Прерванный диалог, или утро интеллектуала

Никифор Семёнович открыл правый глаз и обвёл ещё не окрепшим взором все помещение.  Мозг мгновенно обработал информацию и возвестил: «На даче!». Эта была хорошая новость потому, что при наличии определенных - правильных - условий дача означала достаточно приятное времяпровождение.
При этом Никифор Семенович допускал вероятность вторжения своей ненаглядной супруги в намечающееся царство жизнелюбия и счастья и осознавал, как счастье это может быть разрушено прополкой грядок, разбрасыванием по ним удобрений и прочими досадными обстоятельствами. Но, как говорится, кто не пьёт шампанского, тот его не пьёт.
В качестве контрольного выстрела Никифор Семенович приоткрыл левый глаз и, убедившись, что он находится в комнате один, отогнал тяжелые мысли о приезде жены и об удобрениях.
Привычка открывать, пробуждаясь, только один глаз зародилась у Никифора Семёновича ещё в детстве. Его старшей сестре очень нравился такой способ пробуждения. Она говорила, что в такие моменты он похож на подводную лодку, плавно поднимающуюся из морских глубин. С тех пор Никифор Семёнович на протяжении почти шестидесяти лет выныривал из своих снов именно таким экзотическим образом за исключением тех случаев, когда сны оказывались кошмарами. Он считал, что, выходя из сна плавно, у спящего человека есть возможность хоть на немного, но продлить ту сладостную негу, которая предшествует неотвратимому пробуждению. А вот из кошмара, когда уже ничто не может предотвратить почти наступившего несчастья, нужно выходить резко, вложив в рывок все оставшиеся в организме силы.
Как правило, легче сказать, чем сделать, но Никифор Семёнович за долгие годы выработал свою стратегию по аварийному высвобождению из лап Морфея. Как только в его спящей голове проносилась мысль, что происходит беда, Никифор, не откладывая решение в долгий ящик, с силой открывал оба глаза. Кошмары, как правило, тут же прекращались. Но порой случались и накладки.
Как-то раз Никифор Семёнович пытался открыть уже открытые глаза, когда к нему приближалась трамвайный кондуктор. Осознавая, что билет вершитель снов не приобрёл по причине того, что на следующей остановке ему следовало покинуть транспортное средство, Никифор Семёнович резко пытался покончить с разыгравшимся кошмаром. На что кондукторша, дородная женщина средних лет, громогласно объявила, чтобы он тут не вращал своими бесстыжими глазищами, мол, и не таких видали, а показал билет или оплатил штраф в положенном размере.
Весь трамвай смотрел на Никифора, а он продолжал попытки проснуться. В конечном счёте штраф пришлось уплатить: кондукторша, которая имела корму невероятных размеров, перекрыла ею весь фарватер, не оставив безбилетнику никаких шансов для манёвра. Затем она выгребла все имеющиеся на тот момент у Никифора Семёновича деньги, сопровождая беспредел наставлениями в том стиле, что если нет денег на билет, то надо ходить пешком или сидеть дома и смотреть телевизор. Видя, как сэкономленные на вечернюю чекушку гроши перетекают в сумку страшной женщины, Никифор пытался протестовать и оправдаться тем, что у него нет телевизора и что он всю неделю копил, но женщина-кондуктор была глуха к его горю. Пассажиры в трамвае сочувственно улыбались, но в конфликт предпочитали не вмешиваться.

В другой раз накладка случилась на работе.
Собрание цеха было, как обычно, не слишком захватывающим, и Никифор Семёнович уснул прямо на собрании в присутствии мастера смены, начальника цеха, главы профкома и всего руководства завода. Почувствовав, что в его кошмаре происходит беда, Никифор вложил в свой рывок все имеющиеся силы. Сил оказалось не то чтобы много, но ощутимо больше, чем он предполагал. Если вдобавок учесть, что изначально он находился в сидячем, а не лежачем положении, то вышел и вовсе конфуз. Все присутствующие серьёзно внимали зажигательному выступлению начальника цеха, когда, решительно вырываясь из крепких объятий сна, Никифор Семёнович вскочил со своего места.
