Друзья и враги бессмертия

«В конце времён появится маленький человек, который напишет книги,
призывая  мудрых вернуть человечество  к жизни «в Боге»,
но вокруг будут лукавые; они сделают вид, что не слышат.
После захотят услышать, да будет поздно - зло убьёт мир».
(Митар Тарабич, 1890 год).

Вы утверждаете, что нет бессмертия? И вся ценность жизни – в наслаждении? А вы в глаза своей смерти лишь на секунду загляните, чтобы понять бессмертия всю истинную ценность.

Действующие лица: Кант, Екклесиаст, Гегель, Ницше и Лев Толстой (текст пьесы – прямые цитаты из их произведений).

Сцену освещает утренний солнечный свет. Вдалеке тихо перекликаются птицы, изредка раскатисто ударяет колокол.
На авансцену выходит обычный человек, каких сейчас миллиарды и миллиарды уж ушли … навеки.

ЧЕЛОВЕК (обращаясь к залу):
- Здравствуйте, я – Кант. Многие из вас впервые имя это слышат, но значения это не имеет: сейчас и здесь, впервые от рождения земли, мы, ушедшие, мнение своё о вашей жизни выскажем и предупредим о том, что вам нужно сделать, чтобы не совершить ошибок и от гибели себя спасти – и это, согласитесь, интересней и важнее. Возможности такой вы удивились? Зря! Сказал же вам уж целый век назад сербский безграмотный крестьянин – Митар Тарабич его имя - что изобретёте ящик вы … с картинками внутри, который как волос к волосу на голове будет близок к тому – т. е. нашему, умерших, свету. Уразумели? Нет? Да что вы! А ещё пыжитесь, назло богам, копию личности создать! Ну - ну, дерзайте! Однако разговаривать нам сложно будет с вами: ваш разум - ваше гордое «айкью», как вы все сегодня лайкаете … это в смысле собачьей своры тявканья и лая? не похоже, нет? а как поразительно напоминает! Так вот, для нас, увы, технически безграмотных, эта ваша, простите, смайликовая тявкатьня находится на уровне общения племён дремучих, первобытных, полудиких, освоивших всего с десяток слов. И виноваты в этом сами вы: понятие о жизненных законах на земле вы настолько умудрились упростить, что при своей жизни вернётесь к разуму и истине едва ли. Вы перестали задумываться над тем, что ваша уверенность в бесконечном прогрессе и в его неизменности для постоянного движения вперёд обеспечивает не что иное, как добродетель. Опомнитесь! Не блага земные, а только добродетель есть самое высшее, чего может достичь конечный практический разум, который сам, в свою очередь, никогда не может быть завершённым.
ЕККЛЕСИАСТ (выходя из боковой двери зала и направляясь к сцене):
- Кант, да и моё имя – Екклесиаст вернувшимся в варварство ни о чём не скажет. Не интересен им тысячелетний мудрости запас лишь только потому, что у них одна извилина в мозгах: где бы себе еды побольше да вкуснее раздобыть. И прав ты, Кант, сравнив хвалёный их «айкью» с узколобостью древних и убогих: их общий интерес объединяет – набить себе живот. А вот понятие «добродетель» в число значков их … разговорных (в набор их скудных смартфонных мыслей – смайлов) разработчик (по их понятиям – Творец общения!) включить для вас, … биороботы, нужным не считает. Грустно, право. А что людям скажет душ человеческих знаток - великий Лев Толстой?
ТОЛСТОЙ (выходя на сцену из – за кулис):
- Что говорить? Вы думаете, они услышат нас? Люди, а вы готовы душой открытой нас послушать? В ответ лишь гробовая тишина. Что, не страшно, люди, вам в своей мертвецкой тишине оглохших душ? А вот за вас нам страшно: из вас ведь каждый лишь себя готов услышать, гордится лишь своим так называемым «айкью». Позволь, я тебя слегка поправлю, Кант: нам сверху их общение напоминает бездумную сорочью свадьбу с приглашённым сводным хором ворон и галок. В этом карканье и трескотне люди до безмозглости беспечны, ужель не осознают: отсутствие души делает их тело легковесным и по божественным законам земля их скоро отлучит от своего святого притяженья … ибо в безумном вихре слепого эгоизма раскручиваетесь, люди, вы, доколе с земной орбиты не слетите, как улетают в безжизненный космос ваши спутники, незримой пылью становясь, в лучшем случае - выброшенным мусором.
КАНТ:
- Да, Толстой, счастье чужих существ могло бы быть объектом воли разумного существа. Но если бы это счастье было определяющим основанием жизни, то следовало бы предположить, что в благополучии других люди бы находили не только естественное удовольствие, но и потребность. Но такую потребность трудно предполагать у каждого существа разумного (у бога её вовсе нет). А границы между нравственностью и себялюбием столько четко и резко проведены, что даже самый простой глаз не ошибётся и определит, к чему относится то или другое.
НИЦШЕ (проходя по залу на сцену):
- Кант, о каких границах ты речь свою ведёшь? Уж все границы стёрты себялюбием давно, а твой … «самый простой глаз» закрыт навеки и заменён на открытый жадно ненасытный рот. Обмельчали люди. Ведь они живут как пустые их железки: гаджеты и  роботы, да и те – решают всё за них. Мы же с вами думали о жизни, они лишь, как здесь угодно было вам определить, о самом для них ценном – о ЕДЕ. Однако это их … микросхемного ума проблемы, а вот того из вас, друзья, кто назовёт меня скромнягой – того я, Ницше, отправлю на тот свет, на землю значит. Шучу. Так вот, ЛЮДИ, мои мысли и идеи вашу сегодняшнюю жизнь предвосхитили – уж целый век всё происходит по моим шаблонам. Да, горжусь - все предсказания мои сбылись: в поступках, в мыслях и делах вы достигли самой низости. А дальше что? Согласитесь, пред вами два пути: либо свалиться ещё ниже и погибнуть, либо начать подниматься ввысь, обратно, где жили предки, где нравственность и добродетель вернутся к вам. И вот тогда не варварской безумною толпой, но разумными людьми вновь назвать вас сможем мы.
КАНТ:
- Да, Ницше, с прискорбием и я скажу: люди в 21 веке окончательно потеряли не только нравственность, но и благоразумие. А ведь ещё в конце 20 века они задумывались над тем, что благоразумие только советует, нравственность - повелевает. Люди ясно понимали, что есть большая разница между тем, что только советуется, и тем, что вменяется в обязанность. Человечество подразумевало, что суждение о том, что надо делать сообразно нравственности, должно быть достаточно простым, дабы самый обыденный и неискушённый рассудок умел обращаться с ним, даже не будучи умудрён житейским опытом.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Кант, ты идеалист известный, а потому скажу тебе: напрасно ты эту тему развиваешь. Всё прозаичней: что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Ответь, где людям отыскать твою нравственную сообразность, да и бывает ли она для всех едина? Конечно, бывает нечто, о чём говорят: «смотри, вот, это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде. Однако нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после: дети не часто учитывают нравственный опыт родителей. А как законы нравственности смогут повелевать утратившим её? Пусть - ка мудрый Гегель нас рассудит.
ГЕГЕЛЬ (выйдя из задника сцены):
- Друзья, вы слишком к людям строги. Взгляните - они ведь словно дети малые: куда за ручку их не поведи – пойдут как безропотные слепые агнцы на заклание. Мы же с вами развенчать должны и за ноги подвесить их дьявольских поводырей и послушных им безнравственных правителей. Давайте же людям глаза попробуем открыть, чтобы увидели они: уж к краю пропасти тысячелетних  предсказаний подошли и балансируют едва, сегодня – завтра рискуя слететь с земли, как ты, Толстой, им предсказал. А вот тебе мы рукоплещем, Ницше, – ты всех библейских коней рыжих, красных и гнедых объединил в табун единый и выдал результат: от низменного падения души в конце времён человечество погибнет, словно стадо бесов в свиней оборотившихся и сброшенных Христом с обрыва.   
КАНТ:
- Гегель, ты мысль мою прервал. Екклесиасту я хотел ответить: люди рано или поздно, но всё равно должны заранее определить для себя значение того, что должно называться нравственным долгом; определить силу морального закона и его ценность - вот тогда каждый  человек будет ощущать удовлетворённость в своих собственных глазах от соблюдения этого закона, от сознания сообразности своих поступков с долгом и горечью выговора, когда есть за что упрекать себя в нарушении этого закона.
ГЕГЕЛЬ:
- Пусть так, давай обсудим. Эти законы, Кант, так и будут сохраняться на уровне благодеяния, которое до сих пор остаётся только в значении совершенно единичного действования, некоторой помощи в случае нужды, которая столь же случайна, как и кратковременна. Моральный закон, тобой провозглашённый, должен в таком случае предполагать деятельность на благо других, но ведь эта деятельность такова, что она может, пожалуй, существовать, а может и не существовать. А знаешь почему? Подобного рода законы застревают только на долженствовании, но не обладают действительностью; они - не законы, а только заповеди, которые сегодня вообще никто не соблюдает, более того – напрочь отсутствуют они.
ТОЛСТОЙ:
- Именно поэтому я всегда утверждал: никакие философские построения никогда не могли доказать человеку, что ему выгоднее и разумнее жить не для своего желательного, понятного и возможного блага или для блага своего общества, а для чужого, нежелательного, непонятного и недостижимого человеческими ничтожными средствами блага. Поэтому философия, основанная на понимании жизни, заключающемся в благе человека, никогда не будет в состоянии доказать разумному человеку, знающему, что он всякую минуту может умереть, того, что ему хорошо и должно отказаться от своего желательного, понятного и несомненного блага даже не для блага других, потому что он никогда не может знать, какие последствия будут от его жертвы, а для того только, что это должно или хорошо, что это обязательный к исполнению нравственный закон, как ты, Кант, определил.
КАНТ:
- Смотри, вдвоём напали на меня! Я же говорю вам о другом. Уважение к моральному закону есть чувство, которое возникает на интеллектуальной основе, а само уважение к закону есть не побуждение к нравственности, а сама нравственность. И если бы разумное существо могло когда - нибудь дойти до того, чтобы совершенно охотно исполнять все моральные законы, то это, собственно, означало бы, что у людей не было бы даже и возможности появления желания, которое побуждало бы его отступить от этих законов. Ведь преодоление такого желания всегда требует от человека самоотверженности, следовательно, нуждается в самопринуждении - во внутреннем принуждении к тому, что делают не очень - то охотно. И тут согласен с вами я: никогда ни одно существо не может дойти до такой ступени морального убеждения.
ГЕГЕЛЬ:
- В то же время следует признать, что совершение моральных поступков есть не что иное, как сознание, претворяющее себя в действительность, стало быть, сообщающее себе форму не только самопринуждения, но и некоторого побуждения, т. е. оно есть непосредственно наличествующая гармония между побуждением и моральностью. Но, простите, каким образом эта гармония проявит себя в сегодняшней … микросхемной жизни, если о возможном её существовании не только простые люди, но и их так называемые интеллектуалы даже не рассуждают?
КАНТ:
- А всё потому, что для людей моральная необходимость есть в большей степени принуждение, т. е. обязательность, и каждый основанный на ней поступок должен быть представлен как долг, а не как образ действий, который нравится людям сам по себе. Долг и обязанность - только так люди должны понимать своё отношение к моральному закону, если они хотят отличаться от биороботов … с интеллектом микросхемным.
ТОЛСТОЙ:
- Но если в обществе и появится такой закон, по которому люди будут жертвовать своими выгодами для соблюдения целости своего общества, то этот закон не есть закон этический, а большею частью напротив - закон, противный всякой этике, тот же закон борьбы за существование, только в скрытом состоянии. Это та же борьба за существование, только перенесённая из единиц в совокупности их. Это не прекращение драки, а размах руки для того только, чтобы сильнее ударить.
КАНТ:
- Я не спорю: добро и зло переплетены как день и ночь. Рассудите: тот, кто решается на хирургическую операцию ощущает её как зло, но разумом он признаёт её чем - то добрым. Если человек, который охотно дразнит и беспокоит мирных людей, когда - нибудь наконец наткнётся на кого - то, кто как следует поколотит его, то это, несомненно, для него зло, но каждый одобрит это и сочтёт это самим по себе добрым.
