёплое нутро палатки.

Да, традиционен ты, Провал.
Сколько раз к тебе приходил – встречал дождём, провожал солнцем.
Помнится, в девяносто третьем году ты не хотел с нами расставаться аж четыре дня.
Интересная была тогда компания:
Господин Ротмистр – гедонист, любитель хорошо поесть, выпить, поговорить за жизнь, попеть, погонять молодёжь. И великолепный кухарь. Я сразу заценил его готовку и в торжественной обстановке передал ему кухонный черпак.
Нейрохирург. Обстоятельный, ироничный парень. В то время заканчивал медицинский, и, как явствует из прозвания, готовился уйти именно в эту область хирургии. И ушёл. Дороги наши, к сожалению, разошлись (убыл на свою родину в Ставрополь), и дальнейшей судьбы его я не знаю.
Два брата-оболтуса по шестнадцать-семнадцать лет. В меру безбашенные, донельзя настырные, вечно голодные, всюду пронырливые. Попадающие,  по классификации бывшего сержанта спецчастей Винсента Черноу, а попросту Винни (вы не знаете, откуда этот персонаж, а я знаю и не скажу - ищите сами),  в графу "новобранцы, тупые, необученные".
Нет, тупыми их назвать было нельзя, но необученными точно.
Одни записи в дневниках чего стоят (привожу с соблюдением орфографии и стилистики):

- "Ходили на Серебрянку было прекрасно гора открыта, на обратном пути заплутали. Честно сказать очень трудно идти но было интересно что будет дальше и есть хотелось
- Что человек может думать на таких скалах и высотах, я думаю только о высоких помыслах. Весь мир куда-то исчезает, пропадает всякая цивилизация. Только брат иногда всё портит.
- Ну скалы меня не очень впечатляют, пока я здесь, но когда я приеду домой, в этот несовершенный мир, я буду вспоминать о них с восхищением.
- Прошу прощение за ошибки в тексте, главное не текст, а смысл.
- Вобшето я эти горы прошёл бы за несколько дней. И ещё мне кажется, что еды у нас не хватит".

За последнюю фразу новобранец был жестоко наказан господином Ротмистром -  мойкой котлов вне очереди.

Чем же мы занимались, сидя под дождём?
А, золотой корень обрабатывали.
Когда мы шли к Провалу, то наткнулись на плантацию дикорастущей родиолы розовой, ну и слегка попаслись. Нет, не подумайте. Всё было чинно и благородно. Через два года, проходя по этим же местам, я вновь наткнулся на эту плантацию, и она была раза в два больше.
Обработка заключалась в очистке и хотя бы минимальной сушке. Поэтому в шатре стоял стойкий золотокорневый аромат, смешанный с табачным дымом, запахом от мокрых свитеров и портянок. Обстановка талантливо описана Нейрохирургом, поэтому цитирую:

"День великого спанья, сидения,  обдирания от шелухи золотого корня, интеллектуальных игр. Подъём продолжался с 12 до 13 часов.
Потом начался дождь, который льёт почти целый день.
Немного поснимал, походил вокруг лагеря.
В дождь заварганили обед. Сейчас сидим в шатре. Влажные, но довольные.
Кто-то из братьев бегает по шатру в трусах и сообщает о том, что его шатает. Наверно, от переедания, а может и от пересыпа. А возможно, что и от голода (уже пять часов как  не ели)".

Я же, вспомнив, что восемь лет назад  Леший устроил здесь захоронку, решил её отыскать.
Шарился по куруму часа два, отсырел, всё проклял, помянул нечистую силу. И нечистая сила явилась в виде одного из новобранцев, который эту захоронку отыскал вмиг. От заначенных богатств там остался только половник, который новобранец торжественно вручил господину Ротмистру.  Расчувствовавшись, господин Ротмистр сменил гнев на милость, и от повинности ежедневного мытья котлов оболтус был освобождён.
   
- Тёмный, расшуруй примус, давай хоть чаю попьём, -  хмуро проворчал Серый, закончив штопать спальник. – Да и поесть бы не мешало. И котлы помыть.
Ничего не меняется. Что восемь, что шестнадцать лет назад, что сейчас.

"Чтоб мы делали без Тёмы
И без примуса его?
Пребывали б вечно в дрёме
И питались бы травой"

возопил разом оживший Бард и полез за кружкой.
Выпили чаю, разогрелись, оживились.
- Расскажи что-нибудь, - стал неделикатно приставать ко мне Бард.
- Отвяжись, дурная жизнь. Вот выкурю трубочку, может, что и вспомню.
Вспомнил.
На свою голову.

                КРЫМЧАНИН НА СЕРЕБРЯНКЕ.

Парней  для походов я подбирал в клубе самодеятельной песни.
Увлечение песней было пока ещё повальным, на гитаре не бренчал только ленивый, а в подростковой среде не владеть гитарой считалось дюже неприличным.
И вот к нам такой пацан и заявился.
Родители его были родом из Свердловска, в силу разных причин перебравшиеся в Крым.
Когда мальчишка вырос, его отправили на квартиру к дедушке.
Парень  заканчивал школу, готовился к поступлению в вуз.
Неприкаянный, ершистый, болезненно воспринимающий критику своих песен, которые он начал писать ещё в Крыму.
Наверно, там его слегка перехвалили, а вот на Урале…
Критики в клубе были суровые, но доброжелательные.
Своё самолюбие юный бард старался укрощать, к замечаниям прислушивался.
Но окончательно стать своим не получалось.
А хотелось.
У меня как раз образовалось несколько свободных дней, которые решил потратить на Серебрянку.
Напарников, как назло, не оказалось.
Вспомнил про крымского парня.
Рискнуть, что ли?
- Ну что, в горы со мной пойдёшь?
Крымчанин (вот и прозвище появилось) явно не ожидал такого предложения, поэтому, посмотрев на меня исподлобья, молвил:
- Пойду.
- Снаряга-то хоть у тебя есть?
- У меня всё есть.
- Тогда учти, отчество и обращение на "вы" мне надоело на работе, и своеволие я допускаю в разумных пределах.
- Которые сам и устанавливаешь. Уже знаю.
Гм, да он язвить умеет, оказывается.
Собрались на вокзале, залезли в вагон.
- Ты что такой смурной?
- Знаешь, я растопку не взял.
- Что?
Парень засмурнел ещё больше.
- Не переживай, там, куда мы едем этой растопки, как…
- Утешаешь?
- Увидишь.
Чем ближе мы приближались к началу маршрута, тем большее изумление проступало на лице парня.
Он впервые увидал лес.
Не тот чахлый, крымский, а настоящий, уральский.
- Пить хочу.
- Доставай кружку, вода рядом течёт.
- А можно?
- Можно, можно. Здесь всё можно.
Встали на ночёвку.
- Дрова-то хоть пилить умеешь?
- У меня родители лесники.
Да он ещё и обижается!
Утром я застал парня за странным делом – он пытался приспособить связку дров на рюкзак.
- Зачем это тебе?
- Не здесь же оставлять.
- Вот именно - оставлять. Давай вот сюда, под ёлку положим и корой накроем.
- Зачем?
- После нас другие придут, такие же уставшие. А им уже и дрова рубить не надо – приготовлено. Нам спасибо скажут.
- У нас в Крыму не так. Когда в наш лес выезжаем, то и дрова с собой берём, и воду. А что-либо кому-либо оставлять даже и в голову не приходит.
- Так вот почему ты о растопке расстраивался.
- Да.
Подошли к реке.
Дня за три до нашего прихода в горах прошли дожди, поэтому Серебрянка не была привычным тихим ручейком, с ласковым журчанием скользящим по камням, а предстала перед нами во всей красе: мощный, вспененный горный поток, в гуле воды слышался стук камней о дно.
Крымчанин оторопело застыл.
- Нам туда, на тот берег?
- Желательно.
- А как перебираться будем?
- Пока никак. Сейчас полянку найдём, лагерь разобьём, грибов-ягод пособираем, а там, глядишь, и большая вода уйдёт.
- А ягоды какие есть можно?
- Вот смотри – это голубика, это брусника. Их можешь есть сколько угодно, а вот эту, чёрную, едят только один раз в жизни. Первый и последний. Понял?
- Да.
На ближайшие два часа парень совершенно выпал из реальности. Сначала он робко, пытаясь соблюсти хоть какое-то приличие, брал по одной-две ягодке, а потом, не выдержав искушения, рухнул на брюхо и стал хватать ягоды и руками и ртом.
Когда первый пыл прошёл, на его физиономию нельзя было смотреть без смеха.
Вся чушка была измазана лилово-красным ягодным соком, глаза блестели от восторга, свободы, радости жизни и счастья.
Увидев меня, паренёк засмущался, в глазах стала появляться неуверенность.
- Ты чего застыл?
- Ругаться не будешь?
- За что?
- Вы вон тут лагерь разбили, а я дурью маялся.
- Повторяю для особо одарённых – обращение на "вы" не приветствуется, а ругать не за что. Ты так рьяно и самозабвенно пахал участок, что мне самому захотелось. Так что не журись, хлопец.
Вечером парня потянуло на откровенность. Он рассказывал о своей жизни, мечтах, даже пытался робко поблагодарить за доверие.
Всё-таки с собой в горы взял, это заслужить и оправдать надо.
Заслужил, оправдал.
Когда на курумы вышли.
Обычно мы по курумам ходили хоть и быстро, но достаточно осторожно.
Камень он и есть камень.
Но что делал Крымчанин?
Он буквально танцевал на этих камнях, когда он успевал почувствовать, куда ступать, от какого камня отталкиваться и на какой запрыгнуть – это было выше моего понимания.
- У вас в Крыму все так по камням скачут?
- Обращение на "вы" не приветствуется, - парень ехидно-радостно ухмыльнулся. - А меня в своё время родители учили, как по камням ходить. Здесь, кстати, камни лучше: надёжней и крупнее. Я ещё и не так могу.
Я не удержался и отвесил ему подзатыльник.
- За что? – попытался обидеться плясун на камнях.
- А если живой камень окажется, и ты копыто подвернёшь? Тебя здесь камушками привалить, или на своём горбу тащить? Не обижайся, парень. Это всё-таки горы, и горы северные, весьма суровые. Они и наказать могут.
- Сказки всё это, - последовал легкомысленный ответ.
То, что не сказки, мы ощутили на своей шкуре весьма скоро.
Нет, духи Севера к наглому пацану отнеслись очень милостиво – шквал со снегом и дождём накрыл нас уже в лесу, когда горный этап был закончен, и мы возвращались домой.
Накрыло нас качественно – в считанные минуты было вымочено всё, что должно было вымокнуть. Ноги противно чавкали в сапогах, по хребту текли потоки ледяной воды, а рюкзаки вмиг потяжелели раза в полтора.
- Как греться-то будем, где костёр запалим? Это что – духи на меня рассердились? – приставал ко мне мокрый и слегка запаниковавший крымский житель.
Рявкать на парня было бессмысленно и даже вредно, а вот где сушиться – это был вопрос.
Но, видимо высшие силы решили, что наглеца проучили качественно и дали нам знак к спасению.
На одном из деревьев я увидел круг от лыжной палки и стрелку, указующую вниз к реке.
Не рассуждая, я кинулся в заданном направлении.
- Зачем, там сыро и мокро.
- Ага, зато здесь сухо. Рысью за мной! И не рассуждай.
Предчувствия не обманули.
Через полчаса вышли к избе.
- Ты знал про неё?
- Честно говорю – нет.
- А как?
- Доверяю интуиции и высшим силам.
Изба оказалась большой, сухой и добротной.
Главное – был запас дров.
- Изба, изба. Дай переночевать мокрым и холодным путникам. Сделай так, чтобы и дрова разгорелись, и вода вскипела. За это мы, уходя, приведём тебя в порядок, нарубим дров, принесём воды и оставим еду для тех, кто придёт после нас, - чётко проговорил я одно из  заклинаний, которое мы сочинили с Лешим и Студентом в наш первый и, увы, последний приход на Серебрянку.
Мальчишка посмотрел на меня странным взглядом, и устало упал на лавку.
- Вставай, помогай печку затапливать.
Заклинание сработало, в избе скоро стало жарко.
- Рассупонивайся, вешай одёжу на верёвки.
Скоро вся изба была увешана рубахами, штанами, исподним.
Отдельно, напоминая дельтаплан, висела палатка.
Невдалеке от печки, на специально изготовленных колышках, сушились сапоги.
Дух в избе был специфический, даже приятный.
Жизнью пахло.
- А если бы ты избу не нашёл, что бы тогда делали?
- Но ведь нашёл.
- Нет, а если бы?
- Ну, придумали бы что-нибудь.
- А вот те слова, которые ты говорил, войдя в избу – это что?
Кажется, парень созрел для воспитания:
- Видишь ли, в чём дело… Я не знаю, как в Крыму, но у нас люди, хоть раз попавшие в горы начинают понимать, что некие высшие силы всё-таки имеют место быть – это духи избы, костра, гор, рек. И каждый раз, вступая в их владения, мы просим на это разрешение и стараемся не обижать их легкомысленными поступками и словами. Вполне возможно, что ты своим выступлением на куруме чем-то их обидел, вот они и решили тебя слегка проучить.
- Да ну, - попытался усомниться неверующий, но тут же болезненно ойкнул – висевшая над его головой кружка внезапно сорвалась с гвоздя и весьма ощутимо приложила парня по темечку.
- Вот видишь.
- А тебе-то за что перепало?
- А с чего ты взял, что перепало? Избу мне указали, шквал начался уже в относительно безопасном месте. Так что нет, со мной просто в очередной раз поиграли.
- Интересно, - задумчиво протянул парень. –  Значит, это действительно серьёзно?
- Да, друг любезный, да.
- И что нас завтра ждёт?
- Если понял и поверил в то, о чём я сейчас говорил, то вещи к утру высохнут, тропа будет лёгкой, солнце будет светить, и вахтовка нас подберёт через полчаса, как выйдем на дорогу.
Чувствовалось, что парня так и тянет скептически скривиться, но ранее полученные уроки его от этого поступка удержали.
Утром Крымчанин нарубил чуть ли не кубометр дров, я же, отчётливо проговорив заклятие прощания и пообещав вернуться ещё раз, выложил на стол мешок сухарей, пачку чая, сахара и полбутылька спирта.
На дорогу вышли часа через полтора, а вскоре "Жигули" везли нас к Карпинску.
Крымчанин маялся.
- Ты что?
- А вдруг денег не хватит?
- Хватит, хватит.
Мужик высадил нас перед полуразрушенным храмом и умчался по своим делам.
- Сколько взял? – поинтересовался Крымчанин.
- Нисколько. За спасибо.
- Да, это не Крым, - с непередаваемой интонацией протянул парень.

                ПАРНИ И БАРД (окончание)

- Да, - задумчиво сказал Бард, - ну и история.
- Что, всё именно так и было? – ехидно осведомился Серый.
- Ты знаешь – да. И шквал после горного этапа, и какое-то предчувствие избы. Я ведь совершенно точно не знал, есть ли она там. Хотя, на эту стрелку и кружок я обращал внимание всякий раз. Всё хотел посмотреть, куда она ведёт.
- Может, завернём на обратном пути? – загорелся Тёмный.
- А нет там уже ничего, - с горечью ответил я. – Я вернулся к избе через год и наткнулся на пепелище. Спалили избушку.
- Вот сволочи, - сказал Бард
- Кто?
-  Как кто? Туристы, конечно.
- Знаешь, совсем не обязательно. Иной раз сами хозяева палят.
- Зачем?
- Другую построят, а эту так – по ненадобности. В своё время спасатели даже просили избы не палить, но не помогло – всё равно палят.

За разговорами не заметили, как подошла ночь.
Парни, устав от безделья, завалились спать.
А нас с Бардом потянуло на откровенность.
Собственно говоря, вопрос был один – какого рожна вожкаемся с парнями.
Других дел, что ли, нет?
Под остатки голубики и настойки приходим к выводу, что во всём виновато отсутствие сыновей и, как следствие, не полностью  реализованные отцовские чувства.
Мужику всё-таки сыновья жизненно необходимы. Хотя бы для того, чтобы передать какие-нибудь там умения. Да и вообще с ними веселее…
- Ага, а уж им-то с вами как весело, старики-разбойники - пробурчал сквозь спальник то ли Серый, то ли Тёмный. А может и дуэтом.
На всякий случай сапог накрыл обоих.
- Вот вырастет у меня дочь, подарит мне внука, и буду я его воспитывать, - размечтался Бард.
Не учёл мужик, что в местах, подобных Провалу, нужно чётко соблюдать технические условия загадывания желаний.
А может, и учёл.
Опять же известная фраза насчёт того, что хотеть не вредно – вредно дохотеться.
Вот и дохотелся.
Короче говоря, появился у Барда внук, и стали они заниматься взаимовоспитанием.

Осталось вспомнить немного.
Обратная дорога полностью оправдала известный постулат о том, что у них было время, и они решили сократить.
Просто в одном месте я сознательно пропустил своротку, решив пройти по дороге, которую я наметил ещё лет шесть назад.
Ну и заодно посмотреть, как себя поведут парни в нештатной ситуации.
Скажете, подставил группу под удар?
Ничего подобного.
Северные духи всегда благосклонно относились к моим авантюрам и помогали в их осуществлении.
Тем более, что авантюра была хорошо продумана.
Парни, не ведая о моей подставе, слегка попаниковали, но планку не уронили.


                * * *

Весь поход прошёл под звук гитары,
Песни слышал – ни чета иным.
Есть давали – ел из крупной тары,
Не хочу в походе быть худым.
Приморили горы, приморили
А ведь только третий день пути,
Камни пятки все мои отбили,
Как до "Жигулёвского" дойти?

А когда спустились мы к Провалу,
Нас туман к куруму придавил.
Пел один, второй терзал гитару,
Я еду на примусе варил.
Приморили горы, приморили
А идёт лишь пятый день пути.
Камни все бока мне отдавили,
До пельменей бы скорей дойти.

А потом мы шли по бурелому,
Зверь-начальник направленье дал.
Комары кровь пили по дурному,
Я врагу такого б не желал.
Приморили гады, приморили,
Восемь дней дороги позади.
Ноги сбиты, тело как сварили 
Чувствую, до водки не дойти!

Вот удача – вышли на дорогу
И в Карпинск машина нас везёт.
Друг мой шепчет: – "Подожди немного,
И едой набьёшь ты свой живот"
Ни фига меня не заморили,
К магазину я лечу стрелой.
За спиною вырастают крылья,
Это значит, братцы, я живой!


                ЧЕРТОВЩИНА

Была середина марта.
Весна боролась с зимой и, как всегда, побеждала.
Снег таял, солнце светило, ручьи текли, птицы пели, коты орали, кровь бурлила.
Молодой студенческий организм жаждал подвигов.
Но развернуться на что-то грандиозное мешало отсутствие денег и масса долгов по пропущенным предметам, ибо не понимал суровый деканат мятущуюся студенческую душу.
Единственное, что можно было себе позволить – так это выбраться в хорошей компании  на Серебрянку, дабы навестить тамошнюю избу.
Конечно, сие действие тоже сопровождалось пропуском занятий, но плюс пропущенных три учебных дня к имеющемуся числу, особой роли уже не играло.
А вызов к ректору воспринимался как продолжение подвига.
Наш ректор – слуга царю, отец солдатам, бывший военный хирург, с благородными сединами, красным лицом, носящий прозвище "Эритроцит", туризму не препятствовал, студентов понимал, и очень не любил расставаться с представителями этого крапивного семени.
- А если бы сдох ты там? Кто бы твой труп нашёл? А мне потом из-за тебя партбилета лишаться? Пошёл прочь с глаз моих на занятия, а с кафедральным заведующим я сам поговорю. Что стоишь? Пшёл отсюда!
Наш человек был.
- Что за изба, спросите вы?
О, это была очень интересная история.
Спускались мы с хребта. Вечерело. Ветер дул, дождь шёл, желание чего-нибудь поесть и выпить превалировало.
Обнаружили какую-то старую, много лет нехоженую тропу, пошли по ней.
И наткнулись на полусгнивший остов избы с проваленной крышей, выломанными половицами, выбитыми стёклами и горой старого, многолетнего мусора.
Сразу было видно – изба запрошена и забыта.
Обрадовавшись такому подарку, мы избу восстановили, и частенько её навещали.
Радовало то, что располагалась она в старом, почти непроходимом ельнике, рядом с ней был выход на курум, по которому можно было подняться до вершины, а уж дров было – просто умотаться.
Чтобы окончательно скрыть её от нежелательных гостей, мы понасажали всяких кустов и ёлок, а добирались  окольными путями, чтобы битой тропки не было.
А меня посетил полный… афронт.
Никто не мог мне составить компанию.
Одного не отпустила жена (иди с кем другим – не возражала бы, а с этим…)
Другой зарабатывал себе на пропитание дежурством по "скорой помощи".
Третьего затормозил зачёт по материализму (то ли историческому, то ли диалектическому – не суть).
И пришлось мне идти одному.
Для понимания всего последующего просто необходимо отметить, что ничего спиртного и психотропного у меня с собой не было.
Я подошёл к избе, когда перевалило за полдень.
Войдя, я поздоровался, пообещал вести себя хорошо, курить только в сенях, и, уходя, оставить всё в полном порядке.
Был у нас такой ритуал.
А вокруг…
Весна, ребята, весна!!!
Сквозь скорлупу тяжёлого, в рыжих подпалинах, усыпанного лиственничными иголками, снега проклёвывается серебряный, в пятнах лишайника, камень. Многочисленные ручейки, бегущие к реке, ублажают слух звенящими радостными звуками.
Воздух, насыщенный запахами  талого снега, кедровой коры и ещё чего-то неописуемо пьянящего так чист и прозрачен, что все вершины казались рядом.
И вся эта картина вырисована ярко-чистыми, ещё не поблёкшими от смога, красками - синее небо, белые облака, зелёные лапы кедров и елей, серебряные камни, прозрачная, и тоже серебряная, вода
Глядючи на это весеннее буйство, так и тянуло совершить что-нибудь бесшабашно-непотребное -  вываляться в снегу, вскарабкаться на скалы, нарисовать какую-нибудь сверхпижонскую лыжню, и скатиться с шихана, исторгая при этом  радостные звуки, лыбясь во всю морду.
Что незамедлительно и было проделано.
Вечерком я вышел на крылечко, полюбовался огромной луной, висящей над хребтом, звёздами (а ведь действительно колючие, кто бы мог подумать?), висящими чуть ли не над самой головой.
Хотелось подвигов.
Но подумал, и решил завалиться спать.
Хозяйственно подобрал валяющееся ведро, поставил в сенях, и рухнул на нары, испустив какой-то протяжный полустон – вопль:
- Хорошо-то как!
Ночью меня разбудили шум в сенках и стук в дверь.
- Входите, не заперто, - крикнул я.
И осёкся.
Кто ночью будет шляться по лесу?
Зэков, слава ВОХРе, здесь нет.
Турист, конечно, может подняться по моей лыжне.
Но это надо быть крутым экстремалом.
Нет, я знавал группу, которая ходила в походы только в ночное время. Днём отлёживалась, часов в шесть – семь вечера выходила на маршрут, и шла до пяти утра.
Зачем это было нужно – непонятно. Сами участники толковали что-то о связи с луной и звёздами, но делали это так неубедительно, что им никто не верил.
Не верил и я, пока не сходил вместе с ними. Действительно – днём никто никуда не шёл, а вечером, напялив на себя какие-то тюбетейки из фольги, встали на маршрут.
На меня такую же напялили.
- А для ча?
- Будешь вбирать в себя энергию лунного света. Какие-нибудь песни про луну знаешь?
Я усердно покопался в памяти.
- Да, знаю. Целых три.
-  Когда будешь идти, постоянно их повторяй. Не бойся сбиться. Главное – пой.
Особой энергии я тогда не хапнул, но и ноги не поломал. Ихний Гуру так хорошо вёл группу, что казалось, мы идём не по пересечённой местности, а по натоптанной тропинке.
Но я знал, что группа ходит только летом.
Зимой луна не та.
Да и холодно, однако.
Пока я размышлял, попытки ворваться в избу становились всё более настырными.
Кто-то ходил вокруг избы, стучался в стены, кидал снег в печную трубу.
В избушке сразу стало дымно.
Я рванулся к двери.
- Стой, не открывай, - прозвучал в голове чей-то сердитый голос. – Когда же это закончится-то, а?
Сказать, что мне было страшно?
Ну так, самую малость.
- Открой, впусти нас, мы замёрзли, - стонали за дверью.
- Не открывай!
Мне стало весьма неуютно.
Натянув посильней шапку,  я решил всё-таки дверь не открывать.
Голоса лезли в голову, настоятельно просили впустить  в избу.
Откуда-то вдруг вспомнился курс военно-политической подготовки, который я не мог сдать уже три раза.
Закрыв глаза, я стал вспоминать, что на какой странице какого учебника написано.
ВПП победила, голоса становились всё тише, воздух в избе прочистился, я заснул.
А утром меня встретило синее солнечное небо, лёгкий морозец, тени кедров на снегу, и моя одиночная лыжня, ведущая к избе.
И больше никаких следов.
Но ведро, которое я принёс в  сенки, валялось там, откуда я его взял, и было так перекорёжено, и покрыто какими-то странными пятнами, что я, прибравшись в избе, и поблагодарив за приют (ничего себе приют, а?), рванул вниз. Добравшись до Серова, и мудро рассудив, что если прогуляны три дня, то можно зацепить и четвёртый, кинулся к своему другу – сотруднику местной газеты, ведущему рубрику "Краеведение".
Будущий Прогрессивный Журналист (БПЖ) жил на окраине в двухкомнатной квартире. Вся обстановка состояла из стеллажей, набитых книгами, пластинками и магнитоплёнками, двух диванов, импортного радиокомбайна и огромного телевизора.
Один чайник, две кастрюли, кофеварка.
И огромное количество разнокалиберных чашек, тарелок, ложек, вилок, рюмок, бокалов. Было ещё два ножа – финка и штык-нож, которыми хозяин виртуозно резал хлеб, мясо и открывал консервы.
И всё.
Скамейки и стулья отсутствовали. Гости сидели либо на полу, устеленном всякими шкурами и коврами (БПЖ был неплохим охотником), либо на широченных диванах, подсунув под спину (или ещё подо что-нибудь) разнокалиберные подушки.
- Ответствуй мне, мил человек, - в жизни БПЖ изъяснялся всегда очень вычурно, объясняя, что это не раз спасало от мер физического воздействия, -  и за каким, извините, рожном вас понесло на эту поляну, да ещё в марте и, к тому же, в полнолуние?
Помедлил, вальяжно-изысканным, отработанным движением опрокинул в усато-бородатую пасть рюмку настойки, и продолжил:
 – Там сейчас вся местная нежить вместе с душами погибших туристов слёт устраивает, и для развлечения любят с туристами пошутить.
- Ничего себе пошутить! Я чуть…
- Не надо физиологических подробностей. Короче – вы, о нелепейший из смертных,  случайно попали на шабаш, там с вами хотели поразвлечься, но вы не дались. А, между прочим, жаль.
В голосе БПЖ прозвучало искреннее сожаление.
- А что они сами-то в избу не зашли?
- Во-первых, дух избы не любит мелкой нежити. Она для него – как для нас подвыпивший подросток. Во-вторых, никто из нежити не может сам отрыть дверь. Им этого не дано. И, в-третьих: и как это у вас ума хватило ритуал встречи провести? Ведь вас, дурень вы вселенский, дух избы спас. А так открыли бы дверь – и всё. Федькой звали.
- А если бы не послушался и дверь открыл?
- Защекотали бы до икоты и вещи разбросали, – в ажитации БПЖ вспомнил нормальный язык. -  Ты думаешь – кто ведром кидался? – Они. Что бы с тобой было? Панночку Гоголя помнишь? Ну, вот что-то вроде этого. Только Хома Брут об этом событии своей жизни помнил, а ты бы забыл. Искусством наложения ретроградной амнезии они владеют в совершенстве.
- А вы  откуда это знаете, о, мудрейший из непревзойдённых? – не удержался я.
- Видишь? – королевским жестом БПЖ указал на стеллаж. – Вот эти две полки забиты рассказами участников и очевидцев. Ещё мой дед начал собирать. Интересные вещи попадаются. Как-нибудь расскажу. И вообще – что ты ко мне с этой избой прицепился? Есть более интересные темы для беседы.
- Подожди, ещё один вопрос. Что это такое -  нежить, при чём тут души туристов, и почему именно в полнолуние, в марте проходит этот, как ты выразился, слёт?
- Три вопроса. Ладно, слушай.  Начну с того, что нежить, это существо без плоти и души, не живущее с человеком, но имеющее человеческий облик, который она может изменять по собственному желанию. Типичный пример – леший: голос сиплый, скорость перемещения огромная, облик менять умеет. Отношение к людям скорее доброжелательное, но с настолько специфичным чувством юмора, что иной раз воспринимается как проявление зла. Любопытен, обучаем, но с трудом адаптируется к изменениям среды обитания, что иногда приводит к конфликтам с человеком.
А то, что в полнолуние  нежити позволяется разгуляться, ты и без меня знаешь. Почему март? – Так весна ведь. Нежить всю зиму пробыла в анабиозе, энергию поднакопила, и ищет, куда её девать и на ком выместить. Энергетические выплески так сильны, что их даже смертные ощущают. Сам ведь, наверно, почувствовал.
- А души туристов?
- Особая статья. Под рубрику нежити не попадают, потому как души, не способные принимать человеческий облик. И нечистью их назвать нельзя, потому что погибли от естественных причин. В отличие от нежити, зимой не спят. Кружатся вокруг Провала и маются. А по весне им тоже чудить хочется, опять же поводок удлиняется.
- Какой ещё поводок?
- Им весь год запрещено уходить за пределы плато. А в мартовские полнолуния можно.
- Хорошо, если это так, то почему раньше-то об этом никто не рассказывал?
- На уровне легенд – сколько хочешь. Кстати, расскажи-ка, что ты делал, придя на поляну?
Я рассказал.
- Так, вопил, кувыркался в снегу, пытался сломать ноги. И всё это на диком выплеске эмоций. Вот тут-то ты с ними и слился. Поэтому и стали приставать. А дальше – дух избы вмешался.
- Так там ещё и иерархия есть?
- И ещё какая! Я же говорю - всю эту мелкую нежить смело можно уподобить безбашенным тинэйджерам. А вот духи избы, гор – это рангом повыше.
БПЖ прервался, чтобы наполнить рюмки, покрошить какого-то очень аппетитного мяса.
- Ешь, пей. И давай без этих идиотских тостов – время только отнимают. Мясо попробуй – я его по рецепту девятнадцатого века готовил. Настоечку отведай: на морошке, бруснике и княженике. Неделю  на коленях ползал, собирал. Вкусна ягодка, вкусна. Недаром её к царскому двору подавали.
Выпили, закусили, покурили.
- Духи Конжака, Серебрянки, - задумчиво произнёс БПЖ. – Они добрые, только пошутить любят, или пожурить слегка. А вот выше, за Ивдель…. 
- А там что?
БПЖ угнездился поудобней, зубами, никогда не знавшими стоматологов, разгрыз чью-то большеберцовую кость (а может,  какую-нибудь другую), почавкал, выпил, и начал:
- Представь себе посёлок на берегу реки.
- Где? – уточнил я.
- Километров двести отсюда к северу будет. Живут в этом посёлке работяги. Что-то добывают, разведывают. Нормальные крепкие парни со здоровой психикой, без всяких блаватских глупостей. Посёлок шикарный – крепкие избы, кухня, столовая, что-то типа клуба. Живи – не хочу. И что? Когда приехали – всё было хорошо. А через полгода – друг на друга кидаются, драки, поножовщина. И три самоубийства.  Дознаватели приехали. Мужики им и говорят, что сначала всё было хорошо. А вот потом… Пока работают – душа в душу. Как только в посёлок придут – начинают друг на друга бешеными собаками смотреть. И голоса в голове. Что-то непонятное говорят, на убийство толкают. Страшно становится. Даже водка не помогает. Короче, взмолились мужики - убирайте нас отсюда, а то всех порешим и сами порешимся.
- И что начальство?
-  Умным оказалось, убрало. Мужики на новом месте сразу успокоились, работать стали без суицидальных мыслей и прочих удовольствий.   
-  А посёлок?
- Стоит. Охотники, рыболовы, конечно, приезжают, но ненадолго. День там, ну, может, неделя. Не больше. Потом сваливают – невмоготу, говорят.
- Может, конкурентов отпугивают?
- Не скажи. Там прошлым летом туристская группа нарисовалась. Правильные ребята, спирт пьют, но умеренно, с нормальной закусью. Три дня прожили – парни друг на друга крыситься стали. Причём по серьёзному. До мордобития не дошло только потому, что начальник ихний вовремя понял, что из посёлка уходить надо. Как только какую-то границу перешли, агрессия и кончилась.
- Страсти какие-то рассказываешь.
- Погоди, это ещё начало. В тех же местах, зимой, на группу туристов наткнулись.  Представляешь – зима, погасший костёр, а вокруг него трупы сидят. Без одежды, совсем без никакой. А на лицах – покой и умиротворение.
- И что это, как ты думаешь?
- Шекспира читай.
- Знаю, знаю. Что-то там насчёт непоняток у мудрецов и Горация.
- Манси это всё происками местных духов объясняют. А если серьёзно… Пытались мы тут с друзьями – физиками и психиатрами покопаться в этом. Наиболее реально – какие-то излучения от гранитов, может, инфразвук там гуляет. Но этим можно объяснить только сдвиг психики, а вот почему люди пропадают – это вопрос.
- Как, и люди?
- Начал я тут с тобой, на ночь глядя, всякие страсти вспоминать, - досадливо изрёк БПЖ, не забывая наливать и подкладывать. – Ладно, ещё одна история – и спать пойдём. Ты утром в столицу Урала поедешь, а с меня стружку снимать будут. Очень методично, даже с наслаждением. Для снимающего. Короче – слушай.
А хотя…
Давай я тебе лучше запись поставлю. Что называется, из первых уст и услышишь.
С этими словами БПЖ встал, слегка покачнулся, добрёл до стеллажа, вытащил бобину.
- Слушай.
Тихий, спокойный женский голос, делая паузы между словами начал:

- "Место действия - Приполярный Урал, район Ахтыла. Это северный приток Лозьвы.  Время - август. Всё такое буйное ещё, прекрасная погода стоит. Напоследок радует.
Вот там у нас база и была, на которой, как правило, никого не было – все ведь в маршрутах. С маршрута вернёшься, день-другой на базе побудешь – и снова в тайгу. Вертолётная площадка была оборудована.
В этот день как раз я на базе была.
Произошло это не с нашим отрядом, а с ивдельской партией – они профили магнитки ставили. Для будущих карт.
Бригада – два человека. Геофизик и, как правило, старшеклассник. Их рабочими брали – принести, унести. Помочь, одним словом.
Вот такой мальчишечка – девятиклассник к нам и прибежал.
Испуганный весь, трясётся.
Рассказывает, что  шли они профиль. Всё было хорошо, спокойно. Лагерь у них недалеко от начала профиля был. Естественно палаточка, костерок. Борщик с утра сварили. Консервированный, конечно. Там на мерзлоте – ямка у них была, вроде холодильника, так туда котелок и поставили.
Ну вот, когда остался один последний отрезок, геофизик отправил мальчонку борщ разогреть. Ему пройти-то осталось совсем немного.
И на последнем репере всё списать.
Работы на полчаса, не больше.
Мальчонка прибежал, борщ разогрел. И стал ждать. Ждал до ночи. Никто не пришёл. Утром ещё подождал, бежать по профилю испугался. Вспомнил, что где-то тут наш отряд стоит, и побежал к нам. Пришёл вот".

Я слушал рассказ, представляя, как пацан спешит со всех ног в лагерь, чтобы к приходу дяди-геофизика и борщ был разогрет, и чай заварен.
Чтобы поесть, а потом слушать рассказы геофизика, втихаря покуривать сигаретку и мечтать вырасти таким же умным и сильным мужиком, и стать тоже геофизиком.
Но уже стемнело, наступала ночь, а дяди Володи (так звали геофизика) всё не было. Мальчонка, уже не таясь, выкурил пару сигарет, попил чаю. Хотелось есть, но борщ не лез в горло.
Вокруг шумел лес, становилось страшно.
Сгорбившись, приткнувшись у края костра, парень хотел только одного – чтобы быстрее рассвело.
Он начинал понимать, что с Володей случилась беда, что его нужно искать.
Но оторваться от костра пацан не мог.
Боялся.
А голос продолжал рассказывать:

- "Ну, конечно пошли, как водится. Тайга здесь совершенно спокойная, болот нет, горы ещё не начинаются. Так что тропы, по которым манси оленей гоняют – есть. Но их, конечно, очень мало.
Дошли до лагеря.
Лагерь как лагерь. Борщик в ямку поставили. Пошли на профиль, прошли до конца.
У последней точки лежит журнал, карандаш, всё как надо. Всё записано, то есть маршрут он нормально закончил. Компас тут же лежит. Всё в порядке. Ну, стали по радиусам искать рядом. Совсем недалеко, на юго-запад, совсем рядышком с этим профилем - поляна. Большая, метров двести, наверное.
И слева, чуть выдающийся от стены леса на поляну – кедр. Большой, очень древний, видимо. Мощный.
Поляна вся в густой траве  - август. Буйное всё. А вот следов, ведущих на эту поляну, мы не нашли. Ну, когда один человек прошёл, найти их сложно.  Тут надо следопытом быть. Манси-то всегда бы нашли. Вообще - надо было не военных потом привлекать к этим поискам, а именно мансей. Они, может быть, и разобрались, но никто этого не сделал. Я бы так и сделала, но это потом решали не мы. И потом я с мансями не встречалась, чтобы порасспросить. Не было такого в этот сезон
Под кедром всё тихо.… На кедре видны раны, то есть человек залезал на кедр, это совершенно ясно. Но, если бы он с него упал, то это место было бы видно, если что-нибудь и сломал, уйти далеко всё равно бы не смог.
И нашли его ножик. У него нож складной, с костяной рукояткой, с щелью, чтобы складывался. Ну, как у большинства. Вот и всё, больше не нашли ничего.
И потом, сколько мне известно – нигде не проявился этот человек.
Нету его – и всё".

Запись закончилась.
 - Ну, как? – спросил БПЖ.
- По существу – ещё одна загадка, на которую ответа точно нет, - ответил я. – А вот  голос интересный, завораживающий. Богат на интонации, даже паузы не раздражают. Ты её знал?
- Не то слово, - мечтательно-влюблённым голосом протянул БПЖ, наливая очередную порцию настойки. – До сих пор забыть не могу: высокая, худощавая, и волосы огненно-рыжие. По тайге идёт -  за плечом винтовка, один нож, чуть ли не из ракетной пружины сделанный, на поясе болтается, а второй, плоский – в сапоге. Чувствует себя в полной безопасности, и не потому, что вооружена, а потому, что окружающие видят в ней что-то особое, ведмячее, считают за бывалую таёжницу.
Вот не поверишь -  совершенно спокойно спрашивала, откуда у человека, находящегося на поселении за плечом английский десантный автомат болтается, а поселенец, вместо того, чтобы прибить на месте, разговоры разговаривал, чайком угощал. Ты ещё что-нибудь хочешь?
- Да нет, наверно. Разве что в твоих закромах покопаться.
- Ещё чего! Размечтался. Самому пригодится.
Спустя год я приехал на туристический слёт, и, перемещаясь от одного костра к другому, увидел огромную толпу слушателей. Пробравшись в первые ряды, я увидел БПЖ, который хорошо поставленным голосом и с выражением, рассказывал что-то интересное и страшное.
И услышал историю о том, как турист зимой ушёл один на Серебрянку, и погиб при странных обстоятельствах. Его тело нашли в избе, стоящей в центре большой поляны. На лице туриста застыла блаженная улыбка, а в руке он держал обломок альпенштока девятнадцатого столетия.  И никаких следов – ни лыжных, ни пеших, ни животных.
Как он туда попал – никому не известно. Известно только, что на теле у несчастного были синяки очень странного вида, а ведро, найденное рядом с избой, было измазано кровью, не принадлежащей ни человеку, ни животному. 
Что-то мне в этой истории показалось знакомым, и я, представ перед БПЖ как лист перед травой, поинтересовался, откуда он это знает.         
БПЖ посмотрел на меня и радостно улыбнулся:
- А вот это, ребята, один из тех, кто принимал участие в поисках. Детали он лучше меня знает.
И улизнул.
А я понял, как рождаются северные легенды. 
Но что произошло в избушке – по сю пору не могу понять.

                ДВА – ПАРНИ – ДВА.

Вы никогда не ходили в горы с парнями,  которым на двоих сорок лет?
Нет?
Так знайте – это песня!
Причём лирическая, сатирическая, грустная и ироничная одновременно.

Первый куплет начинается у билетных касс, когда выясняется, что один забыл дома деньги, а второй  - паспорт.
Народу много, билетов мало, времени - полтора дня до отъезда.
Но, тем не менее, билеты  куплены,  раскладка сделана, и  сбор  назначен за час до отбытия.
 
Второй куплет начинается в день отъезда.
Один из парней приходит за два часа, мотивируя тем,  что идти до вокзала ему близко, а второй появляется за десять минут до отхода, так как до вокзала ему добираться далеко.
Рюкзаки весят чуть меньше, чем  сами походники, из карманов торчат бутылки пива, проводницы ворчат,  что мешки надо сдавать в багажный вагон.
Радует то,  что четвёртого пассажира нет, и, по всей видимости, не будет.
Один стонет, что он бедный и несчастный, а второй шкодливо-ехидным голосом ему поддакивает и намекает,  что дальше будет ещё хуже, и что, вообще-то, надо бы чайку испить.
Идти за кипятком достаётся бедному и несчастному, что он и выполняет под аккомпанемент собственных стонов, в которых я слышу весьма знакомую фразу  насчёт старого,  хилого и больного человека, но с оригинальной добавкой:  "О, горе мне, горе".
Эта фраза будет лейтмотивом всего похода.
За  окном плывут вокзальные постройки,  по поездному радио уроженец города Челябинска сладким голосом напоминает о том, как здорово, что все…,  проводница   предлагает постельное бельё,  от которого мы отказываемся.
Мальчишки  по рахметовски заваливаются спать на голых полках, бормоча под нос, что только всяким старым и больным нужны спальники, а они, молодые и здоровые, и так поспят.
То, что спальники лежат на самом дне рюкзака, а перекладывать рюк обломно, скромно умалчивается.
Ночью в вагоне становится холодно,  и под утро я наблюдаю, как парни, скрючившись в три погибели,  дрожат на пресловутых голых вагонных полках. 
Упрямство вещь серьёзная,  норов тоже.
Так что будем дрожать, но утепляться характер не позволит.
Ну, и лень тоже.
Кстати, обратную дорогу дрыхли в спальниках.

Третий куплет -  прибытие на узловую станцию.
Семь часов утра. Поезд стоит час. Парни,  толком не проснувшись, сначала робко,  а потом настырно, намекают,  что неплохо бы поесть и, опять же, пивка попить.
На вокзале масса киосков,  но бабушек, торговавших в годы моей молодости вкусными пирожками, уже нет.
Причём, действительно, пирожками торговали только старушки.
Или мне тогда так казалось?
Но всё равно, главное - подходишь вот к бабушке, замотанной в шаль, перед которой стоит ларь, закутанный в тулуп.
 - Почём?
- Вот эти, с капустой, - пятнадцать копеек, с мясом – двадцать.
Это когда же было-то, из каких годов я такие цены вспомнил?
А, неважно.
Главное - было.
Подаёшь рубль, купеческим голосом говоришь:
 – На все.
Бабушка разворачивает тулуп, залезает в ларь и подаёт…
Нет, не пирожки, а ПИРОГИ!!!
Горячие, большие и вкусные.
В киоске покупаешь местное пиво и идёшь в вагон.
Усаживаешься на место, разворачиваешь вощёную бумагу, о специальное приспособление, вмонтированное под столешницей, срываешь крышку с бутылки, и медленно, с толком, чувством, расстановкой начинаешь вкушать.
Аж чуть не слюной не захлебнулся, вспоминая.
Кстати, поесть-то мы поели, но как-то так, без души.
Червячок, которого надо было заморить, заморачивался без особого удовольствия.

Далее песня превращается в балладу с неограниченным количеством куплетов.
Нужный нам автобус ушёл две минуты назад. Следующий – через полтора часа. Убиваем время потреблением местного пива.
Вкусно, но не то.
С тоской вспоминаю, когда в каждом северном городе был свой пивной завод. И в каждом городе оно было разное. Невозможно было перепутать, к примеру, "Восторг" и "Вагран". А сейчас и заводы, похоже, закрылись, и рецепты утрачены.
Погоды стоят тёплые.  Начинает закрадываться уверенность, что задуманное всё-таки удастся совершить.
А задумано, как всегда, немало:  добраться до оголённого и пустынного хребта, рассечённого глубоким руслом реки,  поглазеть на тамошние водопады, и посмотреть, действительно ли одна из гор напоминает собой волну.
 Автобус довозит нас до отправной точки.
Далее -  пешее хождение.

По дороге  вспоминается предыдущая авантюра: на "Таврии", в мае, по раскисшей грунтовой дороге, полурастаявшему снегу, под дождём, мы хотели добраться до этих самых водопадов.
Северные духи нас вовремя остановили.
Но удовольствия получили море, в особенности человек, которому мы присвоили звание Каскадёр.
Кликуху эту он получил после того, как умудрился провести машину по вышеописанной дороге.
Сначала у машины отвалился глушитель, который мы исхитрились засунуть в салон, а потом, уже на обратной дороге,  чуть не отпало левое заднее колесо.
Потом  долго искали, где можно приварить этот глушак, обегали все автомастерские, и, всё-таки, нашли.
Но это было три месяца назад.

А сейчас мальчишек обуяла грибная лихорадка.
Пока они рыщут по обочине, я сижу, курю трубочку и старательно изображаю из себя отца - командира. 
Вроде бы получается.
Неожиданно  появляется "Нива".  Мужик соглашается нас подвести, и  километров  сорок дороги мы преодолеваем с комфортом.

Первая ночёвка  выглядит стандартно: распределение мест в палатке,  готовка еды, пение песен.
Грибная лихорадка продолжается, поэтому на ужин едим гречневую кашу с тушёнкой и красноголовиками.

На следующий день выходим в ясную тёплую погоду,  но ко второй половине дня небо затягивается,  и начинается мелкий занудливый дождь.
Где-то на середине подъёма  нас догоняет машина с оконными рамами и прочим деревом.
Базу отдыха строят.
Залезаем в кузов и под продолжающийся дождь  с  ветром  едем дальше.
Мужики уже под хмельком, но к бутылочкам прикладываются.

День заканчивается выходом на границу двух  областей Пермской и Свердловской и двух материков - Европы и Азии, и прибытием на место.
Из свердловчан и азиатов превращаемся в пермяков и европейцев.
Чтобы это событие запомнилось надолго, появляется лесовоз,  который довозит почти до места.
Добрались.
Легкий перекус, бурчание, стоны, рецидив грибной лихорадки, подъём в гору.

Мальчишки устали. В бой рвутся,  но уже не  так весело.
Возникают сомнения в правильности дороги, но разведка подтверждает - правильной дорогой идёте, товарищи. Поэтому навьючиваем скинутые ранее рюкзаки и двигаемся дальше.
Под рюкзаком пытаюсь вспомнить, как я сюда попал.

А дело было в девяносто четвёртом году.
Друг мой Рыжий, похвастался, что идёт в какое-то совершенно потрясающее место, где и горы, и река и обилие ягоды с грибами и орехами. В общем, короче, paй  для туриста. При этом он потряхивал картами и с каким-то подозрительным  интересом поглядывал в мою сторону. Пришлось сказать, что если он выбьет мне освобождение от работы, то, может быть, я ему компании составлю.
Всё было бы хорошо, но рядом стояла девушка, которую  я, утратив бдительность, обещал взять в какие-нибудь  горы.
Услыхала, изобразила на личике что-то умильно просящее:
- Ты ведь не забыл, да?
Скрипнул зубами, согласился.
Спустя неделю мне передали открепительное письмо, в котором указывалось, что в детский спортивно-туристический лагерь, расположенный в ста двадцати километрах от населённого пункта, необходим врач, и этим врачом могу быть только я.
Увидав команду, я поинтересовался:
– А где тут дети?
Ответ был прост, гениален, и произнесён с весьма обиженно-вопросительной интонацией:
 – А мы?
Самому молодому было двадцать два года.
Пока ехали - любовался горами и Рыжим. Стоит, стервец, мордой к ветру, рот до ушей, ветер штормовку раздувает, волосы ерошит. Ну, прямо хоть картину про комсомольца-покорителя пиши. Так и тянет, либо за вихор подёргать, либо просто руку на плечо положить.

За полторы недели мы вволю наскакались по водопадам, плато, даже попытались создать что-то стационарное для будущего лагеря, который, кстати, так и не появился.
Погода благоприятствовала, подножного корма было достаточно, поэтому и грибные блюда, и всяческие компотики на столе были каждый вечер.
Я, вспоминая свои походы, изредка пёк оладьи.
Как-то на огонёк забрёл манси, живущий на плато.
Посидел, выпил, одарил олениной.
На плато наткнулись на морошку и княженику.
Девушку, напросившуюся с нами, пришлось отрывать от ягод насильно.
По этому поводу вечером пелись песни исключительно о горькой женской доле и суровых мужиках.
Народ внимал с пониманием.
Я, однако, хихикал.

И вот, десять лет спустя, я опять иду этой же тропой.
Ничего не поменялось -  крутой, почти вертикальный подъём, наваленные брёвна, рюкзак, с каждой минутой становящийся всё тяжелее.

Подходим к первому водопаду.
Вытянутое каменное лицо, обрамлённое длинными светлыми волосами - струями воды.
Водяная пыль, враз взмокшие штормовки, гул падающей воды, в котором, как и в прошлый раз, слышится Первый концерт для фортепьяно с оркестром Петра Ильича Чайковского в исполнении Святослава Рихтера.
Парни, забыв про усталость, носятся вдоль водопада, пытаются что-то фотографировать.
Время приближается к вечеру, поэтому ставим лагерь, не дойдя до намеченной стоянки.
Что-то поели, завалились спать.

На  следующий день один из парней прикинулся больным и усталым, а я, со здоровым и бодрым, решил прогуляться вдоль водопадов. 
Пройдя метров пятьдесят, наткнулись на свежий медвежий след, идущий по тропе.
Причём в сторону лагеря.
Хотели было повернуть назад, но вспомнили, что встретить медведя -  к добру.
А если что  – мишка будет сам виноват.
Ибо ни к чему беспокоить больного и усталого юношу.
Я наблюдал за напарником.
Впечатление такое, что время обернулось вспять, и рядом со мной опять Рыжий.
Такие же скачки вдоль и поперёк русла, попытки залезть на вертикальные стенки, найти какую-то особую точку съёмки.
Так же доводит меня до инфаркта.
Только кассету с плёнкой в воду не роняет.

На плато отправились на следующий день.
Ничего не изменилось: ровное длинное плато, низкие, тянущееся до горизонта, облака, похожие на различных зверей или стариков, вдалеке, сквозь дымку – горная панорама.
Жёлтая трава, купы можжевельника.
Только оленьи тропы заросли, да воды под ногами больше.
Снежник  на  вершине  и морошка.
Княженики нет.
А, может, и не увидели.
Пока ходили - дождичком полило.
Обратно вернулись вдрабадан мокрые, но довольные.
Допили остаток настойки, обсушились, поели.
Парни черники набрали.
Вечером песни пели.
Было хорошо и лениво.
И черничный компотик к тому времени охладился. 
А что спиртного не было, так и не заметили.

Сбросились легко и быстро.
Над бедным и несчастным летали шмели, по обочинам толпились волнушки.
У парней даже возникла мысль их засолить.

Подошли к реке.
На  берегу  стояла вахтовка, под навесом сидел полутрезвый народ.
Поздоровались.
- По пять капель будете?
Эти  капли заняли ровно половину стакана.
Увидав у нас гитару, попросили спеть.
Расчехлил, запел:

"Ровно по кружкам разлит суррогат,
Чифир кипит на костре…"

-А мы эту песню знаем, в ней ещё семнадцать куплетов есть! – возопили сидящие.
Стали вспоминать.
Вспомнили ещё пять.
Особенно усердствовал один, с погонялом революционера-анархиста.
При дальнейшем знакомстве выяснилось, что все мы принадлежим к клану эскулапов, и жажда общения возгорелась с новой силой.
Мальчишек развело сразу и капитально.
Глядел я на пацанские нетрезвые мордахи и думал,  что жизнь устроена крайне интересно и взаимосвязано.
Не встреться я с парнями – не пришёл бы сюда.
Не встреться парни со мной – вполне возможно, что и не знали бы, что есть такое место.
А так все довольны, и всё при нас.
По палаткам расползлись далеко заполночь.

Утро нас встретило дождём,  сыростью и  пронизывающим  ветром.
Собрали рюкзаки и  двинулись дальше. Дождь крепчал.  Через пять километров нас догнала вахтовка с эскулапами. 
От предложения подбросить не отказались.
М-да, эта дорога запомнится надолго.
Ну, то, что народ общался в основном с помощью ненормативной лексики – это дело привычное.
То, что машину  трясло на всех ухабах и содержимое открывающихся бутылок лилось не только в рот, но и на одежду и рюкзаки, тоже можно было пережить.
А вот то, что по всему пространству прыгала непривязанная буржуйка, лязгая незакрытой дверью, и пытаясь ущемить за какое-нибудь чувствительное место – вот это несколько напрягало.
Но всё равно -  было весело.
На улице лило ливмя. 

Где-то на полдороге остановились поесть.
Такой еды я не приготовлю и в пьяном угаре:  в котёл вывалилось ведро полуочищенной картошки,  три банки рыбы в масле, кулёк грибов, а наверхосытку - две банки тушёнки.
Все это облагораживалось бутылкой  кетчупа  и двумя луковицами. 
Варилось минут сорок.
А может и меньше.
Или дольше.
Никто не считал.
Блюдо обладало специфическим вкусом, но было вполне съедобно и сытно.

К вечеру добрались до  посёлка.
Распрощались.
Народ поехал дальше, а мы двинулись вдоль реки.
Дождь к тому времени прекратился.
Ненадолго, на полчаса.
Потом опять левануло.
Вымокли капитально, но нашли весьма приличную поляну, развели костёр, кое-как обсушились и заночевали.

На следующее  утро  -  тепло  и солнечно. 
Вылез я из палатки, обозрел окрестности, вспомнил свои принципы и стал еду готовить.
Заодно решил посмотреть, сколько проспят парни. 
До часу дня.
Спали бы, наверно, и больше, но  физиология заела, да и есть захотелось.
После позднего завтрака пошли мы с суровым и ехидным погулять по окрестностям.
Бедный и несчастный остался в лагере.

Пройдя метров двадцать, я понял, что ни в какие горы я не пойду.
Ибо:
Белые торчали из-под каждой ёлки, поляны все были усыпаны красноголовиками.
Пни были красными от брусники.
Когда мы вернулись в лагерь, больной и несчастный, быстренько подъедая остатки ягоды, обильно пересыпанной сахаром, пытался убедить нас, что он смертельно болен, и в горы идти не может. Но, узнавши, что мы никуда не пойдём, резко воскрес и стал намекать, что его мама-папа очень любят сушёные белые грибы, а так же бруснику.
Суровый и ехидный попытался было повозникать, говоря что-то о планируемом и обязательном восхождении, но, подумав, тоже проявил кулацкую сущность, и эта парочка рванула на плантации.

Вечером на поляне раздавалось здоровое сопение и стоны.
Смысл стонов и сопения был один: зачем столько грибов в лесу,  как их нанизывать и где сушить. 
А ещё и ягода. 
Стон и  сопение перемежались упрёками в мой адрес – сидишь,  ржёшь,  а нам не помогаешь.
Да, не помогал, потому что слагал песню.
Потом парни обзовут меня нехорошим словом, но песню будет слушать с удовольствием.
Как же, про них написана:

"На грибы смотреть им тошно  -
Нету сил,
А в лесу брусники тонны -
Свет не мил.
Много снимков наснимали,
Кашлем птиц перепугали,
А теперь сопят -
Баю-бай"

Время шло, пора было готовиться к выходу. Возникли новые проблемы: как грибочки положить, чтобы не потекли,  а как ягодку упаковать,  чтобы не помялась.
Ко всем прочим прелестям парней пробило на чих, сопли, температуру, поэтому обратная дорога была достаточно  утомительной.
Да и рюкзаки потяжелели килограмм на десять.
Если не больше.

В поезде мальчишек больше всего беспокоили грибы – не попортились бы. Поэтому, наш закуток в плацкартном вагоне был весь увешан верёвочками с сохнувшими белыми и красноголовиками. Дух стоял соответствующий – грибной. Пассажиры морщились, но относились с пониманием.


                ЛЕСНЫЕ ИЗБУШКИ.


Потянуло хвойным запахом вечерним,
Утонула в нём утиная семья.
И скользнуло солнце матовым, последним,
Тихим взглядом по избушке зимовья.

Здесь и в полдень тропы сумрачны и редки,
Здесь и в межень в струях стынут острова.
Здесь с дождями дерева сплетают ветки,
А прощенье дарят печка и дрова.

То ль остаться мне здесь птицею свободной,
То ль уехать навсегда и далеко,
Чтобы помнить этот дикий и холодный
Молчаливый край рожденья облаков.

Мне не важны годы, даты, именины.
Мне не страшно моё горькое житьё,
Если где-то над зелёною стремниной
Ждёт с распахнутое дверью зимовьё.

Не смог удержаться от искушения процитировать песню Ирины Просвиряковой.
Я всегда её пел, когда случалось ночевать в избе.
Спасибо за песню, Ирина.

Среди многих достоинств Лешего был нюх на избушки.
Сколько раз бывало – вечер, позвоночник под рюкзаком жалобно похрустывает, упасть хочется на что-нибудь, желательно, нетвёрдое,  ноги кверху задрать, в небо посмотреть. 
- Леший, пора бы на ночёвку встать.
- Подожди. Нюхом чую – тут изба есть.
От основной тропы отходит что-то мелкое, незаметное.
То ли зверь какой пробежал, то ли сородичи моего спутника на шабаш спешили.
- Поворачивай, сейчас в избе ночевать будем.
И действительно – изба.
Крепкая, с печкой, надёжная.
С распахнутой дверью.
- А ты хотел палатку ставить.
Нужно сказать, что и Совесть этого дара не был лишён.
Сплавлялись как-то раз по северной реке.
Вечерело.
На горизонте, в этакой предвечерней дымке, горный массив контурируется, на небе – луна с солнцем в гляделки играют, река то ли течёт, то ли стоит, всюду топляк насован,  кусты желтеют.
Ночевать ведь где-то надо.
Но негде.
Рисуется картина ночёвки на плоту.
Как-то не хочется.
На полузатопленном берегу маячит одинокая вешка.
Подошли.
Высадились.
Осмотрелись.
М – да.
Сыро, топко, неуютно.
Что-то натоптанное куда-то тянется.
Совесть, поразмышляв на тему: - а тут должна изба быть!  - по этим натоптышам и направился.
И нашёл.
И мы там чудно переночевали.
Возвращаюсь к прежним годам.
Из множества историй, связанных с избами, вспомнилось две, проходящих по разряду хотите -  верьте, хотите – нет.

По молодости, мы слыхом не слыхивали, что у каждой избы есть свой дух - хранитель, не знали слов, произносящихся при встрече с избой, а, главное, при расставании.
Но чувствовали – что-то такое должно быть.
Постепенно создавался обряд знакомства с этим неказистым, но таким желанным в непогодь, сооружением:
- Здравствуй, изба, пусти переночевать. Мы не будем пакостить, уходя – всё за собой подберём, дров нарубим, воды принесём, что-нибудь из еды оставим, а курить будем только у костра.
Мы выметали мусор, оставшийся от прежних обитателей, выгребали золу из печки, что-то чинили – словом, приводили избу в порядок.
И чудилось, что изба, пробуждаясь от длительного забытья, радовалась нашему приходу.
Скучно же всё время одной быть.
Однажды, поздней осенью, заблудившись в трёх соснах, в дождь, мы наткнулись на какую-то старую избёшку.
Усталые, мокрые, холодные и голодные, мы ввалились в эту полуразвалюху, кое-как растопили очаг, что-то поели – и завалились спать.
Через два часа проснулись от грохота, топота, непонятного бормотания.
Ругнувшись друг на друга, попытались спать дальше, но ничего не получалось – всё вокруг гремело, на нас сыпалась мелкая противная труха. Даже чудилось, что по нам кто-то ходит.
- Ребята, мы ведь обряд не соблюли!
Запалили свечу, прибрались, подтопили печку, поставили чайник.
- Здравствуй, изба! Извини нас, охламонов. Мы не со зла, устали очень.
И сразу стало тепло и уютно.
Мы напились чаю, положили на печной приступочек  сухарей, сахар, соль.
Чайку в найденную плошку плеснули.
И мгновенно заснули.
И никто нас не тревожил.
На следующее утро, тщательно прибравшись и  оставив кое-какую еду, мы стали размышлять, в какую сторону идти.
- Смотрите, тропа! А что мы её вчера не видели?
- Не было тут тропы. Я, пока сухару искал, всё облазил. Не было.
Мы поклонились в пояс на все четыре стороны.
- Спасибо вам, духи леса и избы за приют, тропу, урок. Мы вас не забудем, и ещё раз придём к вам.
Тропа вывела нас на торную дорогу.
На привале, разбирая рюкзак, я не нашёл своего ножа.
Простенький ножичек, что называется - хлеб с колбаской порезать.
Но привычный.
В избе, наверно, оставил.
Больше негде.
- Ребята, мою ложку никто не видал?
- А что?
- Да ложка пропала.
- Тоже, что ли?
- А ты что забыл?
- Нож.
- На тебя не похоже. Может, сбегаем? Тут недалеко.
Прибежали.
Вот она – поляна.
Наши следы, костровище.
На брёвнышке лежат нож и ложка.
А избы нет.

