От казаков черноморских до кубанских ч. 26

Анна Сердюкова геройски "разобравшаяся" с целой группой горцев...

Ермоловское время Кавказской войны отличается особым характером, потому как события шли тогда в сложном и смешанном порядке. Сегодня действия происходили в Чечне, завтра в Дагестане, послезавтра в Чечне и Кабарде, в Закавказье, на Кубани и т.д. В этой сумятице борьбы казалось можно легко затеряться, однако это невозможно. Эпоха А. Ермолова была для Кавказа прежде всего эпохой полного изменения внутренней политики. Традиционные отношения России к завоёванным ханствам и горским народам были в своей основе фальшивы и это поняли до Ермолова лишь князь Цицианов, да маркиз Палуччи, которые не успели ничего изменить. Все сношения России с мелкими кавказскими владениями носили характер каких-то мирных переговоров и договоров. При этом Россия всегда являлась как бы данницей большей части не только дагестанских и иных ханов. Но даже чеченским старшинам, простым и грубым разбойникам. Россия платила жалованье. Поддерживая тем в них алчность и возбуждая в других зависть и стремление набегами вынудить российский центр платить дань и им. С появлением ген. Ермолова на Кавказе всё это прекратилось. Его принципом было, что золото – не охрана от неприятеля, а его приманка, и он стал давать цену только железу, заставляя ценить его больше золота. «Хочу, - говорил он однажды, - чтобы имя мое стерегло страхом наши границы крепче цепей и укреплений, чтобы слово моё было для азиатов законом, вернее неизбежной смерти. Снисхождение в глазах азиатов – знак слабости, и я прямо из человеколюбия бываю строг неумолимо.

Одна казнь сохранит сотни русских от гибели и тысячи мусульман от измены». В этих словах вся система Ермолова. Он смотрел на все мирные и немирные племена, населявшие Кавказские горы. Если не как на подданных России, то рано или поздно долженствующих сделаться ими, и во всяком случае требовал от них безусловного повиновения. И прежняя система подкупа и задариваний в его руках сменилась системой строгих наказаний, мер суровых, доходящих до жестокости, но всегда неизменно соединённых с правосудием и великодушием. «Бескорыстная храбрость, великодушие и правосудие – вот три орудия, которыми можно покорить весь Кавказ, - говорил известный мусульманский учёный Казем-Бек, - одно без другого не может иметь успеха…». А. Ермолов, сделавший на востоке всё, что было в силах замечательного ума и характера, по историческим обстоятельствам не мог многого сделать на западе. Черкесские племена, жившие по ту сторону Кубани, считались турецкими подданными, и самая Кубань служила рубежом с Турцией. Она опиралась в тех отдалённых от неё краях не на одну только веру, но и на сильные крепости Анапу и Сунджук-Кале, столько раз уже завоёванные и столько раз возвращаемые ей обратно. И турки, всегда с удовольствием смотревшие на разорение русских пределов, тайно поощрявшие горцев к набегам, ревниво оберегали их в их собственных землях. Появление даже одного казака за Кубанью вело к бесконечным спорам, протестами дипломатической переписке.

Напрасно с 1820 г. ЧКВ перешло в сильные руки ген. Ермолова, напрасно целым рядом крутых энергичных мер, принятых на линии, и неоднократными большими походами в Закубанские земли давались черкесам суровые уроки – корень зла лежал глубже. До тех пор, пока Турция стояла на прикавказском Черноморье, мир на Кубани был невозможен. И во всё время командования Кавказом ген. Ермолова Кубань была ареной борьбы, и смерть там грозила ежеминутно всякому, кто переступил этот заповедный порог. Казачество на берегах Кубани встретило в черкесах необыкновенных противников. На обширной закубанской равнине, простирающейся на четыреста вёрст в длину, был полный разгул для конных черкесов и для линейных казаков. Первые искали добычи, вторые оберегали линию. И те, и другие, отличались мужеством и, встретившись не отступали и не просили пощады. Завязавшаяся борьба была грозной и проистекала с упорством. Страсть к набегам у черкесов была повсеместная, но желание добычи всё же стояло не первом месте. Чаще всего их увлекала жажда известности, желание прославить своё имя каким-либо подвигом, чтобы стать героем былины, песни, предметом длинных вечерних рассказов у очага его бедной сакли. Возникшая перед черкесами по всему берегу Кубани стена казацких поселений закрыла для них прикубанские степи, и Дон оказался в недосягаемой дали. Тогда всё, что веками питало дух черкесского народа, вся его вековая воинственная опытность и предприимчивость, сила и дерзость устремились на мешавшее им развернуться Прикубанье, ставшее с тех пор оплотом русской границы и вместе с тем кровавой ареной бесчисленных столкновений.