ЕККЛИСИАСТ:
- Много таких вещей, друг Кант, которые умножают суету: что же для человека лучше? Ибо кто знает, что хорошо для человека в жизни, во все дни суетной жизни его, которые он проводит как тень разумного существа?
НИЦШЕ:
- Заметьте: при этом то, что служит пищей или усладой высшему роду людей, должно быть почти ядом для слишком отличного от них и низшего рода.
ГЕГЕЛЬ:
- Но, с другой стороны, гений, талант, особые способности вообще принадлежат миру действительности, поскольку у этого мира есть ещё одна сторона - быть духовным животным царством, которое во взаимно применяемом насилии и в хаосе борется за существа реального мира и обманывается.
ЕККЛИСИАСТ:
- И сказал я в сердце своём о сынах человеческих, чтобы испытал их Бог, и чтобы они видели, что они сами по себе животные; потому что участь сынов человеческих и участь животных - участь одна: как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом, потому что всё - суета!
КАНТ:
- Вы, скептики, совсем всё очернили. А не подумали, что перед простым, скромным гражданином, в котором люди видят столько честности характера, сколько не сознают и в себе самих, даже и сегодня! склоняется их дух. Почему это? Его пример напоминает о законе, который сокрушает самомнение, когда люди сопоставляют его с своим поведением и видят, что на деле доказано соблюдение этого закона, стало быть, его исполнимость.
ГЕГЕЛЬ:
- Кант, а давай допустим, что неморальное сознание какого – нибудь человека, быть может, случайно найдёт себе претворение в действительность там, где само по себе моральное сознание видит только повод к совершению благородных поступков, но видит также, что благодаря этому на его долю не выпадает счастья исполнения и наслаждения осуществлением, как Толстой подметил. Поэтому этот человек скорее найдёт основание пожаловаться на состояние несоответствия между моральным сознанием и наличным бытием и на несправедливость, ограничивающую его тем, что его моральность имеет свой предмет только в качестве чистого долга; эта несправедливость отказывает ему в том, чтобы увидеть моральный долг и себя претворенными в действительность.
КАНТ:
- Долг! Ты возвышенное, великое слово, в тебе нет ничего приятного, что льстило бы людям, ты требуешь подчинения, хотя, чтобы побудить волю, и не угрожаешь тем, что внушало бы естественное отвращение в душе и пугало бы; ты только устанавливаешь закон, который сам собой проникает в душу и даже против воли может снискать уважение к себе (хотя и не всегда исполнение).
ГЕГЕЛЬ:
- Ты за слогом высоком о долге не прячься, хитрец, а лучше согласись с тем, что моральное сознание не может отказаться от блаженства снискать уважение к себе из своей абсолютной цели. Эта цель по существу, заключая в себе индивидуальное убеждение, и должна составлять момент моральности. Иначе говоря, есть наслаждение, которое в силу этого содержится хотя и не непосредственно в понятии моральности, рассматриваемой как образ мыслей, но в понятии претворения её в действительность.
КАНТ:
- В самом деле, Гегель, так как мудрость, рассматриваемая теоретически, означает познание высшего блага, а рассматриваемая практически — соответствие воли с высшим благом, то мудрости нельзя приписывать цель, которая была бы основана только на благости. Ведь результат этой благости в отношении счастья разумных существ можно мыслить только при ограничивающих условиях соответствия со святостью воли как с сообразной высшему первоначальному благу. Если высшее благо по практическим правилам невозможно, то и моральный закон, который предписывает содействовать этому благу, фантастичен и направлен на пустые воображаемые цели, стало быть, сам по себе ложен. Ведь так?
ТОЛСТОЙ:
- Наш с вами известный, но ныне людьми незаслуженно забытый, а потому несчастный Ницше особенно драгоценен обличением этого противоречия. Ты воистину неопровержим … на небесах, наш незабвенный друг, сказав, что все правила нравственности, с точки зрения существующей нехристианской философии, суть только ложь и лицемерие и что человеку гораздо выгоднее и приятнее и разумнее составить сообщество сверхчеловеков и быть одним из них, чем тою толпой, которая должна служить подмостками для этих сверхчеловеков.
КАНТ:
- Тем не менее, Толстой, святость нравов указывается людям в качестве путеводной нити в этой жизни, а соразмерное с ней благо, блаженство представлено как достижимое только в вечности. Дело в том, что святость нравов всегда должна быть прообразом поведения в каждом состоянии и продвижение к ней возможно и необходимо уже в этой жизни; блаженства же нельзя достигнуть в этом мире под именем счастья и потому оно делается лишь предметом надежды.
НИЦШЕ:
- Надежда на что, дорогой Кант? Человечество за последние двести лет не  развивается в направлении лучшего, высшего, более сильного. «Прогресс» - это просто ложная идея. Люди, а не кажется ли вам, что вы по своей ценности несравненно ниже не только европейца Ренессанса, но и европейца середины двадцатого века? Не кажется? Мозги включите: для вселенной ваши сверхчеловеки по человеческому своему достоинству даже для плебеев древнего Рима в подмостки не годятся. Тогда для нас - кто вы? Вселенная вас и живыми – то не наблюдает. Ведь ваше … наноразвитие отнюдь не влечёт за собой непременно возрастания, возвышения, умножения сил, поскольку рушится сама основа человечества - добродетель.
ТОЛСТОЙ:
- Да, Ницше, утверждать, что социальный прогресс производит нравственность, всё равно что утверждать, что постройка печей производит тепло. Социальные же формы жизни производят нравственность только тогда, когда в эти формы жизни вложены последствия религиозного воздействия на людей - нравственность.
ЕККЛЕСИАСТ:
- И обратился я, чтобы взглянуть на мудрость и безумие и глупость: ибо что может сделать человек после царя сверх того, что уже сделано? Послушайте притчу. Жили два человека: Иван да Пётр. У Ивана родился сын, у Петра – дочь. Семья Петра жила честным трудом. Иван хитростью и обманом скопил огромное богатство. Пришло время, дочь Петра вышла замуж; нарожали они в счастливом браке с мужем полно детей. Сын Ивана загулял на деньги отца и сложил свою бестолковую голову. Пётр в достатке радостно прожил столько, сколько ему было положено в окружении друзей, внуков, правнуков и почти в один день со своей женой легко ушёл из жизни. Иван тяжело и одиноко умирал среди безмолвного богатства, проклинаемый людьми, ежедневно пополам распиливаемый своей одуревшей от чрезмерной роскоши женой. Истинно: человеку, который добр пред лицем Божиим, даётся мудрость и радость; а грешнику даётся лишь одна забота - собирать и копить, чтобы после отдать радость доброму … пред лицем Божиим.       
ГЕГЕЛЬ:
- Я бы из твоей притчи сделал такой вывод. Всё дело - в счастье в себе и для себя, поэтому в суждении о том, что неморальному живётся хорошо, не имеется в виду какая - либо несправедливость, которая бы имела место. Характеристика индивида как неморального сама по себе отпадает, так как моральность вообще не завершена, следовательно, имеет лишь произвольное основание. Поэтому смысл и содержание суждения состоит единственно в том, что на долю некоторых не должно выпадать счастье, т. е. в этом суждении выражена зависть, прикрывающаяся моральностью. Основанием же, почему на долю других должно выпадать так называемое счастье, служит благорасположение, которое удостаивает их и себя этой милостью.
КАНТ:
- Но, друзья, моральный закон сам по себе ведь не обещает счастья и оно не обязательно связано с соблюдением этого закона. Следуя за Екклесиастом отметим, что христианское учение о нравственности говорит о мире, в котором разумные существа всей душой отдаются нравственному закону, как о царстве божьем, где природа и нравственность приводятся святым творцом в гармонию и этот творец делает возможным высшее производное благо. А значит, долгом людей является содействие этому высшему благу. Стало быть, люди имеют не только право, но и связанную с долгом возможность этого высшего блага, которое, поскольку оно возможно только при условии бытия божьего, неразрывно связывает предположение этого бытия с долгом, т. е. морально, именно морально! необходимо признавать бытие божье. Именно это бытие божье, видимо, и посылает благорасположение, о котором сказал Гегель, которое и удостаивает людей милостью, т. е. счастьем.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Кант, вернись на землю … в смысле приземлись. Умножается имущество, умножаются и потребляющие его; и какое такое высшее благо для владеющего им: разве только смотреть своими глазами? Сладок сон трудящегося, мало ли, много ли он съест; но пресыщение же богатого не даёт ему уснуть, сколько бы он не съел. Есть мучительный недуг, который видел я под солнцем: богатство, сберегаемое владетелем его во вред ему.
ТОЛСТОЙ:
- Но людям присуще стремление к получению наибольших благ за счёт других. Поэтому чтобы доказать то, что люди все равны, все имеют одинаковые права на счастье и что человеку лучше отдать свою жизнь для служения другим, чем заставить других людей служить себе, нужно иначе определить своё отношение к миру. Нужно показать, следуя тебе, Кант, что положение человека таково, что смысл его жизни только в исполнении воли пославшего его; воля же пославшего его в том, чтоб он отдавал свою жизнь для служения людям. Конечно же, такое изменение отношения человека к миру даёт только религия.
КАНТ:
- Вот почему и мораль, собственно говоря, есть учение не о том, как люди должны сделать себя счастливыми, а о том, как они должны стать достойными счастья. Тут согласен я с тобой, Толстой: только в том случае, если к морали присоединяется религия, появляется надежда когда - нибудь достигнуть счастья в той мере, в какой люди должны заботиться о том, чтобы не быть недостойными его. Отсюда следует, что мораль никогда нельзя трактовать как учение о счастье, т. е. как указание на то, каким образом можно стать счастливым. Она имеет дело исключительно с сообразным разуму условием для счастья, a не средством его достижения.
ТОЛСТОЙ:
- Однако истинно христианское отношение человека к миру – только то, в котором невольно чувствует себя всякий старый человек и в которое уже вступило теперь человечество, исходя из сбывающихся предсказаний пророков Даниила, Иоанна, Богослова и Тарабича о днях последних. Оно должно состояться в том, что значение жизни признаётся не в достижении своей личной цели или цели какой - либо совокупности людей, а только в служении той воле, которая произвела человека и весь мир для достижения не своих целей, а целей этой воли. Отношение же человека к миру определяется не одним рассудком, но и чувством, всею совокупностью духовных сил человека. Такое место и потому отношение к миру указывает человеку только, повторяю, религия, говорящая ему: мир существует для тебя и потому бери от этой жизни всё, что ты можешь взять от неё. Или: ты член любимого богом народа, служи этому народу, исполняй всё то, что предписал бог, и ты получишь вместе со своим народом наибольшее доступное тебе благо. Или: ты орудие высшей воли, пославшей тебя в мир для исполнения предназначенного тебе дела, познай эту волю и исполняй её, и ты сделаешь для себя лучшее, что можешь сделать.
НИЦШЕ:
- Но в основу такого отношения к миру, о котором ты говоришь, положен, согласись, принцип морали, но не как теологический принцип, а как автономия чистого практического разума сама по себе, так как познание бога и его воли разум делает не основанием моральных законов, а только основанием достижения высшего блага при условии соблюдения законов морали, даже истинные мотивы их соблюдения усматривает в действиях.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Мудрецы! Лучше послушайте меня. И сделался я в результате своих действий великим и богатым больше всех, бывших прежде меня; и мудрость моя пребыла со мною. Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья, потому что сердце моё радовалось во всех трудах моих. И оглянулся я на все дела мои, которые сделали руки мои, и на труд, которым трудился я: и вот, всё - суета и томление духа, и нет от них пользы под солнцем!