История вторая.
Как говорится – вечерело. Тучки небесные, блин, вечные странники, собравшись в кружок, обсуждали, в какую сторону им странствовать дальше. Их решение не радовало – наши пути совпадали.
Я знал, что они выльются в проливной дождь, который сменится изнуряющим сеногноем, потом похолодает, может, даже и белые мухи прилетят, поэтому перспектива  жить в мокрой палатке не привлекала.
Где-то тут должна быть изба.
Это я ещё со спасательских времён помнил.
Но прошло уже много лет, изба могла развалиться, её могли просто спалить, но надежда не умирала.
- Куда бежим? – стонал один из оболтусов. – Вон полянка хорошая, давайте здесь встанем. Скоро дождь пойдёт. Ой, на меня уже капает!
- Ещё немного, и ты будешь ночевать на нарах. Рысью, братец, рысью.
- Да нет там избы, - продолжался скулёж, – сожгли её.
- Господин Ротмистр, проведите воспитательную работу среди личного состава.
Шум, трепыхание, сдавленный взвизг, сменяющийся смехом.
- Господин Полковник, задание выполнено!
- Отлично, Ротмистр! Через полчаса к избе выйдем, а пока новобранцы пусть грибов пособирают.
Откуда взялась такая уверенность?
Ротмистр искоса взглянул в мою сторону, но ничего не сказал.
Мы вышли к избе через сорок минут.
Оболтусы тащили полные кульки обабков, красноголовиков.
Даже белые попадались.
Осадив братцев, норовивших шмыгануть в избу, я произнёс:
- Ну, здравствуй, изба. Давно не виделись. Ты меня не забыла? Пожить пустишь?
В ответ что-то прошуршало.
- Заходим.
Ничего не изменилось за пятнадцать лет. Так же печка на половину избы, нары вдоль стен, стол.
Только надписей добавилось, да в потолке местами небо видно.
- Парни, на крышу – тент натягивать, а то всю ночь под душем проведём.
Тент натянули, братцы с крыши в избу не провалились.
Растопили печку.
Стало тепло.
Сказочно!
Ротмистр еду варит, Нейрохирург обвивным швом дыру на штормовке зашивает.
Один из братцев, разлегшись на нарах, очередной шедевр сочиняет:

"Все надеялись найти избу, а по дороге собирали грибы.  На избу к счастью вышли, но я сомневался  что может быть там ктото уже есть. Увидев  трубу  на крыше без дыма я успокоился. Потому  что еслиб жили люди в избе, они обязательно протапливали ее. Избу протопили и было тепло. Так, что можно раздеться и спать на спальниках. Было xopoшо. После таких дней в палатке, было здорово раслабиться в тепле. Вобще то   если чесно, то   я  устал в этот день, особенно стопы. Ну изба  довольно, старая, она стоит наверно более двадцати лет. Верхние доски прогнулись, печка старая, держится пока, как всегда на стенах, тоесть  на  бревнах   написано зубной пастой или вырезано".

- Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста.
Грибы с тушёнкой даже на вид были восхитительно аппетитны, запаренный иван-чай превосходен.
Достали фляжку.
И только разлили, только собрались!
- Эй, есть кто-нибудь!
Переглянулись.
Ну, не гнать же. Сами только пришли.
- Входи, гостем будешь.
За печкой возмущённо зашуршало.
- Дверь только откройте, а то перекосило.
Странным мне это показалось. С полчаса назад всё открывалось, а тут – на тебе!
Но встал.
Открыл.
Да, слегка перекошено.
В избу ввалился весьма замшелый дед, обутый чуть ли не в лапти, в телогрейке, запахнутой слева направо, без шапки, в латанных-перелатанных  штанах.
И пробасил:
- Здорово, парни.
- Садись с нами, повечеряешь.
- А что, думаете, откажусь? Не на таковского напали.
С этими словами дед мастерски ввинтился в нашу компанию, откуда-то вытащил плошку, кружку и ложку.
- А нальёте?
Налили.
Выпил, крякнул, осмотрелся.
А что, молодцы. Крышу починили, порядок навели, даже мусор подмели. Да кто же так метёт, прокуды? Вы зачем мусор от порога мели? К порогу мести надо, к порогу!
- А какая разница? – хором спросили оболтусы.
- А такая, что если мести от порога, то в избу злыдней наметёшь.
- Вот и намели, - вполголоса заметил Нейрохирург.
- А ты вообще молчи! – услышал дед. – Завтра вспомнишь свои слова, да поздно будет.
- Извини, дедушка, - парень пошёл на попятную. - Не по злобе, по глупости молвил.
- Ну, то-то, прощаю. Ладно, что хоть  после заката мусор не выбросили, а то негоже, на ночь глядя, от неприкаянных душ избавляться, да и вам бы удачи не было. А она вам ой, как завтра нужна будет!
Стало жарко.
Я отошёл от стола, уселся на порог, приоткрыл дверь, закурил.
Вот сколько раз замечал: народ в избе всё старается на нарах примоститься, скамейках, чурбачках каких-то. 
И никто на порог не садится.
А по мне порог – самое уютное место: под руку никто не лезет, можно  за публикой понаблюдать, помечтать, трубочку невзначай выкурить, внимательным и заботливым отцом-командиром прикинуться:
- Ты зачем в тапках на улицу полез? Сыро там и темно. Одевайся по нормальному.
- Ты зачем на порог уселся? Вражду запустить хочешь, или от тоски избавиться? – это дед уже до меня добрался.
Что-то ещё хотел добавить, но осёкся.
Внимательно посмотрел на меня.
Я тоже присмотрелся.
С первого взгляда дед ничего особенного не представлял – низкорослый, жилистый, длиннорукий, цепкие, сильные пальцы.
Но только волосы почему-то налево зачёсаны и ни бровей, ни ресниц не видать.
Да и уха правого, похоже, нет.
Глаза зелёные.
Вгляд!
Почему-то сразу Стругацкие вспомнились.
Нехороший это был взгляд. Оценивающий.
- Нет, - вдруг решил дед. – Тебе на пороге сидеть не только можно, но и нужно. Ты и так оберегом служишь, людей в тот мир не пускаешь. Так тому и быть – сиди, пока по тайге шастаешь. А вам спасибо за хлеб да соль, пора мне дальше двигать.
Мы с Ротмистром переглянулись:
- И где ты пойдёшь в такую непогодь? Ночуй.
Дед расчувствовался:
- Хорошие вы ребятки, старика не выгнали, вопрос правильно задали, накормили вкусно, напоили сладко. Но пора мне, пора. Ждут меня. Если не жалко – на посошок нальёте?
- Конечно, нальём. Только, с кем хоть пьём? – спросил Нейрохирург.
- Вот он знает, - кивнул в мою сторону дед. – Друга его, младшим братом прозываемом, так кликали. Идти мне надо, да и вам почивать. А когда будете уходить –  присесть не забудьте,  а то дороги не будет.
С этими словами выпил, перешагнул за порог и исчез в темноте.
Через некоторое время раздался жуткий хохот.
- Это кто? – испуганно спросил кто-то из новобранцев. – Филин?
- Нет, - ответил я. – Это наш гость.
Помолчал, испытывая терпение аудитории, и продолжил:
- Леший нас навестил, ребята, леший.


                *  *  *
Давно истоплена печурка,
На нарах нежатся тела.
И дух покоя и уюта
Над нами распростёр крыла.

Опять погода подкачала,
И дождик сыпется с утра.
А мы в избе, и горя мало,
Что снова мокнут дерева.

А парни спят зубами к стенке,
Поди, попробуй, разбуди.
Но холод жмётся под коленки,
И спальник скомкан на груди.

Смотрю с ухмылкой на детишек:
Спят, есть не просят… Молодцы!
Подброшу-ка я в печь дровишек,
А то замёрзнут стервецы.


                О ПОЛЬЗЕ ВРЕДНЫХ ПРИВЫЧЕК.

Всем давно известно: вкусное – вредно, а всё полезное -  невкусно. Правда, Кухря, наш великий и бессменный кормилец на протяжении многих лет, мог бы на это ответить своей коронной фразой:
- Готовить не умеете.
Но речь пойдёт, как видно из названия, не столько об еде, а об излишествах, вызывающих скрежет зубовный у всех благонамеренных, правильных и следящих за своим здоровьем и питанием людей.
Хотя, знавал я приверженцев правильного образа жизни, которые, вырвавшись из сетей привычного быта, и спиртное употребляли, говоря, что оно (спиртное) в малых дозах полезно в любых количествах, и сигары покуривали.
Дескать, не зная врага, как с ним бороться?
Но вернёмся на уральскую землю.
Что самое главное в походе?
Правильно – хорошо поесть и не менее хорошо отдохнуть после трудового походного дня.
И снять стресс.
А чем стресс снимается?
Правильно – умеренным (подчёркиваю – умеренным!) потреблением спиртных напитков на фоне душевных разговоров.
Лучше водки.
Спирт, конечно, хорош, но он сушит слизистую, быстро приводит к неконтролируемому опьянению, и не даёт возможности вдумчиво побеседовать за жизнь.
Коньяк вещь неплохая, но с уральской зимой не сочетается.
Глинтвейн – идеальный напиток, но требует долгой, методичной готовки. И для получения желаемого эффекта – лёгкого расслабона и адекватной оценки окружающей действительности, его нужно выпить намного больше, чем водки. 
Так что в походах мы пили водку, но не обычную, а облагороженную, настоянную на всяких ингредиентах. Считалось высшим пилотажем составить такой рецепт, раскрыть который было бы невозможно.
   Распитие благородного напитка происходило только после того, как был разбит лагерь.
   На костровой перекладине - два котла. В одном котелке немудрёное туристское жорево - макароны с тушёнкой, а во втором растапливается снег для чая. Из рюкзаков вынуты обязательные специи - перец, горчица, аджика, хрен.
   Кухря этакой мухой вьётся возле костра, подкладывая или убирая полешки. Мешать ему в этот момент не рекомендовалось – мог послать в эротический маршрут без права возвращения.
   Мы сидели у костра и, вожделея, наблюдали, как Кухря медленно и сосредоточенно пробует варево, подкидывает самую малость соли, добавляет каких-то, только ему ведомых, специй.
   И как на лице отражается напряжённая работа мысли: готово или ещё малость поварить.
   Командор – самый голодный и, поэтому, необузданный в своём желании, сверкает волчьими глазами и напоминает, что именно его предки съели кока капитана Бугенвиля. Съели только потому, что не был готов ужин.
   На это дальний потомок съеденного кока отвечает, что предки Командора, откушавши недоприготовленного мяса, долгое время маялись несварением желудка. И что он, потомок, не может допустить, чтобы Командора - потомка дикарей, поужинавших коком, посетила такая же участь.
   Командор, ощерясь, пытается что-то сказануть, но Кухря посылает ещё одну стрелу:
   - И осмелюсь напомнить, моё дело – готовить, а Ваше, месье Командор, обеспечить то, что мы будем закусывать.
   Командор кряхтя заползает в шатёр, достаёт из рюкзака фляжку и суёт её в снег, отмечая захоронку веткой. Был в нашей жизни случай, когда память с Командором сыграла злую шутку. Нет, мы Командора, конечно, очень уважаем, относимся к нему крайне трепетно, но об этом поступке ему было больно вспоминать очень долго.
   И вот наступает торжественный момент. Пламя костра освещает наши небритые, не совсем чистые лица, снег, лежащий за нашими спинами, ветки, склоняющиеся к нашим головам.
   Кухря снимает с перекладины котелок с жоревом, все присутствующие в этот момент начинают стучать ложками о приготовленные миски, выражая таким образом уважение к автору.
   И в самый последний момент наш маг и кухонный волшебник волшебным жестом вынимает из костра крышку от котелка, на которой... оладьи! Когда он их успевал испечь, как ему это удавалось - это был секрет, который Кухря был готов унести с собой в могилу.
   Раздаётся команда:  "Миски к бою!".
   И, наконец-то, начинается долгожданный процесс приёма пищи. Даже не приёма, а вкушения. Народ медленно и молча вкушает приготовленное варево. Говорить что-либо считается кощунством. За слово, сказанное в этот момент, можно было огрести от Кухри ложкой по лбу.
      Предок его был дедушкой Алёши Пешкова.
   И только когда была съедена первая миска еды, из сугроба извлекалась заветная фляжка. Начинался благородный, я бы даже сказал ритуальный, процесс распития.
   Мало того, что напиток должен был быть вкусным. Напиток не должен был выливаться, он должен был скользить из фляжки в заранее подставленную кружку.
   При мерцающем свете костра казалось, что обычная водка, купленная в обычном магазине, приобретает совершенно другие свойства: цвет её отливал всем спектром радуги, струя, казалось, застывала на морозе. И вкус её невозможно было выразить словами.
   Разливали по булькам. Сначала три-четыре, потом по возрастающей, до пяти-шести. Считалось высшим изыском первую порцию заглотить махом, пробормотать что-то типа: -  "Хорошо пошла, зараза!".
   Немного помолчать и добавить: - "Не понял".
   И последующие порции воспринимать медленно, со смаком.
   Народ делился впечатлениями о качестве и составе напитка.
   Когда кружки проходили третий заход, процесс заканчивался, и народ заползал в шатёр, где уже топилась печка, а специально для дежурных стоял котелок с чаем.
   Народ дрых, дежурные дежурили.
   Я описал вам штатную ситуацию.
   А вот нештатная.
   Как-то мы возвращались с Серебрянки. После обильного снегопада ударили жуткие холода – где-то под минус сорок. Лыжни, естественно, были заметены.
   В довершении всех прелестей, один из походников умудрился сломать лыжу, на крутом повороте попав ею под поваленное на тропу дерево.
   Парню крупно повезло, что он сломал только лыжу. Мог бы поломаться и сам.
   Мы знали, что где-то неподалёку есть изба. Найти её для нас стало первоочередной задачей.
   В темноте, под свет фонариков, руководствуясь инстинктом самосохранения,  мы рванулись напролом, и вышли  к вожделённой избе.
   В которую и ввалились замёрзшие, усталые и злые.
   Злились на всё: холод, товарища, поломавшего лыжу, километры, которые пришлось ползти черепашьим шагом.
   Нехорошие мы были.
   Делать ничего не хотелось.
   Но делать было надо.
   Когда в печке разгорелись дрова, а Кухря занял своё рабочее место у плиты, мы поняли - а  жизнь-то, ребята, налаживается!
   Работник плиты, зыркая настороженными глазами, отшивал нас от печки нехорошими словами.
   Что-то будет.
   - Парни, на стол накрывайте, скоро есть будем.
   На столе волшебным образом появились тарелки, кружки, ложки.
   - Чем запивать будем?
   Командор полез в свой рюкзак.
   Кухря поставил котелок на стол.
   От котелка исходил умопомрачительный запах.
   Макароны с тушёнкой, сухими грибами, залитые краснодарским соусом с грузинскими специями.
   Командор разлил содержимое фляжки по кружкам.
Глоток холодного напитка, погасивший пожар, пылавший во рту, вызвал приятное чувство тепла, растёкшегося по пищеводу, и завершившегося в районе желудка. 
Вкус напитка был необычен.
  - Командор, не томи. На чём настаивал? Слова спиши! - доносилось из всех углов.
  - Хотите - верьте, хотите – нет, сам не помню. Ну, основной продукт я возгнал по всем правилам. Потом мяту сунул, корки мандариновые, золотого корня забабахал. И ещё чего-то. Словом, такой компот, что даже сам не соображу. А, ещё растворимого кофе наспущал.
  - Ну, ты даёшь, мужик!
  В избе царил полумрак, было жарко.
  Пахло сохнувшими портянками, носками, оттаивающими штормовками, влажными свитерами, пропотевшими рубахами, - словом, запахами тяжёлого походного дня.
  Мужским здоровым духом пахло.
  - Тарзан, а как ты умудрился лыжу-то поломать? Мы тебе такую лыжню протоптали, - вдруг спросил один из группы.
  - Так вот и протоптали. До дерева. А я только размечтался, что склон пройду, трубочку у Лепилы стрельну, по кедру полазаю, а потом тебя в сугроб засуну. А тут вот, приплыли, - ответил Тарзан.
  Поржали.
  - Командор, что дальше делаем?
  - Посидим, попоём, доедим, что не доели, выпьём чаю -  и спать. До трассы два с небольшим километра, утром выйдем, вахтовку всяко поймаем. Паровоз вечером. Так что спешить некуда. Короче, расслабляемся по полной. Потомок съеденного кока, ты чем нас таким вкусным накормил?
  - А я ещё и не начинал. Сейчас будет гвоздь программы – тортик под названием "Лыжа поломатая". Специально для Тарзана.
  Мы ахнули.
  На фанерке, найденной где-то за печкой, из сухарей, сгущёнки, шоколадной крошки, брусники, выкопанной из-под снега, Кухря изобразил сугроб и сломанную Тарзанью  лыжу.
  - Сейчас чай заварится, тогда и отпробуете.
  - Кухря! – это Командор встал на колени и надел на шею пружину от крепления. – Если я ещё раз усомнюсь в твоих талантах, можешь смело накостылять мне по хребтине.
Предложение было немедленно принято и, насколько я помню, применено на практике некоторое количество раз.
  Тортик потребили под сверхнормативную дозу спиртного.
  А я сидел на своём излюбленном месте - дверном пороге. В одной руке была кружка, в другой – трубка.
  Слушал трёп, и хотел, чтобы это длилось вечно: походы, друзья, разговоры, вечная молодость…
  Набил трубку, закурил.
 
  Ну вот, и перешли мы к следующему вредному дополнению.
  Курево.
  Зачем курим?
  Правильно – завершить акт приёма пищи, снять стресс или помедитировать.
  Когда после вкусной и сытной еды закуриваешь табачок, то чувствуешь, как всё съеденное уютно размещается в желудке и начинать активно подвергать себя действию пищеварительных соков.
  Медитировать лучше с трубкой.
  Для снятия стресса – сигарета.
  Сколько раз было – спасработы завершил, руки трясутся, мыслями там – в поле, в башке – сумбур редкостный.
  Сигарету достал, зажигалкой щёлкнул, в две затяжки вытянул – поспокойней стало.
  Вроде бы даже в мозгах прояснилось.
  Но в походах я курю трубку, потому как папиросы, а тем более сигареты, убедительного чувства кайфа не вызывают.
  Ну, что это - вытащил сигарету из пачки, засунул в рот, чиркнул колёсиком газовой зажигалки, затянулся три-четыре раза, бросил чинарик в костёр.
  Всё
  Быстро и без вкуса.
  Без настроения.
  То ли дело трубка.
  Прежде всего – это ритуал, шаманство.
  Из специального мешочка достаёшь старую, испытанную во многих походах трубку.
  Причём не купленную, самодельную.
  Много лет назад её сделал для меня один из немногих настоящих друзей.
  Даже не друг, а брат.
  Младший.
  Его нет в живых, а вот трубка осталась.
  Изгрызенный чубук, трещина на чашке, отлетевшая наклейка, на которой было выжжено моё имя.
  Скоро её нельзя уже будет использовать по назначению.
  Но  сохраню.
  Память.
  Дальше извлекается кисет.
  У него тоже своя история.
  Личная, так что умолчу.
  Из кисета достаётся табак.
  Сейчас в продаже множество трубочных табаков:  "Амфора", "Капитан Блэк", "Данхилл"– всех не перечислить.
  В дни моей молодости были только "Трубочный" и "Капитанский".
  Особо продвинутые дымили ленинградским "Золотым руном" или болгарским "Нептуном". 
  Я курил махорку.
  Набиваешь её, родную,  в чашечку, уминаешь подушечкой большого пальца, сковыриваешь капельку смолы с рядом растущей сосны (лучше кедра) и предвкушаешь наслаждение зелёным махорочным дымом, смешанным с фитонцидами хвойных пород деревьев.   
  Но для этого трубку нужно разжечь и раскурить.
  Можно идти по простому пути – достать зажигалку, чиркнуть колёсиком….
  Есть другой вариант.
  Более изысканный.
  В костре отыскивается подходящая ветка: не слишком длинная, но и не слишком короткая. При этом один конец должен хорошо гореть, а другой гореть не должен.
Выцарапываешь её из костра, подносишь к трубке, разжигаешь, затягиваешься….
  Большой палец лежит на чубуке, указательный и средний обхватывают чашку, четвёртый палец поддерживает трубку снизу.
Ладонь впитывает тепло от разогревшейся трубки.
  Постепенно уходит куда-то усталость, на истерзанную душу нисходит благолепие и успокоение, окружающий мир становится прекрасным и перворождённым.
  И никуда не надо спешить.
  Поэтому можно медленно (подчёркиваю – медленно) и со вкусом пускать дым, наблюдая за закатом солнца вручную и за деяниями сопоходников.
  В голове приятная пустота.
  Нирвана.
  Идиллия нарушается подошедшим сбоку товарищем.
  Сцепились мы с ним утром.
  Целый день дружно друг друга не замечали, отделывались междометиями.
  Понимаем, что оба были неправы, но гордыня заела.
  - Лепила, дай трубочкой побаловаться. Пожалуйста.
  Сидим, дымим.
  И чего цапались?
  Вспоминается "Песнь о Гайавате":
  "И, на горных высях стоя,
  закурил Владыка Жизни
  трубку мира".
Покурили, лапы друг другу пожали, пошли дрова рубить.
  Командор, наблюдавший за нами, вздохнул с облегчением.


                КАРПИНСКОМУ ВОКЗАЛУ ПОСВЯЩАЕТСЯ.

Я завершил новый круг,
Снова иду по Карпинску.
Только твой голос не слышу,
Нет тебя рядом, мой друг.
Лёгок теперь мой рюкзак,
Памяти тяжесть сильней,
Вехою жизни моей
Стал этот старый вокзал.

Я возвращаюсь домой,
Ждут там мирские заботы,
Но по ночам вижу горы,
Где мы бродили с тобой.
Значит, такая судьба –
Старым вокзалом жизнь мерить,
В новую дружбу поверить,
И возвращаться опять

Я уже упоминал об этой достопримечательности.
Но как-то вскользь, мимоходом.
Если в чём-то буду повторяться – извините, воля автора.
Я не знаю, когда отменили пассажирский поезд до Карпинска.
Но, когда узнал, было такое чувство, что лишился чего-то такого, без чего жить, конечно, можно, но в определённые моменты этого "чего-то" будет не хватать.
Когда я был частым гостем на Серебрянке, моя жизнь определялась именно этим периодом – от вокзала до вокзала.
Если я выскакивал с рюкзаком на карпинский перрон – значит, есть ещё силы и возможности уйти в горы.
Когда заскакивал с перрона в вагон – верил, что вернусь.
Вернусь в  это раннее весенне-летне-осенне-зимнее утро, когда поезд "Свердловск-Карпинск" подкрадывался к вокзалу.
Из вагонов выскакивали местные жители и кто пешком, кто на трамвае (было и такое) разъезжались по своим делам.
Туристы выходили обычно последними, по деревянной, широкой лестнице-улице поднимались в город и шли на автовокзал.
Или же ехали тем же трамваем.
Вокзал затихал.
Сипло гудели маневровые, пыхтели реликтовые паровозы, иной раз забредал товарняк с лесом или углём.
Само здание вокзала (сталинский ампир – высокие стрельчатые окна, широкие деревянные двери) тихо дремало, готовясь к вечернему потоку пассажиров.
Можно было войти вовнутрь – посидеть (не возбранялось и полежать) на деревянных лавках с извечным клеймом "МПС", зайти в общепитовскую точку, ранее называвшуюся рестораном, а позже – буфетом, выпить карпинского пива.
Хорошее, кстати, было пиво, вкусное.
Сейчас такого не варят.
Со временем, конечно, кое-что изменилось.
Исчезли "МПС"-овские лавки – их заменили мягкие сиденья с подлокотниками.
Не полежишь.
Перестал работать буфет – стал открывался за два часа до отправления поезда на Свердловск.
Но сонная тишина осталась.
Надо сказать, что нравы в те времена были напрочь патриархальные.
Сколько раз бывало – не успеешь на поезд, подлезешь к сотрудникам вокзала, умильную физиономию скорчишь (был у меня в группе парнишка – самого лютого цербера умел к себе расположить) – и вот ты уже кинул рюкзак на скамейку, поужинал тем, что осталось в буфете, взял что-то на закусить – и весь вокзал в твоём распоряжении.
При соблюдении одного условия – вести себя прилично.
Что мы, конечно, выполняли.
Что-то я сейчас задумался – а  документы-то спрашивали?
Не помню, может, и нет.
Не верите?
А зря – было такое.
Ближе к ночи, когда работы на станции становилось меньше, к нам присоединялись дежурные по станции.
Начинались разговоры, байки, анекдоты.
Весело было.
Спиртного, кстати, не помню.
Хотя, если честно, что-то было, но так немного, что всерьёз и не воспринималось.
Идиллия, одним словом.
Но было кое-что и запоминающееся.

Тысяча девятьсот девяносто первый год.
Мы тогда ходили большой, весёлой компанией.
Обошли всё, что хотели, пришли на вокзал весёлые, загорелые, довольные.
Сидели на травке около Турьи, горланили патриотические песни.
Народ, проходя мимо нас, как-то странно косился.
И только когда угнездились в вагоне, выяснилось – уезжали из Советского Союза, а вернулись неизвестно во что.
И как это нас с вокзала в кутузку не этапировали?

Тысяча девятьсот девяносто третий год.
Я тогда пошёл в горы с ещё одним парнем из Крыма (не путайте с парнишкой, прогневившего северных духов).
Видимо, второго крымчанина северные духи вообще не приняли, и поэтому наш поход ознаменовался таким ливнем, что смыло все мосты, и большую часть дороги нам пришлось проделать пешком.
Придя на вокзал, мы удивились толпе народа около касс, множеству палаток вокруг вокзала и сообщению, что поезда не ходят.
- Раньше утра не пойдут, если вообще пойдут, - обрадовали нас доброхоты. – Наводнение в Серове.
- Что делать будем? – спросил напарник.
- Если хочешь – сними штаны и бегай, - не слишком любезно ответил я. – А я стелю спальник и заваливаюсь спать.
- Где?
- Прямо здесь.
Ночевать в таких условиях было сложно, но спать хотелось сильнее.
На следующее утро погода-то прояснилась, а обстановка нет.
Мы сидели на лавочке, озирались по сторонам и пытались понять, что делать.
Народ рассосался, работники вокзала, собравшись гурьбой, что-то увлечённо обсуждали.
Тишина была мёртвая – тепловозы не ходили, гудки не гудели, птицы не пели.
В кассе выдали справку, что "в связи с наводнением, транспортировка пассажиров имярек поездом № 646 произведена не была".
Есть хотелось неимоверно, денег почти не было, тело чесалось и болело от жары, пройденных километров  и неудобного спанья.
- Давай хоть песню слагать, - предложил я.
Через час песня была готова.
Не песня – баллада из пятнадцати куплетов:

"Разлилася Каква широко,
В Свердловск поезда не идут.
Товарищи, нам на работу,
А то нас оттуда попрут.
Пошли на платформу
А курева нет,
Собравши последние деньги
Решили купить в магазине конфет,
Да вот помешали ступеньки".

Сели у дверей, поставили кружку и запели.
Слезливо, с надрывом.
Жалостливо.
Народ обходил нас кругами.
В кружке потом нашли три рубля.
Но, слава Северным духам, всё закончилось благополучно.
Состав подали, посадку объявили.
Мы взгромоздились в вагон, сказали последнее "Прости" вокзалу, и отбыли в любимый город.
 
              * * *

Бутыль "Губернской вишни"
Ты обнимаешь нежно,
А на вокзале старом
Покой и тишина.
Вернулся с Серебрянки,
Как там тепло и снежно.
А на вокзале старом
Покой и тишина.

Всё, в общем-то, не ново,
Но для тебя впервые.
Ты корня золотого
Попробовать решил.
Лежишь весь день в палатке,
И неполадки с телом.
А на вокзале старом
Покой и тишина.

Ночные разговоры
И песни под гитару.
Вобще-то, интересно,
Но много не понять.
И хочется спросить бы,
Да неудобно как-то.
А на вокзале старом
Покой и тишина.

Нас тепловоз увозит,
Мы скоро будем дома.
Ты вволю отоспишься,
И, может быть, поешь.
Но будут тебе сниться
Серебряные горы,
И тот вокзал, где нынче
Покой и тишина


                НЕЖДАННЫХ ГОСТЕЙ ПРОВОЖАЙ ДО ДВЕРЕЙ.

Изба спасателей на одном из северных маршрутов.
На улице – минус тридцать, ветер, короче – мороз.
В избе – плюс двадцать, тишина, короче – благоденствие.
Штормовое предупреждение пришло сутки назад.
Маршрут закрыт.
Спасатели занимаются рутинными делами.
Кто-то чинит снаряжение, кто-то терзает гитару.
Якобы поёт.
Уши  окружающих во внимание не принимаются.
Кто-то просто спит.
Я разбираю  аптечку.
Командор изучает схему района.
На его лице крупными буквами написано:
-  И какой дурак это составлял?
Ему можно так думать, по этим местам он может ходить ночью с завязанными глазами.
- Ребята, а там, кажись, туристы идут.
Выходим на крыльцо.
Да, туристы.
Из европейской части России.
Захотелось им, видите ли, посмотреть, что из себя представляют уральские горы зимой.
Желание хорошее, но невыполнимое.
Из-за снаряжения.
Беговые лыжи, ботиночки.
Легкомысленная палатка.
Топорик – "смерть туриста".
Печки нет.
Аптечку не взяли.
Командор, придав голосу оттенок сочувствия,  ставит группу в известность, что в горы хода нет, придётся возвращаться обратно.
- Даже если бы горы был открыты, - тут сочувствующий оттенок в голосе меняется на железобетонную уверенность, - всё равно не выпустил бы. Снаряжение у вас неподходящее.
Реакция группы, учитывая их происхождение, дорогу и материальные затраты, просчитывается сразу:
- Да мы на Кавказе с таким снаряжением ходили! Подумаешь, какой-то Урал. Делать вам нечего, вот и не пускаете никого в горы.
Особенно буйствовала какая-то шибко активная девица в вычурном лыжном костюме из болоньи и весьма легкомысленной лыжной шапочке "маде ин оттуда"
Хоть сейчас на обложку импортного журнала.
После этих слов Командор окончательно звереет, и группе ничего не остаётся делать, как поворачивать лыжи.
В прямом и переносном смысле.
Командор смотрит им вслед, на морде лица выражение – ну, только попадитесь!
К вечеру погода портится окончательно – температура падает, пурга свирепеет.
К утру следующего дня, однако, ветер стихает, снегопад прекращается.
Избу, дворовые постройки занесло снегом, вылазка за дровами превращается в археологические раскопки.
Наступает время обеда.
- Ребята, - это Командор вспомнил свой статус, - надо бы по маршруту пройти, посмотреть, что в округе делается.
- Сходим, - отвечаем мы, - посмотрим.
Кухря (наш бессменный кормилец) призывно стучит черпаком.
Все рассаживаются вокруг стола.
Достаётся заветная фляжка, содержимое разливается по кружкам. 
И в этот момент, распахивая дверь, вваливается что-то снежное и замёрзшее. Произносит совершенно великолепную фразу: - Вы тут водку жрёте, а там группа гибнет, - и падает на пол.
- Лепила, он живой? – спокойно спрашивает Командор.
- Живой. Видишь, шевелится.
Снежное и замёрзшее оттаивает, и мы узнаем туриста из отправленной группы.
- Вы же должны были уехать! - возмущается Командор.
- А вот не уехали, - огрызается тот.
Оказывается, вместо того, чтобы уйти в посёлок, а оттуда благополучно отбыть в центральную Россию, эти авантюристы, сделав немыслимый крюк, обогнули нашу избу, и ушли-таки в горы.
Прошли километра три, может больше, может меньше…
В пургу, на беговых лыжах и в лыжных ботинках.
И без бахил…
Б-р-р-р!
В результате заехали в какой-то лог, заблудились, сломали пару лыж.
Запасных не было.
Не взяли.
Подумаешь, какой - то там Урал.
Мы на Кавказе были.
Нарастающая паника сменилась апатией.
Апатия – медленным замерзанием.
Слава северным духам, хватило ума гонца отправить.
Дошёл.
И как только нашёл-то?
Выслушали мы эту историю.
Поморщились.
Делать нечего - идти спасать надо.
Навьючиваем рюкзаки, влезаем в лыжи, идём за провожатым.
На улице снова ветер, собачий холод.
Низкие серо-чёрные облака.
Но ещё светло.
Позёмка заметает лыжню.
Лыжня плетёт странные, совершенно необъяснимые кружева.
Похоже, что их вязала абсолютно бездарная кружевница, или человек, напрочь лишённый чувства ориентации.
Командор начинает вспоминать парламентарные выражения.
Выйдя к потерпевшим, ненормативную лексику вспомнили все.
В сером свете угасающего зимнего дня, когда так хочется лежать в тёплой избе у печки и, слушая всякие страшные истории про замерзающих туристов, попивать крепкий горячий чай, или что-нибудь покрепче - мы эту историю наблюдаем наяву
Тонкая костровая перекладина на хилой берёзовой вичке.
Чахлый костерок, в котором даже не пытается гореть что-то, что и дровами назвать нельзя.
Ибо настоящие дрова оскорбятся.
Рядом, кстати, стоят две вполне приличные сухары, так и просящиеся в огонь.
В котелке – снег, с нетерпением ждущий, когда его превратят в горячую воду.
Не дождался.
Вокруг якобы костра раскиданы расхлюстанные рюкзаки, из которых вывалены продукты, одежда, какие-то блокноты.
Всё это постепенно заносится снегом.
Палатка завалена набок, в ней – то, что некоторое время назад называлось жизнерадостными туристами
Сейчас – это группа людей, собравшихся помереть совершенно негеройской смертью.
На нас смотрят пустыми, отрешёнными глазами.
Пинками выгоняем из палатки, пинками и добрым уральским словом заставляем встать на лыжи.
- Не пойду, оставьте меня, не трогайте!
Это сипит активная болониевая девица.
Начинаем выдвигаться.
Кто-то из группы робко интересуется, что делать с вещами.
- Позже заберём, - рычит Командор.
- Заметёт ведь, а у нас тут документы, деньги. – Это подал голос руководитель группы.
- Я сказал – позже! – рявкает Командор, и резко сворачивает с протоптанной лыжни.
На слабые возмущённые стоны никто не обращает внимания.
Обратная дорога занимает от силы полтора часа.
Вваливаемся в свою избу.
У спасённых глаза лезут на лоб от изумления.
- Мы так близко от вас замерзали?
Это опять та же девица.
Постепенно отогреваются, пытаются качать права:
- Мы замёрзли, двигаться не можем, принесите то, подайте другое.
Не на тех нарвались.
- Двигайтесь, двигайтесь, не так уж вы и замёрзли. Шевелись, вражья сила!
Ворчим, ругаемся, но всё-таки помогаем.
Постепенно ледышки отогреваются и превращаются во вполне адекватных парней и девчат.
Девица в болонье даже заигрывать начинает.
С Командором.
Командор вполне натурально изображает из себя статую.
Утром, прощаясь, спасённый начальник подарил нашему Командору  нож.
- Из настоящей золлингеновской стали. Всё режет, любую банку откроет, на всё способен.
Нож сломался через полчаса, при попытке открыть банку тушёнки.


                ОДИНОКИЙ ГОРЕВОСХОДИТЕЛЬ.

Заканчивался походный день, нужно было думать о стоянке.
Неожиданно Командор наткнулся на припорошенную лыжню, пробитую два-три дня назад.
- И откуда она здесь? – глубокомысленно изрёк Командор, закурив внеплановую папиросу. – Мы никого на маршрут не выпускали, лыжня какая-то странная, ладно, что хоть к лесу спускается. Пошли, посмотрим.
Где-то метров через двести-триста мы обнаружили  криво поставленную палатку.
Если бы не искали – проскочили мимо.
 Никаких следов человеческой деятельности не определялось.
- Что они там, два дня безвылазно сидят? – изумился Командор. – Лепила, разберись.
Как обычно – всё сложное мне.
Вздохнул – и полез в палатку.
Темно, холодно, вонюче.
Зажёг фонарь.
Гора тряпья, рюкзак, один валенок.
Больше ничего.
Собираюсь вылезать.
Вдруг из груды тряпья, тоненько:
- Не уходите.
- Командор, распорядись – пусть ставят шатёр, а сам сюда ползи.
Когда раскидали тряпьё, то с трудом удержались, чтобы немедленно не вылететь из палатки – настолько густым был  запах тяжелобольного тела.
Присмотревшись, обнаружили парня, на вид лет шестнадцати,  едва живого.
- Рассказывай, а то дальше спасать не будем, - скроив зверскую физиономию, прорычал Командор.
Упорно глядя в сторону, едва сдерживаясь, чтобы не разреветься, пацан еле слышным голосом сообщил, что, начитавшись всяческой героической литературы, и, поспорив с друзьями, что выдержит и пройдёт, отправился в одиночку в горный зимний поход.
Прознав, что на начале маршрута стоят старые, суровые и неромантические дядьки (Это мы, что ли? – обиделся тридцатилетний Командор), парень, ранним утром, как заправский диверсант, миновал нашу избу, и скрылся в глухом заснеженном лесу. 
Поднявшись до шихана, он ощутил себя сильным и крутым, но в этот момент, согласно законам жанра,  со спины налетел ветер, крепление отцепилось, лыжа покатилась, нога подвернулась, и мальчишка со всей дури грохнулся о камни.
- Я, наверно, сознание терял несколько раз, - шмыгая носом, лепетал супермен. – Не помню, как сюда добрался, как сил хватило палатку поставить и в спальник закутаться.
- Что ел-то хоть?
- Ничего. У меня литровая фляжка была с самогонкой, так вот я её и пил. А вы кто? Вы меня точно спасать будете?
Мы грохнули. Пацан смотрел на нас со всё более возрастающим страхом. Отсмеявшись, Командор сотворил ещё более зверскую харю (хотя, казалось, дальше некуда)  и ответил:
- Дед в пальто. Мы как раз те самые суровые дядьки из КСС. Вот сейчас-то мы тебя  и будем спасать.
- Не пугай мальца. Лучше ребят простимулируй на установку шатра и печки. И зашли мне кого-нибудь сюда – парня отмывать надо, в таком виде я его в наш шатёр засовывать не буду.
- Отмывать или обмывать?
- Не юродствуй.
Командор исчез.
- А вы меня действительно спасёте?
- Да.
- Значит, дед не соврал?
- Какой ещё дед?
Из дальнейших расспросов выяснилось, что к концу первых суток мальчишку стали посещать всякие видения – он беседовал с друзьями, катался на велике, ходил по каким-то подземельям.
- А вчера ко мне дед пришёл, низенький такой, с бородой по колено, и сказал, что если к утру не помру, то днём придут люди и меня спасут. Я вас ждал.
Я призадумался. Галлюцинации в данном случае  – вещь вполне естественная. Организм всегда хочет умереть спокойно, красиво и без сознания. В этом плане – смерть от переохлаждения самая милостивая. Но вот дед никак в галлюцинации не вписывался.
Отвлекая парня на осмотр, я продолжил беседу:
- Дай-ка, я на твою бледную, холодную и опухшую ногу посмотрю. Да не дёргайся ты, не оторву! Так, вот сюда поворачиваю – больно? А сюда? А что тебе ещё дед сказал?
- Больно, дяденька, не надо! А дед сказал, что придёт шесть парней, причём один ругаться будет, и меня спасут. Не бросайте, спасите, пожалуйста.
- А что ещё этот добрый дедушка изрёк? Голова, кстати, не болит?
- Нет, но когда поворачиваю – кружится. А это что за дед был?
- Не знаю. Всё, сейчас мы тебя отсюда вытащим…
- Ну что, перетаскиваем? – сунулся Командор.
Спустя некоторое время поляну огласил визг постепенно переходящий в вой и скулёж – мальчишку отпаивали горячим чаем, может, даже с остатками самогонки, совершали массаж  по авторской методике Малюты Скуратова-Бельского, и засовывали в сухой тёплый спальник.
Я отвёл Командора в сторону.
- Мы по-прежнему верим в духов Севера и возносим им моленья?
- А что вдруг?
Я передал Командору рассказ парня.
- Можно придумать про велосипед, про подземелья. Но про нас он никак придумать не мог.
 - Особенно про твою ругань.
Командор - не представляете? – смутился.
- Дальше-то что делать будем?
- Что? То и скажу, что с утра надо лыжи обратно вострить и отрабатывать  методику транспортировки пострадавшего. Помнишь, Командор, мы с тобой это как раз  и хотели сделать? А тут даже и жертву выбирать не надо – в спальнике лежит, в две дырочки посапывает. Готовая.
Идём налегке – до избы засветло доберёмся, тут недалеко. А шмотки потом закинем. Согласен?
- Целиком и полностью.
Сон сморил ребят мгновенно. Я сидел у печки, подкидывал полешки, курил и чаёвничал.
Неожиданно напротив меня материализовался дед в меховых штанах, душегрейке и рваном треухе, с седой бородой (действительно по колено, надо же!),  и нещадно  задымил трубкой.
К его появлению я отнёсся совершенно спокойно.
- Чаю налить?
- А я уж думал, что обманул мальчишку, - сварливо сказал посетитель, проигнорировав моё приглашение. – Слишком медленно идёте. Ещё немного – и сдох бы отрок. Ну, ничего, сейчас-то выживет.
- А ты кто?
- Живу я здесь, - добродушно-хитро сообщил дед.
Подумал, и добавил:
- Ходить тебе по моим владениям ещё долго. Так что, глядишь, и увидимся. Спасибо вам за спасённую душу невинную и глупую.
С этими словами дед заглотил предложенный чай, заел сухариком и исчез.
К утру мальчишке стало совсем плохо. Бред, температура, попытки убежать, просьба позвать белобородого деда...
Смотав его как мумию, погрузили на волокушу, и потащились обратно.
Дошли до избы.
Распаковали поклажу, положили на кровать.
Водила пошёл готовить "УАЗик ".
Вскоре парень был в городской больнице.
И  ведь всё развилось по законам псевдо героико-романтической, сводящей подростков с ума, литературы: в самый нужный момент появились спасатели и, проявляя чудеса героизма и храбрости, спасли потенциально нужного для общества человека.
И духи Севера довольны – не любят они, когда в их владениях трупы образовываются.
.

                ОДИН ИЗ МНОГИХ.

1. Из рапорта сотрудника контрольно-спасательной службы:
Согласно заявлению группы туристов от четырнадцатого сентября сего года о пропаже неизвестного им человека, сотрудниками КСС было проведены поисковые работы, в результате которых был обнаружен труп молодого человека (приблизительно девятнадцати - двадцати двух лет). На место происшествия вызван наряд милиции.

2.   Из акта судебно-медицинской экспертизы:
"На основании полученных данных считаю, что непосредственной причиной смерти явилось переохлаждение. Данных за насильственную смерть не получено, телесных повреждений нет".

3. Из воспоминаний.
Волшебным образом в середине сентября у  меня образовалось три свободных дня.
Вместе с выходными – пять.
Сидеть в городе совершенно не хотелось, и я решил рвануть в горы, втянув в эту авантюру одного из своих друзей.
Особо уговаривать не пришлось.
Погода, как всегда, попыталась остановить нас проливным дождём, но, поняв тщетность своих намерений, затаилась, чтобы напомнить о себе позже.
Добрались до места, поставились, переночевали. На следующее утро собрались в горы. Сварили еду, поели, даже котелки успели помыть. И только собрались на выход,  как на поляну вывалилось какое-то молодое чудо под рюкзаком и в камуфляже. Посмотрело оно на нас и задало совершенно неожиданный вопрос: - "Котелок не продадите? Я заплатить могу, у меня сто пятьдесят рублей есть". От подобной наглости мы сначала онемели, потом расхохотались. И только потом поинтересовались, как же это оно (чудо) дошло до такой жизни, что оказалось  в тайге без котелка, топора и палатки.
Парень (кажется, его звали Стас, не помню уже, давно это было), рассказал, что собирались они в горы ввосьмером, потом пятеро отпали. Оставшиеся трое добирались до места встречи автостопом, причём Стас впервые.   
Ихний заводила вдруг заявил, что ему срочно нужно вернуться по рабочим делам в город, а оставшимся двум мальчишкам объяснил "на пальцах" как добраться до избы. Парни его поняли каждый по-своему, поэтому поссорились и разбежались. У того парня в рюкзаке были палатка, топор и котелки, а у Стаса – шесть килограмм круп, два килограмма макарон, пять банок тушёнки и около килограмма соли.   
Чая и сахара в рюкзаке не оказалось.
Парень плутал по тайге три дня, спал под кустами, вздрагивая от каждого шороха. Костёр разводить боялся – вдруг медведь на огонь придёт. Однажды он проснулся от ощущения, что по нему кто-то бегает. В рассказе парнишки это выглядело следующим образом:
- А вдруг пакет зашуршал, я, такой, хопа-на, поворачиваюсь, а там тень мелькнула в кусты. Думаю, чё такое, бли-и-ин! Ну ладно, лёг спать. Потом в следующий раз просыпаюсь  -  кто-то стоит у меня на лице. А я в шапке спал, думаю, чё такое? Потом, хопа-на, две лапки так обозначились, четыре в смысле, и снова на две лапки встало. Я подумал – белка… Повернулся – бух, всё!
Рассказывал парнишка искренно, с непередаваемым удовольствием.
Рассказ сопровождался  богатой мимикой и размахиванием рук.
Даже тридцатикилограммовый рюкзак не мешал.
Все события воспринимались как должное, в глазёнках пылала вера в свои силы, всеобщую доброту и порядочность. Мир гор и тайги воспринимался мальчишкой как какой-то рай, из которого совершенно не хотелось уходить.
- Я хочу, чтобы у меня был дом где-нибудь возле горы, я бы жил там один, бегал в горы, тренировался, - с искренней верой в голосе говорил парень. - Как скучно жить в городе. 
- А что бы ты там ел? – спросил один из нас.
Стас  ненадолго задумался, потом ответил:
- Да нашёл бы что-нибудь.
- Сейчас-то куда собираешься?
-  А вот на эти хребты. А что, и вы туда же? Бли-и-ин, можно я с вами пойду? Никогда здесь не ходил, вдруг уйду куда-нибудь не туда.
Если честно, этой дорогой на нашу любимую серебряную гору мы и сами шли впервые. Прикинули, что такая дорога должна быть и решили проверить.
- Так, искреннее дитя. Держи котелок и тент. В город приедешь – вернёшь. Телефон запиши. Деньги оставь, тебе они ещё пригодятся. А сейчас рюкзак переложи. Смотреть противно, как он на тебе болтается.
- А это мне Вован укладывал, который сейчас в город уехал. Сказал, что эти рюкзаки по-другому не уложить. И вообще, я хотел топор взять и тент, но он меня отговорил, сказал, что и этого хватит.
- Посмотреть бы на твоего Вована, в его честные, незамутнённые раздумьями глаза. Эти рюкзаки укладываются с лёта, на счёт пять.
С этими словами мой друг вытряс вещи из пацанского рюкзака и показал мастер-класс по укладке вещей обратно.
- Круто! А этому долго учиться надо?
- Учителя должны быть нормальными. Ты вообще-то куда-нибудь ходил раньше?
 - Не, блин, это у меня первый такой поход. Нравится – ужас как! Вот с вами схожу и ещё куда-нибудь пойду. А куда тут ещё сходить можно?
- Можно много куда, только карта нужна и компас.
- А у меня нету. Всё Вован с собой увёз. Так я с вами пойду, да?
Сами понимаете, деваться нам было некуда. Бросать мальчишку одного не хотелось, маршрут совпадал. Да и интересно с ним было. Короче, взяли мы парня с собой.
Дорога оказалась не так легка, как хотелось. Буреломы, камни, вода. Через некоторые стволы мы просто перелезали, под некоторыми приходилось проползать на брюхе. Стас сначала легко прыгал под своей тридцатикилограммовой ношей, но потом тоже приустал.
Даже перестал что-то рассказывать и о чём-то спрашивать.
Сели отдохнуть. Парень протянул руку за ягодой.
- Стой, эту ягоду едят в первый и последний раз в жизни!
- А почему?
- Потому что это вороний глаз. Съешь – и отравишься.
- Бл-и-ин. Насмерть?
- Да.
- А какие ягоды тут есть можно?
- Вон видишь? Три светло-красных ягодки на одной веточке? Это костяника, её хоть килограммами ешь – ничего плохого не будет. Вот эта чёрная – черника, а вон там и голубика просматривается. А вот этот кустарник с плотными зелёными листьями и красной ягодой, на которой ты сидишь, кстати – брусникой называется. Есть её можно, но осторожно.
- Чё, тоже отравиться можно?
- Нет, но всю  ночь в кусты бегать будешь.
- Поносная, чё ли?
- Нет, мочегонная.
- А что с ними делать можно?
- Бруснику замочить, из черники варенье сварить, на голубике настойку смастерить. А в походных условиях – компотик.
- Никогда не пил. А сегодня…
- Будет тебе, всё будет. Вставай давай, дальше идти надо.
Парень  легко закинул на себя рюкзак.
- Я готов. Только можно и побыстрее идти, я выдержу.
Наивный мальчик думал, что мы идём так медленно из-за него. Как говорится – ни фига подобного. Мои потасканные члены ненавязчиво, но настойчиво намекали, что быстрее, чем сейчас, они перемещать меня в пространстве не будут. А если я их не послушаюсь, то вообще откажут.

К реке, стекающей с хребта, мы подошли в полдень.
Сине-зелёная вода, струящаяся по серебряным, со ржавым налётом, камням, рябина, усыпанная крупными гроздьями ещё не созревших ягод, осина с робко-краснеющими  листьями в обрамлении вечно зелёного кедра и начинающей желтеть лиственницы – всё это создавало тот колорит, который, кроме как здесь, найти было негде.
А если ещё добавить каменные бастионы на вершине горы, до которых можно  добраться за час - полтора, то станет ясно, какими восторженными глазами глядел на эту картину наивный городской мальчишка, которому казалось, что всё ему по плечу, и всё это великолепие создано специально для него.
За вопросами, радостными междометиями и восклицаниями, мы незаметно подошли к знаковому для нас месту – купели.
Представьте себе этакий каменный жёлоб с перепадом высот метров шесть.
И вот по этому жёлобу несётся водопадик, который вливается в каменную чащу глубиной под два метра. При этом стекающая вода имеет желтоватый оттенок, а в чаше она ярко-голубая с постепенным переходом в лазоревый оттенок у берегов. Дно чаши – массивные ровные валуны, берега выстланы плоскими серебряными камнями и усажены, опять-таки, кедрами, лиственницами и кустами брусники, а всю эту картинку освещает нежаркое осеннее солнце, и по всему небу раскиданы лёгкие перистые облачка, сулящие на завтра туман с дождём.      
Мы с радостными уханьями и криками, сбросив с себя всю одежду, включая и нижнее бельё, бросились в эту купель.
Стас, посмотрев на этот разгул, постоял, подумал, поднялся на берег…
И спустился, одетый в одни лишь плавки. 
Немного постоял перед купелью, с трудом удерживаясь на камнях, потом, подтянув плавки и собравшись с духом,  вбежал в воду, и….
- А-а, чёрт, ё-моё! Ёк-макорёк, она ледяная!!!
      Вылетел на берег, отдышался, отогрелся, пламенея на солнце оттопыренными ушами, 
     засмеялся чему-то своему, счастливо и гордо осмотрелся:
       -  А я и не думал, что она такая ледяная!
       И снова полез в купель.
Там, поплескавшись немного, вдруг нырнул головой назад и исчез под водой.
- Ну вот, сейчас шеей-то ударится, позвонок сместится, и придётся вам любимым делом заниматься, хотя вы в отпуске и не практикуете, - ехидно пропел мне в ухо лучший друг.
Не успел я послать спутника по определённому адресу, как из воды вылез улыбающийся до ушей Стас.
- Стасик, подойди сюда. Пожалуйста, - медовым голосом пропел я.
Спутник, ощутив интонацию, с сожалением посмотрел на парня.
Стас, услышав мой зов, подбежал с радостной улыбкой.
Я отвесил ему подзатыльник.
- За что? – не понял парень.
- Больше так в воде не кувыркайся. Головой или шеей о камень стукнешься, и будешь потом из себя голову профессора Доуэля изображать. Или сразу помрёшь от остановки сердца.
- Так я же посмотрел сначала.
- Один из последних больных, которого я перед отпуском похоронил, тоже смотрел, когда в воду  прыгал. Только камушек не увидел. И всё, больше не прыгает.
Стас задумался.
- Не, блин, я везучий, со мной ничего плохого случиться не может. Я бессмертный!
- Ты, бессмертный, что дальше делать собираешься?
- Сейчас с вами  на гору поднимусь, потом здесь переночую, а завтра вон туда перевалю. А потом ещё куда-нибудь двину. 
Парни отправились на вершину, я остался готовить еду.
Свои вершины я, кажется, уже отбегал.
Вернулись через три часа. Довольные и, конечно же, голодные.
Стандартное туристское меню: макароны с тушёнкой и чернично-брусничный компот прошли на "ура".
- Стас, мы на поляне ещё два дня будем. Если надумаешь – приходи. Вообще будь поосторожнее, пожалуйста. Учти, завтра погода испортится – дожди пойдут. А при дождях и  туманах в горах делать вообще нечего. Тем более тебе. Подумай, может, всё-таки к нам прибьёшься? Серьёзно предлагаем – походи с нами. Глядишь – чему и научишься, - уговаривали мы парня.
- Ну, если что, то ждите завтра до полудня.
В лагерь мы вернулись поздней ночью – решили поискать новую дорогу.
А на следующее утро погода взяла реванш: поднялся ветер, резко похолодало, с неба посыпался снег с дождём.
Мы честно дожидались парня до часу дня,  потом сложились и уехали.
Парнишка нам так и не позвонил.

4. Из лекции об обеспечении безопасности в походе.
Вообще-то, парни, в походе нужно крепко друг за друга держаться и ответственность нести. Особенно, если кто чужой появится. Вот помню, как-то раз ходили мы в поход, и к нам парень прибился. Весёлый такой, настырный. Во всём уверенный. Есть такие люди, всё им кажется, что всё для них создано, об опасностях, последствиях совсем не думают. Так вот он из этой серии. Стасом его, как будто, звали.
Вышел он к нам в лагерь где-то часов в двенадцать. Мы на рюкзаках сидим, злые, как не знаю кто  – нам на вершину идти, а с неё, как назло, туман стал наползать, снегом потянуло.
А парень канючит – пойдём да пойдём. Говорим ему, что подождать надо, а он ни в какую. Раз  вы, блин, не идёте, так я один сбегаю - посмотрю, как там туман клубится, и к вам спущусь. И убежал. Даже рюкзак брать не стал.
А мы где-то часа через два всё равно вышли. По тропе идём, погода сволочная – снег с дождём, ветер, туман с вершин наползает. Поняли – не наш день. Пришлось вернуться.
В лагерь пришли – а там всё рюкзак парня валяется. Ну, подождали ещё часа два – и на поиски пошли. Ох, каких только ему кар не напридумывали! И выдрать-то хотели, и без ужина оставить. Даже напоить вечером, а утром не дать опохмелиться. Облазали всё, что рядом, по тропе сбегали – но нет парня, и всё тут.
Темнеть начало, видимости никакой, пришлось поиски приостановить.
На следующее утро погода наладилась, ещё раз вокруг да около побегали – нигде нет. А нам дальше двигать надо было – трассу навешивать. Ну, рюкзак на видном месте оставили, в тент завернули, камнями придавили. Даже поесть оставили. И записку написали большими буквами – "ТЕБЕ, СТАС".
Спасам позвонили, что вот, дескать, такая ситуация произошла. Обещали принять к сведению.
Что с парнем дальше случилось? Не знаю. Сначала хотел дело до конца довести, но потом закрутился, забегался, так и забыл.
Зря, наверно.
С другой стороны – трасса хоженая, маркированная, заблудиться негде, народу много шастает, ничего плохого с парнем случиться не должно.

5. Стас. Девятнадцать лет. 
А всё-таки хорошо, блин, что я в горах остался! Клёво здесь. И люди какие хорошие встретились! Вчерашние мужики так вообще классные. Только за что меня дед ихний по затылку огрел? Ну, подумаешь, головой назад в воду нырнул. Ничего ведь не случилось. А он бить полез. Да я бы его одной левой, да на раз. Я ведь сильный, кого хочешь заломать могу. А он? Старый, нудный. Не, зря я так, хороший он. Знает много, все его слушаются. Ну, почти как наш Вован.
А позвоню-ка я ему. Похвастаюсь.
Связи нет.
Ну и фиг с ним, будет время – ещё раз позвоню.
И что эти парни на вершину не потопали? Побоялись, чё ли? Во, какой туман интересный! Как из-за скалы выползает.
Сейчас я его зафоткаю.
Ого, уже пятьсот фоток сделал, а батарейке хоть бы хны!
Вот потом посмотрю!
Холодает, ёк-макорёк, а я свитер не взял.
Может, вернуться?
Вот до этого камня дойду и назад поверну.
А откуда я пришёл?
Всё в тумане, ничего не видно.
Куда дальше-то идти?
Спокойно Стасик, блин, не мандражируй, смотри внимательно, ты, вроде бы отсюда шёл.
Или нет?
Вот этот камень.
Он тут был или не был?
- Э-э-эй, люди! Отзовитесь!
Нет никого.
Ничего не слышу.
Холод до костей пробирает, ноги мокрые, ничего не чувствуют.
Неужели всё, заблудился?
Мох на деревьях показывает на север…
Ни мха, ни дерева не вижу.
Хоть бы компас с собой был.
А у деда навигатор хороший, всё показывает.
Вот мне бы его сейчас – откуда бы угодно выбрался.
Шёл я здесь, или нет – не помню.
Совсем замёрз.
И почему я парней не послушался?
      Пропаду ведь.
Нет, врёшь, я бессмертный, я об этом ещё вчера говорил.
Я этим хмырям чмошным в городе  ещё такого порассказываю, все обзавидуются.
Светка  на меня внимание обратит.
Ну, идти-то куда?
Ай, что это? Медведь?
Не надо, не надо, мама, не хочу, не надо, страшно!
Спокойно, Стас, не паникуй, всё образуется.
Нет, он на меня идёт! На задние лапы уже встал, сейчас скальп снимет, бежать!…
Нет, не бежать, нельзя от зверя бегать, это мне вчера дед говорил. Нужно лечь, руками голову закрыть и не двигаться.
У-й-я, блин,  мокро-то как!
Холодно.
Ну, ничего, немного полежу, медведь уйдёт, я дальше пойду.
Мишка, уходи, а? Меня в лагере ждут.
Не трогай меня, я хороший.
Сейчас согреюсь, и дальше пойду.
Вот уже согреваюсь, деда вижу, сейчас подойду.
Вот только встану…
Встану…
Вста…
А и вставать не надо. Я уже в палатке лежу, вон крыша надо мной висит.
Только сыро почему-то и нога мёрзнет.
Вот сейчас повернусь
Повернусь и согреюсь.
Согреюсь….

6. Из Протокола осмотра места происшествия:
"На расстоянии пятиста метров от маркированной тропы, ведущей на вершину, под ветвями ели, обнаружен труп молодого человека мужского пола, астенического телосложения, возраст, примерно, двадцать лет. Длина тела  – сто шестьдесят сантиметров. На голове трупа – чёрная шапка с красной каймой, из-под шапки выступают тёмные, коротко остриженные волосы, На трупе надет камуфляжный костюм из светлого материала, куртка расстёгнута, под курткой – трикотажная майка белого цвета, слабо поношенная. На левой ноге – ботинок типа туристического, размер – сороковой, на правой ноге – носок из тонкого материала тёмного цвета, ботинка нет. Других вещей (рюкзак, предметы туристического снаряжения, личные вещи, продукты питания, а также денежные средства и документы) не обнаружено. Материалы переданы в прокуратуру города для возбуждения уголовного дела"…

7. Из Постановления о прекращении уголовного дела:
"Я, следователь … рассмотрев материалы дела и не найдя признаков криминального вмешательства, решил дело производством прекратить, материалы сдать в архив".


                КРОВОТЕЧЕНИЕ.

То, что большинство неприятностей в группе происходит по вине группы – этот факт проверенный неоднократно.
Но бывают случаи, когда неприятность на группу сваливается совершенно неожиданно, на ровном месте. Как говорится – не из тучи гром.

Собирались мы тогда на самый северный Урал.
Готовились серьёзно.
Командор даже заставил мед.комиссию пройти.
- А если заболеете, то Лепила вас что, убивать будет?
Оказались здоровыми.
Перед походом выверялся каждый грамм. Всё лишнее безжалостно выбраковывалось.
- Тебе зачем такая аптечка тяжёлая?  Что ты туда наложил? Убирай половину.
- Не уберу. Вдруг пригодится.
- Убирай!
- Сказал нет, значит, нет.
- Тогда фотоаппаратуру выкидывай.
- Фотографиями поделишься?
- Поделюсь.
Честно говоря – ничего я не выкинул. Командор, конечно, об этом узнал, но поздно, когда мы встали на маршрут.
Не выкидывать же кинокамеру в болото.

Маршрут мы прошли удачно. Взяли запланированные вершины, попутно -  пару непредвиденных перевалов. Как говорится – ничего не предвещало. Хотя – как сказать…
- Слушай, что-то у меня желудок побаливать стал.
- Ну, прямо и желудок. С чего взял? Раньше-то болело?
- Да нет. Последние день-два как поем - так подташнивать начинает и крутит. А раньше не болело.
- То-то гляжу, жрать меньше стал. На-ка вот, возьми.
- Это что?
- Альмагель. По одной ложке перед едой. Можешь и после.
- А  вместо?
- Не питательно.
- Может ему ещё и соды дать? – встряла Хозяйка. – У меня есть, как раз чашки оттирала.
- Ты ещё золу от костра предложи. Пусть активированный уголь ест.
- А есть?
- У меня всё есть.
- Запасливый.
Пошутили, посмеялись, пошли дальше.
Потом всё, вроде бы как, наладилось.

