Нукус. Природа

Оглавление

ВСТУПЛЕНИЕ
АРАЛ И ЕГО РЕКИ
КЛИМАТ
ФЛОРА И ФАУНА
РЕЛЬЕФ

 
ВСТУПЛЕНИЕ

      Как известно, Каракалпакию со всех сторон окружают пустыни: с юго-запала Каракумы, с северо-востока Кызылкумы, на северо-западе глиняная пустыня плато Устюрт. Зато на севере республики плескалось замечательное Аральское море.

      Замечательными местами были Нукус, вся Каракалпакия и даже Аральское море до начала 80-х годов XX века, т.е. до ввода в строй третьей, потом и четвёртой очередей Каракумского канала. А до постройки его первой и второй очередей, которые случились в начале 60-х годов того же века, это и вовсе был почти что рай на Земле. Полноводные Амударья и Сырдарья, текли к Аралу, поддерживая его уровень и обеспечивая жизнь всей речной, морской и прибрежной биоте. Они исправно питали земли на десять, а то и двадцать километров от берегов, обеспечивая процветание там тугайных лесов с их пышной флорой (практически как в джунглях) и богатой фауной (даже дикие тигры водились). В самих же реках всегда было много всяческой рыбы.

      Трудолюбивый и не воинственный народ – каракалпаки – практически в полном составе занимались двумя видами деятельности: пасли стада баранов, да рыбачили в реке и в море. Земледелие развито было слабо, да и не требовалось оно – бараны и рыба обеспечивали вполне приличное существование целого народа, тем более, что в тугаях можно было набрать всякой зелени и фруктов, да и поохотиться было на кого. Бараны и рыба выменивались у узбеков на продукты цивилизации – так и жили сотни лет.

      Туркмены, казахи и узбеки эти же сотни лет гоняли малочисленных и не сильно воинственных каракалпаков вокруг Арала, с разных сторон покушаясь на их земли. Но народ выжил и в первые 50 лет Советской власти даже процветал, получив свою псевдогосударственность в виде автономной республики в составе Узбекистана. Почему именно Узбекистана – не понятно, так как этически каракалпаки ближе к казахам и, как оказывается, бОльшая часть каракалпакской элиты – это именно казахи.

      Но не об этом речь, а разговор о природе Каракалпакии вообще и Нукуса в частности. О той природе, которую я наблюдал, служа в тех местах в середине-конце 1980-х годов прошлого века. Не обойдётся и без временнОго экскурса чуть в прошлое и ближе к настоящему.

АРАЛ И ЕГО РЕКИ

      Неплохо жили каракалпаки до начала 60-х годов, но Советская власть задалась благородной целью поднять экономику Средней Азии, радикально нарастить производство хлопка и риса, чем ещё больше укрепить продовольственную и военно-промышленную независимость СССР. Для этого были вырыты эти самые четыре очереди Каракумского канала. Кроме него прокопано ещё несколько десятков каналов поменьше. Каракумский канал – это по сути полноводная река с рукавами, отбиравшая у Амударьи до половины её стока, а те каналы, что поменьше, тоже далеко не переплюйки.

      Вода из каналов использовалась узбеками, каракалпаками и туркменами для ведения полевых работ по выращиванию этих самых хлопка, риса и других агрокультур. Если узбеки по природе своей являясь осёдлыми земледельцами и уже тысячи лет знают, как растить всякие-разные культуры, как их поливать, как воду экономить, то ни каракалпаки, ни туркмены таковыми не являются. В Каракалпакии, как говорили нам тамошние учёные, на выращивание единицы хлопка уходило воды в 3-5 раз больше, чем у узбеков, а риса и того больше – до 6-8 раз. Землю каракалпаки лишнего заливали, из-за этого она засаливалась, они её промывали, опять и опять бестолково тратя воду. Ну как может образоваться земледельческая культура у целого народа за одно поколение? Вот и лили они воду, уничтожая свою собственную природу, заодно уничтожаясь сами как профессиональные чабаны и рыбаки, ликвидируясь, как народ. Так и не смогли стать каракалпаки земледельцами, но и от овец с рыбалкой отвыкли. А ведь пишут, что они раньше, до конца 60-х годов, мясо и рыбу сотнями тонн отправляли по всему СССР. Особенно много шло на фронт во время войны – было где и было кому выращивать баранину и ловить рыбу.

