И. Лавров. Иоканьга. Гремиха. Островная

По окончании академии я был направлен на Северный флот и вскоре прибыл в Североморск. В отделе кадров Северного флота мне предложили должность врача-радиолога на БТБ – береговая техническая база в ВМБ Иоканьга (Гремиха). Не имея ни малейшего представления ни о базе, ни о БТБ, ни о Гремихе, я пытался получить необходимую информацию в отделе кадров. Кадровик, надев на лицо маску многозначительности, был предельно лаконичен: «Работа в соответствии со специализацией. Ваша подготовка на особом учете: обслуживание атомных подводных лодок. Радиационная безопасность и медицинская защита личного состава. Остальное на месте».

Надо сказать, что по окончании академии я был зачислен в группу, где прошел с однокурсниками специальную подготовку. В удостоверении значилось: «Гигиена подводного плавания. Радиационная патология и радиационная гигиена». Несмотря на то, что обучение прошли более двадцати человек, специальность оказалась в дефиците: число вступающих в строй атомных подводных лодок все нарастало, создавались СРБ – службы радиационной безопасности. В академии очень верно оценили перспективу и подготовили врачей, сочетающих знания клиники лучевого поражения и приемов профилактики лучевых воздействий. Такой специалист был призван оперативно проводить первичную диагностику, неотложную терапию и комплексные профилактические мероприятия радиационно-гигиенического характера.
Товарищи по учебной группе при встречах потом говорили, в частности Боря Ефремов и Коля Смирнов, что такая подготовка позволяла им принимать правильные решения в жестких условиях радиационно-опасных работ и аварий.

На береговую техническую базу прибыло сразу несколько десятков офицеров: в основном инженерный состав – физики, химики, технический персонал и врачи. Место расположения – поселок Островная, в тундре, в пяти километрах от Гремихи. Строительство технической базы только что завершилось. Скальный грунт, капитальные сооружения и громадный сухой док. Все это для краткости называлось «Объект». Главная задача технической базы – ремонт и перезарядка реакторов атомных подводных лодок.

Прибывших офицеров встретили и сразу объявили: жилья нет. Пока. Приткнули кого куда: в брошенную казарму, в поликлинику. Нам с женой достался домик, где было разрушено все, кроме одной комнаты с дровяной печкой. Зима лютая, в комнате минус пять градусов. Протопили, согрели воды, съели остатки дорожных продуктов. Было полное ощущение, что людей бросили на необитаемом острове. Ночью комнату заморозило до минус семи градусов. Солдатская койка, два тонких одеяла. Спасла положенная в полярных условиях службы овчинная шуба и еще – две пары байковых офицерских кальсон, которые мы с женой натянули на себя. Утром не смогли даже умыться: вода в ведре замерзла. У кабинета командира части и замполита столпились прибывшие офицеры. Вопрос один: «Как служить – мы знаем, но как дальше жить семьям?». Командование популярно разъяснило: строится два дома, квартир хватит всем, но из-за нехватки материалов и рабочей силы, строительство тормозится. Активисты, прихватив жен и детей, обратились в политотдел ВМБ. Штаб базы связался с командованием Северного флота. Через неделю грузопассажирским рейсом теплохода «Акоп Акопян» доставили в Гремиху строительный материал и роту военных строителей. А еще через месяц были заселены достроенные дома; до этого времени нас приютила семья знакомого офицера-старожила.

Я переносил все эти неурядицы сравнительно легко – нас долго и основательно к этому готовили. Но трудно было преодолеть тягостное чувство, когда видишь, как те же лишения переносит жена, вчерашняя студентка. Людмила не жаловалась и не плакала. Она сразу же устроилась на работу в местную больницу, где ее приняли с распростертыми объятиями: в крупном пункте базирования не было врача-гинеколога. На северо-западном побережье Кольского  полуострова был расположен ряд Богом забытых рыбацких поселков, которые обслуживала больница. О квалифицированной помощи врача-гинеколога там уже забыли. В штормовых условиях и стужу Людмила с другими врачами часто обходила поселки на утлых плавсредствах. За годы моей службы в Гремихе жена чаще ходила в море, чем я, за что, в конце концов, и поплатилась здоровьем. Летом 1967 года, после семи лет службы в Заполярье, меня перевели в Подмосковье по состоянию здоровья жены.