КАНТ:
- Именно такие мысли приводят к раскаянию в давно совершённом поступке при каждом воспоминании о нём, поскольку оно не может сделать случившееся не случившимся. Это ощущение было бы даже нелепым, но как боль оно вполне правомерно, потому что разум, когда дело идёт о моральном законе, не признаёт никакого различия во времени и спрашивает лишь о том, принадлежит ли человеку это событие как поступок. Моральный же закон повелевает делать конечной целью всякого поведения высшее благо, возможное в мире. Но на осуществление этого блага можно надеяться только благодаря соответствию воли людей с волей святого и благого творца мира. Хотя в понятии высшего блага как понятии целого, в котором величайшее счастье представляется связанным с величайшей мерой нравственного совершенства, содержится и собственное счастье каждого, тем не менее не оно, высшее благо, а моральный закон есть определяющее основание воли, которое предназначено к содействию этому высшему благу.
НИЦШЕ:
- Давайте уточним, что же означает нравственное совершенство - «нравственный миропорядок»? Что воля божия раз и навсегда предписывает человеку, что ему делать и чего не делать; что ценность народа и отдельного человека измеряется степенью послушания их богу; что в судьбах целого народа и отдельного человека во всём царит  воля бога, который карает и вознаграждает по мере послушания ему. Только такой порядок будет соответствовать нравственному совершенству.
ГЕГЕЛЬ:
- И этот порядок Толстой образно сравнил с мудростью стареющего человека, сопоставив с тем отношением к миру, которое сегодня, в период сбывающихся предсказаний пророков о днях последних, люди должны не только осознать, но и внедрить в повседневную жизнь. Пришло время - в наступившей смене эпох человечество, словно умудрённые жизненным опытом пожилые люди, познает, что в духе человека найдёт себе место религия, что именно в духе человека должен совершиться весь процесс спасения души, а его освящение является собственным делом человечества. Через это своё дело каждый человек вступит в отношение со своей совестью и прямо с богом, без посредства священников, которые вот уже две тысячи лет якобы держат в своих руках истинные средства спасения, утверждая, что спасение – в воскресении после смерти. Именно так вы, люди, исполните предсказание Богослова: храмов я в новом городе, сошедшим с неба на землю через души людей, не увидел, ибо Храм - нравственное совершенство человечества, его бессмертие. Но как бессмертия достигнут люди, которые всю жизнь топтались по своей совести?
ТОЛСТОЙ:
- Чтобы разобраться в вопросе – нужно вникнуть в его суть. Сущность же всякой религии состоит только в ответе на простой вопрос: зачем я живу и какое моё отношение к окружающему меня бесконечному миру? Строго говоря, основных отношений человека к миру только два: личное, состоящее в признании смысла жизни в благе личности, и христианское, признающее смысл жизни в служении пославшему человека в мир. Именно религия даёт объяснение жизни и потому нравственность никак не может быть отделена от религии. Истина эта особенно очевидна на попытках нехристианских философов вывести учение о высшей нравственности из их философии. Философы эти видят, что нравственность христианская необходима, что без неё нельзя жить; мало того, они видят, что она есть, и им хочется как - нибудь связать её со своею нехристианскою философией и даже представить дело в таком виде, как - будто нравственность христианская вытекает из их языческой или общественной философии. Попытки эти подобны тому, что делают дети, которые, желая пересадить нравящееся им растение, отрывают от него не нравящийся им и кажущийся им лишним корень и без корня втыкают растение в землю.
КАНТ:
- Отсюда можно видеть, что если спрашивают о конечной цели бога в сотворении мира, то надо указать не на счастье разумных существ в нём, а на высшее благо, которое к указанному желанию этих существ присовокупляет ещё одно условие, а именно - быть достойным счастья, как сказал Гегель – не топтаться по своей совести. Только нравственность разумных существ содержит в себе мерило, которое позволяет им надеяться на счастье волею мудрого творца. В самом деле, больше всего славит бога именно то, что есть самое ценное в мире - уважение к его заповеди, соблюдение святого долга, который возлагает на людей его закон, если превосходное устроение мира ведёт к тому, чтобы увенчать такой прекрасный порядок соответствующим счастьем.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Эх, птица счастья! И увидел я, что преимущество мудрости перед глупостью такое же, как преимущество света перед тьмою: у мудрого глаза его - в голове его, а глупый ходит во тьме; но узнал я, что одна участь постигает их всех. И сказал я в сердце моём: и меня постигнет та же участь, как и глупого; к чему же я тогда сделался очень мудрым? И сказал я в сердце моём, что и это - суета; потому что мудрого не будут помнить вечно, как и глупого. В грядущие дни всё будет забыто и, увы! мудрый умирает наравне с глупым. И возненавидел я жизнь, потому что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем; ибо всё  - суета и томление духа!
ТОЛСТОЙ:
- Смерть, смерть, смерть каждую секунду ждёт вас, люди. Жизнь ваша всегда совершается в виду смерти. Поймите, если вы трудитесь лично для себя в будущем, то вы сами знаете, что в будущем для вас одно - смерть. И эта смерть разрушает всё то, для чего вы трудились. Стало быть, жизнь для себя не может иметь никакого смысла. Если есть жизнь разумная, то она должна быть какая - нибудь другая, т. е. такая, цель которой не в жизни для себя в будущем. Чтобы жить разумно, надо жить так, чтобы смерть не могла разрушить жизни, тем самым став бессмертным при жизни. Для этого вы должны понимать, что всяким часом своей жизни человек, живущий только для себя и отрицающий разумную цель жизни, сам лишает себя жизни. Он, желая наполнить излишними и чрезмерными благами свою жизнь, губит её. Жизнь истинная есть только та, которая продолжает жизнь прошедшую, содействует благу жизни современной и благу жизни будущей – в этом и состоит бессмертие человеческой души.
КАНТ:
- Но даже святой праведник из Евангелия сопоставляется людьми с неким идеалом нравственного совершенства, прежде чем признаётся таким идеалом. Откуда же тогда понятие о жизни истинной и о боге как о высшем благе? Только из идеи нравственного совершенства, которая неразрывно связана с понятием свободной воли. Кто не может убедиться в бытии бога, тот может считать себя свободным от всякой обязательности по моральному закону. Нет! Тогда пришлось бы отказаться от преднамеренности счастья разумных существ, гармонически согласующегося с исполнением моральных законов, как высшего блага, достижение которого возможно только путем исполнения морального закона.
НИЦШЕ:
- Но, Кант, установленный таким образом моральный закон потребует от отдельного человека действий, которых можно желать от всех людей – а это всего лишь прекрасное наивное мнение: как будто кто - либо без дальнейших размышлений знает, при каком поведении человечество, как целое, преуспевает, т. е. какие действия вообще желательны. Такой путь к исполнению морального закона подобен учению о свободе торговли, где предполагается, что всеобщая гармония должна возникнуть сама собою по врождённым законам развития.
ТОЛСТОЙ:
- Друзья, но простой человек, полуверующий, полуневерующий, не углубляется в смысл жизни. У него нет никакого определённого миросозерцания, он делаете то, что делают все. И Христово учение не спорит с ним. Оно говорит: хорошо, люди не способны рассуждать, поверять истинность этого учения, им легче поступать зауряд со всеми. Но как бы скромны люди ни были, они всё - таки чувствуют в себе того внутреннего судью, который иногда одобряет их поступки, согласные со всеми, иногда не одобряет. Как бы ни скромна была доля людей, но им приходится задумываться и спрашивать себя: так ли поступить, как все, или по - своему? В таких именно случаях, т. е. когда людям представится надобность решить такой вопрос, правила Христа и предстанут во всей своей силе.
НИЦШЕ:
- Толстой, ты напрасно пытаешься приукрашивать христианство. Не следует забывать, что именно христианство вело борьбу не на жизнь, а на смерть с высшим  типом человека, оно предало анафеме все основные его инстинкты и извлекло из них зло - лукавого  в чистом виде, а сильный человек стал типичным отверженцем, «порочным» человеком.
ТОЛСТОЙ:
- Не отрицаю, скажу больше. Церковь говорит: учение Христа неисполнимо потому, что жизнь здешняя есть образчик непосредственно сиюминутной жизни; она хороша быть не может, она вся есть зло. А наилучшее средство прожить эту жизнь состоит в том, чтобы презирать её и жить не светом разума, но верою (т. е. воображением) в жизнь будущую, блаженную, вечную; а вот здесь жить - как живётся, и молиться. Поразительно! но этому вторят и философия, наука, общественное мнение, говоря: учение Христа неисполнимо потому, что жизнь человека зависит не от света разума, а от общих законов. Потому не надо освещать эту жизнь разумом и жить согласно с ним, а надо жить - как живётся, правда, не молясь, но твёрдо веруя, что по законам прогресса исторического, социологического после того, как люди очень долго будут жить дурно, их жизнь сделается сама собой очень хорошей.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Всему своё время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.
КАНТ:
- Да, всё это прописано в человеческой жизни от Адама и Евы. Но, друзья, во все времена бог, свобода и бессмертие души - вот те задачи, к решению которых должны быть направлены все усилия философов как к последней и единственной цели человечества. А есть ли такие философы среди вас, люди? Мы – то, ваши предки, полагали, что учение о свободе необходимо для практической философии лишь как негативное условие. А вот учение о боге и о свойствах души относили  к теоретической её части, которое излагали отдельно, пытаясь потом связать и то и другое с тем, что предписывает моральный закон и таким образом считали, что создаём основы морали, основы религии. При этом весьма примечательно то, что из трёх чистых идей разума - бога, свободы и бессмертия - идея свободы есть единственное понятие, которое доказывает свою объективную реальность в природе - через возможное её действие. Именно благодаря этому становится возможным соединение обеих других идей с природой, а всех их вместе - в одной христианской религии.
НИЦШЕ:
- Я буду настаивать на своём и скажу, что христианство принимало сторону всего слабого, низкого, уродливого; свой идеал оно составило по противоположности  инстинктам сохранения жизни, жизни в силе; христианство погубило разум даже самых сильных духом натур, научив чувствовать заблуждение, искушение, греховность в самых высших ценностях духовного. В результате сильный человек стал, повторяю, типичным отверженцем, «порочным» человеком, а его место заняли слабые духом уродливые и лукавые, которые теперь, в конце времён, на стыке эпох, усилились и как баранов погнали свободных людей к нравственной пропасти. Думаю, вы, слушающие нас, - люди разумные и способны просчитать: если не прекратите позволять делать из себя баранов – не будет вам никакого бессмертия.
ТОЛСТОЙ:
- Прав ты, Ницше. Но, к беде, христианство сегодня ещё в большей степени продолжает потворствовать этим низким и уродливым, утверждая, что жизнь, какая есть здесь, на земле, со всеми её радостями, красотами, со всею борьбой разума против тьмы, есть жизнь не истинная, а жизнь павшая, безнадёжно испорченная; жизнь же истинная, безгрешная - в вере, т. е. в воображении, т. е. в сумасшествии. И как это ни странно и ни страшно, но церковь не уходит от этой удивительной, противоречивой, бессмысленной трактовки, перевирая истинное учение Христа, в веках показавшего, что оно хорошо и только оно может дать счастье людям. Слегка уточняя Канта я скажу: именно представление существующим того, что не существует, и несуществующим того, что существует, - именно это ложное представление в проповедуемой псевдо - христианской вере ведёт к неисполнимости учения Христа.
КАНТ:
- Тогда, Толстой, один из основных христианских принципов должен гласить: люби себя больше всего, а бога и ближнего своего - только ради самого себя? Но ведь всякое моральное предписание Евангелия представляет нравственный образ мыслей во всём его совершенстве. Коль скоро, однако, эти предписания, как идеалы святости, недостижимы ни для одного существа, то они становятся в большей степени прообразами, приблизиться к которым и сравняться с которыми в непрерывном, но бесконечном прогрессе люди должны стремиться. С другой стороны, мы знаем с вами - христианское учение возлагает только обязанности, а не предлагает правила для своекорыстных желаний. Из этого следует, что моральное желание содействовать высшему благу - прийти к царству божьему – должно появиться в своекорыстных душах; только тогда это учение можно назвать и учением о счастье, так как надежда на счастье – и с этим мы все с вами согласны - начинается только с религии.