На ночёвку встали в каком-то болоте, впереди призывно маячили огни цивилизации. - Ребята, - сказал Командор, - я предлагаю завтра пройти максимально много, может даже и без ночёвки, чтобы побыстрее добраться до Посёлка и свалить отсюда.
Предложение было поддержано единогласно.
К ночи подошли чуть ли не к самому Посёлку.
Огни цивилизации горели так заманчиво, что все сразу вспомнили, что три недели толком не мылись, не расчёсывались и даже не брились.
Растянули тент, бросили спальники.
Задремали.
Просыпаюсь от толчка в бок.
- Тебя можно?
- В чём дело?
- Посмотри. Меня вот этим вырвало.
На ярко-зелёных листах брусники, в алом мареве восходящего солнца, растекалось какое-то грязно-красное мерзкое пятно.
Вот оно и свершилось – массивное  кровотечение из острой язвы желудка.
На ум приходила только ненормативная лексика.
- Как чувствуешь себя?
- Да, вроде бы, ничего. Только голова кружится.
- И мальчики кровавые в глазах, - машинально продолжил я.
- Не, мальчиков нет.
Немного подождав, испуганно:
-  А что, должны быть?
- Сиди тут и не двигайся.

Я подошёл к спальнику Командора.
- Командор, сворачиваем лагерь. Двигаться надо.
- Ну, погоди часа два. Поедим, отдохнём и дальше пойдём.
- Не получится, у Николки желудочное кровотечение.
- Врёт, поди.
- Парни!- закричала Хозяйка. – Сюда! Бегом! Николке плохо!
Николка лежал на земле. Бледный, почти без сознания. Рядом – лужа крови.
Рядом стояли все наши.
И смотрели, почему-то, на меня.
Мне стало как-то неуютно.
- И что делать будем? – спросил Командор.
Опять-таки глядя в мою сторону.
Я взъярился.
- Так. Посылай кого-нибудь жерди рубить – носилки делать. Девчонок оставляем здесь – рюкзаки стеречь, а сами – ноги в руки и вперёд – Николку тащить.
Как-то никто не заметил, что приказы отдаёт не Командор, а я.
- Ребята, ну сделайте хоть что-нибудь. Николке совсем плохо, умирает.
Бледно-синий, пульса почти нет.
Но дышит.
Лезу в рюкзак, достаю аптечку.
Понимая, что делаю всё наперекор медицинским канонам, колю стимуляторы.
Ожил.
Носилки готовы, впрягаемся, назначаем встречу на железнодорожной станции в Посёлке.
Тащим.

      Идти тяжело – болота по пояс, камни. Три километра идём три часа.
      И навстречу нам – осенний северный рассвет.
      Оранжево-жёлтое солнце, медленно вскарабкивается на светло - голубой, заляпанный      
      единичными белыми пятнами облаков, небосвод.
      А вокруг – тундра,  сверкающая во весь окоём  жёлто-зелёным ковром мха, голубыми 
      всплесками луж, оранжевыми ягодами морошки.
Ноги проваливаются между кочками, погружаются в болото. Вытягиваешь руку, держащую носилки, вверх, а другой машинально хватаешь появившуюся чуть ли не под носом ягоду.
Николка  на носилках совсем затих, но хоть постанывает.
Останавливаемся передохнуть.
На парня страшно смотреть: от природы мелкий, бледный и тощий он, похоже, усох ещё больше. Лицо заострилось, кожа – как лёд на реке – такая же бледно-синяя и холодная.
Весь трясётся – знобит.
Пустой, безразличный ко всему взгляд.
Рыжие лохмы пламенеют на солнце.
Не помер бы в дороге.
Мимо проезжает вездеход. Останавливаем, объясняем ситуацию. Водила отказывает – торопится на работу.
- У нас парень помирает.
- У вас помирает – вот вы и разбирайтесь.
С этими словами машина, обдав нас фонтаном грязи, уезжает.
Материться нет сил.
Через минуту рядом останавливается ещё одна машина.
- Что стряслось?
Объясняем ситуацию.
- Поехали.

Когда приехали в Посёлок, Николка был совсем плох: жёлто-синий, вялый, безразличный ко всему окружающему. И постоянно зевал.
Фельдшерица в тамошнем мед.пункте смотрела на нас со страхом.
- Шприц дайте, хлористый.
- Я в вену не попаду.
Несгибающимися пальцами беру шприц, колю.
- Ой, попали!
- Что делать будем, Командор? – спрашивает Хозяйка.
Командор медлит, смотрит на меня.
- Наверно, я поеду с Николкой в город, и там останусь. Командор, выдели мне какую-нибудь денежку и паспорт верни. Ладно?
- Я с тобой поеду, - неожиданно говорит Хозяйка.
Теперь уже медлю я.
- Пусть едет, - отмирает Командор. –  Вернётся - хоть знать будем, чем дело закончилось.
- Да, - вздыхает Хозяйка. – Вот были бы телефоны, как у Долгушина в "Генераторе чудес". В карман сунул, и говори, откуда хочешь.
- Не фантазируй, до такого уровня техника лет через сто дойдёт, - продолжает отмирать Командор. – Вот тебе деньги, документы. Сколько ты пробыть там собираешься?
- Ну, дней-то пять точно понадобится. Пока разберутся, а если вдруг оперировать решат? Нехорошо парня одного оставлять. Слушай, ты домашних предупреди, а то чёрт его знает, что тут на переговорных пунктах творится.
- Хорошо, сделаю.
Наверно, следует уточнить, что описываемые события происходят в конце семидесятых. Сотовых телефонов, как вы понимаете, в ту пору не было.

Приходит поезд. Заталкиваем носилки в тамбур. Дальше не пронести. Хозяйка устраивается рядом с Николкой, я сижу в купе проводников и смолю папиросу за папиросой.
Через сорок минут мы в городе. "Скорая" уже здесь. Люди в белых халатах перекладывают парня на нормальные носилки и тащат в машину.
- Покойника повезли, - радостно орёт какая-то баба, и делает попытку подойти поближе.
- Сама не сдохни, дура, - неожиданно отвечает Николка.
Нас с Хозяйкой начинает душить истерический смех.
Довезли, сдали в больницу.
Вышли из больницы, сели на лавочку, и просидели так минут сорок.
- Можно, я с тобой останусь?
- Нет. Ты будешь, только не обижайся, мешать. Мне надо где-то жить,  есть, спать в конце  концов. Одному мне будет проще.
- Я тебя таким впервые вижу, не знала, что ты такой.
- Какой?
- Даже не знаю, не могу сказать.
- Пошли на вокзал, тебе ехать пора.
- Давай, ещё раз в больницу зайдём, как хоть дела узнаем.
Дела оказались не так уж и плохи. Николка постепенно восстанавливался, но к нему не пускали. Да я и сам не рвался. Рассекать коридоры хирургического отделения в грязных болотных сапогах и такой же штормовке было бы нарушением профессиональной этики.

Отправив Хозяйку к ребятам, я задумался о том, как, а главное – где, жить дальше.
В Городе было общежитие геологов, но туда меня не пустили. В гостинице тоже поначалу артачились, но, узнав, по какой причине я оказался в Городе, выделили койку в шестиместном номере.
Оформившись, я сменил имидж по способу Сергея Баклакова, возложил сапоги к ногам основателя государства, и вновь отправился в больницу.
Николка, переодетый в больничное и свежевымытый, хоть и напоминал скелет, но скелет улыбающийся и весьма живой. Узнав, что я остаюсь в Городе, Николка обрадовался ещё больше. Посидели, потрепались. Украдкой, в лучших больничных традициях, покурили.
- Спасибо тебе, - вдруг серьёзно сказал Николка. – Если бы не ты – точно бы сдох.
Я промолчал.

Возвращаясь в гостиницу, я сумел дозвониться до дома и сказать родным, что когда в квартиру занесут мой рюкзак, я буду дрыхнуть в гостиничном номере. И нигде кроме. Пошатался по Городу – ничего так городок, чем-то Карпинск напоминает. В магазин завернул, бутылкой обзавёлся, едой на вечер.
И началась моя гостиничная жизнь.

Четыре койки вместо шести. Одна моя – это понятно. На койке у окна – рубаха, мыльница, полотенце. Это первый сокоешник. А на третьей койке лежит тело носом к стене и усердно сопит. Позже выяснилось, что тело принадлежит студенту из Ростова. Как-то так случилось, что он, прожив в гостинице неделю, остался совсем без денег. По этому поводу администрация приняла воистину мудрое решение  - пусть живёт до тех пор, пока деньги из дома не пришлют. Сбежать парень всё равно не может – куда без документов на Севере? И человеколюбие соблюдено – не под ёлкой на улице ночует. А то, что денег на еду нет – так, это, извини, товарищ – твои заморочки.
Поэтому сокоешник находится в состоянии перманентного анабиоза.
На приглашение разделить трапезу гордо отказывался, но желудок этого не воспринимал и начинал бурчать. Недовольно, а главное – громко. Поэтому, ломая собственную гордость, сокоешник к столу всё-таки присаживался.
И кушал.
Сначала робко, а потом разъедался.
И снова заваливался на кровать.
Я рухнул на койку, и совсем было собирался подремать, но тут открылась дверь, и ввалился второй сожитель.
И вот тут-то я понял, что жить мне будет весело и пьяно.
- А, начальник! Это твой парень чуть на тракте не окочурился? Я всё знаю. Ты на первого шоферюгу зла не держи. Он действительно вас забрать не мог, поэтому и второго послал. За знакомство выпьешь?
- Выпью.
- Да, тебе сейчас это надо. Я ведь что говорю?  Я вашего брата туриста не понимаю, не понимал и уже не пойму. Тут давеча мимо нас группа чокнутых ковбоев пробегала. Вершину увидала – забежала и тур поставила – дескать, покорили. А мои работяги на этот пупырь каждый день лазают. И не по разу. Нет, не пойму я вашего брата. Ну, ничего, скоро Урал для вас закроют – золото добывать будем.  А ты молодец – своего не бросил. Давай, за дружбу!

На следующее утро я зашёл на переговорный пункт, дозвонился до дома, узнал, что группа добралась благополучно, поздравил мать с днём рождения. А потом, помедлил, перекрестился, собрался с силами - и заказал разговор со своим заведующим.
Был жестоко обруган, получил совет уволиться, забрать шмотьё и перебраться в Город. А так же и приказание явиться пред его светлые очи через пять дней. Иначе мне будет очень нехорошо.
Пошёл в больницу, узнал, что Николку раньше, чем через две недели не выпишут. Значит, уедет без меня.

Оставшиеся дни протекали в пьянстве, дожде и скуке.
Даже стихи стал писать.
Корявые – жуть.
А уж искренние – дальше некуда:

И вновь я курю под утро
И вновь не могу забыть
То горькое, странное чувство -
Без сил по течению плыть.
    
Опять закурил я, а думал,
Что худшее всё позади.
Что стрессов уже не будет,
Но память твердит - "Не лги".
    
Не ври, что забыл ты дорогу,
Болота, холод и дрожь.
Не ври, что забыл тревогу,
Последний костёр и дождь.

Оскоромился – одиннадцать лет стихов не писал.

Николка в больнице освоился настолько, что обзавёлся пассией. Так что иной раз я ему своими визитами даже мешал.
Накануне отъезда  передал  билет до Свердловска.
Прощание носило поспешный характер – в дверь постоянно заглядывала какая-то смазливая девичья мордашка.
Николка краснел, смущался, отводил глаза в сторону, всем своим видом показывая – ну уходи, уходи, мешаешь.
Выйдя на порог, я поёжился – холодает, однако.

И во мне неожиданно проснулся мистер Хайт:
- Вот ты тут сидишь без тёплой одежды, с десятью рублями.
Отпуск давно закончился.
Заведующий на тебя лается.
Дома о тебе волнуются.
Кобель с ума сходит – хозяина ждёт.
А группа, между прочим, по Свердловску шляется, в тепле сидит, дома. И думать про тебя и Николку забыли. И этот, бабский любимец, тоже хорош. Только оклемался – уже под халат заглядывает. Нет, надо было тебе уезжать с ребятами, и пусть он бы тут валялся. В конце-концов поход – не повод для знакомства и благородства.
Доктор Джекил тотчас же вступил в единоборство:
- Ну, как бы он один тут был? Представь – брошенный всеми, один в чужом городе, беспомощный, со всякими нехорошими мыслями в голове, чуть грань не перешагнувший, благодаря тебе выживший. И ты бы в Свердловске места не находил, всё о Николке бы думал.
А то, что в нём увлечения проснулись –  так оживает мальчик.
Две ипостаси слились в одну после нескольких стаканов совершенно бесподобной настойки, выпитых в компании сокоешников под такую же бесподобную закуску –  маринованные белые в компании с хариусом и мочёной морошкой.
- Вот, а не привези ты Николку сюда – и Города бы не увидел, и таких вкусностей не поел, - уязвила меня какая-то из ипостасей.

К вечеру следующего дня, сменив два самолёта, с тремя рублями в кармане, я давил на кнопку звонка своей квартиры.
Всё закончилось.

                САЛИНГ-ХУМ-КАТА-ПЕЛЫМ-НЁЛ.

В переводе с мансийского это значит – "Отрог, где пастух проткнул свою руку". Есть русское название, но приводить его я не буду. Захотите –  сами найдёте.
Почему я вспомнил об этом отроге? Неуютно мне там было, нехорошо. И не только мне.
Но, по порядку.
Я увидел этот горный массив на картине в библиотеке северного города, где мне пришлось подменять врача, которого работа три года не выпускала в отпуск.
В библиотеку я заглянул случайно, когда мыкался по городу в поисках какого-либо развлечения. В кино не хотелось, сидеть в ресторане – тем более. С коллегами я всегда сходился с трудом, а проводить каждый вечер в больничной общаге и пялиться в телевизор надоело уже через два дня. 
Библиотекарша встретила меня неласково. Я вспомнил, что, уезжая, не дочитал "Горное гнездо" Мамина-Сибиряка, и поинтересовался его наличием в библиотеке. Библиотекарша удивлённо хмыкнула, но мою просьбу выполнила, выложив передо мной это самое "Гнездо" издания двадцать пятого года. 
Я хотел было поинтересоваться – откуда раритет, но увидев "ex libris имярек", год, и город – промолчал.
И так всё ясно.
Дочитав книгу, я спросил у хозяйки библиотеки, что за гора изображена на картине.
- Это у нас в окрестностях, сто двадцать километров бездорожья.
С тех пор, всякий раз, придя в библиотеку, я останавливался перед картиной. Нарисованная гора не то что манила, она затягивала. И я понял, что наша будущая встреча была предрешена заранее.
Приехав в Свердловск, кинулся в городской тур.клуб. Нашёл описание, кроки. Составил план похода.
Оставалось найти спутников. И тут проблем не возникло.
Леший, с которым мы к тому времени немало полазали по горам, и юноша, бредивший уральским севером и мечтавший туда попасть.

Непонятки начались сразу.
Если верить карте и компасу – идём куда надо.
На самом деле – крутимся вокруг да около.

 "Где находимся - не знаем. Рядом течёт речка, течёт она не в ту сторону, как хотелось бы. Погода дрянь, время от времени сверху капает. Горит нодья, сушится спальник, может быть, и высохнет. На ягоды уже никто не кидается - начинают приедаться. Ужин вообще был царский - суп гречневый с рябчиком, тушёные грибы и ягоды (брусника, смородина, костяника). Наш юный спутник еле передвигается от такого ужина. С утра, которое началось в 10-00, весь день сыро, дороги нет, идём по компасу на С и С-З"  (из походного дневника).

Через три дня, пробираясь через бурелом, вышли на какую-то старую дорогу.
И увидели мужика в цивильном костюме, медленно катящего на велосипеде.
Объяснил он нам, в чём мы были неправы, указал нужное направление и сказал, что если повезёт, то часть дороги можно будет проехать на машине.
Наверно, в образе мужика пред нами предстал кто-нибудь из местных добрых духов.
Потому что вышло всё так, как он предсказал.
Вышли на дорогу, увидели стоящую у обочины машину, сговорились, поехали.
И ночевали не в палатке, а в балке.
Хороший такой балок – сухой, с печкой.
Но тут на нас свалилось первое из поджидающих нас потрясений.
- Ты чего морщишься, Леший?
- Поясницу посмотри, такое впечатление, что течёт по ней. И болит.
- Ты, вообще, как себя чувствуешь?
- Да так-то ничего, познабливает только. А что там, на пояснице-то?
- Гнойник там у тебя вскрылся.
- Рюкзаком, что ли, натёр?
- Может быть, может быть. Так, что делать будем? Есть два варианта…
- Возвращаться не будем.
- Тогда терпи, перевязывать буду.
- Дай напоследок по лесу походить. А то знаю я тебя.
Леший убежал в лес, а мы с юным краеведом занялись приборкой.
- А я тоже спину натёр.
- Показывай.
Покраснение, лёгкая припухлость. И ничего более.
- Лёгким испугом обойдёшься.

Пришёл Леший, притащил двух копалух.
Ощипали, сварили, съели.
Спиртику потребили.
Для анестезии, дезинфекции и поддержания духа.
Перевязал, остатки гноя выпустил.
Леший лежал спокойно, только иногда зубами поскрипывал.
- Я посплю, а?
Уложил, укутал, угостил.
Скоро раздался богатырский храп.
Остались мы с Краеведом на хозяйстве.
- А это точно, что найденные кости  царские?
Вопрос загнал меня в тупик.
Всего ждал, но чтобы вот так, после еды – и про кости?
Да не про простые, а царские.
- С чего взял?
Беседа о подлинности царских останков длилась до утра.

А утром нас ждали очередные потрясения.
Сначала меня потрясло утром, когда, вылезши из балка, я увидал живописно одетую группу парней лет так под тридцать. Ковбойские шляпы, короткие сапожки, цветастые шейные платки, кожанки, широкие пояса, легкомысленные рюкзаки.
- Мужик, до цивилизации далеко? – глядя на меня диким взглядом, проорал предводитель.
- Километров сто будет.
- А в какую сторону?
- Вот по этой дороге.
- Понятно, до вечера доберёмся, - и, жизнерадостно констатировав этот факт, группа рванула в противоположную сторону.
Посмотрел я на это дело, пальцем у виска покрутил, и отправился копалуху разогревать.
Леший уже очухался, чувствовал себя великолепно и рвался в бой.
И тут последовало очередное потрясение.
Балок потрясло так, что мы попадали кто на что.
Выяснилось, что балок необходимо перевести в другое место, которое, слава Духам, находится в нужном нам направлении. Так что большую часть дороги мы проедем в балке, а ногами идти придётся километров пять.
Набежал народ, прицепил балок, и мы двинулись.
Не вдаваясь в подробности,  скажу – незабываемое это испытание – езда в балке.
Вдруг нас тряхнуло, качнуло, остановило.
На дороге сидел тетеревёнок.
Один из мужиков взял его на руки и отнёс в лес.
- Гуляй пока. Ещё увидимся.

К вечеру мы вошли в заброшенный посёлок, оказавший на нас какое-то странное, я бы сказал, гнетущее впечатление.
Казалось, что жители покинули его за день-два до нашего прихода.
Крепкие избы с распахнутыми дверями, целые стёкла на окнах, кастрюли с тарелками на кухне в столовой.
И камералка, набитая пустыми мешочками для образцов.
Вот тут-то наши хватательные инстинкты и взыграли.
Мы всегда очень трепетно относились к мешкам и мешочкам.
Их нам постоянно не хватало, и если чей-нибудь мешок отлетал от владельца метров на пять, то за ним (мешком) буквально начиналась охота.
Ну откуда в восьмидесятые годы прошлого столетия такое изобилие пакетов, пакетиков и кулёчков, как сейчас?
Ничего не было.
А вещи, продукты, одежду надо было в чём-то хранить.
А тут этих мешков – залежи!

Ночевать устроились в здании бывшей столовой, где обнаружили самый настоящий бильярдный стол, кии, шары.
Поели, отметили.
Сыграли партийку, вторую.
И тут накатило.

Мы оказались на Дальнем Востоке в то время, когда остатки Белой армии пробивались к Японскому морю, где "кончается наша Россия и мы".
Город.
Ресторан.
Бильярд.
Пьяный штабс-капитан тянется к кобуре…
И слышим, как одновременно, с одинаковыми интонациями, два удивительно похожих человека – штабс-капитан и Краевед, произносят:
- Ну что, господа офицеры, профукали Россию, от краснопузой сволочи драпаем?
Нас с Лешим бросило в оторопь.
Вот сейчас, сию минуту, мы находились среди белой офицерни, слышали их песни, наблюдали игру в бильярд…
…И сидим в здании брошенной столовой, запрятанной среди тайги и гор.
Я услышал свой голос:
- Господин штабс-капитан, налейте прощальную,  нас в Харбине ждут.
- Слушаюсь, господин полковник.
Вот так появились у нас и Штабс-капитан и Полковник.

"Да, спали мы сегодня. Ни в какие горы мы, конечно, не пошли.  С утра хлещет дождь. Сырость большая, все речушки поднялась резко. Днём походили вокруг посёлка. Что-то непонятное творится со мною, а что – не знаю. Не могу объяснить.
Все окрестные горы прячутся в облаках. Они несутся: с огромной скоростью, и льют из себя, льют… Вообще-то, красиво, но несколько поднадоело уже. Настроение у всех паршивое. Места, конечно, здесь великолепные, народу не очень много, дороги есть, заброска несложная, если с умом идти. Нет, забывать эти места не следует. Сюда надо ходить. Кончается наш поход. Уже через несколько дней домой".

Эта запись была сделана Лешим через три дня после нашего прихода в посёлок. Нас действительно прижало дождём и туманом,  действительно не было никакой возможности выйти в горы.
На нас навалилась какая-то агрессивная апатия. Раздражало всё – не туда поставленная чашка, невымытая тарелка, взгляд, интонация.
Иной раз чудились голоса.
Ладно бы по пьяни, а то по трезваку.
Но стоило отойти от посёлка, посидеть на берегу реки, просто по ягоду сходить – и мы становились прежними парнями – весёлыми, жизнерадостными, довольными всем, что нас окружало. Даже дождь не мешал.
Но, когда мы подходили к посёлку, опять начиналось...
- Вы от меня что-то скрываете? О ком вы говорили? Обо мне?
- С чего ты взял? О Романовых мы говорили.
- Врёте.

- Полковник, вам не кажется…
- Кажется, Леший, кажется. Уходить надо отсюда, и побыстрее.
- Давай завтра.

- Мужики, - закричал Штабс, - машина пришла. Нам полчаса на сборы.
Чем дальше мы уезжали от посёлка, тем свободнее, легче становилось на душе.
И очень хотелось вернуться.

Через три года мы снова шли по этому маршруту. Набралось нас человек пять, заброска была достойна восхищения - то, на что мы потратили в тот раз четыре дня, заняло полтора.
Но в посёлке история повторилась:

"…полная апатия, отсутствие всякого желания чем-то заниматься, что-то делать, куда-то идти. И три года назад тоже самое. Это не усталость,  не отсутствие тренировки, не плохое самочувствие. Что-то давит. Что - не понятно, всё через силу.
Нет чувства удовлетворённости, а наоборот, чувствую, что что-то не доделано
Выяснилось, что наши ощущения совпадали почти во всём. Тоже "давление", неуютность, неосознанное чувство чего-то нехорошего. И у новичков, и у нас, уже здесь побывавших
Все наперебой обещают, что если пацан будет себя так вести, то будет бит, и что утром поднимут пинками…
Атмосфера острая, появились микросрывы…"  (из дневника группы)

Уезжая, мы поклялись, что больше нас здесь не будет.

Но через шесть лет пришли.
Вдвоём.
Штабс-капитан и я.
Лешего с нами не было.
Трагически погиб три года назад.
К посёлку мы подобрались уже вечером.
Шофёр, согласившийся подбросить нас, по дороге пугал жуткими историями про новый, возникший на месте старого, посёлок, его хозяина, сухой закон (даже спирт отказался взять), и высадил перед шлагбаумом, на котором висела многоговорящая табличка: - "Въезд по пропускам".
И очень советовал в посёлок не заходить.
Мы и сами не хотели, помня предыдущее.
Обогнули посёлок, заночевали на берегу реки.
На утро никаких вывертов в психике не ощутили.
В охотку полазали по горам, познакомились с манси, который, узнав, что Штабс-капитан увлекается камнями, за чай, табак и медицинскую консультацию оделил нас камушками – халцедоны, цетрины, хрусталь.
Всю дорогу нас сопровождала тёплая погода, но к концу похода, когда мы были ещё в горах,  резко похолодало, пал туман, начались дожди.
Ориентиров – никаких, троп – чёртова пропасть, но звериные. Вышли на курум и по нему спустились вниз.
Утром, при хорошей погоде, вышли на дорогу невдалеке от посёлка, и стали ждать попутный транспорт.
К вечеру внезапно возникло желание свернуть лагерь и мотануться пешком. Остановило два момента: вес рюкзака напарника и смутная надежда, что, может быть,  подберут.

Вечером любопытный прохожий мог бы увидеть вот такую картину.
У костра сидят двое. Едят грибную похлёбку, пьют компот, разговаривают.
Но если бы он послушал, о чём идёт речь…

"Ночью заговорили на скользкие темы, причём и Штабс-капитан и я были на грани ругани.
Специально не расшифровываю все наши разговоры, т.к. было высказано, повторяю, много и много неприятного.
Дело закончилось тем, что где-то часа в три утра я послал Штабса спать, а сам просидел в полудрёме у костра до шести утра.
О чем-то думал, пытался разобраться в окружающем, просто сидел и смотрел".
                (из походного дневника)

Утром ко мне подошёл Штабс, и, приняв позу подчинения, пытался сказать что-то насчёт вчерашнего.
- Штабс, ты забыл, где мы находимся? Посёлок всё равно своё возьмёт.
- А ты знаешь, наша вечеря помогла мне во многом разобраться. Так что я тебе по гроб жизни благодарен.
Я, кстати, подозревал нечто подобное, хотя бы потому, что сам вынес из своей бессонницы много интересного.
 Пока мы обменивались впечатлениями по поводу вчерашних откровений, к костру подошёл мужик, и сказал, что хозяин посёлка очень хочет пообщаться со старшим.
Я сказал Штабсу что-то весело-успокоительное и отправился знакомиться с хозяином.
А дальше – дневник:

"Начать, наверно, надо с того, что посёлок меня манил и, одновременно, отталкивал (как обычно в этих местах). Причина - наши прошлые визиты. Много что с этими местами связано. И, конечно же, Леший. Хотелось зайти в избы, где ночевали в прошлые года, посидеть в них, но всё это было бы больно и печально. А травить себя не хотелось. Но всё равно тянуло. Тем более, что вспомнить было бы что.
А посёлок изменился. Там, где раньше была столовая с бильярдом, теперь образовался карьер, избы почти все снесены. Только где-то на задворках посёлка стоит несколько избушек, и одна как раз была та, где мы жили шесть лет назад".

- И что вы тут делаете? – спросил Хозяин.
Молодой, подтянутый, в тёмном костюме, он совершенно не вписывался в привычный образ  начальника каких-то там разработок.
Я рассказал.
- Давайте сделаем так. Раньше, чем через два дня машины в вашу сторону не пойдут, так что куковать у шлагбаума вам смысла нет. Поэтому, выбирайте избу и живите. Захотите есть – в столовой вас бесплатно накормят, я отдам соответствующее распоряжение. Не разоримся
Так вот и оказалось, что спустя шесть лет, почти день в день мы вернулись в нашу избу.
И опять из дневника.

"Странное это было ощущение: жить в той же избе, где шесть лет назад мы спорили о жизни, пережидали непогоду, мылись в бане (её уже нет). Леший бегал с кинокамерой, Штабс с "Зенитом" и все дружно набирали   мешочки для образцов, которых было навалено немерено".

Посидели, помолчали, покурили. Затопили печь, попили чайку и  отправились в столовую.
Столовка, называвшаяся "Таверна Старый бич", была оформлена великолепно:
телевизор, видак, поварихи в фартучках. 
Голодные работяги приходили трезвые и чуть ли не в смокингах. Мата не было
слышно.
Чудеса, да и только.
Выяснилось, что завтра с утра в Ивдель пойдёт бензовоз, который нас и подберёт.
По ходу дела выяснилось, что Хозяин знал про нас с момента появления, что делает честь его службе информации.
И опять дневник:

"Ночью не спалось. Вспоминался Леший, предыдущие вылазы.  Казалось, что не было этих шести лет, что на столе так же стоит графинчик  со спиртом, что Леший меня упрекает, что я не пою. Что один из мальчишек спит, а другой -  полупьяным взглядом смотрит на графинчик.
И Штабс пытается что-то снять на слайд.
Так же, как и шесть лет назад, выхожу на крыльцо курить (хотя с тем же успехом это могу делать и в комнате). Те же, что и шесть лет назад, кровати, стол. Даже блокнот у меня тот же, что и шесть лет назад. Нет только ребят, с которыми я был, и Леший уже не будет началить меня за какую-нибудь ошибку, которую, по его мнению, я совершил".

На утро нас разбудил стук в дверь. Пришла  машина.
Напоследок посёлок - наверняка, чтобы больше не возвращались - преподнёс нам сюрприз – машина домчала нас до вокзала, сэкономив три дня.
Ехать в Свердловск не хотелось.
Переглянулись мы со Штабсом и поехали на бруснику – нервы успокоить, да и ягоды набрать.

    
                * *  *

     И снова дождь шуршит с утра,
     И тучи мчатся на посёлок.
     Гляжу уныло из окна,
     Как жёны раньше из светёлок.
    
     Три года минуло с тех пор,
     Как мы пришли сюда впервые.
     Но прежний, странный разговор
     Всплывает в памяти и ныне.
    
     Как прежде давит тишина,
     И, мнится, бродят чьи-то тени.
     Вот тут был дом - теперь стена,
     И печка мается в забвенье.

     Тревожен огненный закат,
      Вновь дымка тянется на горы.
      Вот грома слышится раскат,
      Но горячее  наши споры.

                *  *  *

     А утром встретил нас туман.
     Охраной, вставшей на пороге,
     Он, как разгневанный шаман,
     Закрыл дорогу нам в отроги.
    
     Но мы идём на перевал,
     Нам надо выйти из тумана.
     Который нас заколдовал,
     И не даёт дойти до стана.
    
     И на вечерний наш привал
     Явились два мансийских духа.
     "Вам не пройти", - один сказал
     И филин вслед за ним проухал.

                *  *  *
     И снова мы сидим в избе,
     Как будто не было похода.
     Вокруг - осенняя погода
     И вещи собраны уже.
    
     Мы возвращаемся домой
     С необъяснимым, странным чувством,
     Тревожащим, смешным и грустным -
     Стиха, напетого рекой.
    
     Но всё останется со мной:
     Друзья, речушка, эти горы
     Те песни, что уняли споры,
     И запах осени шальной.


   БРУСНИЧНЫЕ ПОЛЯНЫ.

Переглянулись мы со Штабсом и поехали на бруснику – нервы успокоить, да и ягоды набрать.
А там сюрприз – на сбор ягоды приехал господин Ротмистр и один из братьев-оболтусов.
Встреча была нежданная и приятная во всех отношениях.
Ротмистр обрадовался ещё и потому, что наш старый стан пришёл в запустение и разорение.
Нужно было делать новый.
Сделали.
Быстро, прочно и надолго.
Даже банку засунули с запиской о том, кто этот стан сделал.
И началась ягодная эпопея.
Поляны были красны от брусники, на тропах и рядом росли всякие грибы:  белые, красноголовики, мелкие, тугие маслятки.
И их было много.
Парней захватили стяжательские инстинкты.
Меня тоже.
Целый день мы ползали на коленях по полянкам, брали ягоду.
Над головой – корабельные сосны, лиственницы с жёлтыми иглами, осеннее северное небо, под ногами – мягчайший сухой и тёплый ягель.
Когда становилось лениво сгибаться над каждым кустом, я падал в ягель, принимавший форму моего тела и маняще шептавший: - Подремли".
Что я и делал.
Именно там, на Севере, на брусничных полянах, я понял фразу, которую слышал неоднократно:
- И вокруг нас царила тишина.
Тишина была везде:
и среди лиственниц, готовящихся к зиме,
и в реке, медленно и лениво двигающейся куда-то туда, к югу,
и в блекло-синем, исчерченном следами пролетающих самолётов, небе,
и во мне самом.
Тишина, примиряла с окружающим миром, шептала о вечности бытия, бренности существования, пренебрежении к мелочам жизни,
А вечером, на стану, мы вкушали вкусную еду, перебирали ягоду, и парни слушали мои воспоминания.
На ягоду я ездил ещё со своими школьными друзьями.
В те годы (начало семидесятых) увлечение сбором ягоды носило повальный характер. Билеты на поезд достать было невозможно, Командор, напрягая все свои способности, заводил знакомства с кассиршами билетных касс, доставал билеты, обещая привести каждой девушке ягоду.
Ему это удавалось.
И вот мы, как каторжные, ползали по этим полянам, добывая ягоды как себе, так и неизвестным нам кассиршам.
Но это было давно, в прошлом.
А сейчас, придя с плантаций, мы сидели либо у костра, либо, если было сумрачно, и что-то капало с неба, под тентом, и трепались обо всём.
И пели песни.
И разговаривали.
О чём?
Да обо всём.
Мы со Штабсом отходили от психоделики посёлка, пытаясь разобраться, что там с нами было.
Потом плюнули, и стали просто пить водку и собирать ягоду.
И тут нас ждало страшное потрясение – водка кончилась.
И какая нелёгкая меня дёрнула вызваться за ней сбегать?
И вот ранним утром я выхожу на рельсы и бреду в сторону ближайшей станции.
Кстати, недалеко – километров пять.
Солнце встаёт, лиственницы желтеют, рельсы синеют, под мостом рыжая речка течёт.
В душе – умиротворённость.
Даже водка не нужна.
Но вызвался.
Иду.
Добрёл, закупился, вернулся.
Все довольны.
Вечером, под хорошую еду, усугубили.
Вспомнили, что пора бы и домой вернуться.
Набили рюкзаки.
Подняли.
Охнули.
И как с этим грузом будем выбираться?
- А, нефиг, дотащимся.
А дальше – записи из дневника.

"Наверно, здешняя живность почувствовала, что мы скоро уезжаем, и весьма быстро стала завоёвывать позиции:  налетели птицы, появилась белка,  ну и бурундук опять же.
Вскоре появился Ротмистр, и занялись мы приготовлением прощального ужина.
Начали мы это дело где-то около семи часов. Пеклись оладьи, которые скоро трансформировались в блины, готовились тушёные грибы с тушёнкой и макаронными изделиями, разводился спирт и настаивался на клюкве.
Есть хотелось неимоверно. Кончилась вся эта готовка около двух часов ночи.
Паровоз уходил в пол-одиннадцатого утра, выходить надо было около восьми, поэтому порешили, что спать не будем, а будем разлагаться в еде, питье и пении. Всё это было выполнено. Еды, как это уже ясно, было много, и была она вкусной, выпивки хватало, песен тоже.
Спать не хотели, но дремали с перерывами, пытаясь что-то там такое сочинять.
Сочинялось интересное, но быстро забывающееся.
В шесть утра, когда рассвело, покидали в рюкзаки то, что не уложили раньше, устроили захоронку с тентами, кастрюлям, мисками и прочим, закопали банку с указанием, что этот стан построили мы и в полвосьмого двинулись на полустанок".

Хуже всех было Штабсу. Камни, набранные в горах, брусника, грибы. Вес рюкзака явно приближался к центнеру. Но парень всё это пёр, останавливаясь, правда, через каждые пятьдесят - сто метров. На предложение что-нибудь выкинуть, парень отвечал с полным знанием русского языка, а точнее – той части, которая скромно называется ненормативной лексикой.


     *  *  *
Брусника алая
На белом ягеле.
И небо синее.
И солнце красное.
И жёлтый лист парит
В осеннем мареве,
А сосны все вокруг
Как будто замерли.

И тишиной кругом
Всё словно заткано.
И паутины нить
Висит янтарная.
А ели зелены –
Иголки мягкие.
И белый гриб стоит,
Как будто заспанный.

Пусть краски все вокруг
Пока что яркие,
Но облака плывут
Уже ненастные.
Несут они с собой
Дожди осенние,
Суля земле покой,
Сугробы белые.

       *  *  *

Пожухлый лист по жёлтой Конде
Плывёт неведомо куда.
Как символ скорой непогоды,
Тумана, холода и льда.

Берёзы жёлтой мелколесье
Тропу усыпало листом,
И бор смурной, совсем как в песне,
Стоит, укутанный дождём.

Уходит лето на задворки,
Тепло с собою уводя,
И сыплет лиственка иголки,
Чтоб небо вышила заря.


                СНЕГ БАБЬЕГО ЛЕТА.

Когда летним утром понимаешь, что по тенту шуршит снег, то вылезать из палатки несколько обломно.
А с вечера ничего не предвещало…

Я высунулся из палатки.
Крупные хлопья снега, медленно, не спеша, я бы даже сказал, лениво, опускались на камни, застревали на ветках желтеющих лиственниц, ложились на тент, натянутый над нодьёй.

И залетали в сапог, оставленный кем-то из парней.

Вылез я из палатки, закинул сапог под тент, сунулся обратно.

Умилительная картинка предстала перед моими глазами:
Бурундук, вжавшись в стену палатки, периодически высовывается из спальника, что-то бормочет про свою родню, шишки, дорогу.
Тихий спит детским сном: рот полуоткрыт, рука под щекой,  свернулся в какой-то совершенно немыслимый клубок.  Дыхание тихое, на лбу - пот.
Лесоруб, забравшись сразу  в  два  спальника,  умудрился растянуться по диагонали.

А ведь как хорошо начиналось.
Бабье лето в городе выдалось изумительно тёплым и сухим. Сидеть в четырёх домашних стенах не хотелось абсолютно. Работать – тем более. Хотелось простора и воли.
Простор и волю могла дать только Серебрянка, а точнее – Провал.

В этот раз компанию мне составили Лесоруб, с которым мы уже здесь были несколько раз, и два подростка. 
Парни необстрелянные,  на Северах  впервые,  почти  всё незнакомо, всему верят.
Чёрт меня дёрнул сказать одному из них, что когда на второй  полке спишь,  нужно к поручням привязываться, чтобы не упасть.
Парень, глядя в мои честные глаза, так и сделал.  Потом понял,  что купили, но развязываться не стал.
Спать спокойнее.

В Карпинске выяснилось, что автобусное движение в Кытлым закрыто.
Версия первая – размыло дорогу и снесло мосты.
Версия вторая (более правдоподобная) кончился бензин из-за отсутствия денег.
Пешком идти  не хочу.  Эти сорок три километра грунтовки я прошагал уже три раза,  и все камушки,  встречающиеся на дороге,  моим бедным ногам хорошо знакомы.
Поэтому  сидим на обочине, грызём конфеты, заедаем их домашними плюшками, запиваем водой из близ текущего ручейка.

Подъезжает "Жигуль", водила предлагает свои услуги по доставке. Всего за двести пятьдесят рублей. Этакое туристское такси.
Слышу пацанский шёпот: - "Поехали, а? У меня  сотня есть".
Грузимся, едем. По дороге договариваюсь об обратной дороге, так как понимаю, что никакого другого транспорта не предвидится.
Мужик согласен (ещё бы!).
Назначаем время и место встречи: через неделю, мост через реку Серебрянка,  полдень.

К вечеру добрались до привычной стоянки. Встаём на ночлег.

Вот тут-то и начинается проверка – любит Серебрянка подшутить над новичками, особенно молодыми.
Посмотреть, на что способны.

Один из парней  остро заболевает  "кедровой лихорадкой".
Держа в руках прошлогоднюю пустую кедровую шишку, пацанёнок с обидой в голосе изрекает: "Как, и это всё, что мне бурундуки оставили?".
Фраза произнесена,  погоняло найдено.
Отныне до конца похода имя ему - Бурундук.

Второй в самый неподходящий момент сшибает костровую перекладину. Ведра  летят  в  костёр, который, естественно, гаснет.
У парня на морде страх,  что сейчас его будут  посылать матом, или пинать, или бить ведром. Удивляясь, что ничего подобного не происходит, он молча берёт котлы и тихо идёт по воду.

Лесоруб, полностью оправдывая своё прозвище, со всей дури лупит себя топором по ноге. К счастью – промахивается.

- Бурундук, а что, твой товарищ всегда такой тихий? – спрашиваю я.
- Да нет, он ещё не освоился, - с обидой за товарища отвечает парень.

Тихий притаскивает котлы с водой, Лесоруб снова разжигает костёр, я готовлю.

Пока в котлах что-то булькает,  парни занимаются всякими интересными делами: ищут  шишки,  что-то там вырезают из пня,  спорят, переругиваются,  но до мата и взаимных обид  дело  не доходит.

Еда приготовлена,  чай сварен.  Под команду  "Миски  к бою!" все выстраиваются вокруг котла с протянутыми тарелками.  Последующие  пятнадцать-двадцать минут слышно чавканье, писк за ушами, довольное  похрюкивание.  Раньше  всех  с  пайкой расправляется Бурундук, ему добавка и достаётся. Следом идет Лесоруб,  а  Тихому предоставляется почётное право вылизать и помыть котлы.

После еды хочется чего-то интеллектуального, поэтому беру гитару и  начинаю петь.
Тихий задаёт вопрос:
- А про фрегат песню знаете?
- Про какой?
- Ну, где на рейде борются.
- Знаю.
- Спойте.
- А самому слабо?
- Я  аккордов  и слов не знаю.
- Подсобим. Пой.

Знал бы я, чем это закончится...

В девять утра - подъём.
Лесоруб просыпается без лишних разговоров, Тихий, с ещё непроспатыми глазами,  тянется то к штанам, то к папиросам, Бурундук забирается глубже в спальник и твердит,  что он из него не вылезет.
Но, тем не менее, побудка объявлена. Тихому сегодня готовить завтрак, так что он вылезает первым.
Бурундук ушёл по воду, но скоро прибежал с известием, что идёт группа.
Выходим смотреть. Действительно, семнадцать человек из Москвы двигаются в сторону Конжака.
Народу лет восемнадцать - двадцать, преобладают парни.
В одежде у парней - смесь  ковбоя,  индейца  и русского зэка, девушки - в декольте.
Комариная радость.

Зато в бой их ведёт этакая гренадёр-баба.
Громкоголосая, необъятных достоинств, облачённая в геологическую брезентуху, берцы пятидесятого размера, явно купленные в "Военторге".
На голове – легкомысленная панамка.
Но зато современный станковый рюкзак и альпеншток.
На Урале не была ни разу, но обо всём имеет своё представление, и народ держит в строгости.
Колоритнейшая женщина!

Поздоровались, оценивающе друг на друга поглядели.
И разошлись, чтобы вскоре встретиться.

Встаём на маршрут.
Темп ходьбы средний.
Парни идут за мной, вспоминают предыдущий поход.
Впечатления, судя по всему, не из приятных.
Якобы ничего не слышу, но кое-какие выводы для себя делаю.

Натыкаемся на москвичей.
Отдыхают они,  еду готовят.
Да,  снаряга,  паёк - все это весьма сильно отличается от нашего – всё в пакетиках, экологически чистое. Грибами-ягодами брезгуют, ибо радиоактивные они и вредными металлами отравленные.
Мои парни смотрят на всё это свысока, и начинают громко обсуждать, какой вчера был вкусный компотик, и какая восхитительная тушёнка с грибами.
Мать-командорша смотрит на нас уничтожающим взглядом, у некоторых московских ребятишек явственно начинает урчать в животе, а взгляд становится каким-то голодно-затравленным.
Извлекаем  из-под кедра огорчённого  отсутствием шишек Бурундука, и идём дальше
Чувствуется, что  "кедровая лихорадка" парня захватила всерьёз и навсегда.

К вечеру спустились в Провал.
Учу парней варить компот из черники. Слушают со вниманием. Вечер  идёт по обкатанной программе:  еда, пение, лёгкий трёп.
Лесоруб громко зевает и исчезает в палатке. Следом за ним - Бурундук. 
Мы  с Тихим  сидим  у погасшего костра,  учим разнесчастный "Фрегат".
В аккорды попадаем, в мелодию и слова – не очень.

А на следующий день парни ушли на Конжак.
Отпустил я их со спокойной душой – Лесоруб тут не в первый раз, на рисковые поступки не способен, пацаны его слушаются. Я, честно говоря, к Камню отношусь весьма индифферентно - Серебрянка мне больше нравится. Так что пускай идут, я лучше в лагере побуду.

Дров нарубил, нодью запалил, кашу с компотиком поставил запариваться.
Подумал – и фляжку достал.
Не для пьянства, а пользы для.
Пока занимался лагерем – время летело незаметно.
Но вот все дела переделаны, время к вечеру…
Парней нет.
И где их нечистый носит?

Парни вернулись вдрабадан вымотанные, мокрые.
Но довольные.
Бурундук, в чём был, пытается залезть в палатку.
Тихий его одёргивает, а сам подходит к нодье и вполне профессионально начинает сушиться.
- Ты в походах-то где раньше был? – спрашиваю.
-  Около города ходили, - скупо слышу в ответ.
- А сейчас что задержало? - пытаюсь разговорить парня.
- Москвичей опять встретили. Заблудились они. Лесоруб лучше расскажет. А чайку можно?
- Погоди, сейчас все соберутся, и кормить вас начну.
- А поить? – встрял в разговор Лесоруб.
- Фляжки не видишь, что ли?

Поели, обсохли, развеселились.

- Ну, рассказывайте.

На москвичей парни наткнулись, когда спускались с Конжака.
- Нет, ты представляешь, - возбуждённо говорил Тихий. – На плато воды по колено, а они чуть ли не в тапочках и без носков! А ихняя баба – в болотниках рассекает.
- Ага, - добавил Лесоруб, наливая всем из фляжки, - и ещё говорит, что молодой организм закаливать надо. А у молодняка – зуб на зуб не попадает, потому что мало того, что в тапках, так ещё в майках и чуть ли не шортах. А на плато, между прочим, ветер и дождичком накрапывает.
- Так они ещё и не в ту сторону шли, - внёс свои пять копеек Бурундук.
- Ну, ладно. А вы- то почему задержались?
- Так они вообще не в ту сторону шли, - гнул своё Бурундук, - в сторону Буртыма. Мы их убеждаем, что не туда, а они нам под нос навигатор тычут, и говорят, что прибор врать не может. Это мы сами не туда идём. Потом Тихий увидел, что они эту машину вверх ногами держат, и пришлось нам их на тропу выводить. Поэтому и задержались.
- А  вы сразу ругаться, - вроде бы и укоризненно, но с изрядной долей ехидства, добавил Тихий.
- Я разве ругался? – удивился я.
- Нет, но собирались.
- Так. Сейчас всем спать, а ты, умник, завтра будешь "Фрегат" до той поры петь, пока слова не выучишь. Понял?
- Не, - окончательно обнаглел Тихий. – Вы раньше с ума сойдёте, и чем-нибудь в меня кинете.
М-да, в тихом омуте...

Но это было вчера.
А сегодня снег, перевал закрыт, дороги не будет.
Остаётся одно – незапланированная днёвка.

Если вы хотите узнать характер сопоходников – устройте незапланированную днёвку в неприспособленном для этого месте.
И никакой Фрейд с Симороном не понадобятся.

Лесоруб, узнав о днёвке, радостно взвизгнув, повернулся на другой бок и отчётливо захрапел.
Бурундук, напялив сапоги, и удивившись, почему один из них сухой, а второй мокрый, побежал обшаривать близь стоящие кедры.
Тихий, схватившись за гитару, и хитро посмотрев в мою сторону, стал наяривать "Фрегат". Создавалось впечатление, что фальшивит он весьма и весьма преднамеренно.
- Ну, что ж, ещё семьдесят пять раз споёшь, и, может даже, и получится.
- Почему семьдесят пять? – удивилось чадо.
- Тогда восемьдесят два, - невозмутимо ответил я.
Поняв, что меня не пронять, ребёнок обиженно завозился в своём углу.
Я же вылез из палатки и стал обозревать окрестности.

Снегу навалило изрядно – уже по щиколотку. Тент над палаткой, под грузом снега прогнулся до стенок - надо снег стряхивать. Дрова, нарубленные впрок ещё вчера, и укрытые полиэтиленом (и как это у меня ума хватило!) были сухими и просились в нодью.

Белое безмолвие царило над Провалом. Где-то внизу тихо шумел Иов, создавая то, что умные люди называют "белым шумом", над Провалом висела снежная туча, мысли в голове отсутствовали напрочь.
Хотелось вот так сидеть и сидеть, покуривать трубочку, и наслаждаться окружающим пейзажем.

- Двадцать три раза спел, - доложил Тихий. – Остальное вечером, если сам петь не будешь.
Вы уже решили, как выбираться будем?
Я посмотрел на пацана  с уважением.
Парню пятнадцать лет, но по рассудительности, манере поведения, умении держать дистанцию, он был гораздо старше своего биологического возраста.
- Что вы не поделили в прошлом походе? – спросил я.
- Руководитель истерик. Чуть что – в крик, вёдрами бросается. Слова никому сказать не даёт.  С вами как-то спокойнее.
- Слушай, чтобы тебе всякий раз не задумываться, как ко мне обращаться - давай на "ты", - предложил я.
- С тобой как-то спокойнее, - с удовольствием повторил парень. – Но как выходить будем? Бурундук по куруму вообще плохо ходит, ногу не держит. А сейчас…
- Давай вот что. Есть у меня подозрение, что весь этот снегопад – до вечера. Потом таять начнёт. Тут ещё одна тропа есть, почти до вершины – по лесу идти. А там уж поосторожнее пойдём. Время есть, до встречи с мужиком ещё четыре дня. Должны обернуться.
- Так уверенно говорите… говоришь.
- Я в этих местах не в первый раз, и всегда знаю, что где бы меня не носило,  в нужное место я всегда выйду в нужное время.
- Ну да?
- Видишь, в своё время я понял одно нехитрое правило – верь предчувствиям. Аборигены почему и выжили, что верили в духов и никогда не шли против природы.
- Смотри, Бурундук идёт.

Действительно, к лагерю приближался Бурундук, таща полную "Икеевскую" сумку шишек.
- Вот, - с гордостью сказал он. – Насобирал.
- И что дальше?
- А с ними ещё что-то делать надо?
- А как же.
- А я не умею. Научите?
- Научу, научу. Куда я денусь.
И пришлось мне учить Бурундука, что делать с набранной шишкой.

Вылез Лесоруб. Увидев нас – швырнул снежком.
И понеслось!
Визги, вопли.
Снежки летали -  аки снаряды.
Не удержался и я.
Парни, с воплем:
- А гурьбой и батьку бить легче!
всячески пытались меня извалять в снегу, но я не поддался.

Вечер удался на славу.
Бурундук достиг своего идеала: лущит шишку, грызёт, защёчные мешки набивает.
Лесоруб всякие байки рассказывает.
В основном про "чёрного туриста" и прочую жуть.
Тихий "Фрегат" мурыжит – почти получается.
Потом суёт гитару мне.
Пою, всё, что вспомню.

А вспомнились мне песни, которые я слышал где-то лет тридцать тому назад. Интересные песни. Вроде бы вечнозелёная тематика, ничего сложного ни по словам, ни по мелодике, но поёшь так, как будто возносишь моленье северным духам о благополучном завершении похода.
Чтобы по нашему маршруту не шёл спасотряд, а горные духи не уводили души бродяг в таёжную глушь, да  Синильга берёзовой веточкой нам бы вслед помахала.
Сейчас мало пишется таких песен. Мы стали сдержанней, строже, да и равнодушнее, пожалуй.

И к походам отношение другое. Раньше, перед тем, как выйти на маршрут, нужно было оформить гору бумаг: маршрутная книжка, план похода, состав аптечки. Нужно было отметиться в КСС на начале и в конце маршрута. Да много чего надо было делать.
Но делали.
А как готовились!

Чаще подготовка была намного интереснее самого похода. Я помню, как дома пытались изготовить сублимированное мясо, как слабые женские ручки шили паруса, а мужские лапы – байдарки. Как обсуждался вопрос – куда лучше крепить батарейки от фонаря: под штормовку или на каску, как мы с другом-дизайнером испытывали всякие походные новинки типа "штаны-спальник", самонадувающийся спасательный комбинезон.
Катамаран и рюкзак на основе раскладушки.
Спасжилет, сшитый из больничной клеёнки и подкладных суден.
Спирт в грелках.
Попытки раздобыть "карты и кроки".

Но всё это в прошлом, в моей молодости.
Сейчас всё стало доступнее и проще.
Снаряжение покупаем в магазинах, а сами почти ничего не шьём.
И возникает ощущение, что нам всё можно.
А вот этого как раз горы и не прощают.
Требуют уважения и любви
Но без панибратства.

Я допел.
Лесоруб молча протянул мне фляжку:
-  Ты раньше никогда так не пел. Вспомнилось что-то?
- Да. Давайте, ребята, за нас выпьем. А тост, позвольте, процитирую из Джека Лондона.

Я вспомнил своего друга – тёзку. Мы не ходили в походы, мы готовили песенные фестивали. Но парень в своё время закончил биофак МГУ, стоял лагерем на Приполярном Урале и обладал такой энергетикой, что песни его всякий раз звучали как откровение.

"Так выпьем же за того, кто в пути этой ночью! За то, чтобы ему хватило пищи, чтобы собаки его не сдали, чтобы спички не отсырели. Да поможет ему Господь, пусть во всём ему будет удача, а королевской полиции – посрамление!"

На следующее утро, ощутив острый приступ лени, я решил устроить походную дедовщину.
Распихал мальчишек и порекомендовал им приготовить завтрак. 
Тренируйтесь, мальчики.
Бурундук резво взявшись за дело, помыкает Тихим как может.
Тихий, толком  не проснувшись,  что-то мешает в котле, одновременно пытаясь  подсунуть  чего-нибудь  в  костёр. 
Бурундуку это не нравится, ворчит.
Еду сварили нормальную,  даже есть можно.

А в природе за ночь произошли глобальные изменения – высунулось солнце, и снег начал таять.
Вырисовывались листья брусничника, черничника и прочей травы, еловые лапы, освободившиеся от снега, радостно помахивали окружающему миру.
На сухих ветках сверкали всякие разноцветные капелюшки.
Из-под снега вытаяла какая-то тряпка, в которой Лесоруб опознал свой носок.
Солнце сияло, кедровки орали.
Родственник Бурундука нацелился на оставленный сухарь.
Пора было уходить.
Постояли, попрощались, ушли.

Лесная тропа оказалась на удивление проходимой. Курум на перевале тоже оказался не таким уж страшным. Бурундук, сначала осторожно, но потом более уверенно пошёл вперёд. Пришлось вмешаться, и командирским голосом установить порядок прохождения: сначала я, за мной  Бурундук,  следом Тихий, замыкает Лесоруб.

Иду не спеша, ноги сами выбирают подходящий камень, голова занята воспоминаниями.
Вот здесь господин Ротмистр чинил оторванную подошву, на этом уступе мы встретили ещё одного москвича с лыжной палкой (да сколько их тут шляется!), и он,  направляясь на отрог Серебрянки, убеждал нас, что двигается на Конжак, а мы ничего не понимаем в географии сих мест.

А вот на этой поляне, опять же Ротмистр взвыл, что ему позарез нужен золотой корень и с размаху наступил на него.

А здесь Штабс-капитан угодил ногой в щель между камнями.
Этого ему показалось мало, и он принял ещё один камень на бедро. Его  змеиное шипение так мне запомнилось,  что и сейчас в ушах раздаётся.
Хотя нет, похоже, что шипенье и стук камней вполне реальны.
Так и есть. 
История повторяется.
Только вместо  Штабса - Бурундук.
Шипит сквозь  зубы,  но бодрится,  делает вид,  что не больно.

Выходим на брусничник.
В этот момент попытку упасть делает Тихий. Но Лесоруб его страхует, а Бурундук намекает, что неплохо бы остановиться.  Приходится сказать,  что  из него выйдет неплохой проводник, потому как умеет улавливать и запросы группы и мысли  начальства.
Бурундук польщён.  Действительно, парень водить уже умеет. Тропу чувствует, темп ходьбы выбирает оптимальный для всех, на рожон не лезет.
Молодец!

Командую привал, и  все,  как  один,  дружно бросаются пастись.  Бурундук,  забрав кружку,  отползает метров на пять и быстро эту кружку наполняет.   Лесоруб  падает на живот и хватает ягоду губами. Тихий изображает из себя интеллигента, и пытается лопать бруснику аккуратно и цивильно.  Но его хватает ненадолго, и он уподобляется всем остальным.
Я, как  начальство  и  самый опытный человек в группе, ягоду вкушаю неспешно и с достоинством.
Тем более, что Бурундук притаскивает мне полкружки ягоды и рекомендует отведать.  Подношение с  благодарностью принимается.
И думал ли я в середине шестидесятых годов двадцатого столетия, что буду приходить сюда в таком качестве? Да мне это и в голову не приходило! Однако, вот, дожил.

К вечеру вышли на тропу, ведущую к трассе.
Вот и закончилась очередная авантюра.
И нам уходить не хотелось, и Серебрянке не хотелось с нами расставаться.
Особенно с пацанами.
Бурундуку подкидывались шишки, Тихому – грибы. До которых он, как оказалось, был большой охотник.
Ужинали тушёными грибами в чистом виде.
Перед сном Тихий взял гитару и спел "Фрегат".
И получилось!

На трассе вновь столкнулись с москвичами.
Замурзанные, грязные.
Унылые – до не могу!
- Чёрт бы побрал ваши горы! Ни указателей, ни тропы нормальной, одни буреломы да камни! Снег этот ещё проклятый! Да ещё и уехать невозможно – транспорта нет!
Из расспросов выяснилось, что запасной тёплой одежды никто не взял, обувь тоже показалась лишней.
Палатку взяли лёгонькую, для походов выходного дня предназначенную.
Даже без тента.
Где-то сбились с тропы (это надо уметь!) и оставшуюся дорогу пёрлись по выше упомянутым буреломам.

Приехал заказанный "Жигуль".
Какими взглядами нас провожали  – не описать.
Я отвёл персонального извозчика в сторону:
- Слушай, у тебя есть какой-нибудь знакомый водила с грузовиком? Надо бы и страдальцев вывезти.
- Найду.
Мужик подошёл к гренадёр-бабе.
Поговорил.
Обернулся в мою сторону:
- Не волнуйся. Приедет, увезёт. За тройную цену. Не любим мы таких выпендрёжников. А ты тоже хорош – посмотри, что с пацанами сделал. Особенно с этим, тощим: с рюкзака встать не может, трясётся весь, из штормовки только нос торчит.

Я посмотрел на Тихого.
Ещё полчаса назад это чудо носилось по трассе, и весьма ехидно комментировало похождения столичных путешественников.
.
- Что с тобой?
- Слушай, может за больного денег меньше возьмёт?
- Ага, и в ближайшую больницу привезёт. Не юродствуй. Быстро в машину!

Когда приехали на вокзал, выяснилось, что привокзальный буфет закрыт, и, судя по всему – навсегда, поэтому пришлось пробавляться  разовой  лапшой, а Бурундука послать за газировкой.
В паровоз была куплена “Рябина на коньяке”.
Бурундук, отведав пресловутой "Рябины", стал требовать каких-нибудь страшных историй, но пришёл проводник и попросил не шуметь, потому что время было уже достаточно позднее.

Пассажиры устраивались спать. В проходе торчали голые пятки, вызывая хулиганское желание либо потушить о них сигарету, либо навесить бирку с номером. Начинали реветь полуразбуженные или полусонные дети.
Бурундук  спал,  вольготно раскинувшись на верхней полке. Без привязи. В  разные стороны торчали уши, руки, ноги. Из кармана высовывалась кедровая шишка.
Я подсунул под его бедовую голову куртку, и стал устраиваться на ночлег.      

Уже засыпая, я припомнил встречу на Приполярном Урале. Меня удивил  один мужик: вся группа лазала по горам, а он сидел в лагере – постоянно что-то чинил, варил еду, сушил одежду.
Тогда мне это показалось диким – весь народ подвиги совершает, а он занимается каким-то приземлённым делом.

Спустя пятнадцать лет я очутился в горах с мало знакомой группой. Люди могли поставить палатку, разжечь костёр, даже что-то сварить поесть.
Только вот палатка всегда промокала, костёр едва тлел, а то, что было в котле, назвать едой можно было только из большого уважения к продуктам. В лагере постоянно был беспорядок, везде валялись тарелки, ложки, обувь.
Это считалось нормой.
И я тогда вспомнил встречу на Приполярном.

До меня дошло, что в группе должен быть человек, который бы заботился об остальных и учил жизни на стане.

Пускай сопоходники будут сильнее, ловчее, выносливей.
Но они намного моложе, а, значит, заведомо дурнее и в чём-то неприспособленнее.

Вот и надо учить их устраивать лагерь с максимально возможным комфортом, не паниковать, быть терпимее друг к другу. Ну и хождению по горам, естественно.
Словом – передавать то, чему учили когда-то тебя.

Пусть шастают по скалам, бегают по водопадам, делают уйму глупостей, доказывая себе и окружающим, что они все могут и умеют.
Со временем научатся.

Но чтобы в лагере их ждала вкусная еда, горящий костёр, сухая одежда, проветренный спальник.
И человек, с которым можно было бы попеть песни, поговорить о чем-нибудь интересном.
Да и совета попросить.
И нельзя требовать благодарности за это.
Она сама придёт.
И тогда ты поймёшь, что ещё кому-то нужен.

Какие всё-таки банальные мысли в башку приходят, когда лежишь на нижней полке, на которую тебя уложили твои же парни!
Ибо, по их мнению, староват я для верхних полок.
Заботятся.

Только надо уйти во время, чтобы обузой не быть.


                ДНЕВНИКИ.

"…Складывая книжки, он быстро просматривал их. Раздавленный между страницами комар, срыв карандашной строчки, следы дождя на покоробленной странице, случайно попавшая травинка – запахи, мечтания, озноб, усталость, долг, мысль, лето."