      Результатом столь бурной сельскохозяйственной деятельности стало полное обезвоживание обоих рек в их нижнем течении. Я во второй половине 80-х годов прошлого века сам бывал в тех местах, где до 60-х годов было низовье Амударьи и видел лишь тонкий ручеёк по колено воробью, да и тот формировали фекальные стоки близлежащего городка, а не речные воды.

      С Сырдарьёй наблюдалась та же беда, тем более, что река эта сильно меньше Амударьи. Казахстан выпивал её столь же успешно, как Узбекистан с Туркменией Амударью, то есть до последней капли.

      Вода с полей, использовавшаяся для полива и промывки земли, скатывалась, просачиваясь через грунт, в сухую Сарыкамышскую впадину и к моему приезду в Нукус эта впадина стала большим Сарыкамышским озером. Берегов у него не было видно – почти что море. Но не вся вода добиралась до впадины, много её оставалось в грунте, буквально на глубине единиц метров от сухой пустынной поверхности. Когда мы во время субботников сажали деревья вокруг наших ДОСов, то сажали обычно тополя и ивы – росли они быстро, листьев и тени много, но и жили не долго. Уже на третий-четвёртый год корни их доставали до водоносного слоя и деревья очень быстро, буквально за год-два, умирали, так как вода была солёной и вредной для них. Только карагач мог жить в таких условиях и питаться солёной водой, но рос он долго и саженцы его стоили дорого, поэтому мы вновь и вновь закапывали тополя и ивы.

      В результате полного прекращения стока обоих рек в Арал море быстро стало мелеть, а к настоящему моменту и вовсе развалилось на несколько неглубоких луж, разделённых огромными пространствами высохшего дня. Бывал я на берегах высыхающего, но тогда ещё единого, моря. В том месте, где у нас располагалась самая большая испытательная поляна (юго-западный берег Арала), море было относительно глубоким и отошло не далеко – метров на 200-300. В других, более мелких местах побережья, особенно на востоке, море к тому времени ушло уже на 10-15, а местами и на 30-40 километров. Тогда ещё в море водилась рыба, но от всего многообразия ихтиофауны остались одни пучеглазые бычки – другая рыба в столь солёной воде жить не могла. Сейчас, как пишут, и бычки там не водятся.

      Для рыбалки у каракалпаков ещё до войны были организованы рыболовецкие артели и колхозы, оснащённые десятками траулеров. Плавали по морю пассажирские, грузовые и даже военные корабли. Но за время моего нахождения на берегу славного моря Арал я виде лишь одно судёнышко, куда-то плывущее в тёплом солёном бульоне по своим делам. Ребята-офицеры, раньше меня прибывшие в наш ГНИП (где-то в середине 70-х годов) и чаще бывавшие на испытаниях, рассказывали, что в первые годы существования полигона они видели корабли в Аральском море почти каждый день. Теперь, как показывают иногда в телевизоре, весь этот многочисленный флот лежит ржавый в пустыне далеко от берегов ближайшей постаральской лужи.

      Купаться в море тоже было трудно. Так как его солёность приближалась к показателям Мёртвого моря, а жара летом в Каракалпакии с весны по осень бывает за 35-40 градусов, то по выходу из воды трусы, особенно в паху, быстро превращались в десятки мелких острозубых пилок и старались напрочь отпилить все имеющиеся там причинные места. Волосы буквально на глазах обрастали мелкими кристалликами соли и очень живописно торчали в разные стороны поблёскивая на солнце. Кожа от соли приобретала нездоровый белёсый налёт, и вся чесалась. Короче, за полтора месяца пребывания на полигонных испытаниях ни жара, ни пыль, ни грязь не сподвигли меня ещё раз искупаться в Арале – одного раза хватило.

