Ну, будем давиться тихонько в кулачок

Не знаю, как сейчас обстоят дела в сети со свидетельствами о зверских убийствах в Одессе 2 мая 2014 года, в Доме профсоюзов и вокруг. Может быть, все подчистили, а может и остались фото.
В свое время, помню, было много подробностей опубликовано, и был еще один снимок. Как обычно писалось, "самый страшный".

Беременную женщину задушили электропроводом, при этом ее поставили спиной к столу, притянули за горло к столу, назад, ноги стоят на полу, спина лежит на столе, из-за этого огромный живот с мертвым уже плодом в нем торчит вперед.
Те, кто ее убивал, так пошутили. Они явно спешили, но не могли отказать себе в таком удовольствии.

Так вот, хоть и написано о снимке «страшный», но никто из тех, кто видит этот снимок, страха не испытывает.
В отсутствии страха при виде подобного повинны две «заинтересованные стороны»: а) цивилизация, в которой мы выросли, и б) наша человеческая природа.

Мы выросли в звериной цивилизации. Нас учили с детства восхищаться убийствами, убийцами, их мастерством. Мы с детства играли в убийство.
Наиболее умелые из убийц были нашими кумирами и их имена мы произносили с неизменным пиететом.

Неважно, что при этом они были «свои», «защитники родины» - это была лишь временная локализация. Ведь потом уже, с приходом американских фильмов, с уходом формального патриотизма из наших фильмов, «свои и чужие» размывалось.
Оставалось самое главное – любование умением убивать живых людей. Эстетика убийства.
Мы восхищались эстетикой и дизайном облачений убийц и орудий убийства, подобное эстетство было у нас в крови.
 
Я, пацаном еще, просил отца сколотить мне из деревяшек именно немецкий шмайсер - он был намного лучше решен, в смысле дизайна, чем ППШ. Другие пацаны со двора тоже предпочитали этот дизайн.
Папа, для которого все три года его войны шмайсеры эти были оружием ненавистного врага, знаком врага, хоть и выполнял мой каприз, но очень нервничал. Он даже не пытался понять, откуда у меня эта дурь. Откуда? – оттуда же, из кино, из эстетизации убийств, одиночных и массовых.

И если это было в порядке вещей в более-менее спокойной жизни в советское время, то что говорить о пацанах, которые выросли за последние тридцать лет? Когда тиражированная идея красоты смерти и убийства стала обращаться всеми средствами искусства и медиа ко всем возрастам. С пеленок.
И так, и даже намного хуже, будет всегда, пока власть и устройство общества будет основываться на разделении, взаимной вражде людей. Пока всякой родине нужны будут свои убийцы, чтобы убивать убийц другой родины.

Теперь о более серьезной стороне дела.
Человек – единственное из животных, которое способно испытывать различные виды удовольствия от того, что другому плохо.
Очень важно понимать при этом, что у других животных подобного нет вообще.
Уточним: удовольствие не от того, что тебе лучше. А просто потому, что другому плохо. По факту. Безотносительно к твоему собственному состоянию.

Понятно, что удовольствие это ослабевает, или даже вовсе исчезает, когда речь идет о близких, тем более о твоих детях.
Потому что человек ощущает их как часть самого себя.
В последнем замечании кроются «стволовые клетки», способные лечить наш организм, страдающий таким извращенным удовольствием. Эти спасительные клетки называются «ощущает их как самого себя». Но - об этом потом, это на будущее.

А пока вернемся к юмору.
Он у нас в большинстве своем основан на том же удовольствии – когда кому-то плохо. Это природа.
Чарли Чаплин получает, или дает кому-то тортом в морду, – и мы не можем не улыбнуться.
Не обязательно даже, чтоб совсем плохо было кому-то, – в анекдоте, в фильме, в жизни. Пусть даже чье-то просто маленькое замешательство, неуверенная нотка в голосе, застенчивый взгляд, – и настроение наше мгновенно повышается.
И если можно – мы обязательно выразим повышение жизненного тонуса смехом. Если же не очень можно, – ну, будем давиться тихонько в кулачок.
 
Как я, в том же детстве, давился однажды, чтоб не засмеяться вслух, когда мой дедушка, благословенной памяти, в их кухоньке сел на свое привычное место возле столика. Только вот стула в это время там не было, а он этого не заметил.
Я запомнил тот, знаковый для меня, момент, потому, что было дикое ощущение внутренней схлестки: смеяться было плохо, но смех пер откуда-то изнутри и я не мог ничего с этим сделать.

К чему это все? К двум вещам.
Во-первых, по всем вышеизложенным обстоятельствам, связанным с нашей природой, мы и не испытываем ни страха, ни вообще ничего, когда смотрим на снимки замученных людей.
Разве что когда мысленно ассоциируем происшедшее с собой или близкими.
А во-вторых, мы будем в состоянии что-то сделать со своей звериной природой, видимо, только тогда, когда сможем чувствовать других как самих себя.