Грохот опрокинутого сидения заставил замереть не только оратора, но и весь зал. Сознание предательски медленно овладевало Никифор Семёновичем, и какое-то время он стоял с вытаращенными глазами. Под недоуменными взглядами сослуживцев он довершил свою выходку феноменальной для ситуации фразой: «Да, я согласен!».
В воцарившейся гробовой тишине она прозвучала громко и безапелляционно. Завершившаяся было пауза перешла в новую стадию. Удивленное таким заявлением начальство судорожно решало, что делать и как реагировать. С одной стороны, подобную акцию можно было бы воспринять как провокацию, а с другой стороны - как отклик излишне впечатлительного работника на зажигательную речь руководителя производства. Все взоры присутствующих были обращены в сторону трибуны и президиума. Первым выход нашёл местный глава профкома. Встав во весь свой могучий рост и покашляв для важности в огромный кулак, он сказал: «Вот так, товарищи, должны гореть глаза каждого из нас, когда мы говорим о выполнении намеченных нами обязательств. Именно с таким настроем и решимостью мы должны идти к поставленной цели! Садитесь, пожалуйста, товарищ.»
Наказания за свою выходку Никифор Семёнович не получил, хотя и премирован не был. Зато коллеги по смене, да и просто цеховые собутыльники, ещё долго вспоминали «горящие глаза» впечатлительного «ударника производства».
В это утро никаких нештатных ситуаций не произошло, поэтому Никифор Семёнович целиком и полностью сосредоточился на своём самочувствии и на планах если не на целый день, то хотя бы на первую его половину. Оценив состояние на нетвёрдую троечку, он стал обдумывать ближайшие действия. Во-первых, предстояло преодолеть легкую головную боль, вызванную вчерашними событиями. Ещё лёжа в кровати, Никифор, слегка пошевелив головой, пришёл к выводу, что твердости в троечке за самочувствие было гораздо меньше, чем он предполагал. Вчерашний диспут с соседом по даче забрал слишком много сил и энергии.
Началось всё с не предвещающего подвоха «сколько лет сколько зим», а закончилось за полночь принципиальным спором про современное устройство капиталистических государств и особенности зарождающихся демократий в развивающихся странах. Сосед явно плавал в фундаментальных вопросах, но был силен в деталях. К тому же, он очень умело маневрировал в диалоге, моментами представляя информацию, которую услышал секундой ранее за общеизвестный факт. Никифор Семёнович переигрывал оппонента, но ему не нужна была победа по очкам. Он жаждал безоговорочной капитуляции.
С тех пор как он перестал интересоваться женщинами и рыбалкой (первым скорее по причине возраста, а вторым - по требованию жены), Никифор сосредоточил все свои силы на искусстве ведения интеллектуальных бесед. Он читал много газет и всевозможной периодики, поэтому чувствовал своё превосходство в плане общего развития над бывшими сослуживцами и соседями. Поначалу было очень много желающих вступить с ним в спор, но со временем стало все трудней и трудней находить достойных собут... собеседников. Вот и вчера сосед затеял диспут только по причине незнания интеллектуальной силы Никифора Семёновича, о чём в дальнейшем неоднократно пожалел, засыпаемый неоспоримыми фактами и примерами не только из истории, но и из обыденной жизни. Никифору импонировала стойкость и изворотливость собеседника, и он практически его дожал, но тут закончилась водка, и прения стали терять заданные темп и накал. Завершилось все тем, что практически поверженный сосед банально уткнулся лицом в клеёнку стола. Никифор Семёнович расценил этот поступок как бегство с поля боя и двинулся в направлении своей дачи.
Прокрутив в голове все события прошедшего вечера, Никифор Семёнович расценил вчерашний поединок с соседом как хорошую разминку перед сегодняшним диспутом с Рудольфом. Рудольф, он же Руди, в отличие от других мастеров словесных перипетий и затяжных бесед, был достаточно серьезным соперником. Он всегда был готов дискутировать на любую предложенную ему тему. К тому же, он абсолютно не пил, что выгодно выделяло его среди других спорщиков. Впрочем, это преимущество Рудольфа было и его же недостатком.