Это – Сергей Баклаков.
Олег Куваев.
"Территория"
Спасибо тебе, Олег Михайлович за те повести и рассказы, что написал.
Зачитывались мы ими тогда, надеюсь, зачитываются и теперь.
Это я к чему?
Я наши походные дневники нашёл.
Сдул пыль, пролистал.
Мы их писали лет, наверно, двадцать.
До конца прошлого века.
Потом пришёл новый век, со мной стали ходить иные парни, желания вести походные дневники у них не было, заставлять не хотелось.
Может, зря?
Но традиция умерла.
А жалко.
Но самый первый дневник – школьная тетрадь с листами "в клеточку", на которой рукой Лешего выведено: "Дневник группы "Туман" – восемьдесят пять", остался.
Откроем?

"Всю ночь орали чьи-то дети. Продрали глаза, поели и уже Карпинск. Выскочили - автобус уходит. Но  повезло, и нас повезли".

Это первая запись о походе на Серебрянку. Сначала мы хотели пройти традиционным маршрутом Конжак – Денежкин камень. В те годы это ещё можно было сделать – заповедник даже и не планировался. Но решили просто обойти всю Серебрянку.

"Подошли к шихану и снова оказались в облаке. Поднялись на хребет и стали сваливать вниз. Совершенно непонятная картина. Карта не ложится на местность. Плюс туман... Решили падать вниз. Вышли к реке, оказалась  Полдневая. Вышли из облака, сориентировались. Решили пойти в избу на С. Иов, мимо Провала, через левую Полдневую.
Подошли к реке, и тут нас посетила мысль. А что если не ходить на Денежку, а поползать по Серебрянке.
Встали на левом берегу, поели, полезли вверх. Шастали по курумам, места вокруг обалденные. Красота, лепота и благообразие. Завтра решили идти в Провал"
Это Леший.

А вот и моя запись:
"Трудно отпускает  от себя Антарктида, говорят знающие люди, а Конжак и Серебрянка трудно впускают в свои владения. Полтора дня ушло на это вхождение. Но сейчас - костёр, чай, стоянка, которая на два-три дня будет нашим домом, и округа почти вся наша.
Наверно, в этой идее  не ходить на Денежку, глубокий смысл заложен. Действительно, пролететь эти километры и ничего толком не увидеть. А зачем пёрлись тогда?  Поэтому, всё-таки эта идея   радиалок имеет для нас больший смысл. Итак: завтра Провал, потом - Очий камень и Буртым, а на остаток – Серебрянка. Вот это наши наполеоновские планы на ближайшее время".

Молодые были.
Горячие.
Я вот так сейчас уже и не смогу.
А что там ещё интересного?

"Вышли на хребет. Скалы, башни, лики. Пошли на восток, к главному пику, по пути, на гребне, среди скал - озеро, видимо, старый рудник залило дождевой водой. Глубина около шести-семи метров, вода ледяная. Неподалёку второй провальчик, но без воды. Есть изба, точнее одни стены, но с двумя печками"

И избы уже на Конжаковском плато нет, и озерцо мы в две тысячи восемнадцатом не нашли.

"Вышли на перевал, сотворили салют Серебрянке. В ответ услышали салют с неба. И тут началось.
Облака резко спустились вниз, хлынул дождь. В две минуты мы все были мокрые насквозь. Ничего не видно, гром и молния. Но мы вовремя успели свалить с перевала. Уже были внизу, как ударила сильная гроза".
Это снова Леший.

А я продолжаю:
" Да. Тут действительно началось. Будто кто-то ждал, пока мы перевалим Серебрянку, чтобы ещё раз показать некоторое несоответствие сил человека и гор. Такой грозы, такого дождя мне ещё видеть не приходилось. Одежду хоть выжимай, в ботинках - лягушки квакают, а с неба очень хорошо льёт, прямо стеной. Хорошо, что хоть ещё дождь тёплый, а то шибко бы плохо было".

Ну что?
Полистаем дальше?

"Вечер на Поме. Тихо, закат с его обычными красками, на берегу костёр и сидят три гаврика, которые что-то жуют и пьют, и до сих пор почему-то живы".

Это уже из другого похода.
На Иширим.
Сколько раз туда ходили – ничего не удавалось.
Не любило нас это место.
Неуютно там было.

"Вообще, нынешний наш поход носит этакий налёт обречённости на провал. То один заявляет о своих дурных предчувствиях, то другой. Оно, конечно, прокол следует за проколом, но должна же когда-нибудь закончиться чёрная полоса невезения. Мне почему-то хочется верить, что завтра нам повезёт с лесовозами"

В этот поход мы взяли малышню. Вот где эмоции через край бьют!

"Значится так! Приехал я в июне в Свердловск за паспортом. А тут такое происходит... Cобираются на Урал, без меня. Безобразие. Естественно, я помчался домой, поставил всех на уши. И вот я с рюкзаком и в ожидании чуда вывалился 2.08 на перрон Свердловского вокзала".

Ещё раз предупреждаю.
Я не меняю ни стилистику, ни грамматику.
Колорит потеряется.

"Сейчас сидим, как мне сказали, на обычном месте. Для меня место необычное, много ёлок и комаров. Че дальше будем. Первый раз купался в горной речке и вообще видел её. Первого много: первый раз с зубной пастой и мылом, первый раз в Серове, Ивделе, Полуночном, впервые пишу подобные вещи. Все спят, мне тоже пора".

А это Леший:
"Утром, после бессонной ночи с ошалевшими комарами и обожравшимися пацанами, кинулись к магазину, захомутали вахтовку, что идёт на Крутой ручей".

Что же там у нас такое было - то?
Да ничего особенного.
Я в походе всегда старался накормить побольше и повкуснее. Пацаны были вечно голодные, так что сначала жрали, потом маялись от обжорства (недолго, правда, через три часа опять есть хотели), бесились.
На подвиги, конечно, тянуло, но такие, управляемые.
А что касаемо комаров, так вот, читайте:

"Комары преследуют всю группу
Meня, правда, почему-то не едят. Наверно, пропах медициной,  так поэтому. Остальных тяпают прилично. Мази, жидкости - всё  идёт в ход, но бесполезно. Остаётся только уповать на совет, что через три дня привыкнешь. Но, если одеть на голову авоську, смоченную ДЭТой, то очень можно жить. Во всяком случае, в физию комар не  лезет. И курить удобно
Болота. Одни болота и комары. Вот когда вспоминаешь дуловские "болота, болота, болота/все идём, отсырели от пота"
Болото не кончается, подножного корма никакого. Дождь кончился, комары жалят, жарко. "Потному лбу мало двух рукавов"

Это дневниковая запись семьдесят девятого года. Мы тогда на Приполярный Урал ходили. Кстати, там-то я про авоську на голову и узнал.
Кажется сперва, что бред, но ведь бред действующий.
Чесс слово – работало!
Кстати, через неё не только курить можно было, но и чайку попить, и супчику похлебать.
Главное – на густой комариный налёт на поверхности внимания не обращать.
Ещё одна пацанская запись:

"Караул! Не кормят. Вернее, кормят, конечно, но для моего молодого организма, истощённого службой в ВС СССР это капля в море.
Вчера полезли в гору. Курумник и черника. Черника - класс! Вкуснотина!
Жаль, что морошки мало. Но по камням напрыгались как горные козлики".

Специально не указываю, где, когда, кем сделана запись.
А зачем?
Писавших всё равно не знаете.
А кто знает – вспомнит.
Хотя – для некоторых делаю исключение.

"Сверились, достали казёнку и приняли. Принимали почти всю ночь".

Это Леший. Всё не так алкашно, как вы подумали. Встретили геологов, сверили (а попросту пересняли) карты. Изба была, идти - возможности не было по причине дождя.
А казёнки (кто не знает – это спирт медицинский, а я был держатель акций) было выдано сто пятьдесят миллилитров.
Остальное геологи добавили.
Тоже, кстати, немного.
С пол-литра будет.
На семерых.
Так, занюхать.
Листаем? Не надоело?
А вот и Мать отметилась:

"Ну, вот наконец поход начался, для меня в совершенно новой компании, но после 1-го проведенного дня такое ощущение, что я с ними   ходила. Настроение почти у всех бодрое, много анекдотов (приличных), есть уже лидер на анекдоты - Серёжа большой, кстати, он пошёл в поход совершенно больной с т-рой 38,0. Лечит себя голодом и молитвами нашего эскулапа"

Этот поход для нас закончился нетрадиционно.
Вообще-то, сами виноваты – нефиг выходить в лес, когда объявлена пожарная опасность.
Ну, мы и поплатились:

"Очередной поворот в нашей походной  эпопее. Весь день просидели в лесу возле села. Вечером решили сходить в клуб, посмотреть кино. Давали "Крейцерову сонату". Дошли только до околицы. И там нас повязали милиционеры. Задержали, завернули, составили протоколы. Пришлось возвращаться, конечно же, очень обидно. Накрылся поход.
Поскольку деваться нам некуда, решили обосноваться в местном отделении милиции. Дежурит здесь всего один человек – капитан. На данный момент он уже, похоже, стоит на ушах. Мы оккупировали у него коридор, электрочайник, волейбольный мяч и все это принялись очень интенсивно осваивать".

Интересные мысли мальчишек в походе посещали, даже диву даёшься:

"Надо чтобы в жизни всегда присутствовала цель,  без цели жизнь невозможна. Жить думая о жизни и, никогда не найдем  смысла, а жить не думая о жизни глупо. Многие говорят, "Пока молодой шакаль, то есть - пей, гуляй, воруй". Но зачем? Нe лучше ли набрать опыта у старших, то есть взрослых людей, проживших не один десяток лет. Но конечно и самому набираться опыта, как говорится, ребёнок не поймёт что такое горячо, пока не обожжётся. Люди смеются над поступками других людей или из-за непонимания или убежденности своих взглядов. Очень важно уметь ставить себя на место другого человека, тогда будет легче понять его. Что-то совсем в жизнь ударился. А так в лесу хорошо. Ветерок поддувает, ягодки растут, костерчик горит. Лес красив, порой этого не замечаем, но достаточно присмотреть один листочек, одну травинку и подумать сколько лет ты живешь, сколько растет он, и кто знал что вы с ним встретитесь именно в это время и встреча эта одна единственная про которую ты потом забудешь. И начинаешь ощущать, что это понимание больше чем весь мир"

Пацану – семнадцать лет.
Видать, хорошо парня горы зацепили.
А это что за запись?
Девяносто третий год, серовское наводнение.
Цитирую без комментариев.

"Идём. Солнце светит, пташки чирикают, а вот машины почему-то по тракту не ездят. Странно. Выходной,  что ли?
Фига выходной! Мост через Серебрянку смыло! Вот поэтому транспорта и нет.
Идём пешком до следующей Серебрянки. Моста тоже нет. Маячит перспектива идти до Карпинска пешком.
На подходах к Иову встретили двух рыболовов.
Гнусно матерясь, они сообщили, что на Иове страшный паводок - всё смывает. Им пришлось ночевать на крыше избушки, да и то, вода была по колено. Да ещё и щуки по тропинке ползали. И вообще - мать, мать, мать
И пошли мы, солнцем палимые, дальше. А сзади нас открывались совершенно бесподобные картины Серебряного хребта.  Наконец-то мне удалось их увидеть. Так что нет худа без добра.
Пока шли - увидели впереди людей. Напарник, томимый курительной жаждой, кинулся к ним, но оказалось, что там девочки, которые не курят, и мальчики, которые выкурили всё (возраст 14 – 16  лет, так что без издёвки)
Идём дальше, наматываем километры на ноги.  В результате в напарниковых ботинках вылезли гвозди, ноги стёрты, идти трудно. Вместо портянок и стелек использует носовые платки. Каква разлилась, дорогу подмыло, машины по краю дороги на боку валяются. Зрелище угнетающее, но завораживающее".

Ну, наверно, процитирую ещё Нейрохирурга с Ротмистром, и буду заканчивать.

Начинает Нейрохирург:
"Сегодня с утра поползли на Серебрянский камень. "Поползли" - потому что Ротмистр,  под видом не любви к быстрое ходьбе, подаёт неумение быстро скакать по камням. В этом от него выгодно отличается новобранец, которого хлебом не корми – дай побегать.
Вышли в 11-30, к 14.00 были на вершине, которую к тому времени накрыло туманом. Интересная картина: площадка 2,5*3 м с туром посередине и флагом, в виде обрывка государственного флага РСФСР с серпом и молотом, и больше не видно ничего – кругом сплошной туман. Впечатление абсолютной пустоты со всех сторон. Только холодный ветер сдувает последние остатки силы воли.
Когда я навёл объектив на покорителей вершины, они напоминали сввжеобмороженных страусов".

А это Ротмистр:
" С утра (почти) пошли  на Серебрянский камень. Проползали с 11-30 до 19-50. Всё было бы неплохо, но эти изверги "молодёжь" были готовы забраться на вершину бегом, чего я жутко не уважаю.
Возле самой вершины нас накрыло облаком средней густоты, но, несмотря на это, гору одолели, запечатлелись на вершине, жутко промёрзли, более-менее укрывшись от ветра
Сделали вид, что поели. За это время облако отнесло, и открылся потрясающий вид. Это были на самом деле пресловутые, но от этого не менее прекрасные "синие дали".
На обратном пути почти полностью "завязали" подкову и по притоку Серебрянки вернулись в лагерь.
Всё было очень недурственно и качественно."

И напоследок:
"Сегодня - последний день похода - день отъезда. Но более всего запомнился, конечно, вчерашний день с прыганьем по кочкам, падением в болото, шатание по просекам в мокрых сапогах и т.п. интересные приключения с ночёвкой аж на базе отдыха "Светлячок" на закуску.
Кстати о дорогах. Не часто встретишь нa довольно ограниченной территории дороги на любой вкус: тут и горные склоны с каменными осыпями, и лесные тропы, и твёрдые дороги и болота и бездорожье.
В-общем, не хватает только песчаной пустыни.
А в целом меня такая смена "декораций" удовлетворила.
Ну, а теперь надо домой. Убегал в лес с  радостью, чтобы отдохнуть от осточертевшего города, возвращаюсь же тоже с удовольствием в  так недавно  покинутые места.
       "Я покидал обжитое,
       Спасаясь дорогой не раз.
       Хмель возвращенья пьянил меня,
       Заново бился в крови."
Странные мы всё-таки существа".



              *  * *
Походов старых дневники
И карты выцветшей обводы –
Мне память дней пережитых,
И чувство горькое свободы.

Ещё припомню я не раз
Дороги, лица и привалы,
Читая старый тот рассказ,
Что мы когда-то написали.


                ПРОВОЖАЛЬНАЯ

Пришло время – и из разряда уезжающих я перешёл в разряд провожающих. Процесс перехода прошёл спокойно – я всегда знал, что рано или поздно я уже не смогу навьючить рюкзак и отправиться даже на Серебрянку. 
Да и спутники начали откалываться. Старшее поколение медленно старело, зарастало мхом, а молодое…
Молодое искало новые маршруты и новые компании. Видимо, из чувства неловкости кто-то звал меня идти с ними, но я, вспоминая принципы формирования групп (идти только с друзьями или с хорошо знакомыми людьми), отказывался под всякими благовидными предлогами.
Или без них.
Парни, кстати, мою установку знали, так что, приглашая меня, ничем не рисковали – знали, что не пойду. Кто-то просто говорил прямым текстом, что ходить со мной по одним и тем же местам скучно.
Я понимал парней и нисколько по этому поводу не огорчался. Даже радовался – вырастил!
Хотя, когда приглашали в какой-нибудь знакомый маршрут, я готов был сорваться. Но вспоминал разницу в возрасте (а это, извините, лет под тридцать), и понимал, что для них я буду обузой.
Я этого не хотел.
На проводы тоже сначала приглашали. Я появлялся, дарил выклянченный у старшей сестры фуфырик со спиртом, чего-то там желал. Но и проводы, в конце концов превратились в нечто обязательное  и не совсем радостное. Тем более, что новые маршруты требовали новых способов заброски, а переться в Кольцово с каждым разом становилось всё сложнее. Да и зачем? Встречаться с парнями раз – два в год на перроне  или в здании аэропорта…
Мы меняемся, точек соприкосновения становится всё меньше – так зачем заниматься реанимацией старых отношений?
Так что и проводы отпали.
Но песню я всё-таки написал.

          *  *  *
Я пришёл на вокзал
Проводить вас в дорогу.
Видно время пришло
Кутать ноги в шали.
Что-то я говорю,
Сделав умную морду.
Мне хотелось бы с вами,
Только возраст шалит.

Я ходил той тропой,
Каждый камень там помню.
Перевалы, курум,
Шум тревожный реки.
Фотоплёнка хранит
Старых кадров обойму,
Дневники сохранили
Начало строки.

Информатор назвал
Нужный путь и платформу.
"Рюкзаки по коням!"
Вам – удачи в пути.
Ну, а мне уходить
В свою тёплую нору,
На гитаре бренчать,
О прошедшем шутить.


         ОДИНОЧНЫМ ТУРИСТАМ ВЫХОД НА МАРШРУТ
                КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЁН.
                (из инструкции)

Инструкции и правила на то и созданы, чтобы их… соблюдать.
Но…
Любил я в своё время, ох, любил, умотать в горы в одиночку.
Нет, моя спасательская ипостась громко возникала по этому поводу, приводя в пример собственные случаи поисков заблудших, и, к сожалению, не всегда живых, одиночек, взывала к сознательности, призывала чувство самосохранения, намекала на дурной пример детям (было такое), и ещё чего-то там.
Я же её успокаивал тем, что иду в не раз хоженые места, что никаких вершин покорять не буду, а просто пройдусь по старым стоянкам, посижу у костерка, и вообще буду вести себя примерно.
- Да ну? – скептически вопрошала ипостась, и на некоторое время, ну, скажем так, умолкала.

И вот в рюкзак закидывается немудрёная система жизнеобеспечения (спальник, тент, котлы, топор), еда, фотоаппаратура.
А дальше – два вокзала, попутка.
Или автобус.
Словом  – как повезёт.

И вот я тихо бреду по знакомой тропе, отмечая про себя, что изменилось в округе.
Да, вроде бы и ничего.
Где-то тут были брёвнышки…
Уже лет пять я устраиваю на них свой первый перекур.
Вот они!
Человек, спиливший когда-то эту лиственницу, верхушку-то вывез, а комель, хоть и распилил на брёвна,  забрать по какой-то причине не смог. Так они и остались лежать рядом с тропой.
На них хорошо сидеть, покуривать трубочку, потреблять домашние плюшки, запивая их вкуснейшей водой из рядом текущего ручья, вспоминать, что два года назад здесь росли совершенно чудные красноголовики.
Кстати, растут и сейчас.
Я проверил.
Рядом с брёвнышками, на видавшем виде кедре – старый почтовый ящик, в который, в своё время, туристы, возвращаясь с маршрута, складывали записки-рапорта о том, что маршрут пройден без потерь, и никого искать не надо.
А спасатели, то есть мы, эти записки извлекали, читывали, фиксировали в специальном журнале.
И если от какой-нибудь группы такой записки не поступало, то выходили на поиски.
Как же давно это было!

Вот чем хороши одиночные походы?
Можно идти, думая о чём угодно (или вообще не думая), и не подстраиваться под окружающих.
И, главное – никто с разговорами не пристаёт.
Я не хочу назвать себя мизантропом, анахоретом, или ещё чем-нибудь подобным, но иной раз желание побыть одному в горно-лесном пространстве перевешивает все разумные  рассуждения об опасности данного желания.
Выбираешь оптимальный темп ходьбы, длительность переходов, кратность передыхов, больше внимания уделяешь окружающему миру.

Мир, кстати, тоже уделяет тебе больше внимания, чем группе.
Если туристские группы для него зло привычное (шумят, мусорят, живность распугивают), то от одиночки можно ждать чего угодно.
И начинает он тебя на прочность проверять: то камушек под ноги подсунет, то сгнившее дерево на тропу положит, а то и шишкой запулит.
И смотрит – как ты к этому относиться будешь.

Ты же, в свою очередь, ещё не отошёл от городских заморочек. Неожиданно начинаешь терзаться сомнениями -  выключил ли газ, воду, электричество, не забыл ли двери на три замка закрыть. Иной раз это настолько забивает голову, что возникает стремление повернуть назад.
Но, здраво оценив обстановку, понимаешь, что если вода не перекрыта, то соседи уже затоплены, киловатты на счётчике уже мотаются, а если двери не заперты, то всё ценное уже вынесено.
Поэтому  сомнения отступают на уровень продолговатого мозга, чтобы выступить в последний день, перед выходом в цивилизацию.
А пока голова постепенно освобождается для восприятия окружающего мира.

А мир, в свою очередь, начинает понимать, что ничего плохого от тебя ждать не приходится.
Поэтому все камушки, веточки и брёвнышки с тропы исчезают, шишки не падают, грибы и ягоды попадаются на каждом шагу, а кедровки покаркивают уже не настороженно, а, как бы так сказать, приветливо.

Шёл я так, шёл – и вышел на поляну.
Когда-то мы назвали её Кедровой.
Ну, здравствуй, что ли, родная!
Давно я у тебя не был.
Заросла ты, матушка, заросла.
Шишки кедры сбрасывают – вон уже сколько нападало, молодая поросль подтянулась, всякая вкусная ягода вокруг так и лезет.
В речушке вода журчит.
Табориться надо.
Нет, пройти-то ещё, конечно, можно…
Но не хочется.
А вот и лежбище нашлось –  сухая, толстая, мягкая перина из скорлупы вылущенных орехов, раздраконенных шишек, лапника, веток.
Да ещё и тент натянут!
Костровище!
Дрова, каким-то добрым человеком приготовленные!
Решено – ночевать буду здесь.
Костёр разведён, вода в котлах кипит, спальник раскинут, набранные шишки на слабом огоньке выжариваются.
Беру это я шишку в руки, вылущиваю первый орех…
Первая одиночная ночёвка всегда грустна и ностальгична – люди вспоминаются, истории всякие.
Иной раз кажется, что вспомянутые тобой люди к костерку подошли.
Погреться и поболтать хотят…

Как-то летним вечером в нашу спасательскую избу ворвалась банда солнцепоклонников.
Нет, банда – это сказано громко и не совсем правильно.
И не ворвалась, а вошла.
И весьма вежливо.
Даже постучаться не забыли.
Люди они приличные, на горных склонах всякими гимнами солнце провожают и встречают, ритуальные пляски устраивают.
Едят вкусно.
Но заполошные!
Выяснилось, что позавчера вечером у них девушка пропала.
Ушла в кустики, и всё.
Нету девушки.
Сначала сами искали, потом про нас вспомнили.
Основной отряд спасов рванулся в горы, а Командор, прищурившись и принюхавшись, пошёл вниз.
И вывел на эту поляну.
- Ищем здесь, никуда она больше уйти не могла.
Спустя минут десять к нам подбежал паренёк и, заикаясь от страха, возбуждения и любопытства, заявил, что нашёл труп.
- Ну, пойдём, посмотрим.
Труп женского пола лежал на спине и тихо храпел.
- Девушка, уже вечер, - издевательски произнёс Командор.
- А вы кто такие? – сварливым и полутрезвым голосом произнёс воскресший труп.
- Спасатели мы, вас ищем.
- А что меня искать? Я и так знаю, где нахожусь. Ну, ушла не в ту сторону, так с кем не бывает.
Девушка попыталась встать.
Из кармана выпала фляжка.
Булькнуло.
На донышке.
- Ну, что стоите? Меня ноги не держат, едва стою. Помогите хоть сапоги снять, что ли.
Переглянулись.
Помогли.
Сняли.
И сразу дружно закурили, вспомнив, кто казармы, кто долго непроветриваемые шатры.
- А вечерочком ноженьки помыть слабо было? Сапожки снять?
- Ага, я сниму, а бурундуки утащат. Куда я без сапог-то?
М-да. Вот она – девичья (или женская?) логика.
Всю обратную дорогу паренёк, нашедший якобы труп, приставал ко мне со всякими расспросами, рассказами про жизнь, любимую девушку и собаку.
Я стоически терпел и слушал.
Через полгода узнал, что паренёк погиб в лавине.

"Когда я маленькой была, за мной ходил мальчишка – потешный рыженький пацан с собачкою под мышкой.
Собачку звали Олигарх (придумали же кличку!) и нас он честно охранял, рычал и очень злился, когда другие пацаны, из нашего же класса, за нами часто следом шли и что-то там кричали.
Теперь я взрослая уже – учусь на журналиста, а Рыжик (помните? - пацан), погиб, и часто снится.
Когда в поход он уходил, то мне отправил фотку – улыбка, рыжий чуб, очки, и надпись – "Лезу в  глотку".
Потом я посмотрела фильм: случайная лавина с собою группу унесла, став братскою могилой.
А в город вновь пришла весна, раскрасив  дней монисто…
Но только пёс мой, Олигарх, волнуется и  злится, когда смотрю я по ТВ кино про альпинистов".

Утром я проснулся от странных звуков.
Казалось, кто-то рвал старую портянку, вереща при этом совершенно непотребно.
Рассупонил спальник, разул глаза.
И пожалел, что рядом нет фотоаппарата  с телеобъективом.
Над оставленным вечером сухарём бились две кедровки и один бурундук.
Кедровки старались сухарь склевать.
Бурундук же, вцепившись в предмет раздора зубами и лапами, старался утащить его в нору.
Наконец, не выдержав, одна кедровка, воспаря над бурундуком, метко тукнула его в то место, где у человека начинается шея.
Заорав совершенно по-человечески, бурундук, прикрыв передними лапами место удара (и как ему это удалось?),  с позором ретировался.
Кедровки завопили ещё радостней и громче, ибо дальше драка началась между ними.
Я не выдержал и расхохотался.
Кедровки, высказав, что обо мне думают, разлетелись по своим делам.
А мои-то дела какие?
Наверно, доберусь до стоянки на слиянии притока с основным руслом, устрою там лагерь, и дня на два-три (четыре-пять) там зависну.
Вылез из спальника, привёл в порядок как себя, так и лежбище (после меня тоже люди придут) и отправился дальше.

Начался самый извилистый и утомительный кусок дороги.
Тропа крутила и блудила как след пьяного лешего.
То карабкалась на пригорок, то мокла в болоте.
То шла по какому-то особо острому куруму, который грозился проткнуть подошвы вибрамов и добраться до моих собственных.
Казалось бы – плюнь на тропу и иди по прямой.
Однажды попробовал.
Больше не хочу.
Ничего, вот эту обломанную ёлку обойду, там легче будет.
Интуиция (а может – чувство тропы начало просыпаться?) не подвела.

Я вышел к реке.
- Здравствуй, бегунья!
Речка, поздоровавшись со мной, неспешно побежала дальше, а я, перебравшись на тот берег, нашёл тропу и поднялся до слияния.
Ещё с полкилометра – и я на стоянке.

Что за чёрт!
А ведь тут кто-то был.
И недавно.
Чуть ли не сегодня утром.
Зола в костровище ещё тёплая.
И кто бы это мог быть?
Нет, что стоянка не только для нас – это известно.
Но только наши знали, что под корнями вот этой вот сосны прячется чайник, запас консервов (в конце похода неохота тащить обратно, пускай лучше тут побудут) и чай-сахар в плотно укрытой жестянке.
А тут заначка потревожена, одной банки тушёнки не хватает, да и чаю с сахаром стало чуть меньше.
Нет, не жалко – восполним.
Но кто?
Ладно.
Поработаем Большим и Толстым змеем Чингачгуком.
А так же Дерсу Узалой и сыщиком Путилиным.
Так.
В костровище – особоскрученный окурок от "Беломора".
Только один человек так издевается над папиросой.
Если ещё отпечаток протектора найду…
Рисунок там необычный.
Нашёл.
Знаю я человека, которому этот вибрам принадлежит.
Ах ты, конспиратор недоделанный!
Сколько раз меня убеждал, что в сольные походы ходить опасно, что любой благоразумный и трезвомыслящий человек никогда на такую авантюру не пойдёт...
А сам рванул!
В город приеду – всё вспомню.

Вторая ночёвка протекает не в пример спокойней и приятней, чем первая.
Адаптация завершилась.
Северные духи под защиту приняли.
Самоконтроль и нюх на опасности включились.
Организм на экономный режим перестроился.
Чувства тропы, ориентации, времени -  проснулись.
Погода на ближайшие дни благоволит.
Значит – будем жить.

Размышления – размышлениями, а руки делают всю необходимую работу: натягивают тент, разводят костёр, ставят чайник.
Интересная история с этим чайником.
Мы нашли его весной, на склоне.
Идём – видим, из снега что-то изогнутое торчит.
Вытащили.
Оказался нормальный чайник.
Целый, без дыр.
Только слегка помятый, и ручка оторвана.
Притащили на стоянку.
Отмыли, починили, приютили.
Чайник, довольный, что попал в добрые руки,  вскипятил воду быстро и аккуратно.
Уходя – спрятали до следующего раза.
Следующий раз образовался месяца через три.
Директор моего любимого парка повёл в горы подростковый выводок из Нефтеюганска, а меня позвал в качестве врача.
На вершину забираться не хотелось, и я выговорил себе право остаться здесь, чтобы встретить группу горячим чаем и едой.
Кто-то из мальчишек поинтересовался, в чём я буду чай варить.
- В ладонях, - гордо ответил я.
И сварил.
В чайнике.

"Утро начинается с рассвета"…
Нет, утро начинается с бравурно-заполошных звуков, издаваемых будильником-радиоприёмником, настроенным на полшестого утра.
В полусонном состоянии я умываюсь, застилаю постель и  плетусь на кухню, чтобы устроить себе какой-нибудь завтрак.
Есть совершенно не хочется, но надо.
Быстро выпиваю сваренный в джезве кофе, что-то съедаю и двигаюсь на работу.
Неважно, что я там делаю, факт тот, что после работы я возвращаюсь в пустую квартиру.
Пустую?
Нет, здесь ещё витает дух единственного близкого человека, покинувшего меня чуть больше года назад.
Захожу, с порога здороваюсь с хранительницей домашнего очага, и начинаю чем-то заниматься.
Переделав не совсем важную, но нужную работу, перемещаюсь на кухню.
Ставлю на конфорку газовой плиты чайник.
С этим чайником у меня странные взаимоотношения.
Я купил его в тот день, когда начал умирать тот самый близкий мне человек.
Человек умирал, а я ходил по магазинам и выбирал чайник.
Вот так просто – ходил и выбирал, а человек умирал, ещё не понимая этого.
Иной раз мне кажется, что чайник чувствует себя в чём-то виноватым.
Да успокойся ты, не виноват ты ни в чём.
И никто не виноват.
Так вот получилось.
Получилось – и всё тут.
Просто – ты память.
И этим всё сказано.
А память любят и боятся одновременно.
И под шум закипающей воды, постепенно переходящий в свист пара,  я опять вспоминаю то, что было.
Хотя знаю, что лучше этим не заниматься.
Но память-то об этом не знает.
Но вот вода в чайнике вскипела, я готовлю немудрёную еду, пью чай, смотрю в телевизор и, когда приходит время, ложусь спать.
Чтобы с утра начать всё сначала".

Так, и что это меня ушедших воскресать потянуло?
Нет, память-то о них всегда рядом, никуда от этого не денешься, но и зацикливаться на ней, как бы это цинично не звучало, не стоит.
А то быстро переметнёшься в отряд вспоминаемых.
А. кстати, кто-нибудь вспоминать будет?
Может – да, может – нет.
Тебе-то какая разница.
Хотя…

А ночь была удивительна.
Тепло, звёздно, вода по камням тихо булькает, шихан на фоне тёмно-синего неба серебром отливает.
И казалось мне, что я, заворожённый всполохами костра, каким-то вольным зефиром летаю над этими горами, причём не только в пространстве, но и во времени, одновременно пребывая и в двадцатом, и в девятнадцатом и ещё каком-нибудь веке.
И все, встреченные мной, что-то хотят сказать, научить, открыть…
Умное, вечное.
Может даже и доброе.
- Угу! – рявкнуло за спиной.
Вот она – действительность.
Только размечтаешься, как какой-нибудь филин на землю-то тебя и сбросит. 

Трое суток пролетело незаметно.
Днём я бродил по округе, отыскивая всякие фотоинтересности.
Когда уставал – либо валился на траву, либо вольготно раскидывался на согретых солнцем камнях.
И надо мной было небо.
И облака.
Спасательская ипостась что-то тихо бурчала о полной безалаберности,  отсутствии совести, общей непорядочности.
Но так, для блезиру.
Ей самой было интересно.
А вечером меня ждала вкусная, напаренная грибница, не менее вкусный, настоявшийся компотик, и наглые незваные зверушки: мышки, бурундуки и кедровки.
Мышки подбирали всякие крошки, пытались прогрызть кульки с крупой, но это им не удавалось.
Бурундук, застигнутый на месте преступления, пытался что-то верещать о свободе личности и злобных оккупантах, но был заткнут куском сухаря и призван заниматься уборкой территории.
Кедровки несли почётную службу по охране бивуака, в качестве награды утаскивая собранные мной кедровые шишки.
Всё было бы хорошо.
Но…
Стали просыпаться сомнения о газе, электричестве, дверях.
Значит - пора возвращаться.

На попутке добрался до города, кинул рюкзак в камеру хранения…
Надо бы пельмешек отведать.
Да и пивка испить.
Медицина рекомендует и советует.
Можно, конечно, и что-нибудь повыше градусом…
Но партнёра нет.
А одному – не в кайф.
И вот тут-то меня облом и посетил.
Весь общепит города был закрыт на спецобслуживание.
Свадьбы у них, понимаете ли.
И поминки.
Одновременно.
Но одну пельменную я всё-таки нашёл.
Зашёл, заказал.
И показалась она мне весьма и весьма знакомой.

Было это лет семь назад.
Помню, что было нам тогда мокро и холодно, ибо выбирались из-под снега пополам с дождём.
И голодно.
Ибо ждать, пока мы что-нибудь сварим и съедим,  попутки не будут.
А хотелось нам:
Горячих пельменей для сытости.
Водки для снятия стресса и профилактики простудных заболеваний.
Чаю – крепкого и сладкого.
И ещё чего-нибудь вкусненького.
А кому это - нам?
Ну, конечно, Ротмистр, Крымчанин, кто-то из оболтусов, я.
Ещё кто-то был.
Не помню.
Пришли.
Заказали.
Съели.
Не пробрало.
Попросили повторить.
Съели.
Пробрало, но не совсем.
Попросили ещё раз повторить.
Нам ответили, что приготовленные пельмени кончились, а для новых сырья нет.
Поэтому нас просят покинуть помещение, ибо заведение закрывается.

Надеюсь, что в этот раз на мне пельмени не кончатся.
Так, а это кто?
Ага, противник одиночных походов!
Ну и встреча!
Сейчас я с ним разберусь!
Подошёл, и задушевно-ехидным голосом поинтересовался:
- А как это мы тут оказались? И что это мы тут делаем?
Парень, увидав меня, покраснел, вздрогнул и сделал попытку удрать.
- Пересаживайся ко мне за стол. Заодно и поговорим.
- Как ты меня нашёл? Ведь я никому не говорил…
- Вот сейчас – чистая случайность. А на будущее, Ватсон, гильзу от папиросы так не уродуй, и берцы смени. Я как след на стоянке увидел, так сразу тебя расшифровал.
- Слушай, как мы с тобой не встретились? Ведь рядом ходили.
- Северные духи проверку устроили. Ты зубы-то мне не заговаривай. Как дошёл до жизни такой?
Выяснилось, что хоть на словах парень и был против сольных походов, но желание испробовать на своей шкуре, что это такое, возникло давно.
- Ну и как? Понравилось?
- Что-то в этом есть. Но из щенячьей потребности что-то кому-то доказать я уже вырос, а вот до желания помедитировать в одиночестве и в горах, ещё не дорос. Может, потом когда-нибудь.
- Молодец. Растёшь. Ага, вот и пельмени тащат. Может?
- Конечно. И повод есть.
- Ну, за встречу и удачу!
- Слушай, у меня просьба к тебе.
- Сказать, что в поход вместе ходили?
- Да. А как ты догадался?
- Элементарно, Ватсон, элементарно. Совпадение в желаниях было? Было. Во времени совпали? Совпали. Даже в одной пространственной точке пересеклись. И кто после этого посмеет сказать, что мы вместе в горах не были? 


                И ПРОШЛО МНОГО ЛЕТ…

Опять подался в горы я,
Хлебну, наверно, горя я.
И хоть природа – мать моя,
Но всё ж тяжёл рюкзак.
Ночую, где не попадя,
И падаю на попу я,
И лопаю не пробуя –
Скребёт по дну черпак.

Сидел бы, умный, дома я.
Читал бы Рокамболя я.
Под рыбку пил бы пиво я,
Сгущался б полумрак.
Тихонечко старел бы я,
Быть может – сатанел бы я,
Начальством стал, наверно я –
И было б всё ништяк.

Но облака над деревом
Погонит ветер веером,
И вновь поманит Севером,
На горке свистнет рак.
И вновь отправлюсь в горы я,
Петь буду во всё горло я,
Что хоть давно не молод я –
А был и есть дурак.


Судьба распорядилась так, что в следующий раз я попал на Серебрянку через пятнадцать лет после похода с парнями и Бардом.
В этот раз нас было трое: Совесть, Мать и я.
Откуда Мать взялась?

Вы помните, что тогда, в восьмидесятые, мы торжественно поклялись – в походы баб не брать?
Но нет правил без исключений.
И одно из них называлось просто – Мать.
Я познакомился с ней в семидесятые годы на речке Решётке, где свердловские туристы-медики отрабатывали технику водного туризма.
Невысокая, худощавая, энергичная, временами бесцеремонная, временами – жилетка для окружающих.
Кормила, подбадривала, утешала – вот и стала Матерью.
Исходила весь Урал, побывала в Саянах, на Байкале.
Была знакома со всеми, как бы сейчас сказали, выдающимися представителями свердловского туризма.
Узнав, что мы собираемся на Серебрянку, решила пойти с нами.
Спорить было бесполезно.
Кстати – не пожалели: ели вкусно, в тонусе держались, процесс воспитания Совести  и Штабс-капитана проходил, если так можно выразиться, в штатном режиме.

Кто такой Совесть?
А это тот самый Студент, с которым мы ходили в восемьдесят пятом году. Потом он окончил техникум, честно отработал срок где-то в Хабаровске, и вернулся обратно.
Почему стал Совестью? Студентом называть было уже нельзя – время вышло, ну, а любимая его фраза в те годы была:
 – Да имейте же вы совесть, наконец!
Причём фраза произносилась с таким богатством интонационных оттенков, что понять, когда парень взывает искренно, а когда ехидничает, было трудно.
Вот и стал Студент Совестью.
Со Штабс-капитаном вы уже знакомы.

В тот год (восемьдесят девятый, если память не изменяет) стояла отменная жара, много ходить не хотелось, поэтому основной лагерь сделали на притоке Серебрянки.
Оттуда и в радиалки выбирались.
Опять же недалеко от лагеря была совершенно чудная купель, в которой мы и плескались.
Вокруг всякие кустарники зелёные торчат, лиственницы вперемежку с кедрами и соснами растут, брусника с голубикой рассыпана, а на реке – такой чудный водопадик метров на десять ростом, а под водопадиком – купель, глубиной этак метра полтора-два.
С  прозрачной, изменяющей цвет  от тёмно-голубого до ярко-зелёного, водой.
Холоднющая!
А уж как бодрила!
Ранее около купели стояло ещё три деревянных идола, но их по одному в разные годы смыло бурным весенним потоком.
И залезаешь ты в эту купель, орёшь дурным голосом и плещешься.
Тело становится исключительно лёгким и свежим.
В одной из радиалок на снежник натакались.
И опять же – жара за тридцать, солнце палит, на небе ни облачка, а тут, на склоне хребта – девственно чистый и белый снежник.
Ну и осквернили мы его своими задницами, ногами и спинами.
На подстеленном под пятую точку полиэтилене, почти в неглиже, катишься ты по этому снежнику, напрочь забывая все безопасные правила, и останавливаешься в полуметре от камня, в который весьма ощутимо можешь вписаться всем телом.
Не вписывались, не травмировались
Штабс-капитан по этому поводу даже лезгинку сплясал на курумнике.
Но это было тогда, в прошлом веке.

И прошло-то каких-то двадцать девять лет.
Совесть (даже называть-то как-то неудобно) раздобрел, приобрёл лысину, четверых детей, обзавёлся собственным домом.
Мать ещё более усохла, появилась одышка, сердцебиение, аптечка почти полрюкзака занимает.
Но характер тот же – настырный и въедливый.
И желание накормить осталось.
И повоспитывать.
И самостоятельность проявить:
- Не подходи к котлу, не мешай. Сама всё сделаю.
Конечно, далеко не ходили, так, слегка.
Слава Северным духам, разговоров на тему "А помнишь?" не вели.
Не хотели трепать прошлое.

Правда, был момент, когда Мать решила помереть, но вовремя одумалась.
Хотя, сознательно припереться в горы, найти подходящее место (чтобы никто не нашёл), и отдать там Богу душу – в этом есть что-то впечатляющее.
Я бы сказал, романтическое.
Нет, глупое.
Начнутся поиски, напрягут спасов, ментов, солдат.
Ни к чему.
Опять же мы под подозрение попадём – завели, злодеи, старушку в лес и укокошили.
Хотя кто кого укокошит – это ещё большой вопрос.

На следующий год я решил пройти традиционным маршрутом от склона Серебрянки вдоль реки с выходом на трассу, дабы посмотреть, что там изменилось.
Кинул клич – откликнулись немногие.
Из старой команды остался только Бард, которому удивительно шло гордое погоняло Адмирал. С его лёгкой руки я перекрестился в Боцмана, а неофитов представили как Капитан, Жена Капитана и Хакер.
Так что Северным духам будет с кем разгуляться.
Любят они шутить с новичками.

После прочувственной речи Адмирала в Капитанском поместье, выехав на трассу и удачно пережив ДТП, мы добрались до Первой Серебрянки.
Первое, что я оценил – сорок три километра тряской грунтовки (был эпизод – эти километры ногами пришлось пройти) превратились во вполне приличную асфальтовую дорогу, которая закончилась как раз там, где нам надо.
Второе – на берегу Серебрянки появилась база.
Хорошая база, качественная.
Третье – к началу маршрута нас доставили на транспорте.
Не на попутке, нет, а на специально заказанной машине.

Странное чувство.
Тот путь, на который мы раньше тратили два дня пешком, под рюкзаками, в гору, мы преодолели за полчаса, пусть и по тряской дороге, но с каким-никаким комфортом.
С одной стороны это, конечно, хорошо.
В особенности для таких вот не совсем молодых и не совсем здоровых.
С другой – пропало чувство постепенного слияния с хоть и знаемым, но всё равно меняющимся пространством, которое мы испытывали, когда, становясь на тропу, предвкушали встречи со знакомыми камнями и деревьями, вспоминали истории, связанные с тропой.
Может, поэтому я чувствовал себя неуютно?
Что-то мешало мне принять горы, а горам меня.
А может, виновата дорога, проложенная по отрогу Серебрянки как раз напротив камня, отдалённо напоминающего человечье лицо, у которого мы так часто отдыхали, восходя на отрог со стороны реки?
В странных чувствах я оказался, друзья мои.
В странных и непривычных.

Мне даже не захотелось подниматься на вершину – горные духи остановили.
Я побродил по предгорью, поснимал несколько интересных камней-животных, наткнулся на круг солнцепоклонников, покурил, даже что-то вспомнил.
Не самое удачное, поэтому постарался тут же забыть.
Зато вспомнил, что напарники скоро спускаться будут.
Двинулся вниз.
Народ вернулся с вершины довольный.
Капитан, на мой вопрос:
 – Как сходили?
С гордостью ответил:
 - В стиле сильной группы.
Бард сиял.
Чувствовалось, что зреет очередной эпохальный и вечный шедевр.
Жена Капитана занялась едой.
Хакер, узрев какой-то совершенно бесподобно-фотогеничный камень, кинулся его обсъёмывать.
 
Начали спуск к реке.
И вот тут-то на меня и накатило.
Да, я был тут, с сопоходниками, что-то говорил, показывал.
И одновременно – в прошлом.
Казалось, что все ребята, с которыми я ходил по этим местам здесь, рядом.
Леший,  Студент, Ротмистр, Штабс-капитан, Крымчанин, братья-оболтусы, Нейрохирург, Мать, Серый с Тёмным…
Многие другие, о которых я успел забыть.
От того времени остался только Совесть.
Да и тот не смог выбраться.
Так что иду без Совести.
Представляете – Совесть дома оставил.

Я совершенно потерял чувство тропы.
Если раньше ноги сами вели меня по куруму, выбирая самый удобный путь, то сейчас я мялся около каждого камня, каждого переброшенного ствола, не зная, как его обходить, и в какую сторону сворачивать.
- Ты забыл нас, - отчётливо прозвучало в голове. – Тебя долго не было с нами, за это и получай.
- Я не…, - попытался я что-то вякнуть.
- Молчи. Мы обещаем, что выведем тебя и твою группу на стоянку, обещаем ещё два дня хорошей погоды, но не более того. И помни – ты виноват перед нами.
- Что вы от меня хотите? – устало спросил я.
- Сам догадаешься, не маленький.
Голос замолчал, я с удивлением обнаружил, что стою на торной тропе, а на том берегу просматривается лучшая из моих стоянок.
- Спасибо вам, горные, лесные, водные духи, клянусь….
- Если ты воздержишься от клятв, то греха на тебе не будет, - ехидно прокомментировал голос.

Первое, что я увидел на стоянке -  идол, вытесанный мной много лет назад.
Смешно вспомнить, каким я был в то время.
Восторженный подросток, по щенячьи радующийся окружающему миру, захотевший оставить в нём свой след.
- Духи, когда это было?
- А тебе это важно?
- Знаете, важно.
- Забудь. Лагерь помогай ставить.

Вот и очередной вечер лёг на стоянку.
Стих ветер, откричались кедровки, на синем небе провёл белую линию самолёт.
Хакер рассказывал очередную байку из жизни компьютерщиков.
Капитаново семейство священнодействовало у костра.
Я пытался что- то спеть.
Адмирал по отечески наблюдал за окружающими.

Утром пошли погулять вдоль реки.
И тут меня поджидало ещё одно огорчение – та купель, в которой мы так упоённо и счастливо плескались и с Матерью, и со Студентом, и ещё со многими сопоходниками -  исчезла. Остался только приметный чёрный камень на правом берегу.

На следующий день поднялись, собрались, выдвинулись.
Духи Севера честно соблюли обещание - дождь начался только тогда, когда закончился горный этап.
Не в первый раз.
Сколько помню – на выходе всегда дождило.

Я шёл по тропе, вспоминая прошлое, отмечая произошедшие изменения.

…Где-то вот на этом месте одного из моих напарников чуть не покалечила белка.
Решила перепрыгнуть с дерева на дерево, слегка не рассчитала, плюхнулась в лужу рядом с парнем.
Парень чуть папиросой не подавился.

Кедровая поляна вся заросла сосняком и иван-чаем. Обгорелые стволы торчат.

…А вот здесь  произошла совершенно непредвиденная встреча:
В драбадан замученная и отсырелая Спутница (попробуй, пошатайся целый день по горам и под дождём) протирает очки и старается закурить.
Ротмистр, тоже протирая очки, из которых периодически выпадает стекло, ищет что-то сухое, чтобы достать сигарету.
Я стою несколько в стороне и соображаю, что делать дальше.
В этот момент на тропе появляется какая-то одинокая личность, которая, увидав нас, начинает махать руками.
Ротмистр произносит фразу, смысл которой сводится к тому, что не мы одни идиоты и авантюристы.
Личность подходит поближе и оказывается одним из братцев-оболтусов.
Сдал экзамены, видите ли, и решил отправиться в сольный поход на Серебрянку.
И встретил нас.
Вот что это? Судьба, стечение обстоятельств, шутки северных духов, или, наоборот, их доброе отношение даже не сколько  к нам, а к этому дурню?
Попробуй, разберись.
Как потом мне рассказывали, морда у меня была довольно своеобразная: сначала злая, потом  удивлённая, а потом — радостная.

Тропу берегут, чистят.

…А вот здесь мы жили почти неделю, изменив горовосхождению с низменными потребительскими инстинктами. Был какой-то немыслимый урожай шишки, она валялась повсюду, и из неё сыпались орехи. Пройти было невозможно, приспособы для шишкарства валялись тут же. Набрали по полрюкзака орехов, и на обратной дороге наткнулись на объявление, что сбор орехов, согласно распоряжению какого-то там совета запрещён. Нарушившие это постановление штрафуются,  орех изымается.  Мы проскочили.

Новые указатели повесили – здоровые белые проолифенные плахи, на которых было вырезано, сколько километров осталось, и в какую сторону идти.
Честно говоря, эти плахи вызывали раздражение – уж слишком сильно они резали глаз своей несовместимостью с окружающим.
Хотя, года через два-три потемнеют, туристы - оторвы постреляют в них из мелкашек.
Граффити, опять же.
Так что ничего, совместятся.
Подошли к месту, где когда-то был круг от лыжной палки и стрелка.

…Крымчанин.
Где он сейчас, что делает?

Дождь лил, но  я точно знал, что мы выйдем на базу через  полтора часа, обогреемся, высушимся, выслушаем прочувственную речь Адмирала и благополучно отбудем в город.
И я вернусь сюда ещё раз.
- А ты не безнадёжен, - отозвалось в голове.

           *  *  *

Осенний жёлтый лист
Кружит над Серебрянкой,
И лету уж конец -
Туманы по утрам.
Мне время уезжать,
А расставаться жалко.
Вернуться бы скорей
К серебряным дворцам.

Вернусь я не один,
Со мной придут мальчишки,
Которым сад камней
В сердчишки западёт.
А песни и стихи
Что горы мне напишут,
Пусть кто-то из парней
По-своему споёт

И вновь поверю я
В их вглядываясь лица,
Что, видимо, не зря
Свой доживаю век.
Хоть много лет прошло -
Всё в жизни повторится,
К Серебряной горе
Вернётся человек.


































      
      
      
      
      








































                ОСТРЫЕ СУЧЬЯ ПАМЯТИ

Память – сухие ветки на старом, кряжистом, пока ещё прочно держащемся за землю кедре.
Где-то на вершине едва просматриваются зелёные ветки, но с каждым годом их становится всё меньше и меньше.
Бередя ладони, я ломаю эти старые сучья, бросаю в костёр, и, укутавшись в кострово-табачный дым, под немудрёную выпивку и закуску (куда же без них?),  призвав Духов Севера, вспоминаю всё старое, забытое и хорошее.



                * * *

К духам Севера ранней весной
Я вернулся вновь найденным сыном.
И моленьем шамана старинным
Заклинал их порою ночной.
Дух реки, песню мне прожурчи,
Взяв мелодией шелест осины.
Нить аккордов из струн паутинных
В ней сплетали слепые дожди.

Дух болота, легенд нашепчи
Мне весеннею полночью синей.
И листвой прошлогодней рябинной
Ты тропинку чуть-чуть притопчи.
Дух костра, в трудный час обогрей,
И в молчании леса суровом
Ты напомни мне дымом костровым
Всех забытых когда-то друзей.

Духи леса, смиренно прошу,
Проведите сквозь чащу лесную.
Ну, а если слегка заблужусь я,
Укажите к избушке тропу.
Дух избы, на ночлег приюти,
Пожелай мне спокойной ночёвки.
Кружкой чая и миской похлёбки
На прощанье меня угости.   

Дух горы, в город скальный введя
Подари панораму с вершины.
И у края курумной стремнины
Обрести вновь дай веру в себя.
Духи Севера, в вашу семью
Возвращусь я, устав от дороги…
Лист осенний укроет мне ноги,
Мелкий дождь занавесит тропу.               


                КОНЖАК, СЕРЕБРЯНКА.

То, что на свете есть знаковые места, к которым тянет всю жизнь, вы, думаю, согласитесь.
Для меня таким местом является  горная цепь на Северном Урале – Конжаковский камень, Серебрянский хребет.
Я не буду грузить вас сведениями о высоте над уровнем моря, о животном мире сих мест,  климатических условиях…
Всё это есть и в доступной печати, и в Интернете, и специальных учебниках и путеводителях.
Но там не пишут, почему меня, как некогда капитана Гаттераса, отклоняет к Северному Уралу.
Просто я знаю, что только здесь я мог отключаться от всего того, что называется образом жизни обычного городского человека, мог поверить в то, что существуют и северные духи и, может быть, какие-то космические связи.
Только здесь, на Серебрянке, я мог написать все мои стихи, песни и кое-что из прозы.
И я знаю, что тот деревянный идол, которого я по малолетству вырезал из старого пня, стоит там по сю пору и ждёт, когда я снова приду к нему.
Конечно же, с этими местами меня связывает ещё и работа спасателем.
Пусть кратковременная, но давшая мне умение ориентироваться в горах, прислушиваться к любым изменениям погоды,  чувствовать дорогу, время и окружающих меня людей.
Поверьте, это совсем немало в нашем мире.
Первый раз я попал в эти места где-то в середине шестидесятых, последний (надеюсь, по времени, а не по судьбе) – в две тысячи восемнадцатом.

                НАЧАЛО.

Когда-то, очень давно, в Карпинск добирались на поезде.
Состав приходил около восьми утра, командировочный люд успевал на работу, а орды туристов спешили на автовокзал, чтобы успеть на автобус "Карпинск-Кытлым", который ходил два раза в день, и посадка в него отдалённо (а иной раз и реально) напоминала штурм пассажирских поездов времён Гражданской войны.
Но вот народ рассаживался по рюкзакам, а кто и по сиденьям, и начиналась тягомотная тряска (это только в двадцать первом веке дорогу стали улучшать, а в те времена это была пыльная разухабистая грунтовка) либо до Первой Серебрянки, либо до Катышера (так назывались реки, по которым шёл пешеходный, или лыжный, маршрут).
Первая большая стоянка была на поляне, которая в наших группах называлась Кедровая. Как она называлась на самом деле, и называлась ли вообще, я не знаю. А почему в группах – так потому, что за полвека хождения по тем местам я водил достаточно много групп, сохраняя названия мест, которые мы придумали, когда ходили с Лешим и Студентом ещё где-то в середине восьмидесятых.
-  Почему придумывали? – спросите вы. 
Так ведь в те поры нормальных карт не было, ходили, что называется, "по пачке "Беломора", а страсть поиграть в первопроходца, начертить свою карту со своими названиями… Это такой кайф, ребята!
К тому времени (середина восьмидесятых) я был в описываемых местах раз пять, может шесть. Не помню. Но эти вылазки носили либо спортивный характер (категорийные маршруты, в которых за заданное время нужно было пройти заданное количество километров – короче, ни ума, ни фантазии, ни адекватного восприятия окружающего), либо я принимал участие в спасработах (удовольствие, прямо скажем, иногда ниже среднего, но необходимое).
Я до сих пор считаю, что именно в походе со Студентом (пятнадцати лет отроду) и Лешим (парню на тот момент было двадцать четыре года), я по-настоящему ощутил волшебство этих мест.
И ответственность за тех, кто идёт рядом, потому что это был первый поход, где я был руководителем.
И стратегию  формирования  группы:
Первое  - брать только лично тебе известных людей,
Второе - от баб открещиваться под любым предлогом,
Третье - в группе обязательно должно быть двое-трое молодых, необученных,
И четвёртое, главное – соизмерять свои возможности и желания.
Про молодых и необученных нам подсказал Сергей Баклаков – геолог из куваевской  "Территории".
Мы тогда зачитывались Куваевым,  и я не могу отказать себе в удовольствии процитировать рассуждение Баклакова: "Есть личности, но нет коллектива. А для коллектива надо взять Вальку Карзубина. Водку по утрам не пьёт, жизнь понимает. В тундре первый раз, значит, все его будут учить. Друг к другу меньше придираться будут".
Принцип не подвёл ни разу.
В дальнейшем все пункты  выполнялись неукоснительно, а во втором пункте мы сделали несколько исключений, и об этом не пожалели.
Поход прошёл с некой ленивой бесшабашностью, вскарабкиванием на всякие горы, неограниченным потреблением даров Севера и, конечно же, воспитанием Студента.
Сохранился дневник этого похода:

- "Эти два типа (Студент и я) сожрали почти весь котелок с супом, я уже долизываю.
Потом были тушёные грибы. Если утром проснёмся, то есть шанс пойти дальше". (Леший)
- "У Лешего растёт губа (мошка постаралась), настрой, естественно, падает, (жрать не может). Кедровки в котле бултыхаются, Студент шишку грызёт. Видать, от голода.
Вокруг мир и в человецех благоволение. Окружают нас горы различных названий, солнце садится. Тишина.
Подстреленные Студентом кедровки сопротивляются и варятся с трудом. По пути на стоянку совершили акт очищения тела от скверны, т.е. искупались. Вода холодная, бодрит, Купался в основном Леший, я вроде бы как, Студент в наблюдателях был. В два голоса воспитываем Студента. Учим походной жизни. Интересно, что получится из этого. Но ничего, слушает, и, похоже, запоминает" (это уже я)
И снова Леший: - "Сегодня - перевал. Погода с утра великолепная. Я спал у костра, всего занесло пеплом от нодьи. Встали, собрались, заложили небольшой склад возле стоянки: спирт, соль, фольга, лекарства, разводяга, мыло, чашку, свечи. Заложили в камни, сложили гурий, Верхний камень - как треуголка Наполеона".

К слову, процесс воспитания Студент воспринимал вполне адекватно и, как я теперь понимаю, весьма ехидно, потому что это аукнулось мне в дальнейшем.
Ещё в память запал дождь, захвативший нас на перевале, наивные (как я сейчас понимаю, а тогда – ого-го!) разговоры у костра,  заяц, выскочивший перед нами на вершине Серебрянки и угодивший после этого в суп, идол, вырезанный кем-то из нас.
И, конечно же, камни Серебрянки.
Я впервые рассмотрел то, мимо чего пробегал все эти годы.
Искусство ветра, воды, солнца и холода превратила камни на шихане в самые настоящие скульптуры и барельефы – лица, замковые стены, окаменелые неведомые звери…
Смотри и домысливай!
А уж как это всё выглядело в закатных  светотенях!
Вернувшись в Свердловск, мы торжественно поклялись выбраться в горы ещё раз и этим же составом.
К сожалению не получилось.

                *  *  *

                Другу, единомышленнику, младшему брату.
                А так же всем Сергеям, с которыми свела судьба.

Мне дорого имя Серёжка,
Ты в этом меня не вини.
Как в сумраке леса дорожка,
Как горы, что тают в сини.
Как запах кострового дыма,
В часы, когда небо ясней.
И если б Господь дал мне сына,
Его бы нарёк я Сергей.

Моё одиночество странно,
Знакомых не счесть и друзей.
Но лишь с фотографии старой
Ты мне улыбнёшься, Сергей.
Был братом, а станешь мне сыном,
И вспять обернутся года.
Нас двое в вагоне пустынном,
Что мчит неизвестно куда.

Видавшая виды байдарка
Скользнёт в наши прежние дни,
Линялая, старая майка
Напомнит стоянок огни.
Листвой обозначена стёжка,
Ждёт осень звонка сентября.
А рядом шагает Серёжка,
Он чем-то похож на тебя.


                СИНИЛЬГА.

  "Росу голубую склевала синица,
  Над Южным болотом дымится рассвет.
  Мы снова уходим, и снова Синильга
  Берёзовой веточкой машет нам вслед".

  Эту песню я услышал в  четырнадцать лет. Пели её старики, взявшие меня на Север.
  Старикам было лет под сорок.
  Наверно, я достал их своим нытьём, потому что один, посмотрев на меня с остервенением, сказал:
  - Возьмём. Но в качестве живой консервы.
  Я не знал, что это такое.
  Объяснили потом.
  Пыл не угас.
  Консервы не сделали, но за воспитание взялись всерьёз.
  Все их действия в походе подчинялись строгому ритуалу: порядок прохождения маршрута, разбивка лагеря, разведение костра.
  - Да ты же ведь нормальный мужик, разгорайся быстрее – водки дадим.
   После этой фразы костёр вспыхивал, вода в котлах вскипала, старики разливали водку.
Себе – по полстакана, мне – на донышке.
- Успеешь ещё.
  Всё не выпивали, в костёр плескали где-то грамм пятьдесят.
 - Меньше – костру обидно, больше – жаба давит.
  Плевать в костёр категорически запрещалось. Кидать окурки – приветствовалось:
  - Ему же тоже покурить надо.
  Каждая вещь знала своё место.
  Не раз я огребал по затылку, кладя куда не надо ложку, миску, топор.
  - Ложь на место. Не гневи духов.
  Кто такие духи – я не знал, но чувствовал – что-то странное и, может быть, страшное.
  На одном из привалов я, неизвестно отчего, взял топор и стал отёсывать пень. Совершенно неожиданно из пня получился идол.
  - Наш человек, - сказали старики.
  И налили мне полстакана водки.
  В этот день никто никуда не шёл.
  Я лежал на слое лапника, боясь пошевелиться, старики вполголоса пели:

  "Куда же идём мы, и что же нас гонит,
  Куда же влечёт нас шальная судьба?
  Мы встретимся снова в пустынном вагоне
  И ты улыбнёшься:  - "Привет, старина".

  Пели хорошо, слаженно, но без гитары.
  Гитара, по их словам, портила песню и мешала слиться с природой.
  Лесные люди, однако, гитар не любят.
  Я песню хоть и не понял, но отметил.
  Слово понравилось – Синильга.
  На мой вопрос – а кто это? -  ответили: – лесная колдовка.
  И рассказали жуткую историю, как в северной тайге потерялось трое ребят.
  Когда их нашли – у парней были искажённые от страха лица, а рядом лежала прядь чёрных женских волос.
  Синильга наказала.
  Наступило время, когда я сам стал водить народ в походы и петь песни.
  Ритуал стариков, что когда-то грозились использовать меня как "живую консерву", выполнялся неукоснительно.
  Песня не давала покоя.