В Гремиху попал ряд моих однокурсников: Сережа Андреев, Юра Каретин, Миша Трофимов, Саша Третьяков, а после моего перевода в Гремиху прибыл Гена Отдельнов. Дважды в базу приходила в аварийном порядке подводная лодка, где врачом был Борис Ефремов. Когда в 1964 году я принял спецполиклинику, Саша Третьяков был назначен начальником рентгеновского отделения в ней.

Самой большой достопримечательностью Гремихи является погода. Знакомый штурман утверждал, что именно здесь рождается роза ветров, влияющая на погоду всего побережья Кольского полуострова. Так ли это или нет, но одно несомненно: часть моей службы ушло на постоянную борьбу, а точнее – на сопротивление этой погоде. Отличительной особенностью было то, что смена метеобстановки происходила мгновенно и, как всегда, неожиданно. Удары ветра и тяжелых снежных зарядов были чудовищной силы. Один из офицеров образно и с юмором живописал свое первое столкновение с местной стихией: «Я прибыл в Гремиху с женой на комфортабельном теплоходе «Вацлав Воровский». Зима, холодно, дует слабый ветер. Чинно и благородно мы сошли с теплохода. И вдруг меня приподняла неведомая сила и припечатала задницей к причалу. Все вокруг помутнело от снежного вихря. Жена исчезла, чемоданы тоже. С помощью матросов все потерянное собирал по частям; жену нашли целиком, но без шапки. Передвигался преимущественно на четвереньках. Потом все оборвалось и стихло. Ну, здравствуй, Гремиха, – сказал я». Погода преподносила сюрпризы, которые отличались разнообразием: короткие разгулы ветра чередовались с затяжными ураганами, и те, и другие могли сопровождаться тяжелыми снежными зарядами.

   Однажды Людмила после командировки возвращалась на теплоходе из Мурманска. Я ее встречал. По-звериному рычал прижимной ветер, не позволяя теплоходу причалить, и он оставался на внешнем рейде. В этот раз я «дежурил» в Гремихе больше суток в комнате приютившей меня семьи Трофимовых. Крошечная комната была хорошо натоплена. Мне, в силу отсутствия иной возможности, Миша постелил на полу под дверью и с грубоватым юмором напутствовал: «Будешь сторожить наш покой». Приходилось часто выбегать, чтобы по огням теплохода контролировать его местонахождение.

Наступило затишье, и опытный капитан быстро пришвартовал судно.
Людмила рассказывала, что еще сутки болтанки – и на теплоходе наступил бы голод.
Но даже в такой суровой обстановке мы умудрялись обследовать тундру.
Однажды я и сосед по лестничной площадке, лейтенант Муравьев, пошли на охоту. Решили опробовать малокалиберные винтовки ТОЗ-16, которые в то время были в свободной продаже. В замысловатых шхерах залива собиралось большое количество уток. Был март месяц. Для них по времени была весна, а по факту – полярная стужа со снежной вьюгой. Погода притихла и нам улыбнулась удача. Утки подпускали на 30-50 метров и вскоре мы добыли трех птиц. В приподнятом настроении «охотники» поспешили в поселок. Но не тут-то было. Уже через несколько минут нас настиг ураган. Напористый ветер как-то целенаправленно стремился оторвать нас друг от друга; вероятность неблагоприятного исхода от этого увеличивалась – в одиночку в тундре люди гибли чаще. Мы вцепились друг в друга и попытались идти. Ветер сбивал с ног, направление движения из-за снежных зарядов было потеряно. Мы сообразили зарыться в сугроб под скалой. Вспомнилась индейская мудрость: «Один индеец зимой – смерть, два индейца – тепло». Расстегнув шубы, мы прижались друг к другу. На какое-то время выручало северное обмундирование: бараньи шубы, валенки, теплые шапки и меховые рукавицы. Нас замело снегом. Часа через полтора все стихло. Памятуя о коварстве погоды, мы быстро двинулись к поселку. Ураган настиг нас у самых домов. В подъезде мы попытались отряхнуться – не получилось. Снег под воздействием пронизывающего ветра впечатался во все щели одежды. Когда на площадку вышли жены, Людмила не преминула пошутить:
– Пингвины, вы к кому?

