Разбитый кувшин

    В эти выходные дни я обещала маме погостить у неё вместе с Варечкой, поэтому вчера задержалась на работе, чтобы подготовить статью в субботний номер газеты. Полдня не было работы, когда прозвенел телефон, и на экране высветилось имя Петра Николаевича. Наконец, подумала я, появилась настоящая работа.
    Пётр Николаевич – следователь. Он расследует особо тяжкие преступления, такие, как убийства. Ему поручаются самые запутанные дела, и он приглашает меня на осмотр места происшествия, потому что у меня феноменальная память и развита наблюдательность. Я замечаю такие мелочи, на которые следователи могут не обратить внимания, и в последующем эти мелочи нередко играют решающую роль в раскрытии преступления. После осмотра места убийства Пётр Николаевич пригласил меня в свой кабинет, и я под запись рассказала всё, что видела и слышала, не упуская ни одной подробности. Как правило, сам осмотр места преступления и запись занимают много времени. В редакцию я вернулась за полчаса до окончания работы, доложилась главному редактору и хотела уйти домой. Надо ещё успеть в детсад за Варечкой, но главный попросил подготовить статью в очередной номер газеты.
    Я позвонила подруге и попросила забрать из детского сада Варечку. Я обращаюсь к Кате с такой просьбой, когда вынуждена задержаться на работе. Катя никогда не отказывает и выручает меня. Воспитатели детского сада уже привыкли к ней, иногда путались и признавали Катю мамой моей дочери. Пока я занята, Варечка проводит время с моей подругой. Когда освобождаюсь, прихожу за дочкой и, само собой, задерживаюсь у подруги допоздна. Но вчера я ушла быстро, хотя Катя просила остаться. Для этого случая она приготовила вкуснейший пирог с яблоками, который я и дочь любим. Я извинилась, сказала, что надо подготовиться к отъезду к маме. Катя отрезала добрую половину пирога, чтобы мы с Варечкой попробовали его дома. От него исходил такой аппетитный запах, что даже у пассажиров трамвая текли слюнки, а один молодой, но наглый парень всерьёз напрашивался в гости. Еле отвязалась от  него. Варечка – добрая душа. Она сказала, что надо было дать парню попробовать кусочек пирога. Обойдётся, подумала я, а дочери ответила, что наглым людям нельзя давать пробовать даже маленький кусочек, а то они съедят весь пирог. Кажется, я убедила дочь.
    Вечер я посвятила сборам к предстоящему отъезду. Звонила Катя и интересовалась, понравился ли пирог. Конечно, Катя, очень вкусный! По-другому не может быть! Мы немного поговорили, и позвонила мама. Я заверила её, что завтра первой же электричкой вместе с Варечкой приедем. Потом позвонил Дэн. Он приглашал встретиться, но я отказалась, сославшись на занятость.
    Дэн – поэт. Иногда печатается в нашей газете. Я не сказала бы, что его стихи достойны внимания, но, нет-нет, а его прорывает, и он приносит вполне приличные сочинения. Главный редактор питает слабость к Дэну, а потому выделяет ему полосу в газете. Вообще-то, его зовут Денис, но представляется Дэном и требует, чтобы его звали этим именем. У Дэна смешная фамилия – Неповороткин. Его стихи так и печатаются под псевдонимом – Дэн Неповороткин. Смешно, правда? Мужчине уже тридцать два, а он всё витает в облаках, не женат и живёт с мамой. Несколько высокомерен, но безобидный и совершенно бесконфликтный человек. Ещё одним его достоинством является большой орлиный нос. Когда он входит в кабинет, то сначала появляется его нос, а затем и весь Дэн. С ним легко и просто, даже весело. У него отсутствует чувство юмора, но, когда он что-нибудь рассказывает, надо держаться за живот, иначе лопнет от смеха.   
    Мы дружим. Встречаемся, но не часто. Однажды Дэн ночевал у меня. В тот день ему выдали гонорар за новеллу. Это был первый опыт Дэна в прозе. Новелла – так себе, но главный распорядился отдать в печать.
    Обрадовавшись гонорару, Дэн организовал в редакции банкет, на который ушло всё, что он заработал. Веселились допоздна, а потом Дэн вызвался проводить меня. Сначала мы зашли к Кате и забрали спавшую дочь, которую Дэн всю дорогу нёс на руках. Утром Варечка увидела нас с Дэном в моей постели. Потом, когда Дэн ушёл, она спросила:
    – Мама, дядя Дэн будет нашим папой?
    – Нет, – ответила я.
    – Почему он спал в твоей кровати?
    – У нас только две кровати: твоя и моя. Не на полу же ему спать?
    – У нас есть диван. – Сказала дочь.
    С тех пор ни одна нога мужчины не переступала порог моей квартиры.

    Рано утром, будто издалека, послышался нудный сигнал будильника. Я протянула руку, взяла телефон и выключила этот противный звук. Стало тихо. Только за окном щебетали птицы, и слышался голос нашей дворничихи, любительнице поговорить с жильцами дома. Она не знает меры, и может долго рассказывать, какая у неё маленькая квартира, в которой проживают она, дочь с зятем и их ребёнок, и, вдобавок, к ней хочет переселиться тридцатилетний сын-оболтус со своей женой. Жалуется на маленькую пенсию и маленькую зарплату, за которую надо обслуживать три дома, а руководство домоуправляющей компании пытается навесить на её плечи ещё один дом, а зарплату не прибавляет. Она может говорить часами. Если самой не уйти, или не повстречается кто-либо из других жильцов, потеряешь полдня.
    Я потянулась, отбросила одеяло и села, пытаясь заставить себя проснуться. Боже, как хочется спать! Но времени нет, надо успеть на утреннюю электричку. Следующая будет в полдень, а ехать три часа. Я вспомнила, что сумку приготовила ещё с вечера, и это обстоятельство взбодрило меня. Не люблю сборы, особенно, срочные, на бегу. Ну, всё, Дашуля, не ленись, собирайся! И я побежала в ванную.
    Вот, ванную я люблю. В ней я предоставлена самой себе. Здесь я отвлекаюсь от всего мира и радуюсь, когда из сонной непривлекательной женщины превращаюсь в красавицу. В зеркало осматриваю себя. Замечаю морщинки вокруг глаз, живот, который пытаюсь втянуть, чтобы выглядеть девочкой, широкие бёдра, занимающие половину ванной комнаты, и принимаю душ, прогоняю последние остатки сна, снова осматриваю себя в зеркало, и радуюсь, что недостатки не в моём теле, а в сонном сознании. Всё в норме. Для двадцативосьмилетней женщины я выгляжу достойно. Не зря мужчины обращают на меня внимание. Когда же уложу волосы, чуть подкрашу глаза и скрою маленькие морщинки, я нравлюсь себе ещё больше. Из ванной выхожу в приподнятом настроении, готовлю завтрак и иду будить Варечку. Она вцепилась в мою шею и не отпускала, продолжая спать. Как я не пыталась освободиться от её хватки, ничего не получалось, и я, взяв её на руки, отнесла в ванную. Ох, и тяжёлый ребёнок! Надо думать, уже пятый год пошёл девочке.
    В ванной я поставила её под душ, но Варечка не отпускала меня. Хотела раздеть малышку, но она мешала. Включила тёплую воду и, оставив Варечку в маечке и трусиках, поливала её из душевой насадки. Варечка тут же ослабила хватку, отпустила меня и залилась громким весёлым смехом. Игра ей понравилась. Её весёлое настроение передалось и мне. Мы долго пробыли в ванной, а, когда я спохватилась, времени осталось в обрез.
    На электричку мы опоздали. Досадно. Но я не унывала.  Воспользовалась пассажирским поездом дальнего следования. Он отправлялся через полчаса. Купила билет в вагон с плацкартными местами, что обошлось втрое дороже, зато было комфортно, не то, что в переполненном душном вагоне электрички с сидячими местами. Я застелила постель, улеглась на полку и решила поспать. Всё-таки три часа сна – это хорошо. Варечка легла рядом со мной. Она не спала, но не мешала мне.
    Пару часов сна взбодрили меня, по прибытии на место назначения я чувствовала себя выспавшейся и бодрой. Вокзал был пуст, даже касса не работала. Наш автобус, на котором мы могли бы доехать до окраины города, где в частных застройках был дом моих мамы и папы, уже давно уехал, а идти пешком слишком далеко. Город, в котором я родилась, где прошло моё детство, где  училась в школе и откуда семнадцатилетней девчонкой уехала поступать в институт, небольшой. Это районный центр областного подчинения. Центр города застроен пяти и девятиэтажными домами, а по его окраинам растянулись частные застройки с садовыми участками. В одной из таких застроек в собственном доме жили мои родители.
    Когда мы с Варечкой вышли на привокзальную площадь, нам повстречался Володя, бывший мой одноклассник. Он подрабатывал частным извозом, используя для этого доставшиеся ему в наследство от отца старенькие «Жигули» четырнадцатой модели. Вообще-то, он профессиональный художник. После школы поступил учиться в какую-то студию живописи в Москве, но, по окончании учёбы, вернулся в свои родные края. Его картины, по моему мнению, превосходные. Особенно, мне нравилась одна, на которой был изображён утренний восход солнца в точности такой, какой я наблюдала, когда мы с Володей, будучи подростками, встречали рассвет.
    Иногда Володя увозил свои пейзажи в областной центр, чтобы выручить за них, хоть что-нибудь на жизнь. Чаще все картины возвращались домой. Чтобы свести концы с концами, он занимался оформлением кафе и магазинов, а также писал на заказ портреты именитым жителям нашего городка. И подрабатывал извозом.
    Я предлагала через газету помочь продвижению его картин на рынок, но Володя очень гордый. Он отказался от помощи, сказав, что настоящий живописец не тот, который известен при жизни, а тот, кого выбрал народ. Приведённые мной примеры среди наших живописцев и зарубежных, которым слава пришла при жизни и осталась до сих пор, не убедили его.
    Володя обрадовался встрече и предложил подвезти нас. Бесплатно.