С трудом оторвавшись от кровати и слегка покачиваясь, Никифор стал искать, куда он вчера повесил свою одежду. Из вещей, возможно бывших на нем во время вчерашнего диспута с соседом, сходу нашёлся только один носок. Наскоро натянув его на правую ногу, Никифор продолжил поиски. Рудольф не относился к числу экзальтированных особ, поэтому Никифор Семёнович решил, что не будет большим преступлением, если он останется в своих семейных трусах и майке. Хотя, с другой стороны, воспитание и основы бытовой культуры, приобретенные ещё в детстве, не позволяли ему появиться к столу в подобном виде. В связи с этим Никифор Семёнович набросил на плечи бушлат и сразу почувствовал, как в его голове пронеслись слова из некогда популярной песни про то, как «врагу не сдаётся наш гордый Варяг» и что пощады никто не желает. Песня звучала в исполнении некогда знаменитых «Митьков», что вызвало дополнительный эмоциональный подъем в организме.
Наткнувшись взглядом на ботинок, валявшийся перед самой входной дверью, Никифор Семёнович засунул в него него левую ногу и почувствовал себя готовым к предстоящему поединку. Приоткрыв дверь на веранду, Никифор увидел, что Рудольф уже там и спокойно ожидает своего визави. Сердце загрохотало в груди. Кровь застучала в висках - скорее всего, от напряжения:  организм, измученный частыми диспутами, начал давать сбои. По опыту Никифор знал, что если сейчас не оказать ему никакой поддержки, то легкое головокружение может превратиться в тяжелое, для избавления от которого потребуется гораздо больше усилий. Никифор Семёнович не мог позволить себе пропустить схватку с Рудольфом, поэтому безоглядно бросил на алтарь победы все оставшиеся силы.
Время замедлилось, и мозг начал работать с удивительной ясностью, отдавая короткие и четкие команды. «Чай - для Рудольфа, водка - в холодильнике, чашка - в шкафу, стакан - там же, закуска - лук, варианты - редиска, а если - не стоит» - и много чего ещё. Счёт шёл на секунды, и вот уже пространство на столе перед Руди было заставлено предметами, необходимыми для схватки интеллектов. Все было готово. Никифор Семёнович с размаху плюхнулся на табурет напротив Рудольфа и привычным отточенным движением на выдохе свернул пробку водочной бутылки. Та с треском поддалась, и жидкость, весело играя в лучах юного утреннего солнца, хлынула в стакан. Не теряя инициативы, Никифор Семёнович оторвал стакан от стола и немедленно опрокинул его в свой широко раскрытый рот...
Наступила пауза. Обжигающе холодная жидкость рванулась вниз по пищеводу и там срикошетила от дребезжащего организма в обратном направлении. Никифор знал эту особенность первого стакана и, до боли в ушах сжав челюсти, остановил рвущуюся наружу стихию. От напряжения тело несколько раз содрогнулось, и Никифор Семёнович негромко, но отчётливо крякнул. Руди со свойственным ему скептицизмом наблюдал за происходящим. Он терпеливо ждал начала беседы. Никифор уловил замысел противника, но продолжал держать паузу. Он знал, что ему нужно ещё как минимум минуты полторы - две, чтобы жидкость проникла в самые отдалённые уголки его организма и наполнила его своей энергией.