НИЦШЕ:
- При наших, друзья, жизнях в сознании, в «духе» человека видели доказательство высшего, божественного происхождения человека. Проповедники христианства же, чтобы усовершенствовать человека, ему, словно черепахе, советовали вобрать в себя все чувства, прервать общение с земным миром и сбросить смертные покровы: тогда, мол, и останется самое главное - «чистый дух». Хочется спросить: о каком «чистом духе» мы, ушедшие, сегодня сможем с вами, проповедники, говорить? Нет ни панциря, ни духа, ни высшего происхождения – только лишь, как Толстой определил, свадебное сорочье … песнокарканье. 
  ТОЛСТОЙ:
- Ницше, и при нас возражающих против учения Христа было достаточно. Это люди науки, философы, вообще люди образованные и считающие себя совершенно свободными от всяких суеверий. Сегодня же все – философы … только в себе и для себя. Они не верят или думают, что не верят ни во что, и потому считают себя свободными от суеверия грехопадения и искупления. Но если вникнуть в основы феномена неверия, то станет ясно - у неверующих то же ложное представление о том, что жизнь не есть то, что есть, а то, что им кажется. Однако в основное ложное представление о правах человека на блаженную жизнь, в него они веруют так же и ещё тверже, чем богословы в бессмертие.
ГЕГЕЛЬ:
- И тут следует обратить внимание на призыв «всякий должен говорить правду», понимая при этом, что при провозглашении этой обязанности тотчас же добавляется условие: если он знает правду. Продолжая, как Кант, рассуждать о заповедях, скажу так: всякий должен говорить правду, согласно своему знанию её и убежденности в ней. Но на деле этим признаётся, что, провозглашающий правду, тут же её и нарушает. Ибо то обстоятельство, что говорится правда, предоставлено случаю: знаю ли я правду и могу ли я убедиться в ней; а этим сказано только то, что истинное и ложное будет высказываться без разбора, как кому придётся их знать, иметь в виду и понимать.
НИЦШЕ:
- Да, Гегель, следует констатировать в людях потребности, насаждённые догмой моральной интерпретации; потребности, представляющие потребность в неправде. С другой стороны, это те самые потребности, с которыми, по - видимому, связана ценность, ради которой люди выносят жизнь. Это антагонизм - люди не только не ценят того, что познают, но и не оценивают ту ложь, в которой они хотели бы себя уверить, - в Высшие ценности, в служении которым должна была бы состояться жизнь человека, в особенности тогда, когда предъявляются самые тяжёлые и дорого обходящиеся требования. Эти социальные ценности - дабы усилить их значение, как неких велений Божьих - были воздвигнуты над человеком как «реальность», как «истинный» мир, как надежда и грядущий мир. Что касается дорого обходящихся требований, то вы, люди, с лихвой ощущаете их на себе: при вас начала происходить смена воздвигнутых над человеком, как реальность, велений Божьих на Высшие ценности, в служении которым и будет состоять не только ваша жизнь, но и жизнь, как было показано Богослову, всех последующих поколений – внимательно почитайте его Откровение, сопоставьте и, уверен, - согласитесь со мной.
ТОЛСТОЙ:
- Я только одного хотел бы: запретить толковать учение Христа, в котором проповедуется любовь, смирение, унижение, самоотвержение и возмездие добром за зло. Но не это признаётся догматами церкви. Важными признаются правила о соблюдении таинств, постов, молитв; а правил, основанных на христианских истинах, нет и сегодня. Проповедуется, что надо молиться, чтобы бог дал веру, ту веру, которая даёт ту молитву, которая даёт ту веру, которая даёт ту молитву и т. д., до бесконечности. Объяснения, что спасенье человека в вере, молитве и благодати ещё сто лет назад я назвал неспособными спасти человечество от грозящих потрясений, эти объяснения только смешат и не удовлетворяют и сегодняшних людей нановека. Мало того, церковные правила ослабли, а в Европе с молчаливого согласия церкви ещё в большей степени, чем раньше, осуждаются частные люди, осуждаются целые народы, осуждаются другие веры; не предаются анафеме правители и государства, развязавшие войны.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Воистину, сегодня, в ваше время, люди, это усиливается стократно. Я присоединяюсь к Ницше и настоятельно советую вам почитать пророков Даниила, Богослова, Тарабича – там найдёте всё о своей сегодняшней жизни – об окончании времён, в один голос предсказанном этими пророками. Но не все монахи, Толстой, молчат. Византийский Патриархат в январе 2018 года напрямую обратился к вам, народ России, призвав раскрыть скрытые цели и утонченные методы Нового Мирового Порядка (НМП) и публично систематически разоблачать дух лжи и убийства! Этот дух лжи скрывает величайшие преступления под позитивными и благородными понятиями. На практике же речь идёт о ликвидации семьи - главной ячейки общества, уничтожении молодёжи через сексуальные извращения. Под идеей «мультикультурализма» скрывается идеологическая система ликвидации истинного христианства, чтобы удалить здоровые моральные основы, на которых была построена европейская культура и цивилизация. У Богослова об этом сказано так: и происходит на мультимедийном «кристаллическом небе» война – Михаил воюет против дракона.
КАНТ:
- Для борьбы с этим злом «Михаилу» и нужно использовать неисчерпаемые воспитательные возможности заповедей. С этим вполне совпадает возможность такой заповеди, как люби бога больше всего, а ближнего своего - как самого себя. Нет, я себе не противоречу, просто я вернусь к её рассмотрению. В самом деле, как заповедь она требует уважения к закону, который предписывает любовь, а не предоставляет каждому произвольно выбирать это в качестве своего принципа. Но любовь к богу как патологическая любовь невозможна, так как бог не предмет внешних чувств. А любовь к людям хотя и возможна, но не может быть предписана как заповедь, так как ни один человек не может любить по приказанию. Следовательно, в этой сердцевине всех законов разумеется только практическая любовь. В этом смысле любить бога - значит охотно исполнять его заповеди; любить ближнего - значит охотно исполнять по отношению к нему всякий долг.
ГЕГЕЛЬ:
- Безусловно, деятельная любовь стремится к тому, чтобы отвратить от человека зло и принести ему добро. Для этого необходимо уметь различать, что для него зло; что есть целесообразное добро в противоположность этому злу и что вообще есть его благо. Это значит, что любовь должна обращаться к рассудку; безрассудная любовь повредит, может быть, больше, чем ненависть. Церковь проповедует скорее безрассудную любовь.
ТОЛСТОЙ:
- Думаю, доказательств не требуется: только русское православие воспринимает Бога не воображением, которому нужны страхи и чудеса для того, чтобы испугаться и преклониться перед «силою» (первобытные религии); не жадною и властною земною волею, которая в лучшем случае догматически принимает моральное правило, повинуется закону и сама требует повиновения от других (иудаизм и католицизм), не мыслью, которая ищет понимания и толкования и затем склонна отвергать то, что ей кажется непонятным (протестантство). Русское православие воспринимает Бога любовью, воссылает Ему молитву любви и обращается с любовью к миру и к людям.
ЕККЛЕСИСАСТ:
- И это так. От сотворения мира мудрые народы и правители упоминали Его имя только с любовью. Отец учил сына: смотри на действование Божие - ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? На всё это я обратил сердце моё для исследования, что праведные и мудрые и деяния их - в руке Божией, и что человек ни любви, ни ненависти не знает во всём том, что перед ним.
ТОЛСТОЙ:
- А что перед ним? Учение Христа. Однако каким же, как невозможным, может представляться людям то учение, из которого вынуто основное, связующее всё положение? Неверующим же оно даже прямо представляется глупым и не может представиться иным. Поставить машину, затопить паровик, пустить в ход, но не надеть передаточного ремня - это самое сделано с учением Христа, когда стали учить, например, что можно быть христианином, не исполняя положения о непротивлении злу. Поняв учение Христа, люди поймут, что мир, нет, не тот, который дан богом для радости человека, а тот мир, который учреждён людьми – это мечта, и мечта самая дикая, ужасная, бред сумасшедшего, от которого стоит только раз проснуться, чтобы уже никогда не возвращаться к этому страшному сновидению. Как огонь не тушит огня, так зло не может потушить зла; только добро, встречая зло и не заражаясь им, побеждает зло. И пророком этого не является Христос, он является дополнителем и разъяснителем несомненного закона бога о сотворении мира и человека и о заповедях его, данных людям через Моисея.
НИЦШЕ:
- Но согласись, Толстой, среди тех сил, которые взрастила христианская мораль, была и правдивость: эта последняя, в конце концов, обращается против этой морали, открывает её телеологию, её корыстное рассмотрение вещей. Постижение этой издавна вошедшей в плоть и кровь изолганности, от которой уже отчаивались отделаться, очень скоро будет действовать прямо как стимул к пониманию вами, люди, истинной морали. Об этом вам и говорит Богослов: и победившие зверя выйдут на берег стеклянного кристаллического моря, смешанного с огнём, и запоют новую песнь Моисея на слова вечного Евангелия. 
ТОЛСТОЙ:
- А пока я скажу так: всякий людоед, перестающий есть нормальных людей, нарушает порядок своего сообщества. Точно так же и поступки, нарушающие порядок всякого общества, могут быть безнравственны, но несомненно и другое: всякий истинно нравственный поступок, двигающий вперёд нравственность, будет всегда нарушением привычек общества. Такая  путаница будет происходить всегда в умах людей вследствие попыток руководителей преподать людям нравственность, основанную не на высшей религии. Они будут подобны тому, что сделал бы человек, который, не зная музыки, стал бы на место капельмейстера и начал бы размахивать руками перед исполняющими привычное дело музыкантами, тем более, что и сама – то высокая музыка до сих пор отвергается человечеством, погрязшем в бездуховности.
НИЦШЕ:
- Я попытаюсь объяснить это с другой стороны. Если мы примем во внимание, что почти у всех народов философ ли, проповедник ли, а у вас, люди, блогер наследует и развивает тип жреца, то никого не удивит усвоенная от жрецов привычка чеканить фальшивую монету. И чтобы не стать фальшивомонетчиком, выполняя возложенные священные обязанности - как - то: совершенствовать, спасать людей, этот … жрец ли, твой ли, Толстой, руководитель должен вести непримиримую борьбу с ложью, высоко нести свою миссию и не запятнать божество в своей груди, выступая рупором потусторонних для большинства людей императивов высокой музыки - высшей религии. В реальности же и сегодня эта жалчайшая ложь выглядит так: человек - паразит, жрец, процветающий лишь за счёт здоровых жизненных образований, стремится употреблять во зло имя божье. Он позволяет себе называть «царством божьим» состояние, при котором он, жрец, определяет ценность всего; «волей божьей» он называет средства, с помощью которых достигается и поддерживается такое состояние. Хладнокровно и цинично эти так называемые … жрецы говорят и судят о народах, веках, отдельных личностях по тому, насколько они способствуют установлению безграничной власти философов, проповедников, руководителей - жрецов.
ЕККЛЕСИАСТ:
- И при этом, Ницше, молодые люди дышат этой заражённой атмосферой и перестают отличать истинные моральные ценности. Нормой становятся зло и ложь, распространяемые идеологами НМП. Однако призыв византийских монахов к спасению жизни пока не слышат правители и жрецы. Или совершают преступление – делают вид, что не услышали?
ГЕГЕЛЬ:
- Собственно, действия нынешних государств стали обладать столь огромной силой, что если единичное действование вдруг вздумает противопоставить себя, либо стать преступным, действуя прямо в своих интересах, оно вообще оказывается не только тщетным, но и неодолимо сокрушается.
НИЦШЕ:
- Я не буду вдаваться в подробные объяснения, но судите сами. Уже не одну сотню лет непослушание богу, то есть жрецу, «закону», получило наименование «греха». Средства же вновь «примириться с богом» - это те самые, какими ещё более основательно обеспечивается покорность жрецу: лишь жрец может «искупить» грех. Если теперь психологически задним числом всё расчесть, то в любом организованном жрецами обществе «грехи» неизбежны - в них подлинная опора власти, жрец живёт за счёт прегрешений, ему надо, чтобы «грешили». Верховный тезис: «Бог прощает кающемуся» - то же в переводе: прощает тому, кто покорствует жрецу.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Только теперь это хладнокровие жрецов, о котором ты говоришь, Ницше, стали широко использовать в своих проповедях оборотни дракона – об этом и пытаются докричаться византийские монахи. В человеке есть первородный грех – залежь зла. НМП создаёт условия для его развития и таким образом убивает совесть, затемняет разум, обманывает волю и делает человека рабом, который уже не хочет быть освобождённым, а спасение принимает как насилие! В Америке и Европе идеология НМП  двигается широким маршем, но «жрецы» истинной морали делают вид, повторяю, что этого не наблюдают, напротив, преступно оказывают содействие.