    Мама ещё вчера попросила Володю встретить нас с первой электричкой. Но мы опоздали на неё, и Володя сказал маме, что нас не было. Попив воды, он всё-таки решил вернуться на вокзал и подождать проходящий через наш город поезд дальнего следования. Мама попробовала дозвониться до нас, но не смогла, потому что мы оказались в зоне, недоступной для связи.
    Я пожурила маму, сказав, что своей просьбой она лишила заработка нашего соседа. «Как бы ни так, – ответила мама, – я заплатила ему».
    Ну, Вовка! Ну, и жук! А мне сказал, что бесплатно! Получит по башке.
    Мне нравится гостить у мамы. Когда она рядом, спокойно на душе. Все проблемы исчезают сами по себе. О них просто не думаешь. Я морально отдыхаю.
    Папа сильно сдал. Похудел, заострились плечи, лицо осунулось. Кажется, он даже стал ниже ростом. Только глаза всё те же, весёлые и озорные. Я привезла бутылочку его любимого пятизвёздочного армянского коньяка. Он тут же открыл бутылку и отлил стопку. Выпил, выдохнул и сказал, что коньячок хороший. Потом, в течение всего дня, он подходил к бутылке и выпивал по стопочке. Я предупреждала, что нельзя пить много коньяка, но папа не мог пересилить себя. К вечеру он почувствовал себя неважно и ушёл в свою комнату отдыхать. Больше не буду привозить ему коньяк, подумала я. Хотя знала, что в следующий раз, когда поеду в гости, снова куплю.
    Вечером, когда солнце клонилось к закату, папа отдыхал в своей комнате, а Варечка видела десятый сон, мы с мамой сидели на крылечке и разговаривали про жизнь. Вдруг, она спросила о Коле. Я ответила, что в последний раз видела его полгода назад, с тех пор мы даже случайно не встречались.
    С Колей я развелась, когда Варечке было два годика. Тогда мама умудрилась подхватить воспаление лёгких, и я, взяв отпуск, вместе с дочерью уехал к ней. Забрала маму из больницы. Хотя врачи были против, но я настояла, пообещав, что буду сама ухаживать за мамой, делать уколы и держать врачей в курсе лечения. Вы же знаете, какие условия в наших больницах! Начальником отделения, к моему счастью, является бывшая моя школьная подруга, которая ежедневно приходила к нам и наблюдала за мамой. Через десять дней закончился антибиотик. В больнице его было только для тех больных, которые лечились стационарно. Я оббегала все аптеки, но везде мне обещали, что через два дня лекарство поступит, а уколы прерывать нельзя. Я собралась и поехала в областной центр. Сразу же с вокзала забежала в аптеку и купила лекарство с запасом. Если останутся, отдам в районную больницу. До отправления моей электрички было достаточно времени. Если бы мама заболела летом, то я сразу уехала бы, но зимой следующая электричка по расписанию уходила через полтора часа, и я решила заскочить домой. То, что я увидела, повергло меня в шок. Коля был не один, а с какой-то дамой. Он оправдывался, но я показала ему нашу кровать, которая даже не была застелена, а оставалась такой, будто на ней всю ночь разыгрывалась оргия. Я ушла, а, когда мама выздоровела, подала на развод. Коля уговаривал меня не делать этого, объяснял, что его чёрт попутал, что сам не понимает, как это произошло. Я твёрдо стояла на своём. Когда веришь человеку, доверяешь, отдаёшь ему всё, что у тебя есть, а он предаёт – трудно простить. Кто-то прощает, а я не смогла. В один миг из родного, самого близкого на свете человека, он превратился в омерзительного и чужого. Маме я об этом не рассказывала. Она до сих пор не знает об истинной причине развода и жалеет Колю.
    За забором появился Володя. Он часто, то выходил из дому, то входил снова. Было смешно наблюдать за ним. Он делал вид, что чем-то занят, но я понимала, что он хотел поговорить со мной. Только не решался, боясь помешать нам с мамой. Мама переключилась на него, сказав, что тот, вроде, хороший парень, но ещё не женат. Сколько девок не пыталось заарканить его, но он не поддавался.
    – Говорит, что он создан для искусства, – объясняла мама. – А, при чём тут искусство? Я-то знаю, что по тебе он до сих пор сохнет.
    Наши с Володей пути разошлись ещё во время учёбы в институте. Сначала я тосковала по нему, ждала его сообщений, с нетерпением считала дни до каникул, но мы взрослели и менялись. С каждым годом пропасть между нами увеличивалась, и, как-то само собой, угасли чувства. Уже на третьем курсе, когда мы встретились во время зимних каникул, поняли, что мы разные и не созданы друг для друга.
    – Нет, мама, – отвечала я, – между нами ничего нет общего. И не может быть. Мы давно это поняли.
    Володя в очередной раз вышел во двор, и я позвала его. Он перепрыгнул через забор и вмиг оказался рядом с нами. Мама встала и собралась уходить. Я пыталась задержать её, но она сказала, что устала и хочет прилечь.
    Мы с Володей остались одни. Как в школьные годы, мы сидели рядом на крыльце и ворковали. Только теперь темой разговора были не наши чувства, которых уже в помине нет, а воспоминания о школе, общих друзьях, прогулках по вечерам и тайных поцелуях. Володя рассказал, что он устроился на работу в местный краеведческий музей экспертом. В настоящее время музей на реконструкции, проводится полный переучёт экспонатов, в том числе и тех, что хранятся в запасниках. Над их изучением работает Володя. Даёт экспертную оценку их культурно-исторической значимости.
    Я не знала, что само здание музея принадлежало старинному русскому дворянскому роду. Последней владелицей двухэтажного особняка была некто Агафья Турмина, проведшая всю жизнь за границей, изредка появляясь в своём родовом гнезде, чтобы снова покинуть родину. О революции семнадцатого года прошлого столетия она узнала в Париже, в котором прожила остаток своих дней. Большевистская власть конфисковала особняк Агафьи Турминой и использовала его в качестве госпиталя во время гражданской войны, по окончании которой особняк был передан в ведение ВЧК, устроившей в нём приют для беспризорников. Через два года приюту выделили другое здание, а дом Агафьи Турминой отдали библиотеке. В тридцатые годы в нём открыли краеведческий музей. Местные органы власти и руководство музея долго добивались признания особняка бывшей владелицы культурно-исторической ценностью, и в семидесятые годы государство взяло особняк под охрану. Сюда свозились всякие безделушки, хоть чем-то напоминавшие об истории нашего края. Большинство из них не представляют какой-либо ценности, их отбирают и утилизируют. Что оставить для музея, а что выбросить за ненадобностью, решает Володя. По его словам, есть много экспонатов, которые представляют ценность. Володя так захватывающе рассказывал о своей работе, что я невольно заслушалась и даже подумала написать статью в газету о нашем музее.
    – Даша, хочешь, покажу интересный экземпляр? – спросил Володя во время рассказа.
    – Но, сейчас ночь, – ответила я, – музей закрыт. Как мы попадём?
    – Не надо идти в музей, – сказал Володя. – То, что хочу показать, у меня дома. Видишь ли, я иногда беру работу на дом, чтобы перенести изображение интересного экспоната она бумагу.
    Заинтригованная я согласилась, и мы пошли к Володе домой.
    Меня ждало разочарование. На столе стоял старый потемневший от времени разбитый кувшин. Когда-то он был белого цвета, от которого ничего не осталось, лишь в некоторых местах просматривались грязно-белые пятнышки. Поодаль стоял пюпитр. Я подошла к нему и увидела почти законченную работу – на ватмане был запечатлён в мелких деталях кувшин, такой, какой покоился на столе.
    – Что же ценного в этом кувшине? – с сомнением в голосе спросила я.
    И Володя рассказал, что этот кувшин принадлежал самой Агафье Турминой. Видя, что я ещё сомневаюсь, Володя пояснил, что в запаснике обнаружена картина, принадлежащая кисти неизвестного итальянского художника девятнадцатого столетия. На картине  изображена сама Агафья Турмина, держащая в руке этот кувшин. Картина из-за небрежного хранения сильно пострадала и требует реставрации. Музей пригласил специалистов по восстановлению пострадавших картин и экспертов для выяснения, какому художнику она принадлежит и кто изображён на ней.
    – Но, я уверен, что это Агафья Турмина, и в её руках этот кувшин, – показав пальцев на стол, сказал Володя. – Представляешь, какой резонанс вызовет это среди искусствоведов!? Мы прославимся на весь мир!
    Что ж, подумала я, это очень интересно. Надо обязательно написать статью. С утра позвоню главному редактору и  попрошу, чтобы он разрешил остаться и поработать над статьёй на месте. Я уже представляла, какой фурор произведу в научном кругу своей статьёй, какой интерес вызовет она у наших читателей. Я помогу нашему музею, привлеку к нему внимание специалистов и экспертов…
    Вдруг Володя попросил меня остаться у него на ночь. Зачем? Что это даст? У нас не может быть ничего, кроме воспоминаний о школьной дружбе и доверительных отношений. Разве этого мало? Оставим всё так, как есть. Не будем примешивать ничего лишнего. Я так и ответила Володе. Чтобы не давать ему никаких надежд, попрощалась и ушла домой. Перед тем, как уйти, я попросила его показать ту картину, о которой он рассказал.
    Володя обещал, хотя не скрывал своего разочарования моим ответом.
    Стояла глубокая ночь, но было светло от большой круглой луны. Когда я закрывала на щеколду Володину калитку, услышала звук, похожий на захлопнутую дверь. Этот звук раздался с противоположной стороны улицы.
    Утром меня разбудила мама, усиленно тряся моё плечо.   
    – Даша, проснись! Володю зарезали!..
    В маминых широко раскрытых глазах читались страх и паника.
    – Какого Володю? – не понимая, о чём говорит мама, спросила я.
    – Володю! Нашего соседа!..
    Не веря маминым словам, я вскочила с кровати, быстро оделась, схватила сумочку и выбежала во двор. На улице скопилась толпа, казалось, собрался весь район, так много было народу, а у калитки во двор стоял сержант полиции и никого не пускал. Люди шумели, переговаривались между собой, кто-то что-то спрашивал у сержанта, рядом стояла полицейская машина и машина скорой помощи. Володин двор был пуст, только настежь открытая дверь говорила о том, что в доме кто-то есть. Я вышла через калитку на улицу и тут же вернулась. Не было смысла сливаться с толпой, всё равно сержант не пропустит, а я хотела войти в дом. В заборе между нашим и Володиным дворами есть лазейка, стоит только отодвинуть доску, и ты оказываешься в чужом дворе. Я воспользовалась этим лазом и вышла к тыльной стороне дома, где второй вход. У порога мой взгляд на мгновение задержался на каком-то черепке, который о чём-то отдалённо напоминал, но, о чём, тогда я не догадывалась. Я подняла черепок, обвернула его в салфетку, убрала в сумочку и тихо вошла. В кухне на стульях сидели врачи скорой помощи. Я поздоровалась с ними и встала в проёме двери, ведущей в гостиную комнату. Моему взору предстали эксперты, которые выискивали и собирали мазки отпечатков пальцев и следов. Наверняка, мои следы тоже попали в число отснятых слепков. Один из экспертов фотографировал с разных ракурсов комнату и безжизненное тело на полу. Володя лежал на спине в одних штанах от пижамы. Правая рука, согнутая в локте была откинута в сторону, а левая – покоилась над головой. На правом боку Володи зияла глубокая ножевая рана, из которой виднелось запёкшееся пятно крови. У тумбы с телевизором валялся открытый чемодан с какими-то бумагами, часть из которых была разбросана рядом. Два стула были перевёрнуты, один из которых находился рядом с телом Володи, а второй – у окна. У противоположной от телевизора стены стоял диван, рядом стол. Кувшина на нём не было. Сначала я подумала, что Володя успел убрать его, но, вспомнив о найденном черепке, сообразила, что преступник забрал кувшин с собой вместе с черепками, один из которых обронил, когда покидал место преступления. Но, зачем ему понадобился кувшин, непонятно. В углу комнаты стоял мольберт с почти готовым рисунком кувшина.   
    По комнате бродил толстый с бочкообразным животом полицейский и вёл запись осмотра места преступления. В нём я узнала своего одноклассника Сергея. Одно время, когда мы учились в школе, Сергей пытался ухаживать за мной, но я отказывала ему, и он переключался на других девушек. Он всегда был толстым, с пухлыми, выходящими из-за ушей щеками, и вызывал отвращение, когда я представляла, как целуюсь с ним. В общем, Сергей был неплохим мальчиком, весёлым, коммуникабельным, но трусливым. Он никогда не дрался с мальчишками, если возникал конфликт, который должен был перерасти в драку, Сергей ретировался, зато мог ударить того, кто явно слабее его. В учёбе он ничем не отличался от остальных ребят, а после школы закончил полицейскую академию и, получив звание лейтенанта, продолжил службу в родном городке. Он был одним из четырёх следователей в городском отделении полиции.
    Увидев меня, Сергей удивился и с важным видом подплыл ко мне. Именно подплыл, потому что по-другому сказать трудно из-за его огромного живота и плавных неторопливых движений. Он спросил, кто меня впустил и что я тут делаю. Я ответила, что являюсь журналистом отдела «Происшествия» областной газеты и нахожусь здесь по заданию главного редактора. Для большей достоверности достала из сумочки удостоверение журналиста. Сергей опешил, немного подумал, а потом сказал, что его руководство ничего не знает ни о каких газетах, а потому он требует посторонним покинуть место происшествия. Я, в свою очередь, сослалась на статью Конституции и сказала, что он будет иметь неприятности, если начнёт препятствовать работе представителю средств массовой информации. Я назвала его Серёжей, на что он сказал:
    – Я вам не Серёжа, а Сергей Анисимович. Не забывайтесь.
    – Ой, Сергей, прекрати, – ответила я, – не важничай. Занимайся своей работой. Я не буду мешать.
    Сергей только крякнул и продолжил осматривать помещение. Когда осмотр закончился, он разрешил врачам, находившимся в соседней комнате, вынести тело Володи, а сам с экспертами собирался ехать в отделение полиции.
    – Серёжа, – обратилась я к нему, – а ты двор осматривал?
    Он почесал затылок и ответил, что сейчас приступит к осмотру двора, а экспертов попросил задержаться. Осмотр двора ничего не дал, и Сергей собрался уезжать. Я не выдержала и снова подсказала ему, что надо бы опросить соседей, может, они что-то видели, или слышали.
    – И откуда ты такая умная взялась!? – возмутился Сергей, но последовал моему совету, отпустив экспертов. – Вот, с тебя и начну, если ты так хочешь!
    Он хотел устроить допрос тут же, в доме Володи. Но я сказала, что мне надо идти домой и накормить дочь, а он может пока допрашивать других соседей. Вышла я уже через фасадную дверь. Народ всё ещё толпился, хотя скорая помощь уже уехала, и полицейская машина с экспертами тоже собиралась трогаться. Рядом со мной шёл Серёжа. В толпе я увидела тётю Римму,  чей дом стоял через улицу напротив дома Володи. Она смотрела на меня, и в её взгляде читались подозрительность и осуждение. Я вспомнила о хлопнувшей ночью двери, когда уходила от Володи. Это тётя Римма подсматривала за нами.
    Я прошла сквозь толпу. Серёжа остановился и обратился к толпе с требованием помочь следствию, если кто-то что-то видел, слышал или знает об убийстве. Однако, добровольцев не выискалось, и Серёжа сказал, что сейчас он обойдёт соседей и попросил их находиться дома. Обход он начал с тёти Риммы.
    Дома все уже были на ногах. Это сказано фигурально, потому что на ногах была только мама, которая стояла у плиты и готовила блинчики, а папа с Варечкой сидели за столом и уплетали блинчики со сметаной и вареньем, запивая их чаем. Мама выказала недовольство тем, что я совсем забыла про дочь. Я села за стол, а папа спросил об убийстве соседа. Я вкратце рассказала, что мне известно, и предупредила своих родных, что скоро придёт Серёжа. Мама забеспокоилась. Она знала, что я полночи я провела с Володей, а потому волновалась за меня. Я пыталась успокоить маму, а потом ушла в отдельную комнату, чтобы рассмотреть найденный черепок и подумать, как убедить главного редактора, чтобы он командировал меня в мой городок.
    Серёжа пришёл довольно скоро. Я даже не успела, как следует рассмотреть черепок. Вид его был довольный, а взгляд говорил о том, что он на полпути к раскрытию громкого для нашего городка убийства. Он попросил моих родных оставить его наедине со мной, мама всплеснула от отчаяния руками, забрала Варечку, и вместе с папой они вышли во двор, оставив нас одних в кухне.
    Серёжа, потирая руки, уселся за стол, пригласил меня тоже сесть напротив, положил формализованный лист допроса и приступил к делу. Как обычно в таких случаях, сначала он записал мои данные и затем приступил к самому допросу. Я посоветовала ему включить смартфон на запись, потому что рассказывать я буду подробно, а потому ему не хватит бумаги. Серёжа пропустил мимо ушей моё замечание и сказал:
    – Ну, Дарья Ильинична, рассказывайте! Хотелось бы знать вашу версию убийства…
    Я ответила, что никакой версии у меня нет, и начала рассказывать поминутно с того момента, как Володя подошёл к нам с мамой и до того, как он проводил меня до калитки. Бумаги, в самом деле, не хватило. Пришлось просить маму, чтобы она нашла бумагу. Мама долго искала и нашла целую стопку белой бумаги стандартного формата. Когда Серёжа поставил последнюю точку, он спросил, может ли кто-то подтвердить мои слова. Я сослалась на тётю Римму.
    – Но, она ничего об этом не сказала, – ответил Серёжа.
    – А ты спросил? – поинтересовалась я.
    Серёжа достал из кармана платок и вытер со лба пот. Потел он много. Наверно, не столько от жары, сколько от волнения.
    – Слушай, Серёжа, – обратилась я к нему, – неужели, ты думаешь, что я убила Володю? Ты же следователь. Ты должен думать логически. Давай, вместе разберёмся. Во-первых, ножевое ранение, которое стало причиной смерти Володи, находится в правом боку. Что это значит? – Серёжа вопросительно смотрел на меня. Ну, и бестолковый! Ему на дороге с палочкой стоять, а не убийства расследовать. Я не дождалась ответа и продолжила: – Это значит, что надо искать левшу! Понял!? А я, кстати, правша. Теперь, во-вторых. Что сказал медэксперт? Не помнишь? Он сказал, что удар острым предметом нанесён между рёбер с большой силой, с такой, какой обладает мужчина, но не женщина. Улавливаешь? Только эти два обстоятельства говорят о том, что твоя версия, по которой я могу быть убийцей, крайне сомнительная. Тем более, если ты поинтересуешься у тёти Риммы, она подтвердит, что мы расстались с Володей, когда он был жив. Не мог же он уже мёртвым провожать меня до калитки. – Войдя в азарт, я взмахнула рукой и шлёпнула Серёжу по голове. Он сидел за столом, не снимая фуражку с высокой тульёй, которая от моего удара отлетела в сторону. Серёжа не ожидал от меня такого поведения, да я и сама от себя не ожидала. Он сидел, выпучив глаза, пот струился по его лицу и в момент удара капля, задержавшаяся на носу, упала и оставила мокрое пятно на бланке допроса. Я не удержалась и расхохоталась. Продолжая смеяться, проговорила: – И ты же знаешь, какие отношения были у нас с Володей. Это косвенное обстоятельство, что я не могла его убить.
    Серёжа встал из-за стола, неуклюже нагнулся, чтобы  поднять с пола фуражку, и тут случился новый ляпсус. Форменные брюки разорвались по шву на толстой задней части его тела. Из образовавшейся расщелины показались семейные трусы в цветочек, которые рассмешили меня больше, чем сам шов. Я долго не могла успокоиться. Смеялась так, что не хватало воздуха.
    – Всё! – вставая из-за стола, еле проговорила я. – Всё! Серёжа, хватит! Уходи! А то ещё тебя обвинят в моей смерти! От смеха!..
    Красный, как бурак, Серёжа нацепил фуражку и судорожно собирал исписанные листы бумаги, забыв, что должен дать мне прочитать текст допроса и расписаться на каждой странице. Пришлось задержать его. Когда я поставила последнюю подпись, сказала, чтобы он снимал брюки. Пышные Серёжины щёки стали пунцовыми, обильный пот выступил на лбу, а расширившиеся глаза вопрошали: «Это ещё зачем!?» – Нет, я сегодня умру от смеха!
    Успокоившись, я сказала:
    – Зашью дыру, дурачок! А ты, что подумал!? – и я снова рассмеялась. – Ну, если хочешь, можешь ходить с дырой…
    Когда провожала его, не могла сдержаться и снова смеялась.
    До вечера я гостила у мамы, а потом, поцеловав Варечку, ушла на станцию, чтобы последней электричкой уехать домой. Я решила переговорить с главным редактором с глазу на глаз, а не по телефону.
    Когда я вошла в вагон, крайне удивилась, встретив Дэна.