Однажды мы с Мишей Трофимовым, захватив малокалиберные винтовки и жен, пошли в тундру на свободную охоту. Был теплый день короткого полярного лета. Кругом сопки, покрытые травой и мелким кустарником, и многочисленные чистейшие озера. Имея в этом деле нулевой опыт, мы зорко поглядывали вокруг – не появится ли какой-либо зверь. Зверь не появлялся. При повороте за очередную сопку на берегу озера мы увидели крупных птиц, похожих на гусей. Я шлепнулся на землю, оттянул пуговку затвора и выстрелил. Одна птица упала. Рядом поднимался с земли Миша.
– А почему ты не стрелял? – удивился я.
– Это ты не стрелял! – возмутился Миша.
Оказалось, что оба выстрела прозвучали с удивительной синхронностью.
Трофей делить не стали: «гусь» оказался бакланом. Потом мы с Мишей долго испытывали чувство вины из-за немотивированного акта жестокого убийства представителя живой природы советского Заполярья.

Пользуясь тем, что флотская судьба свела нас в необитаемой части Кольского полуострова, мы часто встречались у Каретиных, Трофимовых, чаще у Третьяковых.
На Объект офицеры ходили пешком за три километра и при солнышке, и в ураган. Все воспринималось как данность, трудности перемалывались молодостью и надеждой на светлое будущее. Особенно этот оптимизм проявлялся в период строительства развитого социализма, плавно переходящего в социализм с человеческим лицом.
Объект вступил в строй, и первая лодка стала на перезарядку. Незадолго до начала работ я попросил включить меня в группу подготовки по изучению устройства реактора и технологических этапов перезарядки. В дальнейшем это очень помогло, так как позволяло без дополнительных консультаций с инженерами вырабатывать практические рекомендации и гигиенические требования, соответствующие каждой технической операции и при смене радиационной обстановки. При выработке оптимальных приемов защиты я часто с благодарностью вспоминал преподавателей и хорошо продуманный курс специальной подготовки на кафедре военно-морской и радиационной гигиены. В академии в полной мере работал принцип: учить тому, что пригодится на практике.

Облучений сверх предельно-допустимых доз за три проведенных перезарядки не было. Своевременно проводились профилактические обследования, оценивались результаты анализов на предмет заражения радиоактивными веществами, обеспечивались требования радиационной безопасности.  Все шло слишком хорошо и по закону подлости так не могло долго продолжаться. И вот пришла подводная лодка с аварийным реактором. Ничего особенного в этом не было. Опыт других перезарядок говорил только о том, что необходимо приготовится к дополнительным мерам защиты и, в случае необходимости, менять временные параметры работы. При оценке ситуации было принято разумное решение выполнить перезарядку не в две недели, как при нормальной обстановке, а в три или в четыре. А дальше сценарий стал развиваться по Ярославу Гашеку, в соответствии с афоризмом солдата Швейка: «Все было хорошо, пока не вмешался генеральный штаб».