  "А помнишь, как прежде с тобою мы жили,
  Как слали проклятья бродячей судьбе.
  Мы станем иными, мы станем чужими,
  Изменим друг другу и сами себе".

  Но кто автор? На одной из старых плёнок я услышал, как её пел Юрий Визбор. Вроде бы вот, нашёл. Но что-то мешало признать её визборовской. И мелодика не совсем Юрия Иосифовича, и стихи не в его стиле. А если учесть, что иной раз "Визбор Иосич" не утруждал себя атрибутацией автора, то…
  Я продолжал искать.
  В ту пору меня очень сильно интересовало – что же, всё-таки, упало в районе Подкаменной Тунгуски в июне девятьсот восьмого года. И наткнулся на книгу, которая называлась "Тропой Кулика".
  А в ней было напечатано стихотворение, написанное студентом Томского политехнического института Геннадием Карпуниным в начале шестидесятых годов.
  В дальнейшем Карпунин станет знатоком древнерусской письменности, создаст свой перевод "Слова о полку Игореве", будет главным редактором журнала "Сибирские огни", выпустит сборник стихов и прозы.
  Но всё это забудется после его смерти в тысяча девятьсот девяносто восьмом году.
  А песня, написанная на стихи двадцатитрёхлетнего парня, которые он посвятил "Любаше Д", останется в памяти навечно.

  "Ребята, ребята, мы будем бессильны
  Вернуть удивительный этот рассвет.
  Ведь только однажды, однажды Синильга
  Берёзовой веткой помашет нам вслед". 
   

                ПАРНИ И БАРД.

Представляю участников.
Парни:
Один коротко стриженный и светловолосый (назовём его Серым)
Другой – тёмного окраса и длинноволосый (пусть будет Тёмным).
Ваш покорный слуга – ничего особенного. Когда-то в этих местах спасал заблудших туристов, облазал почти все местные горы, свёл дружбу с местными духами. Как горными, так и лесными.
И Бард
В данной ситуации я нарушу свой принцип – шифровать имя сопоходника. И делаю это только потому, что часто буду цитировать его стихи, а народ должен знать своих героев.
Итак, имя-фамилия Барда -  Виктор Харлов.
Надо сказать, что парни, весьма ревниво относившиеся к новым людям в группе, Барда за своего засчитали сразу.
И не раз, когда я рыскал по лагерю, пытаясь его найти, кто-нибудь из парней ловил меня на повороте и зверским шёпотом вещал:
- Не кричи, Барда муза посетила.
И посещала она его весьма часто.

" И дальше вверх по речке
Тропой до Конжака,
Расплавлены как свечки
Под гнётом рюкзака"

Но это будет потом, а сейчас нами овладела предпоходная рутина – приобретение билетов, продуктовая и вещевая раскладка, разработка маршрута.
Дело привычное, трасса не раз хоженая, но надо же составить программу похода, чтобы потом её нарушать.

Нарушения начались в билетных кассах.
Выяснилось, что поезда до Карпинска не ходят.
Кончились поезда.
Экономия, однако.
- Хотите в Карпинск – езжайте в Краснотурьинск, а там - на маршрутке или пешком. Вам не привыкать - туристы ведь.
У кассирш всегда было извращённое чувство юмора.
Берём билеты на тридцать первое июля, чтобы возвратиться одиннадцатого августа.
Погрузились, разместились, Бард вполголоса пробасил:

"Этот антимир недалеко,
Поднимись, и с плеч стряхни усталость.
Посмотри – с потёртым рюкзаком
Ждут друзья у старого вокзала.
И когда помчится торопясь
Поезд – выпивоха и трудяга,
Медленно с души стирает грязь
И мозги вправляет нам дорога"

Утром приехали в Краснотурьинск
Неожиданно повезло: всего за сто пятьдесят рублей с рюкзака нас добрасывают почти до места.
А это, извините, километров под семьдесят.
Встаём на тропу.
Дорога знакома.
Жара.
Рюкзак, блин, тяжёл до безобразия.
Радует то, что большая часть тяжести – еда.
Значит, скоро будет легче.
Идём по знакомому маршруту.
Находим привычную стоянку.
Таборимся.
Едим, выпиваем адмиральские.
Лепота.
Пытаюсь что-то петь, но лень неимоверная. Вспоминаю, что среди нас есть Бард и сую гитару ему. Если бардовский взгляд был бы способен убивать – умер бы на месте в страшных муках. Спев пару песен,  Бард передаёт гитару Серому.
Ему, бедному, деваться некуда, поэтому поёт.
Правда, спустя некоторое время, гитара переходит ко мне, а потом обратно  к Барду.
Хитро улыбнувшись, маэстро извлекает из гитары "Уралдерево" чарующий перебор и начинает:

"Вот первая стоянка,
Костёрчик запалили,
Чаёк, конечно, каша со сгущёнкой.
Мать-перемать, чего-то
Мы в городе забыли.
Но поздно, поздно – ясно и ребёнку".

На лицах парней – радостное изумление, Бард лучится удовольствием.
Я гляжу на эту компанию и понимаю, что в пацанском отношении к жизни великовозрастный Бард недалеко ушёл от мальчишек.
Вспомнилось кукинское:

"Пятьдесят – это так же как двадцать,
ну а семьдесят – так же как десять"

Хочется верить -  Юрий Алексеевич имел в виду, что с возрастом восприятие жизни приобретает ту же остроту и непосредственность, как в детстве.
Вот и спелись парни с Бардом.

На следующий день столкнулся со старыми знакомыми.
В городе не вижу, а тут – на тебе, встретились.
Посидели, поговорили о прошлом.
Покурили.
Идём дальше.
Натыкаемся на табличку  с надписью:
"На этом месте такого-то числа, месяца, года погиб участник туристского марафона имя - рек в возрасте стольких-то лет"
И полустёртая цитата:
"… никто не гибнет зря,
Так лучше, чем от водки и от простуд".
Вот она – ирония судьбы.
Весь год тренироваться, копить деньги, бегать по врачам, собирать ненужные справки – и помереть от острой сосудисто-сердечной недостаточности, пробежав сколько-то там километров.
Глупо всё это.
Представляю, какая была суета.
Бежал мужик, бежал.
А потом рухнул.
Ничком.
Народ наверняка подумал, что споткнулся человек, потом, видя, что не встаёт, решили поближе подойти.
И увидели тело.
Может, ещё в сознании.
А пока смотрели и решали, что делать, тело сознания и лишилось.
И дыхания с кровообращением.
Наверняка стали  закрытый массаж делать, искусственное дыхание...
Спасов вызвали.
Без толку.
Так что? Не зря погиб?

В двадцать часов объявляю табор.
Скидываем рюкзаки, обустраиваемся.
Бард на высоте – поёт импровизированный гимн сгущёнке:

"Ах, сгущёнка, ах, сгущёнка –
Замечательный продукт.
С нею рис, гречиха, пшёнка
Словно персик, словно фрукт.
Ах, сгущёнка, ах, сгущёнка,
Я бы ел и день, и ночь
Ах, сгущёнка, ах, сгущёнка,
Ты мне мать, отец и дочь".

Надвигался  вечер.
Шихан постепенно менял окраску от ярко-розового до тёмно-синего.

"Над горою и над лесом
И над зеленью лугов
Мчатся странные принцессы,
Короли, шуты, повесы
Из лохматых облаков"

пропел Бард
И, словно послушавшись, облако, сначала напоминавшее рыцаря на коне, превратилось  в какую-то хитрую каракатицу.

На небе показалась полная луна.
- Полнолуние, - мечтательно сказал Тёмный.
- Ага, сейчас всякая нежить попрёт, - мрачно добавил Серый.
Прислушались.
Ничего и нигде не попёрло.
- Ещё не полночь, - ответственно заявил я. – В полночь ждите.
- Пойдём спать, ребята, - мудро заметил Бард.- Глаза уже слипаются.
В полночь раздался звук падающего тела и что-то ненормативное.
Это Бард погулять вышел.

И захотели у меня ребята (ну и Бард, конечно, куда же без него) на Конжак метнуться.
Вообще-то недалеко, часа за четыре-пять должны обернуться.
- Идите, а я обед приготовлю, дровишек на вечер нарублю.
Однако в контрольный срок группа не вернулась.
Вознёс я моленье Духам Севера и стал стихи сочинять.
Спустя некоторое время понял - стихоплётство вещь заразная.

Парни вернулись три часа спустя от контрольного срока. Понравилось им, видите ли, на Конжаке. Страшась руководящего гнева, вперёд выпустили Барда, а сами, тихой сапой, за ним.
Морды сконфуженные, глаза в землю смотрят.
Но довольные….
Ну что, поругался, дал по шее. Тёмный воспринял как должное, Серый увернулся, а Бард сыграл роль миротворца.
В конечном итоге все принялись за баню.

Кто только не возносил дифирамбы походной бане!
Какими высокими и изысканными словами писатели-геологи не описывали процесс сооружения этого рая!
И каких только слов не произносили Серый с Тёмным, когда срывался натягиваемый тент, или рушились камни для печки!

Но банька получилась классная.
Свежевымытый народ блистал чистым телом, предвкушая изысканный ужин.
Бард, нацепив оранжевую кепку, починяя дырявый кроссовок, задумчиво творил очередной шедевр:

"Оранжевая кепка,
Оранжевый рюкзак,
Оранжевые камни
И рядышком Конжак.
На речке Серебрянке
То спуск, а то подъём.
Где не проходят танки
С Андрюхой мы пройдём"


Тёмный, засунув свои патлы под бандану, вожделённо смотрел в сторону котелка.
Взъерошенный Серый, с выпирающими ключицами и суставами, в штормовке, одетой на голое тело, так походил на нахохлившегося птенца, что хотелось приютить, обогреть и напоить чем-нибудь горячительным.
Хотя заранее было известно, что от первого и второго он увернётся, а вот третье воспримет с большим удовольствием.
Так оно и получилось.
   
Вышли на Конжаковское плато.
Болотистая равнина, слева ограниченная курумами Конжака, а справа…
Кажется, равнина тянется до самого горизонта.
А на самом деле она заканчивается отвесным обрывом, который называется Провал.
В тихий солнечный день (или вечер – кому как) здесь красиво и мечтательно.
Стоишь на краю обрыва, обозреваешь восторженным взглядом горную панораму…
Чего я не сокол, чего не летаю?
Но в непогоду…
Компас здесь не работает (магнитная аномалия), видимость нулевая (дождь, туман или метель), а ветер очень аккуратно и настойчиво подгоняет почему-то только к Провалу.
Так что последнее, что в своей жизни может увидеть человек с рюкзаком, как из тумана под ногой или лыжей внезапно появляется пустота, в которую оный турист и падает.
А спасатели их оттуда вынимают.
И я в этом участие принимал.
Не самое приятное занятие.

Тела-то достают и увозят, а вот души погибших обретаются здесь, и с живыми людьми всячески общаться хотят.
И это не шутки.
Часто, особенно по тихим вечерам, носятся по Провалу обрывки чьих-то разговоров, слышатся песни под гитару.
Даже музыка раздаётся из тех приёмников (а может уже и из смартфонов), которые вместе с туристами упали в Провал.

"Ребята, ребята,  поймите как тонко
То чувство дороги, щемящая грусть.
Нас горные духи ласкали с пелёнок
Они же в последний проводят нас путь"
 (не помню, чья песня)

Мы спустились в Провал ближе к вечеру.
Смущали нехорошие облачка, ползущие от Косьвинского камня к Конжаку и начинающие как-то настойчиво кружиться вокруг него.
Возникало тайное подозрение, что Провал нас задержит.
Так оно и оказалось.

"Дождь целый день стучит в палатку,
Туман как белая река.
Серёга делает заплатку,
Андрей гитаре жмёт бока.
Залез в мешок и дремлет Тёма,
Конжак закрыт, как старый ларь.
Как пленники аэродрома
Мы ждём, когда раздует хмарь".

Бард писал эти строки, завернувшись в спальник, периодически подбадривая себя голубикой с сахаром, запивая оную горячительным напитком.
Было сыро, но тепло.
Периодически мы  подползали к выходу из палатки, чтобы откинуть полог и, посмотрев на туман, который тотчас же начинал к нам тянуться, выкуривали сигаретку (или трубочку) и улезали обратно в тёплое нутро палатки.

Да, традиционен ты, Провал.
Сколько раз к тебе приходил – встречал дождём, провожал солнцем.
Помнится, в девяносто третьем году ты не хотел с нами расставаться аж четыре дня.
Интересная была тогда компания:
Господин Ротмистр – гедонист, любитель хорошо поесть, выпить, поговорить за жизнь, попеть, погонять молодёжь. И великолепный кухарь. Я сразу заценил его готовку и в торжественной обстановке передал ему кухонный черпак.
Нейрохирург. Обстоятельный, ироничный парень. В то время заканчивал медицинский, и, как явствует из прозвания, готовился уйти именно в эту область хирургии. И ушёл. Дороги наши, к сожалению, разошлись (убыл на свою родину в Ставрополь), и дальнейшей судьбы его я не знаю.
Два брата-оболтуса по шестнадцать-семнадцать лет. В меру безбашенные, донельзя настырные, вечно голодные, всюду пронырливые. Попадающие,  по классификации бывшего сержанта спецчастей Винсента Черноу, а попросту Винни (вы не знаете, откуда этот персонаж, а я знаю и не скажу - ищите сами),  в графу "новобранцы, тупые, необученные".
Нет, тупыми их назвать было нельзя, но необученными точно.
Одни записи в дневниках чего стоят (привожу с соблюдением орфографии и стилистики):

- "Ходили на Серебрянку было прекрасно гора открыта, на обратном пути заплутали. Честно сказать очень трудно идти но было интересно что будет дальше и есть хотелось
- Что человек может думать на таких скалах и высотах, я думаю только о высоких помыслах. Весь мир куда-то исчезает, пропадает всякая цивилизация. Только брат иногда всё портит.
- Ну скалы меня не очень впечатляют, пока я здесь, но когда я приеду домой, в этот несовершенный мир, я буду вспоминать о них с восхищением.
- Прошу прощение за ошибки в тексте, главное не текст, а смысл.
- Вобшето я эти горы прошёл бы за несколько дней. И ещё мне кажется, что еды у нас не хватит".

За последнюю фразу новобранец был жестоко наказан господином Ротмистром -  мойкой котлов вне очереди.

Чем же мы занимались, сидя под дождём?
А, золотой корень обрабатывали.
Когда мы шли к Провалу, то наткнулись на плантацию дикорастущей родиолы розовой, ну и слегка попаслись. Нет, не подумайте. Всё было чинно и благородно. Через два года, проходя по этим же местам, я вновь наткнулся на эту плантацию, и она была раза в два больше.
Обработка заключалась в очистке и хотя бы минимальной сушке. Поэтому в шатре стоял стойкий золотокорневый аромат, смешанный с табачным дымом, запахом от мокрых свитеров и портянок. Обстановка талантливо описана Нейрохирургом, поэтому цитирую:

"День великого спанья, сидения,  обдирания от шелухи золотого корня, интеллектуальных игр. Подъём продолжался с 12 до 13 часов.
Потом начался дождь, который льёт почти целый день.
Немного поснимал, походил вокруг лагеря.
В дождь заварганили обед. Сейчас сидим в шатре. Влажные, но довольные.
Кто-то из братьев бегает по шатру в трусах и сообщает о том, что его шатает. Наверно, от переедания, а может и от пересыпа. А возможно, что и от голода (уже пять часов как  не ели)".

Я же, вспомнив, что восемь лет назад  Леший устроил здесь захоронку, решил её отыскать.
Шарился по куруму часа два, отсырел, всё проклял, помянул нечистую силу. И нечистая сила явилась в виде одного из новобранцев, который эту захоронку отыскал вмиг. От заначенных богатств там остался только половник, который новобранец торжественно вручил господину Ротмистру.  Расчувствовавшись, господин Ротмистр сменил гнев на милость, и от повинности ежедневного мытья котлов оболтус был освобождён.
   
- Тёмный, расшуруй примус, давай хоть чаю попьём, -  хмуро проворчал Серый, закончив штопать спальник. – Да и поесть бы не мешало. И котлы помыть.
Ничего не меняется. Что восемь, что шестнадцать лет назад, что сейчас.

"Чтоб мы делали без Тёмы
И без примуса его?
Пребывали б вечно в дрёме
И питались бы травой"

возопил разом оживший Бард и полез за кружкой.
Выпили чаю, разогрелись, оживились.
- Расскажи что-нибудь, - стал неделикатно приставать ко мне Бард.
- Отвяжись, дурная жизнь. Вот выкурю трубочку, может, что и вспомню.
Вспомнил.
На свою голову.

                КРЫМЧАНИН НА СЕРЕБРЯНКЕ.

Парней  для походов я подбирал в клубе самодеятельной песни.
Увлечение песней было пока ещё повальным, на гитаре не бренчал только ленивый, а в подростковой среде не владеть гитарой считалось дюже неприличным.
И вот к нам такой пацан и заявился.
Родители его были родом из Свердловска, в силу разных причин перебравшиеся в Крым.
Когда мальчишка вырос, его отправили на квартиру к дедушке.
Парень  заканчивал школу, готовился к поступлению в вуз.
Неприкаянный, ершистый, болезненно воспринимающий критику своих песен, которые он начал писать ещё в Крыму.
Наверно, там его слегка перехвалили, а вот на Урале…
Критики в клубе были суровые, но доброжелательные.
Своё самолюбие юный бард старался укрощать, к замечаниям прислушивался.
Но окончательно стать своим не получалось.
А хотелось.
У меня как раз образовалось несколько свободных дней, которые решил потратить на Серебрянку.
Напарников, как назло, не оказалось.
Вспомнил про крымского парня.
Рискнуть, что ли?
- Ну что, в горы со мной пойдёшь?
Крымчанин (вот и прозвище появилось) явно не ожидал такого предложения, поэтому, посмотрев на меня исподлобья, молвил:
- Пойду.
- Снаряга-то хоть у тебя есть?
- У меня всё есть.
- Тогда учти, отчество и обращение на "вы" мне надоело на работе, и своеволие я допускаю в разумных пределах.
- Которые сам и устанавливаешь. Уже знаю.
Гм, да он язвить умеет, оказывается.
Собрались на вокзале, залезли в вагон.
- Ты что такой смурной?
- Знаешь, я растопку не взял.
- Что?
Парень засмурнел ещё больше.
- Не переживай, там, куда мы едем этой растопки, как…
- Утешаешь?
- Увидишь.
Чем ближе мы приближались к началу маршрута, тем большее изумление проступало на лице парня.
Он впервые увидал лес.
Не тот чахлый, крымский, а настоящий, уральский.
- Пить хочу.
- Доставай кружку, вода рядом течёт.
- А можно?
- Можно, можно. Здесь всё можно.
Встали на ночёвку.
- Дрова-то хоть пилить умеешь?
- У меня родители лесники.
Да он ещё и обижается!
Утром я застал парня за странным делом – он пытался приспособить связку дров на рюкзак.
- Зачем это тебе?
- Не здесь же оставлять.
- Вот именно - оставлять. Давай вот сюда, под ёлку положим и корой накроем.
- Зачем?
- После нас другие придут, такие же уставшие. А им уже и дрова рубить не надо – приготовлено. Нам спасибо скажут.
- У нас в Крыму не так. Когда в наш лес выезжаем, то и дрова с собой берём, и воду. А что-либо кому-либо оставлять даже и в голову не приходит.
- Так вот почему ты о растопке расстраивался.
- Да.
Подошли к реке.
Дня за три до нашего прихода в горах прошли дожди, поэтому Серебрянка не была привычным тихим ручейком, с ласковым журчанием скользящим по камням, а предстала перед нами во всей красе: мощный, вспененный горный поток, в гуле воды слышался стук камней о дно.
Крымчанин оторопело застыл.
- Нам туда, на тот берег?
- Желательно.
- А как перебираться будем?
- Пока никак. Сейчас полянку найдём, лагерь разобьём, грибов-ягод пособираем, а там, глядишь, и большая вода уйдёт.
- А ягоды какие есть можно?
- Вот смотри – это голубика, это брусника. Их можешь есть сколько угодно, а вот эту, чёрную, едят только один раз в жизни. Первый и последний. Понял?
- Да.
На ближайшие два часа парень совершенно выпал из реальности. Сначала он робко, пытаясь соблюсти хоть какое-то приличие, брал по одной-две ягодке, а потом, не выдержав искушения, рухнул на брюхо и стал хватать ягоды и руками и ртом.
Когда первый пыл прошёл, на его физиономию нельзя было смотреть без смеха.
Вся чушка была измазана лилово-красным ягодным соком, глаза блестели от восторга, свободы, радости жизни и счастья.
Увидев меня, паренёк засмущался, в глазах стала появляться неуверенность.
- Ты чего застыл?
- Ругаться не будешь?
- За что?
- Вы вон тут лагерь разбили, а я дурью маялся.
- Повторяю для особо одарённых – обращение на "вы" не приветствуется, а ругать не за что. Ты так рьяно и самозабвенно пахал участок, что мне самому захотелось. Так что не журись, хлопец.
Вечером парня потянуло на откровенность. Он рассказывал о своей жизни, мечтах, даже пытался робко поблагодарить за доверие.
Всё-таки с собой в горы взял, это заслужить и оправдать надо.
Заслужил, оправдал.
Когда на курумы вышли.
Обычно мы по курумам ходили хоть и быстро, но достаточно осторожно.
Камень он и есть камень.
Но что делал Крымчанин?
Он буквально танцевал на этих камнях, когда он успевал почувствовать, куда ступать, от какого камня отталкиваться и на какой запрыгнуть – это было выше моего понимания.
- У вас в Крыму все так по камням скачут?
- Обращение на "вы" не приветствуется, - парень ехидно-радостно ухмыльнулся. - А меня в своё время родители учили, как по камням ходить. Здесь, кстати, камни лучше: надёжней и крупнее. Я ещё и не так могу.
Я не удержался и отвесил ему подзатыльник.
- За что? – попытался обидеться плясун на камнях.
- А если живой камень окажется, и ты копыто подвернёшь? Тебя здесь камушками привалить, или на своём горбу тащить? Не обижайся, парень. Это всё-таки горы, и горы северные, весьма суровые. Они и наказать могут.
- Сказки всё это, - последовал легкомысленный ответ.
То, что не сказки, мы ощутили на своей шкуре весьма скоро.
Нет, духи Севера к наглому пацану отнеслись очень милостиво – шквал со снегом и дождём накрыл нас уже в лесу, когда горный этап был закончен, и мы возвращались домой.
Накрыло нас качественно – в считанные минуты было вымочено всё, что должно было вымокнуть. Ноги противно чавкали в сапогах, по хребту текли потоки ледяной воды, а рюкзаки вмиг потяжелели раза в полтора.
- Как греться-то будем, где костёр запалим? Это что – духи на меня рассердились? – приставал ко мне мокрый и слегка запаниковавший крымский житель.
Рявкать на парня было бессмысленно и даже вредно, а вот где сушиться – это был вопрос.
Но, видимо высшие силы решили, что наглеца проучили качественно и дали нам знак к спасению.
На одном из деревьев я увидел круг от лыжной палки и стрелку, указующую вниз к реке.
Не рассуждая, я кинулся в заданном направлении.
- Зачем, там сыро и мокро.
- Ага, зато здесь сухо. Рысью за мной! И не рассуждай.
Предчувствия не обманули.
Через полчаса вышли к избе.
- Ты знал про неё?
- Честно говорю – нет.
- А как?
- Доверяю интуиции и высшим силам.
Изба оказалась большой, сухой и добротной.
Главное – был запас дров.
- Изба, изба. Дай переночевать мокрым и холодным путникам. Сделай так, чтобы и дрова разгорелись, и вода вскипела. За это мы, уходя, приведём тебя в порядок, нарубим дров, принесём воды и оставим еду для тех, кто придёт после нас, - чётко проговорил я одно из  заклинаний, которое мы сочинили с Лешим и Студентом в наш первый и, увы, последний приход на Серебрянку.
Мальчишка посмотрел на меня странным взглядом, и устало упал на лавку.
- Вставай, помогай печку затапливать.
Заклинание сработало, в избе скоро стало жарко.
- Рассупонивайся, вешай одёжу на верёвки.
Скоро вся изба была увешана рубахами, штанами, исподним.
Отдельно, напоминая дельтаплан, висела палатка.
Невдалеке от печки, на специально изготовленных колышках, сушились сапоги.
Дух в избе был специфический, даже приятный.
Жизнью пахло.
- А если бы ты избу не нашёл, что бы тогда делали?
- Но ведь нашёл.
- Нет, а если бы?
- Ну, придумали бы что-нибудь.
- А вот те слова, которые ты говорил, войдя в избу – это что?
Кажется, парень созрел для воспитания:
- Видишь ли, в чём дело… Я не знаю, как в Крыму, но у нас люди, хоть раз попавшие в горы начинают понимать, что некие высшие силы всё-таки имеют место быть – это духи избы, костра, гор, рек. И каждый раз, вступая в их владения, мы просим на это разрешение и стараемся не обижать их легкомысленными поступками и словами. Вполне возможно, что ты своим выступлением на куруме чем-то их обидел, вот они и решили тебя слегка проучить.
- Да ну, - попытался усомниться неверующий, но тут же болезненно ойкнул – висевшая над его головой кружка внезапно сорвалась с гвоздя и весьма ощутимо приложила парня по темечку.
- Вот видишь.
- А тебе-то за что перепало?
- А с чего ты взял, что перепало? Избу мне указали, шквал начался уже в относительно безопасном месте. Так что нет, со мной просто в очередной раз поиграли.
- Интересно, - задумчиво протянул парень. –  Значит, это действительно серьёзно?
- Да, друг любезный, да.
- И что нас завтра ждёт?
- Если понял и поверил в то, о чём я сейчас говорил, то вещи к утру высохнут, тропа будет лёгкой, солнце будет светить, и вахтовка нас подберёт через полчаса, как выйдем на дорогу.
Чувствовалось, что парня так и тянет скептически скривиться, но ранее полученные уроки его от этого поступка удержали.
Утром Крымчанин нарубил чуть ли не кубометр дров, я же, отчётливо проговорив заклятие прощания и пообещав вернуться ещё раз, выложил на стол мешок сухарей, пачку чая, сахара и полбутылька спирта.
На дорогу вышли часа через полтора, а вскоре "Жигули" везли нас к Карпинску.
Крымчанин маялся.
- Ты что?
- А вдруг денег не хватит?
- Хватит, хватит.
Мужик высадил нас перед полуразрушенным храмом и умчался по своим делам.
- Сколько взял? – поинтересовался Крымчанин.
- Нисколько. За спасибо.
- Да, это не Крым, - с непередаваемой интонацией протянул парень.

                ПАРНИ И БАРД (окончание)

- Да, - задумчиво сказал Бард, - ну и история.
- Что, всё именно так и было? – ехидно осведомился Серый.
- Ты знаешь – да. И шквал после горного этапа, и какое-то предчувствие избы. Я ведь совершенно точно не знал, есть ли она там. Хотя, на эту стрелку и кружок я обращал внимание всякий раз. Всё хотел посмотреть, куда она ведёт.
- Может, завернём на обратном пути? – загорелся Тёмный.
- А нет там уже ничего, - с горечью ответил я. – Я вернулся к избе через год и наткнулся на пепелище. Спалили избушку.
- Вот сволочи, - сказал Бард
- Кто?
-  Как кто? Туристы, конечно.
- Знаешь, совсем не обязательно. Иной раз сами хозяева палят.
- Зачем?
- Другую построят, а эту так – по ненадобности. В своё время спасатели даже просили избы не палить, но не помогло – всё равно палят.

За разговорами не заметили, как подошла ночь.
Парни, устав от безделья, завалились спать.
А нас с Бардом потянуло на откровенность.
Собственно говоря, вопрос был один – какого рожна вожкаемся с парнями.
Других дел, что ли, нет?
Под остатки голубики и настойки приходим к выводу, что во всём виновато отсутствие сыновей и, как следствие, не полностью  реализованные отцовские чувства.
Мужику всё-таки сыновья жизненно необходимы. Хотя бы для того, чтобы передать какие-нибудь там умения. Да и вообще с ними веселее…
- Ага, а уж им-то с вами как весело, старики-разбойники - пробурчал сквозь спальник то ли Серый, то ли Тёмный. А может и дуэтом.
На всякий случай сапог накрыл обоих.
- Вот вырастет у меня дочь, подарит мне внука, и буду я его воспитывать, - размечтался Бард.
Не учёл мужик, что в местах, подобных Провалу, нужно чётко соблюдать технические условия загадывания желаний.
А может, и учёл.
Опять же известная фраза насчёт того, что хотеть не вредно – вредно дохотеться.
Вот и дохотелся.
Короче говоря, появился у Барда внук, и стали они заниматься взаимовоспитанием.

Осталось вспомнить немного.
Обратная дорога полностью оправдала известный постулат о том, что у них было время, и они решили сократить.
Просто в одном месте я сознательно пропустил своротку, решив пройти по дороге, которую я наметил ещё лет шесть назад.
Ну и заодно посмотреть, как себя поведут парни в нештатной ситуации.
Скажете, подставил группу под удар?
Ничего подобного.
Северные духи всегда благосклонно относились к моим авантюрам и помогали в их осуществлении.
Тем более, что авантюра была хорошо продумана.
Парни, не ведая о моей подставе, слегка попаниковали, но планку не уронили.


                * * *

Весь поход прошёл под звук гитары,
Песни слышал – ни чета иным.
Есть давали – ел из крупной тары,
Не хочу в походе быть худым.
Приморили горы, приморили
А ведь только третий день пути,
Камни пятки все мои отбили,
Как до "Жигулёвского" дойти?

А когда спустились мы к Провалу,
Нас туман к куруму придавил.
Пел один, второй терзал гитару,
Я еду на примусе варил.
Приморили горы, приморили
А идёт лишь пятый день пути.
Камни все бока мне отдавили,
До пельменей бы скорей дойти.

А потом мы шли по бурелому,
Зверь-начальник направленье дал.
Комары кровь пили по дурному,
Я врагу такого б не желал.
Приморили гады, приморили,
Восемь дней дороги позади.
Ноги сбиты, тело как сварили 
Чувствую, до водки не дойти!

Вот удача – вышли на дорогу
И в Карпинск машина нас везёт.
Друг мой шепчет: – "Подожди немного,
И едой набьёшь ты свой живот"
Ни фига меня не заморили,
К магазину я лечу стрелой.
За спиною вырастают крылья,
Это значит, братцы, я живой!      
      

                ЧЕРТОВЩИНА

Была середина марта.
Весна боролась с зимой и, как всегда, побеждала.
Снег таял, солнце светило, ручьи текли, птицы пели, коты орали, кровь бурлила.
Молодой студенческий организм жаждал подвигов.
Но развернуться на что-то грандиозное мешало отсутствие денег и масса долгов по пропущенным предметам, ибо не понимал суровый деканат мятущуюся студенческую душу.
Единственное, что можно было себе позволить – так это выбраться в хорошей компании  на Серебрянку, дабы навестить тамошнюю избу.
Конечно, сие действие тоже сопровождалось пропуском занятий, но плюс пропущенных три учебных дня к имеющемуся числу, особой роли уже не играло.
А вызов к ректору воспринимался как продолжение подвига.
Наш ректор – слуга царю, отец солдатам, бывший военный хирург, с благородными сединами, красным лицом, носящий прозвище "Эритроцит", туризму не препятствовал, студентов понимал, и очень не любил расставаться с представителями этого крапивного семени.
- А если бы сдох ты там? Кто бы твой труп нашёл? А мне потом из-за тебя партбилета лишаться? Пошёл прочь с глаз моих на занятия, а с кафедральным заведующим я сам поговорю. Что стоишь? Пшёл отсюда!
Наш человек был.
- Что за изба, спросите вы?
О, это была очень интересная история.
Спускались мы с хребта. Вечерело. Ветер дул, дождь шёл, желание чего-нибудь поесть и выпить превалировало.
Обнаружили какую-то старую, много лет нехоженую тропу, пошли по ней.
И наткнулись на полусгнивший остов избы с проваленной крышей, выломанными половицами, выбитыми стёклами и горой старого, многолетнего мусора.
Сразу было видно – изба запрошена и забыта.
Обрадовавшись такому подарку, мы избу восстановили, и частенько её навещали.
Радовало то, что располагалась она в старом, почти непроходимом ельнике, рядом с ней был выход на курум, по которому можно было подняться до вершины, а уж дров было – просто умотаться.
Чтобы окончательно скрыть её от нежелательных гостей, мы понасажали всяких кустов и ёлок, а добирались  окольными путями, чтобы битой тропки не было.
А меня посетил полный… афронт.
Никто не мог мне составить компанию.
Одного не отпустила жена (иди с кем другим – не возражала бы, а с этим…)
Другой зарабатывал себе на пропитание дежурством по "скорой помощи".
Третьего затормозил зачёт по материализму (то ли историческому, то ли диалектическому – не суть).
И пришлось мне идти одному.
Для понимания всего последующего просто необходимо отметить, что ничего спиртного и психотропного у меня с собой не было.
Я подошёл к избе, когда перевалило за полдень.
Войдя, я поздоровался, пообещал вести себя хорошо, курить только в сенях, и, уходя, оставить всё в полном порядке.
Был у нас такой ритуал.
А вокруг…
Весна, ребята, весна!!!
Сквозь скорлупу тяжёлого, в рыжих подпалинах, усыпанного лиственничными иголками, снега проклёвывается серебряный, в пятнах лишайника, камень. Многочисленные ручейки, бегущие к реке, ублажают слух звенящими радостными звуками.
Воздух, насыщенный запахами  талого снега, кедровой коры и ещё чего-то неописуемо пьянящего так чист и прозрачен, что все вершины казались рядом.
И вся эта картина вырисована ярко-чистыми, ещё не поблёкшими от смога, красками - синее небо, белые облака, зелёные лапы кедров и елей, серебряные камни, прозрачная, и тоже серебряная, вода
Глядючи на это весеннее буйство, так и тянуло совершить что-нибудь бесшабашно-непотребное -  вываляться в снегу, вскарабкаться на скалы, нарисовать какую-нибудь сверхпижонскую лыжню, и скатиться с шихана, исторгая при этом  радостные звуки, лыбясь во всю морду.
Что незамедлительно и было проделано.
Вечерком я вышел на крылечко, полюбовался огромной луной, висящей над хребтом, звёздами (а ведь действительно колючие, кто бы мог подумать?), висящими чуть ли не над самой головой.
Хотелось подвигов.
Но подумал, и решил завалиться спать.
Хозяйственно подобрал валяющееся ведро, поставил в сенях, и рухнул на нары, испустив какой-то протяжный полустон – вопль:
- Хорошо-то как!
Ночью меня разбудили шум в сенках и стук в дверь.
- Входите, не заперто, - крикнул я.
И осёкся.
Кто ночью будет шляться по лесу?
Зэков, слава ВОХРе, здесь нет.
Турист, конечно, может подняться по моей лыжне.
Но это надо быть крутым экстремалом.
Нет, я знавал группу, которая ходила в походы только в ночное время. Днём отлёживалась, часов в шесть – семь вечера выходила на маршрут, и шла до пяти утра.
Зачем это было нужно – непонятно. Сами участники толковали что-то о связи с луной и звёздами, но делали это так неубедительно, что им никто не верил.
Не верил и я, пока не сходил вместе с ними. Действительно – днём никто никуда не шёл, а вечером, напялив на себя какие-то тюбетейки из фольги, встали на маршрут.
На меня такую же напялили.
- А для ча?
- Будешь вбирать в себя энергию лунного света. Какие-нибудь песни про луну знаешь?
Я усердно покопался в памяти.
- Да, знаю. Целых три.
-  Когда будешь идти, постоянно их повторяй. Не бойся сбиться. Главное – пой.
Особой энергии я тогда не хапнул, но и ноги не поломал. Ихний Гуру так хорошо вёл группу, что казалось, мы идём не по пересечённой местности, а по натоптанной тропинке.
Но я знал, что группа ходит только летом.
Зимой луна не та.
Да и холодно, однако.
Пока я размышлял, попытки ворваться в избу становились всё более настырными.
Кто-то ходил вокруг избы, стучался в стены, кидал снег в печную трубу.
В избушке сразу стало дымно.
Я рванулся к двери.
- Стой, не открывай, - прозвучал в голове чей-то сердитый голос. – Когда же это закончится-то, а?
Сказать, что мне было страшно?
Ну так, самую малость.
- Открой, впусти нас, мы замёрзли, - стонали за дверью.
- Не открывай!
Мне стало весьма неуютно.
Натянув посильней шапку,  я решил всё-таки дверь не открывать.
Голоса лезли в голову, настоятельно просили впустить  в избу.
Откуда-то вдруг вспомнился курс военно-политической подготовки, который я не мог сдать уже три раза.
Закрыв глаза, я стал вспоминать, что на какой странице какого учебника написано.
ВПП победила, голоса становились всё тише, воздух в избе прочистился, я заснул.
А утром меня встретило синее солнечное небо, лёгкий морозец, тени кедров на снегу, и моя одиночная лыжня, ведущая к избе.
И больше никаких следов.
Но ведро, которое я принёс в  сенки, валялось там, откуда я его взял, и было так перекорёжено, и покрыто какими-то странными пятнами, что я, прибравшись в избе, и поблагодарив за приют (ничего себе приют, а?), рванул вниз. Добравшись до Серова, и мудро рассудив, что если прогуляны три дня, то можно зацепить и четвёртый, кинулся к своему другу – сотруднику местной газеты, ведущему рубрику "Краеведение".
Будущий Прогрессивный Журналист (БПЖ) жил на окраине в двухкомнатной квартире. Вся обстановка состояла из стеллажей, набитых книгами, пластинками и магнитоплёнками, двух диванов, импортного радиокомбайна и огромного телевизора.
Один чайник, две кастрюли, кофеварка.
И огромное количество разнокалиберных чашек, тарелок, ложек, вилок, рюмок, бокалов. Было ещё два ножа – финка и штык-нож, которыми хозяин виртуозно резал хлеб, мясо и открывал консервы.
И всё.
Скамейки и стулья отсутствовали. Гости сидели либо на полу, устеленном всякими шкурами и коврами (БПЖ был неплохим охотником), либо на широченных диванах, подсунув под спину (или ещё подо что-нибудь) разнокалиберные подушки.
- Ответствуй мне, мил человек, - в жизни БПЖ изъяснялся всегда очень вычурно, объясняя, что это не раз спасало от мер физического воздействия, -  и за каким, извините, рожном вас понесло на эту поляну, да ещё в марте и, к тому же, в полнолуние?
Помедлил, вальяжно-изысканным, отработанным движением опрокинул в усато-бородатую пасть рюмку настойки, и продолжил:
 – Там сейчас вся местная нежить вместе с душами погибших туристов слёт устраивает, и для развлечения любят с туристами пошутить.
- Ничего себе пошутить! Я чуть…
- Не надо физиологических подробностей. Короче – вы, о нелепейший из смертных,  случайно попали на шабаш, там с вами хотели поразвлечься, но вы не дались. А, между прочим, жаль.
В голосе БПЖ прозвучало искреннее сожаление.
- А что они сами-то в избу не зашли?
- Во-первых, дух избы не любит мелкой нежити. Она для него – как для нас подвыпивший подросток. Во-вторых, никто из нежити не может сам отрыть дверь. Им этого не дано. И, в-третьих: и как это у вас ума хватило ритуал встречи провести? Ведь вас, дурень вы вселенский, дух избы спас. А так открыли бы дверь – и всё. Федькой звали.
- А если бы не послушался и дверь открыл?
- Защекотали бы до икоты и вещи разбросали, – в ажитации БПЖ вспомнил нормальный язык. -  Ты думаешь – кто ведром кидался? – Они. Что бы с тобой было? Панночку Гоголя помнишь? Ну, вот что-то вроде этого. Только Хома Брут об этом событии своей жизни помнил, а ты бы забыл. Искусством наложения ретроградной амнезии они владеют в совершенстве.
- А вы  откуда это знаете, о, мудрейший из непревзойдённых? – не удержался я.
- Видишь? – королевским жестом БПЖ указал на стеллаж. – Вот эти две полки забиты рассказами участников и очевидцев. Ещё мой дед начал собирать. Интересные вещи попадаются. Как-нибудь расскажу. И вообще – что ты ко мне с этой избой прицепился? Есть более интересные темы для беседы.
- Подожди, ещё один вопрос. Что это такое -  нежить, при чём тут души туристов, и почему именно в полнолуние, в марте проходит этот, как ты выразился, слёт?
- Три вопроса. Ладно, слушай.  Начну с того, что нежить, это существо без плоти и души, не живущее с человеком, но имеющее человеческий облик, который она может изменять по собственному желанию. Типичный пример – леший: голос сиплый, скорость перемещения огромная, облик менять умеет. Отношение к людям скорее доброжелательное, но с настолько специфичным чувством юмора, что иной раз воспринимается как проявление зла. Любопытен, обучаем, но с трудом адаптируется к изменениям среды обитания, что иногда приводит к конфликтам с человеком.
А то, что в полнолуние  нежити позволяется разгуляться, ты и без меня знаешь. Почему март? – Так весна ведь. Нежить всю зиму пробыла в анабиозе, энергию поднакопила, и ищет, куда её девать и на ком выместить. Энергетические выплески так сильны, что их даже смертные ощущают. Сам ведь, наверно, почувствовал.
- А души туристов?
- Особая статья. Под рубрику нежити не попадают, потому как души, не способные принимать человеческий облик. И нечистью их назвать нельзя, потому что погибли от естественных причин. В отличие от нежити, зимой не спят. Кружатся вокруг Провала и маются. А по весне им тоже чудить хочется, опять же поводок удлиняется.
- Какой ещё поводок?
- Им весь год запрещено уходить за пределы плато. А в мартовские полнолуния можно.
- Хорошо, если это так, то почему раньше-то об этом никто не рассказывал?
- На уровне легенд – сколько хочешь. Кстати, расскажи-ка, что ты делал, придя на поляну?
Я рассказал.
- Так, вопил, кувыркался в снегу, пытался сломать ноги. И всё это на диком выплеске эмоций. Вот тут-то ты с ними и слился. Поэтому и стали приставать. А дальше – дух избы вмешался.
- Так там ещё и иерархия есть?
- И ещё какая! Я же говорю - всю эту мелкую нежить смело можно уподобить безбашенным тинэйджерам. А вот духи избы, гор – это рангом повыше.
БПЖ прервался, чтобы наполнить рюмки, покрошить какого-то очень аппетитного мяса.
- Ешь, пей. И давай без этих идиотских тостов – время только отнимают. Мясо попробуй – я его по рецепту девятнадцатого века готовил. Настоечку отведай: на морошке, бруснике и княженике. Неделю  на коленях ползал, собирал. Вкусна ягодка, вкусна. Недаром её к царскому двору подавали.
Выпили, закусили, покурили.
- Духи Конжака, Серебрянки, - задумчиво произнёс БПЖ. – Они добрые, только пошутить любят, или пожурить слегка. А вот выше, за Ивдель…. 
- А там что?
БПЖ угнездился поудобней, зубами, никогда не знавшими стоматологов, разгрыз чью-то большеберцовую кость (а может,  какую-нибудь другую), почавкал, выпил, и начал:
- Представь себе посёлок на берегу реки.
- Где? – уточнил я.
- Километров двести отсюда к северу будет. Живут в этом посёлке работяги. Что-то добывают, разведывают. Нормальные крепкие парни со здоровой психикой, без всяких блаватских глупостей. Посёлок шикарный – крепкие избы, кухня, столовая, что-то типа клуба. Живи – не хочу. И что? Когда приехали – всё было хорошо. А через полгода – друг на друга кидаются, драки, поножовщина. И три самоубийства.  Дознаватели приехали. Мужики им и говорят, что сначала всё было хорошо. А вот потом… Пока работают – душа в душу. Как только в посёлок придут – начинают друг на друга бешеными собаками смотреть. И голоса в голове. Что-то непонятное говорят, на убийство толкают. Страшно становится. Даже водка не помогает. Короче, взмолились мужики - убирайте нас отсюда, а то всех порешим и сами порешимся.
- И что начальство?
-  Умным оказалось, убрало. Мужики на новом месте сразу успокоились, работать стали без суицидальных мыслей и прочих удовольствий.   
-  А посёлок?
- Стоит. Охотники, рыболовы, конечно, приезжают, но ненадолго. День там, ну, может, неделя. Не больше. Потом сваливают – невмоготу, говорят.
- Может, конкурентов отпугивают?
- Не скажи. Там прошлым летом туристская группа нарисовалась. Правильные ребята, спирт пьют, но умеренно, с нормальной закусью. Три дня прожили – парни друг на друга крыситься стали. Причём по серьёзному. До мордобития не дошло только потому, что начальник ихний вовремя понял, что из посёлка уходить надо. Как только какую-то границу перешли, агрессия и кончилась.
- Страсти какие-то рассказываешь.
- Погоди, это ещё начало. В тех же местах, зимой, на группу туристов наткнулись.  Представляешь – зима, погасший костёр, а вокруг него трупы сидят. Без одежды, совсем без никакой. А на лицах – покой и умиротворение.
- И что это, как ты думаешь?
- Шекспира читай.
- Знаю, знаю. Что-то там насчёт непоняток у мудрецов и Горация.
- Манси это всё происками местных духов объясняют. А если серьёзно… Пытались мы тут с друзьями – физиками и психиатрами покопаться в этом. Наиболее реально – какие-то излучения от гранитов, может, инфразвук там гуляет. Но этим можно объяснить только сдвиг психики, а вот почему люди пропадают – это вопрос.
- Как, и люди?
- Начал я тут с тобой, на ночь глядя, всякие страсти вспоминать, - досадливо изрёк БПЖ, не забывая наливать и подкладывать. – Ладно, ещё одна история – и спать пойдём. Ты утром в столицу Урала поедешь, а с меня стружку снимать будут. Очень методично, даже с наслаждением. Для снимающего. Короче – слушай.
А хотя…
Давай я тебе лучше запись поставлю. Что называется, из первых уст и услышишь.
С этими словами БПЖ встал, слегка покачнулся, добрёл до стеллажа, вытащил бобину.
- Слушай.
Тихий, спокойный женский голос, делая паузы между словами начал:

- "Место действия - Приполярный Урал, район Ахтыла. Это северный приток Лозьвы.  Время - август. Всё такое буйное ещё, прекрасная погода стоит. Напоследок радует.
Вот там у нас база и была, на которой, как правило, никого не было – все ведь в маршрутах. С маршрута вернёшься, день-другой на базе побудешь – и снова в тайгу. Вертолётная площадка была оборудована.
В этот день как раз я на базе была.
Произошло это не с нашим отрядом, а с ивдельской партией – они профили магнитки ставили. Для будущих карт.
Бригада – два человека. Геофизик и, как правило, старшеклассник. Их рабочими брали – принести, унести. Помочь, одним словом.
Вот такой мальчишечка – девятиклассник к нам и прибежал.
Испуганный весь, трясётся.
Рассказывает, что  шли они профиль. Всё было хорошо, спокойно. Лагерь у них недалеко от начала профиля был. Естественно палаточка, костерок. Борщик с утра сварили. Консервированный, конечно. Там на мерзлоте – ямка у них была, вроде холодильника, так туда котелок и поставили.
Ну вот, когда остался один последний отрезок, геофизик отправил мальчонку борщ разогреть. Ему пройти-то осталось совсем немного.
И на последнем репере всё списать.
Работы на полчаса, не больше.
Мальчонка прибежал, борщ разогрел. И стал ждать. Ждал до ночи. Никто не пришёл. Утром ещё подождал, бежать по профилю испугался. Вспомнил, что где-то тут наш отряд стоит, и побежал к нам. Пришёл вот".

Я слушал рассказ, представляя, как пацан спешит со всех ног в лагерь, чтобы к приходу дяди-геофизика и борщ был разогрет, и чай заварен.
Чтобы поесть, а потом слушать рассказы геофизика, втихаря покуривать сигаретку и мечтать вырасти таким же умным и сильным мужиком, и стать тоже геофизиком.
Но уже стемнело, наступала ночь, а дяди Володи (так звали геофизика) всё не было. Мальчонка, уже не таясь, выкурил пару сигарет, попил чаю. Хотелось есть, но борщ не лез в горло.
Вокруг шумел лес, становилось страшно.
Сгорбившись, приткнувшись у края костра, парень хотел только одного – чтобы быстрее рассвело.
Он начинал понимать, что с Володей случилась беда, что его нужно искать.
Но оторваться от костра пацан не мог.
Боялся.
А голос продолжал рассказывать:

- "Ну, конечно пошли, как водится. Тайга здесь совершенно спокойная, болот нет, горы ещё не начинаются. Так что тропы, по которым манси оленей гоняют – есть. Но их, конечно, очень мало.
Дошли до лагеря.
Лагерь как лагерь. Борщик в ямку поставили. Пошли на профиль, прошли до конца.
У последней точки лежит журнал, карандаш, всё как надо. Всё записано, то есть маршрут он нормально закончил. Компас тут же лежит. Всё в порядке. Ну, стали по радиусам искать рядом. Совсем недалеко, на юго-запад, совсем рядышком с этим профилем - поляна. Большая, метров двести, наверное.
И слева, чуть выдающийся от стены леса на поляну – кедр. Большой, очень древний, видимо. Мощный.
Поляна вся в густой траве  - август. Буйное всё. А вот следов, ведущих на эту поляну, мы не нашли. Ну, когда один человек прошёл, найти их сложно.  Тут надо следопытом быть. Манси-то всегда бы нашли. Вообще - надо было не военных потом привлекать к этим поискам, а именно мансей. Они, может быть, и разобрались, но никто этого не сделал. Я бы так и сделала, но это потом решали не мы. И потом я с мансями не встречалась, чтобы порасспросить. Не было такого в этот сезон
Под кедром всё тихо.… На кедре видны раны, то есть человек залезал на кедр, это совершенно ясно. Но, если бы он с него упал, то это место было бы видно, если что-нибудь и сломал, уйти далеко всё равно бы не смог.
И нашли его ножик. У него нож складной, с костяной рукояткой, с щелью, чтобы складывался. Ну, как у большинства. Вот и всё, больше не нашли ничего.
И потом, сколько мне известно – нигде не проявился этот человек.
Нету его – и всё".

Запись закончилась.
 - Ну, как? – спросил БПЖ.
- По существу – ещё одна загадка, на которую ответа точно нет, - ответил я. – А вот  голос интересный, завораживающий. Богат на интонации, даже паузы не раздражают. Ты её знал?
- Не то слово, - мечтательно-влюблённым голосом протянул БПЖ, наливая очередную порцию настойки. – До сих пор забыть не могу: высокая, худощавая, и волосы огненно-рыжие. По тайге идёт -  за плечом винтовка, один нож, чуть ли не из ракетной пружины сделанный, на поясе болтается, а второй, плоский – в сапоге. Чувствует себя в полной безопасности, и не потому, что вооружена, а потому, что окружающие видят в ней что-то особое, ведмячее, считают за бывалую таёжницу.
Вот не поверишь -  совершенно спокойно спрашивала, откуда у человека, находящегося на поселении за плечом английский десантный автомат болтается, а поселенец, вместо того, чтобы прибить на месте, разговоры разговаривал, чайком угощал. Ты ещё что-нибудь хочешь?
- Да нет, наверно. Разве что в твоих закромах покопаться.
- Ещё чего! Размечтался. Самому пригодится.
Спустя год я приехал на туристический слёт, и, перемещаясь от одного костра к другому, увидел огромную толпу слушателей. Пробравшись в первые ряды, я увидел БПЖ, который хорошо поставленным голосом и с выражением, рассказывал что-то интересное и страшное.
И услышал историю о том, как турист зимой ушёл один на Серебрянку, и погиб при странных обстоятельствах. Его тело нашли в избе, стоящей в центре большой поляны. На лице туриста застыла блаженная улыбка, а в руке он держал обломок альпенштока девятнадцатого столетия.  И никаких следов – ни лыжных, ни пеших, ни животных.
Как он туда попал – никому не известно. Известно только, что на теле у несчастного были синяки очень странного вида, а ведро, найденное рядом с избой, было измазано кровью, не принадлежащей ни человеку, ни животному. 
Что-то мне в этой истории показалось знакомым, и я, представ перед БПЖ как лист перед травой, поинтересовался, откуда он это знает.         
БПЖ посмотрел на меня и радостно улыбнулся:
- А вот это, ребята, один из тех, кто принимал участие в поисках. Детали он лучше меня знает.
И улизнул.
А я понял, как рождаются северные легенды. 
Но что произошло в избушке – по сю пору не могу понять.

                ДВА – ПАРНИ – ДВА.

Вы никогда не ходили в горы с парнями,  которым на двоих сорок лет?
Нет?
Так знайте – это песня!
Причём лирическая, сатирическая, грустная и ироничная одновременно.

Первый куплет начинается у билетных касс, когда выясняется, что один забыл дома деньги, а второй  - паспорт.
Народу много, билетов мало, времени - полтора дня до отъезда.
Но, тем не менее, билеты  куплены,  раскладка сделана, и  сбор  назначен за час до отбытия.
 
Второй куплет начинается в день отъезда.
Один из парней приходит за два часа, мотивируя тем,  что идти до вокзала ему близко, а второй появляется за десять минут до отхода, так как до вокзала ему добираться далеко.
Рюкзаки весят чуть меньше, чем  сами походники, из карманов торчат бутылки пива, проводницы ворчат,  что мешки надо сдавать в багажный вагон.
Радует то,  что четвёртого пассажира нет, и, по всей видимости, не будет.
Один стонет, что он бедный и несчастный, а второй шкодливо-ехидным голосом ему поддакивает и намекает,  что дальше будет ещё хуже, и что, вообще-то, надо бы чайку испить.
Идти за кипятком достаётся бедному и несчастному, что он и выполняет под аккомпанемент собственных стонов, в которых я слышу весьма знакомую фразу  насчёт старого,  хилого и больного человека, но с оригинальной добавкой:  "О, горе мне, горе".
Эта фраза будет лейтмотивом всего похода.
За  окном плывут вокзальные постройки,  по поездному радио уроженец города Челябинска сладким голосом напоминает о том, как здорово, что все…,  проводница   предлагает постельное бельё,  от которого мы отказываемся.
Мальчишки  по рахметовски заваливаются спать на голых полках, бормоча под нос, что только всяким старым и больным нужны спальники, а они, молодые и здоровые, и так поспят.
То, что спальники лежат на самом дне рюкзака, а перекладывать рюк обломно, скромно умалчивается.
Ночью в вагоне становится холодно,  и под утро я наблюдаю, как парни, скрючившись в три погибели,  дрожат на пресловутых голых вагонных полках. 
Упрямство вещь серьёзная,  норов тоже.
Так что будем дрожать, но утепляться характер не позволит.
Ну, и лень тоже.
Кстати, обратную дорогу дрыхли в спальниках.

Третий куплет -  прибытие на узловую станцию.
Семь часов утра. Поезд стоит час. Парни,  толком не проснувшись, сначала робко,  а потом настырно, намекают,  что неплохо бы поесть и, опять же, пивка попить.
На вокзале масса киосков,  но бабушек, торговавших в годы моей молодости вкусными пирожками, уже нет.
Причём, действительно, пирожками торговали только старушки.
Или мне тогда так казалось?
Но всё равно, главное - подходишь вот к бабушке, замотанной в шаль, перед которой стоит ларь, закутанный в тулуп.
 - Почём?
- Вот эти, с капустой, - пятнадцать копеек, с мясом – двадцать.
Это когда же было-то, из каких годов я такие цены вспомнил?
А, неважно.
Главное - было.
Подаёшь рубль, купеческим голосом говоришь:
 – На все.
Бабушка разворачивает тулуп, залезает в ларь и подаёт…
Нет, не пирожки, а ПИРОГИ!!!
Горячие, большие и вкусные.
В киоске покупаешь местное пиво и идёшь в вагон.
Усаживаешься на место, разворачиваешь вощёную бумагу, о специальное приспособление, вмонтированное под столешницей, срываешь крышку с бутылки, и медленно, с толком, чувством, расстановкой начинаешь вкушать.
Аж чуть не слюной не захлебнулся, вспоминая.
Кстати, поесть-то мы поели, но как-то так, без души.
Червячок, которого надо было заморить, заморачивался без особого удовольствия.

Далее песня превращается в балладу с неограниченным количеством куплетов.
Нужный нам автобус ушёл две минуты назад. Следующий – через полтора часа. Убиваем время потреблением местного пива.
Вкусно, но не то.
С тоской вспоминаю, когда в каждом северном городе был свой пивной завод. И в каждом городе оно было разное. Невозможно было перепутать, к примеру, "Восторг" и "Вагран". А сейчас и заводы, похоже, закрылись, и рецепты утрачены.
Погоды стоят тёплые.  Начинает закрадываться уверенность, что задуманное всё-таки удастся совершить.
А задумано, как всегда, немало:  добраться до оголённого и пустынного хребта, рассечённого глубоким руслом реки,  поглазеть на тамошние водопады, и посмотреть, действительно ли одна из гор напоминает собой волну.
 Автобус довозит нас до отправной точки.
Далее -  пешее хождение.

По дороге  вспоминается предыдущая авантюра: на "Таврии", в мае, по раскисшей грунтовой дороге, полурастаявшему снегу, под дождём, мы хотели добраться до этих самых водопадов.
Северные духи нас вовремя остановили.
Но удовольствия получили море, в особенности человек, которому мы присвоили звание Каскадёр.
Кликуху эту он получил после того, как умудрился провести машину по вышеописанной дороге.
Сначала у машины отвалился глушитель, который мы исхитрились засунуть в салон, а потом, уже на обратной дороге,  чуть не отпало левое заднее колесо.
Потом  долго искали, где можно приварить этот глушак, обегали все автомастерские, и, всё-таки, нашли.
Но это было три месяца назад.

А сейчас мальчишек обуяла грибная лихорадка.
Пока они рыщут по обочине, я сижу, курю трубочку и старательно изображаю из себя отца - командира. 
Вроде бы получается.
Неожиданно  появляется "Нива".  Мужик соглашается нас подвести, и  километров  сорок дороги мы преодолеваем с комфортом.

Первая ночёвка  выглядит стандартно: распределение мест в палатке,  готовка еды, пение песен.
Грибная лихорадка продолжается, поэтому на ужин едим гречневую кашу с тушёнкой и красноголовиками.

На следующий день выходим в ясную тёплую погоду,  но ко второй половине дня небо затягивается,  и начинается мелкий занудливый дождь.
Где-то на середине подъёма  нас догоняет машина с оконными рамами и прочим деревом.
Базу отдыха строят.
Залезаем в кузов и под продолжающийся дождь  с  ветром  едем дальше.
Мужики уже под хмельком, но к бутылочкам прикладываются.

День заканчивается выходом на границу двух  областей Пермской и Свердловской и двух материков - Европы и Азии, и прибытием на место.
Из свердловчан и азиатов превращаемся в пермяков и европейцев.
Чтобы это событие запомнилось надолго, появляется лесовоз,  который довозит почти до места.
Добрались.
Легкий перекус, бурчание, стоны, рецидив грибной лихорадки, подъём в гору.

Мальчишки устали. В бой рвутся,  но уже не  так весело.
Возникают сомнения в правильности дороги, но разведка подтверждает - правильной дорогой идёте, товарищи. Поэтому навьючиваем скинутые ранее рюкзаки и двигаемся дальше.
Под рюкзаком пытаюсь вспомнить, как я сюда попал.

А дело было в девяносто четвёртом году.
Друг мой Рыжий, похвастался, что идёт в какое-то совершенно потрясающее место, где и горы, и река и обилие ягоды с грибами и орехами. В общем, короче, paй  для туриста. При этом он потряхивал картами и с каким-то подозрительным  интересом поглядывал в мою сторону. Пришлось сказать, что если он выбьет мне освобождение от работы, то, может быть, я ему компании составлю.
Всё было бы хорошо, но рядом стояла девушка, которую  я, утратив бдительность, обещал взять в какие-нибудь  горы.
Услыхала, изобразила на личике что-то умильно просящее:
- Ты ведь не забыл, да?
Скрипнул зубами, согласился.
Спустя неделю мне передали открепительное письмо, в котором указывалось, что в детский спортивно-туристический лагерь, расположенный в ста двадцати километрах от населённого пункта, необходим врач, и этим врачом могу быть только я.
Увидав команду, я поинтересовался:
– А где тут дети?
Ответ был прост, гениален, и произнесён с весьма обиженно-вопросительной интонацией:
 – А мы?
Самому молодому было двадцать два года.
Пока ехали - любовался горами и Рыжим. Стоит, стервец, мордой к ветру, рот до ушей, ветер штормовку раздувает, волосы ерошит. Ну, прямо хоть картину про комсомольца-покорителя пиши. Так и тянет, либо за вихор подёргать, либо просто руку на плечо положить.

За полторы недели мы вволю наскакались по водопадам, плато, даже попытались создать что-то стационарное для будущего лагеря, который, кстати, так и не появился.
Погода благоприятствовала, подножного корма было достаточно, поэтому и грибные блюда, и всяческие компотики на столе были каждый вечер.
Я, вспоминая свои походы, изредка пёк оладьи.
Как-то на огонёк забрёл манси, живущий на плато.
Посидел, выпил, одарил олениной.
На плато наткнулись на морошку и княженику.
Девушку, напросившуюся с нами, пришлось отрывать от ягод насильно.
По этому поводу вечером пелись песни исключительно о горькой женской доле и суровых мужиках.
Народ внимал с пониманием.
Я, однако, хихикал.

И вот, десять лет спустя, я опять иду этой же тропой.
Ничего не поменялось -  крутой, почти вертикальный подъём, наваленные брёвна, рюкзак, с каждой минутой становящийся всё тяжелее.

Подходим к первому водопаду.
Вытянутое каменное лицо, обрамлённое длинными светлыми волосами - струями воды.
Водяная пыль, враз взмокшие штормовки, гул падающей воды, в котором, как и в прошлый раз, слышится Первый концерт для фортепьяно с оркестром Петра Ильича Чайковского в исполнении Святослава Рихтера.
Парни, забыв про усталость, носятся вдоль водопада, пытаются что-то фотографировать.
Время приближается к вечеру, поэтому ставим лагерь, не дойдя до намеченной стоянки.
Что-то поели, завалились спать.