    Создавалось впечатление, что для Дэна наша случайная встреча была вовсе не случайной. Он засуетился, вскочил на ноги навстречу мне и пригласил занять свободное рядом с ним место.
    Я знала, что Дэн неравнодушен ко мне, но он умело сдерживал свои чувства и не докучал ими, поэтому я иногда позволяла ему пригласить себя на свидание. Тем более, с ним было весело. Когда я уставала на работе, или у меня было плохое настроение, я с удовольствием встречалась с ним. Он словно ребёнок, безобидный и забавный. Я морально отдыхала.
    Среди мужчин есть много представителей, позволяющих себе следить за объектом своей страсти, но Дэн был не таким. Он всегда, либо звонил, либо приходил ко мне в кабинет, когда был в редакции, интересовался моим настроением и только, когда я была расположена провести время в его обществе, приглашал меня в кафе, или просто прогуляться по городу. Чаще бывало, он дожидался, когда закончится рабочий день, и провожал меня домой. Проводив, он прощался и уходил, за редким исключением, когда приглашал к себе домой, если не было его мамы.
    Встретив Дэна в электричке, я была поражена. Не хватало, чтобы он стал моей тенью. Я его считала просто своим другом, ну, может, чуть больше, чем другом, но не более того, и то, что он начал следить за мной, меня вовсе не устраивало. Усевшись, я спросила, по какому случаю он оказался в электричке. Дэн сбивчиво объяснил, что вместе с друзьями из литературного общества ездил в родные места величайшего поэта областного масштаба, чтобы проникнуться атмосферой, в которой тот сочинял свои бессмертные стихи. Он даже назвал имя того поэта, о котором мне ничего не было известно. Я сказала об этом Дэну, боясь обидеть его, но Дэн спокойно ответил, что этот поэт известен, к сожалению, в узких кругах.
    Не добившись признания, я больше ни о чём не спрашивала и до города слушала бесконечную болтовню Дэна. Он рассказывал разные истории из своей жизни, иногда смеша своими ничего не значащими рассказами. Время пролетело быстро и через три часа мы вышли из вагона. Дэн увязался за мной. Я была не против, потому что надо было зайти в магазин и купить много продуктов, которые я хотела привезти маме. Чтобы самой не напрягаться физически, я решила использовать Дэна. Пусть потрудится. Ему полезно.
    Дэн с удовольствием ходил со мной и безропотно позволял нагружать себя деликатесами. Потом мы зашли в магазин детской одежды. Я купила Варечке пару красивых кофточек, шортики и несколько новых трусиков. По пути зашли в магазин, где я выбрала маме новую шляпку, чтобы она могла прикрываться от солнца. Её шляпка совсем истрепалась и ни на что не годилась. Папе я не знала, что купить, а потому тоже решила подобрать и ему шляпу. Затарившись, мы пошли домой.
    Впервые после того случая, когда Дэн единственный и последний раз ночевал у меня, я отошла от принципа, не впускать ни одного мужчину в моё жилище, и разрешила ему войти. Дэн не скрывал радости и, пока я принимала душ, он приготовил ужин. Надо признать, готовил Дэн вкусно. И стол организовал красивый, романтичный. Посреди стола стояла зажжённая свеча, а бокалы на две трети были наполнены красным вином из бутылки, которую я купила для мамы. Я не возмущалась. Что с Дэна взять? А вино куплю завтра.
    Я немного выпила, хотя плохо переношу алкоголь. Но ради такого вечера, пересилила себя. Вино вдарило в голову, и я сидела за столом, мило улыбаясь, а Дэн, понемногу глотая из своего бокала, говорил и говорил. Я не слушала его болтовню, а пребывала в своих разрозненных мыслях. Я думала о дочери, о маме и папе, об убийстве Володи, о работе и о многом, многом другом. Дэн о чём-то спрашивал, а я в ответ лишь мило улыбалась и смеялась про себя, видя его ошарашенный взгляд и застывшее на мгновение лицо. Потом он, как будто спохватившись, снова начинал о чём-то рассказывать, а я уходила в свои мысли. Какое-то время мы сидели молча, а потом Дэн предложил прочесть недавно сочинённое в мою честь стихотворение. Интересно, подумала я и разрешила продекламировать. Дэн вскочил со своего места, прошёлся взад и вперёд по кухне, закрыв лицо руками, а потом встал, чтобы я его видела, воздел руку к верху и начал:

В свеченье далёких планет и миров
Я вижу твоё отраженье,
Не надо друзей и не надо врагов –
Их судеб в тебе преломленье.
Я с радостью кинусь в пучину морей,
И в том обрету упоенье,
Когда путь подскажет свет фонарей
К тебе, о, моё вдохновенье!
Наступит рассвет, и забудутся сны,
Закружит дневное движенье,
Но чувства мои и сложны, и просты,
Ты моя тишина и волненье.

    Я похлопала в ладоши, протянула руку и привлекла его к себе, чтобы поцеловать в щёку. Довольный Дэн занял своё место за столом, но я не дала ему отдохнуть, а попросила приготовить кофе. Он помогает снизить воздействие алкоголя. Выпив кофе, я сказала Дэну, чтобы он шёл в ванную принять душ, а сама ушла в спальную стелить постель. Кофе и впрямь помог. Я чувствовала себя бодрее. Достала из сумочки косметичку, присела на край кровати и слегка нанесла макияж. Вошёл Дэн и спросил, где он будет спать. Глупенький! Конечно, в моей постели.
    Утром, как обычно, я собралась и пошла в редакцию. Дэн тоже решил пойти со мной в надежде получить гонорар за стихотворение, которое было напечатано ещё в номере месячной давности. Я всегда задавалась вопросом, на что он живёт? Ведь, его творчество не приносит постоянные и большие доходы, а одевается Дэн не по средствам в модную и дорогую одежду, обедает в кафе или ресторане, приглашает друзей и всегда рассчитывается сам. Мама на свою зарплату навряд ли имеет возможность обеспечить сыну шикарную жизнь. Как-то в кафе, в которое он пригласил меня поужинать, при расчёте вытащил из сумки кошелёк, в котором я краем глаза заметила толстую пачку купюр. Не думаю, что эта пачка от его гонораров. Меня всё время подмывало спросить, откуда у него столько денег, но стеснялась. Спрашивать о доходах – правило дурного тона.
    С час я ждала, когда появится главный редактор. На приёме у него я рассказала о музее в моём родном городке, об интересных экспонатах, выявленных в запасниках музея, об убийстве эксперта, моего бывшего одноклассника Володи, и связанная с этим преступлением пропажа старинного кувшина, принадлежавшего бывшей владелице особняка, в котором в настоящее время располагается краеведческий музей. Главный слушал меня внимательно, а, когда я закончила, он спросил, что мне от него надо. Только-то и всего, отвечала я, командировать меня в городок для проведения журналистского расследования.   
    – Недели хватит? – спросил главный.
    – Десять дней, – начала торговаться я.
    – Хорошо, но через десять дней статья должна быть готова. – И главный отметил в календаре дату, когда я должна представить статью по результатам журналистского расследования.   
    Дэн всё ещё ошивался в редакции, и я решила воспользоваться его мужской силой, обратившись с просьбой, чтобы он помог донести до вокзала две тяжёлые сумки. Дэн с готовностью согласился, но на вокзале предложил поехать со мной. Я уговорила его остаться. Не отдыхать еду, а работать. Зачем мне ещё один ребёнок? Только помехой будет.
    Вагон был заполнен до отказа. В духоте и в тесноте через три часа пути я уже была в своём городке. Автобусом добралась до дому родителей. Варечка, увидев меня, бросилась на шею и не отходила весь вечер. Я тоже соскучилась по ней, хотя мы не виделись всего сутки. Не раз замечала, когда со мной долго нет дочери, будто половина меня самой потеряна. Я планировала по приезду пойти в музей, но поменяла планы и решила вечер уделить дочери, маме и папе. Варечка долго не ложилась спать. Перед сном я читала для неё сказки, а она просила почитать ещё и ещё. Мама и папа уже давно спали, а мы бодрствовали до полуночи.       
    К вечеру по городку разнеслась новость о приезде большой группы учёных, реставраторов и экспертов. Такого в нашем городке давно не случалось. Тем более, люди из областного центра, который для жителей городка значил не меньше, а даже больше, чем столица страны. Слух передавался из уст в уста, обрастая всё новыми подробностями о каждом члене прибывшей группы. Перед тем, как городок погрузился в сон, мы знали о каждом приехавшем больше, чем они сами о себе. Среди них был молодой реставратор по имени Артур, обладавший, по мнению девушек, самым ценным качеством, вызывавшим неподдельный интерес, потому что оказался, в отличие от остальных мужчин группы, единственным холостяком.

    С утра в восемь часов я была в музее. Он уже был открыт, но не для посетителей, а для работников и прибывшей группы экспертов и реставраторов. Я поднялась на второй этаж к Марии Фёдоровне. Она, уже пятнадцать лет руководит музеем, сменив на этом посту ушедшую на пенсию подругу моей мамы. С  Марией Фёдоровной я была знакома с детства, а потому, когда вошла в её кабинет, она с радостью встретила меня, усадила в кресло и начала расспрашивать про моё житьё-бытьё. Пришлось отдать должное её любопытству. Я вкратце рассказала, где живу и работаю, о Варечке, а на вопрос о муже, ответила, что в настоящее время являюсь свободной женщиной. Мария Фёдоровна тоже в разводе. Одна воспитала двух хороших сыновей, которые уже взрослые, и старший, Паша, женился и подарил маме внучку. Поговорив и попив чай, я перешла к основной цели своего посещения, объяснив, что командирована от редакции областной газеты, чтобы написать статью о музее. Узнав, с какой целью я пришла, Мария Фёдоровна искренне обрадовалась, сказав, что давно пора газете обратить внимание на наш музей и рассказать о нём широкой общественности, и спросила, чем она может помочь. Я попросила её дать мне возможность осмотреть запасник музея, а также хотелось бы взглянуть на картину, на которой, по предположению Володи, изображена бывшая владелица особняка, Агафья Турмина. Сначала Мария Фёдоровна поохала по поводу убийства Володи, а потом сказала:
    – Картина в очень плохом состоянии. Сейчас её осматривают эксперты.
    Я ответила, что от этого картина ничуть не теряет своей культурно-исторической ценности, и Мария Фёдоровна повела меня на первый этаж в большую комнату, в которой была собрана большая часть вынесенных из запасника экспонатов. Картину живо обсуждали пять мужчин и две женщины. Больше всех говорил невысокого роста старичок с козлиной бородкой и в очках. Он, используя в своей речи учёные слова, предполагал, что на картине, возможно, изображена последняя из отпрысков графов Турминых – Агафья, закончившаяся свои дни в эмиграции ещё до второй мировой войны. Однако, вызывает сомнение простое одеяние на изображённой женщине. Такую одежду носили простые крестьянки, жившие в предгорьях Альп, но никак представители правящего класса.
    Я подошла ближе и взглянула на картину. Она, в самом деле, была в ужаснейшем состоянии: краска, потрескавшаяся по всей площади, кое-где отошла, а на её месте зияли неравномерные прогалины. Лица Агафьи Турминой невозможно было рассмотреть, зато неплохо сохранилось изображение кувшина, похожего на тот, что нарисовал Володя, и который я видела, правда, разбитым.
    Эксперты во время обсуждения пришли к предварительному выводу, что картина принадлежит малоизвестному художнику-романисту девятнадцатого века, скорее всего, Лоренцио Боторрели, а изображённая на картине женщина вовсе не Агафья Турмина, а неизвестная крестьянка. Однако, этот факт не умоляет ценность картины, достойной занять своё место в музее.
    Закончив обсуждение картины, старичок с козлиной бородкой обратился к вполне симпатичному молодому человеку, стоявшему рядом:
    – Артур Вениаминович, как вы думаете, есть шанс у картины?
    Вполне симпатичный молодой человек, лет тридцати, с чуть рыжеватыми волосами и такого же цвета короткой бородкой, аккуратной линией проходящей от ушей до подбородка, где образовывал такой же аккуратный островок, приятным баритоном ответил:
    – Да, Алексей Николаевич, картину можно восстановить. Правда, на это потребуется много времени.
    – Сколько, по-вашему?
    – Думаю, не менее полугода.
    – Но, учтите, молодой человек, перевозить её в вашу студию нежелательно. Картина еле дышит. В здешних условиях возможно восстановить её?
    – Всё возможно, Алексей Николаевич. Сначала надо изучить, насколько серьёзны повреждения, определить, какие нужны инструменты и материалы. В течение недели завезу всё необходимое. Да, и надо бы выделить отдельную комнату.
    – А, вот, как раз, и директор музея! – обрадовано воскликнул старичок с козлиной бородкой. – Мария Фёдоровна, голубушка, сможете помочь с отдельной комнатой нашему самому талантливому реставратору?
    – Поможем, Алексей Николаевич, – заверила Мария Фёдоровна. – Я покажу несколько комнат, пусть Артур Вениаминович сам выберет ту, которая наиболее подойдёт для работы.
    Не откладывая в долгий ящик, Мария Фёдоровна увлекла за собой Артура Вениаминовича и заодно позвала меня. По пути она отдала распоряжение вахтёрше захватить ключи и показать мне запасник. Древняя старушка утиной походкой подошла со связкой ключей и повела меня в подвальное помещение музея. Как только открылась дверь в подвал, от туда пахнуло сыростью и гнилью. Старушка включила лампочку, испускавшую тусклый свет, и по скользким ступеням мы спустились вниз к следующей двери. Вахтёрша, побренчав связкой, нашла нужный ключ и вставила его в замок. Дверь со скрипом открылась. Первой в темноту вошла вахтёрша и включила такой же тусклый свет.
    Я боялась проходить дальше порога, а осмотрела полупустой подвал, в котором беспорядочно стояли ящики с экспонатами. Одна стена была свободной, и в ней я увидела большое тёмное пятно. Присмотрелась и поняла, что это не пятно, а специально сделанное углубление, рядом с которым валялись куски красного кирпича. Я спросила у вахтёрши, что это за углубление? Она ответила, что в этой дыре бедный Володя нашёл кувшин, из-за которого его зарезали. Я поинтересовалась, каким образом Володя обнаружил эту нишу. Оказывается, когда из подвала выносили ящики и отодвинули тот, что стоял у стены, посыпалась штукатурка и несколько кирпичей упали на пол. Володя просунул руку в образовавшееся отверстие, и внутри оказалась пустота. Тогда он разрушил в этом месте стену, но ничего не нашёл в нише, кроме старого кувшина, доверху наполненного затвердевшей, как цемент, грязью. Все говорили, что кувшин надо выбросить, что он ничего не стоит, но Володя унёс его вместе с ящиком, а потом забрал домой.
    – …Бедняжка, разве он мог подумать, что из-за этого старого кувшина его зарежут. – Промолвила вахтёрша.
    Осмелев, я подошла к нише. Осмотрела её и проверила, не осталось ли там что-нибудь ещё.
    Ниша была пустой.
    – Скажите, кувшин нашли разбитым? – спросила я у вахтёрши.
    – Целёхоньким, – отвечала она, – только, уж, очень тяжёлым. Когда рабочие вынесли ящик, они оставили его в холле, а кувшин поставили на подоконник. Я, как раз, протирала его. Хотела отодвинуть кувшин, потому что он мешал, так еле подняла его. Такой был тяжёлый…
    Больше мне нечего было здесь делать, и я покинула подвал.
    Жаль, что я не сфотографировала Володину картину с кувшином и сам кувшин, хотя такая мысль присутствовала в моей голове, когда была у Володи. Кувшина нет, его забрал с собой убийца, а, вот, картина осталась, только я не могла попасть в дом Володи. Дом был опечатан, и без разрешения полиции я не могла в него попасть. И тут я вспомнила о Серёже. Конечно, надо обратиться к нему за помощью. Уж я сумею его уговорить. Неплохо бы ещё раз осмотреть дом. Одной, без посторонних. Но, как это сделать? Ладно, подумаю потом, а пока надо найти Серёжу, и я, выйдя из музея, пошла в сторону здания, в котором размещалась городская полиция.
    Мне повезло. Как только я подошла к крыльцу, подъехал полицейский УАЗик, и из него вывалился Серёжа. Я тут же подбежала и стала уговаривать его, чтобы он разрешил проникнуть в дом Володи. Серёжа отнекивался, но я вытащила из кармана джинсовых брюк пятисотрублёвую купюру, от вида которой на лице Серёже даже выступил пот. 
    – Это квалифицируется, как подкуп должностного… – говорил Серёжа.
    – Да, ладно тебе! – не дала я договорить ему. – Тебе же не трудно помочь однокласснице. Я только сфотографирую рисунок Володи. Больше мне ничего не надо.
    Серёжа подумал, махнул рукой и пригласил меня в УАЗик.
    Вскоре мы уже подъехали к Володиному дому. Серёжа открепил бумажную печать, и мы вошли внутрь. С тех пор, как увезли тело Володи, в доме ничего не изменилось. Только не было чемодана и валявшихся документов, которые полиция изъяла для изучения. Два опрокинутых стула, стол, диван, телевизор на тумбе находились на тех же местах. На полу тот же очерченный мелом контур тела убитого, а в углу комнаты стоял мольберт с картиной и изображённый на ней разбитый кувшин. Я сделала несколько снимков картины, потом сфотографировала комнату и кухню с разных ракурсов. Вытащила купюру и передала её Серёже. Он быстро спрятал её в кармане брюк, и мы вышли на улицу. Серёжа снова опечатал дом, сел в УАЗик и уехал, а я пошла домой.
    Оставшийся день я провела с дочерью и с мыслями о кувшине, картине Агафьи Турминой и Володе. Я переоделась в более лёгкую одежду и вместе с дочерью вышла в мамин сад. Варечка играла, а я сидела на траве, следила за дочкой и думала. Кувшин не давал мне покоя. Хотя вахтёрша уверяла, что он был набит грязью, но я не верила этому. Из-за грязи Володю не стали бы убивать. Значит, в кувшине что-то было такое, что представляло для преступника ценность, ради которой он пошёл на убийство. Но я сама видела кувшин, разбитый, однако в нём ничего не было. Наверно, Володя хотел посмотреть, что внутри, не мог вытащить грязь и решил поступить проще – разбить кувшин. Ведь, он не представлял никакой ценности для музея. Мало ли глиняных кувшинов? Их тысячи, миллионы. Но его содержимое могло представлять ценность. Видимо, Володя, разбив кувшин, ничего не обнаружил, но зачем-то решил перенести изображение кувшина на бумагу. Зачем? Я достала из сумочки хранившийся до сих пор черепок и внимательно осмотрела его. Обычный черепок. Из глины. Только вмятина на нём в виде крестика. Более ничего. Но, Володя пострадал из-за кувшина. Это факт. Может, преступник ошибся. Надеялся, что в кувшине, к примеру, драгоценности. Пришёл к Володе, убил его и забрал кувшин. Но, зачем ему пустой кувшин, да ещё разбитый? Что-то тут не то. Надо будет ещё раз осмотреть дом Володи. Я знаю, как туда попасть, не нарушая печать. Ночью осмотрю. Только фонарик надо попросить у папы.
    Ночной осмотр ничего не дал. Даже в подвале была, но и там ничего, что могло быть связано с кувшином, не нашла.
    Правда, на следующий день по городку поползли слухи о привидении, бродившим ночью в Володином доме. Говорили, что это дух самого Володи. Я догадывалась, откуда пошли разговоры о привидении. Наверняка, тётя Римма видела в окне свет фонарика. Надо быть осторожной, Дашенька. Так можно влипнуть в нехорошую историю.
    Вечером следующего дня я уехала. День я потратила на бесплодные попытки найти подробную информацию об Агафье Турминой. Чтобы узнать тайну кувшина, надо изучить жизнь бывшей владелицы особняка. Думаю, я на правильном пути. Однако, ни в музее, ни в администрации городка я ничего путного не узнала. Ни там, ни тут не осталось никаких сведений об Агафье Турминой. Но я не зря побывала в администрации. Одна из работниц отдела культуры, пожилая женщина, подсказала мне, что все документы, связанные с бывшей графиней, находятся в областном архиве. Я поблагодарила женщину и решила вернуться в областной центр, чтобы изучить архивные документы. Варечка не хотела отпускать меня, но я обещала, что скоро вернусь.      
 