Из технического управления Северного флота пришло указание о проведении перезарядки в кратчайшие сроки. И здесь не было ничего нового и страшного: при надлежащей организации работ вообще и радиационной безопасности, в частности, вполне можно было обойтись без нарушения дозовых нормативов – соответствующий опыт имелся. Но тут негативно сработал пресловутый человеческий фактор. Назначаемый на время работ руководитель перезарядки имел широкие полномочия; командование старалось не вмешиваться в рабочий процесс, что было оправдано практикой. Обычно между руководителем перезарядки и специалистами по радиационной безопасности – дозиметристами и радиологами – существовало хорошо отработанное деловое взаимодействие. В сложной обстановке это позволяло принимать оптимальные решения как в интересах самих работ, так и в вопросах личной безопасности. Личные качества назначенного руководителя, а он заметно выделялся некоторым высокомерием и заносчивостью, и поступившее указание о жестких сроках работ, создали атмосферу нервозности и поспешности. Руководитель игнорировал все требования и рекомендации по радиационной безопасности, стремясь   максимально ускорить ход работ. Уже на этапе снятия биологической защиты реактора начались облучения, которых можно было избежать. Впереди были этапы перезарядки, более опасные в радиационном отношении. Даже минимальная техническая подготовка приводила меня к пониманию, что можно использовать организационно-технических приемы, снижающие дозы облучения, без снижения качества работ. Однако руководитель перезарядки действовал, как медведь на воеводстве. Уже в первые дни количество совершенно неоправданных облучений перевалило за десяток. Я предупредил руководителя, что его действия ведут к прямому нарушению норм радиационной безопасности, но нарвался только на грубость. Тогда инженер-дозиметрист немедленно доложил о положении дел начальнику службы радиационной безопасности, а я представил письменный рапорт командиру части, оценивая действия руководителя как безответственные. После разбора ситуации реакция командования была жесткой: руководителя отстранили от работ и вынесли строгий выговор в приказе. Так у меня появился «заклятый друг». Назначили нового руководителя. Перезарядка была закончена своевременно и с соблюдением всех мер безопасности.

Спустя примерно год после этого случая судьба вновь свела меня и незадачливого руководителя перезарядки при более опасных и трагических обстоятельствах.
  В части формировалась группа для проведения перегрузки реактора на аварийной лодке на выезде, в Северо-Двинске, на заводе «Звездочка». Руководителем был назначен все тот же персонаж. К этому времени взыскание с него сняли, и он получил очередное воинское звание. При составлении списка он настоял, чтобы в группу включили меня в качестве врача-радиолога. При этом он, якобы, сказал: «Если Лавров такой умный, то пусть покажет, на что он способен, а если облажается – получит по заслугам». На деле получилось все в точности до наоборот.

В ходе производства демонтажных работ подошли к ответственному моменту: подъем крышки реактора. Было хорошо известно, что в этой операции существует одна тонкость. Через отверстие в массивной крышке реактора проходит шток тяги КР – компенсирующей решетки. Именно подъемом КР происходит запуск реактора на заданную мощность. При перезарядке, чтобы этого не произошло, подстраховываются тем, что временно устанавливают упор, не позволяющий штоку с решеткой подниматься вместе с крышкой. При подъеме крышки на 100-150 миллиметров с помощью крана, когда становится ясным, что шток не движется, упор снимают и крышка удаляется.
Все осуществлялось, казалось бы, в штатном режиме, но, когда, после удаления упора, стали поднимать крышку, из реактора полыхнуло густое снежно-белое облако пара, сопровождаемое мощным низким гулом. Опытный крановщик, который медленно поднимал крышку микроходом, сбросил ее назад мгновенно. Как потом оказалось, он предотвратил тяжелую аварию. Я находился на борту дебаркадера, отстоящего в 8-10 метрах от борта лодки, в помещении с радиометрическими приборами, датчики которых находились внизу и наверху реакторного отсека. При прохождении облака пара над дебаркадером я отметил мощность дозы: 280 Р/ч.