ТОЛСТОЙ:
- Как ты говоришь, Екклесиаст, ничто не ново? Ещё сто лет назад я кричал людям, что лжёт вера в то, что после того, как люди очень долго будут жить дурно, их жизнь сделается сама собой очень хорошей. Как до сих пор можно считать истинным то учение, по которому истинною жизнью называется жизнь блаженная, безгрешная и вечная, т. е. такая, какую никто никогда не знал и которой нет? Жизнь же та, которая есть, которою жило и живёт всё человечество, есть по этому учению, как я и говорил, жизнь падшая, дурная. А борьбе между стремлением к жизни животной и к жизни разумной, сегодня, на стыке эпох - в конце времён - совершенно не уделяется никакого внимания; развитие законов нравственности пущено на самотёк. Эта и ведёт человечество, как баранов, к разгулу НМП, к пропасти, превращая всех в подмостки, нет, не сверхчеловеков, а опущенных поборников ЛГБТ и прочих мерзостей.
ГЕГЕЛЬ:
- Да, люди и сегодня, как и прежде, находят в вере только пустоту; её истина есть пустое потустороннее, для которого так и не найдено соответственного содержания, ибо всему дано иное направление. Вера, таким образом, стала на деле тем же, что и просвещение, а именно сознанием отношения конечного к непознанному; с той только разницей, что просвещение есть удовлетворённое, а вера - неудовлетворённое просвещение. А ведь для того, чтобы просвещение дало нужный результат - нужна соответствующая требованиям времени и уровню сознания обучаемых база, а не какой – то бредовый лепет окончательно утративших свой профессионализм преподавателей. Эта истина - бесспорна.
КАНТ:
- Вера, следовательно, в современных условиях развития человечества ничего не даст, если продолжать «преподавать её в аудитории» - она должна возникать из морального убеждения как добровольное, подходящее для моральной цели сохранения жизни людей; как ёмко определил Толстой, их бессмертия. Кроме того, удовлетворять потребность разума: признавая существование мудрого творца мира, полагать его в основу применения разума. Не отрицаю, даже у благонамеренных людей таким образом выстроенная вера может быть иногда поколеблена, но никогда она не перейдёт в неверие. Кто из вас, люди, возьмёт на себя смелость с абсолютной уверенностью утверждать, что его жизнь полностью не зависит от каких – то для него необъяснимых сил и случайностей? Вы? Да вы, простите, просто самодовольный интеллектуальный неуч.
НИЦШЕ:
- Не кипятись, Кант, на дуэль всё равно не вызовешь и за духовную неуспеваемость неуд не поставишь. Если принять эти положения, о которых вы, друзья, говорите, то можно сделать вывод, что путем становления ничего не достигается и что под всем становлением нет такого великого единства, в котором индивид мог бы окончательно потонуть, как в стихии высшей ценности. Тем не менее, эта реальность становления признаётся единственной реальностью и уж тогда воспрещаются всякого рода окольные пути к скрытым мирам и иным божествам, но, с другой стороны, этот мир, отрицать и бороться с которым уже более не хотят, становится невыносимым. Единственным исходом из этого остаётся возможность осудить весь этот мир становления как марево и измыслить в качестве истинного мира новый мир, потусторонний существующему.
ТОЛСТОЙ:
- А почему? Да потому. Вместо того, чтобы признать одно из двух: закон Моисея или Христа, оба признаются божественно - истинными. Но когда вопрос касается дела самой жизни, то прямо отрицается закон Христа и признаётся закон Моисея. В этом ложном толковании, если вникнуть в значение его, страшная, ужасная драма борьбы зла и тьмы с благом и светом. Поясню. Нельзя любить личных врагов, но людей вражеского народа можно любить точно так же, как и своих. Сказано: люби ближнего и ненавидь врага. Но Христос говорит о том, что все люди приучены считать своими ближними людей своего народа, а чужие народы считать врагами; но сам – то он не велит этого делать. Он говорит: «По закону Моисея сделано различие между евреем и не евреем - врагом народным, а я говорю вам: не надо делать этого различия. Для бога все равны, на всех светит одно солнце, на всех падает дождь; бог не делает различия между народами и всем делает равное добро. То же должны делать и люди для всех людей без различия их народностей, а не так, как язычники, разделяющие себя на разные народы». Христианам 2000 лет тому назад была объявлена богом заповедь: «не считай людей других народов своими врагами, а считай всех людей братьями и ко всем относись так же, как ты относишься к людям своего народа, и потому не только не убивай тех, которых называешь своими врагами, но люби их и делай им добро».
НИЦШЕ:
- Моя мысль может показаться бредовой, но человечество сегодня медленно вступает на путь исполнения этой заповеди. Потому что с тех пор, как утрачена вера, что Бог руководит судьбами мира в целом и несмотря на все кажущиеся уклонения в пути человечества, Он всё же превосходно ведёт вас, люди, по пути сохранения вашего существования на земле, уж поверьте нам. Вот, как и следует из предсказаний Богослова, пришло время вам самим ставить себе вселенские, объемлющие всю землю, цели, дабы не погибнуть не только в пучине атомной войны, но и в моральном лихолетье. Для этого назрела безотлагательная необходимость замены религии на какую - либо иную философию нравственности, если её одобрят и признают как обновление, может, замену религии для народа. Предсказал же именно вам, люди, никаким другим векам, Богослов: и увидел я новое небо и новую землю; ибо прежнее небо и прежняя земля миновали. И действительно, в духовной экономии иногда необходимы переходные группы мыслей. Однако нельзя допускать при этом ошибок. Так, переход от религии к научному миропониманию есть насильственный опасный скачок, которого нельзя рекомендовать. Поэтому, в наступившей смене эпох, не натворите глупостей: ваш творец в очередной раз открыл перед вами путь, но идти по нему – вам, люди. Богослов же вас предупредил: кто найдёт открытые перед ним двери, с тем творец будет вечерять.
ЕККЛЕСИСАТ:
- Ну, ты совсем - то людей не пугай, пусть подумают, а то ещё ринутся в окна при открытых – то дверях. Так вот, что хорошего было в предвосхищенном тобой «насильственном скачке» к коммунизму? Что можно позаимствовать, прежде, чем войти в открытые творцом двери? Идеал истинной человеческой добродетели, такой как героизм, справедливость, правдивость, уважение к пожилым людям, помощь другим, усердие в обучении, трудолюбие в выполнении обязанностей, запрет на аморальное поведение. Кстати, большевики лихо идеи заповедей перенесли в свой «Кодекс строителя коммунизма». Человечество должно срочно вернуть идеалы истинной человеческой добродетели в жизнь, нужно вернуть ценность и божественную красоту женского целомудрия, дабы вновь смысл мужского благородства в мужчинах возымел. Что же следует отвергнуть из правильной коммунистической идеи? Идеологию безбожного атеизма, которая не помешала краху «насильственного скачка», скорее катастрофически ускорила. Ибо истинная жизненная мудрость – это серьёзно считаться со смертью и вечностью. Этому нужно учить уже детей, иначе общество совершит против них преступление – вновь кричат миру византийские монахи.
ГЕГЕЛЬ:
- Екклесиаст, ты полагаешь, что люди захотят это спасительное предупреждение услышать и понять в чём их преступление перед детьми? А не рассказать ли вам и мне, люди, притчу? В жизни вашей есть разные инструкции и правила; инструкция по технике безопасности – одна из них. Смертями, кровью и увечьями людей, нарушивших её, написана она. В ней прописаны все опасные движения тел человеческих при проведении работ. А знаете ли вы инструкцию, которая предупреждает о том, как поступать опасно? Евангелии её название, а людям один из параграфов тысячелетиями гласит: если отцы будут есть кислый виноград, то творец оскомину пошлёт их детям. Пример хотите? Пример человечеству - Россия: дети сполна своею кровью оплатили отцов самонадеянную глухоту к предсказанным бедам от нравственного переворота.      
НИЦШЕ:
- Грустно нам, ушедшим, твою притчу слушать, Гегель. А вот вам следует в ужасе смертельном встрепенуться, молодые люди нановека, – всё ускорилось в конце времён, а потому вам предначертано оскомину самим изведать, если кислый виноград есть не прекратите. Задумайтесь, ведь византийские монахи правы: истинная жизненная мудрость – это серьёзно считаться со смертью и вечностью. Вам, люди, нужно наконец - то понять, что потребности, которые удовлетворяла религия и отныне, как можно скорее! должна будет удовлетворять обновленная и оживлённая религия ли, философия ли не неизменны; эти потребности можно ослабить и истребить. Вспомним, например, христианскую душевную нужду, вздохи о внутренней испорченности, заботу о спасении – всё это суть представления, проистекающие только из заблуждений разума и заслуживающие не удовлетворения, а уничтожения.
ТОЛСТОЙ:
- Именно такие заблуждения разума считают состояние человека трудящегося, страдающего, избирающего добро и избегающего зла и умирающего, несвойственным ему, случайным, временным положением. Утверждается, что сын бога - сам бог, послан богом на землю затем, чтобы спасти людей от этого не свойственного им случайного, временного состояния и восстановить их в их прежнем естественном состоянии безболезненности, бессмертия, безгрешности и праздности. Люди, лукавит церковь: на той части осуществления искупления, вследствие которой после Христа земля для верующих уже стала рождать везде без труда, болезни прекратились и чада стали родиться у матерей без страданий, - христианское учение не очень - то охотно останавливается. Почему - потому что тем, которым тяжело работать и больно страдать, как бы они ни верили, трудно внушить, что не трудно работать и не больно страдать. Зато та часть учения, по которой смерти и греха уже нет, утверждается с особенной силой и вдохновением!
КАНТ:
- Следовательно, нравственность тем больше имеет силы над человеческим сердцем, чем более чисто она представлена. Отсюда следует, что если закон нравственности и образ святости и добродетели вообще должны оказывать некоторое влияние на человеческую душу, то они могут его оказывать, лишь поскольку они как мотивы принимаются близко к сердцу в чистом виде, не смешанные с намерением приобрести что - то для собственного благополучия.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Не может человек пересказать всего; не насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием. Всё идёт в одно место: всё произошло из праха и всё возвратится в прах. Кто находится между живыми, тому есть ещё надежда, так как и псу живому лучше, нежели мёртвому льву. Кто знает: дух сынов человеческих восходит ли вверх, и дух животных сходит ли вниз, в землю? Итак, увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это - доля его; ибо кто приведёт его посмотреть на то, что будет после него?
НИЦШЕ:
- Никто не приведёт. Великая ложь личного бессмертия разрушает разум, уничтожает естественность инстинкта - всё, что есть в инстинкте благодетельного, всё, что способствует в нём жизни и обеспечивает будущее, всё это возбуждает подозрение. Жить так, чтобы не было больше смысла  жить - вот что становится смыслом жизни при утверждении личного бессмертия. Сколько «соблазнов», отвлекающих от правого пути… «а одно только нужно» … чтобы каждый, будучи «бессмертной душой», равнялся всем прочим, чтобы в собрании всех живых существ «спасение» каждого отдельного человека могло претендовать на непреходящую значимость.
ТОЛСТОЙ:
- И этому «одно только нужно» - нужно утвердить в сознании людей мысль, что мёртвые продолжают быть живы. И так как мёртвые никак не могут ни подтвердить того, что они умерли, ни того, что они живы, так же как камень не может подтвердить того, что он может или не может говорить, то это отсутствие отрицания применяется за доказательство и утверждается, что люди, которые умерли, не умерли. И ещё с большей торжественностью и уверенностью утверждается то, что после Христа верою в него человек освобождается от греха, т. е. что человеку после Христа не нужно уже разумом освещать свою жизнь и избирать то, что для него лучше. Ему нужно верить только, что Христос искупил его от греха, и тогда он всегда безгрешен, т. е. совершенно хорош. По этому учению люди должны воображать, что в них разум бессилен и что потому - то они и безгрешны, т. е. имеют право и могут позволить себе безнаказанно ошибаться.