    Прошедший день был полон событиями. От них у меня кипел мозг. Но, всё по порядку.
    С утра я прибежала в редакцию. Пока ждала главного редактора, узнала новость, что вчера был Коля. Об этом рассказали коллеги. Он интересовался мной. Коля, как только мы получили развод, уволился из редакции и устроился журналистом в областное телевидение. Я смотрела его репортажи. Надо сказать, что Коля очень способный журналист. Его репортажи, на какую бы ни были тему, вызывали живейший интерес. Но, то, что он интересовался мной, ничуть не тронуло. С ним давно покончено, ничего, кроме Вареньки, нас больше не связывает.
    Когда пришёл главный редактор, я сразу же забежала в его кабинет. Он удивлённо посмотрел на меня и спросил, готова ли статья. Я ответила, что нет. Главный предупредил, что у меня осталось совсем мало времени. По этому поводу я вовсе не волнуюсь, потому что знала с самого начала, что не уложусь в срок, и главный продлит мою командировку. Получив отрицательный ответ, он спросил, чем удостоился моего внимания. Я попросила подписать заявку на допуск в архив и объяснила, в чём состоит необходимость его посещения.
    – Дарья Ильинична, но вы же знаете, что разрешение, если оно ещё будет, мы получим только через месяц, – сказал разочарованно главный.
    – Борис Артёмович, вы только подпишите, – отвечала я, подсовывая готовую заявку. – Остальное – моя забота.
    Борис Артёмович тяжело вздохнул и подписал.
    Я выпорхнула из кабинета и отправилась в администрацию, в которой довольно быстро решила вопрос, потому что попала к начальнику отдела, мужчине средних лет, с интересом выслушавшему мою просьбу. Со словами: «Не могу отказать красивой молодой женщине», – он наложил резолюцию, разрешавшей ознакомление с документами графини Турминой. Я поблагодарила начальника отдела, он ответил приятной улыбкой, и через пятнадцать минут я была в здании архива, расположенного в двух кварталах от городской администрации.
    Меня встретила Алевтина Семёновна – мама Дэна. Эта первая новость, которая удивила.  Дэн не рассказывал, что его мама работает в архиве. С ней мы виделись один раз. Встреча была непродолжительной. Мы даже не успели рассказать друг другу о себе.  Алевтина Семёновна узнала меня сразу, и её глазки засветились. Она прочла заявку с резолюцией начальника отдела культуры и сама проводила меня в специальную комнату, в которой посетители работают с документами. Принесла две средней толщины папки, объяснила правила работы с документами и сказала, что я могу задавать вопросы в ходе работы – она с удовольствием поможет. Я спросила, могу ли фотографировать интересующие меня документы.
    – Вообще-то, Дашенька, для снятия копий нужно специальное разрешение, – отвечала Алевтина Семёновна, – но, вам можно. Только, чтобы никто не видел.
    Какая милая женщина, подумала я, и приступила к работе. Алевтина Семёновна оставила меня одну.
    Я не знала, с какой папки начать и взяла ту, которая первая попалась в руки. В ней были реестры, приказы, счета, благодарственные письма местной управы за благотворительные взносы. Я пролистала каждый документ, который, несомненно, представлял интерес, но не в моём случае. Через час, все документы в этой папке были просмотрены, и я открыла вторую. Она оказалась более интересной, чем первая. В ней хранились семейные фотографии, пожелтевшие от времени, и письма, большинство из которых написаны явно мужским почерком и предназначались Агафьи Турминой.
    Фотографии и письма располагались в хаотическом порядке, без соблюдения дат. Я пролистала каждую страницу папки и внимательно вглядывалась в лица, изображённые на фотографиях, и прочитывала каждое письмо. Среди семейных фотографий была одна с портретом молодого офицера. По надписи на обороте было понятно, что между Агафьей и этим молодым офицером была любовная связь.
    Самое главное ждало впереди. Пролистав половину страниц папки, я наткнулась на письмо, которое взволновало меня. Это письмо было адресовано тому самому офицеру, чья единственная фотография сохранилась в архиве, а автором письма была Агафья Турмина.
    Текст письма следующий (с сохранением орфографии русского языка до реформы 1918-го года): 

   Дорогой, единственный мой другъ, Николя!
    У меня мало надеждъ, что до Васъ дойдетъ мое посланіе, но другой н;тъ возможности внести свою лепту въ общее д;ло, на благо нашей несчастной родины. Вы должны помнить картину, которую написалъ мил;йшій Лоренціо. На той картин; я позирую съ кувшиномъ, изъ котораго льется вода. Тотъ кувшинъ им;етъ одну особенность: на вн;шней сторон; сл;ва отъ ручки зам;тна вмятина въ вид; креста. Вы увидите и поймете, что я веду р;чь именно объ этомъ кувшин;. Помните, прошлымъ л;томъ, когда я была съ короткимъ визитомъ въ Россіи, я показывала вамъ потайное м;сто? Въ нёмъ спрятанъ этотъ кувшинъ. Найдите возможность, заберите его. Онъ стоитъ состоянія.
    Съ самыми н;жными чувствами, навсегда ваша Ага;ья Турмина. 6-го дня іюля 1919-го года.

    Я так разволновалась, что меня бросило в жар. Я тут же сфотографировала письмо. Глянула, который час. Не может быть! Прошло пять часов! Увлечённая я не заметила, как пролетело время. Закончив работу, я нажала кнопку на столе, и через пять минут вошла Алевтина Семёновна. Она попросила оставить папки на столе и пригласила на чай. Только тогда я поняла, что ужасно проголодалась. Чай не помешает.
    Алевтина Семёновна интересовалась моей работой, Варечкой, о которой рассказывал Дэн, мамой и папой – в общем, она интересовалась мной. Я понимала её. Она хотела не только из уст сына знать обо мне, а, как говорится, с первоисточника. Разумеется, я не слишком откровенничала, но ответы давала правдивые.
    И тут третья новость ошарашила меня.
    Алевтина Семёновна, узнав, что в настоящее время я готовлю статью о музее, а потому интересуюсь графиней Турминой, кому принадлежал ранее особняк, вдруг сказала, что я не первая, кто изучала архивные документы Агафьи. Эта новость меня насторожила. Интересно, кто это? Алевтина Семёновна, не ведая ни о чём, продолжала говорить и назвала того, кто недавно, три недели назад, просматривал документы. Не поверите! Этим человеком был Дэн! Да, тот самый Дэн, её сын!
    – …Он сказал, что ему нужны архивные данные для романа о наших земляках, – не заметив перемену на моём лице, продолжала рассказывать Алевтина Семёновна. – Если говорить начистоту, я не верю в писательский талант своего сына. Но, к моему удивлению, его произведения иногда печатают, даже в вашей газете…
    Я делала вид, что слушаю её, а в голове одна мысль сменяла другую, догадки сыпались, как из рога изобилия. Их было столько, что я не могла сосредоточиться и остановиться, хотя бы на парочке из них. Скорее бы уйти, думала я. Надо уединиться и разобраться в своих мыслях. Только бы не выдать охватившее меня волнение! Но Алевтина Семёновна говорила без умолку. Я думала, что не уйду отсюда. К моему счастью, в кабинет вошла работница архива. Я воспользовалась моментом, быстро встала из-за стола и попрощалась с мамой Дэна, пообещав в выходные дни погостить у неё вместе с Варечкой.
    На улице крапал дождь. Небо затягивало тёмными тучами, поднялся ветер. Пройдя один квартал, я успокоилась и могла трезво обдумывать создавшуюся ситуацию. Дэн! Знала, что он не случайно тогда оказался в электричке! Он следил за мной! Но, зачем? С какой целью? К тому времени, он уже знал о кувшине. Значит, он охотится за сокровищами? Он повинен в убийстве Володи!? Нет! Этого не может быть! Дэн не способен на такое. Он знает о кувшине, приехал за ним, а тут убийство. И не думал он вовсе следить за мной. Может, я всё усложняю. Дэн, влюблённый в меня, как мальчишка, не совладавший со своими чувствами, ходит за мной по пятам. Но почему именно в тот день? Совпадение? Нет, всё было так, как он рассказывал, и наша встреча случайная. Тем более, он как-то говорил, что работает над новым романом. Нет, это я сама себе надумала. Сама себя накручиваю. Послушай, Даша, тебе надо успокоиться. Не думай пока ни о чём. Приедешь к маме, отдохнёшь, а завтра ты будешь совсем по-другому оценивать ситуацию. Не зря говорят, утро вечера мудренее. И я выбросила все мысли о Дэне из головы.  Прошла ещё квартал и увидела знакомую мужскую фигуру. Не то, что этого мужчину я знала, но где-то его видела.
    Он грузил в багажник легковой машины множество разных размеров коробочек и ящичков. Когда он закрыл багажник и повернулся в мою сторону, я сразу его узнала. Это был Артур Вениаминович.
   