На  следующий день один из парней прикинулся больным и усталым, а я, со здоровым и бодрым, решил прогуляться вдоль водопадов. 
Пройдя метров пятьдесят, наткнулись на свежий медвежий след, идущий по тропе.
Причём в сторону лагеря.
Хотели было повернуть назад, но вспомнили, что встретить медведя -  к добру.
А если что  – мишка будет сам виноват.
Ибо ни к чему беспокоить больного и усталого юношу.
Я наблюдал за напарником.
Впечатление такое, что время обернулось вспять, и рядом со мной опять Рыжий.
Такие же скачки вдоль и поперёк русла, попытки залезть на вертикальные стенки, найти какую-то особую точку съёмки.
Так же доводит меня до инфаркта.
Только кассету с плёнкой в воду не роняет.

На плато отправились на следующий день.
Ничего не изменилось: ровное длинное плато, низкие, тянущееся до горизонта, облака, похожие на различных зверей или стариков, вдалеке, сквозь дымку – горная панорама.
Жёлтая трава, купы можжевельника.
Только оленьи тропы заросли, да воды под ногами больше.
Снежник  на  вершине  и морошка.
Княженики нет.
А, может, и не увидели.
Пока ходили - дождичком полило.
Обратно вернулись вдрабадан мокрые, но довольные.
Допили остаток настойки, обсушились, поели.
Парни черники набрали.
Вечером песни пели.
Было хорошо и лениво.
И черничный компотик к тому времени охладился. 
А что спиртного не было, так и не заметили.

Сбросились легко и быстро.
Над бедным и несчастным летали шмели, по обочинам толпились волнушки.
У парней даже возникла мысль их засолить.

Подошли к реке.
На  берегу  стояла вахтовка, под навесом сидел полутрезвый народ.
Поздоровались.
- По пять капель будете?
Эти  капли заняли ровно половину стакана.
Увидав у нас гитару, попросили спеть.
Расчехлил, запел:

"Ровно по кружкам разлит суррогат,
Чифир кипит на костре…"

-А мы эту песню знаем, в ней ещё семнадцать куплетов есть! – возопили сидящие.
Стали вспоминать.
Вспомнили ещё пять.
Особенно усердствовал один, с погонялом революционера-анархиста.
При дальнейшем знакомстве выяснилось, что все мы принадлежим к клану эскулапов, и жажда общения возгорелась с новой силой.
Мальчишек развело сразу и капитально.
Глядел я на пацанские нетрезвые мордахи и думал,  что жизнь устроена крайне интересно и взаимосвязано.
Не встреться я с парнями – не пришёл бы сюда.
Не встреться парни со мной – вполне возможно, что и не знали бы, что есть такое место.
А так все довольны, и всё при нас.
По палаткам расползлись далеко заполночь.

Утро нас встретило дождём,  сыростью и  пронизывающим  ветром.
Собрали рюкзаки и  двинулись дальше. Дождь крепчал.  Через пять километров нас догнала вахтовка с эскулапами. 
От предложения подбросить не отказались.
М-да, эта дорога запомнится надолго.
Ну, то, что народ общался в основном с помощью ненормативной лексики – это дело привычное.
То, что машину  трясло на всех ухабах и содержимое открывающихся бутылок лилось не только в рот, но и на одежду и рюкзаки, тоже можно было пережить.
А вот то, что по всему пространству прыгала непривязанная буржуйка, лязгая незакрытой дверью, и пытаясь ущемить за какое-нибудь чувствительное место – вот это несколько напрягало.
Но всё равно -  было весело.
На улице лило ливмя. 

Где-то на полдороге остановились поесть.
Такой еды я не приготовлю и в пьяном угаре:  в котёл вывалилось ведро полуочищенной картошки,  три банки рыбы в масле, кулёк грибов, а наверхосытку - две банки тушёнки.
Все это облагораживалось бутылкой  кетчупа  и двумя луковицами. 
Варилось минут сорок.
А может и меньше.
Или дольше.
Никто не считал.
Блюдо обладало специфическим вкусом, но было вполне съедобно и сытно.

К вечеру добрались до  посёлка.
Распрощались.
Народ поехал дальше, а мы двинулись вдоль реки.
Дождь к тому времени прекратился.
Ненадолго, на полчаса.
Потом опять левануло.
Вымокли капитально, но нашли весьма приличную поляну, развели костёр, кое-как обсушились и заночевали.

На следующее  утро  -  тепло  и солнечно. 
Вылез я из палатки, обозрел окрестности, вспомнил свои принципы и стал еду готовить.
Заодно решил посмотреть, сколько проспят парни. 
До часу дня.
Спали бы, наверно, и больше, но  физиология заела, да и есть захотелось.
После позднего завтрака пошли мы с суровым и ехидным погулять по окрестностям.
Бедный и несчастный остался в лагере.

Пройдя метров двадцать, я понял, что ни в какие горы я не пойду.
Ибо:
Белые торчали из-под каждой ёлки, поляны все были усыпаны красноголовиками.
Пни были красными от брусники.
Когда мы вернулись в лагерь, больной и несчастный, быстренько подъедая остатки ягоды, обильно пересыпанной сахаром, пытался убедить нас, что он смертельно болен, и в горы идти не может. Но, узнавши, что мы никуда не пойдём, резко воскрес и стал намекать, что его мама-папа очень любят сушёные белые грибы, а так же бруснику.
Суровый и ехидный попытался было повозникать, говоря что-то о планируемом и обязательном восхождении, но, подумав, тоже проявил кулацкую сущность, и эта парочка рванула на плантации.

Вечером на поляне раздавалось здоровое сопение и стоны.
Смысл стонов и сопения был один: зачем столько грибов в лесу,  как их нанизывать и где сушить. 
А ещё и ягода. 
Стон и  сопение перемежались упрёками в мой адрес – сидишь,  ржёшь,  а нам не помогаешь.
Да, не помогал, потому что слагал песню.
Потом парни обзовут меня нехорошим словом, но песню будет слушать с удовольствием.
Как же, про них написана:

"На грибы смотреть им тошно  -
Нету сил,
А в лесу брусники тонны -
Свет не мил.
Много снимков наснимали,
Кашлем птиц перепугали,
А теперь сопят -
Баю-бай"

Время шло, пора было готовиться к выходу. Возникли новые проблемы: как грибочки положить, чтобы не потекли,  а как ягодку упаковать,  чтобы не помялась.
Ко всем прочим прелестям парней пробило на чих, сопли, температуру, поэтому обратная дорога была достаточно  утомительной.
Да и рюкзаки потяжелели килограмм на десять.
Если не больше.

В поезде мальчишек больше всего беспокоили грибы – не попортились бы. Поэтому, наш закуток в плацкартном вагоне был весь увешан верёвочками с сохнувшими белыми и красноголовиками. Дух стоял соответствующий – грибной. Пассажиры морщились, но относились с пониманием.


                ЛЕСНЫЕ ИЗБУШКИ.


Потянуло хвойным запахом вечерним,
Утонула в нём утиная семья.
И скользнуло солнце матовым, последним,
Тихим взглядом по избушке зимовья.

Здесь и в полдень тропы сумрачны и редки,
Здесь и в межень в струях стынут острова.
Здесь с дождями дерева сплетают ветки,
А прощенье дарят печка и дрова.

То ль остаться мне здесь птицею свободной,
То ль уехать навсегда и далеко,
Чтобы помнить этот дикий и холодный
Молчаливый край рожденья облаков.

Мне не важны годы, даты, именины.
Мне не страшно моё горькое житьё,
Если где-то над зелёною стремниной
Ждёт с распахнутое дверью зимовьё.

Не смог удержаться от искушения процитировать песню Ирины Просвиряковой.
Я всегда её пел, когда случалось ночевать в избе.
Спасибо за песню, Ирина.

Среди многих достоинств Лешего был нюх на избушки.
Сколько раз бывало – вечер, позвоночник под рюкзаком жалобно похрустывает, упасть хочется на что-нибудь, желательно, нетвёрдое,  ноги кверху задрать, в небо посмотреть. 
- Леший, пора бы на ночёвку встать.
- Подожди. Нюхом чую – тут изба есть.
От основной тропы отходит что-то мелкое, незаметное.
То ли зверь какой пробежал, то ли сородичи моего спутника на шабаш спешили.
- Поворачивай, сейчас в избе ночевать будем.
И действительно – изба.
Крепкая, с печкой, надёжная.
С распахнутой дверью.
- А ты хотел палатку ставить.
Нужно сказать, что и Совесть этого дара не был лишён.
Сплавлялись как-то раз по северной реке.
Вечерело.
На горизонте, в этакой предвечерней дымке, горный массив контурируется, на небе – луна с солнцем в гляделки играют, река то ли течёт, то ли стоит, всюду топляк насован,  кусты желтеют.
Ночевать ведь где-то надо.
Но негде.
Рисуется картина ночёвки на плоту.
Как-то не хочется.
На полузатопленном берегу маячит одинокая вешка.
Подошли.
Высадились.
Осмотрелись.
М – да.
Сыро, топко, неуютно.
Что-то натоптанное куда-то тянется.
Совесть, поразмышляв на тему: - а тут должна изба быть!  - по этим натоптышам и направился.
И нашёл.
И мы там чудно переночевали.
Возвращаюсь к прежним годам.
Из множества историй, связанных с избами, вспомнилось две, проходящих по разряду хотите -  верьте, хотите – нет.

По молодости, мы слыхом не слыхивали, что у каждой избы есть свой дух - хранитель, не знали слов, произносящихся при встрече с избой, а, главное, при расставании.
Но чувствовали – что-то такое должно быть.
Постепенно создавался обряд знакомства с этим неказистым, но таким желанным в непогодь, сооружением:
- Здравствуй, изба, пусти переночевать. Мы не будем пакостить, уходя – всё за собой подберём, дров нарубим, воды принесём, что-нибудь из еды оставим, а курить будем только у костра.
Мы выметали мусор, оставшийся от прежних обитателей, выгребали золу из печки, что-то чинили – словом, приводили избу в порядок.
И чудилось, что изба, пробуждаясь от длительного забытья, радовалась нашему приходу.
Скучно же всё время одной быть.
Однажды, поздней осенью, заблудившись в трёх соснах, в дождь, мы наткнулись на какую-то старую избёшку.
Усталые, мокрые, холодные и голодные, мы ввалились в эту полуразвалюху, кое-как растопили очаг, что-то поели – и завалились спать.
Через два часа проснулись от грохота, топота, непонятного бормотания.
Ругнувшись друг на друга, попытались спать дальше, но ничего не получалось – всё вокруг гремело, на нас сыпалась мелкая противная труха. Даже чудилось, что по нам кто-то ходит.
- Ребята, мы ведь обряд не соблюли!
Запалили свечу, прибрались, подтопили печку, поставили чайник.
- Здравствуй, изба! Извини нас, охламонов. Мы не со зла, устали очень.
И сразу стало тепло и уютно.
Мы напились чаю, положили на печной приступочек  сухарей, сахар, соль.
Чайку в найденную плошку плеснули.
И мгновенно заснули.
И никто нас не тревожил.
На следующее утро, тщательно прибравшись и  оставив кое-какую еду, мы стали размышлять, в какую сторону идти.
- Смотрите, тропа! А что мы её вчера не видели?
- Не было тут тропы. Я, пока сухару искал, всё облазил. Не было.
Мы поклонились в пояс на все четыре стороны.
- Спасибо вам, духи леса и избы за приют, тропу, урок. Мы вас не забудем, и ещё раз придём к вам.
Тропа вывела нас на торную дорогу.
На привале, разбирая рюкзак, я не нашёл своего ножа.
Простенький ножичек, что называется - хлеб с колбаской порезать.
Но привычный.
В избе, наверно, оставил.
Больше негде.
- Ребята, мою ложку никто не видал?
- А что?
- Да ложка пропала.
- Тоже, что ли?
- А ты что забыл?
- Нож.
- На тебя не похоже. Может, сбегаем? Тут недалеко.
Прибежали.
Вот она – поляна.
Наши следы, костровище.
На брёвнышке лежат нож и ложка.
А избы нет.

История вторая.
Как говорится – вечерело. Тучки небесные, блин, вечные странники, собравшись в кружок, обсуждали, в какую сторону им странствовать дальше. Их решение не радовало – наши пути совпадали.
Я знал, что они выльются в проливной дождь, который сменится изнуряющим сеногноем, потом похолодает, может, даже и белые мухи прилетят, поэтому перспектива  жить в мокрой палатке не привлекала.
Где-то тут должна быть изба.
Это я ещё со спасательских времён помнил.
Но прошло уже много лет, изба могла развалиться, её могли просто спалить, но надежда не умирала.
- Куда бежим? – стонал один из оболтусов. – Вон полянка хорошая, давайте здесь встанем. Скоро дождь пойдёт. Ой, на меня уже капает!
- Ещё немного, и ты будешь ночевать на нарах. Рысью, братец, рысью.
- Да нет там избы, - продолжался скулёж, – сожгли её.
- Господин Ротмистр, проведите воспитательную работу среди личного состава.
Шум, трепыхание, сдавленный взвизг, сменяющийся смехом.
- Господин Полковник, задание выполнено!
- Отлично, Ротмистр! Через полчаса к избе выйдем, а пока новобранцы пусть грибов пособирают.
Откуда взялась такая уверенность?
Ротмистр искоса взглянул в мою сторону, но ничего не сказал.
Мы вышли к избе через сорок минут.
Оболтусы тащили полные кульки обабков, красноголовиков.
Даже белые попадались.
Осадив братцев, норовивших шмыгануть в избу, я произнёс:
- Ну, здравствуй, изба. Давно не виделись. Ты меня не забыла? Пожить пустишь?
В ответ что-то прошуршало.
- Заходим.
Ничего не изменилось за пятнадцать лет. Так же печка на половину избы, нары вдоль стен, стол.
Только надписей добавилось, да в потолке местами небо видно.
- Парни, на крышу – тент натягивать, а то всю ночь под душем проведём.
Тент натянули, братцы с крыши в избу не провалились.
Растопили печку.
Стало тепло.
Сказочно!
Ротмистр еду варит, Нейрохирург обвивным швом дыру на штормовке зашивает.
Один из братцев, разлегшись на нарах, очередной шедевр сочиняет:

"Все надеялись найти избу, а по дороге собирали грибы.  На избу к счастью вышли, но я сомневался  что может быть там ктото уже есть. Увидев  трубу  на крыше без дыма я успокоился. Потому  что еслиб жили люди в избе, они обязательно протапливали ее. Избу протопили и было тепло. Так, что можно раздеться и спать на спальниках. Было xopoшо. После таких дней в палатке, было здорово раслабиться в тепле. Вобще то   если чесно, то   я  устал в этот день, особенно стопы. Ну изба  довольно, старая, она стоит наверно более двадцати лет. Верхние доски прогнулись, печка старая, держится пока, как всегда на стенах, тоесть  на  бревнах   написано зубной пастой или вырезано".

- Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста.
Грибы с тушёнкой даже на вид были восхитительно аппетитны, запаренный иван-чай превосходен.
Достали фляжку.
И только разлили, только собрались!
- Эй, есть кто-нибудь!
Переглянулись.
Ну, не гнать же. Сами только пришли.
- Входи, гостем будешь.
За печкой возмущённо зашуршало.
- Дверь только откройте, а то перекосило.
Странным мне это показалось. С полчаса назад всё открывалось, а тут – на тебе!
Но встал.
Открыл.
Да, слегка перекошено.
В избу ввалился весьма замшелый дед, обутый чуть ли не в лапти, в телогрейке, запахнутой слева направо, без шапки, в латанных-перелатанных  штанах.
И пробасил:
- Здорово, парни.
- Садись с нами, повечеряешь.
- А что, думаете, откажусь? Не на таковского напали.
С этими словами дед мастерски ввинтился в нашу компанию, откуда-то вытащил плошку, кружку и ложку.
- А нальёте?
Налили.
Выпил, крякнул, осмотрелся.
А что, молодцы. Крышу починили, порядок навели, даже мусор подмели. Да кто же так метёт, прокуды? Вы зачем мусор от порога мели? К порогу мести надо, к порогу!
- А какая разница? – хором спросили оболтусы.
- А такая, что если мести от порога, то в избу злыдней наметёшь.
- Вот и намели, - вполголоса заметил Нейрохирург.
- А ты вообще молчи! – услышал дед. – Завтра вспомнишь свои слова, да поздно будет.
- Извини, дедушка, - парень пошёл на попятную. - Не по злобе, по глупости молвил.
- Ну, то-то, прощаю. Ладно, что хоть  после заката мусор не выбросили, а то негоже, на ночь глядя, от неприкаянных душ избавляться, да и вам бы удачи не было. А она вам ой, как завтра нужна будет!
Стало жарко.
Я отошёл от стола, уселся на порог, приоткрыл дверь, закурил.
Вот сколько раз замечал: народ в избе всё старается на нарах примоститься, скамейках, чурбачках каких-то. 
И никто на порог не садится.
А по мне порог – самое уютное место: под руку никто не лезет, можно  за публикой понаблюдать, помечтать, трубочку невзначай выкурить, внимательным и заботливым отцом-командиром прикинуться:
- Ты зачем в тапках на улицу полез? Сыро там и темно. Одевайся по нормальному.
- Ты зачем на порог уселся? Вражду запустить хочешь, или от тоски избавиться? – это дед уже до меня добрался.
Что-то ещё хотел добавить, но осёкся.
Внимательно посмотрел на меня.
Я тоже присмотрелся.
С первого взгляда дед ничего особенного не представлял – низкорослый, жилистый, длиннорукий, цепкие, сильные пальцы.
Но только волосы почему-то налево зачёсаны и ни бровей, ни ресниц не видать.
Да и уха правого, похоже, нет.
Глаза зелёные.
Вгляд!
Почему-то сразу Стругацкие вспомнились.
Нехороший это был взгляд. Оценивающий.
- Нет, - вдруг решил дед. – Тебе на пороге сидеть не только можно, но и нужно. Ты и так оберегом служишь, людей в тот мир не пускаешь. Так тому и быть – сиди, пока по тайге шастаешь. А вам спасибо за хлеб да соль, пора мне дальше двигать.
Мы с Ротмистром переглянулись:
- И где ты пойдёшь в такую непогодь? Ночуй.
Дед расчувствовался:
- Хорошие вы ребятки, старика не выгнали, вопрос правильно задали, накормили вкусно, напоили сладко. Но пора мне, пора. Ждут меня. Если не жалко – на посошок нальёте?
- Конечно, нальём. Только, с кем хоть пьём? – спросил Нейрохирург.
- Вот он знает, - кивнул в мою сторону дед. – Друга его, младшим братом прозываемом, так кликали. Идти мне надо, да и вам почивать. А когда будете уходить –  присесть не забудьте,  а то дороги не будет.
С этими словами выпил, перешагнул за порог и исчез в темноте.
Через некоторое время раздался жуткий хохот.
- Это кто? – испуганно спросил кто-то из новобранцев. – Филин?
- Нет, - ответил я. – Это наш гость.
Помолчал, испытывая терпение аудитории, и продолжил:
- Леший нас навестил, ребята, леший.


                *  *  *
Давно истоплена печурка,
На нарах нежатся тела.
И дух покоя и уюта
Над нами распростёр крыла.

Опять погода подкачала,
И дождик сыпется с утра.
А мы в избе, и горя мало,
Что снова мокнут дерева.

А парни спят зубами к стенке,
Поди, попробуй, разбуди.
Но холод жмётся под коленки,
И спальник скомкан на груди.

Смотрю с ухмылкой на детишек:
Спят, есть не просят… Молодцы!
Подброшу-ка я в печь дровишек,
А то замёрзнут стервецы.


                О ПОЛЬЗЕ ВРЕДНЫХ ПРИВЫЧЕК.

Всем давно известно: вкусное – вредно, а всё полезное -  невкусно. Правда, Кухря, наш великий и бессменный кормилец на протяжении многих лет, мог бы на это ответить своей коронной фразой:
- Готовить не умеете.
Но речь пойдёт, как видно из названия, не столько об еде, а об излишествах, вызывающих скрежет зубовный у всех благонамеренных, правильных и следящих за своим здоровьем и питанием людей.
Хотя, знавал я приверженцев правильного образа жизни, которые, вырвавшись из сетей привычного быта, и спиртное употребляли, говоря, что оно (спиртное) в малых дозах полезно в любых количествах, и сигары покуривали.
Дескать, не зная врага, как с ним бороться?
Но вернёмся на уральскую землю.
Что самое главное в походе?
Правильно – хорошо поесть и не менее хорошо отдохнуть после трудового походного дня.
И снять стресс.
А чем стресс снимается?
Правильно – умеренным (подчёркиваю – умеренным!) потреблением спиртных напитков на фоне душевных разговоров.
Лучше водки.
Спирт, конечно, хорош, но он сушит слизистую, быстро приводит к неконтролируемому опьянению, и не даёт возможности вдумчиво побеседовать за жизнь.
Коньяк вещь неплохая, но с уральской зимой не сочетается.
Глинтвейн – идеальный напиток, но требует долгой, методичной готовки. И для получения желаемого эффекта – лёгкого расслабона и адекватной оценки окружающей действительности, его нужно выпить намного больше, чем водки. 
Так что в походах мы пили водку, но не обычную, а облагороженную, настоянную на всяких ингредиентах. Считалось высшим пилотажем составить такой рецепт, раскрыть который было бы невозможно.
   Распитие благородного напитка происходило только после того, как был разбит лагерь.
   На костровой перекладине - два котла. В одном котелке немудрёное туристское жорево - макароны с тушёнкой, а во втором растапливается снег для чая. Из рюкзаков вынуты обязательные специи - перец, горчица, аджика, хрен.
   Кухря этакой мухой вьётся возле костра, подкладывая или убирая полешки. Мешать ему в этот момент не рекомендовалось – мог послать в эротический маршрут без права возвращения.
   Мы сидели у костра и, вожделея, наблюдали, как Кухря медленно и сосредоточенно пробует варево, подкидывает самую малость соли, добавляет каких-то, только ему ведомых, специй.
   И как на лице отражается напряжённая работа мысли: готово или ещё малость поварить.
   Командор – самый голодный и, поэтому, необузданный в своём желании, сверкает волчьими глазами и напоминает, что именно его предки съели кока капитана Бугенвиля. Съели только потому, что не был готов ужин.
   На это дальний потомок съеденного кока отвечает, что предки Командора, откушавши недоприготовленного мяса, долгое время маялись несварением желудка. И что он, потомок, не может допустить, чтобы Командора - потомка дикарей, поужинавших коком, посетила такая же участь.
   Командор, ощерясь, пытается что-то сказануть, но Кухря посылает ещё одну стрелу:
   - И осмелюсь напомнить, моё дело – готовить, а Ваше, месье Командор, обеспечить то, что мы будем закусывать.
   Командор кряхтя заползает в шатёр, достаёт из рюкзака фляжку и суёт её в снег, отмечая захоронку веткой. Был в нашей жизни случай, когда память с Командором сыграла злую шутку. Нет, мы Командора, конечно, очень уважаем, относимся к нему крайне трепетно, но об этом поступке ему было больно вспоминать очень долго.
   И вот наступает торжественный момент. Пламя костра освещает наши небритые, не совсем чистые лица, снег, лежащий за нашими спинами, ветки, склоняющиеся к нашим головам.
   Кухря снимает с перекладины котелок с жоревом, все присутствующие в этот момент начинают стучать ложками о приготовленные миски, выражая таким образом уважение к автору.
   И в самый последний момент наш маг и кухонный волшебник волшебным жестом вынимает из костра крышку от котелка, на которой... оладьи! Когда он их успевал испечь, как ему это удавалось - это был секрет, который Кухря был готов унести с собой в могилу.
   Раздаётся команда:  "Миски к бою!".
   И, наконец-то, начинается долгожданный процесс приёма пищи. Даже не приёма, а вкушения. Народ медленно и молча вкушает приготовленное варево. Говорить что-либо считается кощунством. За слово, сказанное в этот момент, можно было огрести от Кухри ложкой по лбу.
      Предок его был дедушкой Алёши Пешкова.
   И только когда была съедена первая миска еды, из сугроба извлекалась заветная фляжка. Начинался благородный, я бы даже сказал ритуальный, процесс распития.
   Мало того, что напиток должен был быть вкусным. Напиток не должен был выливаться, он должен был скользить из фляжки в заранее подставленную кружку.
   При мерцающем свете костра казалось, что обычная водка, купленная в обычном магазине, приобретает совершенно другие свойства: цвет её отливал всем спектром радуги, струя, казалось, застывала на морозе. И вкус её невозможно было выразить словами.
   Разливали по булькам. Сначала три-четыре, потом по возрастающей, до пяти-шести. Считалось высшим изыском первую порцию заглотить махом, пробормотать что-то типа: -  "Хорошо пошла, зараза!".
   Немного помолчать и добавить: - "Не понял".
   И последующие порции воспринимать медленно, со смаком.
   Народ делился впечатлениями о качестве и составе напитка.
   Когда кружки проходили третий заход, процесс заканчивался, и народ заползал в шатёр, где уже топилась печка, а специально для дежурных стоял котелок с чаем.
   Народ дрых, дежурные дежурили.
   Я описал вам штатную ситуацию.
   А вот нештатная.
   Как-то мы возвращались с Серебрянки. После обильного снегопада ударили жуткие холода – где-то под минус сорок. Лыжни, естественно, были заметены.
   В довершении всех прелестей, один из походников умудрился сломать лыжу, на крутом повороте попав ею под поваленное на тропу дерево.
   Парню крупно повезло, что он сломал только лыжу. Мог бы поломаться и сам.
   Мы знали, что где-то неподалёку есть изба. Найти её для нас стало первоочередной задачей.
   В темноте, под свет фонариков, руководствуясь инстинктом самосохранения,  мы рванулись напролом, и вышли  к вожделённой избе.
   В которую и ввалились замёрзшие, усталые и злые.
   Злились на всё: холод, товарища, поломавшего лыжу, километры, которые пришлось ползти черепашьим шагом.
   Нехорошие мы были.
   Делать ничего не хотелось.
   Но делать было надо.
   Когда в печке разгорелись дрова, а Кухря занял своё рабочее место у плиты, мы поняли - а  жизнь-то, ребята, налаживается!
   Работник плиты, зыркая настороженными глазами, отшивал нас от печки нехорошими словами.
   Что-то будет.
   - Парни, на стол накрывайте, скоро есть будем.
   На столе волшебным образом появились тарелки, кружки, ложки.
   - Чем запивать будем?
   Командор полез в свой рюкзак.
   Кухря поставил котелок на стол.
   От котелка исходил умопомрачительный запах.
   Макароны с тушёнкой, сухими грибами, залитые краснодарским соусом с грузинскими специями.
   Командор разлил содержимое фляжки по кружкам.
Глоток холодного напитка, погасивший пожар, пылавший во рту, вызвал приятное чувство тепла, растёкшегося по пищеводу, и завершившегося в районе желудка. 
Вкус напитка был необычен.
  - Командор, не томи. На чём настаивал? Слова спиши! - доносилось из всех углов.
  - Хотите - верьте, хотите – нет, сам не помню. Ну, основной продукт я возгнал по всем правилам. Потом мяту сунул, корки мандариновые, золотого корня забабахал. И ещё чего-то. Словом, такой компот, что даже сам не соображу. А, ещё растворимого кофе наспущал.
  - Ну, ты даёшь, мужик!
  В избе царил полумрак, было жарко.
  Пахло сохнувшими портянками, носками, оттаивающими штормовками, влажными свитерами, пропотевшими рубахами, - словом, запахами тяжёлого походного дня.
  Мужским здоровым духом пахло.
  - Тарзан, а как ты умудрился лыжу-то поломать? Мы тебе такую лыжню протоптали, - вдруг спросил один из группы.
  - Так вот и протоптали. До дерева. А я только размечтался, что склон пройду, трубочку у Лепилы стрельну, по кедру полазаю, а потом тебя в сугроб засуну. А тут вот, приплыли, - ответил Тарзан.
  Поржали.
  - Командор, что дальше делаем?
  - Посидим, попоём, доедим, что не доели, выпьём чаю -  и спать. До трассы два с небольшим километра, утром выйдем, вахтовку всяко поймаем. Паровоз вечером. Так что спешить некуда. Короче, расслабляемся по полной. Потомок съеденного кока, ты чем нас таким вкусным накормил?
  - А я ещё и не начинал. Сейчас будет гвоздь программы – тортик под названием "Лыжа поломатая". Специально для Тарзана.
  Мы ахнули.
  На фанерке, найденной где-то за печкой, из сухарей, сгущёнки, шоколадной крошки, брусники, выкопанной из-под снега, Кухря изобразил сугроб и сломанную Тарзанью  лыжу.
  - Сейчас чай заварится, тогда и отпробуете.
  - Кухря! – это Командор встал на колени и надел на шею пружину от крепления. – Если я ещё раз усомнюсь в твоих талантах, можешь смело накостылять мне по хребтине.
Предложение было немедленно принято и, насколько я помню, применено на практике некоторое количество раз.
  Тортик потребили под сверхнормативную дозу спиртного.
  А я сидел на своём излюбленном месте - дверном пороге. В одной руке была кружка, в другой – трубка.
  Слушал трёп, и хотел, чтобы это длилось вечно: походы, друзья, разговоры, вечная молодость…
  Набил трубку, закурил.
 
  Ну вот, и перешли мы к следующему вредному дополнению.
  Курево.
  Зачем курим?
  Правильно – завершить акт приёма пищи, снять стресс или помедитировать.
  Когда после вкусной и сытной еды закуриваешь табачок, то чувствуешь, как всё съеденное уютно размещается в желудке и начинать активно подвергать себя действию пищеварительных соков.
  Медитировать лучше с трубкой.
  Для снятия стресса – сигарета.
  Сколько раз было – спасработы завершил, руки трясутся, мыслями там – в поле, в башке – сумбур редкостный.
  Сигарету достал, зажигалкой щёлкнул, в две затяжки вытянул – поспокойней стало.
  Вроде бы даже в мозгах прояснилось.
  Но в походах я курю трубку, потому как папиросы, а тем более сигареты, убедительного чувства кайфа не вызывают.
  Ну, что это - вытащил сигарету из пачки, засунул в рот, чиркнул колёсиком газовой зажигалки, затянулся три-четыре раза, бросил чинарик в костёр.
  Всё
  Быстро и без вкуса.
  Без настроения.
  То ли дело трубка.
  Прежде всего – это ритуал, шаманство.
  Из специального мешочка достаёшь старую, испытанную во многих походах трубку.
  Причём не купленную, самодельную.
  Много лет назад её сделал для меня один из немногих настоящих друзей.
  Даже не друг, а брат.
  Младший.
  Его нет в живых, а вот трубка осталась.
  Изгрызенный чубук, трещина на чашке, отлетевшая наклейка, на которой было выжжено моё имя.
  Скоро её нельзя уже будет использовать по назначению.
  Но  сохраню.
  Память.
  Дальше извлекается кисет.
  У него тоже своя история.
  Личная, так что умолчу.
  Из кисета достаётся табак.
  Сейчас в продаже множество трубочных табаков:  "Амфора", "Капитан Блэк", "Данхилл"– всех не перечислить.
  В дни моей молодости были только "Трубочный" и "Капитанский".
  Особо продвинутые дымили ленинградским "Золотым руном" или болгарским "Нептуном". 
  Я курил махорку.
  Набиваешь её, родную,  в чашечку, уминаешь подушечкой большого пальца, сковыриваешь капельку смолы с рядом растущей сосны (лучше кедра) и предвкушаешь наслаждение зелёным махорочным дымом, смешанным с фитонцидами хвойных пород деревьев.   
  Но для этого трубку нужно разжечь и раскурить.
  Можно идти по простому пути – достать зажигалку, чиркнуть колёсиком….
  Есть другой вариант.
  Более изысканный.
  В костре отыскивается подходящая ветка: не слишком длинная, но и не слишком короткая. При этом один конец должен хорошо гореть, а другой гореть не должен.
Выцарапываешь её из костра, подносишь к трубке, разжигаешь, затягиваешься….
  Большой палец лежит на чубуке, указательный и средний обхватывают чашку, четвёртый палец поддерживает трубку снизу.
Ладонь впитывает тепло от разогревшейся трубки.
  Постепенно уходит куда-то усталость, на истерзанную душу нисходит благолепие и успокоение, окружающий мир становится прекрасным и перворождённым.
  И никуда не надо спешить.
  Поэтому можно медленно (подчёркиваю – медленно) и со вкусом пускать дым, наблюдая за закатом солнца вручную и за деяниями сопоходников.
  В голове приятная пустота.
  Нирвана.
  Идиллия нарушается подошедшим сбоку товарищем.
  Сцепились мы с ним утром.
  Целый день дружно друг друга не замечали, отделывались междометиями.
  Понимаем, что оба были неправы, но гордыня заела.
  - Лепила, дай трубочкой побаловаться. Пожалуйста.
  Сидим, дымим.
  И чего цапались?
  Вспоминается "Песнь о Гайавате":
  "И, на горных высях стоя,
  закурил Владыка Жизни
  трубку мира".
Покурили, лапы друг другу пожали, пошли дрова рубить.
  Командор, наблюдавший за нами, вздохнул с облегчением.


                КАРПИНСКОМУ ВОКЗАЛУ ПОСВЯЩАЕТСЯ.

Я завершил новый круг,
Снова иду по Карпинску.
Только твой голос не слышу,
Нет тебя рядом, мой друг.
Лёгок теперь мой рюкзак,
Памяти тяжесть сильней,
Вехою жизни моей
Стал этот старый вокзал.

Я возвращаюсь домой,
Ждут там мирские заботы,
Но по ночам вижу горы,
Где мы бродили с тобой.
Значит, такая судьба –
Старым вокзалом жизнь мерить,
В новую дружбу поверить,
И возвращаться опять

Я уже упоминал об этой достопримечательности.
Но как-то вскользь, мимоходом.
Если в чём-то буду повторяться – извините, воля автора.
Я не знаю, когда отменили пассажирский поезд до Карпинска.
Но, когда узнал, было такое чувство, что лишился чего-то такого, без чего жить, конечно, можно, но в определённые моменты этого "чего-то" будет не хватать.
Когда я был частым гостем на Серебрянке, моя жизнь определялась именно этим периодом – от вокзала до вокзала.
Если я выскакивал с рюкзаком на карпинский перрон – значит, есть ещё силы и возможности уйти в горы.
Когда заскакивал с перрона в вагон – верил, что вернусь.
Вернусь в  это раннее весенне-летне-осенне-зимнее утро, когда поезд "Свердловск-Карпинск" подкрадывался к вокзалу.
Из вагонов выскакивали местные жители и кто пешком, кто на трамвае (было и такое) разъезжались по своим делам.
Туристы выходили обычно последними, по деревянной, широкой лестнице-улице поднимались в город и шли на автовокзал.
Или же ехали тем же трамваем.
Вокзал затихал.
Сипло гудели маневровые, пыхтели реликтовые паровозы, иной раз забредал товарняк с лесом или углём.
Само здание вокзала (сталинский ампир – высокие стрельчатые окна, широкие деревянные двери) тихо дремало, готовясь к вечернему потоку пассажиров.
Можно было войти вовнутрь – посидеть (не возбранялось и полежать) на деревянных лавках с извечным клеймом "МПС", зайти в общепитовскую точку, ранее называвшуюся рестораном, а позже – буфетом, выпить карпинского пива.
Хорошее, кстати, было пиво, вкусное.
Сейчас такого не варят.
Со временем, конечно, кое-что изменилось.
Исчезли "МПС"-овские лавки – их заменили мягкие сиденья с подлокотниками.
Не полежишь.
Перестал работать буфет – стал открывался за два часа до отправления поезда на Свердловск.
Но сонная тишина осталась.
Надо сказать, что нравы в те времена были напрочь патриархальные.
Сколько раз бывало – не успеешь на поезд, подлезешь к сотрудникам вокзала, умильную физиономию скорчишь (был у меня в группе парнишка – самого лютого цербера умел к себе расположить) – и вот ты уже кинул рюкзак на скамейку, поужинал тем, что осталось в буфете, взял что-то на закусить – и весь вокзал в твоём распоряжении.
При соблюдении одного условия – вести себя прилично.
Что мы, конечно, выполняли.
Что-то я сейчас задумался – а  документы-то спрашивали?
Не помню, может, и нет.
Не верите?
А зря – было такое.
Ближе к ночи, когда работы на станции становилось меньше, к нам присоединялись дежурные по станции.
Начинались разговоры, байки, анекдоты.
Весело было.
Спиртного, кстати, не помню.
Хотя, если честно, что-то было, но так немного, что всерьёз и не воспринималось.
Идиллия, одним словом.
Но было кое-что и запоминающееся.

Тысяча девятьсот девяносто первый год.
Мы тогда ходили большой, весёлой компанией.
Обошли всё, что хотели, пришли на вокзал весёлые, загорелые, довольные.
Сидели на травке около Турьи, горланили патриотические песни.
Народ, проходя мимо нас, как-то странно косился.
И только когда угнездились в вагоне, выяснилось – уезжали из Советского Союза, а вернулись неизвестно во что.
И как это нас с вокзала в кутузку не этапировали?

Тысяча девятьсот девяносто третий год.
Я тогда пошёл в горы с ещё одним парнем из Крыма (не путайте с парнишкой, прогневившего северных духов).
Видимо, второго крымчанина северные духи вообще не приняли, и поэтому наш поход ознаменовался таким ливнем, что смыло все мосты, и большую часть дороги нам пришлось проделать пешком.
Придя на вокзал, мы удивились толпе народа около касс, множеству палаток вокруг вокзала и сообщению, что поезда не ходят.
- Раньше утра не пойдут, если вообще пойдут, - обрадовали нас доброхоты. – Наводнение в Серове.
- Что делать будем? – спросил напарник.
- Если хочешь – сними штаны и бегай, - не слишком любезно ответил я. – А я стелю спальник и заваливаюсь спать.
- Где?
- Прямо здесь.
Ночевать в таких условиях было сложно, но спать хотелось сильнее.
На следующее утро погода-то прояснилась, а обстановка нет.
Мы сидели на лавочке, озирались по сторонам и пытались понять, что делать.
Народ рассосался, работники вокзала, собравшись гурьбой, что-то увлечённо обсуждали.
Тишина была мёртвая – тепловозы не ходили, гудки не гудели, птицы не пели.
В кассе выдали справку, что "в связи с наводнением, транспортировка пассажиров имярек поездом № 646 произведена не была".
Есть хотелось неимоверно, денег почти не было, тело чесалось и болело от жары, пройденных километров  и неудобного спанья.
- Давай хоть песню слагать, - предложил я.
Через час песня была готова.
Не песня – баллада из пятнадцати куплетов:

"Разлилася Каква широко,
В Свердловск поезда не идут.
Товарищи, нам на работу,
А то нас оттуда попрут.
Пошли на платформу
А курева нет,
Собравши последние деньги
Решили купить в магазине конфет,
Да вот помешали ступеньки".

Сели у дверей, поставили кружку и запели.
Слезливо, с надрывом.
Жалостливо.
Народ обходил нас кругами.
В кружке потом нашли три рубля.
Но, слава Северным духам, всё закончилось благополучно.
Состав подали, посадку объявили.
Мы взгромоздились в вагон, сказали последнее "Прости" вокзалу, и отбыли в любимый город.
 
              * * *

Бутыль "Губернской вишни"
Ты обнимаешь нежно,
А на вокзале старом
Покой и тишина.
Вернулся с Серебрянки,
Как там тепло и снежно.
А на вокзале старом
Покой и тишина.

Всё, в общем-то, не ново,
Но для тебя впервые.
Ты корня золотого
Попробовать решил.
Лежишь весь день в палатке,
И неполадки с телом.
А на вокзале старом
Покой и тишина.

Ночные разговоры
И песни под гитару.
Вобще-то, интересно,
Но много не понять.
И хочется спросить бы,
Да неудобно как-то.
А на вокзале старом
Покой и тишина.

Нас тепловоз увозит,
Мы скоро будем дома.
Ты вволю отоспишься,
И, может быть, поешь.
Но будут тебе сниться
Серебряные горы,
И тот вокзал, где нынче
Покой и тишина


                НЕЖДАННЫХ ГОСТЕЙ ПРОВОЖАЙ ДО ДВЕРЕЙ.

Изба спасателей на одном из северных маршрутов.
На улице – минус тридцать, ветер, короче – мороз.
В избе – плюс двадцать, тишина, короче – благоденствие.
Штормовое предупреждение пришло сутки назад.
Маршрут закрыт.
Спасатели занимаются рутинными делами.
Кто-то чинит снаряжение, кто-то терзает гитару.
Якобы поёт.
Уши  окружающих во внимание не принимаются.
Кто-то просто спит.
Я разбираю  аптечку.
Командор изучает схему района.
На его лице крупными буквами написано:
-  И какой дурак это составлял?
Ему можно так думать, по этим местам он может ходить ночью с завязанными глазами.
- Ребята, а там, кажись, туристы идут.
Выходим на крыльцо.
Да, туристы.
Из европейской части России.
Захотелось им, видите ли, посмотреть, что из себя представляют уральские горы зимой.
Желание хорошее, но невыполнимое.
Из-за снаряжения.
Беговые лыжи, ботиночки.
Легкомысленная палатка.
Топорик – "смерть туриста".
Печки нет.
Аптечку не взяли.
Командор, придав голосу оттенок сочувствия,  ставит группу в известность, что в горы хода нет, придётся возвращаться обратно.
- Даже если бы горы был открыты, - тут сочувствующий оттенок в голосе меняется на железобетонную уверенность, - всё равно не выпустил бы. Снаряжение у вас неподходящее.
Реакция группы, учитывая их происхождение, дорогу и материальные затраты, просчитывается сразу:
- Да мы на Кавказе с таким снаряжением ходили! Подумаешь, какой-то Урал. Делать вам нечего, вот и не пускаете никого в горы.
Особенно буйствовала какая-то шибко активная девица в вычурном лыжном костюме из болоньи и весьма легкомысленной лыжной шапочке "маде ин оттуда"
Хоть сейчас на обложку импортного журнала.
После этих слов Командор окончательно звереет, и группе ничего не остаётся делать, как поворачивать лыжи.
В прямом и переносном смысле.
Командор смотрит им вслед, на морде лица выражение – ну, только попадитесь!
К вечеру погода портится окончательно – температура падает, пурга свирепеет.
К утру следующего дня, однако, ветер стихает, снегопад прекращается.
Избу, дворовые постройки занесло снегом, вылазка за дровами превращается в археологические раскопки.
Наступает время обеда.
- Ребята, - это Командор вспомнил свой статус, - надо бы по маршруту пройти, посмотреть, что в округе делается.
- Сходим, - отвечаем мы, - посмотрим.
Кухря (наш бессменный кормилец) призывно стучит черпаком.
Все рассаживаются вокруг стола.
Достаётся заветная фляжка, содержимое разливается по кружкам. 
И в этот момент, распахивая дверь, вваливается что-то снежное и замёрзшее. Произносит совершенно великолепную фразу: - Вы тут водку жрёте, а там группа гибнет, - и падает на пол.
- Лепила, он живой? – спокойно спрашивает Командор.
- Живой. Видишь, шевелится.
Снежное и замёрзшее оттаивает, и мы узнаем туриста из отправленной группы.
- Вы же должны были уехать! - возмущается Командор.
- А вот не уехали, - огрызается тот.
Оказывается, вместо того, чтобы уйти в посёлок, а оттуда благополучно отбыть в центральную Россию, эти авантюристы, сделав немыслимый крюк, обогнули нашу избу, и ушли-таки в горы.
Прошли километра три, может больше, может меньше…
В пургу, на беговых лыжах и в лыжных ботинках.
И без бахил…
Б-р-р-р!
В результате заехали в какой-то лог, заблудились, сломали пару лыж.
Запасных не было.
Не взяли.
Подумаешь, какой - то там Урал.
Мы на Кавказе были.
Нарастающая паника сменилась апатией.
Апатия – медленным замерзанием.
Слава северным духам, хватило ума гонца отправить.
Дошёл.
И как только нашёл-то?
Выслушали мы эту историю.
Поморщились.
Делать нечего - идти спасать надо.
Навьючиваем рюкзаки, влезаем в лыжи, идём за провожатым.
На улице снова ветер, собачий холод.
Низкие серо-чёрные облака.
Но ещё светло.
Позёмка заметает лыжню.
Лыжня плетёт странные, совершенно необъяснимые кружева.
Похоже, что их вязала абсолютно бездарная кружевница, или человек, напрочь лишённый чувства ориентации.
Командор начинает вспоминать парламентарные выражения.
Выйдя к потерпевшим, ненормативную лексику вспомнили все.
В сером свете угасающего зимнего дня, когда так хочется лежать в тёплой избе у печки и, слушая всякие страшные истории про замерзающих туристов, попивать крепкий горячий чай, или что-нибудь покрепче - мы эту историю наблюдаем наяву
Тонкая костровая перекладина на хилой берёзовой вичке.
Чахлый костерок, в котором даже не пытается гореть что-то, что и дровами назвать нельзя.
Ибо настоящие дрова оскорбятся.
Рядом, кстати, стоят две вполне приличные сухары, так и просящиеся в огонь.
В котелке – снег, с нетерпением ждущий, когда его превратят в горячую воду.
Не дождался.
Вокруг якобы костра раскиданы расхлюстанные рюкзаки, из которых вывалены продукты, одежда, какие-то блокноты.
Всё это постепенно заносится снегом.
Палатка завалена набок, в ней – то, что некоторое время назад называлось жизнерадостными туристами
Сейчас – это группа людей, собравшихся помереть совершенно негеройской смертью.
На нас смотрят пустыми, отрешёнными глазами.
Пинками выгоняем из палатки, пинками и добрым уральским словом заставляем встать на лыжи.
- Не пойду, оставьте меня, не трогайте!
Это сипит активная болониевая девица.
Начинаем выдвигаться.
Кто-то из группы робко интересуется, что делать с вещами.
- Позже заберём, - рычит Командор.
- Заметёт ведь, а у нас тут документы, деньги. – Это подал голос руководитель группы.
- Я сказал – позже! – рявкает Командор, и резко сворачивает с протоптанной лыжни.
На слабые возмущённые стоны никто не обращает внимания.
Обратная дорога занимает от силы полтора часа.
Вваливаемся в свою избу.
У спасённых глаза лезут на лоб от изумления.
- Мы так близко от вас замерзали?
Это опять та же девица.
Постепенно отогреваются, пытаются качать права:
- Мы замёрзли, двигаться не можем, принесите то, подайте другое.
Не на тех нарвались.
- Двигайтесь, двигайтесь, не так уж вы и замёрзли. Шевелись, вражья сила!
Ворчим, ругаемся, но всё-таки помогаем.
Постепенно ледышки отогреваются и превращаются во вполне адекватных парней и девчат.
Девица в болонье даже заигрывать начинает.
С Командором.
Командор вполне натурально изображает из себя статую.
Утром, прощаясь, спасённый начальник подарил нашему Командору  нож.
- Из настоящей золлингеновской стали. Всё режет, любую банку откроет, на всё способен.
Нож сломался через полчаса, при попытке открыть банку тушёнки.


                ОДИНОКИЙ ГОРЕВОСХОДИТЕЛЬ.

Заканчивался походный день, нужно было думать о стоянке.
Неожиданно Командор наткнулся на припорошенную лыжню, пробитую два-три дня назад.
- И откуда она здесь? – глубокомысленно изрёк Командор, закурив внеплановую папиросу. – Мы никого на маршрут не выпускали, лыжня какая-то странная, ладно, что хоть к лесу спускается. Пошли, посмотрим.
Где-то метров через двести-триста мы обнаружили  криво поставленную палатку.
Если бы не искали – проскочили мимо.
 Никаких следов человеческой деятельности не определялось.
- Что они там, два дня безвылазно сидят? – изумился Командор. – Лепила, разберись.
Как обычно – всё сложное мне.
Вздохнул – и полез в палатку.
Темно, холодно, вонюче.
Зажёг фонарь.
Гора тряпья, рюкзак, один валенок.
Больше ничего.
Собираюсь вылезать.
Вдруг из груды тряпья, тоненько:
- Не уходите.
- Командор, распорядись – пусть ставят шатёр, а сам сюда ползи.
Когда раскидали тряпьё, то с трудом удержались, чтобы немедленно не вылететь из палатки – настолько густым был  запах тяжелобольного тела.
Присмотревшись, обнаружили парня, на вид лет шестнадцати,  едва живого.
- Рассказывай, а то дальше спасать не будем, - скроив зверскую физиономию, прорычал Командор.
Упорно глядя в сторону, едва сдерживаясь, чтобы не разреветься, пацан еле слышным голосом сообщил, что, начитавшись всяческой героической литературы, и, поспорив с друзьями, что выдержит и пройдёт, отправился в одиночку в горный зимний поход.
Прознав, что на начале маршрута стоят старые, суровые и неромантические дядьки (Это мы, что ли? – обиделся тридцатилетний Командор), парень, ранним утром, как заправский диверсант, миновал нашу избу, и скрылся в глухом заснеженном лесу. 
Поднявшись до шихана, он ощутил себя сильным и крутым, но в этот момент, согласно законам жанра,  со спины налетел ветер, крепление отцепилось, лыжа покатилась, нога подвернулась, и мальчишка со всей дури грохнулся о камни.
- Я, наверно, сознание терял несколько раз, - шмыгая носом, лепетал супермен. – Не помню, как сюда добрался, как сил хватило палатку поставить и в спальник закутаться.
- Что ел-то хоть?
- Ничего. У меня литровая фляжка была с самогонкой, так вот я её и пил. А вы кто? Вы меня точно спасать будете?
Мы грохнули. Пацан смотрел на нас со всё более возрастающим страхом. Отсмеявшись, Командор сотворил ещё более зверскую харю (хотя, казалось, дальше некуда)  и ответил:
- Дед в пальто. Мы как раз те самые суровые дядьки из КСС. Вот сейчас-то мы тебя  и будем спасать.
- Не пугай мальца. Лучше ребят простимулируй на установку шатра и печки. И зашли мне кого-нибудь сюда – парня отмывать надо, в таком виде я его в наш шатёр засовывать не буду.
- Отмывать или обмывать?
- Не юродствуй.
Командор исчез.
- А вы меня действительно спасёте?
- Да.
- Значит, дед не соврал?
- Какой ещё дед?
Из дальнейших расспросов выяснилось, что к концу первых суток мальчишку стали посещать всякие видения – он беседовал с друзьями, катался на велике, ходил по каким-то подземельям.
- А вчера ко мне дед пришёл, низенький такой, с бородой по колено, и сказал, что если к утру не помру, то днём придут люди и меня спасут. Я вас ждал.
Я призадумался. Галлюцинации в данном случае  – вещь вполне естественная. Организм всегда хочет умереть спокойно, красиво и без сознания. В этом плане – смерть от переохлаждения самая милостивая. Но вот дед никак в галлюцинации не вписывался.
Отвлекая парня на осмотр, я продолжил беседу:
- Дай-ка, я на твою бледную, холодную и опухшую ногу посмотрю. Да не дёргайся ты, не оторву! Так, вот сюда поворачиваю – больно? А сюда? А что тебе ещё дед сказал?
- Больно, дяденька, не надо! А дед сказал, что придёт шесть парней, причём один ругаться будет, и меня спасут. Не бросайте, спасите, пожалуйста.
- А что ещё этот добрый дедушка изрёк? Голова, кстати, не болит?
- Нет, но когда поворачиваю – кружится. А это что за дед был?
- Не знаю. Всё, сейчас мы тебя отсюда вытащим…
- Ну что, перетаскиваем? – сунулся Командор.
Спустя некоторое время поляну огласил визг постепенно переходящий в вой и скулёж – мальчишку отпаивали горячим чаем, может, даже с остатками самогонки, совершали массаж  по авторской методике Малюты Скуратова-Бельского, и засовывали в сухой тёплый спальник.
Я отвёл Командора в сторону.
- Мы по-прежнему верим в духов Севера и возносим им моленья?
- А что вдруг?
Я передал Командору рассказ парня.
- Можно придумать про велосипед, про подземелья. Но про нас он никак придумать не мог.
 - Особенно про твою ругань.
Командор - не представляете? – смутился.
- Дальше-то что делать будем?
- Что? То и скажу, что с утра надо лыжи обратно вострить и отрабатывать  методику транспортировки пострадавшего. Помнишь, Командор, мы с тобой это как раз  и хотели сделать? А тут даже и жертву выбирать не надо – в спальнике лежит, в две дырочки посапывает. Готовая.
Идём налегке – до избы засветло доберёмся, тут недалеко. А шмотки потом закинем. Согласен?
- Целиком и полностью.
Сон сморил ребят мгновенно. Я сидел у печки, подкидывал полешки, курил и чаёвничал.
Неожиданно напротив меня материализовался дед в меховых штанах, душегрейке и рваном треухе, с седой бородой (действительно по колено, надо же!),  и нещадно  задымил трубкой.
К его появлению я отнёсся совершенно спокойно.
- Чаю налить?
- А я уж думал, что обманул мальчишку, - сварливо сказал посетитель, проигнорировав моё приглашение. – Слишком медленно идёте. Ещё немного – и сдох бы отрок. Ну, ничего, сейчас-то выживет.
- А ты кто?
- Живу я здесь, - добродушно-хитро сообщил дед.
Подумал, и добавил:
- Ходить тебе по моим владениям ещё долго. Так что, глядишь, и увидимся. Спасибо вам за спасённую душу невинную и глупую.
С этими словами дед заглотил предложенный чай, заел сухариком и исчез.
К утру мальчишке стало совсем плохо. Бред, температура, попытки убежать, просьба позвать белобородого деда...
Смотав его как мумию, погрузили на волокушу, и потащились обратно.
Дошли до избы.
Распаковали поклажу, положили на кровать.
Водила пошёл готовить "УАЗик ".
Вскоре парень был в городской больнице.
И  ведь всё развилось по законам псевдо героико-романтической, сводящей подростков с ума, литературы: в самый нужный момент появились спасатели и, проявляя чудеса героизма и храбрости, спасли потенциально нужного для общества человека.
И духи Севера довольны – не любят они, когда в их владениях трупы образовываются.
.

                ОДИН ИЗ МНОГИХ.

1. Из рапорта сотрудника контрольно-спасательной службы:
Согласно заявлению группы туристов от четырнадцатого сентября сего года о пропаже неизвестного им человека, сотрудниками КСС было проведены поисковые работы, в результате которых был обнаружен труп молодого человека (приблизительно девятнадцати - двадцати двух лет). На место происшествия вызван наряд милиции.

2.   Из акта судебно-медицинской экспертизы:
"На основании полученных данных считаю, что непосредственной причиной смерти явилось переохлаждение. Данных за насильственную смерть не получено, телесных повреждений нет".

3. Из воспоминаний.
Волшебным образом в середине сентября у  меня образовалось три свободных дня.
Вместе с выходными – пять.
Сидеть в городе совершенно не хотелось, и я решил рвануть в горы, втянув в эту авантюру одного из своих друзей.
Особо уговаривать не пришлось.
Погода, как всегда, попыталась остановить нас проливным дождём, но, поняв тщетность своих намерений, затаилась, чтобы напомнить о себе позже.
Добрались до места, поставились, переночевали. На следующее утро собрались в горы. Сварили еду, поели, даже котелки успели помыть. И только собрались на выход,  как на поляну вывалилось какое-то молодое чудо под рюкзаком и в камуфляже. Посмотрело оно на нас и задало совершенно неожиданный вопрос: - "Котелок не продадите? Я заплатить могу, у меня сто пятьдесят рублей есть". От подобной наглости мы сначала онемели, потом расхохотались. И только потом поинтересовались, как же это оно (чудо) дошло до такой жизни, что оказалось  в тайге без котелка, топора и палатки.
Парень (кажется, его звали Стас, не помню уже, давно это было), рассказал, что собирались они в горы ввосьмером, потом пятеро отпали. Оставшиеся трое добирались до места встречи автостопом, причём Стас впервые.   
Ихний заводила вдруг заявил, что ему срочно нужно вернуться по рабочим делам в город, а оставшимся двум мальчишкам объяснил "на пальцах" как добраться до избы. Парни его поняли каждый по-своему, поэтому поссорились и разбежались. У того парня в рюкзаке были палатка, топор и котелки, а у Стаса – шесть килограмм круп, два килограмма макарон, пять банок тушёнки и около килограмма соли.   
Чая и сахара в рюкзаке не оказалось.
Парень плутал по тайге три дня, спал под кустами, вздрагивая от каждого шороха. Костёр разводить боялся – вдруг медведь на огонь придёт. Однажды он проснулся от ощущения, что по нему кто-то бегает. В рассказе парнишки это выглядело следующим образом:
- А вдруг пакет зашуршал, я, такой, хопа-на, поворачиваюсь, а там тень мелькнула в кусты. Думаю, чё такое, бли-и-ин! Ну ладно, лёг спать. Потом в следующий раз просыпаюсь  -  кто-то стоит у меня на лице. А я в шапке спал, думаю, чё такое? Потом, хопа-на, две лапки так обозначились, четыре в смысле, и снова на две лапки встало. Я подумал – белка… Повернулся – бух, всё!
Рассказывал парнишка искренно, с непередаваемым удовольствием.
Рассказ сопровождался  богатой мимикой и размахиванием рук.
Даже тридцатикилограммовый рюкзак не мешал.
Все события воспринимались как должное, в глазёнках пылала вера в свои силы, всеобщую доброту и порядочность. Мир гор и тайги воспринимался мальчишкой как какой-то рай, из которого совершенно не хотелось уходить.
- Я хочу, чтобы у меня был дом где-нибудь возле горы, я бы жил там один, бегал в горы, тренировался, - с искренней верой в голосе говорил парень. - Как скучно жить в городе. 
- А что бы ты там ел? – спросил один из нас.
Стас  ненадолго задумался, потом ответил:
- Да нашёл бы что-нибудь.
- Сейчас-то куда собираешься?
-  А вот на эти хребты. А что, и вы туда же? Бли-и-ин, можно я с вами пойду? Никогда здесь не ходил, вдруг уйду куда-нибудь не туда.
Если честно, этой дорогой на нашу любимую серебряную гору мы и сами шли впервые. Прикинули, что такая дорога должна быть и решили проверить.
- Так, искреннее дитя. Держи котелок и тент. В город приедешь – вернёшь. Телефон запиши. Деньги оставь, тебе они ещё пригодятся. А сейчас рюкзак переложи. Смотреть противно, как он на тебе болтается.
- А это мне Вован укладывал, который сейчас в город уехал. Сказал, что эти рюкзаки по-другому не уложить. И вообще, я хотел топор взять и тент, но он меня отговорил, сказал, что и этого хватит.
- Посмотреть бы на твоего Вована, в его честные, незамутнённые раздумьями глаза. Эти рюкзаки укладываются с лёта, на счёт пять.
С этими словами мой друг вытряс вещи из пацанского рюкзака и показал мастер-класс по укладке вещей обратно.
- Круто! А этому долго учиться надо?
- Учителя должны быть нормальными. Ты вообще-то куда-нибудь ходил раньше?
 - Не, блин, это у меня первый такой поход. Нравится – ужас как! Вот с вами схожу и ещё куда-нибудь пойду. А куда тут ещё сходить можно?
- Можно много куда, только карта нужна и компас.
- А у меня нету. Всё Вован с собой увёз. Так я с вами пойду, да?
Сами понимаете, деваться нам было некуда. Бросать мальчишку одного не хотелось, маршрут совпадал. Да и интересно с ним было. Короче, взяли мы парня с собой.
Дорога оказалась не так легка, как хотелось. Буреломы, камни, вода. Через некоторые стволы мы просто перелезали, под некоторыми приходилось проползать на брюхе. Стас сначала легко прыгал под своей тридцатикилограммовой ношей, но потом тоже приустал.
Даже перестал что-то рассказывать и о чём-то спрашивать.
Сели отдохнуть. Парень протянул руку за ягодой.
- Стой, эту ягоду едят в первый и последний раз в жизни!
- А почему?
- Потому что это вороний глаз. Съешь – и отравишься.
- Бл-и-ин. Насмерть?
- Да.
- А какие ягоды тут есть можно?
- Вон видишь? Три светло-красных ягодки на одной веточке? Это костяника, её хоть килограммами ешь – ничего плохого не будет. Вот эта чёрная – черника, а вон там и голубика просматривается. А вот этот кустарник с плотными зелёными листьями и красной ягодой, на которой ты сидишь, кстати – брусникой называется. Есть её можно, но осторожно.
- Чё, тоже отравиться можно?
- Нет, но всю  ночь в кусты бегать будешь.
- Поносная, чё ли?
- Нет, мочегонная.
- А что с ними делать можно?
- Бруснику замочить, из черники варенье сварить, на голубике настойку смастерить. А в походных условиях – компотик.
- Никогда не пил. А сегодня…
- Будет тебе, всё будет. Вставай давай, дальше идти надо.
Парень  легко закинул на себя рюкзак.
- Я готов. Только можно и побыстрее идти, я выдержу.
Наивный мальчик думал, что мы идём так медленно из-за него. Как говорится – ни фига подобного. Мои потасканные члены ненавязчиво, но настойчиво намекали, что быстрее, чем сейчас, они перемещать меня в пространстве не будут. А если я их не послушаюсь, то вообще откажут.