Ко времени ген. от инфантерии и артиллерии А.П. Ермолова черкесские набеги на Кубань отлились в весьма своеобразные формы. Нападения резко разграничивались на два рода. Черкесы переходили Кубань или открыто, большими шумными конными толпами, или перебирались через неё скрытыми воровскими партиями. На верхней Кубани эти мелкие партии всегда появлялись конными; в низовьях реки, в последнем участке кордонной линии, там, где необозримые плавни, покрытые озёрами и длинными лентами вод, остающихся после разливов Кубани, широко раздвигают звенья кордонной цепи и пролегают мёртвыми между ними пространствами; где прямые сообщения между пикетами, батареями и постами загромождены бесчисленными препятствиями и возможны иногда на одних только лёгких долблёных челнах; где самая местность не много представляет неприятелю удобств для открытых наездов, так действовали пешие хищнические шайки психадзе, которые не без основания слыли у черноморских казаков более опасными, чем сильные полчища хеджретов. Психадзе», - говорит И.Д. Попко, ген.-майор казачьих войск, один из первых историков ЧКВ, - тихо просачиваются сквозь кордонную плотину в незаметные скважины, которые при всём старании, при всех хлопотах не могут быть прочно забиты; а хеджреты переливаются через верх волнами внезапных и шумных приливов, для отвращения которых недостаточно одного возвышения или упрочения плотины. Психадзе по-русски значит «стая водяных псов» - так называются у самих горцев пешие неотвязные и надоедливые хищники, достигающие добычи украдкой, ползком рядом мученических засад; больше шакалы, чем львы набегов.

Хеджрет – открытый, доброконный, иногда закованный в кольчугу наездник; это лев набега. Первый образ хищничества свойственен простым по происхождению и бедным по состоянию людям. А последний – уоркам и людям достаточным. Когда горец выехал из своего аула с зарядом в ружье и с десятью другими в газырях, с куском сухого сыра в сумке и с арканом в тороке, он – хеджрет. В основном это название принадлежит буйным бездомовникам, которые выросли в сиротстве, либо бежали с родины на чужбину и там по неимению недвижимой собственности и тягла, промышляют себе хлеб насущный кинжалом и винтовкой. Эти люди, по выражению одного высокостепенного бжедугского эффендия, свинцом засевают, подковой носят, шашкой жнут. За Кубанью хеджреты то же, что за Тереком абреки. Хеджрет (от арабского «хеджра» - бегство) значит: беглец, переселенец. Это чуждое название горцы водворили в свой язык в честь хеджры, или бегства основателя ислама из Мекки в Медину. Набеги на линию производились круглый год, и лишь когда по Кубани шёл лёд, казачьи станицы могли считать себя в безопасности. В полую воду черкесы при полном вооружении переправлялись на бурдюках; пешие подвязывали их на спину или под мышки, конные – под передние лопатки лошадей. Пустившись раз на промысел, хеджреты уже не оглядывались назад и никогда не сдавались в плен, а бились до последней возможности. В больших массах на открытых равнинах черкесская конница действовала холодным оружием, предпочитая всему, удар прямо в шашки.

Если приходилось спешиваться, то черкесы вели меткий огонь из-за деревьев и камней. В лесах и в мрачных ущельях, при малейшей оплошности со стороны солдат либо казаков, черкесы являлись как из земли и пешие бросались в кинжалы и шашки, но едва отряд выходил на поляну, они мгновенно исчезали. «Такая уже у них удача. - говорили казаки, - вырастают не сеянные и пропадают не кошеные». Так слагалась боевая жизнь прикубанского края. Против Черномории, стоявшей бессменным стражем на рубеже России по самому важному нижнему течению Кубани, от Усть-Лабинского укрепления и до Чёрного моря, сидели в горах сильнейшие, дерзкие, враждебные черкесские племена, шапсуги и абадзехи, готовые ежеминутно обрушиться на неё бичом смерти и истребления. И тем не менее 1817 год, которым начиналась на Кавказе Ермоловская эпоха, застал её в относительном спокойствии. Черкесы помнили ещё опустошения их земель, которыми энергичный атаман ЧКВ, ген. Фёдор Яковлевич Бурсак ответил на их набеги, и до поры до времени оставляли Черноморскую линию в покое. Не было крупных вторжений, но мелкие набеги не прекращались. С 1812 по 1816 гг. – в период, который и самими казаками назывался «мирным», в разное время, поодиночке, черкесами уведены в неволю 60 казаков и женщин и угнано более тысячи голов скота. Преемником удручённого трудами и ранами атамана Бурсака стал непременный член войсковой канцелярии подполковник Матвеев. Седовласый, кроткий, «весьма занимательной наружности» - как описывает его путешественник Гераков, Григорий Кондратьевич был казак ещё Потёмкинского времени.

Продолжение следует в части  27                http://proza.ru/2019/07/14/788