    Мне повезло, что я встретила Артура Вениаминовича. Он узнал меня и даже назвал по имени, хотя мы виделись один раз и то мельком. Я поинтересовалась, откуда ему известно моё имя, ведь, по сути, мы не знакомы. Оказывается, обо мне рассказала Мария Фёдоровна, директор музея, когда они вместе подыскивали помещение для работы. Я поинтересовалась, он сам спросил, или Мария Фёдоровна первой завела разговор обо мне. Артур Вениаминович ответил, что директор музея похвасталась, что руководимый ею музей приобретает известность: не только им и его экспонатами заинтересовались учёные и эксперты, но даже областная газета прислала своего корреспондента. Его ответ мне не очень понравился, но я не стала акцентировать на нём внимание и, узнав, что Артур Вениаминович уезжает в мой городок, напросилась к нему в попутчицы. Он, как мне показалось, с радостью принял моё предложение, и мы через час выехали из города.
    За беседой два с половиной часа пути пролетели быстро. Артур Вениаминович оказался увлекательным собеседником. Он рассказывал о своей работе, которая показалась мне не столько интересной, сколько нудной, хотя Артур Вениаминович имел иную точку зрения. «Представьте, – убеждал он, – какое получаешь удовлетворение, когда даёшь картине вторую жизнь! Это чувство ни с чем несравнимо».
    Его любовь к своей профессии вызывала уважение.   
    Он не только говорил о своей работе. Пользуясь приобретёнными навыками пятилетней журналистской деятельности, я выведала некоторые сведения о его личной жизни. Согласитесь, нам, женщинам, более интересна личная сторона жизни молодого мужчины, чем его работа, интерес к которой мы проявляем, чтобы начать беседу.
    Артур Вениаминович был женат. Семейная жизнь не удалась, и через два года он развёлся. Детей с бывшей женой они не нажили, но до сих пор сохранили приятельские, можно сказать, дружеские отношения. В целом, он хорошо отзывался об этой женщине, что импонировало. Не люблю, когда супруги расстаются врагами, что, по моим наблюдениям, бывает чаще, чем наоборот. Также я сумела выведать, что в настоящее время Артур Вениаминович стопроцентно свободный мужчина: по крайней мере, на ближайшее время он не собирается заводить семью из-за отсутствия перспективной пары.      
    К середине пути мы перешли на «ты». Я тоже рассказала Артуру, что разведена, но в отличие от него у нас с Колей дочь и с бывшим супругом я не так дружна, как он со своей бывшей женой. В конце концов, наш разговор перешёл опять к работе, но уже о моей. Артуру было известно о кувшине и об убийстве штатного эксперта музея. Он сожалел, что кувшин исчез.
    Поздним вечером мы подъехали к дому моих родителей. Я поблагодарила Артура, который, в свою очередь, выказал благодарность за приятно проведённое время в пути.
    Варечка готовилась ко сну, но моё появление в доме напрочь отбило сон у ребёнка. Папа тоже пришёл из своей комнаты в надежде, что я привезла ему коньяк. Убедившись в том, что его надежда оказалась беспочвенной, он, бурча что-то себе под нос, ушёл. Мама хотела накормить меня, но я отказалась, потому что уже было поздно, а ограничилась только чашкой чая. Потом уложила Варечку спать, прочитав на сон сказку, и ушла в свою комнату. В рабочем блокноте сделала несколько пометок о событиях прошедшего дня. Хотя я не жалуюсь на память, но необходимо привести свои мысли в логический порядок. Имя «Дэн» я подчеркнула и поставила жирный знак вопроса.
    Утром меня разбудила мама. Со мной хочет увидеться какой-то молодой человек. Кому это я понадобилась ранним утром? Какому-то Денису? Не знаю такого, и в дверном проёме в мою комнату появился Дэн, прижимая к груди двумя руками, как ребёнка, толстую папку. Не ожидала увидеть Дэна!   
    Мама оставила нас одних.
    Я спрыгнула с кровати и уселась в кресло, пригласив Дэна занять напротив свободный стул. Ну, дорогой, рассказывай! Интересно, как ты будешь оправдываться? И Дэн начал говорить. При других обстоятельствах, я бы хохотала над его стилем повествования, но в тот момент мне было не до смеха.
    Он очень обрадовался, когда узнал от мамы, что я была в архиве и изучала документы Агафьи Турминой, потому что и я, и он работаем над одной темой. Ещё раньше, если я помню, он говорил мне, что пишет роман, или повесть, это уж, как выйдет, в которой намеревается рассказать своим читателям о жизни наших земляков. Первую часть романа, или повести, он посвящает несправедливо забытой Агафье Турминой, вторую часть он посвятит кому-нибудь ещё. Там видно будет. Когда мама рассказала ему обо мне, он еле дождался утра и первой же электричкой поехал ко мне, чтобы договориться о соавторстве над его романом. Или повестью. Это же здорово, если мы будем работать вместе и обмениваться информацией! Такой обмен пойдёт на пользу и моей статье, и его, то есть нашему роману. Или повести. Он захватил с собой папку, в которой собирает материал для нового произведения, в том числе им распечатано начало его, то есть нашего в будущем известного романа. Или повести. Если я хочу, то он даст почитать. Тут немного. Всего двадцать листов печатного текста. Дэн раскрыл папку, вытащил из неё вложенные в файл листы и подал мне. Из папки посыпались бумаги с записями, фотографии документов и собственно фотографии самой Агафьи Турминой. Дэн начал собирать документы, а я вытащила из файла листы и приступила к чтению.
    Стилистика желала оставаться лучшей, но для школьного сочинения сойдёт. Было много опечаток и грамматических ошибок. Иногда терялась мысль, которая вдруг развивалась в неподходящем месте. Текст делился на абзацы произвольно, по какому-то только Дэну известному принципу. Но я не обращала внимания ни на стилистику, ни на орфографию. Меня радовало то, что Дэн, в самом деле, работает над романом. Или, возможно, повестью. Это, как бог на душу положит. Я радовалась тому, что мои подозрения о причастности Дэна к преступлению оказались беспочвенными, и ругала себя за то, что, по сути, предала своего друга, когда вчера думала о нём плохо. На сердце отлегло, и я дочитывала последние страницы с улыбкой. Чтобы не рассмеяться. Это не роман, и не повесть, это – юмор. Дэн воспринимал мою реакцию иначе. Он тоже улыбался и спрашивал: «Ну, как?».
    Дочитав текст, я сказала, что надо много работать, чтобы получился хороший роман. Или повесть. Рада, что он занимается достойной темой, и готова оказать помощь. Дэн поинтересовался моим мнением о соавторстве, но я отказалась и протянула руки, привлекая к себе. Мы поцеловались. Жаль, обстановка не позволяла нам большего. Но, за этим дело не станет. Потом. И я попросила Дэна выйти, чтобы одеться. Ведь, я оставалась в одежде, в которой спала.
    После завтрака, которым нас накормила мама, мы с Дэном пошли в музей. С собой я взяла Варечку. В последние дни я мало уделяла дочурке внимания, а потому решила сегодняшний день провести с ней.
    По пути в музей нам повстречалась та самая женщина, которая подсказала обратиться в архив. Мы немного поговорили. Мне показалось, что она хотела что-то сообщить, но, будучи незнакомой с Дэном, промолчала. Мы попрощались, а женщина сказала, чтобы я заходила к ней, если нужна будет её помощь.
    В музее мы пробыли недолго. Я попросила его осмотреть подвал и нишу. Мария Фёдоровна, узнав, что Дэн писатель и хочет написать книгу об Агафье Турминой, с удовольствием исполнила мою просьбу, самолично проводив Дэна запасник. Я в это время вместе с Варечкой нашла помещение, в котором работал Артур. К моему удивлению, он рассматривал, сидя за столом, какую-то старинную икону. На мой вопрос, почему он не восстанавливает картину, Артур ответил, что смешал какие-то реактивы и ждёт, пока они будут готовы, а в это время работает над иконой. Я рассматривала икону, а в это время Варечка познакомилась с Артуром. Кажется, они быстро нашли общий язык, что Варечка захотела остаться с ним, но я сказала, что дядя занят, и нам надо идти, чтобы не мешать. Варечка пригласила Артура на завтрак, хотя подразумевала обед.
    – Моя бабушка готовит вкусные щи. Тебе понравятся. – Заверила Варечка.
    Идея мне понравилась, и я пригласила Артура на обед. И правда, пусть приходит, попробует домашней пищи. Артур дал согласие.
    После музея мы посидели в кафе. За чашечкой кофе, я рассказала Дэну о том, что нашла в архивных документах, показала по смартфону, какие сделала фото. Особенно его заинтересовал кувшин и мой рассказ о Володе. Несколько раз он переспрашивал, чтобы убедиться, что кувшин был пуст и разбит. Я даже показала сфотографированный рисунок Володи, на котором был изображён кувшин таким, каким я его видела на столе. Даже рассказала, что ночью сама осматривала дом, в котором произошло убийство, но ничего не обнаружила, умолчав, правда, о найденном черепке с вмятиной в виде креста. Потом мы решили разделить роли. Я пошла в полицию к Серёже, чтобы выяснить, как идёт следствие по раскрытию убийства, а Дэну поручила вернуться домой и воспользоваться тем, что в архиве работает его мама, найти и изучить все документы, в той или иной степени имеющие отношение к семейству Турминых. Я была уверена, что-то интересное обязательно должно быть, да и Дэну не помешает дополнительная информация об этом дворянском роде для его романа, или, как он говорит, повести.
    Обедали мы вшестером: я, дочурка, мама, папа, Дэн и Артур. После обеда мы проводили Дэна на электричку. Артур подвёз нас на своей машине, а, когда электричка с Дэном ушла, Артур отвёз нас с Варечкой домой.
    Вторую половину дня я помогала маме по хозяйству, занималась дочерью и работала над будущей статьёй.   

    Статью я закончила вовремя, как обещала. Правда, в ней не было ничего сказано об убийстве Володи и исчезновении кувшина. В статье я рассказал о музее, об экспонатах, которые хранятся в нём, о работниках, а также о том, что работает группа учёных, экспертов и реставраторов. В общем, статья получилась не такой, какой я себе представляла. В ней не было изюминки. Главный редактор просмотрел статью и сказал, что в моей практике были более интересные, но и эта подойдёт для печати, правда, только через два номера, так как очередные номера газеты уже свёрстаны.
    Я не очень-то расстроилась. Вообще, наша газета переживала не лучшие времена. Тиражи падали от номера в номер, доходы снижались, а потому, чтобы выйти из кризиса, редколлегия приняла решение добрую половину полос выделить для рекламы и объявлений, за счёт которых планировалось увеличить доходность. Многие сотрудники были отправлены в отпуск, в том числе и я. Отпуск меня обрадовал. Целый месяц я могла посвятить журналистскому расследованию и это при условии, что надо мной не будет висеть дамоклов меч в образе главного редактора, я свободна в своих действиях, не надо спешить, чтобы успеть к сроку подготовить статью. Правда, я действовала на свой страх и риск, результаты моего расследования могли остаться только моими и не попасть в номер. Я рассуждала так, любое расследование убийства всегда вызывает определённый интерес у читателей, а потому главный редактор никуда не денется и даст ход моей статье, хотя расследование я проводила не по заданию газеты, а по личной инициативе.
    Я готовилась к отъезду к маме. Утром обещал подъехать Артур, который забирал нас с Варенькой, а потому с вечера я должна была подготовить всё необходимое, чтобы утром не задерживать ни себя, ни Артура. Варенька тоже участвовала в сборах. Я дала ей сумку, которую она доверху заполнила своими игрушками. Смешно было наблюдать за дочкой, с каким усердием она готовилась. Главное для неё было то, что мы поедем на машине вместе с дядей Артуром. За несколько коротких деловых встреч моя дочь сдружилась с ним и постоянно о нём говорила. Когда я приходила в музей, она сразу бежала в комнату, в которой работал Артур, и проводила с ним время, пока я не забирала её. Я боялась, что она мешает работать, но Артур заверил, что Варенька ничуть ему не мешает: он отдыхает душой те полчаса, или час, которые отводит на общение с ребёнком. В один день он сказал, что у моей дочери есть задатки к живописи, и просил обратить на это внимание.
    В десятом часу вечера позвонил Дэн. Он требовал встречи. Я ответила, что не могу, что время позднее, надо закончить сборы, потому что завтра с утра уезжаю к маме. Однако Дэн настаивал, говоря, что это срочно, потому что им найдены интересные факты из жизни Агафьи Турминой. Пришлось уступить, и я пригласила его к себе, второй раз нарушив свой принцип.
    Дэн появился через пятнадцать минут с папкой. Я отвела его в гостиную, заварила чай, уложила дочь в постель и, когда она уснула, вышла к Дэну. Он терпеливо ждал, разложив распечатанные копии писем и документов. Как только я уселась, он начал рассказывать, что наткнулся на факты из жизни возлюбленного Агафьи Турминой.
    Литков Николай Петрович, потомок старейшей русской дворянской фамилии Литке, выходцев из Германии. В восемнадцатом веке на службе России Литке получили дворянское достоинство. Сам Николай Петрович Литков в чине полковника русской армии после революции 1917-го года бежал на юг России и примкнул к деникинскому движению. В армии Деникина он служил в разведке. В середине 1919-го года он вдруг исчез, и о нём ничего не известно вплоть до сентября того же года, когда местным ВЧК он был схвачен по дороге из моего городка на юг страны. При нём было найдено письмо Агафьи Турминой, то самое, которое я нашла при изучении архивных документов. Но и это не всё. Мама Дэна нашла документы, связанные с арестом Николая Петровича. К допросам было приложено письмо Николая Агафье.
    – Вот оно. – Сказал Дэн и протянул мне копию этого письма.
    Я прочла его:

    Милый мой другъ, незабвенная Ага;ья Митрофановна!
    Вы оказали неизм;римую помощь нашему движенію. Многострадальный народъ Россіи будетъ в;чно благодаренъ Вамъ. Вы останетесь въ памяти потомковъ, а Ваше имя будетъ занесено въ списки величайшихъ патріотовъ Россіи. Будьте покойны, пожертвованіе въ надежныхъ рукахъ и поможетъ въ нашей борьб; съ темными большевистскими ордами.
    Над;юсь на скорую встр;чу.
    Вашъ в;рный другъ, любящій Васъ Николай.       
      
    – Понимаешь, что это значит! – воскликнул Дэн, когда я прочла и вернула ему письмо. – Это значит, что Литков нашёл кувшин и то, что в нём было! Без сомнения, кувшин был доверху набит драгоценностями. Их цена огромна! Только, где они? Ведь, при Литкове не было ничего обнаружено, кроме этих писем.
    Я попыталась остудить пыл Дэна, объяснив, что в письме Агафьи ничего не сказано о драгоценностях. Она написала, что сам кувшин стоит состояния, а не то, что в нём.
    – Да, нет же! – с горящими от возбуждения глазами спорил Дэн. – Не кувшин, а то, что в нём было! Как ты не можешь понять? Сам кувшин ничего не стоит.
    Мне не понятно было возбуждение Дэна, но я не стала обращать на это внимания, я спросила о судьбе Николая. Дэн ответил, что его расстреляли за день до вступления армии Деникина в город. Жаль, подумала я. Хороший был человек. Любил Агафью.
    Дэн продолжал с жаром говорить о кувшине и драгоценностях, сожалея о том, что кувшин оказался пуст. Вот бы, найти эти драгоценности! Если в то время они стоили целого состояния, то в наше время их цена во много раз больше. На всю жизнь хватит, ещё и потомкам останется. Я пожурила Дэна, сказав, что, если там и были драгоценности, то они принадлежат не ему, а Агафье и её наследникам, если они живы. Если же наследников не осталось, то собственником является государство, в частности музей, в котором они должны храниться. Только после моих слов Дэн немного успокоился, согласившись со мной. Однако добавил, что лучше нам их найти. «Мы остались бы в истории». – Сказал Дэн.
    Его наивность вызвала улыбку, я подошла, села ему на колени, и наши губы слились в поцелуе.
    Утром тяжело было просыпаться. Только после третьего сигнала будильника я открыла глаза и заставила себя встать. Толкнула в плечо Дэна и сказала, что пора. Через час нам выходить. Варечку я разбудила быстро, как только сказала, что скоро приедет на машине дядя Артур.
    Мы уже были готовы, когда позвонил Артур и сообщил, что ждёт нас у подъезда. Дэн схватил обе сумки, и мы, втроём, вышли. На улице я попрощалась с Дэном. Мы договорились созваниваться и держать друг друга в курсе, сообщая новые факты, которые нам станут известными.
    Всю дорогу Артур молчал. На него это было не похоже. Сначала я подумала, что он не выспался, но потом сообразила. Причиной был Дэн. Артуру не понравилось, что мы вместе выходили из подъезда. Я понимала, что допустила оплошность, но не стала оправдываться, потому что считала, что в этом нет необходимости. С Артуром нас связывают деловые отношения и ничего более. Если я ему приглянулась, то это его проблема, но никак не моя. Мало ли, кому я нравлюсь! Я – свободная женщина. Сама выбираю, с кем встречаться. Конечно, было немного не по себе, но, если он такой обидчивый, то это характеризует его не с лучшей стороны.
    Прошла неделя, а результатов никаких. Я вспомнила о той женщине, которая работала в администрации, но на месте её не оказалось. Как мне сообщили, она взяла отпуск и уехала к сыну. Вернётся только через две недели. Жаль. Сделала попытку найти тех, кто что-то помнил о семействе Турминых. Нашла одну древнюю старушку, но она ничего путного не могла сказать. Из её памяти стёрлись многие события, она путалась в именах, во времени и говорила о чём угодно, только не о том, что меня интересовало. Каждый день звонил Дэн, но ни я, ни он ничего нового не могли друг другу сообщить. Ходила в полицию. Встречалась с Серёжей, но от него тоже не было никакого толку. Он только напускал таинственность и ничего не говорил. Я поняла, что следствие зашло в тупик, и Серёже просто нечем было похвастаться. Когда я уходила от него, он вдруг спросил, знакома ли я с Петром Николаевичем. Я ответила, что неоднократно присутствовала при осмотре мест преступления, что Пётр Николаевич пользовался моей феноменальной памятью и наблюдательностью, и я не раз помогала раскрыть преступление. Серёжа сказал, что Пётр Николаевич советовал привлечь меня к расследованию, но я ни чем не могла помочь. На прощание сказала, что он может позвать меня, когда совершится новое преступление.
    Варечка вспоминала об Артуре и просила отвести её в музей. Через два дня после приезда я вняла просьбам дочери и взяла её с собой. Как только мы переступили порог музея, Варечка побежала по коридору в помещение, в котором работал Артур. Я не поспевала за ней и вошла в кабинет, когда она уже скрылась в нём. Артур был таким же, как всегда: дружелюбным, весёлым и обходительным. Будто не было того дня, когда обиделся на меня. На сердце отлегло, и я оставила Варечку с ним, а сама ушла ещё раз пересмотреть внимательно документы, касавшиеся Агафьи Турминой. Как я и думала, ничего нового найти не удалось. Когда забирала Варечку, Артур спросил, чем я буду занята вечером. Ничем. И он пригласил меня посидеть в кафе, одном из лучших, каких есть в нашем маленьком городке. Не раздумывая, я согласилась.
    На следующий день мы снова сидели в том же кафе, потом и на третий день, и мне оно стало приедаться. Артур будто понял меня и пригласил на выходные дни отдохнуть на природе с шашлычками. Они всей группой решили не разъезжаться по домам, а работать и в воскресенье, а в субботу отдохнуть на природе. Отдых удался на славу. Интересные люди, образованные, интеллигентные. Я быстро перезнакомилась с каждым из них, и чувствовала себя своей в их компании. Артур много времени уделял Варечке. Я давно не видела дочь такой счастливой, как в тот день, когда она не отходила от Артура. Я пыталась отвлечь её, чтобы она не надоедала, но Артуру, как мне показалось, самому было интересно забавлять ребёнка.
    Вечером Артур отвёз нас домой. Варечка утомилась от продолжительного пребывания на свежем воздухе и немного капризничала, не отпускала Артура, и мне пришлось пригласить его домой. Пока я заваривала чай, Варечка уснула у него на коленях. Их я застала в гостиной. Увидев эту трогательную картину, я улыбнулась в благодарность Артуру за его терпение и любовь к детям. Я хотела забрать дочь, но подумала, что лучше будет, если Артур сам отнесёт её. Я показала, куда нести Варечку, и он аккуратно уложил ребёнка в кровать. От чая Артур отказался, но предложил посидеть в кафе. Не в том, в котором мы неоднократно бывали, а в другом, располагавшемся по трассе в пяти километрах от городка и пользовавшимся популярностью среди любителей провести время в тихой спокойной обстановке не только нашего городка, но других населённых пунктов, разбросанных на десятки километров вокруг. Я переоделась в платье, и мы уехали, оставив Варечку на попечение маме.
    Кафе мне понравилось. Оно, как раз, подходило для приятных встреч, для тех, кто в уютной обстановке хотел расслабиться и отдохнуть. Освещение было не ярким, играла спокойная музыка, располагавшая к беседе, обслуживание было вполне сносное, вкусная кухня и превосходные напитки тоже способствовали приятному отдыху. Казалось, время остановилось. Посетителей было немного, всего две парочки, не считая нас. Мы с Артуром заняли места и, не следя за временем, вели мирную беседу обо всём и не о чём одновременно.
    Там мы впервые поцеловались.
    Домой я вернулась далеко за полночь. Когда прощалась с Артуром, мы снова поцеловались. От его поцелуя кружилась голова.
    Утром к нашему дому подкатил полицейский УАЗик. Из него вывалился Серёжа, размашистой походкой направился к калитке, открыл её и с порога позвал меня. Я вышла на крыльцо, и Серёжа предложил поехать с ним. Я спросила, в чём дело, неужели, случилось новое преступление? Нет, не случилось. В лесу в заброшенном домике лесника мальчишки нашли разбитый кувшин. Они знали о проводившемся расследовании, а потому поступили умно и вызвали полицию. Помятуя о совете Петра Николаевича, Серёжа решил взять меня с собой, чтобы удостовериться с моих слов, тот ли кувшин я видела у Володи. Я тут же дала согласие, села в УАЗик, и через двадцать минут мы были на месте.
    Около полусгнившего домика лесника толпились мальчишки, у двери, если так можно было её назвать, стоял сержант и охранял вход до нашего прибытия. Внутри домика была всего лишь одна комната. У входа стояла полуразрушенная печь, за ней что-то похожее на стол, а в стороне от него разбитый кувшин валялся на полу. Я не сомневалась и сказала Серёже, что это тот самый кувшин, который я видела у Володи. Подъехали эксперты. Они фотографировали, снимали отпечатки пальцев и обуви. Я тоже сделала несколько фотографий, заглянула за печь и увидела что-то блестящее. Я позвала Серёжу. Он посветил фонариком. Это была металлическая пуговица, на которой красовался рельеф дракона с раскрытой пастью. Эту пуговицу я узнала бы из тысячи – такие пуговицы я видела на одной из курток, принадлежавших Дэну.
    Серёже я ничего не сказала.