      Высыхающее море было страшным не только само по себе, но и тем, что сотни и тысячи тонн соли и пыли поднимались ветром в воздух и засыпали землю на сотни километров окрест Арала. Этим самым соль ещё более усиливала засоление почвы. Бывало едешь в Чимбай и видишь хлопковое поле – весной зелёное, осенью жёлтовато-белое, всё в раскрывшихся ватных коробочках – замечательный вид до боли знакомый из моего душанбинского детства. На следующий год едешь тут же и видишь, что всё поле от края и до края как бы покрыто сверкающим под солнцем снегом. А за бортом лето, +40 градусов в тени. Но не снег это, а соль сплошь покрывшая прошлогоднее поле. Ничего на нём расти больше не будет никогда, даже верблюжья колючка таких мест не любит. Красиво и страшно смотрятся такие поля.

      Роза ветров в том районе была такой, что соль, пыль и прочую прелесть со дна высыхающего Арала несло на юго-восток – как раз на самую населённую часть Каракалпакии. Пыльные бури иногда бывали такие, что в двух метрах ничего не видно. Солёная и вредная пыль проникала сквозь закрытые окна в квартиры, в машины, везде. Респираторы не спасали, а в противогазах ходить было как-то не принято, хотя у нас они были.

      Не только соль с моря вредила земле Каракалпакии. Огромное количество ПАВ (поверхностно-активные вещества), гербицидов, дефолиантов, аммиака, фекалий и прочих сельскохозяйственных и бытовых веществ приплывало по реке из мест, стоящих выше по Амударье – из Таджикистана и Узбекистана. Всё это «добро» шло не только на полив, но и питьевую воду из того же готовили.

      Вот и получается, что вода в Каракалпакию приходила уже отравленная, земля от воды из каналов и соли с моря тоже была отравленная. Да и воздух не отличался чистотой, ведь в нём постоянно висела всё та же солёная и ядовитая пыль. Отравлено было всё. И там жили люди. Много людей, около двух миллионов. Жили и мы почти пять лет.

      В Советском союзе было два региона со статусом «экологической катастрофы» - Чернобыльская зона и Каракалпакия. В обоих я побывал, там и там всё видел и разница не в пользу Каракалпакии. Основное различие в том, что из Чернобыльской зоны всё население вывезли, ликвидаторы находились в ней временно и под постоянным медицинским наблюдением. В Каракалпакии же людей никуда не отселяли, живут они на своей отравленной пустынной земле постоянно, пьют отравленную воду и дышат отравленным воздухом, а медицина там никакая Страшно, однако, но так есть…


КЛИМАТ

      Про климат Каракалпакский рассказывать, вроде бы, нечего – он сухой, пустынный, резко континентальный с годовым ходом температуры до около 70 градусов и почти без осадков. Но собственные впечатления есть.

      Летом, с начала апреля и по конец октября, стоит дикая жара под и за +40 градусов. Если и дул ветер, то он совсем не освежал, так как был злым, горячим, сухим и пыльным. В дневное время никто по улицам не гулял, только после захода солнца, когда температура падала ближе к +30, народ выползал из домов погулять, подышать «свежим» воздухом, пообщаться. Особенной прелестью лета были регулярные, слава Богу не частые, пыльные бури. Во время такой бури выход на улицу требовал особой отваги и терпения, а пятнадцатиминутный марш до технической территории превращался в почти что в подвиг, особенно для женщин. ДомА за день под солнцем раскалялись так, что в квартирах температура даже ночью не падала ниже +30-35, особенно у нас на последнем четвёртом этаже, где чёрная битумная крыша добавляла градусов пять, как минимум. Поэтому спали мы часто на полу, таская по нему матрас ловя хоть небольшой сквозняк, а укрывались мокрыми простынями. Только наша младшая дочь Даша в любую жару требовала укрыть её полноценной «поделялкой», никак не соглашаясь на простынку. Нос у неё покрывался капельками пота, вся она под одеялом тоже была мокрая, но засыпала именно так. Потом, заснув, она скидывала полелялко и спала в одних трусах.