КАНТ:
- Следовательно, всякая примесь мотивов личного счастья в этой жизни препятствует тому, чтобы христианский закон имел влияние на человеческое сердце. Я утверждаю далее, что когда глубокое уважение к своему долгу является побудительной причиной, именно это, а не притязание на внутреннее представление о благородном, достойном образе мыслей имеет величайшее влияние на душу. Долг, а не заслуга должен оказывать не только самое определённое, но, если он представлен в истинном свете своей ненарушимости, и самое неотразимое влияние на восприятие бессмертия души.
ТОЛСТОЙ:
- Только этому бессмертию – долгу в твоём понимании, Кант, этой вечной жизни и учит Христос по всем Евангелиям и никогда, ни одним словом не утверждает личное воскресение и бессмертие личности за гробом. Учит тому, чтобы возвысить сына человеческого, т. е. сущность жизни человека - признать себя сыном бога. Безусловно, есть люди, которые сомневаются в загробной жизни и спасении, основанном на искуплении грехов. И в этом они правы. Но ведь в спасении всех и отдельно каждого в слиянии своей воли с волею отца, не может быть сомнения. Нет, не может? Пусть всякий разумный человек спросит себя: что такое его жизнь и смерть? И пусть придаст этой жизни и смерти какой - нибудь другой смысл, кроме того, который указал Христос: личная жизнь погибает, а жизнь всего мира по воле отца не погибает и что одно только слияние с ней даёт истинную возможность спасения, даёт бессмертие. Как в этом можно усомниться?
ГЕГЕЛЬ:
- Собственно говоря, совершению моральных поступков не следует придавать серьёзного значения, а самое желательное, абсолютное состоит в том, чтобы высшее благо было осуществлено и вследствие этого моральные поступки стали излишними. Таким образом, значение имеет скорее лишь промежуточное состояние незавершения; состояние, которое, однако, должно быть по крайней мере продвижением к завершению. Но и этим оно не может быть, ибо продвижение в моральности было бы, напротив, приближением к гибели её. А ведь предельной целью было бы упомянутое ничто или снятие моральности и самого сознания: но подходить всё ближе и ближе к ничто - значит убывать.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Я проще скажу. Всему и всем - одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы. Да, человеческая жизнь ничтожно коротка, но сложна и интересна своим разнообразием, поэтому человек не должен замыкать свои интересы на переполненности своей тарелки.
ТОЛСТОЙ:
- Екклесиаст, с переполненной тарелкой ты гениально прост, но ведь Гегель не потерпит упрощения? Поэтому послушайте, что сказал Христос о сыне человеческом - сыне бога: «Каждый человек, кроме сознания своей плотской личной жизни, не может не сознавать своё рождение свыше. Это рождение от бога - сына бога в человеке, люди должны возвысить в себе для того, чтобы получить жизнь истинную. Разделение с жизнью происходит только от того, что люди не верят в свет, который есть в каждом из них». На вопрос, что значит возвысить сына человеческого, Христос отвечает: жить в том свете, который есть в людях. И вдруг! по догмату искупления признаётся, что об этом - то свете в человеке говорить и думать вовсе и не нужно! 
НИЦШЕ:
- Образно говоря, жрецы завязали людям глаза и призвали пойти за ними - в сторону от света, в кромешную тьму, чтобы потом, в темноте, зажечь коптящую лампадку и сказать: это истинный свет. В результате появилась благодатная почва для развития радикального нигилизма - убеждённости в абсолютной несостоятельности мира по отношению к высшим из признаваемых ценностей; к этому присоединяется сознание, что люди не имеют ни малейшего права признать какую - либо потусторонность, которая была бы «божественной», воплощённой моральностью. Возникает сознание, напоминающее скорее недоразумение, которое является следствием взращенной «правдивости», следовательно, само это сознание - результат веры, пусть даже на подсознательном уровне, в мораль.
ТОЛСТОЙ:
- Можно, я поясню: главный источник этого недоразумения состоит в том, что в отличии от простых людей люди науки, разойдясь в вопросах моральных законов с христианством и увидав несоответствие с ним своей науки, признали виноватой в этом не свою науку, а христианство. Нас, ушедших, ещё более поражает то, что наука живущих ныне, совершая действительно громадные успехи в области исследования материального мира, в области определения моральных законов оказывается ни на что не нужной, а иногда производящей даже вредные последствия, более того – наука о морали вовсе исчезла из жизни.
НИЦШЕ:
- Именно поэтому в этом бездуховном вакууме и стали действовать с успехом жрецы НМП. Всё духовное стирается злом, стирается национальная память о родстве братских народов, затем стираются вековые нравственные устои самого народа, получается человек без рода и племени. Это и предсказал Тарабич: люди будут рождаться, не зная кто они и кто были их предки, мужчину нельзя будет отличить от женщины. И благодатную почву для этого создал нигилизм как психологическое состояние, наступающее после поисков во всём совершающемся «смысла», которого в нём нет: ищущий в конце концов падает духом. Десятилетиями нигилизм вёл к осознанию бесполезности расточения сил, мукой «тщетности», неуверенностью на чём - нибудь успокоиться – всё это источники разложения. «Благо целого требует самопожертвования отдельного» ... и вдруг! продолжая Толстого, - такого «целого» нет! В итоге люди потеряли веру в свою ценность: через него не действует бесконечно ценное целое. Иначе говоря, нигилизм создал такое целое, чтобы возникла возможность веровать только в свою собственную ценность. Так в чём, люди, ваша ценность, каждого из вас и общества в целом? Не задумывались?  Одна лишь «тявкатьня»?
ТОЛСТОЙ:
- Тявкая, простите, как все, вы противодействуете общему благу, делаете противное воле отца жизни, лишаете себя единственной возможности улучшить своё отчаянное положение. Начав делать то, чему учит Христос, вы продолжите то, что делали люди всегда: содействовать благу всех людей и тех, которые будут жить после вас, делать то, что хочет от вас тот, кто вас произвёл, и делать то, что одно может спасти людей. Больше ли у вас будет неприятностей, раньше ли вы умрёте, исполняя учение Христа, вам не будет страшно – сознание исполненного долга духовно укрепит вас. А страшно будет тому, кто не увидит, как бессмысленна и погибельна его личная одинокая жизнь, кто искажённо смотрит на бессмертие. Люди должны знать, что жизнь для личного одинокого счастья есть величайшая глупость и что после этой глупой жизни только непременно глупо наступит смерть. Каждый из вас, люди, умрёт так же, как и все; но жизнь и смерть будут иметь истинный смысл только в одном случае: служить спасению и жизни всех, этому - то и учит Христос. А для того, чтобы иметь веру, не нужно никаких обещаний наград – бессмертия, загробной жизни; нужно понять, что единственное спасение от неизбежной погибели жизни есть жизнь общая по воле хозяина.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Вы же живёте так, словно впереди вас не поджидает неизбежность - смерть. Как вышли вы, люди, нагими из утробы матери своей, такими через мгновение и отойдёте, какими пришли: это мгновение – жизнь ваша. И ничего вы не возьмёте от труда своего, что смогли бы понести в руках своих. Вот потому, прямо сейчас, прямо здесь осознайте этот недуг тяжкий: какими пришли, такими и уйдёте. А теперь себе ответьте: какая же польза вам от того, что вы трудились на ветер? Вы же во все дни свои едите впотьмах, в большом раздражении и злобе, в огорчении и досаде. Вы превратили смысл своего мгновения, все труды свои - для рта. В час смерти ваш желудок будет переполнен, а чем будет наполнена душа? Я спрашиваю вас: какое же преимущество мудрого перед глупым; какое - бедняка, умеющего ходить, перед богатым? Лучше видеть глазами, нежели бродить душою. Ибо что существует, тому творец нарёк имя, это - человек, и что он не может препираться с тем, кто создал его.
НИЦШЕ:
- А именем каким наречь то, что существует ныне? Человек? Едва ли. В своё время я сказал: кто расстаётся с Богом, тот тем крепче держится за веру в мораль. Этим я предупреждал человечество: всякая исключительно моральная система ценностей приводит к нигилизму. Увы, так и случилось. Сто лет извечный вопрос нигилизма «зачем?» призраком носился над миром. Существовали привычные моральные устои, в силу которых цель казалась установленной, данной извне, как требование, именно неким сверхчеловеческим авторитетом. После же того, как люди разучились верить в этот авторитет, они по старой привычке стали искать иной авторитет, который мог бы говорить с безусловностью и мог бы предписывать задачи и цели. Авторитет совести выступил в итоге на первый план как возмещение утраты личного авторитета (чем мораль свободнее от богословия, тем она становится повелительнее). Молодые люди с конца 20 века поставлены перед выбором: или же авторитет разума; или общественный инстинкт (стадо); или, наконец, «история» с неким имманентным духом - история, имеющая цель в себе и которой можно свободно отдаться. В итоге молодые люди захотели избегнуть необходимости воли, воления цели, риска самим ставить себе цель, захотели сложить с себя ответственность. При этом правители и жрецы не прекратили думать, что обойдутся одним морализмом религиозной основы: это и привело в нравственную пропасть, ибо в религии отсутствует необходимость учить людей смотреть на себя как на творцов ценностей. А куда теперь из вас делись Творцы, люди? Ау!
ГЕГЕЛЬ:
- Итак, Ницше, ты говоришь, что тот, кто расстаётся с Богом, тот крепче держится за веру в мораль? Я добавлю: если есть внутренний стержень в душе под именем – человеческая совесть. Ибо совесть в величии своего превосходства над исключительно моральной системой ценностей вкладывает любое содержание в своё знание и проявление воли; она есть моральная гениальность, знающая, что внутренний голос её непосредственного знания есть голос божественный. Так как в этом знании она столь же непосредственно знает наличное бытие, она есть божественная творческая сила, в понятии которой заключается жизненность. Она есть точно так же богослужение внутри себя самой; ибо совершение ею поступков есть созерцание этой её собственной божественности.
ТОЛСТОЙ:
- А потому учение Христа о том, что жизнь нельзя обеспечить, а надо всегда, всякую минуту быть готовым умереть, несомненно лучше, чем учение мира о том, что надо обеспечить свою жизнь. Лучше тем, что по учению Христа жизнь не поглощается вся без остатка праздным занятием мнимого обеспечения своей жизни, а становится свободной и может быть отдана единой свойственной ей цели - благу себя и людей. Однако до сих пор утверждается, что псевдо - христианин ничего не обязан делать и ни от чего не обязан воздерживаться для того, чтобы спастись. Ибо над ним церковью совершается всё, что для него нужно: его и окрестят, и помажут, и причастят, и особоруют, и исповедуют, и помолятся за него - и он спасён!  Христианская церковь признала и освятила и развод, и рабство, и суды, и все те власти, которые были, и войны, и казни. И это ужасно! А о том, что благословляется сейчас, рассказать вам, люди?
ЕККЛЕСИАСТ:
- Дико, но мне приходится кричать вместе с византийскими монахами: народ, не имеющий идеи, гибнет! Сегодня России нужна собственная отчётливая идея, противоречащая глобализационному обману НМП. Если русские люди воспримут как идею - мечту западный престиж самоубийственной программы НМП – это катастрофа не только для русского народа, но и для всего человечества. Государства и религии продолжают бездумно направлять все усилия, средства и ресурсы на ложную, губительную цель – удовлетворение желания, ставшего уже животным, любой ценой увеличить ещё больше материальное благополучие. Если Россия будет иметь такие идеалы, то сама себя уничтожит. Поэтому она должна сделать как раз наоборот: снова принять христианство как душу - сущность русского народа.