    Мои мысли крутились вокруг злосчастной пуговицы. Я не знала, как поступить. Я была уверена, что она принадлежит Дэну. Три месяца назад он заявился в редакцию с очередным своим опусом. Тогда впервые я видела его в модной куртке с теми же металлическими пуговицами с драконами. Дэн не снимал куртку, а щеголял в ней по редакции, явно хвастаясь перед всеми новым приобретением. Заявившись в мой кабинет, он сразу же спросил, как смотрится на нём новая вещь, которой он радовался, будто ребёнок, и особо обратил моё внимание на пуговицы. Создавалось впечатление, что ради них он надел куртку. Ещё добавил, что в городе больше ни у кого нет такой вещи. Я согласилась с ним.
    Найденная пуговица в домике лесника говорила о том, что Дэн замешан в убийстве Володи. Я не могла поверить в это. Но факт – упрямая вещь. А, может, это вовсе не его пуговица? Почему я решила, что только у Дэна такая куртка? В полуторамиллионном городе, наверняка, найдётся подобная вещь ещё у кого-то. И не верю я, что Дэн способен на убийство. Кишка у него тонка. И чего я мучаюсь? Всё гораздо проще. Надо, чтобы Дэн показал мне свою куртку. Если все пуговицы на месте, то мои подозрения беспочвенны. Плохой я друг! Второй раз подозреваю Дэна. Но убедиться надо. Решено! Еду к Дэну.
    Я быстро собралась, предупредила маму, что срочно уезжаю, поцеловала Варечку и обещала, что сегодня же вернусь. По пути на станцию решила заглянуть в музей, чтобы встретиться с Артуром и предупредить его об отъезде. Артур предложил свои услуги. Он хотел отвезти меня и привезти обратно, но я, помня о том случае, когда Дэн вместе со мной и Варечкой ранним утром вышел из подъезда, и реакцию Артура на это, сказала, что управлюсь сама.
    На станции я полчаса ждала электричку и, когда она подошла, заняла место в вагоне. Через три часа я уже была на вокзале областного центра и сразу позвонила Дэну. Мой звонок обрадовал его. Он работал дома над своим романом. Не давая мне говорить, Дэн минут двадцать рассказывал, какая замечательная идея пришла ему в голову по поводу романа, что пришлось всё переделать и писать заново. С раннего утра он сидел за компьютером и набирал текст. «Я уже страниц пятьдесят сочинил! – хвастался Дэн. – Эх, – говорил он с сожалением в голосе, – если бы ты была здесь, я бы тебе прочёл. Уверен, ты оценила бы».
    Воспользовавшись паузой в его монологе, я сказала, что нахожусь на вокзале. Дэн от удивления воскликнул: «Вау!» – и тут же попросил, чтобы я приехала к нему. Это то, что мне надо. Я сказала, что скоро буду, села в маршрутку, и не прошло полчаса, как я постучала в его дверь. Звонок был неисправен.
    Дэн сходу проводил меня в свой кабинет. Так он называл маленькую комнатку, в которой вмещались лишь стол, пару стульев и кровать. На столе стоял включённый компьютер, на экране которого светился набранный текст. Рядом в беспорядке валялись копии архивных документов и фотографий. Подоконник единственного окна был завален пачками чистой бумаги, стоял принтер, чашка с недопитым кофе и пару пожелтевших кусочков сыра, прилипших к чашке. На полу разбросаны не первой свежести носки, тапки и ботинки. Только кровать была аккуратно застелена и свободна от лишних вещей.
    Дэн усадил меня на свободный стул, сам уселся за компьютер и начал читать своё сочинение. Сначала я слушала невнимательно. Мои мысли были заняты другим, но потом сочинение постепенно увлекло меня. Дэн начал свой роман с ареста Николая Литкова, при обыске у которого изъяли два письма: одно, принадлежавшее Агафье Турминой, другое – Николаю. Затем события переносились на два десятка лет назад, когда Агафья и Николай встретились и полюбили друг друга. Такое изложение было интересным. Оно интриговало, и хотелось знать, что будет потом. Я увлеклась романом, что совершенно забыла о цели своего приезда. Дэн настолько был заворожён сочинительством, что его настроение передалось и мне.
    Через час Дэн прочитал последний абзац, повернулся ко мне и спросил, что я думаю по поводу его романа. Я ответила, что Дэн превзошёл самого себя, только есть некоторые шероховатости в стилистике, которые неплохо было бы поправить. Дэн попросил подсказать, и я присела к нему. Он находил те места в романе, где, на мой взгляд, необходимы поправки, мы вместе подбирали нужные слова и устраняли шероховатости. В итоге, получилось вполне сносно. Даже можно было отдавать в печать. Я и посоветовала Дэну печатать свой роман по частям.
    Дэн искренне радовался, когда я хвалила его. Он, будто ребёнок, которого мама похвалила за что-то хорошее, наивно улыбался, называл меня прелестью и говорил, что я самый лучший его друг, который никогда не ругает, а только хвалит. Он взял в свои ладони мои руку и целовал её. Я же, пока он целовал руку, подумала, как ошибалась! Не может Дэн быть преступником. Ну, посмотрите на него! Это же сущий ребёнок! Он искренне верит в свой талант, искренне реагирует на мои восторги, готов принимать мою критику без обид и чванства, тут же исправляет недочёты, подобно школьнику, влюбившегося в учительницу и готового следовать её подсказкам. Разве может такой человек быть замешанным в преступлении, тем более совершить убийство!? Это невозможно! Пока я была занята своими мыслями, Дэн, от поцелуев руки перешёл к поцелуям моей шеи. Я не успела вовремя остановить его, а потом было поздно…
    Дэн спал, положив голову на мою грудь, а я снова вернулась к мыслям о пуговице. Ох, как она мне надоела! Я постаралась отогнать эти неприятные думки, но ничего не получалось. Эта треклятая пуговица сверлила мой мозг, и я, чтобы раз и навсегда отделаться от неё, медленно выползла из-под одеяла, чтобы не разбудить Дэна, надела платье и вышла из комнаты. При выходе я оглянулась, чтобы убедиться, что Дэн спит. Осторожно прикрыла дверь и подошла к шкафу, в котором, я знала, хранилась одежда Дэна и его мамы. Однако в шкафу ту куртку я не нашла. Где же она? Может в прихожей. Там стоит ещё один шкаф, в котором хранятся и верхняя одежда, и обувь, и разная всячина. Босые ноги звонко шлёпали по полу, а потому, осторожно ступая на мыски, прошла в прихожую. Открыла шкаф и увидела ту самую куртку. Я проверила пуговицы. Все были на месте. У меня отлегло на сердце, но я отогнула борт куртки и увидела, что третья пуговица сверху была пришита не фабричным швом, а явно неумелой рукой. Мысли закружились в голове. Мы все знаем, что вещи, пошитые на фабриках, продаются обязательно с запасными кусочками ткани и пуговицей, пришитыми к внутренне стороне. Кровь вдарила в голову, когда я не обнаружила ни кусочка ткани, ни запасной пуговицы. На том месте остались отметки в виде маленьких точек от шва.
    Я стояла у шкафа и не знала, что делать. Я была в растерянности. Дэн был в домике лесника. Он видел разбитый кувшин, который ему был не нужен, и он оставил его в домике. Там же оторвалась пуговица, закатилась за печь, а Дэн заметил пропажу потом, когда вернулся домой. Он же убил и Володю. Страх сковал меня, но недолго. Я взяла себя в руки и, не обращая внимания на шлёпанье босых ног, вошла в комнату. Дэн, ничего не подозревая, спал, как младенец.   
    Я приготовилась ждать, когда Дэн проснётся. Собрала своё нижнее бельё, полностью экипировалась, надела туфли и села на стул. Ждала недолго. Четверть часа, не больше. Дэн зашевелился, перевернулся на спину и открыл глаза. Он был удивлён, увидев меня, сидевшей на стуле. Он даже спросил, не случилось ли что-нибудь. Я ответила утвердительно, приказала ему одеться и выслушать меня.
    Дэн беспрекословно подчинился, тут же соскочил с кровати, оделся и сел на свободный стул, стоявший у стола с компьютером.
    Выдержав небольшую паузу, я спросила про его куртку. Дэн изменился в лице. Его глаза забегали, и он, чтобы оттянуть время и принять решение, переспросил, о какой куртке я спрашиваю.               
    – О той, на которой пуговицы с драконом, – сказала я.
    – Она висит в шкафу в прихожей, – ответил Дэн. – Почему она тебя интересует?
    – А, ты сам ничего не хочешь объяснить? – спросила я.
    – Что?
    – Не юли. Ты прекрасно знаешь, о чём я спрашиваю.
    – Даша, хоть убей, не пойму.
    – Хорошо. Тогда объясни, каким образом пуговица от той куртки оказалась в домике лесника?
    Дэн пытался юлить, уходить от вопроса, говоря, что не понимает, чего я добиваюсь, но ещё парами фраз и фотографией в телефоне пуговицы на фоне печи я загнала его в угол. Отпираться не было смысла, и Дэн вскрикнул, что он не убивал Володю, выдав себя с головой. Он вскочил со стула, расхаживал по комнате и говорил всякую чушь о кувшине и о драгоценностях, которые могли бы принадлежать нам, то есть ему и мне. Говорил, что мы могли быть обеспечены на всю жизнь, уехать за границу и жить там на одни проценты, что нам с лихвой хватило бы. Он даже хотел сделать мне предложение, и сейчас, сию минуту, готов это сделать. Ведь, он давно мечтает о семье, о детях, которых тоже, благодаря этим сокровищам мы обеспечим на всю жизнь. Ну, разве, это плохо!? Только надо найти сокровища. Они где-то спрятаны, он точно это знает, потому что ни в одном документе не сказано, что сокровища найдены, а, наоборот, их поиски были нерезультативны. Дэн даже показал документ, доказывающий, что работниками ВЧК моего родного городка не найдены ни кувшин, ни драгоценности, которые были в нём спрятаны Агафьей Турминой.
    Я слушала и молчала. На душе было тяжело. Как я ошибалась в этом человеке! Я считала его своим другом. Знала, что Дэн по-детски наивен, не способный к серьёзной самостоятельной жизни, но я ничего большего от него не требовала, воспринимала его таким, каким он является. Он был просто моим другом, иногда скрашивавшим одиночество. Но, чтобы он был повинен в убийстве человека! Этого я никак не могла представить.
    Дэн говорил всякую бессмыслицу и ходил кругами. Несколько раз он обошёл вокруг меня. Возвращался на середину комнаты и умолял меня поверить ему, поверить в искренность его чувств, тому, что он всё делал ради нас, ради меня, чтобы быть достойным моей любви и обеспечить нам безбедную жизнь. С этими словами он снова стал ходить вокруг меня…
    В моих глазах потемнело, и я провалилась в ночь.            