      Когда я в середине августа в первый раз затупил помощником дежурного по части, то в столе нашёл пару-трёшку фотографий, где были засняты несколько наших офицеров. Все они были в шинелях и шапках, а по их позам было видно, что им реально холодно. Я это видел на фото, но верилось с трудом, что в Нукусе так холодно бывает. На что мне дежурный сказал: «Подожди до конца ноября, увидишь». И я увидел – в ту зиму (зима там с конца ноября до начала марта) в Нукусе было холоднее -20, а в Жаслыке (небольшой населённый пункт на юго-западе от Арала, где располагалась предполевая база нашего ГНИП) и вовсе до -30. Сильный устойчивый северный ветер усиливал впечатление от минусовой температуры и казалось он выдувал всё тепло из-под шинели, брюк и кальсон. Когда мы шли на работу, то фактически ложились на ветер, продираясь сквозь него. Зато при возвращении домой он нас подгонял, делая возвращение быстрее, хотя и в этом случае тепло из-под одежды выветривалось.

      Снега зимой фактически не было, лишь изредка и в небольшом количестве он выпадал, но быстро покрывался песком, пылью и сублимировался. Лишь раз за пять зим в Нукусе нами наблюдалась настоящая зимняя сказка, когда с какого-то перепуга все деревья и кусты за ночь покрылись толстым слоем инея, совсем не было ветра, сияло солнце и минус был небольшой – не ниже -10. Так как случилось это в выходной день, то весь гарнизон гулял по дорогам и тротуарам городка, наслаждаясь этой сияющей красотой.

      Весна и осень в Нукусе короткие, всего по месяцу – с начала марта до начала апреля и с конца октября до конца ноября. Это два самых хороших периода, когда температура в пределах +15-25 градусов, когда сильный ветра редкость, когда даже бывает пасмурно и капает дождь. Замечательное время, особенно весной, когда цветёт пустыня, жаль, что очень быстро оно проходит. Именно в это время на полигоне шли наиболее интенсивные полевые работы, так как при температуре за +30 наставление запрещало проводить испытания, как и при -10 с лишним.

      Так что Каракалпакии с климатом «повезло», как и с обмелевшим Аралом, пересохшими реками, отравленными землёй, водой и воздухом. Пока был полон водой Арал, пока текли к нему реки, пока десятки километров тугайных джунглей росли вдоль их берегов, климат, как вспоминали каракалпакские старожилы, был мягче, годовой ход температур меньше, пыльных бурь почти не было. Но случилось то, что случилось и с этим теперь приходится жить.


ФЛОРА И ФАУНА

      От былого богатства наземной фауны в Каракалпакии к середине 80-х годов остались, главным образом, пустынные животные. Наиболее яркие их представители: тушканчики, лисы-корсаки, зайцы и ёжики выглядели довольно странно на наш среднерусский взгляд – их уши несоразмерно огромные, зато добросовестно выполняют свою вторую после слуха роль – охлаждают организм. Были там верблюды и сайгаки, сурки и суслики, летучие мыши и птицы, змеи и ящерицы, скорпионы и медведки, много другой живности. А сурки, суслики и тушканчики, а также всякие ящерицы и скорпионы жили прямо у нас на территории гарнизона, благо её размер это позволял. Однажды сурочья семья решила поселиться непосредственно у главного входа в штаб полигона и жила там весь летний сезон, не особо обращая внимания на людей, снующих туда-сюда. Люди старались их не тревожить и даже начальник ГНИП генерал Степанов всех призывал не обижать столь важных и интересных соседей.

      Некоторые мои товарищи даже на охоту ходили, всё больше на сайгаков, хотя те и были занесены в красную книгу СССР. Местные чиновники и партийные бонзы предпочитали охоту на них днём с вертолётов, а наши военные всё больше ночью с машин, подсвечивая сайгачьи стада фарами. Главное, говорят, надо было забить сайгака в покое, так как мясо загнанного становится жёстким, невкусным и вонючим. Бывало добывали себе сайгачье мясо и наши полевики из оцепления, особенно в случае отсутствия подвоза к ним пропитания. Кроме сайгаков охотились у нас на зайцев и даже на кабанов, которые ещё кое-где попадались. Зимой забитых охотоведами в соответствии с квотой сайгаков продавали на базаре и в магазинах Нукуса. Они лежали замороженные целыми тушами в высоких стопках или кучами. Покупатели, выбрав и оплатив понравившуюся тушу, а тои две, брали их под мышки и тащили домой – вес туши сайгака редко превышал 25 килограмм. Ну а сам я не охотник, ни разу в жизни на охоту не ходил, ни одного зверя не убил – жалко их. Видимо это последствия моей любви к животному миру, воспитанной книгами Виталия Бианки и уроками Марии Фёдоровны Шах – моей учительницы биологии в школе.