К реке, стекающей с хребта, мы подошли в полдень.
Сине-зелёная вода, струящаяся по серебряным, со ржавым налётом, камням, рябина, усыпанная крупными гроздьями ещё не созревших ягод, осина с робко-краснеющими  листьями в обрамлении вечно зелёного кедра и начинающей желтеть лиственницы – всё это создавало тот колорит, который, кроме как здесь, найти было негде.
А если ещё добавить каменные бастионы на вершине горы, до которых можно  добраться за час - полтора, то станет ясно, какими восторженными глазами глядел на эту картину наивный городской мальчишка, которому казалось, что всё ему по плечу, и всё это великолепие создано специально для него.
За вопросами, радостными междометиями и восклицаниями, мы незаметно подошли к знаковому для нас месту – купели.
Представьте себе этакий каменный жёлоб с перепадом высот метров шесть.
И вот по этому жёлобу несётся водопадик, который вливается в каменную чащу глубиной под два метра. При этом стекающая вода имеет желтоватый оттенок, а в чаше она ярко-голубая с постепенным переходом в лазоревый оттенок у берегов. Дно чаши – массивные ровные валуны, берега выстланы плоскими серебряными камнями и усажены, опять-таки, кедрами, лиственницами и кустами брусники, а всю эту картинку освещает нежаркое осеннее солнце, и по всему небу раскиданы лёгкие перистые облачка, сулящие на завтра туман с дождём.      
Мы с радостными уханьями и криками, сбросив с себя всю одежду, включая и нижнее бельё, бросились в эту купель.
Стас, посмотрев на этот разгул, постоял, подумал, поднялся на берег…
И спустился, одетый в одни лишь плавки. 
Немного постоял перед купелью, с трудом удерживаясь на камнях, потом, подтянув плавки и собравшись с духом,  вбежал в воду, и….
- А-а, чёрт, ё-моё! Ёк-макорёк, она ледяная!!!
      Вылетел на берег, отдышался, отогрелся, пламенея на солнце оттопыренными ушами, 
     засмеялся чему-то своему, счастливо и гордо осмотрелся:
       -  А я и не думал, что она такая ледяная!
       И снова полез в купель.
Там, поплескавшись немного, вдруг нырнул головой назад и исчез под водой.
- Ну вот, сейчас шеей-то ударится, позвонок сместится, и придётся вам любимым делом заниматься, хотя вы в отпуске и не практикуете, - ехидно пропел мне в ухо лучший друг.
Не успел я послать спутника по определённому адресу, как из воды вылез улыбающийся до ушей Стас.
- Стасик, подойди сюда. Пожалуйста, - медовым голосом пропел я.
Спутник, ощутив интонацию, с сожалением посмотрел на парня.
Стас, услышав мой зов, подбежал с радостной улыбкой.
Я отвесил ему подзатыльник.
- За что? – не понял парень.
- Больше так в воде не кувыркайся. Головой или шеей о камень стукнешься, и будешь потом из себя голову профессора Доуэля изображать. Или сразу помрёшь от остановки сердца.
- Так я же посмотрел сначала.
- Один из последних больных, которого я перед отпуском похоронил, тоже смотрел, когда в воду  прыгал. Только камушек не увидел. И всё, больше не прыгает.
Стас задумался.
- Не, блин, я везучий, со мной ничего плохого случиться не может. Я бессмертный!
- Ты, бессмертный, что дальше делать собираешься?
- Сейчас с вами  на гору поднимусь, потом здесь переночую, а завтра вон туда перевалю. А потом ещё куда-нибудь двину. 
Парни отправились на вершину, я остался готовить еду.
Свои вершины я, кажется, уже отбегал.
Вернулись через три часа. Довольные и, конечно же, голодные.
Стандартное туристское меню: макароны с тушёнкой и чернично-брусничный компот прошли на "ура".
- Стас, мы на поляне ещё два дня будем. Если надумаешь – приходи. Вообще будь поосторожнее, пожалуйста. Учти, завтра погода испортится – дожди пойдут. А при дождях и  туманах в горах делать вообще нечего. Тем более тебе. Подумай, может, всё-таки к нам прибьёшься? Серьёзно предлагаем – походи с нами. Глядишь – чему и научишься, - уговаривали мы парня.
- Ну, если что, то ждите завтра до полудня.
В лагерь мы вернулись поздней ночью – решили поискать новую дорогу.
А на следующее утро погода взяла реванш: поднялся ветер, резко похолодало, с неба посыпался снег с дождём.
Мы честно дожидались парня до часу дня,  потом сложились и уехали.
Парнишка нам так и не позвонил.

4. Из лекции об обеспечении безопасности в походе.
Вообще-то, парни, в походе нужно крепко друг за друга держаться и ответственность нести. Особенно, если кто чужой появится. Вот помню, как-то раз ходили мы в поход, и к нам парень прибился. Весёлый такой, настырный. Во всём уверенный. Есть такие люди, всё им кажется, что всё для них создано, об опасностях, последствиях совсем не думают. Так вот он из этой серии. Стасом его, как будто, звали.
Вышел он к нам в лагерь где-то часов в двенадцать. Мы на рюкзаках сидим, злые, как не знаю кто  – нам на вершину идти, а с неё, как назло, туман стал наползать, снегом потянуло.
А парень канючит – пойдём да пойдём. Говорим ему, что подождать надо, а он ни в какую. Раз  вы, блин, не идёте, так я один сбегаю - посмотрю, как там туман клубится, и к вам спущусь. И убежал. Даже рюкзак брать не стал.
А мы где-то часа через два всё равно вышли. По тропе идём, погода сволочная – снег с дождём, ветер, туман с вершин наползает. Поняли – не наш день. Пришлось вернуться.
В лагерь пришли – а там всё рюкзак парня валяется. Ну, подождали ещё часа два – и на поиски пошли. Ох, каких только ему кар не напридумывали! И выдрать-то хотели, и без ужина оставить. Даже напоить вечером, а утром не дать опохмелиться. Облазали всё, что рядом, по тропе сбегали – но нет парня, и всё тут.
Темнеть начало, видимости никакой, пришлось поиски приостановить.
На следующее утро погода наладилась, ещё раз вокруг да около побегали – нигде нет. А нам дальше двигать надо было – трассу навешивать. Ну, рюкзак на видном месте оставили, в тент завернули, камнями придавили. Даже поесть оставили. И записку написали большими буквами – "ТЕБЕ, СТАС".
Спасам позвонили, что вот, дескать, такая ситуация произошла. Обещали принять к сведению.
Что с парнем дальше случилось? Не знаю. Сначала хотел дело до конца довести, но потом закрутился, забегался, так и забыл.
Зря, наверно.
С другой стороны – трасса хоженая, маркированная, заблудиться негде, народу много шастает, ничего плохого с парнем случиться не должно.

5. Стас. Девятнадцать лет. 
А всё-таки хорошо, блин, что я в горах остался! Клёво здесь. И люди какие хорошие встретились! Вчерашние мужики так вообще классные. Только за что меня дед ихний по затылку огрел? Ну, подумаешь, головой назад в воду нырнул. Ничего ведь не случилось. А он бить полез. Да я бы его одной левой, да на раз. Я ведь сильный, кого хочешь заломать могу. А он? Старый, нудный. Не, зря я так, хороший он. Знает много, все его слушаются. Ну, почти как наш Вован.
А позвоню-ка я ему. Похвастаюсь.
Связи нет.
Ну и фиг с ним, будет время – ещё раз позвоню.
И что эти парни на вершину не потопали? Побоялись, чё ли? Во, какой туман интересный! Как из-за скалы выползает.
Сейчас я его зафоткаю.
Ого, уже пятьсот фоток сделал, а батарейке хоть бы хны!
Вот потом посмотрю!
Холодает, ёк-макорёк, а я свитер не взял.
Может, вернуться?
Вот до этого камня дойду и назад поверну.
А откуда я пришёл?
Всё в тумане, ничего не видно.
Куда дальше-то идти?
Спокойно Стасик, блин, не мандражируй, смотри внимательно, ты, вроде бы отсюда шёл.
Или нет?
Вот этот камень.
Он тут был или не был?
- Э-э-эй, люди! Отзовитесь!
Нет никого.
Ничего не слышу.
Холод до костей пробирает, ноги мокрые, ничего не чувствуют.
Неужели всё, заблудился?
Мох на деревьях показывает на север…
Ни мха, ни дерева не вижу.
Хоть бы компас с собой был.
А у деда навигатор хороший, всё показывает.
Вот мне бы его сейчас – откуда бы угодно выбрался.
Шёл я здесь, или нет – не помню.
Совсем замёрз.
И почему я парней не послушался?
      Пропаду ведь.
Нет, врёшь, я бессмертный, я об этом ещё вчера говорил.
Я этим хмырям чмошным в городе  ещё такого порассказываю, все обзавидуются.
Светка  на меня внимание обратит.
Ну, идти-то куда?
Ай, что это? Медведь?
Не надо, не надо, мама, не хочу, не надо, страшно!
Спокойно, Стас, не паникуй, всё образуется.
Нет, он на меня идёт! На задние лапы уже встал, сейчас скальп снимет, бежать!…
Нет, не бежать, нельзя от зверя бегать, это мне вчера дед говорил. Нужно лечь, руками голову закрыть и не двигаться.
У-й-я, блин,  мокро-то как!
Холодно.
Ну, ничего, немного полежу, медведь уйдёт, я дальше пойду.
Мишка, уходи, а? Меня в лагере ждут.
Не трогай меня, я хороший.
Сейчас согреюсь, и дальше пойду.
Вот уже согреваюсь, деда вижу, сейчас подойду.
Вот только встану…
Встану…
Вста…
А и вставать не надо. Я уже в палатке лежу, вон крыша надо мной висит.
Только сыро почему-то и нога мёрзнет.
Вот сейчас повернусь
Повернусь и согреюсь.
Согреюсь….

6. Из Протокола осмотра места происшествия:
"На расстоянии пятиста метров от маркированной тропы, ведущей на вершину, под ветвями ели, обнаружен труп молодого человека мужского пола, астенического телосложения, возраст, примерно, двадцать лет. Длина тела  – сто шестьдесят сантиметров. На голове трупа – чёрная шапка с красной каймой, из-под шапки выступают тёмные, коротко остриженные волосы, На трупе надет камуфляжный костюм из светлого материала, куртка расстёгнута, под курткой – трикотажная майка белого цвета, слабо поношенная. На левой ноге – ботинок типа туристического, размер – сороковой, на правой ноге – носок из тонкого материала тёмного цвета, ботинка нет. Других вещей (рюкзак, предметы туристического снаряжения, личные вещи, продукты питания, а также денежные средства и документы) не обнаружено. Материалы переданы в прокуратуру города для возбуждения уголовного дела"…

7. Из Постановления о прекращении уголовного дела:
"Я, следователь … рассмотрев материалы дела и не найдя признаков криминального вмешательства, решил дело производством прекратить, материалы сдать в архив".


                КРОВОТЕЧЕНИЕ.

То, что большинство неприятностей в группе происходит по вине группы – этот факт проверенный неоднократно.
Но бывают случаи, когда неприятность на группу сваливается совершенно неожиданно, на ровном месте. Как говорится – не из тучи гром.

Собирались мы тогда на самый северный Урал.
Готовились серьёзно.
Командор даже заставил мед.комиссию пройти.
- А если заболеете, то Лепила вас что, убивать будет?
Оказались здоровыми.
Перед походом выверялся каждый грамм. Всё лишнее безжалостно выбраковывалось.
- Тебе зачем такая аптечка тяжёлая?  Что ты туда наложил? Убирай половину.
- Не уберу. Вдруг пригодится.
- Убирай!
- Сказал нет, значит, нет.
- Тогда фотоаппаратуру выкидывай.
- Фотографиями поделишься?
- Поделюсь.
Честно говоря – ничего я не выкинул. Командор, конечно, об этом узнал, но поздно, когда мы встали на маршрут.
Не выкидывать же кинокамеру в болото.

Маршрут мы прошли удачно. Взяли запланированные вершины, попутно -  пару непредвиденных перевалов. Как говорится – ничего не предвещало. Хотя – как сказать…
- Слушай, что-то у меня желудок побаливать стал.
- Ну, прямо и желудок. С чего взял? Раньше-то болело?
- Да нет. Последние день-два как поем - так подташнивать начинает и крутит. А раньше не болело.
- То-то гляжу, жрать меньше стал. На-ка вот, возьми.
- Это что?
- Альмагель. По одной ложке перед едой. Можешь и после.
- А  вместо?
- Не питательно.
- Может ему ещё и соды дать? – встряла Хозяйка. – У меня есть, как раз чашки оттирала.
- Ты ещё золу от костра предложи. Пусть активированный уголь ест.
- А есть?
- У меня всё есть.
- Запасливый.
Пошутили, посмеялись, пошли дальше.
Потом всё, вроде бы как, наладилось.

На ночёвку встали в каком-то болоте, впереди призывно маячили огни цивилизации. - Ребята, - сказал Командор, - я предлагаю завтра пройти максимально много, может даже и без ночёвки, чтобы побыстрее добраться до Посёлка и свалить отсюда.
Предложение было поддержано единогласно.
К ночи подошли чуть ли не к самому Посёлку.
Огни цивилизации горели так заманчиво, что все сразу вспомнили, что три недели толком не мылись, не расчёсывались и даже не брились.
Растянули тент, бросили спальники.
Задремали.
Просыпаюсь от толчка в бок.
- Тебя можно?
- В чём дело?
- Посмотри. Меня вот этим вырвало.
На ярко-зелёных листах брусники, в алом мареве восходящего солнца, растекалось какое-то грязно-красное мерзкое пятно.
Вот оно и свершилось – массивное  кровотечение из острой язвы желудка.
На ум приходила только ненормативная лексика.
- Как чувствуешь себя?
- Да, вроде бы, ничего. Только голова кружится.
- И мальчики кровавые в глазах, - машинально продолжил я.
- Не, мальчиков нет.
Немного подождав, испуганно:
-  А что, должны быть?
- Сиди тут и не двигайся.

Я подошёл к спальнику Командора.
- Командор, сворачиваем лагерь. Двигаться надо.
- Ну, погоди часа два. Поедим, отдохнём и дальше пойдём.
- Не получится, у Николки желудочное кровотечение.
- Врёт, поди.
- Парни!- закричала Хозяйка. – Сюда! Бегом! Николке плохо!
Николка лежал на земле. Бледный, почти без сознания. Рядом – лужа крови.
Рядом стояли все наши.
И смотрели, почему-то, на меня.
Мне стало как-то неуютно.
- И что делать будем? – спросил Командор.
Опять-таки глядя в мою сторону.
Я взъярился.
- Так. Посылай кого-нибудь жерди рубить – носилки делать. Девчонок оставляем здесь – рюкзаки стеречь, а сами – ноги в руки и вперёд – Николку тащить.
Как-то никто не заметил, что приказы отдаёт не Командор, а я.
- Ребята, ну сделайте хоть что-нибудь. Николке совсем плохо, умирает.
Бледно-синий, пульса почти нет.
Но дышит.
Лезу в рюкзак, достаю аптечку.
Понимая, что делаю всё наперекор медицинским канонам, колю стимуляторы.
Ожил.
Носилки готовы, впрягаемся, назначаем встречу на железнодорожной станции в Посёлке.
Тащим.

      Идти тяжело – болота по пояс, камни. Три километра идём три часа.
      И навстречу нам – осенний северный рассвет.
      Оранжево-жёлтое солнце, медленно вскарабкивается на светло - голубой, заляпанный      
      единичными белыми пятнами облаков, небосвод.
      А вокруг – тундра,  сверкающая во весь окоём  жёлто-зелёным ковром мха, голубыми 
      всплесками луж, оранжевыми ягодами морошки.
Ноги проваливаются между кочками, погружаются в болото. Вытягиваешь руку, держащую носилки, вверх, а другой машинально хватаешь появившуюся чуть ли не под носом ягоду.
Николка  на носилках совсем затих, но хоть постанывает.
Останавливаемся передохнуть.
На парня страшно смотреть: от природы мелкий, бледный и тощий он, похоже, усох ещё больше. Лицо заострилось, кожа – как лёд на реке – такая же бледно-синяя и холодная.
Весь трясётся – знобит.
Пустой, безразличный ко всему взгляд.
Рыжие лохмы пламенеют на солнце.
Не помер бы в дороге.
Мимо проезжает вездеход. Останавливаем, объясняем ситуацию. Водила отказывает – торопится на работу.
- У нас парень помирает.
- У вас помирает – вот вы и разбирайтесь.
С этими словами машина, обдав нас фонтаном грязи, уезжает.
Материться нет сил.
Через минуту рядом останавливается ещё одна машина.
- Что стряслось?
Объясняем ситуацию.
- Поехали.

Когда приехали в Посёлок, Николка был совсем плох: жёлто-синий, вялый, безразличный ко всему окружающему. И постоянно зевал.
Фельдшерица в тамошнем мед.пункте смотрела на нас со страхом.
- Шприц дайте, хлористый.
- Я в вену не попаду.
Несгибающимися пальцами беру шприц, колю.
- Ой, попали!
- Что делать будем, Командор? – спрашивает Хозяйка.
Командор медлит, смотрит на меня.
- Наверно, я поеду с Николкой в город, и там останусь. Командор, выдели мне какую-нибудь денежку и паспорт верни. Ладно?
- Я с тобой поеду, - неожиданно говорит Хозяйка.
Теперь уже медлю я.
- Пусть едет, - отмирает Командор. –  Вернётся - хоть знать будем, чем дело закончилось.
- Да, - вздыхает Хозяйка. – Вот были бы телефоны, как у Долгушина в "Генераторе чудес". В карман сунул, и говори, откуда хочешь.
- Не фантазируй, до такого уровня техника лет через сто дойдёт, - продолжает отмирать Командор. – Вот тебе деньги, документы. Сколько ты пробыть там собираешься?
- Ну, дней-то пять точно понадобится. Пока разберутся, а если вдруг оперировать решат? Нехорошо парня одного оставлять. Слушай, ты домашних предупреди, а то чёрт его знает, что тут на переговорных пунктах творится.
- Хорошо, сделаю.
Наверно, следует уточнить, что описываемые события происходят в конце семидесятых. Сотовых телефонов, как вы понимаете, в ту пору не было.

Приходит поезд. Заталкиваем носилки в тамбур. Дальше не пронести. Хозяйка устраивается рядом с Николкой, я сижу в купе проводников и смолю папиросу за папиросой.
Через сорок минут мы в городе. "Скорая" уже здесь. Люди в белых халатах перекладывают парня на нормальные носилки и тащат в машину.
- Покойника повезли, - радостно орёт какая-то баба, и делает попытку подойти поближе.
- Сама не сдохни, дура, - неожиданно отвечает Николка.
Нас с Хозяйкой начинает душить истерический смех.
Довезли, сдали в больницу.
Вышли из больницы, сели на лавочку, и просидели так минут сорок.
- Можно, я с тобой останусь?
- Нет. Ты будешь, только не обижайся, мешать. Мне надо где-то жить,  есть, спать в конце  концов. Одному мне будет проще.
- Я тебя таким впервые вижу, не знала, что ты такой.
- Какой?
- Даже не знаю, не могу сказать.
- Пошли на вокзал, тебе ехать пора.
- Давай, ещё раз в больницу зайдём, как хоть дела узнаем.
Дела оказались не так уж и плохи. Николка постепенно восстанавливался, но к нему не пускали. Да я и сам не рвался. Рассекать коридоры хирургического отделения в грязных болотных сапогах и такой же штормовке было бы нарушением профессиональной этики.

Отправив Хозяйку к ребятам, я задумался о том, как, а главное – где, жить дальше.
В Городе было общежитие геологов, но туда меня не пустили. В гостинице тоже поначалу артачились, но, узнав, по какой причине я оказался в Городе, выделили койку в шестиместном номере.
Оформившись, я сменил имидж по способу Сергея Баклакова, возложил сапоги к ногам основателя государства, и вновь отправился в больницу.
Николка, переодетый в больничное и свежевымытый, хоть и напоминал скелет, но скелет улыбающийся и весьма живой. Узнав, что я остаюсь в Городе, Николка обрадовался ещё больше. Посидели, потрепались. Украдкой, в лучших больничных традициях, покурили.
- Спасибо тебе, - вдруг серьёзно сказал Николка. – Если бы не ты – точно бы сдох.
Я промолчал.

Возвращаясь в гостиницу, я сумел дозвониться до дома и сказать родным, что когда в квартиру занесут мой рюкзак, я буду дрыхнуть в гостиничном номере. И нигде кроме. Пошатался по Городу – ничего так городок, чем-то Карпинск напоминает. В магазин завернул, бутылкой обзавёлся, едой на вечер.
И началась моя гостиничная жизнь.

Четыре койки вместо шести. Одна моя – это понятно. На койке у окна – рубаха, мыльница, полотенце. Это первый сокоешник. А на третьей койке лежит тело носом к стене и усердно сопит. Позже выяснилось, что тело принадлежит студенту из Ростова. Как-то так случилось, что он, прожив в гостинице неделю, остался совсем без денег. По этому поводу администрация приняла воистину мудрое решение  - пусть живёт до тех пор, пока деньги из дома не пришлют. Сбежать парень всё равно не может – куда без документов на Севере? И человеколюбие соблюдено – не под ёлкой на улице ночует. А то, что денег на еду нет – так, это, извини, товарищ – твои заморочки.
Поэтому сокоешник находится в состоянии перманентного анабиоза.
На приглашение разделить трапезу гордо отказывался, но желудок этого не воспринимал и начинал бурчать. Недовольно, а главное – громко. Поэтому, ломая собственную гордость, сокоешник к столу всё-таки присаживался.
И кушал.
Сначала робко, а потом разъедался.
И снова заваливался на кровать.
Я рухнул на койку, и совсем было собирался подремать, но тут открылась дверь, и ввалился второй сожитель.
И вот тут-то я понял, что жить мне будет весело и пьяно.
- А, начальник! Это твой парень чуть на тракте не окочурился? Я всё знаю. Ты на первого шоферюгу зла не держи. Он действительно вас забрать не мог, поэтому и второго послал. За знакомство выпьешь?
- Выпью.
- Да, тебе сейчас это надо. Я ведь что говорю?  Я вашего брата туриста не понимаю, не понимал и уже не пойму. Тут давеча мимо нас группа чокнутых ковбоев пробегала. Вершину увидала – забежала и тур поставила – дескать, покорили. А мои работяги на этот пупырь каждый день лазают. И не по разу. Нет, не пойму я вашего брата. Ну, ничего, скоро Урал для вас закроют – золото добывать будем.  А ты молодец – своего не бросил. Давай, за дружбу!

На следующее утро я зашёл на переговорный пункт, дозвонился до дома, узнал, что группа добралась благополучно, поздравил мать с днём рождения. А потом, помедлил, перекрестился, собрался с силами - и заказал разговор со своим заведующим.
Был жестоко обруган, получил совет уволиться, забрать шмотьё и перебраться в Город. А так же и приказание явиться пред его светлые очи через пять дней. Иначе мне будет очень нехорошо.
Пошёл в больницу, узнал, что Николку раньше, чем через две недели не выпишут. Значит, уедет без меня.

Оставшиеся дни протекали в пьянстве, дожде и скуке.
Даже стихи стал писать.
Корявые – жуть.
А уж искренние – дальше некуда:

И вновь я курю под утро
И вновь не могу забыть
То горькое, странное чувство -
Без сил по течению плыть.
    
Опять закурил я, а думал,
Что худшее всё позади.
Что стрессов уже не будет,
Но память твердит - "Не лги".
    
Не ври, что забыл ты дорогу,
Болота, холод и дрожь.
Не ври, что забыл тревогу,
Последний костёр и дождь.

Оскоромился – одиннадцать лет стихов не писал.

Николка в больнице освоился настолько, что обзавёлся пассией. Так что иной раз я ему своими визитами даже мешал.
Накануне отъезда  передал  билет до Свердловска.
Прощание носило поспешный характер – в дверь постоянно заглядывала какая-то смазливая девичья мордашка.
Николка краснел, смущался, отводил глаза в сторону, всем своим видом показывая – ну уходи, уходи, мешаешь.
Выйдя на порог, я поёжился – холодает, однако.

И во мне неожиданно проснулся мистер Хайт:
- Вот ты тут сидишь без тёплой одежды, с десятью рублями.
Отпуск давно закончился.
Заведующий на тебя лается.
Дома о тебе волнуются.
Кобель с ума сходит – хозяина ждёт.
А группа, между прочим, по Свердловску шляется, в тепле сидит, дома. И думать про тебя и Николку забыли. И этот, бабский любимец, тоже хорош. Только оклемался – уже под халат заглядывает. Нет, надо было тебе уезжать с ребятами, и пусть он бы тут валялся. В конце-концов поход – не повод для знакомства и благородства.
Доктор Джекил тотчас же вступил в единоборство:
- Ну, как бы он один тут был? Представь – брошенный всеми, один в чужом городе, беспомощный, со всякими нехорошими мыслями в голове, чуть грань не перешагнувший, благодаря тебе выживший. И ты бы в Свердловске места не находил, всё о Николке бы думал.
А то, что в нём увлечения проснулись –  так оживает мальчик.
Две ипостаси слились в одну после нескольких стаканов совершенно бесподобной настойки, выпитых в компании сокоешников под такую же бесподобную закуску –  маринованные белые в компании с хариусом и мочёной морошкой.
- Вот, а не привези ты Николку сюда – и Города бы не увидел, и таких вкусностей не поел, - уязвила меня какая-то из ипостасей.

К вечеру следующего дня, сменив два самолёта, с тремя рублями в кармане, я давил на кнопку звонка своей квартиры.
Всё закончилось.      
      
                САЛИНГ-ХУМ-КАТА-ПЕЛЫМ-НЁЛ.

В переводе с мансийского это значит – "Отрог, где пастух проткнул свою руку". Есть русское название, но приводить его я не буду. Захотите –  сами найдёте.
Почему я вспомнил об этом отроге? Неуютно мне там было, нехорошо. И не только мне.
Но, по порядку.
Я увидел этот горный массив на картине в библиотеке северного города, где мне пришлось подменять врача, которого работа три года не выпускала в отпуск.
В библиотеку я заглянул случайно, когда мыкался по городу в поисках какого-либо развлечения. В кино не хотелось, сидеть в ресторане – тем более. С коллегами я всегда сходился с трудом, а проводить каждый вечер в больничной общаге и пялиться в телевизор надоело уже через два дня. 
Библиотекарша встретила меня неласково. Я вспомнил, что, уезжая, не дочитал "Горное гнездо" Мамина-Сибиряка, и поинтересовался его наличием в библиотеке. Библиотекарша удивлённо хмыкнула, но мою просьбу выполнила, выложив передо мной это самое "Гнездо" издания двадцать пятого года. 
Я хотел было поинтересоваться – откуда раритет, но увидев "ex libris имярек", год, и город – промолчал.
И так всё ясно.
Дочитав книгу, я спросил у хозяйки библиотеки, что за гора изображена на картине.
- Это у нас в окрестностях, сто двадцать километров бездорожья.
С тех пор, всякий раз, придя в библиотеку, я останавливался перед картиной. Нарисованная гора не то что манила, она затягивала. И я понял, что наша будущая встреча была предрешена заранее.
Приехав в Свердловск, кинулся в городской тур.клуб. Нашёл описание, кроки. Составил план похода.
Оставалось найти спутников. И тут проблем не возникло.
Леший, с которым мы к тому времени немало полазали по горам, и юноша, бредивший уральским севером и мечтавший туда попасть.

Непонятки начались сразу.
Если верить карте и компасу – идём куда надо.
На самом деле – крутимся вокруг да около.

 "Где находимся - не знаем. Рядом течёт речка, течёт она не в ту сторону, как хотелось бы. Погода дрянь, время от времени сверху капает. Горит нодья, сушится спальник, может быть, и высохнет. На ягоды уже никто не кидается - начинают приедаться. Ужин вообще был царский - суп гречневый с рябчиком, тушёные грибы и ягоды (брусника, смородина, костяника). Наш юный спутник еле передвигается от такого ужина. С утра, которое началось в 10-00, весь день сыро, дороги нет, идём по компасу на С и С-З"  (из походного дневника).

Через три дня, пробираясь через бурелом, вышли на какую-то старую дорогу.
И увидели мужика в цивильном костюме, медленно катящего на велосипеде.
Объяснил он нам, в чём мы были неправы, указал нужное направление и сказал, что если повезёт, то часть дороги можно будет проехать на машине.
Наверно, в образе мужика пред нами предстал кто-нибудь из местных добрых духов.
Потому что вышло всё так, как он предсказал.
Вышли на дорогу, увидели стоящую у обочины машину, сговорились, поехали.
И ночевали не в палатке, а в балке.
Хороший такой балок – сухой, с печкой.
Но тут на нас свалилось первое из поджидающих нас потрясений.
- Ты чего морщишься, Леший?
- Поясницу посмотри, такое впечатление, что течёт по ней. И болит.
- Ты, вообще, как себя чувствуешь?
- Да так-то ничего, познабливает только. А что там, на пояснице-то?
- Гнойник там у тебя вскрылся.
- Рюкзаком, что ли, натёр?
- Может быть, может быть. Так, что делать будем? Есть два варианта…
- Возвращаться не будем.
- Тогда терпи, перевязывать буду.
- Дай напоследок по лесу походить. А то знаю я тебя.
Леший убежал в лес, а мы с юным краеведом занялись приборкой.
- А я тоже спину натёр.
- Показывай.
Покраснение, лёгкая припухлость. И ничего более.
- Лёгким испугом обойдёшься.

Пришёл Леший, притащил двух копалух.
Ощипали, сварили, съели.
Спиртику потребили.
Для анестезии, дезинфекции и поддержания духа.
Перевязал, остатки гноя выпустил.
Леший лежал спокойно, только иногда зубами поскрипывал.
- Я посплю, а?
Уложил, укутал, угостил.
Скоро раздался богатырский храп.
Остались мы с Краеведом на хозяйстве.
- А это точно, что найденные кости  царские?
Вопрос загнал меня в тупик.
Всего ждал, но чтобы вот так, после еды – и про кости?
Да не про простые, а царские.
- С чего взял?
Беседа о подлинности царских останков длилась до утра.

А утром нас ждали очередные потрясения.
Сначала меня потрясло утром, когда, вылезши из балка, я увидал живописно одетую группу парней лет так под тридцать. Ковбойские шляпы, короткие сапожки, цветастые шейные платки, кожанки, широкие пояса, легкомысленные рюкзаки.
- Мужик, до цивилизации далеко? – глядя на меня диким взглядом, проорал предводитель.
- Километров сто будет.
- А в какую сторону?
- Вот по этой дороге.
- Понятно, до вечера доберёмся, - и, жизнерадостно констатировав этот факт, группа рванула в противоположную сторону.
Посмотрел я на это дело, пальцем у виска покрутил, и отправился копалуху разогревать.
Леший уже очухался, чувствовал себя великолепно и рвался в бой.
И тут последовало очередное потрясение.
Балок потрясло так, что мы попадали кто на что.
Выяснилось, что балок необходимо перевести в другое место, которое, слава Духам, находится в нужном нам направлении. Так что большую часть дороги мы проедем в балке, а ногами идти придётся километров пять.
Набежал народ, прицепил балок, и мы двинулись.
Не вдаваясь в подробности,  скажу – незабываемое это испытание – езда в балке.
Вдруг нас тряхнуло, качнуло, остановило.
На дороге сидел тетеревёнок.
Один из мужиков взял его на руки и отнёс в лес.
- Гуляй пока. Ещё увидимся.

К вечеру мы вошли в заброшенный посёлок, оказавший на нас какое-то странное, я бы сказал, гнетущее впечатление.
Казалось, что жители покинули его за день-два до нашего прихода.
Крепкие избы с распахнутыми дверями, целые стёкла на окнах, кастрюли с тарелками на кухне в столовой.
И камералка, набитая пустыми мешочками для образцов.
Вот тут-то наши хватательные инстинкты и взыграли.
Мы всегда очень трепетно относились к мешкам и мешочкам.
Их нам постоянно не хватало, и если чей-нибудь мешок отлетал от владельца метров на пять, то за ним (мешком) буквально начиналась охота.
Ну откуда в восьмидесятые годы прошлого столетия такое изобилие пакетов, пакетиков и кулёчков, как сейчас?
Ничего не было.
А вещи, продукты, одежду надо было в чём-то хранить.
А тут этих мешков – залежи!

Ночевать устроились в здании бывшей столовой, где обнаружили самый настоящий бильярдный стол, кии, шары.
Поели, отметили.
Сыграли партийку, вторую.
И тут накатило.

Мы оказались на Дальнем Востоке в то время, когда остатки Белой армии пробивались к Японскому морю, где "кончается наша Россия и мы".
Город.
Ресторан.
Бильярд.
Пьяный штабс-капитан тянется к кобуре…
И слышим, как одновременно, с одинаковыми интонациями, два удивительно похожих человека – штабс-капитан и Краевед, произносят:
- Ну что, господа офицеры, профукали Россию, от краснопузой сволочи драпаем?
Нас с Лешим бросило в оторопь.
Вот сейчас, сию минуту, мы находились среди белой офицерни, слышали их песни, наблюдали игру в бильярд…
…И сидим в здании брошенной столовой, запрятанной среди тайги и гор.
Я услышал свой голос:
- Господин штабс-капитан, налейте прощальную,  нас в Харбине ждут.
- Слушаюсь, господин полковник.
Вот так появились у нас и Штабс-капитан и Полковник.

"Да, спали мы сегодня. Ни в какие горы мы, конечно, не пошли.  С утра хлещет дождь. Сырость большая, все речушки поднялась резко. Днём походили вокруг посёлка. Что-то непонятное творится со мною, а что – не знаю. Не могу объяснить.
Все окрестные горы прячутся в облаках. Они несутся: с огромной скоростью, и льют из себя, льют… Вообще-то, красиво, но несколько поднадоело уже. Настроение у всех паршивое. Места, конечно, здесь великолепные, народу не очень много, дороги есть, заброска несложная, если с умом идти. Нет, забывать эти места не следует. Сюда надо ходить. Кончается наш поход. Уже через несколько дней домой".

Эта запись была сделана Лешим через три дня после нашего прихода в посёлок. Нас действительно прижало дождём и туманом,  действительно не было никакой возможности выйти в горы.
На нас навалилась какая-то агрессивная апатия. Раздражало всё – не туда поставленная чашка, невымытая тарелка, взгляд, интонация.
Иной раз чудились голоса.
Ладно бы по пьяни, а то по трезваку.
Но стоило отойти от посёлка, посидеть на берегу реки, просто по ягоду сходить – и мы становились прежними парнями – весёлыми, жизнерадостными, довольными всем, что нас окружало. Даже дождь не мешал.
Но, когда мы подходили к посёлку, опять начиналось...
- Вы от меня что-то скрываете? О ком вы говорили? Обо мне?
- С чего ты взял? О Романовых мы говорили.
- Врёте.

- Полковник, вам не кажется…
- Кажется, Леший, кажется. Уходить надо отсюда, и побыстрее.
- Давай завтра.

- Мужики, - закричал Штабс, - машина пришла. Нам полчаса на сборы.
Чем дальше мы уезжали от посёлка, тем свободнее, легче становилось на душе.
И очень хотелось вернуться.

Через три года мы снова шли по этому маршруту. Набралось нас человек пять, заброска была достойна восхищения - то, на что мы потратили в тот раз четыре дня, заняло полтора.
Но в посёлке история повторилась:

"…полная апатия, отсутствие всякого желания чем-то заниматься, что-то делать, куда-то идти. И три года назад тоже самое. Это не усталость,  не отсутствие тренировки, не плохое самочувствие. Что-то давит. Что - не понятно, всё через силу.
Нет чувства удовлетворённости, а наоборот, чувствую, что что-то не доделано
Выяснилось, что наши ощущения совпадали почти во всём. Тоже "давление", неуютность, неосознанное чувство чего-то нехорошего. И у новичков, и у нас, уже здесь побывавших
Все наперебой обещают, что если пацан будет себя так вести, то будет бит, и что утром поднимут пинками…
Атмосфера острая, появились микросрывы…"  (из дневника группы)

Уезжая, мы поклялись, что больше нас здесь не будет.

Но через шесть лет пришли.
Вдвоём.
Штабс-капитан и я.
Лешего с нами не было.
Трагически погиб три года назад.
К посёлку мы подобрались уже вечером.
Шофёр, согласившийся подбросить нас, по дороге пугал жуткими историями про новый, возникший на месте старого, посёлок, его хозяина, сухой закон (даже спирт отказался взять), и высадил перед шлагбаумом, на котором висела многоговорящая табличка: - "Въезд по пропускам".
И очень советовал в посёлок не заходить.
Мы и сами не хотели, помня предыдущее.
Обогнули посёлок, заночевали на берегу реки.
На утро никаких вывертов в психике не ощутили.
В охотку полазали по горам, познакомились с манси, который, узнав, что Штабс-капитан увлекается камнями, за чай, табак и медицинскую консультацию оделил нас камушками – халцедоны, цетрины, хрусталь.
Всю дорогу нас сопровождала тёплая погода, но к концу похода, когда мы были ещё в горах,  резко похолодало, пал туман, начались дожди.
Ориентиров – никаких, троп – чёртова пропасть, но звериные. Вышли на курум и по нему спустились вниз.
Утром, при хорошей погоде, вышли на дорогу невдалеке от посёлка, и стали ждать попутный транспорт.
К вечеру внезапно возникло желание свернуть лагерь и мотануться пешком. Остановило два момента: вес рюкзака напарника и смутная надежда, что, может быть,  подберут.

Вечером любопытный прохожий мог бы увидеть вот такую картину.
У костра сидят двое. Едят грибную похлёбку, пьют компот, разговаривают.
Но если бы он послушал, о чём идёт речь…

"Ночью заговорили на скользкие темы, причём и Штабс-капитан и я были на грани ругани.
Специально не расшифровываю все наши разговоры, т.к. было высказано, повторяю, много и много неприятного.
Дело закончилось тем, что где-то часа в три утра я послал Штабса спать, а сам просидел в полудрёме у костра до шести утра.
О чем-то думал, пытался разобраться в окружающем, просто сидел и смотрел".
                (из походного дневника)

Утром ко мне подошёл Штабс, и, приняв позу подчинения, пытался сказать что-то насчёт вчерашнего.
- Штабс, ты забыл, где мы находимся? Посёлок всё равно своё возьмёт.
- А ты знаешь, наша вечеря помогла мне во многом разобраться. Так что я тебе по гроб жизни благодарен.
Я, кстати, подозревал нечто подобное, хотя бы потому, что сам вынес из своей бессонницы много интересного.
 Пока мы обменивались впечатлениями по поводу вчерашних откровений, к костру подошёл мужик, и сказал, что хозяин посёлка очень хочет пообщаться со старшим.
Я сказал Штабсу что-то весело-успокоительное и отправился знакомиться с хозяином.
А дальше – дневник:

"Начать, наверно, надо с того, что посёлок меня манил и, одновременно, отталкивал (как обычно в этих местах). Причина - наши прошлые визиты. Много что с этими местами связано. И, конечно же, Леший. Хотелось зайти в избы, где ночевали в прошлые года, посидеть в них, но всё это было бы больно и печально. А травить себя не хотелось. Но всё равно тянуло. Тем более, что вспомнить было бы что.
А посёлок изменился. Там, где раньше была столовая с бильярдом, теперь образовался карьер, избы почти все снесены. Только где-то на задворках посёлка стоит несколько избушек, и одна как раз была та, где мы жили шесть лет назад".

- И что вы тут делаете? – спросил Хозяин.
Молодой, подтянутый, в тёмном костюме, он совершенно не вписывался в привычный образ  начальника каких-то там разработок.
Я рассказал.
- Давайте сделаем так. Раньше, чем через два дня машины в вашу сторону не пойдут, так что куковать у шлагбаума вам смысла нет. Поэтому, выбирайте избу и живите. Захотите есть – в столовой вас бесплатно накормят, я отдам соответствующее распоряжение. Не разоримся
Так вот и оказалось, что спустя шесть лет, почти день в день мы вернулись в нашу избу.
И опять из дневника.

"Странное это было ощущение: жить в той же избе, где шесть лет назад мы спорили о жизни, пережидали непогоду, мылись в бане (её уже нет). Леший бегал с кинокамерой, Штабс с "Зенитом" и все дружно набирали   мешочки для образцов, которых было навалено немерено".

Посидели, помолчали, покурили. Затопили печь, попили чайку и  отправились в столовую.
Столовка, называвшаяся "Таверна Старый бич", была оформлена великолепно:
телевизор, видак, поварихи в фартучках. 
Голодные работяги приходили трезвые и чуть ли не в смокингах. Мата не было
слышно.
Чудеса, да и только.
Выяснилось, что завтра с утра в Ивдель пойдёт бензовоз, который нас и подберёт.
По ходу дела выяснилось, что Хозяин знал про нас с момента появления, что делает честь его службе информации.
И опять дневник:

"Ночью не спалось. Вспоминался Леший, предыдущие вылазы.  Казалось, что не было этих шести лет, что на столе так же стоит графинчик  со спиртом, что Леший меня упрекает, что я не пою. Что один из мальчишек спит, а другой -  полупьяным взглядом смотрит на графинчик.
И Штабс пытается что-то снять на слайд.
Так же, как и шесть лет назад, выхожу на крыльцо курить (хотя с тем же успехом это могу делать и в комнате). Те же, что и шесть лет назад, кровати, стол. Даже блокнот у меня тот же, что и шесть лет назад. Нет только ребят, с которыми я был, и Леший уже не будет началить меня за какую-нибудь ошибку, которую, по его мнению, я совершил".

На утро нас разбудил стук в дверь. Пришла  машина.
Напоследок посёлок - наверняка, чтобы больше не возвращались - преподнёс нам сюрприз – машина домчала нас до вокзала, сэкономив три дня.
Ехать в Свердловск не хотелось.
Переглянулись мы со Штабсом и поехали на бруснику – нервы успокоить, да и ягоды набрать.

    
                * *  *

     И снова дождь шуршит с утра,
     И тучи мчатся на посёлок.
     Гляжу уныло из окна,
     Как жёны раньше из светёлок.
    
     Три года минуло с тех пор,
     Как мы пришли сюда впервые.
     Но прежний, странный разговор
     Всплывает в памяти и ныне.
    
     Как прежде давит тишина,
     И, мнится, бродят чьи-то тени.
     Вот тут был дом - теперь стена,
     И печка мается в забвенье.

     Тревожен огненный закат,
      Вновь дымка тянется на горы.
      Вот грома слышится раскат,
      Но горячее  наши споры.

                *  *  *

     А утром встретил нас туман.
     Охраной, вставшей на пороге,
     Он, как разгневанный шаман,
     Закрыл дорогу нам в отроги.
    
     Но мы идём на перевал,
     Нам надо выйти из тумана.
     Который нас заколдовал,
     И не даёт дойти до стана.
    
     И на вечерний наш привал
     Явились два мансийских духа.
     "Вам не пройти", - один сказал
     И филин вслед за ним проухал.

                *  *  *
     И снова мы сидим в избе,
     Как будто не было похода.
     Вокруг - осенняя погода
     И вещи собраны уже.
    
     Мы возвращаемся домой
     С необъяснимым, странным чувством,
     Тревожащим, смешным и грустным -
     Стиха, напетого рекой.
    
     Но всё останется со мной:
     Друзья, речушка, эти горы
     Те песни, что уняли споры,
     И запах осени шальной.


   БРУСНИЧНЫЕ ПОЛЯНЫ.

Переглянулись мы со Штабсом и поехали на бруснику – нервы успокоить, да и ягоды набрать.
А там сюрприз – на сбор ягоды приехал господин Ротмистр и один из братьев-оболтусов.
Встреча была нежданная и приятная во всех отношениях.
Ротмистр обрадовался ещё и потому, что наш старый стан пришёл в запустение и разорение.
Нужно было делать новый.
Сделали.
Быстро, прочно и надолго.
Даже банку засунули с запиской о том, кто этот стан сделал.
И началась ягодная эпопея.
Поляны были красны от брусники, на тропах и рядом росли всякие грибы:  белые, красноголовики, мелкие, тугие маслятки.
И их было много.
Парней захватили стяжательские инстинкты.
Меня тоже.
Целый день мы ползали на коленях по полянкам, брали ягоду.
Над головой – корабельные сосны, лиственницы с жёлтыми иглами, осеннее северное небо, под ногами – мягчайший сухой и тёплый ягель.
Когда становилось лениво сгибаться над каждым кустом, я падал в ягель, принимавший форму моего тела и маняще шептавший: - Подремли".
Что я и делал.
Именно там, на Севере, на брусничных полянах, я понял фразу, которую слышал неоднократно:
- И вокруг нас царила тишина.
Тишина была везде:
и среди лиственниц, готовящихся к зиме,
и в реке, медленно и лениво двигающейся куда-то туда, к югу,
и в блекло-синем, исчерченном следами пролетающих самолётов, небе,
и во мне самом.
Тишина, примиряла с окружающим миром, шептала о вечности бытия, бренности существования, пренебрежении к мелочам жизни,
А вечером, на стану, мы вкушали вкусную еду, перебирали ягоду, и парни слушали мои воспоминания.
На ягоду я ездил ещё со своими школьными друзьями.
В те годы (начало семидесятых) увлечение сбором ягоды носило повальный характер. Билеты на поезд достать было невозможно, Командор, напрягая все свои способности, заводил знакомства с кассиршами билетных касс, доставал билеты, обещая привести каждой девушке ягоду.
Ему это удавалось.
И вот мы, как каторжные, ползали по этим полянам, добывая ягоды как себе, так и неизвестным нам кассиршам.
Но это было давно, в прошлом.
А сейчас, придя с плантаций, мы сидели либо у костра, либо, если было сумрачно, и что-то капало с неба, под тентом, и трепались обо всём.
И пели песни.
И разговаривали.
О чём?
Да обо всём.
Мы со Штабсом отходили от психоделики посёлка, пытаясь разобраться, что там с нами было.
Потом плюнули, и стали просто пить водку и собирать ягоду.
И тут нас ждало страшное потрясение – водка кончилась.
И какая нелёгкая меня дёрнула вызваться за ней сбегать?
И вот ранним утром я выхожу на рельсы и бреду в сторону ближайшей станции.
Кстати, недалеко – километров пять.
Солнце встаёт, лиственницы желтеют, рельсы синеют, под мостом рыжая речка течёт.
В душе – умиротворённость.
Даже водка не нужна.
Но вызвался.
Иду.
Добрёл, закупился, вернулся.
Все довольны.
Вечером, под хорошую еду, усугубили.
Вспомнили, что пора бы и домой вернуться.
Набили рюкзаки.
Подняли.
Охнули.
И как с этим грузом будем выбираться?
- А, нефиг, дотащимся.
А дальше – записи из дневника.

"Наверно, здешняя живность почувствовала, что мы скоро уезжаем, и весьма быстро стала завоёвывать позиции:  налетели птицы, появилась белка,  ну и бурундук опять же.
Вскоре появился Ротмистр, и занялись мы приготовлением прощального ужина.
Начали мы это дело где-то около семи часов. Пеклись оладьи, которые скоро трансформировались в блины, готовились тушёные грибы с тушёнкой и макаронными изделиями, разводился спирт и настаивался на клюкве.
Есть хотелось неимоверно. Кончилась вся эта готовка около двух часов ночи.
Паровоз уходил в пол-одиннадцатого утра, выходить надо было около восьми, поэтому порешили, что спать не будем, а будем разлагаться в еде, питье и пении. Всё это было выполнено. Еды, как это уже ясно, было много, и была она вкусной, выпивки хватало, песен тоже.
Спать не хотели, но дремали с перерывами, пытаясь что-то там такое сочинять.
Сочинялось интересное, но быстро забывающееся.
В шесть утра, когда рассвело, покидали в рюкзаки то, что не уложили раньше, устроили захоронку с тентами, кастрюлям, мисками и прочим, закопали банку с указанием, что этот стан построили мы и в полвосьмого двинулись на полустанок".

Хуже всех было Штабсу. Камни, набранные в горах, брусника, грибы. Вес рюкзака явно приближался к центнеру. Но парень всё это пёр, останавливаясь, правда, через каждые пятьдесят - сто метров. На предложение что-нибудь выкинуть, парень отвечал с полным знанием русского языка, а точнее – той части, которая скромно называется ненормативной лексикой.


     *  *  *
Брусника алая
На белом ягеле.
И небо синее.
И солнце красное.
И жёлтый лист парит
В осеннем мареве,
А сосны все вокруг
Как будто замерли.

И тишиной кругом
Всё словно заткано.
И паутины нить
Висит янтарная.
А ели зелены –
Иголки мягкие.
И белый гриб стоит,
Как будто заспанный.

Пусть краски все вокруг
Пока что яркие,
Но облака плывут
Уже ненастные.
Несут они с собой
Дожди осенние,
Суля земле покой,
Сугробы белые.

       *  *  *

Пожухлый лист по жёлтой Конде
Плывёт неведомо куда.
Как символ скорой непогоды,
Тумана, холода и льда.

Берёзы жёлтой мелколесье
Тропу усыпало листом,
И бор смурной, совсем как в песне,
Стоит, укутанный дождём.

Уходит лето на задворки,
Тепло с собою уводя,
И сыплет лиственка иголки,
Чтоб небо вышила заря.


                СНЕГ БАБЬЕГО ЛЕТА.

Когда летним утром понимаешь, что по тенту шуршит снег, то вылезать из палатки несколько обломно.
А с вечера ничего не предвещало…

Я высунулся из палатки.
Крупные хлопья снега, медленно, не спеша, я бы даже сказал, лениво, опускались на камни, застревали на ветках желтеющих лиственниц, ложились на тент, натянутый над нодьёй.

И залетали в сапог, оставленный кем-то из парней.

Вылез я из палатки, закинул сапог под тент, сунулся обратно.

Умилительная картинка предстала перед моими глазами:
Бурундук, вжавшись в стену палатки, периодически высовывается из спальника, что-то бормочет про свою родню, шишки, дорогу.
Тихий спит детским сном: рот полуоткрыт, рука под щекой,  свернулся в какой-то совершенно немыслимый клубок.  Дыхание тихое, на лбу - пот.
Лесоруб, забравшись сразу  в  два  спальника,  умудрился растянуться по диагонали.

А ведь как хорошо начиналось.
Бабье лето в городе выдалось изумительно тёплым и сухим. Сидеть в четырёх домашних стенах не хотелось абсолютно. Работать – тем более. Хотелось простора и воли.
Простор и волю могла дать только Серебрянка, а точнее – Провал.

В этот раз компанию мне составили Лесоруб, с которым мы уже здесь были несколько раз, и два подростка. 
Парни необстрелянные,  на Северах  впервые,  почти  всё незнакомо, всему верят.
Чёрт меня дёрнул сказать одному из них, что когда на второй  полке спишь,  нужно к поручням привязываться, чтобы не упасть.
Парень, глядя в мои честные глаза, так и сделал.  Потом понял,  что купили, но развязываться не стал.
Спать спокойнее.

В Карпинске выяснилось, что автобусное движение в Кытлым закрыто.
Версия первая – размыло дорогу и снесло мосты.
Версия вторая (более правдоподобная) кончился бензин из-за отсутствия денег.
Пешком идти  не хочу.  Эти сорок три километра грунтовки я прошагал уже три раза,  и все камушки,  встречающиеся на дороге,  моим бедным ногам хорошо знакомы.
Поэтому  сидим на обочине, грызём конфеты, заедаем их домашними плюшками, запиваем водой из близ текущего ручейка.

Подъезжает "Жигуль", водила предлагает свои услуги по доставке. Всего за двести пятьдесят рублей. Этакое туристское такси.
Слышу пацанский шёпот: - "Поехали, а? У меня  сотня есть".
Грузимся, едем. По дороге договариваюсь об обратной дороге, так как понимаю, что никакого другого транспорта не предвидится.
Мужик согласен (ещё бы!).
Назначаем время и место встречи: через неделю, мост через реку Серебрянка,  полдень.

К вечеру добрались до привычной стоянки. Встаём на ночлег.

Вот тут-то и начинается проверка – любит Серебрянка подшутить над новичками, особенно молодыми.
Посмотреть, на что способны.

Один из парней  остро заболевает  "кедровой лихорадкой".
Держа в руках прошлогоднюю пустую кедровую шишку, пацанёнок с обидой в голосе изрекает: "Как, и это всё, что мне бурундуки оставили?".
Фраза произнесена,  погоняло найдено.
Отныне до конца похода имя ему - Бурундук.

Второй в самый неподходящий момент сшибает костровую перекладину. Ведра  летят  в  костёр, который, естественно, гаснет.
У парня на морде страх,  что сейчас его будут  посылать матом, или пинать, или бить ведром. Удивляясь, что ничего подобного не происходит, он молча берёт котлы и тихо идёт по воду.

Лесоруб, полностью оправдывая своё прозвище, со всей дури лупит себя топором по ноге. К счастью – промахивается.

- Бурундук, а что, твой товарищ всегда такой тихий? – спрашиваю я.
- Да нет, он ещё не освоился, - с обидой за товарища отвечает парень.

Тихий притаскивает котлы с водой, Лесоруб снова разжигает костёр, я готовлю.

Пока в котлах что-то булькает,  парни занимаются всякими интересными делами: ищут  шишки,  что-то там вырезают из пня,  спорят, переругиваются,  но до мата и взаимных обид  дело  не доходит.

Еда приготовлена,  чай сварен.  Под команду  "Миски  к бою!" все выстраиваются вокруг котла с протянутыми тарелками.  Последующие  пятнадцать-двадцать минут слышно чавканье, писк за ушами, довольное  похрюкивание.  Раньше  всех  с  пайкой расправляется Бурундук, ему добавка и достаётся. Следом идет Лесоруб,  а  Тихому предоставляется почётное право вылизать и помыть котлы.

После еды хочется чего-то интеллектуального, поэтому беру гитару и  начинаю петь.
Тихий задаёт вопрос:
- А про фрегат песню знаете?
- Про какой?
- Ну, где на рейде борются.
- Знаю.
- Спойте.
- А самому слабо?
- Я  аккордов  и слов не знаю.
- Подсобим. Пой.

Знал бы я, чем это закончится...

В девять утра - подъём.
Лесоруб просыпается без лишних разговоров, Тихий, с ещё непроспатыми глазами,  тянется то к штанам, то к папиросам, Бурундук забирается глубже в спальник и твердит,  что он из него не вылезет.
Но, тем не менее, побудка объявлена. Тихому сегодня готовить завтрак, так что он вылезает первым.
Бурундук ушёл по воду, но скоро прибежал с известием, что идёт группа.
Выходим смотреть. Действительно, семнадцать человек из Москвы двигаются в сторону Конжака.
Народу лет восемнадцать - двадцать, преобладают парни.
В одежде у парней - смесь  ковбоя,  индейца  и русского зэка, девушки - в декольте.
Комариная радость.

Зато в бой их ведёт этакая гренадёр-баба.
Громкоголосая, необъятных достоинств, облачённая в геологическую брезентуху, берцы пятидесятого размера, явно купленные в "Военторге".
На голове – легкомысленная панамка.
Но зато современный станковый рюкзак и альпеншток.
На Урале не была ни разу, но обо всём имеет своё представление, и народ держит в строгости.
Колоритнейшая женщина!

Поздоровались, оценивающе друг на друга поглядели.
И разошлись, чтобы вскоре встретиться.

Встаём на маршрут.
Темп ходьбы средний.
Парни идут за мной, вспоминают предыдущий поход.
Впечатления, судя по всему, не из приятных.
Якобы ничего не слышу, но кое-какие выводы для себя делаю.

Натыкаемся на москвичей.
Отдыхают они,  еду готовят.
Да,  снаряга,  паёк - все это весьма сильно отличается от нашего – всё в пакетиках, экологически чистое. Грибами-ягодами брезгуют, ибо радиоактивные они и вредными металлами отравленные.
Мои парни смотрят на всё это свысока, и начинают громко обсуждать, какой вчера был вкусный компотик, и какая восхитительная тушёнка с грибами.
Мать-командорша смотрит на нас уничтожающим взглядом, у некоторых московских ребятишек явственно начинает урчать в животе, а взгляд становится каким-то голодно-затравленным.
Извлекаем  из-под кедра огорчённого  отсутствием шишек Бурундука, и идём дальше
Чувствуется, что  "кедровая лихорадка" парня захватила всерьёз и навсегда.

К вечеру спустились в Провал.
Учу парней варить компот из черники. Слушают со вниманием. Вечер  идёт по обкатанной программе:  еда, пение, лёгкий трёп.
Лесоруб громко зевает и исчезает в палатке. Следом за ним - Бурундук. 
Мы  с Тихим  сидим  у погасшего костра,  учим разнесчастный "Фрегат".
В аккорды попадаем, в мелодию и слова – не очень.

А на следующий день парни ушли на Конжак.
Отпустил я их со спокойной душой – Лесоруб тут не в первый раз, на рисковые поступки не способен, пацаны его слушаются. Я, честно говоря, к Камню отношусь весьма индифферентно - Серебрянка мне больше нравится. Так что пускай идут, я лучше в лагере побуду.

Дров нарубил, нодью запалил, кашу с компотиком поставил запариваться.
Подумал – и фляжку достал.
Не для пьянства, а пользы для.
Пока занимался лагерем – время летело незаметно.
Но вот все дела переделаны, время к вечеру…
Парней нет.
И где их нечистый носит?

Парни вернулись вдрабадан вымотанные, мокрые.
Но довольные.
Бурундук, в чём был, пытается залезть в палатку.
Тихий его одёргивает, а сам подходит к нодье и вполне профессионально начинает сушиться.
- Ты в походах-то где раньше был? – спрашиваю.
-  Около города ходили, - скупо слышу в ответ.
- А сейчас что задержало? - пытаюсь разговорить парня.
- Москвичей опять встретили. Заблудились они. Лесоруб лучше расскажет. А чайку можно?
- Погоди, сейчас все соберутся, и кормить вас начну.
- А поить? – встрял в разговор Лесоруб.
- Фляжки не видишь, что ли?

Поели, обсохли, развеселились.

- Ну, рассказывайте.

На москвичей парни наткнулись, когда спускались с Конжака.
- Нет, ты представляешь, - возбуждённо говорил Тихий. – На плато воды по колено, а они чуть ли не в тапочках и без носков! А ихняя баба – в болотниках рассекает.
- Ага, - добавил Лесоруб, наливая всем из фляжки, - и ещё говорит, что молодой организм закаливать надо. А у молодняка – зуб на зуб не попадает, потому что мало того, что в тапках, так ещё в майках и чуть ли не шортах. А на плато, между прочим, ветер и дождичком накрапывает.
- Так они ещё и не в ту сторону шли, - внёс свои пять копеек Бурундук.
- Ну, ладно. А вы- то почему задержались?
- Так они вообще не в ту сторону шли, - гнул своё Бурундук, - в сторону Буртыма. Мы их убеждаем, что не туда, а они нам под нос навигатор тычут, и говорят, что прибор врать не может. Это мы сами не туда идём. Потом Тихий увидел, что они эту машину вверх ногами держат, и пришлось нам их на тропу выводить. Поэтому и задержались.
- А  вы сразу ругаться, - вроде бы и укоризненно, но с изрядной долей ехидства, добавил Тихий.
- Я разве ругался? – удивился я.
- Нет, но собирались.
- Так. Сейчас всем спать, а ты, умник, завтра будешь "Фрегат" до той поры петь, пока слова не выучишь. Понял?
- Не, - окончательно обнаглел Тихий. – Вы раньше с ума сойдёте, и чем-нибудь в меня кинете.
М-да, в тихом омуте...

Но это было вчера.
А сегодня снег, перевал закрыт, дороги не будет.
Остаётся одно – незапланированная днёвка.

Если вы хотите узнать характер сопоходников – устройте незапланированную днёвку в неприспособленном для этого месте.
И никакой Фрейд с Симороном не понадобятся.

Лесоруб, узнав о днёвке, радостно взвизгнув, повернулся на другой бок и отчётливо захрапел.
Бурундук, напялив сапоги, и удивившись, почему один из них сухой, а второй мокрый, побежал обшаривать близь стоящие кедры.
Тихий, схватившись за гитару, и хитро посмотрев в мою сторону, стал наяривать "Фрегат". Создавалось впечатление, что фальшивит он весьма и весьма преднамеренно.
- Ну, что ж, ещё семьдесят пять раз споёшь, и, может даже, и получится.
- Почему семьдесят пять? – удивилось чадо.
- Тогда восемьдесят два, - невозмутимо ответил я.
Поняв, что меня не пронять, ребёнок обиженно завозился в своём углу.
Я же вылез из палатки и стал обозревать окрестности.

Снегу навалило изрядно – уже по щиколотку. Тент над палаткой, под грузом снега прогнулся до стенок - надо снег стряхивать. Дрова, нарубленные впрок ещё вчера, и укрытые полиэтиленом (и как это у меня ума хватило!) были сухими и просились в нодью.

Белое безмолвие царило над Провалом. Где-то внизу тихо шумел Иов, создавая то, что умные люди называют "белым шумом", над Провалом висела снежная туча, мысли в голове отсутствовали напрочь.
Хотелось вот так сидеть и сидеть, покуривать трубочку, и наслаждаться окружающим пейзажем.

- Двадцать три раза спел, - доложил Тихий. – Остальное вечером, если сам петь не будешь.
Вы уже решили, как выбираться будем?
Я посмотрел на пацана  с уважением.
Парню пятнадцать лет, но по рассудительности, манере поведения, умении держать дистанцию, он был гораздо старше своего биологического возраста.
- Что вы не поделили в прошлом походе? – спросил я.
- Руководитель истерик. Чуть что – в крик, вёдрами бросается. Слова никому сказать не даёт.  С вами как-то спокойнее.
- Слушай, чтобы тебе всякий раз не задумываться, как ко мне обращаться - давай на "ты", - предложил я.
- С тобой как-то спокойнее, - с удовольствием повторил парень. – Но как выходить будем? Бурундук по куруму вообще плохо ходит, ногу не держит. А сейчас…
- Давай вот что. Есть у меня подозрение, что весь этот снегопад – до вечера. Потом таять начнёт. Тут ещё одна тропа есть, почти до вершины – по лесу идти. А там уж поосторожнее пойдём. Время есть, до встречи с мужиком ещё четыре дня. Должны обернуться.
- Так уверенно говорите… говоришь.
- Я в этих местах не в первый раз, и всегда знаю, что где бы меня не носило,  в нужное место я всегда выйду в нужное время.
- Ну да?
- Видишь, в своё время я понял одно нехитрое правило – верь предчувствиям. Аборигены почему и выжили, что верили в духов и никогда не шли против природы.
- Смотри, Бурундук идёт.