    Сознание возвращалось медленно. Я будто ползла внутри тёмной трубы. Впереди маячил свет, и я медленно, с трудом, приближалась к нему. Там выход. Только бы добраться до света, и боль прекратится, но, чем ближе выход, тем сильнее ощущалась тупая головная боль, а темечко жгло, будто к нему поднесли горящую свечу. Подташнивало. Я хотела открыть глаза, но тяжёлые веки не поддавались. «Странно, – подумала я, – глаза закрыты, а я вижу свет». – И снова провалилась во тьму. Сколько прошло времени, когда я увидела свет в конце трубы, не знаю. Мучили позывы тошноты. Во рту пересохло, хотелось пить, и я открыла глаза. Незнакомое полутёмное помещение, из всей мебели только тумба стояла у стены напротив меня. На тумбе – настольная лампа испускала тусклый свет, который вызывал резь в глазах. Я снова сомкнула веки, но усилились приступы тошноты.
    Хотела встать. Не получилось. Руки и ноги были накрепко привязаны прочной верёвкой к металлическому каркасу полукресла. Память возвращалась, и я вспомнила, что была у Дэна. Вспомнила, как напуганный Дэн маячил вокруг меня, оправдываясь, пытаясь доказать свою невиновность в совершённом преступлении, а потом наступила ночь.
    За спиной открылась дверь, и послышались приближавшиеся шаги. Я их не спутаю ни с чьими – это шаги Дэна. Он остановился за спиной, протянул руку к моим губам, заталкивая в рот зелёную ампулообразную таблетку. «Выпей, – сказал он, – станет легче» – и поднёс стакан воды. Я с жадностью пила воду, опустошив стакан до последней капли. Вскоре боль стихла. Хотя не прошла совсем, но стало много легче, и прекратились приступы тошноты. Голова кружилась, однако это не мешало мыслить быстро и ясно.
    В той ситуации, в которой я очутилась, вина Дэна. Это я знала точно. Моя догадка о его причастности к убийству напугала его – я слишком близко подошла к раскрытию преступления, и Дэн, подчиняясь инстинкту самосохранения, принял меры, и, как результат, теперь моя жизнь под вопросом. Но нельзя сдаваться. Только бы освободиться от пут! Но, как? Надо уговорить Дэна. Я знала, что он не отличается храбростью, а потому не строила иллюзий. Однако, попытаться стоит, иного выхода у меня нет.
    Надо выяснить, где я. Спросила у Дэна. По его словам, меня, пока я была в бесчувственном состоянии, вывезли из города в особняк какого-то очень влиятельного человека. Кричать и звать на помощь бессмысленно – всё равно никто не услышит и не поможет. Значит, Дэн не один. От него мало, что зависит. Он собрался уходить, но я остановила его вопросом об убийстве Володи. Дэн уверенным голосом ответил, что он не убивал, и я поверила. Тогда кто? В ту ночь, когда был убит Володя, Дэн был в домике лесника. Это факт, от которого ему не отвертеться. Он сознался, но подтвердил прежние свои слова, что никого не убивал. У него даже в мыслях не было. Тогда скажи, что произошло.
    Если Дэн начинает говорить, его трудно остановить. Не замолчит, пока не выскажется полностью. Руки привязаны, а то я просто заткнула бы ему рот, как всегда делала, когда не хотела его слушать, или он слишком далеко уходил от темы. Но в той ситуации я не могла применить давно проверенный приём, и мне пришлось слушать.
    Начал он с того времени, когда от сердечного приступа умер его отец. Тогда Дэну было всего шестнадцать лет. После смерти отца они с мамой испытывали материальные трудности, пока в жизни мамы не появился Борис Артёмович. Да, тот самый. Главный редактор областной газеты, с которой я сотрудничала. Но, ведь, Борис Артёмович женат. Ну, и что, отвечал Дэн. Он встречался с его мамой. И помогал ей растить сына. Когда Дэн открыл в себе, как ему казалось, поэтический талант, пытался через различные издательства печатать стихи, но получал отказы. Мама посоветовала обратиться к Борису Артёмовичу, и тот помог. Я не знала о тайной связи главного редактора с мамой Дэна, а потому всегда удивлялась, откуда у того такое снисходительное отношение к творчеству Дэна. Теперь всё встало на свои места.
    Дэн нигде не работал, хотя получил высшее образование по хорошей специальности. На рестораны и тусовки нужны были деньги, и не малые. Гонорары были редкими и мизерными, но деньги у Дэна водились. Откуда? Оказалось всё очень просто. Игорь, товарищ по тусовкам, предложил «бизнес»: ездить по глухим деревням, где выкупом за бесценок, где обманом, а иногда обыкновенным воровством, собирать у стариков иконы, медали и ордена – любые артефакты, представлявшие интерес для коллекционеров. И Дэн начал хорошо зарабатывать, занимаясь незаконным бизнесом. Особенно хорошие деньги выручались после ограбления церквей. Всё, что ими было собрано, Игорь кому-то относил, а потом через неделю-другую приносил причитающуюся долю Дэну.
    Я устала слушать историю его жизни, а потому напрямую спросила, как он вышел на Агафью Турмину. И тут, по словам Дэна, тоже всё просто. Ему посоветовал Борис Артёмович. Он порекомендовал Дэну попробовать себя в прозе и подкинул тему о наших земляках. Он же предложил начать с Агафьи Турминой, в своё время известной в губернии на ниве благотворительной деятельности. Воспользовавшись тем, что мама работает в архиве, Дэн получил доступ к документам и наткнулся на письмо Агафьи Турминой своему возлюбленному Николаю Литкову. Об этом он рассказал Игорю, а тот доложил влиятельному человеку, приказавшему своим подопечным разыскать кувшин. Поначалу всё шло хорошо. Дэн и Игорь нашли бывший особняк Агафьи Турминой и решили ночью проникнуть в него, чтобы отыскать тайное место, в котором спрятан кувшин. Тем более музей закрылся на ремонт, а, значит, никто не заметит пропажу. Невольно вмешался Володя, который забрал кувшин домой и сам проверил его содержимое. Для чего он это сделал? Не исключено, решил поживиться. Он всегда испытывал затруднения в деньгах.
    О том, что кувшин найден и находится у Володи, Игорь и Дэн узнали от вахтёрши при посещении музея перед тем, как ночью проникнуть в здание. Эта новость нарушила их планы, они созвонились с боссом, и тот приказал сделать, что угодно, но содержимое кувшина доставить ему. Не смея прекословить боссу, Игорь и Дэн дождались ночи в домике лесника.
    Дэн узнал меня, когда с Игорем следил за домом Володи. Он видел, как я вместе с Володей вошла в дом. Игорь рвался пойти за нами, но Дэн сдержал его, предупредив, что мы знакомы. Они уже хотели уходить, потому что думали, что я останусь у Володи на ночь, но вдруг увидели, как я уходила, и с задней двери проникли в дом. Что происходило потом, я не совсем поняла, потому что Дэн разволновался, переживая заново ту ночь, и его изложение происшедшего было сбивчивым. Я только поняла, что Володя набросился на Игоря, который достал свою финку и пырнул Володю в бок. Поняв, что совершено убийство, Игорь и Дэн схватили кувшин, вернее, черепки и бросились наутёк, обронив при этом один из черепков, на котором была особая метка. Только в домике лесника они успокоились и позвонили боссу, доложив о случившемся. Сам кувшин боссу был без надобности, поэтому они оставили его в домике лесника. Каким образом Дэн потерял пуговицу, он объяснить не мог. Её пропажу он обнаружил лишь на следующий день.
    Это всё, что Дэн рассказал. Как ни крути, он является соучастником убийства, и от наказания ему не отвертеться. Но он может облегчить свою участь, если поможет мне сбежать, и мы вместе пойдём в полицию. Явка с повинной учитывается судом. Всё это я сказала Дэну, но он только хмыкнул, ответил, что ни за что не сдаст своих товарищей. Я сказала, что он дурак и к тому же трус. Зря я так. Дэн обиделся и ушёл, оставив меня одну. Вскоре он вернулся с двумя здоровяками, в руках одного из которых был шприц, наполненный каким-то препаратом. Всё, подумала я, пришёл мой час. Укол в шею, и моя жизнь на этом закончится. Было страшно. Очень страшно. Я с мольбой в глазах глянула на Дэна. Он понял моё состояние и сказал: «Не бойся. Это всего лишь наркотик седативного действия. Тебе будет хорошо».
    Думаете, слова Дэна успокоили? Ничуть. Я знала много случаев, когда молодые люди умирали от передозировки. Если доза не смертельная, то и наркоманкой я не хотела стать. Один из здоровяков вместе с Дэном крепко держали меня, потому что я, сколько это было возможно, сопротивлялась, а второй здоровяк ввёл наркотик в вену.
    Не прошло минуты, как я уснула.
    Сколько дней пробыла в плену, я не помню. Меня пичкали наркотиками, как только я просыпалась. В голове всё перемешалось. Когда действие наркотика ослабевало, я открывала глаза, тупо смотрела в потолок и удивлялась, что лежу в кровати, мои руки и ноги свободны, а ведь хорошо помнила, что сидела в кресле со связанными конечностями. Не могла понять, как это произошло. Эта мысль постоянно возвращалась ко мне, как только я просыпалась. Не успев разобраться, в чём дело, я получала новую дозу. Почему я не в кресле? Этот вопрос не давал покоя, и я с радостью подставляла руку для очередного укола.

    Как, при каких обстоятельствах и когда я оказалась в больнице, не помню. Но, открыв глаза, я поняла это сразу. И, хотя в моей голове царил хаос из обрывков разных картин, на которых мелькали дома, поезда и бегающий вокруг меня Дэн, я давала себе ясный отчёт в том, что я наркоманка. Никогда не думала, что меня постигнет та же участь, что и немалое количество молодых людей, с которыми я иногда сталкивалась по роду своей деятельности. Тогда я смотрела на них с неприязнью и сожалением, но теперь сама стала одной из них. Пусть не по своей воле, но, странно, эта мысль не пугала меня. Напротив, я ждала Дэна, который должен вот-вот войти с готовым шприцем, и невольно дёрнула рукой, чтобы подставить вену для укола. Только тут я заметила, что к руке тянется прозрачная трубочка с иглой. Это капельница. Зачем? Ах, да, я же в больнице! Мой организм освобождают от токсинов. Но, я не хочу этого! Где Дэн? Почему он не приходит!? Я же проснулась!
    Подошла молодая женщина в светло-голубом халате. Она улыбнулась мне, но улыбка тут же исчезла. Ещё бы! Женщина увидела испуганное выражение моих глаз и слёзы – мне казалось, если сейчас я не получу дозу, то умру. Стало страшно. 
    Женщина достала из широкого кармана халата телефон и кому-то позвонила. Тут же в комнату вошёл незнакомый мужчина во врачебном костюме, такого же светло-голубого цвета, как халат на женщине. Мне почему-то показалось, что мужчина поможет, и попросила его сделать укол. Он согласился и отдал распоряжение женщине. Та быстро наполнила шприц каким-то препаратом. Как только она вытащила иглу из моей руки, я погрузилась в сон.

    Больше месяца я в наркологической лечебнице. Период детоксикации давно завершён. Я думала, на этом лечение закончилось, но врач сказал, что выпишет меня не раньше, чем через шесть месяцев, при условии, что я сама буду желать излечиться. Новость, провести полгода в больнице, шокировала меня, но не в моих силах было что-либо изменить. Я стараюсь. Очень хочу вылечиться, и, как сказал врач, у меня получается. Хорошо, что я не наркоманка со стажем. Этот фактор играет большую роль, а, значит, мне остаётся только терпеть.
    Правила в лечебнице строгие. Высокий каменный забор, кругом камеры слежения, охрана и врачебный персонал – полная изоляция от внешнего мира. Даже сотовых телефонов у больных не было. Посещения больных родственниками были запрещены, не говоря уже о друзьях, товарищах и прочих знакомых. Делались исключения, но только для тех, кто уже оканчивал курс лечения, и то допускался только один из ближайших родственников. Для посещения больных было отведено отдельное помещение и территория, огороженная высоким забором. Единственной связью с внешним миром были письма родных. Раз в неделю я получала письмо от мамы и картинку, нарисованную Варечкой и подписанной её непривыкшей к письму рукой. Я помногу раз перечитывала письма, рассматривала картинки, и слёзы невольно текли по моим щекам. В одном из писем была короткая приписка от Артура: «Дашенька, выздоравливайте».
    Мне выделили шикарную одноместную палату с телевизором, холодильником и неработающим телефоном. Зачем он здесь? Для интерьера? Но, в целом, не плохо. Я жила, как королева. Таких палат было немного, в основном, двухместные и трёхместные. Моя палата оплачивалась дополнительно. Деньги за неё вносят родственники ежемесячно. Откуда столько денег у мамы? Ладно, выпишусь, верну. У меня ещё достаточно денег на моём валютном счёте в банке.
    К наркотикам тяги не было. Иногда возникали рецидивы, но я боролась. Если бывало невмоготу, говорила врачу, или медсестре. Кололи какой-то препарат, при помощи которого я более спокойно переносила тягу к этому проклятому зелью. К исходу второго месяца лечения рецидивы больше не наблюдались.
     В середине сентября ко мне допустили первого посетителя. Им оказался Пётр Николаевич. Я была рада встречи с ним. Казалось, целую вечность не встречалась с друзьями. А то, что Петра Николаевича я считала своим другом, в том не приходилось сомневаться.
    Он поинтересовался моим самочувствием и сказал, что пришёл по делу – ему нужны мои показания. Я боялась, что наркотики и интенсивное лечение могли сказаться на моей памяти, но, когда Пётр Николаевич включил диктофон – он так делал всегда, потому что знал, что я буду говорить долго и рассказывать всё до мельчайших подробностей – оказалось, моя память ничуть не пострадала. Этот факт воодушевил меня, и я, начиная с того дня, как приехала к маме и встретилась с Володей, приступила к изложению всех событий до первой полученной дозы.
    Дача показаний растянулась на несколько часов. Врач, беспокоившийся о состоянии моего здоровья, предлагал следователю перенести допрос на следующий день. Однако, видя моё радостное настроение, которое было от самого факта встречи с Петром Николаевичем, он разрешил следователю остаться. Правда, приходилось прерывать допрос на время процедур и приёма пищи. Пётр Николаевич терпеливо ждал.
    Тот день был банным. Я хотела перенести время приёма ванной, чтобы не задерживать следователя, но он сразу выключил диктофон, как только медсестра пришла за мной.
    Ушёл Пётр Николаевич, когда день заканчивался. Он пожелал мне скорейшего выздоровления, а я спросила, как полиция разыскала меня и вызволила из плена. Пётр Николаевич спешил, а потому ответил, что я должна благодарить какого-то реставратора, если бы он не поднял на ноги полицию, трудно было бы сказать, чем закончились бы мои приключения.
    Я знала только одного реставратора – Артура. Ночью он мне приснился.
    То был первый приятный сон за всё время моих мытарств.

    Через две недели, после прихода Петра Николаевича врач сообщил радостную новость, что разрешает мне принимать гостей, Правда, только маму и дочь. Но я всё равно была на седьмом небе от счастья. Я не знала, как мне сообщить об этом маме. У меня нет телефона, в палате телефон не работает, а служебный – в кабинете врача. Письмом? Но, оно пока дойдёт! Оказывается, врач уже побеспокоился и позвонил маме. К часу дня она приедет вместе с моей дочуркой.
    Я с нетерпением ждала. Минуты тянулись нескончаемо долго, и, чтобы ускорить их ход, я пробовала читать, сидя на кровати, но смысл текста не могла уловить, мысли всё время крутились вокруг предстоящей встречи с Варечкой и мамой. Ходила по коридорам лечебницы взад и вперёд, считая шаги, но и это занятие не помогало. Я вышла в комнату для посетителей, встала у окна и смотрела во двор с дорожками, посыпанными мелкой галькой, на пустые скамейки, на деревья, сбрасывавшими пожелтевшие листья. Двое дворников подметали упавшие листья и собирали их в небольшие кучки. Из будки на проходной вышел охранник, достал из кармана пачку, вытащил сигарету, чиркнул спичкой и закурил. Подлетела чёрная ворона, уселась на ветку стоявшего рядом дерева, повернула голову на бок, чтобы лучше разглядеть охранника, и пронзительно каркнула. Охранник не обращал на неё внимания. С отсутствующим выражением лица продолжал курить, периодически стряхивая пепел с сигареты. Возмущённая безразличием охранника ворона перелетела на другую ветку поближе к охраннику и снова громко каркнула. Только тогда охранник бросил на неё недовольный взгляд. Ворона возмутилась и разразилась долгим непрерывным криком. Подошёл грузный мужчина – начальник охраны. Он сделал замечание своему подчинённому. Тот быстро затушил сигарету, хотел выбросить окурок в урну, но начальник не разрешил, и охранник с окурком в руке скрылся в будке. Ворона, довольная начальником, благодарно каркнула и перелетела на дерево ближе к дворникам, чтобы и им сделать необходимые замечания.
    Умная ворона рассмешила меня. Я забыла о минутах.
    Пока я наблюдала за привередливой вороной, в створе двери будки показалась мама, ведя за руку Варечку. Я забыла о вороне и выскочила на улицу. Варечка освободилась от бабушкиной руки и побежала навстречу. Я испугалась за неё, боясь, что она споткнётся и упадёт, а потому тоже перешла на бег. Мы встретились, Варечка подпрыгнула, я поймала её, схватила на руки и не выпускала всё время, пока мама была у меня. Я очень соскучилась по доченьке. Казалось, не видела её целую вечность. Встреча взволновала меня, и я дала волю своим чувствам. Тискала дочь, прижимая к своей груди, и целовала её пухлые щёчки. От волнения на глазах выступили слёзы, а Варечка просила меня не плакать, уверяя, что мы теперь будем всегда вместе и никогда не потеряемся.   
    Мама и Варечка пробыли у меня до вечера. Погода была ясной и тёплой, а потому мы сидели на скамейке во дворе, или прогуливались по дорожкам. Мама рассказала мне об Артуре и о том, что благодаря ему, я недолго пробыла в плену у бандитов. Кстати, Артур подвёз их на своей машине. Ему не разрешили повидаться со мной, но он будет ждать маму и Варечку, чтобы отвезти их домой. Мне хотелось поблагодарить Артура, но высокий каменный забор скрывал его от меня. Тогда я подошла к будке и попросила охранника, хотя бы издалека поприветствовать друга. Охранник снисходительно разрешил выйти на порог с противоположной стороны будки, и я помахала рукой Артуру, стоявшему рядом со своей машиной. В ответ он тоже махнул рукой и улыбнулся.