      Ихтиофауна амударьинских каналов Каракалпакии во времена моего там пребывания была ещё очень богата. Про собственно Амударью по понятным причинам не говорю – её в районе Нукуса уже почти что не было. Но рыба то в каналах была и скатывалась она туда из верховьев реки. Хотя, как говорили старожилы и коренные каракалпаки, рыбное богатство 80-х годов далеко не дотягивало до уровня 50-х. Но белый амур и сазан, судак и щука, толстолобик и усач, сом и лопатонос (это из осетровых) и много другой рыбы ещё плавало по каналам. В силу такого богатства рыба массово вылавливалась и очень за дёшево продавалась на базаре и даже просто на рыбных развалах Нукуса, когда кучи разнопородной рыбы просто вываливались из самосвала на большие брезентовые подстилки и с них же шла торговля. Самой выразительной рыбой, на мой взгляд, был змеелоголов – большая рыба с телом торпеды и головой ядовитой змеи, с хищным выражением глаз и страшной зубатой пастью, со шкурой почти не разрезаемой ножом и великолепно вкусным мясом. Мы её брали чаще любой другой рыбы. Я пассатижами и ножом сдирал с неё кожу, а жена жарила совершенно обалденные котлеты.

      Понятно, что при таком раскладе, рыбаков среди моих друзей и товарищей было много. Сам я не рыбак, как и не охотник, но всё-таки один раз они меня вытащили на рыбалку. Рыбачить предполагалось сетью на каком-то канале. Та рыбалка представляла собой занятное мероприятие: вечером мы, приехав на канал, растянули поперёк его крупноячеистую сеть (явное браконьерство, но…), выпили, закусили и легли спать. По утру позавтракали, вытащили сеть с рыбой, распихали её по мешкам от ОЗК (туда до 50 кг рыбы помещалось) и уехали в гарнизон. Романтики ноль, но рыбы богато. Куда её было девать по окончании рыбалки мне было не понятно – съесть всю, даже вчетвером – трудно, холодильник для её заморозки маловат, подвал в гараже недостаточно прохладен. В результате большую часть доставшейся мне рыбы мы либо раздали, либо выкинули. А вот друг мой Андрей Савельев поступал интереснее – он рыбу коптил. Под коптильню у него был приспособлен целый гараж, оставленный ему для продажи поступившим в академию товарищем. Рыба получалась холодного копчения, отменно вкусная и замечательно долго хранилась.

      Однажды с такой рыбалки другой мой друг – Андрей Яковлев, привёз сома, который, будучи подвешенным за жаберную щель на гаражную воротину, хвостом доставал до земли, т.е. длина его составляла около трёх метров – огромная зверюга. Самый же крупный сом, пойманный ещё до войны в пойме Амударьи, в длину был более шести метров. Чучело его головы, как бы выглядывающей из-за муляжного камня до сих пор демонстрируется в краеведческом музее Нукуса. В ширину это голова, по-моему, около метра. Глядя на неё веришь, что такие сомы не только собак, баранов и даже человеческих детей на дно могут утащить, но и взрослыми людьми, сайгаками и небольшими верблюдами при случае не побрезгуют.