ТОЛСТОЙ:
- Следует отдать должное - Патриарх Кирилл после долгого сопротивления был вынужден в ноябре 2017 года признать факт свершения пророчеств Богослова об окончании времён и наступлении новой эры, сказав: нужно быть слепым, чтобы не видеть приближение предсказанного Богословом сползания человечества в бездну окончания истории. При этом он слукавил, назвав окончание времён окончанием истории, но это на его, Патриарха, совести. Однако к великой беде он абсолютно проигнорировал предупреждение Богослова о том, что если церковь не будет бодрствовать, то отец жизни сдвинет её с места её. Патриарху следовало признать, что вместо того, чтобы руководить миром, церковь в угоду греховному миру перетолковала учение Христа - чтобы оно не мешало людям жить так, как им велят их животные инстинкты. Мир и сегодня продолжает делать всё, что хочет, предоставляя церкви, как она умеет, поспевать за ним в своих объяснениях смысла жизни. Мир учредил свою, во всём противную учению Христа жизнь, а церковь во все времена придумывала иносказания, по которым бы выходило, что люди, живя противно закону Христа, живут согласно с ним.
КАНТ:
- Толстой, даже в том случае, если бы религия руководила миром, она в отношении образа мыслей (в чём и состоит её сущность) отличалась бы от той, в которой понятие о боге и практическое убеждение в его бытии должно было возникать из основных идей нравственности.
НИЦШЕ:
- О каких идеях нравственности ты говоришь, Кант? Высшего вида человека, т. е. того, неисчерпаемая плодотворность и мощь которого поддерживала бы в человечестве веру в человека вот уж лет пятьдесят как нет среди людей. Низший же вид («стадо», «масса», «общество») разучился скромности и раздувает свои потребности до космических размеров. Этим вся жизнь вульгаризируется, поскольку властвует именно масса, она тиранизирует исключения, так что эти последние теряют веру в себя и становятся нигилистами, в глубине сердца не знающие, где исход. Кругом пустота и тупость интересов. Преодолеть это состояние пытаются опьянением: опьянение как музыка, опьянение как жестокость в трагическом самоуслаждении гибелью благороднейшего, опьянение как слепое и мечтательное увлечение отдельными яркими личностями, пусть даже сеющими пустоту и ненависть.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Суета сует, - всё суета! Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки.  Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь. Пахали люди землю сохой – вера в победу нравственности шла рядом, полетели в космос – вера полетела вместе с ними.
НИЦШЕ:
- Безусловно, есть такие духовные высоты, при взгляде с которых даже трагедия перестаёт действовать трагически; и если совокупить в одно всю мировую скорбь, то кто отважится утверждать, что это зрелище необходимо склонит, побудит людей к состраданию и таким образом к удвоению скорби? Тем более теперь, когда добродетели заурядного человека окончательно стали восприниматься «стадом»? «обществом»? как пороки и слабости. Люди же высшего рода, постепенно вырождаясь и погибая, только благодаря этому у вас, люди, сегодня становятся обладателями таких редких качеств, которые заставляют «общество», в лоно которого привело падение таких людей, почитать их как святых. Да, и в прошлые века жизнь отдельных людей высшего рода бездарно заканчивалась в «стаде» - на то воля божья. Но сегодня эта «воля божья» распространится не только на людей высшего рода, но и на всё человечество, если человечество не пойдёт по дороге к Храму.
ТОЛСТОЙ:
- Началась новая, «послехристианская» эра, а потому вы, люди, должны ради своего же спасения начать неукоснительно исполнять Волю отца жизни - жизни не отдельного человека, а единого сына человеческого. Поэтому для сохранения жизни нужно смотреть на жизнь как на залог, как на талант, данный отцом для того, чтобы служить жизни всех, когда вы станете жить не для себя, а для сына человеческого в себе же. И вот тогда вы, сыны человеческие, скажете: «Мы жили жизнью не личной, а жизнью сына человеческого, и потому мы имеем жизнь вечную, бессмертную». Именно о таком учении о жизни Христос говорил, что оно единое на потребу. Ты удачно сыронизировал, Ницше, с «единым на потребу»: по церковным толкованиям это истинное учение Христа представляется для мирских людей не учением о жизни - как сделать её лучше для себя и для других, а учением о том, во что надо верить людям, чтобы, живя дурно, всё - таки спастись на том свете.
НИЦШЕ:
- Но ведь огромное большинство людей выносит жизнь без особого ропота и, следовательно, верит в ценность жизни – и притом именно потому, что каждый ищет и утверждает только себя самого: всё внеличное для них совсем незаметно или, в крайнем случае, заметно лишь как бледная тень. Следовательно, ценность жизни для обыкновенного, повседневного человека основана исключительно на том, что он придаёт себе большее значение, чем всему миру. Тот же, кто действительно способен на участие, должен был бы отчаяться в ценности жизни. Почему? Если бы ему удалось разом охватить и ощутить совокупное сознание человечества - он разразился бы проклятием в адрес существования: человечество в целом не имеет никаких целей. Следовательно, человек, созерцая жизненный путь, мог бы найти в нём не утешение и поддержку себе, а только отчаяние. Вот именно в противовес этому известная слепая вера в благость человеческой природы, врождённое отвращение к анализу человеческих действий, своего рода стыдливость перед обнажённостью души, быть может, более желательны для общего блага человека. Быть может, вера в добро, в добродетельных людей и добродетельные поступки, в обилие безличной благожелательности в мире сделала бы людей лучшими, поскольку она сделала бы их менее недоверчивыми.
КАНТ:
- И всё же я буду утверждать, что требование конечной цели в том виде, как её предписывает существам в мире практический разум, - это вложенная в эти существа, как конечных существ, неодолимая цель, которую разум подчиняет только моральному закону как нерушимому условию или желает сделать общей в соответствии с этим законом и таким образом делает конечной целью содействие счастью при его согласии с нравственностью. Содействовать этой конечной цели велит моральный закон, насколько это в силах людей; однако результат, который будут иметь такие усилия, может быть каким угодно.
ГЕГЕЛЬ:
- Действительно, собственное мышление человека, при котором он удовлетворяется своей деятельностью, находит удовольствие в своих делах и рассматривает их как нечто дозволенное и правомерное. Безусловно, это нуждается в более высоком подтверждении и даже в высшем подтверждении, чтобы полнее стать узаконенным и даже абсолютной обязанностью. Этим – то и должна заниматься церковь.
ТОЛСТОЙ:
- Жизнь же мира идёт своим ходом, совершенно независимо от учения церкви. Учение это осталось так далеко назади, что люди мира не слышат уже голосов учителей церкви. Да и что слушать - церковь даёт объяснения того устройства жизни, из которого уже давно вырос мир и которого или уже вовсе нет, или которое неудержимо разрушается. Жрецы, к вам обращаюсь я: ужели слепы вы и не видите сего? Иль думаете, что в панцире отсидитесь черепашьем? Иль о ЕДЕ ваша тявкатьня и так вас не плохо кормит? Но знайте: ваш отец из вас уже готовиться сварить черепаший суп!
НИЦШЕ:
- Люди, а вы читали басню Толстого о человеке, повисшем на лианах в колодце? Послушайте мою басню об интеллигибельной свободе и нравственных понятиях людей. Сперва отдельные действия называют хорошими или дурными совершенно независимо от их мотивов, а исключительно в силу их полезных или вредных следствий. Но вскоре забывают о происхождении этих обозначений и мнят, что самим поступкам, без отношения к их следствиям, присуще качество «хороших» и «дурных». Это - та же ошибка, в силу которой язык обозначает камень, как твёрдый сам по себе, или дерево, как зелёное само по себе; то, что есть следствие, принимается за причину. Сам же порядок ценности благ устанавливается и изменяется не на основании моральных точек зрения; но всякий раз, как он определённым образом установлен, он решает: нравственно ли известное действие или безнравственно.
ЕККЛЕСИАСТ:
- Из твоей басни, Ницше, византийские монахи делают конструктивный вывод: Россия должна отвергнуть современную демократию, основанную не на причинах, а на следствиях. Почему? Потому что она фальшива. Это система преднамеренно предназначена для обеспечения беспрепятственного введения автогеноцидных механизмов внутри государства. В результате без борьбы проводится внутренняя глобализация народа, ведущая к самоубийству. Западная демократия сегодня является лишь переходом к сатанизму, т. е. к установлению ада на земле.
ТОЛСТОЙ:
- Как с этим вести борьбу? Люди должны поднять тот свет, который был скрыт от них, и высоко поставить его перед собою и начать жить этим, истинным светом. И было показано Богослову: зверь, вышедший из бездны, сразился с двумя светильниками и победил их; вот, именно теперь настало это время, время гибели христианства и воцарения жрецов зверя - НМП. Все религии, все церкви окончательно отжили и уже не дают никаких объяснений устройства новой жизни, они не только беспомощны против атак, но открыто способствуют распространению автогеноцидных механизмов. Только не перевранное учение Христа способно дать людям простые, исполнимые правила жизни, которые избавят людей от того зла, которое лютым зверем рыщет по земле. На битву с происками жрецов НМП «на берег огненного стеклянного моря» скоро выйдут «сто сорок четыре тысячи гуслистов, воспевая славу отцу жизни» - так увидел и предсказал Богослов. Однако об этом Патриарх Кирилл, признав его пророчества, ничего не сказал, а должен был объявить человечеству: предсказания пророков, в истинность которых ещё даже в начале 21 века ни один человек в мире не верил, о том, что Россия в 21 веке поведёт мир к спасению - это свершившийся факт. Истинно: человечество с 2014 года живёт по программе творца, показанной Богослову 2000 лет назад. Президент же Путин, со своей стороны, должен объявить национальной идеей России не патриотизм, а возвращение человечества к «жизни в Боге» - к жизни по требованиям нравственности; по моральным, человеческим законам. И только таким, не сверхновым, оружием, не дальнейшим ростом экономики, но только Оружием Православной Идеи о человеческой Добродетели Россия спасёт человечество от неминуемой гибели, как это и предсказано десятком пророков.      
ЕККЛЕСИАСТ:   
- И это так, Толстой. Я смотрю, Ницше скромничает, за него скажу: сто лет назад он расшифровал предсказание Богослова о конце времён и смене эпох: «Близится время, когда человечеству придётся расплатиться за целых два тысячелетия христианства». Но он тогда не обратил внимание на другое предсказание о конце времён: пророк Даниил ещё задолго до рождения Христа предсказал это падение христианства, Богослов же лишь подтвердил и уточнил детали.
НИЦШЕ:
- Я - гений, кто спорит, признаю, но скажу о другом: каждый человек «высшей натуры», читая Евангелии, задаётся вопросами. В вере во что? В любви к чему? В надежде  на что?  Он даже может согласиться с тем, что когда - нибудь грядёт самое ценное в жизни человечества - «Царствие Божие». Но он ясно понимает, что для этого потребна долгая  жизнь, сверх  смерти – потребна даже вечная жизнь, чтобы можно было вечно вознаграждать себя в «Царствии Божьем» за ту земную  жизнь «в вере, в любви, в надежде». И вновь он себя спросит. Вознаграждать за что? Вознаграждать чем? Человек живёт в противопоставляемых ценностях – «хорошее и плохое», «доброе и злое». Эти ценности бились на земле тысячелетним смертным боем; и хотя несомненно то, что вторая ценность давно уже взяла верх, всё - таки и теперь ещё нет недостатка в местах, где борьба продолжается вничью. Можно даже сказать, что она вознеслась всё выше и оттого стала всё глубже, всё духовнее. Теперь решающим признаком «высшей  натуры», натуры более духовной, уже не является разлад в понимании ценностей, как действительной арены борьбы для названных противоположностей. Только среди вас, люди, пока таковых нет, правда, появилась смутная надежда, что молодое поколение начинает робко задумываться над этим.
ТОЛСТОЙ:
- Ты и прав, и не прав, Ницше. Главное в жизни есть любовь, именно любовью строится совместная жизнь на земле, ибо из любви родится вера и вся культура духа, даже у «высшей натуры». Никому не нужно доказывать, что любовь русско - славянская душа, издревле и органически предрасположенная к чувству, сочувствию и доброте, восприняла исторически от христианства: святая Русь отозвалась сердцем на главную заповедь Евангелий, и уверовала, что «Бог есть Любовь». В этом сила и непобедимость православия.