Стихия, бушевавшая было в пищеводе Никифора, разливалась приятным теплом по всему его телу. За пределами веранды вдруг легко и задорно защебетали птицы. Мягкий, ласковый ветерок прошёлся по небритой щеке Никифор Семёновича. Задетый спешившим по своим делам молодым бурундучком, качнулся помидорный куст на грядке. Мир стремительно оживал и преображался. Никифор Семёнович решил закрепить первый успех и плеснул себе ещё водки. Совсем немного, чуть больше половины стакана. По опыту он знал, что теперь не стоит форсировать события. Через несколько секунд его речь станет связной, мысли приобретут привычную стройность, мозг начнет просчитывать возможные варианты продолжения беседы и контрдоводы ещё до завершения произносимой фразы…
Второй стакан пошёл вслед за первым, но теперь то была уже не сметающая все на своём пути стихия, а спокойная полноводная река, несущая свою живительную влагу в наполняющиеся энергией внутренние органы. Где-то невдалеке, едва различимо в утренней тишине послышалась музыка Моцарта. Никифор Семёнович начал ощущать себя полноправным участником разворачивающегося вокруг его веранды праздника жизни. Теперь он был готов к поединку с Рудольфом. Бросив в сторону последнего небрежный взгляд, Никифор неспешно перевернул стакан, надел его на горлышко бутылки и неторопливым движением аккуратно поставил её под стол, так чтобы она оказалась между ним и стеной.
Кашлянув пару раз в кулак, Никифор Семёнович оповестил своего оппонента о начале диалога. Как правило, в такие минуты Никифор всегда брал бразды правления в свои руки и предлагал тему. Если он замечал, что собеседник не выказывает особого желания в её обсуждении, он перескакивал на другую, пытаясь нащупать потенциально интересный для оппонента предмет разговора.
- Сегодня, Руди, я хотел бы поговорить с тобой о современном искусстве. Контемпорари арт, как говорят наши англоязычные друзья, - начал неспешно Никифор Семёнович. Не заметив никаких признаков возражения со стороны Рудольфа, он продолжил.
- Признаюсь тебе честно, Руди, с детских лет я знаком со всяким там караваджами и рембрантами, не говоря уже про ренуаров с обоими Мане. Но то, что теперь называют искусством и за что платят баснословные деньжищи, попросту уму не постижимо. Если Малевич с его квадратами - это ещё куда ни шло, все-таки парень-то он наш, русский. Как говорится какого воспитали ведь была Революция… Я, конечно, не в плане Октябрьской, а вообще. Разгул нигилизма, понимаешь. Тогда ведь как было? Чуть что не так - да идите вы все в жопу, а если совсем не так - то и куда подальше. Вон Паганини у них был такой, так тот вообще взял моду два глаза на одной стороне морды лица рисовать, и ты понимаешь, Руди, хоть бы одна зараза ему сказала: что ж ты, подлюка, делаешь? Ты зачем же, гад, краску зря переводишь? Нееет, хрен там! Все кричат: ты, сука, гений! Если бы я там был, я б тому гению лично вопрос задал. Типа ты это, или за ум берись и рисуй как надо, или на завод иди. Нам тут такой хрени и без тебя хватает. Вон все стены в подъездах хулиганами исписаны. Мы и сами так умеем, а если у тебя совести совсем никакой не осталось, так ты это, прекращай совсем. Пойди вон в кружок какой. Поучись как там краски смешивать и потом их по картине размазывать, а уже потом берись людям это всё демонстрировать. Мы ж не против искусства в частности, но у нас же нервы не железные...
Никифор Семёнович взглянул на Рудольфа. Тот хранил молчание. Ему показалось, что Руди обдумывал, согласиться или вступить в спор. Он ведь был стратег. В споре, в отличии от Никифора Семеновича, всегда оставался спокоен. Повисла непродолжительная пауза. Никифор было решил немного взвинтить темп разговора, но тут за его спиной послышался скрип открывающейся двери и до боли знакомый женский голос произнёс:
- Скотина ты. Я так и знала. Все-таки нашёл, паразит. Я ж на первом автобусе прилетела, как вспомнила, что бутылку в холодильнике забыла.
При упоминании о бутылке Никифор Семёнович плотнее прижался к стене, прикрывая всем телом виновницу столь раннего появления своей жены на уже испорченном празднике жизни.