      Растительность в Нукусе и вокруг него тоже встречалась, но больше и чаще других попадались верблюжья колючка и перекати поле. Колючка, хоть и страшненькая на вид, но пустыню чутка облагораживала. А ещё летом в полку обеспечения она использовалась в качестве антидиарейного средства – её в солдатской столовой заваривали в виде своеобразного чая и разливали по фляжкам всем срочникам. Но и многие офицеры дома готовили такой чай, так как именно летом инфекционная ситуация в Нукусе была особо поганая и понос прошибал чуть ли не каждого второго. Другим интересным свойством верблюжьей колючки было то, что её шипы были очень острыми и крепкими, они могли и действительно протыкали колёса легковых автомобилей. Только верблюды умудрялись есть её не раня губы, язык и остальную ротовую полость. Сам неоднократно наблюдал как меланхолично они жевали и глотали колючку, не испытывая каких-либо неудобств.

      Из деревьев в Каракалпакии растёт саксаул и карагач, туранга и джида, ива и чингил, какие-то другие деревца. Но только саксаул чувствует себя нормально в пустыне за счёт мощной корневой системы и влагосберегающих листьев. Другие деревья жмутся к остаткам воды, как в Грачёвке – самом большом островке былых тугайных зарослей возле Нукуса. Зато по весне, т.е. в конце февраля-начале марта, вся пустыня буйно цветёт. Особенно много там диких тюльпанов и маков.

      Дочь моя Таня каждый год в это время собирала охапки цветов и приносила их домой маме. Красиво, конечно, но стояли цветы не долго, уже к следующему утру вяли и осыпались. Ну а потом, в апреле цветение заканчивалось, всё начинало сохнуть, пустыня опять становилась пустыней. Зато летом наступало время джиды, по-научному лох узколистный. Плоды его любили собирать и есть, как взрослые, так и дети. Эти ягоды иногда называют Среднеазиатскими финиками, но на финики они походят только внешне, а вкус и вовсе другой – приятно-сладковато-суховатый, точнее трудно передать – поесть надо. Наша Таня их любит до сих пор. Когда я бывал в командировках в Средней Азии, то джиду ей привозил обязательно.

      Чтобы как-то облагородить себе жизнь в военном городке мы регулярно весной и осенью выходили на субботники, сажали деревья, кусты и цветы – особо популярна из цветов почему-то была космея. Посадки проходили по всему городку, но особенно плотно это делалось у ДОСов. Сажали мы всего и помногу, но много и высыхало, хотя мы всё поливали, таская воду из домов. Деревья отравлялись солёной грунтовой водой, ломались детьми по недоразумению и т.п. Тем не менее, когда мы из пыльного унылого города приезжали к себе в военный городок, то попадали, как в сад. Казалось, что у нас летом даже прохладнее, чем в городе.

      Когда мы летом ездили в отпуск к тёще в Саратов, то при каждом переезде через полноводную, широкую, красивую Волгу, дотекающую таки до Каспийского моря, умилялись тому, что просто так на земле растёт трава, никем не посаженная и поливаемая лишь дождями, что деревьев много и они все зелёные, что на кустах цветут цветы и спеют ягоды и вообще флора буйствует. Только пожив в пустыне, начинаешь понимать, ценить и радоваться простой живой зелени, которой так много в России и так исчезающе мало в Каракалпакии.


РЕЛЬЕФ

      Про рельеф и вовсе сказать нечего – его практически нет – плоскость кругом такая, что взгляду не во что упереться. Я, выросший в Душанбе, где кругом горы и практически нет ни одной приличной улицы, в конце которой они были бы не видны, по началу очень плохо себя чувствовал в Нукусе, где горизонт был чёрт те где и ничем не закрытый. Есть клаустрофобия – беспричинная боязнь закрытых помещений, а вот я в Нукусе поначалу страдал агорафобией – боязнью открытых пространств. К счастью, фобия это у меня довольно быстро прошла, но до сих пор я без удовольствия вспоминаю абсолютно плоские пустынные пейзажи за окнами дома.