Надо сказать, что в нарушение действующих инструкций, в отсеке, несмотря на мои протесты, вместо трех специалистов находились еще шесть человек. Среди них оказался и начальник химической службы Флота контр-адмирал Потанин Г. М. С адмиралом я был хорошо знаком: мы неоднократно встречались на совещаниях и конференциях, посвященных проблемам радиационной безопасности.
По высокому вертикальному трапу люди вылетали из отсека с цирковой ловкостью. Наступило время моих активных действий. Я дал команду всем следовать в санпропускник. Указания выполнялись четко и беспрекословно: такие отношения были отработаны и диктовались практикой радиационных аварий. С некоторым стеснением я обратился к Потанину:
– Товарищ адмирал...
– Доктор, делайте свое дело. Сейчас ваше время командовать.

После сбора дозиметров была организована тщательная санитарная обработка с радиометрическим контролем остаточной загрязненности тела. Учитывая выброс радиоактивного пара, было проведено промывание желудка и отобрана часть промывных вод у каждого; упакованы и обозначены отобранные пробы. Я передал по телефону необходимую информацию в военный госпиталь и через сорок минут все облученные были в терапевтическом отделении. Начальник отделения подполковник Балеев шепнул мне:
– Я с радиационной патологией не встречался, помогай, капитан.

Я помог провести повторное промывание желудка и рекомендовал выдать всем для внутреннего приема увеличенные дозы сорбентов. Назначил клинический анализ крови и сдачу выделений и промывных вод на предмет радиоактивного заражения. Потанин стоически переносил все процедуры. Потом я попросил Балеева открыть сейф и поискать инструкцию ЦВМУ по диагностике и лечению лучевых поражений. Инструкцию нашли. Я поделился с Балеевым своими соображениями:
– Сейчас она вам не особенно понадобится. По данным индивидуальной дозиметрии, поступившие получили дозы облучения от 5 до 12 рентген. После наблюдения вы их выпишите на второй - третий день. Внутреннее заражение вряд ли обнаружится – мы работали в респираторах Р-1, кратность защиты которых по описанию равна 100.
Поздно вечером я вернулся на ПКЗ, где расположились офицеры нашей части.

Работы были приостановлены, и руководитель собрал офицеров на совещание, ибо причина аварийного выброса из реактора была неясна. Каждый специалист высказывал свои соображения. Догадок и мнений было много, но ни одно из них не объясняло причину происшедшего. Со смелостью дилетанта, который знал только общую конструкцию и принцип работы реактора, я уверенно заявил, что если был выброс пара, то это могло произойти только при работающем реакторе, а пуск реактора мог произойти только при подъеме компенсирующей решетки. Наступила мертвая тишина. Молчание нарушил руководитель перезарядки:
– Доктор, занимайтесь своим делом, у вас это неплохо получается. Как можно было поднять решетку, если мы использовали упор тяги КР?
– Но ведь упор то был снят!
Руководитель только рукой махнул.

Не придя ни к какому выводу, приняли решение продолжить работу завтра.
В этот раз я настоял, чтобы в опасной зоне находился необходимый минимум людей.
Предыдущая ситуация и ее последствия повторились с ювелирной точностью. В госпиталь было доставлено четыре человека с дозами облучения от 3 до 4,5 рентген. Я, несмотря на то, что находился на определенном удалении, получил дозу 5,5 рентгена суммарно за оба эпизода. Объяснялось это вероятней всего тем, что облако пара оба раза прошло вплотную с дебаркадером.

Работы были вновь приостановлены. Прибывшая группа специалистов из Технического управления Северного флота установила: «Обнаружен перекос штока тяги КР в отверстии крышки реактора. При подъеме крышки произошел одновременный подъем компенсирующей решетки и кратковременный вывод реактора на мощность».
Ночью, по неустановленной причине, возник пожар в реакторном отсеке. Отсек полностью выгорел и не подлежал восстановлению. Его позже вырезали и где-то затопили.

Организационные выводы были сделаны незамедлительно: руководителя понизили в звании, и представили к увольнению из рядов ВМФ. Но если аварийный отсек утонул, то бывший руководитель перезарядки оказался непотопляемым: ему удалось каким-то чудом уговорить командование оставить его на службе. В дальнейшем, видимо с трудом преодолев болезненные амбиции, он стал здороваться со мной за руку.