КАНТ:
- Толстой, мы с тобой можем потеснить Ницше с пьедестала: мою философию признали марксисты, тебя Ленин назвал «зеркалом русской революции». Но я хочу вот что сказать вам, люди: очень скоро среди вас появится Утешитель - его обещал послать в конце времён к вам Христос. Апостол Иоанн передал Его слова: «Я умолю Отца, и даст вам другого Утешителя во имя Моё. Он от моего возьмёт и пришед обличит мир о грехе и о правде и о суде. Он наставит вас на всякую истину; ибо не от Себя говорить будет, но будет говорить, что услышит, и будущее возвестит вам». Уж коль скоро Патриарх Кирилл признал, что человечество «сползает в бездну окончания истории» - ему следует признать и неизбежный скорый приход Утешителя, ибо срок свершения предсказаний Иоанна и Богослова един – окончание времён. А «пришед» Утешитель снимет с тебя анафему и уж точно назовёт тебя, Толстой, «зеркалом Православия».
ЕККЛЕСИАСТ:
- А пока византийские монахи предостерегают жрецов России: не допустите того, чтобы из живого интеллекта русской молодежи вырастали наркоманы, алкоголики, сексуальные извращенцы, сатанисты и биороботы. Поэтому всю энергию необходимо приложить к распространению здоровых идеалов и подъёма молодого поколения. Модным у молодёжи должно стать не только спортивное, стройное тело, но и просветлённая, одухотворённая душа. Россия должна избавиться от ложной зависимости от т. н. всемирного признания, поскольку в бушующей ныне на «стеклянном море» кибер - психологической войне, которую предрёк Богослов, это используется для вымогательства и для того, чтобы из - за ложного престижа Россия была заинтересована в принятии механизмов, которые её же и уничтожат. Сегодня Европа с надеждой смотрит на Россию как на моральный идеал, потому что сама уже катится по уклону к самоуничтожению. Спасёт ли Россия себя и покажет ли пример Европе?
ТОЛСТОЙ:
- К сожалению, нынешние жрецы России упорно, я бы даже сказал с беспросветной тупостью, не желают прочувствовать: русская идея - есть идея сердца. Сердца, созерцающего свободно и предметно и передающего своё видение воле для действия и мысли, для осознания и слова! Поймите, горе - жрецы! без любви русский человек есть неудавшееся пустое существо. Общепринятые суррогаты любви (долг, дисциплина, формальная лояльность, гипноз внешней законопослушности) – сами по себе ему мало свойственны. Отдельно отмечу: патриотизм – это всего лишь одна из многих - многих составляющих национальную идею, но далеко - далеко не самая главная! Ибо без любви русский человек или лениво прозябает, или склоняется ко вседозволенности. Ни во что не веруя, русский человек становится пустым существом без идеала и без цели. Ум же и воля русского человека приводятся в духовно - творческое движение именно любовью и верою! Только в этом, и ни в чём другом! - главный источник русской веры и русской культуры, русской самобытности и национальной идеи; всё остальное – от лукавого, от  дракона, как и было Отцом через Ангела показано Богослову.
НИЦШЕ:
- Угомонись, Толстой, мудрым, если таковые есть среди жрецов, и так всё ясно. Европейские древние народы, в отличие от Руси, такой самобытностью, увы! никогда не обладали. История гласит: их жрецы ради своей личной выгоды всегда союзы составляли и исподтишка вели единую политику, насильственно принуждая население своё выполнять какие – то задачи, чуждые национальным интересам. Однако сто лет назад я сказал: человечество придёт в своём развитии к тому, что признает отнюдь не желательным, чтобы все люди поступали одинаково; напротив, отдельные этапы развития будут сопряжены с выполнением дурных задач. Во всяком случае, для выхода из этого всеобщего бездуховного управления человечество должно найти в неизвестном доселе! размере знание условий нравственной культуры! как научное мерило для вселенских целей. Ибо - это неизбежно, неотвратимо и должно! Единственно! только в этом сегодня и состоит жизнеспасительная задача великих умов именно вашего, люди, времени – именно предсказанного пророками Даниилом, Богословом, Тарабичем времени окончания тысячелетней эпохи христианства! А теперь: всмотритесь в свою совесть - к ней обращаюсь я, жрецы! Если только вы – жрецы, а не подмостки для перегнивающих подмостков! Вам, истинные жрецы, следует воспользоваться искусством, чтобы облегчить тявканьем перегруженные человеческие души, ибо возможности метафизической философии до вас напрочь опорочены и использованы, простите, как туалетная бумага. Тогда, ну хоть кто – нибудь из вас, «великие натуры», поймите, что от искусства легче перейти к действительно освобождающей науке философской, в которой понятие о боге и практическое убеждение в его бытии должно возникать из основных идей нравственности, как это провозгласил для вас далёкий и, с вашей точки зрения, полоумный Кант (прости, дорогой).
ГЕГЕЛЬ (медленно исчезает, заканчивая говорить с портрета, синхронно возникающего в глубине сцены):
- Уж не тебе ли умничать, любезный Ницше, - шалишь ты, брат. Ведь Тарабич до тебя сказал о том, что в конце времён появится маленький человек, который будет писать книги, обращаясь к мудрым, чтобы они стали призывать людей вернуться к жизни «в Боге». Ладно, не ершись, вы оба – гении, предсказавшие, что философией «лайки» не перешибёшь, только лишь – искусством. А вы, «надменные потомки» писателей великих, болтовнёю о ЕДЕ – «известной пошлостью предавшие отцов», заслуженно ли вы воссесть на подмостки «натур великих» покусились? Оглядитесь, сверхблогеры, вообразившие, что творец на подмостки эти вас вознёс: пока лишь только о ЕДЕ трещать не прекратите – подмостками подмостков для нас вы, при вашей пустой и пошлой жизни, остаётесь. И чтобы после вашей, по – Толстому, глупой смерти, при встрече с нами! вы в космосе не растворились смрадной пылью, прислушайтесь душой открытой к совести своей: она есть моральная гениальность, знающая, что внутренний голос её непосредственного знания есть голос божественный; она есть божественная творческая сила, в понятии которой заключается жизненность; она есть богослужение внутри себя самой, ибо совершение ею поступков есть созерцание этой её собственной божественной бессмертности. Сие грядёт: в духе человека найдёт себе место религия, каждый человек вступит в отношение со своей совестью и прямо с богом, без посредства священников.
КАНТ (медленно исчезает, заканчивая говорить с портрета, синхронно возникающего в глубине сцены):
- Гегель, ты – красавец! Святое моё имя защищая на обе лопатки ты Ницше уложил. Я восхищен! Разреши и мне, хотя бы раза два, пнуть поверженного Ницше? Ему и так достаточно? Вот и ладно! Друзья, но больше восхищён я разговором с вами. Эту божественную беседу завершая, я скажу: именно совесть оценивает сообразность поступков с долгом. Но в возвышенном, великом слове – Долг - нет ничего приятного, что льстило бы людям. Долг требует  подчинения, определяет нравственные законы и правила общежития. Человек, ещё даже не появившись на свет, должен Творцу; должен своей Матери, родившей его; должен Отчизне, заложившей обычаи, традиции, основы культуры и нравственности его Народа; должен Предкам, сохранившим для него Свободу и Землю; должен Труженикам своего Народа, создавшим для него блага. И Долг этот – бессмертен! Пособники же дракона, борясь с Долгом и стремясь уничтожить человечество, внушают молодому поколению: вы ничего, никому не должны! Пусть весь мир будет вам благодарен только за то, что вы позволяете ему находиться радом с вами, высокими натурами! Опомнитесь! творец устами Богослова предупреждает именно вас, сегодняшних: будете искать смерти, но не найдёте её, ибо вас в вашей старости будут судить по написанному в книгах ваших жизней ваши дети, не знающие Долга перед вами.
ЕККЛЕСИАСТ (медленно исчезает, заканчивая говорить с портрета, синхронно возникающего в глубине сцены):
- Долг и совесть; щедрость и скупость; отвага и трусость; подлость и честь – что более бессмертия достойно? Так скажу вам: как вышли вы нагими из утробы матери своей, такими через мгновение и отойдёте, какими пришли. И ничего вы не возьмёте от труда своего, что смогли бы понести в руках своих, потому что должны всё оставить человеку, который будет после вас. И кто знает: мудрый ли он будет или глупый? Рачительный или бесшабашный? А ведь он будет распоряжаться всем трудом вашим, которым вы трудились. Представьте: всё достанется – ему! А теперь себе ответьте на простой вопрос: какая же польза вам от того, что вы трудились на ветер? Итак, нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это - доля его; ибо кто приведёт его посмотреть на то, что будет после него? Своими же благородными, нравственными делами вы, люди, можете наслаждаться ежечасно! И это – не суета, это - бессмертно!
ТОЛСТОЙ (медленно исчезает, заканчивая говорить с портрета, синхронно возникающего в глубине сцены):
- Вот именно поэтому люди должны понять: личная жизнь погибает, а жизнь всего мира по воле отца - вечна, а значит, только ежедневное слияние с ней, вечной жизнью, даёт возможность спасения. Воля же отца жизни есть жизнь не отдельного человека, а единого сына человеческого, живущего в вас, люди. Потому вы сохраняете жизнь только тогда, когда на жизнь свою смотрите как на залог, как на талант, данный вам отцом для того, чтобы служить жизни всех, когда вы живёте не для себя, а для сына человеческого в себе же. Поймите, вы - орудие высшей воли, пославшей вас в мир для исполнения предназначенного вам дела, познайте эту волю и исполняйте её! Ценность же вашей жизни заключается не в достижении своей личной цели или цели какой - либо совокупности людей, а только в служении той воле, которая произвела человека и весь мир для достижения не своих целей, а целей этой воли. Вы должны знать и каждой клеточкой души понимать! - жизнь для личного одинокого счастья есть величайшая глупость и что после этой глупой жизни только непременно глупо наступит смерть. Каждый из вас умрёт так же, как и все; но жизнь и смерть будут иметь истинный смысл только в одном! случае: служить спасению и жизни всех. Президент же Путин срочно должен объявить национальной идеей России не патриотизм, а возвращение человечества к «жизни в Боге» - к жизни по требованиям нравственности; по моральным, человеческим законам. Ибо пришло время России во имя спасения человечества от неминуемой гибели, как это и предсказано пророками, поднять более грозное оружие, чем даже атомное – Оружие Православной Добродетели.
НИЦШЕ (медленно исчезает, заканчивая говорить с портрета, синхронно возникающего в глубине сцены):
- Люди, мы удивляемся вашей слепоте котят - в конце времён, в ваш нановек, бог настолько явно руководит судьбами мира в целом, что этого нельзя не увидеть: все земные события происходят в строгом соответствии с предсказаниями не только пророков Даниила, Иоанна, Богослова, Тарабича, но и других пророков помельче. И Патриарх Кирилл почти слово в слово озвучил моё предсказание: пришло время вам, люди, самим ставить себе вселенские, объемлющие всю землю, цели, дабы не погибнуть не только в пучине атомной войны, но и в моральном лихолетье. Человечество должно понять, нет! не в страхе и ужасе! что воля божия раз и навсегда предписывает человеку, что ему делать и чего не делать; что ценность народа и отдельного человека измеряется степенью послушания их богу; что в судьбах целого народа и отдельного человека во всём царит воля бога, который карает и вознаграждает по мере послушания ему. Обвальное свершение предсказанных пророками событий предупреждает человечество: в ближайшие пять лет бог жёстко заставит вас, люди, услышать ещё одно моё пророчество - близится время, когда человечеству придётся расплатиться за целых два тысячелетия христианства. Об этом сказал вам и Ильин: человечество прошло мимо христианства! Поэтому мы все, здесь говорившие с вами, обращаемся к вам, великие умы: блогеры, жрецы, правители! Назрела безотлагательная необходимость замены религии на философию, основанную на вере в добро, добродетельных и благожелательных людей, их  добродетельные поступки, если её одобрят и признают как замену религии для народа. Богослов же вам, ослепшие и оглохшие от ЕДЫ, сказал: храма же я не видел, ибо Храм - Господь Бог Вседержитель. Спасённые народы будут ходить во свете его, и цари земные принесут в него славу и честь свою, и принесут в него славу и честь народов. Но знайте: промедление - смерти подобно!

Занавес.