      Одним из незабываемых впечатлений о плоском Каракалпакском рельефе является одна из поездок на бортовом ЗИЛ-131 из Жаслыка к полевому лагерю. Тот располагался на западном берегу Арала, как раз посреди чинка (обрыва) с плато Устюрт к берегу моря. Ехали мы ранней весной, где-то в марте, рано утром. Накануне вечером и ночью прошёл довольно сильный и продолжительный дождь. Плато Устюрт в норме представляет собой плоскую глиняную пустыню, лишь немного поросшую какими-то низкорослыми кустиками, которые в марте ярко зеленели, а уже к концу апреля становились жёлто-бурыми. Дождевая вода в глину практически не впиталась и испариться не успела, а осталась на поверхности, тонким слоем, не глубже 10 сантиметров, залив весь Устюрт до горизонта. Только эти кустики иногда торчали над водой, больше смахивая на клочки водорослей, чем на пустынные растения. Складывалось полное впечатление, что мы едем по морю, аки посуху, хорошо хоть не штормило. Воздух был свежий, чистый, влажный – дышалось полной грудью.

      Другая поездка по этому же маршруту проходила осенью последнего года моей службы в Нукусе. На сей раз ехали посуху, Устюрт морем вовсе на казался, но и менее плоским не стал. Зато пыль от машины поднималась такая, что дышать без респираторов мы не могли. Однажды наша машина попала в пухляк – это такая пыльная линза каким-то образом формирующаяся в глине. Пухляк бывает разных размеров и глубины, мы, к счастью, попали в небольшой. Машина провалилась до осей колёс и из-под неё вырвалось такое облако пыли, что видимость дальше вытянутой руки, даже в закрытом тентом кузове, пропала. Нам пришлось выползти из кузова и толкать наш ЗИЛ из линзы пухляка. Вот тут уж пылью мы надышались выше крыши, до сих пор рад, что силикоз у меня не развился. А ведь жарко, пот течёт и вместе с пылью превращается в грязь. В полевой лагерь мы приехали все в пыли и грязи, долго потом отмывались в душе, выбивая грязь изо рта, носа и ушей. А ведь ещё и форму стирать.

      Но самое интересное в рельефе Каракалпакии – это чинк Устюрта – то место, где глиняная пустыня обрывается к морю. Когда-то это был берег Арала в самом глубоком его месте. Высота чинка от бывшего дна моря до верха местами составляла более 100, а то и 150 метров. И так почти по всему западному и юго-западному побережью. С чинка в те годы открывался великолепный вид на море, а снизу он и казался мощным и величественным – чуть ли не горной грядой, хоть и из глины. Обрыв был не совсем вертикальный, а ступенчатый – видимо так постепенно с доисторических времён мелел Арал.

      Наш лагерь с землянками для проживания учёных-испытателей, солдат и офицеров полка обеспечения, автопарком, вертолётной площадкой, спортивной площадкой и прочей инфраструктурой занимал одну из таких ступенек, примерно на середине 120-метрового обрыва. Выбор именно этой ступеньки чинка был произведён именно потому, что у его основания бил источник с достаточно приличным дебитом. Вода в нём была горьковато-солёной, для питься могла использоваться только в крайнем случае, но для технических нужд вполне пригодна. Очень интересно был устроен туалет учёных-испытателей. Он представлял собой что-то типа балкона над обрывом в полу которого дырки толчков и с невысокими перилами по периметру. Сидишь так себе в позе орла, думаешь о жизни, а под тобой пропасть в 60 метров (это, на всякий случай, высота дома в 20 этажей) и там ветер гуляет. Зато ничего закапывать не надо – на долго бы хватило. Всё бы ничего, но в сильный ветер ходить туда было страшно – сдувало с горшка.

 
      Про природу Каракалпакии, про её уничтоженные реки и море, про новую пустыню на его месте, про пропавшие тугаи и бывшую богатой их живность, про Каракумы и Кызылкумы, про дикую жару и холод, про пыль и песок можно говорить ещё много. Сейчас регулярно показывают про это документальные фильмы, публикуют всякие тексты – посмотрите, почитайте, надеюсь, что будет интересно. Ну а у меня на заставке к рассказу две космические фотографии Арала. Первая 1989 года, когда я только-только оттуда уехал в Москву, поступив в адъюнктуру. Получается, что осенью 1988 года, когда я его видел в последний раз море было примерно таким и даже чуть больше. Вторая – сравнительно недавняя – 2014 года, Аральского моря уже нет, остались несколько луж. Между фотками всего 25 лет – это те 25 лет за которые Арал был уничтожен полностью и, к сожалению, бесповоротно.