    В тот день, когда меня похитили, я должна была вернуться к маме. Последняя электричка приходила в мой родной городок в девять вечера, но, по известным причинам, она пришла без меня. Мама начал беспокоиться ещё раньше, когда я не приехала двенадцатичасовой электричкой. Она звонила мне, но мой телефон не отвечал. Беспокоился Артур. После работы он подъехал к моим родителям, чтобы убедиться, что я дома и со мной ничего не случилось. Однако, он застал только маму, папу и Варечку. Мама и Артур пробовали по очереди дозвониться до меня, но безуспешно. Сначала мой телефон не отвечал, подавая долгие гудки, а потом прекратились и гудки. Артур на станции ждал последнюю электричку, на которой я могла добраться, но, не дождавшись, уехал на своей машине в областной город. Мама отдала ему ключ от моей квартиры. Я давно, как только мы с Колей купили квартиру, один ключ дала маме. На всякий случай, если она приедет к нам, а мы не сумеем её встретить.
    В областной центр Артур приехал ночью и сразу направился к моему дому. Он долго пытался дозвониться в квартиру, а, когда дверь не открылась, воспользовался ключом. Разумеется, меня он не обнаружил. Сидя в машине, Артур не сомкнул глаз в надежде, что встретит меня, возвращавшуюся домой.
    Прождав полдня, Артур созвонился с моей мамой, ответившей, что я не приехала. Тогда Артур подумал о Дэне, но, где тот живёт, он не знал. Вспомнив, что во время одной из наших встреч я сказала, что мама Дэна работает в областном архиве, Артур завёл машину и поехал в архив, где встретился с Алевтиной Семёновной и спросил, как найти её сына. По озабоченному виду Артура Алевтина Семёновна поняла, что случилась какая-то беда, а, узнав о моей пропаже, начала звонить сыну, но тот не отвечал. Тогда она назвала адрес своей квартиры, но дверь никто не открыл. Выйдя из подъезда во двор, Артур увидел двух старичков, сидевших на скамейке под деревом, подошёл к ним и поинтересовался о Дэне. Старички были жителями дома, в котором жил Дэн вместе со своей мамой, они хорошо знали эту семью, но ничем не могли помочь Артуру – Дэна они давно не видели, хотя подолгу проводят время во дворе, греясь на солнышке. Артур поблагодарил старичков и собрался уходить, как один из них попросил подождать, потому что припомнил, что не далее, как позавчера вечером он возвращался из магазина и издалека увидел стоявшую во дворе незнакомую машину, к которой из подъезда Дэна, вышли сам Дэн в сопровождении двух молодых мужчин крепкого телосложения, один из которых вёл под руку женщину. Они быстро сели в машину и уехали. Ещё тогда старичок обратил внимание на странную женщину. Ему показалось, что она пьяна.
    – Такая красивая, молодая, – говорил старичок, – но пьяная. Мне показалось это странным.
    Артур ещё раз поблагодарил старичков и поехал в полицию, чтобы заявить о моей пропаже. Однако заявление не приняли, объяснив, что со дня моего исчезновения не прошло трое суток, и Артур не является моим родственником. «Спряталась от вас, – сказал дежурный полицейский, – сидит у кого-нибудь у родственников».
    Ничего не добившись, Артур решил ехать к своей бывшей жене. Её отец когда-то служил в полиции, занимал высокие посты, но, уйдя на пенсию, не терял связи со своими прежними товарищами: помогал советами, делился своим опытом и обращался за помощью, если была в том необходимость.
    Ирина, бывшая жена Артура, внимательно выслушала его и позвонила отцу, вкратце изложив просьбу бывшего зятя о помощи. Лев Соломонович, отличавшийся жёстким характером, потребовал срочно явиться к нему на дачу, находившейся в двух часах езды от города. Ирина быстро собралась, позвонила мужу, что уезжает по неотложному делу к отцу, и вместе с Артуром уехала.
    Хотя уже наступила ночь, Лев Соломонович выслушал Артура до конца и тут же приступил к делу. Он созвонился с областным полицейским начальником, а с утра полиция вплотную приступила к розыску. Были задействованы большие силы. В группу по розыску включили лучших следователей и оперативников. Руководить розыскной группой, по просьбе Льва Соломоновича, назначили Петра Николаевича, как самого опытного и способного следователя. На следующий день арестовали Дэна, которого выследили, когда он появился в своей квартире. Он ничего не скрывал и выложил полиции, где я нахожусь. В тот же день были арестованы двое верзил и убийца Володи, а меня в состоянии наркотического сна скорая помощь отвезла в лечебницу. Благодаря Артуру я была спасена. За такое короткое время я не успела получить достаточную дозу наркотиков, чтобы стать хронической наркоманкой, а потому моё лечение проходило легко и успешно. Но, как сказал врач, в том и моя немалая заслуга.
 
    Выписали меня из лечебницы в конце января. В тот день стояла ясная солнечная погода, морозец щипал щёки и нос, а свежий январский воздух при вдыхании вызывал лёгкое головокружение. Мама принесла шубу, зимние сапоги и тёплую одежду, а Варечка объявила, что за забором ждёт дядя Артур, который хочет отвезти нас к бабушке.
    За время моей болезни моя семья сдружилась с Артуром и воспринимала его, как родного человека. Он ещё месяц назад закончил реставрировать картину, на которой изображена Агафья Турмина с тем злополучным кувшином. Картина размещалась в отремонтированном музее на видном месте, и посетители, как только входили в музей, сразу видели картину и бывшую владелицу особняка. Сам кувшин находился в полиции, как вещественное доказательство. По окончании следствия его обещали вернуть музею.
    Артура я попросила сначала заехать в редакцию газеты. Главный редактор был на месте, и я написала заявление об увольнении. Хотя я не виновата в том, что арестовали Дэна, но, по моральным соображениям, не могла работать под началом Бориса Артёмовича. Главный, не раздумывая, подписал заявление, которое я отнесла секретарю. Попрощалась с сотрудниками газеты, одни из которых сочувствовали мне и сожалели о моём уходе, другие, а таких было меньшинство, – не скрывали свою радость, что избавились от способной конкурентки.
    По приезду к маме мы с Артуром посетили музей. Мне очень хотелось посмотреть на восстановленную картину. Она впечатляла. Особенно я рада была за Артура. Он – настоящий профессионал. Об этом я ему сказала, и он по-детски улыбнулся, довольный моей похвалой.
    Когда мы вышли из музея, и я собиралась сесть в машину, знакомый женский голос окликнул меня. Я обернулась и увидела женщину, подсказавшей обратиться в архив. Она попросила уделить ей время, потому что давно собиралась рассказать мне историю о кувшине. Я попросила Артура подождать, и вместе с женщиной скрылась в кафе, что недалеко от музея. Мы заказали по чашке чая, и женщина поведала мне семейную историю.
    Её прабабушка служила горничной в особняке Агафьи Турминой и пользовалась полным доверием хозяйки. Она была посвящена в любовные тайны Агафьи и хорошо знала Николая Литкова. Агафья Турмина большую часть своей жизни провела за границей, но каждый год посещала своё имение и проживала месяц, а то и два, в особняке. По обыкновению, Агафья Турмина приехала из-за границы летом 1918-го года, но была не долго. Через полмесяца она уехала в Париж, а в следующем, 1919-м году, ночью заявился Николай и показал горничной письмо от её хозяйки. В том письме сообщалось о кувшине, который она поручала Николаю Литкову. Литков попросил горничную позволить ему спуститься в подвал. Горничная выполнила наказ хозяйки и проводила Николая. В подвале Николай в стене проделал отверстие, и показался тайник, в котором покоился кувшин. Он вытащил его и в находившийся тут же в подвале мешок высыпал содержимое. По рассказам прабабки, из кувшина посыпались золотые монеты царской чеканки, золотые кольца, перстни с драгоценными камнями, серьги, цепочки и прочие украшения, которые приобретались предками Турминых и передавались по наследству. Кувшин Николай заполнил песком, а сверху залил смолой, затем поставил кувшин в тайник и замуровал, наскоро наложив штукатурку. Попрощавшись с горничной и подарив ей перстень за верность хозяйке, он скрылся в ночи. Через день стало известно об аресте Николая. Прабабка боялась, что Литков всё расскажет чекистам. Шла гражданская война, и за помощь врагам новой власти можно было поплатиться жизнью. Но Николай никого не выдал. Золота при нём не обнаружили, а только письмо от Агафьи. Чекисты искали драгоценности, но не нашли. А на следующий день после расстрела Николая, в город вошли деникинцы. Слухи о драгоценностях Агафьи Турминой долго передавались из уст уста, многие пытались найти их, но счастье никому не улыбнулось. Постепенно слухи утихли, и до сих пор никому не известно, где состояние Агафьи Турминой, хотя прабабка утверждала, что все драгоценности через верных друзей Николая были доставлены самому Антону Ивановичу Деникину и пошли на закупку оружия.
    Закончив рассказ, женщина открыла сумочку и вытащила золотой перстень с бриллиантом.
    – Вот, этот перстень. – Сказала она и протянула мне.
    Покрутив в руках перстень и налюбовавшись его красотой, я вернула его женщине.
    – Может, отдать его музею? – спросила она.
    – Он ваш, – ответила я, – вам и решать.
   
    Артур приезжал к нам на выходные дни. И мама, и папа, а, особенно, Варечка, всегда ему были рады: мама – за помощь, папа – за коньяк, а Варечка – потому что с ней он проводил большую часть времени, которое гостил у нас.
    Я знала, что Артур влюблён в меня, но не спешила отвечать не его чувства. После всех передряг, случившихся со мной, я с осторожностью относилась к его ухаживаниям и проявлениям влюблённости. Сколько можно ошибаться? Муж изменил с другой, Дэн чуть не сделал меня наркоманкой… Нет, хватит ошибаться! Хотя, чего скрывать, я скучала и ждала выходных. Мне импонировало, что Артур не спешил. Он, будто понимал меня, а потому вёл себя соответственно, сдерживая чувства, не выпячивая их наружу. Был скромен, учтив, предупредителен. Он интересный собеседник и умел находить тему для беседы. Когда я слушала его, мне не было скучно, и я не зевала и не закрывала ему рот рукой, как делала это с Дэном. С Артуром мне было спокойно и надёжно. Когда он был рядом, я знала, что со мной ничего не случится. Казалось, чего ещё надо? Но я не спешила.
    В марте состоялся суд.
    Хотя в наших широтах весна приходит рано, но в тот день вернулась зима. Похолодало, навалило снега столько, сколько не было за всю зиму. Он шёл, не переставая. Крупные белые хлопья кружились и падали на землю. Прохожие постоянно отряхивали снег со своих шуб и зимних курток, а дворники не успевали сметать его с тротуаров. Зато радовались дети. Они бросались снежками друг в друга, лепили снежных баб и с разбега прыгали в сугробы, радуясь последнему подарку зимы.
    На суде я была главной свидетельницей. Когда я вошла в зал и увидела сидевшего за решёткой Дэна, сердце моё сжалось от жалости. Дэн сильно похудел и превратился в тростинку. На нём не было лица, только большой орлиный нос подсказал мне, что это он. Рядом с ним сидели, понурив головы, двое верзил, которые охраняли меня, когда я была в заточении, и ещё один молодой мужчина. Им был тот самый Игорь, виновный в убийстве Володи. Жаль, но влиятельного человека, владельца дома, в котором я была в заточении, на скамье подсудимых не было.
    Я долго отвечала на вопросы прокурора и защитников, один из которых поднял тему интимных отношений с Дэном. Мне не хотелось отвечать на эти вопросы, но суд счёл необходимым, и я короткими фразами пыталась отделаться от них. Тот же защитник задал вопрос о матери Дэна. Я невольно повернула голову в сторону, где сидела убитая горем Алевтина Семёновна. Рядом с ней сидел Борис Артурович. Всех больше я жалела маму Дэна, а его самого начинала ненавидеть. И это ничтожество я считала своим другом!
    На следующий день суд зачитал приговор. Все подсудимые получили большие сроки тюремного заключения. Сердце мамы Дэна не выдержало горя, и Алевтину Семёновну из зала суда отвезли в больницу. Ночью она умерла. Борис Артурович находился с ней рядом до конца. Меня преследует чувство вины в смерти Алевтины Семёновны, и, хотя Артур пытается разубедить меня, уверяя, что моей вины нет, но это чувство преследует меня до сих пор.

    Весь март шёл снег. Подобные аномалии иногда случаются. Помню, когда я была ещё студенткой, утром выглянула в окно, а на улице лежал снег. И это первого апреля! Ещё вчера светило солнце, было жарко, все ходили в летней одежде, а тут, на-те вам – снег. Он таял весь месяц. Было скользко, люди часто падали, и я один раз поскользнулась и расшибла коленку. Было больно.
    В конце марта одна из компаний пригласила меня на собеседование. Я продолжала искать работу и высылала свои резюме. Наконец, кто-то откликнулся. Я уехала в областной центр, переночевала в своей квартире и с утра отправилась в компанию. Собеседование прошло удачно. Молодому директору я понравилась, и он, спросив, когда я могу выйти на работу, предложил с понедельника начать трудовую деятельность. Сияя от счастья, что, наконец, нашла работу, я вышла на улицу, где продолжал сыпать крупными хлопьями снег. Надо было перейти улицу, и я пошла через трамвайные пути, как услышала голос Артура. Не ожидала встретить его, но остановилась, а он подбежал ко мне и сходу заявил:
    – Даша, я так больше не могу. Выходи за меня замуж.
    Уровень адреналина, который и без того был на пределе из-за волнений на собеседовании и от радости за предложенную работу, казалось, подскочил вдвое. В коленях появилась дрожь, что я еле устояла на ногах, голова закружилась, я даже забыла спросить, почему сразу замуж, а где признание в любви? Ах, какая разница! Если мужчина делает предложение, значит, любит. Да и без признания я знала, что он любит меня. Ничего не соображая, я согласилась.
    Артур обнял меня и поцеловал. Трамвай, собрав пассажиров, не трогался с места. И водитель трамвая, и пассажиры терпеливо ждали, когда мы освободим путь.
    В следующем году я родила Феденьку. Я давно мечтала о сыне, даже имя подобрала. Люблю старые русские имена. Согласитесь, они очень красивые.