Действительно, к лагерю приближался Бурундук, таща полную "Икеевскую" сумку шишек.
- Вот, - с гордостью сказал он. – Насобирал.
- И что дальше?
- А с ними ещё что-то делать надо?
- А как же.
- А я не умею. Научите?
- Научу, научу. Куда я денусь.
И пришлось мне учить Бурундука, что делать с набранной шишкой.

Вылез Лесоруб. Увидев нас – швырнул снежком.
И понеслось!
Визги, вопли.
Снежки летали -  аки снаряды.
Не удержался и я.
Парни, с воплем:
- А гурьбой и батьку бить легче!
всячески пытались меня извалять в снегу, но я не поддался.

Вечер удался на славу.
Бурундук достиг своего идеала: лущит шишку, грызёт, защёчные мешки набивает.
Лесоруб всякие байки рассказывает.
В основном про "чёрного туриста" и прочую жуть.
Тихий "Фрегат" мурыжит – почти получается.
Потом суёт гитару мне.
Пою, всё, что вспомню.

А вспомнились мне песни, которые я слышал где-то лет тридцать тому назад. Интересные песни. Вроде бы вечнозелёная тематика, ничего сложного ни по словам, ни по мелодике, но поёшь так, как будто возносишь моленье северным духам о благополучном завершении похода.
Чтобы по нашему маршруту не шёл спасотряд, а горные духи не уводили души бродяг в таёжную глушь, да  Синильга берёзовой веточкой нам бы вслед помахала.
Сейчас мало пишется таких песен. Мы стали сдержанней, строже, да и равнодушнее, пожалуй.

И к походам отношение другое. Раньше, перед тем, как выйти на маршрут, нужно было оформить гору бумаг: маршрутная книжка, план похода, состав аптечки. Нужно было отметиться в КСС на начале и в конце маршрута. Да много чего надо было делать.
Но делали.
А как готовились!

Чаще подготовка была намного интереснее самого похода. Я помню, как дома пытались изготовить сублимированное мясо, как слабые женские ручки шили паруса, а мужские лапы – байдарки. Как обсуждался вопрос – куда лучше крепить батарейки от фонаря: под штормовку или на каску, как мы с другом-дизайнером испытывали всякие походные новинки типа "штаны-спальник", самонадувающийся спасательный комбинезон.
Катамаран и рюкзак на основе раскладушки.
Спасжилет, сшитый из больничной клеёнки и подкладных суден.
Спирт в грелках.
Попытки раздобыть "карты и кроки".

Но всё это в прошлом, в моей молодости.
Сейчас всё стало доступнее и проще.
Снаряжение покупаем в магазинах, а сами почти ничего не шьём.
И возникает ощущение, что нам всё можно.
А вот этого как раз горы и не прощают.
Требуют уважения и любви
Но без панибратства.

Я допел.
Лесоруб молча протянул мне фляжку:
-  Ты раньше никогда так не пел. Вспомнилось что-то?
- Да. Давайте, ребята, за нас выпьем. А тост, позвольте, процитирую из Джека Лондона.

Я вспомнил своего друга – тёзку. Мы не ходили в походы, мы готовили песенные фестивали. Но парень в своё время закончил биофак МГУ, стоял лагерем на Приполярном Урале и обладал такой энергетикой, что песни его всякий раз звучали как откровение.

"Так выпьем же за того, кто в пути этой ночью! За то, чтобы ему хватило пищи, чтобы собаки его не сдали, чтобы спички не отсырели. Да поможет ему Господь, пусть во всём ему будет удача, а королевской полиции – посрамление!"

На следующее утро, ощутив острый приступ лени, я решил устроить походную дедовщину.
Распихал мальчишек и порекомендовал им приготовить завтрак. 
Тренируйтесь, мальчики.
Бурундук резво взявшись за дело, помыкает Тихим как может.
Тихий, толком  не проснувшись,  что-то мешает в котле, одновременно пытаясь  подсунуть  чего-нибудь  в  костёр. 
Бурундуку это не нравится, ворчит.
Еду сварили нормальную,  даже есть можно.

А в природе за ночь произошли глобальные изменения – высунулось солнце, и снег начал таять.
Вырисовывались листья брусничника, черничника и прочей травы, еловые лапы, освободившиеся от снега, радостно помахивали окружающему миру.
На сухих ветках сверкали всякие разноцветные капелюшки.
Из-под снега вытаяла какая-то тряпка, в которой Лесоруб опознал свой носок.
Солнце сияло, кедровки орали.
Родственник Бурундука нацелился на оставленный сухарь.
Пора было уходить.
Постояли, попрощались, ушли.

Лесная тропа оказалась на удивление проходимой. Курум на перевале тоже оказался не таким уж страшным. Бурундук, сначала осторожно, но потом более уверенно пошёл вперёд. Пришлось вмешаться, и командирским голосом установить порядок прохождения: сначала я, за мной  Бурундук,  следом Тихий, замыкает Лесоруб.

Иду не спеша, ноги сами выбирают подходящий камень, голова занята воспоминаниями.
Вот здесь господин Ротмистр чинил оторванную подошву, на этом уступе мы встретили ещё одного москвича с лыжной палкой (да сколько их тут шляется!), и он,  направляясь на отрог Серебрянки, убеждал нас, что двигается на Конжак, а мы ничего не понимаем в географии сих мест.

А вот на этой поляне, опять же Ротмистр взвыл, что ему позарез нужен золотой корень и с размаху наступил на него.

А здесь Штабс-капитан угодил ногой в щель между камнями.
Этого ему показалось мало, и он принял ещё один камень на бедро. Его  змеиное шипение так мне запомнилось,  что и сейчас в ушах раздаётся.
Хотя нет, похоже, что шипенье и стук камней вполне реальны.
Так и есть. 
История повторяется.
Только вместо  Штабса - Бурундук.
Шипит сквозь  зубы,  но бодрится,  делает вид,  что не больно.

Выходим на брусничник.
В этот момент попытку упасть делает Тихий. Но Лесоруб его страхует, а Бурундук намекает, что неплохо бы остановиться.  Приходится сказать,  что  из него выйдет неплохой проводник, потому как умеет улавливать и запросы группы и мысли  начальства.
Бурундук польщён.  Действительно, парень водить уже умеет. Тропу чувствует, темп ходьбы выбирает оптимальный для всех, на рожон не лезет.
Молодец!

Командую привал, и  все,  как  один,  дружно бросаются пастись.  Бурундук,  забрав кружку,  отползает метров на пять и быстро эту кружку наполняет.   Лесоруб  падает на живот и хватает ягоду губами. Тихий изображает из себя интеллигента, и пытается лопать бруснику аккуратно и цивильно.  Но его хватает ненадолго, и он уподобляется всем остальным.
Я, как  начальство  и  самый опытный человек в группе, ягоду вкушаю неспешно и с достоинством.
Тем более, что Бурундук притаскивает мне полкружки ягоды и рекомендует отведать.  Подношение с  благодарностью принимается.
И думал ли я в середине шестидесятых годов двадцатого столетия, что буду приходить сюда в таком качестве? Да мне это и в голову не приходило! Однако, вот, дожил.

К вечеру вышли на тропу, ведущую к трассе.
Вот и закончилась очередная авантюра.
И нам уходить не хотелось, и Серебрянке не хотелось с нами расставаться.
Особенно с пацанами.
Бурундуку подкидывались шишки, Тихому – грибы. До которых он, как оказалось, был большой охотник.
Ужинали тушёными грибами в чистом виде.
Перед сном Тихий взял гитару и спел "Фрегат".
И получилось!

На трассе вновь столкнулись с москвичами.
Замурзанные, грязные.
Унылые – до не могу!
- Чёрт бы побрал ваши горы! Ни указателей, ни тропы нормальной, одни буреломы да камни! Снег этот ещё проклятый! Да ещё и уехать невозможно – транспорта нет!
Из расспросов выяснилось, что запасной тёплой одежды никто не взял, обувь тоже показалась лишней.
Палатку взяли лёгонькую, для походов выходного дня предназначенную.
Даже без тента.
Где-то сбились с тропы (это надо уметь!) и оставшуюся дорогу пёрлись по выше упомянутым буреломам.

Приехал заказанный "Жигуль".
Какими взглядами нас провожали  – не описать.
Я отвёл персонального извозчика в сторону:
- Слушай, у тебя есть какой-нибудь знакомый водила с грузовиком? Надо бы и страдальцев вывезти.
- Найду.
Мужик подошёл к гренадёр-бабе.
Поговорил.
Обернулся в мою сторону:
- Не волнуйся. Приедет, увезёт. За тройную цену. Не любим мы таких выпендрёжников. А ты тоже хорош – посмотри, что с пацанами сделал. Особенно с этим, тощим: с рюкзака встать не может, трясётся весь, из штормовки только нос торчит.

Я посмотрел на Тихого.
Ещё полчаса назад это чудо носилось по трассе, и весьма ехидно комментировало похождения столичных путешественников.
.
- Что с тобой?
- Слушай, может за больного денег меньше возьмёт?
- Ага, и в ближайшую больницу привезёт. Не юродствуй. Быстро в машину!

Когда приехали на вокзал, выяснилось, что привокзальный буфет закрыт, и, судя по всему – навсегда, поэтому пришлось пробавляться  разовой  лапшой, а Бурундука послать за газировкой.
В паровоз была куплена “Рябина на коньяке”.
Бурундук, отведав пресловутой "Рябины", стал требовать каких-нибудь страшных историй, но пришёл проводник и попросил не шуметь, потому что время было уже достаточно позднее.

Пассажиры устраивались спать. В проходе торчали голые пятки, вызывая хулиганское желание либо потушить о них сигарету, либо навесить бирку с номером. Начинали реветь полуразбуженные или полусонные дети.
Бурундук  спал,  вольготно раскинувшись на верхней полке. Без привязи. В  разные стороны торчали уши, руки, ноги. Из кармана высовывалась кедровая шишка.
Я подсунул под его бедовую голову куртку, и стал устраиваться на ночлег.      

Уже засыпая, я припомнил встречу на Приполярном Урале. Меня удивил  один мужик: вся группа лазала по горам, а он сидел в лагере – постоянно что-то чинил, варил еду, сушил одежду.
Тогда мне это показалось диким – весь народ подвиги совершает, а он занимается каким-то приземлённым делом.

Спустя пятнадцать лет я очутился в горах с мало знакомой группой. Люди могли поставить палатку, разжечь костёр, даже что-то сварить поесть.
Только вот палатка всегда промокала, костёр едва тлел, а то, что было в котле, назвать едой можно было только из большого уважения к продуктам. В лагере постоянно был беспорядок, везде валялись тарелки, ложки, обувь.
Это считалось нормой.
И я тогда вспомнил встречу на Приполярном.

До меня дошло, что в группе должен быть человек, который бы заботился об остальных и учил жизни на стане.

Пускай сопоходники будут сильнее, ловчее, выносливей.
Но они намного моложе, а, значит, заведомо дурнее и в чём-то неприспособленнее.

Вот и надо учить их устраивать лагерь с максимально возможным комфортом, не паниковать, быть терпимее друг к другу. Ну и хождению по горам, естественно.
Словом – передавать то, чему учили когда-то тебя.

Пусть шастают по скалам, бегают по водопадам, делают уйму глупостей, доказывая себе и окружающим, что они все могут и умеют.
Со временем научатся.

Но чтобы в лагере их ждала вкусная еда, горящий костёр, сухая одежда, проветренный спальник.
И человек, с которым можно было бы попеть песни, поговорить о чем-нибудь интересном.
Да и совета попросить.
И нельзя требовать благодарности за это.
Она сама придёт.
И тогда ты поймёшь, что ещё кому-то нужен.

Какие всё-таки банальные мысли в башку приходят, когда лежишь на нижней полке, на которую тебя уложили твои же парни!
Ибо, по их мнению, староват я для верхних полок.
Заботятся.

Только надо уйти во время, чтобы обузой не быть.


                ДНЕВНИКИ.

"…Складывая книжки, он быстро просматривал их. Раздавленный между страницами комар, срыв карандашной строчки, следы дождя на покоробленной странице, случайно попавшая травинка – запахи, мечтания, озноб, усталость, долг, мысль, лето."

Это – Сергей Баклаков.
Олег Куваев.
"Территория"
Спасибо тебе, Олег Михайлович за те повести и рассказы, что написал.
Зачитывались мы ими тогда, надеюсь, зачитываются и теперь.
Это я к чему?
Я наши походные дневники нашёл.
Сдул пыль, пролистал.
Мы их писали лет, наверно, двадцать.
До конца прошлого века.
Потом пришёл новый век, со мной стали ходить иные парни, желания вести походные дневники у них не было, заставлять не хотелось.
Может, зря?
Но традиция умерла.
А жалко.
Но самый первый дневник – школьная тетрадь с листами "в клеточку", на которой рукой Лешего выведено: "Дневник группы "Туман" – восемьдесят пять", остался.
Откроем?

"Всю ночь орали чьи-то дети. Продрали глаза, поели и уже Карпинск. Выскочили - автобус уходит. Но  повезло, и нас повезли".

Это первая запись о походе на Серебрянку. Сначала мы хотели пройти традиционным маршрутом Конжак – Денежкин камень. В те годы это ещё можно было сделать – заповедник даже и не планировался. Но решили просто обойти всю Серебрянку.

"Подошли к шихану и снова оказались в облаке. Поднялись на хребет и стали сваливать вниз. Совершенно непонятная картина. Карта не ложится на местность. Плюс туман... Решили падать вниз. Вышли к реке, оказалась  Полдневая. Вышли из облака, сориентировались. Решили пойти в избу на С. Иов, мимо Провала, через левую Полдневую.
Подошли к реке, и тут нас посетила мысль. А что если не ходить на Денежку, а поползать по Серебрянке.
Встали на левом берегу, поели, полезли вверх. Шастали по курумам, места вокруг обалденные. Красота, лепота и благообразие. Завтра решили идти в Провал"
Это Леший.

А вот и моя запись:
"Трудно отпускает  от себя Антарктида, говорят знающие люди, а Конжак и Серебрянка трудно впускают в свои владения. Полтора дня ушло на это вхождение. Но сейчас - костёр, чай, стоянка, которая на два-три дня будет нашим домом, и округа почти вся наша.
Наверно, в этой идее  не ходить на Денежку, глубокий смысл заложен. Действительно, пролететь эти километры и ничего толком не увидеть. А зачем пёрлись тогда?  Поэтому, всё-таки эта идея   радиалок имеет для нас больший смысл. Итак: завтра Провал, потом - Очий камень и Буртым, а на остаток – Серебрянка. Вот это наши наполеоновские планы на ближайшее время".

Молодые были.
Горячие.
Я вот так сейчас уже и не смогу.
А что там ещё интересного?

"Вышли на хребет. Скалы, башни, лики. Пошли на восток, к главному пику, по пути, на гребне, среди скал - озеро, видимо, старый рудник залило дождевой водой. Глубина около шести-семи метров, вода ледяная. Неподалёку второй провальчик, но без воды. Есть изба, точнее одни стены, но с двумя печками"

И избы уже на Конжаковском плато нет, и озерцо мы в две тысячи восемнадцатом не нашли.

"Вышли на перевал, сотворили салют Серебрянке. В ответ услышали салют с неба. И тут началось.
Облака резко спустились вниз, хлынул дождь. В две минуты мы все были мокрые насквозь. Ничего не видно, гром и молния. Но мы вовремя успели свалить с перевала. Уже были внизу, как ударила сильная гроза".
Это снова Леший.

А я продолжаю:
" Да. Тут действительно началось. Будто кто-то ждал, пока мы перевалим Серебрянку, чтобы ещё раз показать некоторое несоответствие сил человека и гор. Такой грозы, такого дождя мне ещё видеть не приходилось. Одежду хоть выжимай, в ботинках - лягушки квакают, а с неба очень хорошо льёт, прямо стеной. Хорошо, что хоть ещё дождь тёплый, а то шибко бы плохо было".

Ну что?
Полистаем дальше?

"Вечер на Поме. Тихо, закат с его обычными красками, на берегу костёр и сидят три гаврика, которые что-то жуют и пьют, и до сих пор почему-то живы".

Это уже из другого похода.
На Иширим.
Сколько раз туда ходили – ничего не удавалось.
Не любило нас это место.
Неуютно там было.

"Вообще, нынешний наш поход носит этакий налёт обречённости на провал. То один заявляет о своих дурных предчувствиях, то другой. Оно, конечно, прокол следует за проколом, но должна же когда-нибудь закончиться чёрная полоса невезения. Мне почему-то хочется верить, что завтра нам повезёт с лесовозами"

В этот поход мы взяли малышню. Вот где эмоции через край бьют!

"Значится так! Приехал я в июне в Свердловск за паспортом. А тут такое происходит... Cобираются на Урал, без меня. Безобразие. Естественно, я помчался домой, поставил всех на уши. И вот я с рюкзаком и в ожидании чуда вывалился 2.08 на перрон Свердловского вокзала".

Ещё раз предупреждаю.
Я не меняю ни стилистику, ни грамматику.
Колорит потеряется.

"Сейчас сидим, как мне сказали, на обычном месте. Для меня место необычное, много ёлок и комаров. Че дальше будем. Первый раз купался в горной речке и вообще видел её. Первого много: первый раз с зубной пастой и мылом, первый раз в Серове, Ивделе, Полуночном, впервые пишу подобные вещи. Все спят, мне тоже пора".

А это Леший:
"Утром, после бессонной ночи с ошалевшими комарами и обожравшимися пацанами, кинулись к магазину, захомутали вахтовку, что идёт на Крутой ручей".

Что же там у нас такое было - то?
Да ничего особенного.
Я в походе всегда старался накормить побольше и повкуснее. Пацаны были вечно голодные, так что сначала жрали, потом маялись от обжорства (недолго, правда, через три часа опять есть хотели), бесились.
На подвиги, конечно, тянуло, но такие, управляемые.
А что касаемо комаров, так вот, читайте:

"Комары преследуют всю группу
Meня, правда, почему-то не едят. Наверно, пропах медициной,  так поэтому. Остальных тяпают прилично. Мази, жидкости - всё  идёт в ход, но бесполезно. Остаётся только уповать на совет, что через три дня привыкнешь. Но, если одеть на голову авоську, смоченную ДЭТой, то очень можно жить. Во всяком случае, в физию комар не  лезет. И курить удобно
Болота. Одни болота и комары. Вот когда вспоминаешь дуловские "болота, болота, болота/все идём, отсырели от пота"
Болото не кончается, подножного корма никакого. Дождь кончился, комары жалят, жарко. "Потному лбу мало двух рукавов"

Это дневниковая запись семьдесят девятого года. Мы тогда на Приполярный Урал ходили. Кстати, там-то я про авоську на голову и узнал.
Кажется сперва, что бред, но ведь бред действующий.
Чесс слово – работало!
Кстати, через неё не только курить можно было, но и чайку попить, и супчику похлебать.
Главное – на густой комариный налёт на поверхности внимания не обращать.
Ещё одна пацанская запись:

"Караул! Не кормят. Вернее, кормят, конечно, но для моего молодого организма, истощённого службой в ВС СССР это капля в море.
Вчера полезли в гору. Курумник и черника. Черника - класс! Вкуснотина!
Жаль, что морошки мало. Но по камням напрыгались как горные козлики".

Специально не указываю, где, когда, кем сделана запись.
А зачем?
Писавших всё равно не знаете.
А кто знает – вспомнит.
Хотя – для некоторых делаю исключение.

"Сверились, достали казёнку и приняли. Принимали почти всю ночь".

Это Леший. Всё не так алкашно, как вы подумали. Встретили геологов, сверили (а попросту пересняли) карты. Изба была, идти - возможности не было по причине дождя.
А казёнки (кто не знает – это спирт медицинский, а я был держатель акций) было выдано сто пятьдесят миллилитров.
Остальное геологи добавили.
Тоже, кстати, немного.
С пол-литра будет.
На семерых.
Так, занюхать.
Листаем? Не надоело?
А вот и Мать отметилась:

"Ну, вот наконец поход начался, для меня в совершенно новой компании, но после 1-го проведенного дня такое ощущение, что я с ними   ходила. Настроение почти у всех бодрое, много анекдотов (приличных), есть уже лидер на анекдоты - Серёжа большой, кстати, он пошёл в поход совершенно больной с т-рой 38,0. Лечит себя голодом и молитвами нашего эскулапа"

Этот поход для нас закончился нетрадиционно.
Вообще-то, сами виноваты – нефиг выходить в лес, когда объявлена пожарная опасность.
Ну, мы и поплатились:

"Очередной поворот в нашей походной  эпопее. Весь день просидели в лесу возле села. Вечером решили сходить в клуб, посмотреть кино. Давали "Крейцерову сонату". Дошли только до околицы. И там нас повязали милиционеры. Задержали, завернули, составили протоколы. Пришлось возвращаться, конечно же, очень обидно. Накрылся поход.
Поскольку деваться нам некуда, решили обосноваться в местном отделении милиции. Дежурит здесь всего один человек – капитан. На данный момент он уже, похоже, стоит на ушах. Мы оккупировали у него коридор, электрочайник, волейбольный мяч и все это принялись очень интенсивно осваивать".

Интересные мысли мальчишек в походе посещали, даже диву даёшься:

"Надо чтобы в жизни всегда присутствовала цель,  без цели жизнь невозможна. Жить думая о жизни и, никогда не найдем  смысла, а жить не думая о жизни глупо. Многие говорят, "Пока молодой шакаль, то есть - пей, гуляй, воруй". Но зачем? Нe лучше ли набрать опыта у старших, то есть взрослых людей, проживших не один десяток лет. Но конечно и самому набираться опыта, как говорится, ребёнок не поймёт что такое горячо, пока не обожжётся. Люди смеются над поступками других людей или из-за непонимания или убежденности своих взглядов. Очень важно уметь ставить себя на место другого человека, тогда будет легче понять его. Что-то совсем в жизнь ударился. А так в лесу хорошо. Ветерок поддувает, ягодки растут, костерчик горит. Лес красив, порой этого не замечаем, но достаточно присмотреть один листочек, одну травинку и подумать сколько лет ты живешь, сколько растет он, и кто знал что вы с ним встретитесь именно в это время и встреча эта одна единственная про которую ты потом забудешь. И начинаешь ощущать, что это понимание больше чем весь мир"

Пацану – семнадцать лет.
Видать, хорошо парня горы зацепили.
А это что за запись?
Девяносто третий год, серовское наводнение.
Цитирую без комментариев.

"Идём. Солнце светит, пташки чирикают, а вот машины почему-то по тракту не ездят. Странно. Выходной,  что ли?
Фига выходной! Мост через Серебрянку смыло! Вот поэтому транспорта и нет.
Идём пешком до следующей Серебрянки. Моста тоже нет. Маячит перспектива идти до Карпинска пешком.
На подходах к Иову встретили двух рыболовов.
Гнусно матерясь, они сообщили, что на Иове страшный паводок - всё смывает. Им пришлось ночевать на крыше избушки, да и то, вода была по колено. Да ещё и щуки по тропинке ползали. И вообще - мать, мать, мать
И пошли мы, солнцем палимые, дальше. А сзади нас открывались совершенно бесподобные картины Серебряного хребта.  Наконец-то мне удалось их увидеть. Так что нет худа без добра.
Пока шли - увидели впереди людей. Напарник, томимый курительной жаждой, кинулся к ним, но оказалось, что там девочки, которые не курят, и мальчики, которые выкурили всё (возраст 14 – 16  лет, так что без издёвки)
Идём дальше, наматываем километры на ноги.  В результате в напарниковых ботинках вылезли гвозди, ноги стёрты, идти трудно. Вместо портянок и стелек использует носовые платки. Каква разлилась, дорогу подмыло, машины по краю дороги на боку валяются. Зрелище угнетающее, но завораживающее".

Ну, наверно, процитирую ещё Нейрохирурга с Ротмистром, и буду заканчивать.

Начинает Нейрохирург:
"Сегодня с утра поползли на Серебрянский камень. "Поползли" - потому что Ротмистр,  под видом не любви к быстрое ходьбе, подаёт неумение быстро скакать по камням. В этом от него выгодно отличается новобранец, которого хлебом не корми – дай побегать.
Вышли в 11-30, к 14.00 были на вершине, которую к тому времени накрыло туманом. Интересная картина: площадка 2,5*3 м с туром посередине и флагом, в виде обрывка государственного флага РСФСР с серпом и молотом, и больше не видно ничего – кругом сплошной туман. Впечатление абсолютной пустоты со всех сторон. Только холодный ветер сдувает последние остатки силы воли.
Когда я навёл объектив на покорителей вершины, они напоминали сввжеобмороженных страусов".

А это Ротмистр:
" С утра (почти) пошли  на Серебрянский камень. Проползали с 11-30 до 19-50. Всё было бы неплохо, но эти изверги "молодёжь" были готовы забраться на вершину бегом, чего я жутко не уважаю.
Возле самой вершины нас накрыло облаком средней густоты, но, несмотря на это, гору одолели, запечатлелись на вершине, жутко промёрзли, более-менее укрывшись от ветра
Сделали вид, что поели. За это время облако отнесло, и открылся потрясающий вид. Это были на самом деле пресловутые, но от этого не менее прекрасные "синие дали".
На обратном пути почти полностью "завязали" подкову и по притоку Серебрянки вернулись в лагерь.
Всё было очень недурственно и качественно."

И напоследок:
"Сегодня - последний день похода - день отъезда. Но более всего запомнился, конечно, вчерашний день с прыганьем по кочкам, падением в болото, шатание по просекам в мокрых сапогах и т.п. интересные приключения с ночёвкой аж на базе отдыха "Светлячок" на закуску.
Кстати о дорогах. Не часто встретишь нa довольно ограниченной территории дороги на любой вкус: тут и горные склоны с каменными осыпями, и лесные тропы, и твёрдые дороги и болота и бездорожье.
В-общем, не хватает только песчаной пустыни.
А в целом меня такая смена "декораций" удовлетворила.
Ну, а теперь надо домой. Убегал в лес с  радостью, чтобы отдохнуть от осточертевшего города, возвращаюсь же тоже с удовольствием в  так недавно  покинутые места.
       "Я покидал обжитое,
       Спасаясь дорогой не раз.
       Хмель возвращенья пьянил меня,
       Заново бился в крови."
Странные мы всё-таки существа".



              *  * *
Походов старых дневники
И карты выцветшей обводы –
Мне память дней пережитых,
И чувство горькое свободы.

Ещё припомню я не раз
Дороги, лица и привалы,
Читая старый тот рассказ,
Что мы когда-то написали.

                ПРОВОЖАЛЬНАЯ

Пришло время – и из разряда уезжающих я перешёл в разряд провожающих. Процесс перехода прошёл спокойно – я всегда знал, что рано или поздно я уже не смогу навьючить рюкзак и отправиться даже на Серебрянку. 
Да и спутники начали откалываться. Старшее поколение медленно старело, зарастало мхом, а молодое…
Молодое искало новые маршруты и новые компании. Видимо, из чувства неловкости кто-то звал меня идти с ними, но я, вспоминая принципы формирования групп (идти только с друзьями или с хорошо знакомыми людьми), отказывался под всякими благовидными предлогами.
Или без них.
Парни, кстати, мою установку знали, так что, приглашая меня, ничем не рисковали – знали, что не пойду. Кто-то просто говорил прямым текстом, что ходить со мной по одним и тем же местам скучно.
Я понимал парней и нисколько по этому поводу не огорчался. Даже радовался – вырастил!
Хотя, когда приглашали в какой-нибудь знакомый маршрут, я готов был сорваться. Но вспоминал разницу в возрасте (а это, извините, лет под тридцать), и понимал, что для них я буду обузой.
Я этого не хотел.
На проводы тоже сначала приглашали. Я появлялся, дарил выклянченный у старшей сестры фуфырик со спиртом, чего-то там желал. Но и проводы, в конце концов превратились в нечто обязательное  и не совсем радостное. Тем более, что новые маршруты требовали новых способов заброски, а переться в Кольцово с каждым разом становилось всё сложнее. Да и зачем? Встречаться с парнями раз – два в год на перроне  или в здании аэропорта…
Мы меняемся, точек соприкосновения становится всё меньше – так зачем заниматься реанимацией старых отношений?
Так что и проводы отпали.
Но песню я всё-таки написал.

          *  *  *
Я пришёл на вокзал
Проводить вас в дорогу.
Видно время пришло
Кутать ноги в шали.
Что-то я говорю,
Сделав умную морду.
Мне хотелось бы с вами,
Только возраст шалит.

Я ходил той тропой,
Каждый камень там помню.
Перевалы, курум,
Шум тревожный реки.
Фотоплёнка хранит
Старых кадров обойму,
Дневники сохранили
Начало строки.

Информатор назвал
Нужный путь и платформу.
"Рюкзаки по коням!"
Вам – удачи в пути.
Ну, а мне уходить
В свою тёплую нору,
На гитаре бренчать,
О прошедшем шутить.


         ОДИНОЧНЫМ ТУРИСТАМ ВЫХОД НА МАРШРУТ
                КАТЕГОРИЧЕСКИ ЗАПРЕЩЁН.
                (из инструкции)

Инструкции и правила на то и созданы, чтобы их… соблюдать.
Но…
Любил я в своё время, ох, любил, умотать в горы в одиночку.
Нет, моя спасательская ипостась громко возникала по этому поводу, приводя в пример собственные случаи поисков заблудших, и, к сожалению, не всегда живых, одиночек, взывала к сознательности, призывала чувство самосохранения, намекала на дурной пример детям (было такое), и ещё чего-то там.
Я же её успокаивал тем, что иду в не раз хоженые места, что никаких вершин покорять не буду, а просто пройдусь по старым стоянкам, посижу у костерка, и вообще буду вести себя примерно.
- Да ну? – скептически вопрошала ипостась, и на некоторое время, ну, скажем так, умолкала.

И вот в рюкзак закидывается немудрёная система жизнеобеспечения (спальник, тент, котлы, топор), еда, фотоаппаратура.
А дальше – два вокзала, попутка.
Или автобус.
Словом  – как повезёт.

И вот я тихо бреду по знакомой тропе, отмечая про себя, что изменилось в округе.
Да, вроде бы и ничего.
Где-то тут были брёвнышки…
Уже лет пять я устраиваю на них свой первый перекур.
Вот они!
Человек, спиливший когда-то эту лиственницу, верхушку-то вывез, а комель, хоть и распилил на брёвна,  забрать по какой-то причине не смог. Так они и остались лежать рядом с тропой.
На них хорошо сидеть, покуривать трубочку, потреблять домашние плюшки, запивая их вкуснейшей водой из рядом текущего ручья, вспоминать, что два года назад здесь росли совершенно чудные красноголовики.
Кстати, растут и сейчас.
Я проверил.
Рядом с брёвнышками, на видавшем виде кедре – старый почтовый ящик, в который, в своё время, туристы, возвращаясь с маршрута, складывали записки-рапорта о том, что маршрут пройден без потерь, и никого искать не надо.
А спасатели, то есть мы, эти записки извлекали, читывали, фиксировали в специальном журнале.
И если от какой-нибудь группы такой записки не поступало, то выходили на поиски.
Как же давно это было!

Вот чем хороши одиночные походы?
Можно идти, думая о чём угодно (или вообще не думая), и не подстраиваться под окружающих.
И, главное – никто с разговорами не пристаёт.
Я не хочу назвать себя мизантропом, анахоретом, или ещё чем-нибудь подобным, но иной раз желание побыть одному в горно-лесном пространстве перевешивает все разумные  рассуждения об опасности данного желания.
Выбираешь оптимальный темп ходьбы, длительность переходов, кратность передыхов, больше внимания уделяешь окружающему миру.

Мир, кстати, тоже уделяет тебе больше внимания, чем группе.
Если туристские группы для него зло привычное (шумят, мусорят, живность распугивают), то от одиночки можно ждать чего угодно.
И начинает он тебя на прочность проверять: то камушек под ноги подсунет, то сгнившее дерево на тропу положит, а то и шишкой запулит.
И смотрит – как ты к этому относиться будешь.

Ты же, в свою очередь, ещё не отошёл от городских заморочек. Неожиданно начинаешь терзаться сомнениями -  выключил ли газ, воду, электричество, не забыл ли двери на три замка закрыть. Иной раз это настолько забивает голову, что возникает стремление повернуть назад.
Но, здраво оценив обстановку, понимаешь, что если вода не перекрыта, то соседи уже затоплены, киловатты на счётчике уже мотаются, а если двери не заперты, то всё ценное уже вынесено.
Поэтому  сомнения отступают на уровень продолговатого мозга, чтобы выступить в последний день, перед выходом в цивилизацию.
А пока голова постепенно освобождается для восприятия окружающего мира.

А мир, в свою очередь, начинает понимать, что ничего плохого от тебя ждать не приходится.
Поэтому все камушки, веточки и брёвнышки с тропы исчезают, шишки не падают, грибы и ягоды попадаются на каждом шагу, а кедровки покаркивают уже не настороженно, а, как бы так сказать, приветливо.

Шёл я так, шёл – и вышел на поляну.
Когда-то мы назвали её Кедровой.
Ну, здравствуй, что ли, родная!
Давно я у тебя не был.
Заросла ты, матушка, заросла.
Шишки кедры сбрасывают – вон уже сколько нападало, молодая поросль подтянулась, всякая вкусная ягода вокруг так и лезет.
В речушке вода журчит.
Табориться надо.
Нет, пройти-то ещё, конечно, можно…
Но не хочется.
А вот и лежбище нашлось –  сухая, толстая, мягкая перина из скорлупы вылущенных орехов, раздраконенных шишек, лапника, веток.
Да ещё и тент натянут!
Костровище!
Дрова, каким-то добрым человеком приготовленные!
Решено – ночевать буду здесь.
Костёр разведён, вода в котлах кипит, спальник раскинут, набранные шишки на слабом огоньке выжариваются.
Беру это я шишку в руки, вылущиваю первый орех…
Первая одиночная ночёвка всегда грустна и ностальгична – люди вспоминаются, истории всякие.
Иной раз кажется, что вспомянутые тобой люди к костерку подошли.
Погреться и поболтать хотят…

Как-то летним вечером в нашу спасательскую избу ворвалась банда солнцепоклонников.
Нет, банда – это сказано громко и не совсем правильно.
И не ворвалась, а вошла.
И весьма вежливо.
Даже постучаться не забыли.
Люди они приличные, на горных склонах всякими гимнами солнце провожают и встречают, ритуальные пляски устраивают.
Едят вкусно.
Но заполошные!
Выяснилось, что позавчера вечером у них девушка пропала.
Ушла в кустики, и всё.
Нету девушки.
Сначала сами искали, потом про нас вспомнили.
Основной отряд спасов рванулся в горы, а Командор, прищурившись и принюхавшись, пошёл вниз.
И вывел на эту поляну.
- Ищем здесь, никуда она больше уйти не могла.
Спустя минут десять к нам подбежал паренёк и, заикаясь от страха, возбуждения и любопытства, заявил, что нашёл труп.
- Ну, пойдём, посмотрим.
Труп женского пола лежал на спине и тихо храпел.
- Девушка, уже вечер, - издевательски произнёс Командор.
- А вы кто такие? – сварливым и полутрезвым голосом произнёс воскресший труп.
- Спасатели мы, вас ищем.
- А что меня искать? Я и так знаю, где нахожусь. Ну, ушла не в ту сторону, так с кем не бывает.
Девушка попыталась встать.
Из кармана выпала фляжка.
Булькнуло.
На донышке.
- Ну, что стоите? Меня ноги не держат, едва стою. Помогите хоть сапоги снять, что ли.
Переглянулись.
Помогли.
Сняли.
И сразу дружно закурили, вспомнив, кто казармы, кто долго непроветриваемые шатры.
- А вечерочком ноженьки помыть слабо было? Сапожки снять?
- Ага, я сниму, а бурундуки утащат. Куда я без сапог-то?
М-да. Вот она – девичья (или женская?) логика.
Всю обратную дорогу паренёк, нашедший якобы труп, приставал ко мне со всякими расспросами, рассказами про жизнь, любимую девушку и собаку.
Я стоически терпел и слушал.
Через полгода узнал, что паренёк погиб в лавине.

"Когда я маленькой была, за мной ходил мальчишка – потешный рыженький пацан с собачкою под мышкой.
Собачку звали Олигарх (придумали же кличку!) и нас он честно охранял, рычал и очень злился, когда другие пацаны, из нашего же класса, за нами часто следом шли и что-то там кричали.
Теперь я взрослая уже – учусь на журналиста, а Рыжик (помните? - пацан), погиб, и часто снится.
Когда в поход он уходил, то мне отправил фотку – улыбка, рыжий чуб, очки, и надпись – "Лезу в  глотку".
Потом я посмотрела фильм: случайная лавина с собою группу унесла, став братскою могилой.
А в город вновь пришла весна, раскрасив  дней монисто…
Но только пёс мой, Олигарх, волнуется и  злится, когда смотрю я по ТВ кино про альпинистов".

Утром я проснулся от странных звуков.
Казалось, кто-то рвал старую портянку, вереща при этом совершенно непотребно.
Рассупонил спальник, разул глаза.
И пожалел, что рядом нет фотоаппарата  с телеобъективом.
Над оставленным вечером сухарём бились две кедровки и один бурундук.
Кедровки старались сухарь склевать.
Бурундук же, вцепившись в предмет раздора зубами и лапами, старался утащить его в нору.
Наконец, не выдержав, одна кедровка, воспаря над бурундуком, метко тукнула его в то место, где у человека начинается шея.
Заорав совершенно по-человечески, бурундук, прикрыв передними лапами место удара (и как ему это удалось?),  с позором ретировался.
Кедровки завопили ещё радостней и громче, ибо дальше драка началась между ними.
Я не выдержал и расхохотался.
Кедровки, высказав, что обо мне думают, разлетелись по своим делам.
А мои-то дела какие?
Наверно, доберусь до стоянки на слиянии притока с основным руслом, устрою там лагерь, и дня на два-три (четыре-пять) там зависну.
Вылез из спальника, привёл в порядок как себя, так и лежбище (после меня тоже люди придут) и отправился дальше.

Начался самый извилистый и утомительный кусок дороги.
Тропа крутила и блудила как след пьяного лешего.
То карабкалась на пригорок, то мокла в болоте.
То шла по какому-то особо острому куруму, который грозился проткнуть подошвы вибрамов и добраться до моих собственных.
Казалось бы – плюнь на тропу и иди по прямой.
Однажды попробовал.
Больше не хочу.
Ничего, вот эту обломанную ёлку обойду, там легче будет.
Интуиция (а может – чувство тропы начало просыпаться?) не подвела.

Я вышел к реке.
- Здравствуй, бегунья!
Речка, поздоровавшись со мной, неспешно побежала дальше, а я, перебравшись на тот берег, нашёл тропу и поднялся до слияния.
Ещё с полкилометра – и я на стоянке.

Что за чёрт!
А ведь тут кто-то был.
И недавно.
Чуть ли не сегодня утром.
Зола в костровище ещё тёплая.
И кто бы это мог быть?
Нет, что стоянка не только для нас – это известно.
Но только наши знали, что под корнями вот этой вот сосны прячется чайник, запас консервов (в конце похода неохота тащить обратно, пускай лучше тут побудут) и чай-сахар в плотно укрытой жестянке.
А тут заначка потревожена, одной банки тушёнки не хватает, да и чаю с сахаром стало чуть меньше.
Нет, не жалко – восполним.
Но кто?
Ладно.
Поработаем Большим и Толстым змеем Чингачгуком.
А так же Дерсу Узалой и сыщиком Путилиным.
Так.
В костровище – особоскрученный окурок от "Беломора".
Только один человек так издевается над папиросой.
Если ещё отпечаток протектора найду…
Рисунок там необычный.
Нашёл.
Знаю я человека, которому этот вибрам принадлежит.
Ах ты, конспиратор недоделанный!
Сколько раз меня убеждал, что в сольные походы ходить опасно, что любой благоразумный и трезвомыслящий человек никогда на такую авантюру не пойдёт...
А сам рванул!
В город приеду – всё вспомню.

Вторая ночёвка протекает не в пример спокойней и приятней, чем первая.
Адаптация завершилась.
Северные духи под защиту приняли.
Самоконтроль и нюх на опасности включились.
Организм на экономный режим перестроился.
Чувства тропы, ориентации, времени -  проснулись.
Погода на ближайшие дни благоволит.
Значит – будем жить.

Размышления – размышлениями, а руки делают всю необходимую работу: натягивают тент, разводят костёр, ставят чайник.
Интересная история с этим чайником.
Мы нашли его весной, на склоне.
Идём – видим, из снега что-то изогнутое торчит.
Вытащили.
Оказался нормальный чайник.
Целый, без дыр.
Только слегка помятый, и ручка оторвана.
Притащили на стоянку.
Отмыли, починили, приютили.
Чайник, довольный, что попал в добрые руки,  вскипятил воду быстро и аккуратно.
Уходя – спрятали до следующего раза.
Следующий раз образовался месяца через три.
Директор моего любимого парка повёл в горы подростковый выводок из Нефтеюганска, а меня позвал в качестве врача.
На вершину забираться не хотелось, и я выговорил себе право остаться здесь, чтобы встретить группу горячим чаем и едой.
Кто-то из мальчишек поинтересовался, в чём я буду чай варить.
- В ладонях, - гордо ответил я.
И сварил.
В чайнике.

"Утро начинается с рассвета"…
Нет, утро начинается с бравурно-заполошных звуков, издаваемых будильником-радиоприёмником, настроенным на полшестого утра.
В полусонном состоянии я умываюсь, застилаю постель и  плетусь на кухню, чтобы устроить себе какой-нибудь завтрак.
Есть совершенно не хочется, но надо.
Быстро выпиваю сваренный в джезве кофе, что-то съедаю и двигаюсь на работу.
Неважно, что я там делаю, факт тот, что после работы я возвращаюсь в пустую квартиру.
Пустую?
Нет, здесь ещё витает дух единственного близкого человека, покинувшего меня чуть больше года назад.
Захожу, с порога здороваюсь с хранительницей домашнего очага, и начинаю чем-то заниматься.
Переделав не совсем важную, но нужную работу, перемещаюсь на кухню.
Ставлю на конфорку газовой плиты чайник.
С этим чайником у меня странные взаимоотношения.
Я купил его в тот день, когда начал умирать тот самый близкий мне человек.
Человек умирал, а я ходил по магазинам и выбирал чайник.
Вот так просто – ходил и выбирал, а человек умирал, ещё не понимая этого.
Иной раз мне кажется, что чайник чувствует себя в чём-то виноватым.
Да успокойся ты, не виноват ты ни в чём.
И никто не виноват.
Так вот получилось.
Получилось – и всё тут.
Просто – ты память.
И этим всё сказано.
А память любят и боятся одновременно.
И под шум закипающей воды, постепенно переходящий в свист пара,  я опять вспоминаю то, что было.
Хотя знаю, что лучше этим не заниматься.
Но память-то об этом не знает.
Но вот вода в чайнике вскипела, я готовлю немудрёную еду, пью чай, смотрю в телевизор и, когда приходит время, ложусь спать.
Чтобы с утра начать всё сначала".

Так, и что это меня ушедших воскресать потянуло?
Нет, память-то о них всегда рядом, никуда от этого не денешься, но и зацикливаться на ней, как бы это цинично не звучало, не стоит.
А то быстро переметнёшься в отряд вспоминаемых.
А. кстати, кто-нибудь вспоминать будет?
Может – да, может – нет.
Тебе-то какая разница.
Хотя…

А ночь была удивительна.
Тепло, звёздно, вода по камням тихо булькает, шихан на фоне тёмно-синего неба серебром отливает.
И казалось мне, что я, заворожённый всполохами костра, каким-то вольным зефиром летаю над этими горами, причём не только в пространстве, но и во времени, одновременно пребывая и в двадцатом, и в девятнадцатом и ещё каком-нибудь веке.
И все, встреченные мной, что-то хотят сказать, научить, открыть…
Умное, вечное.
Может даже и доброе.
- Угу! – рявкнуло за спиной.
Вот она – действительность.
Только размечтаешься, как какой-нибудь филин на землю-то тебя и сбросит. 

Трое суток пролетело незаметно.
Днём я бродил по округе, отыскивая всякие фотоинтересности.
Когда уставал – либо валился на траву, либо вольготно раскидывался на согретых солнцем камнях.
И надо мной было небо.
И облака.
Спасательская ипостась что-то тихо бурчала о полной безалаберности,  отсутствии совести, общей непорядочности.
Но так, для блезиру.
Ей самой было интересно.
А вечером меня ждала вкусная, напаренная грибница, не менее вкусный, настоявшийся компотик, и наглые незваные зверушки: мышки, бурундуки и кедровки.
Мышки подбирали всякие крошки, пытались прогрызть кульки с крупой, но это им не удавалось.
Бурундук, застигнутый на месте преступления, пытался что-то верещать о свободе личности и злобных оккупантах, но был заткнут куском сухаря и призван заниматься уборкой территории.
Кедровки несли почётную службу по охране бивуака, в качестве награды утаскивая собранные мной кедровые шишки.
Всё было бы хорошо.
Но…
Стали просыпаться сомнения о газе, электричестве, дверях.
Значит - пора возвращаться.

На попутке добрался до города, кинул рюкзак в камеру хранения…
Надо бы пельмешек отведать.
Да и пивка испить.
Медицина рекомендует и советует.
Можно, конечно, и что-нибудь повыше градусом…
Но партнёра нет.
А одному – не в кайф.
И вот тут-то меня облом и посетил.
Весь общепит города был закрыт на спецобслуживание.
Свадьбы у них, понимаете ли.
И поминки.
Одновременно.
Но одну пельменную я всё-таки нашёл.
Зашёл, заказал.
И показалась она мне весьма и весьма знакомой.

Было это лет семь назад.
Помню, что было нам тогда мокро и холодно, ибо выбирались из-под снега пополам с дождём.
И голодно.
Ибо ждать, пока мы что-нибудь сварим и съедим,  попутки не будут.
А хотелось нам:
Горячих пельменей для сытости.
Водки для снятия стресса и профилактики простудных заболеваний.
Чаю – крепкого и сладкого.
И ещё чего-нибудь вкусненького.
А кому это - нам?
Ну, конечно, Ротмистр, Крымчанин, кто-то из оболтусов, я.
Ещё кто-то был.
Не помню.
Пришли.
Заказали.
Съели.
Не пробрало.
Попросили повторить.
Съели.
Пробрало, но не совсем.
Попросили ещё раз повторить.
Нам ответили, что приготовленные пельмени кончились, а для новых сырья нет.
Поэтому нас просят покинуть помещение, ибо заведение закрывается.

Надеюсь, что в этот раз на мне пельмени не кончатся.
Так, а это кто?
Ага, противник одиночных походов!
Ну и встреча!
Сейчас я с ним разберусь!
Подошёл, и задушевно-ехидным голосом поинтересовался:
- А как это мы тут оказались? И что это мы тут делаем?
Парень, увидав меня, покраснел, вздрогнул и сделал попытку удрать.
- Пересаживайся ко мне за стол. Заодно и поговорим.
- Как ты меня нашёл? Ведь я никому не говорил…
- Вот сейчас – чистая случайность. А на будущее, Ватсон, гильзу от папиросы так не уродуй, и берцы смени. Я как след на стоянке увидел, так сразу тебя расшифровал.
- Слушай, как мы с тобой не встретились? Ведь рядом ходили.
- Северные духи проверку устроили. Ты зубы-то мне не заговаривай. Как дошёл до жизни такой?
Выяснилось, что хоть на словах парень и был против сольных походов, но желание испробовать на своей шкуре, что это такое, возникло давно.
- Ну и как? Понравилось?
- Что-то в этом есть. Но из щенячьей потребности что-то кому-то доказать я уже вырос, а вот до желания помедитировать в одиночестве и в горах, ещё не дорос. Может, потом когда-нибудь.
- Молодец. Растёшь. Ага, вот и пельмени тащат. Может?
- Конечно. И повод есть.
- Ну, за встречу и удачу!
- Слушай, у меня просьба к тебе.
- Сказать, что в поход вместе ходили?
- Да. А как ты догадался?
- Элементарно, Ватсон, элементарно. Совпадение в желаниях было? Было. Во времени совпали? Совпали. Даже в одной пространственной точке пересеклись. И кто после этого посмеет сказать, что мы вместе в горах не были? 


                И ПРОШЛО МНОГО ЛЕТ…

Опять подался в горы я,
Хлебну, наверно, горя я.
И хоть природа – мать моя,
Но всё ж тяжёл рюкзак.
Ночую, где не попадя,
И падаю на попу я,
И лопаю не пробуя –
Скребёт по дну черпак.

Сидел бы, умный, дома я.
Читал бы Рокамболя я.
Под рыбку пил бы пиво я,
Сгущался б полумрак.
Тихонечко старел бы я,
Быть может – сатанел бы я,
Начальством стал, наверно я –
И было б всё ништяк.

Но облака над деревом
Погонит ветер веером,
И вновь поманит Севером,
На горке свистнет рак.
И вновь отправлюсь в горы я,
Петь буду во всё горло я,
Что хоть давно не молод я –
А был и есть дурак.


Судьба распорядилась так, что в следующий раз я попал на Серебрянку через пятнадцать лет после похода с парнями и Бардом.
В этот раз нас было трое: Совесть, Мать и я.
Откуда Мать взялась?

Вы помните, что тогда, в восьмидесятые, мы торжественно поклялись – в походы баб не брать?
Но нет правил без исключений.
И одно из них называлось просто – Мать.
Я познакомился с ней в семидесятые годы на речке Решётке, где свердловские туристы-медики отрабатывали технику водного туризма.
Невысокая, худощавая, энергичная, временами бесцеремонная, временами – жилетка для окружающих.
Кормила, подбадривала, утешала – вот и стала Матерью.
Исходила весь Урал, побывала в Саянах, на Байкале.
Была знакома со всеми, как бы сейчас сказали, выдающимися представителями свердловского туризма.
Узнав, что мы собираемся на Серебрянку, решила пойти с нами.
Спорить было бесполезно.
Кстати – не пожалели: ели вкусно, в тонусе держались, процесс воспитания Совести  и Штабс-капитана проходил, если так можно выразиться, в штатном режиме.

Кто такой Совесть?
А это тот самый Студент, с которым мы ходили в восемьдесят пятом году. Потом он окончил техникум, честно отработал срок где-то в Хабаровске, и вернулся обратно.
Почему стал Совестью? Студентом называть было уже нельзя – время вышло, ну, а любимая его фраза в те годы была:
 – Да имейте же вы совесть, наконец!
Причём фраза произносилась с таким богатством интонационных оттенков, что понять, когда парень взывает искренно, а когда ехидничает, было трудно.
Вот и стал Студент Совестью.
Со Штабс-капитаном вы уже знакомы.

В тот год (восемьдесят девятый, если память не изменяет) стояла отменная жара, много ходить не хотелось, поэтому основной лагерь сделали на притоке Серебрянки.
Оттуда и в радиалки выбирались.
Опять же недалеко от лагеря была совершенно чудная купель, в которой мы и плескались.
Вокруг всякие кустарники зелёные торчат, лиственницы вперемежку с кедрами и соснами растут, брусника с голубикой рассыпана, а на реке – такой чудный водопадик метров на десять ростом, а под водопадиком – купель, глубиной этак метра полтора-два.
С  прозрачной, изменяющей цвет  от тёмно-голубого до ярко-зелёного, водой.
Холоднющая!
А уж как бодрила!
Ранее около купели стояло ещё три деревянных идола, но их по одному в разные годы смыло бурным весенним потоком.
И залезаешь ты в эту купель, орёшь дурным голосом и плещешься.
Тело становится исключительно лёгким и свежим.
В одной из радиалок на снежник натакались.
И опять же – жара за тридцать, солнце палит, на небе ни облачка, а тут, на склоне хребта – девственно чистый и белый снежник.
Ну и осквернили мы его своими задницами, ногами и спинами.
На подстеленном под пятую точку полиэтилене, почти в неглиже, катишься ты по этому снежнику, напрочь забывая все безопасные правила, и останавливаешься в полуметре от камня, в который весьма ощутимо можешь вписаться всем телом.
Не вписывались, не травмировались
Штабс-капитан по этому поводу даже лезгинку сплясал на курумнике.
Но это было тогда, в прошлом веке.

И прошло-то каких-то двадцать девять лет.
Совесть (даже называть-то как-то неудобно) раздобрел, приобрёл лысину, четверых детей, обзавёлся собственным домом.
Мать ещё более усохла, появилась одышка, сердцебиение, аптечка почти полрюкзака занимает.
Но характер тот же – настырный и въедливый.
И желание накормить осталось.
И повоспитывать.
И самостоятельность проявить:
- Не подходи к котлу, не мешай. Сама всё сделаю.
Конечно, далеко не ходили, так, слегка.
Слава Северным духам, разговоров на тему "А помнишь?" не вели.
Не хотели трепать прошлое.

Правда, был момент, когда Мать решила помереть, но вовремя одумалась.
Хотя, сознательно припереться в горы, найти подходящее место (чтобы никто не нашёл), и отдать там Богу душу – в этом есть что-то впечатляющее.
Я бы сказал, романтическое.
Нет, глупое.
Начнутся поиски, напрягут спасов, ментов, солдат.
Ни к чему.
Опять же мы под подозрение попадём – завели, злодеи, старушку в лес и укокошили.
Хотя кто кого укокошит – это ещё большой вопрос.

На следующий год я решил пройти традиционным маршрутом от склона Серебрянки вдоль реки с выходом на трассу, дабы посмотреть, что там изменилось.
Кинул клич – откликнулись немногие.
Из старой команды остался только Бард, которому удивительно шло гордое погоняло Адмирал. С его лёгкой руки я перекрестился в Боцмана, а неофитов представили как Капитан, Жена Капитана и Хакер.
Так что Северным духам будет с кем разгуляться.
Любят они шутить с новичками.

После прочувственной речи Адмирала в Капитанском поместье, выехав на трассу и удачно пережив ДТП, мы добрались до Первой Серебрянки.
Первое, что я оценил – сорок три километра тряской грунтовки (был эпизод – эти километры ногами пришлось пройти) превратились во вполне приличную асфальтовую дорогу, которая закончилась как раз там, где нам надо.
Второе – на берегу Серебрянки появилась база.
Хорошая база, качественная.
Третье – к началу маршрута нас доставили на транспорте.
Не на попутке, нет, а на специально заказанной машине.

Странное чувство.
Тот путь, на который мы раньше тратили два дня пешком, под рюкзаками, в гору, мы преодолели за полчаса, пусть и по тряской дороге, но с каким-никаким комфортом.
С одной стороны это, конечно, хорошо.
В особенности для таких вот не совсем молодых и не совсем здоровых.
С другой – пропало чувство постепенного слияния с хоть и знаемым, но всё равно меняющимся пространством, которое мы испытывали, когда, становясь на тропу, предвкушали встречи со знакомыми камнями и деревьями, вспоминали истории, связанные с тропой.
Может, поэтому я чувствовал себя неуютно?
Что-то мешало мне принять горы, а горам меня.
А может, виновата дорога, проложенная по отрогу Серебрянки как раз напротив камня, отдалённо напоминающего человечье лицо, у которого мы так часто отдыхали, восходя на отрог со стороны реки?
В странных чувствах я оказался, друзья мои.
В странных и непривычных.

Мне даже не захотелось подниматься на вершину – горные духи остановили.
Я побродил по предгорью, поснимал несколько интересных камней-животных, наткнулся на круг солнцепоклонников, покурил, даже что-то вспомнил.
Не самое удачное, поэтому постарался тут же забыть.
Зато вспомнил, что напарники скоро спускаться будут.
Двинулся вниз.
Народ вернулся с вершины довольный.
Капитан, на мой вопрос:
 – Как сходили?
С гордостью ответил:
 - В стиле сильной группы.
Бард сиял.
Чувствовалось, что зреет очередной эпохальный и вечный шедевр.
Жена Капитана занялась едой.
Хакер, узрев какой-то совершенно бесподобно-фотогеничный камень, кинулся его обсъёмывать.
 
Начали спуск к реке.
И вот тут-то на меня и накатило.
Да, я был тут, с сопоходниками, что-то говорил, показывал.
И одновременно – в прошлом.
Казалось, что все ребята, с которыми я ходил по этим местам здесь, рядом.
Леший,  Студент, Ротмистр, Штабс-капитан, Крымчанин, братья-оболтусы, Нейрохирург, Мать, Серый с Тёмным…
Многие другие, о которых я успел забыть.
От того времени остался только Совесть.
Да и тот не смог выбраться.
Так что иду без Совести.
Представляете – Совесть дома оставил.

Я совершенно потерял чувство тропы.
Если раньше ноги сами вели меня по куруму, выбирая самый удобный путь, то сейчас я мялся около каждого камня, каждого переброшенного ствола, не зная, как его обходить, и в какую сторону сворачивать.
- Ты забыл нас, - отчётливо прозвучало в голове. – Тебя долго не было с нами, за это и получай.
- Я не…, - попытался я что-то вякнуть.
- Молчи. Мы обещаем, что выведем тебя и твою группу на стоянку, обещаем ещё два дня хорошей погоды, но не более того. И помни – ты виноват перед нами.
- Что вы от меня хотите? – устало спросил я.
- Сам догадаешься, не маленький.
Голос замолчал, я с удивлением обнаружил, что стою на торной тропе, а на том берегу просматривается лучшая из моих стоянок.
- Спасибо вам, горные, лесные, водные духи, клянусь….
- Если ты воздержишься от клятв, то греха на тебе не будет, - ехидно прокомментировал голос.

Первое, что я увидел на стоянке -  идол, вытесанный мной много лет назад.
Смешно вспомнить, каким я был в то время.
Восторженный подросток, по щенячьи радующийся окружающему миру, захотевший оставить в нём свой след.
- Духи, когда это было?
- А тебе это важно?
- Знаете, важно.
- Забудь. Лагерь помогай ставить.

Вот и очередной вечер лёг на стоянку.
Стих ветер, откричались кедровки, на синем небе провёл белую линию самолёт.
Хакер рассказывал очередную байку из жизни компьютерщиков.
Капитаново семейство священнодействовало у костра.
Я пытался что- то спеть.
Адмирал по отечески наблюдал за окружающими.

Утром пошли погулять вдоль реки.
И тут меня поджидало ещё одно огорчение – та купель, в которой мы так упоённо и счастливо плескались и с Матерью, и со Студентом, и ещё со многими сопоходниками -  исчезла. Остался только приметный чёрный камень на правом берегу.

На следующий день поднялись, собрались, выдвинулись.
Духи Севера честно соблюли обещание - дождь начался только тогда, когда закончился горный этап.
Не в первый раз.
Сколько помню – на выходе всегда дождило.

Я шёл по тропе, вспоминая прошлое, отмечая произошедшие изменения.

…Где-то вот на этом месте одного из моих напарников чуть не покалечила белка.
Решила перепрыгнуть с дерева на дерево, слегка не рассчитала, плюхнулась в лужу рядом с парнем.
Парень чуть папиросой не подавился.

Кедровая поляна вся заросла сосняком и иван-чаем. Обгорелые стволы торчат.

…А вот здесь  произошла совершенно непредвиденная встреча:
В драбадан замученная и отсырелая Спутница (попробуй, пошатайся целый день по горам и под дождём) протирает очки и старается закурить.
Ротмистр, тоже протирая очки, из которых периодически выпадает стекло, ищет что-то сухое, чтобы достать сигарету.
Я стою несколько в стороне и соображаю, что делать дальше.
В этот момент на тропе появляется какая-то одинокая личность, которая, увидав нас, начинает махать руками.
Ротмистр произносит фразу, смысл которой сводится к тому, что не мы одни идиоты и авантюристы.
Личность подходит поближе и оказывается одним из братцев-оболтусов.
Сдал экзамены, видите ли, и решил отправиться в сольный поход на Серебрянку.
И встретил нас.
Вот что это? Судьба, стечение обстоятельств, шутки северных духов, или, наоборот, их доброе отношение даже не сколько  к нам, а к этому дурню?
Попробуй, разберись.
Как потом мне рассказывали, морда у меня была довольно своеобразная: сначала злая, потом  удивлённая, а потом — радостная.

Тропу берегут, чистят.

…А вот здесь мы жили почти неделю, изменив горовосхождению с низменными потребительскими инстинктами. Был какой-то немыслимый урожай шишки, она валялась повсюду, и из неё сыпались орехи. Пройти было невозможно, приспособы для шишкарства валялись тут же. Набрали по полрюкзака орехов, и на обратной дороге наткнулись на объявление, что сбор орехов, согласно распоряжению какого-то там совета запрещён. Нарушившие это постановление штрафуются,  орех изымается.  Мы проскочили.

Новые указатели повесили – здоровые белые проолифенные плахи, на которых было вырезано, сколько километров осталось, и в какую сторону идти.
Честно говоря, эти плахи вызывали раздражение – уж слишком сильно они резали глаз своей несовместимостью с окружающим.
Хотя, года через два-три потемнеют, туристы - оторвы постреляют в них из мелкашек.
Граффити, опять же.
Так что ничего, совместятся.
Подошли к месту, где когда-то был круг от лыжной палки и стрелка.

…Крымчанин.
Где он сейчас, что делает?

Дождь лил, но  я точно знал, что мы выйдем на базу через  полтора часа, обогреемся, высушимся, выслушаем прочувственную речь Адмирала и благополучно отбудем в город.
И я вернусь сюда ещё раз.
- А ты не безнадёжен, - отозвалось в голове.

           *  *  *

Осенний жёлтый лист
Кружит над Серебрянкой,
И лету уж конец -
Туманы по утрам.
Мне время уезжать,
А расставаться жалко.
Вернуться бы скорей
К серебряным дворцам.

Вернусь я не один,
Со мной придут мальчишки,
Которым сад камней
В сердчишки западёт.
А песни и стихи
Что горы мне напишут,
Пусть кто-то из парней
По-своему споёт

И вновь поверю я
В их вглядываясь лица,
Что, видимо, не зря
Свой доживаю век.
Хоть много лет прошло -
Всё в жизни повторится,
К Серебряной горе
Вернётся человек.