- Знала же, что если найдёт, подлец, тут же все досуха вылакает. Чуть свет подорвалась - и на автобус. Думала, успею перепрятать, пока спит, окаянный, - продолжала жена. - Так нет же. Ни свет ни заря, а он уже тут как тут. Сидит, наливает, проклятый. Когда ж ты, гад, уже её напьёшься и нервы мои трепать перестанешь? Ведь я ж тебя, идиота, уже трезвым несколько лет не видела. Ты ж как на пенсию пошёл, так шары с утра заливаешь и в своей нирване до самого вечера. И ничегошеньки-то у тебя, скотина ты такая, не болит, никакая зараза тебя не берет...
Никифор Семёнович слегка поморщился, вспоминая о своих утренних страданиях, но решил не вступать в обсуждение различий мужской и женской головных болей. Он знал особенности прений с женой. Как правило, начало всегда было относительно спокойным, и супружеская беседа хоть и с натяжкой, вполне могла бы сойти за диалог. Но потом громкость увеличивалась и ближе к финалу выходила на уровень шума реактивного двигателя. Начиная с этого момента беседа становилась монологом, и любые возражения не воспринимались просто потому, что их не было слышно.
Пока же диалог находился ещё в начальной стадии, и Никифор Семёнович пытался активно маневрировать в беседе.
- Дорогая, окстись, какая водка? С утра маковой росинки во рту не было. Вот чайку решил попить, - пролепетал Никифор Семёнович, придвигая чашку Рудольфа к себе.
Совершенно безобидная, казалось бы, фраза возымела совершенно противоположный эффект. Вместо снижения градуса диалога она мгновенно перевела общение в фазу монолога.
- Ты на часы смотрел, придурок? Чайку он решил попить в шесть тридцать утра, твою мать! Ты в такое время только опохмелиться можешь встать, идиот ты проспиртованный. Сколько ж ты ещё кровь-то мою пить будешь?! - взмолилась жена. - Что ж, придурок, думаешь, я твоих трюков не знаю, Вассерман ты комнатный? Ты какого хрена эту голову сюда припер? Это ваза, а не твой Адольф!
- Рудольф, - тихо поправил Никифор Семёнович без всякой надежды быть услышанным.
- Ты же скоро с плафонами, торшерами и дверными косяками пить начнёшь. От тебя же уже все соседи, как от прокаженного, шарахаются. Ты же по улицам не приходя в сознание ходишь и своими политинформациями и беседами на незаданные темы всю округу достаёшь, террорист-интеллектуал ты хренов.
В этот момент Никифор Семёнович подумал и про шесть тридцать утра, и про децибелы, выдаваемые на-гора его женой. С горечью резюмировал, что праздник жизни окончательно испорчен, и мысленно махнул на все рукой. Жена по инерции ещё продолжала перечислять недостатки мужа, обильно сдабривая их эпитетами типа «скотина», «паразит», «идиот» и «придурок». Иногда проскакивала и ненормативная лексика, но это получалось совсем не со зла, а от переполнявших её эмоций.
А Никифор Семёнович, уже не обращая на супругу никакого внимания, достал из под стола недопитую бутылку, вылил ее содержимое в стакан и залпом осушил его буквально за пару глотков. Водка бритвой резанула по внутренним стенкам пищевода. Никифор потянулся за луковицей, и только тут его осенило, почему при всей своей квалификации в плане конспирации и заметания следов он был мгновенно раскрыт. «Как школьник, твою мать», - мысленно выругался он. - «Кто же чай с луком и редиской пьёт, идиот ты старый…» Но это уже не имело никакого значения.
Жена, увидев такой поворот событий, плюнула в сердцах и, обозвав напоследок Никифора Семёновича конченным алкашом, отправилась заниматься дачными делами.
Никифор Семёнович остался сидеть на веранде. Он умиротворенно смотрел вдаль, на деревья, покачиваемые тёплым утренним ветерком, и думал, что при наличии определенных - правильных - условий дача обещает достаточно приятное времяпровождение, а при наличии неправильных - очень неприятное.
Большая темно-коричневая ваза в виде головы языческого истукана стояла на столе напротив.

26 июня, 2019