Детство Мистика. Гармонь

               
                Мне не забыть, не рассеять печаль:
                Времени детства беспечного жаль.
                (А. Лукьянов)               
               Сызмальства я обладал неплохой памятью - помню себя лет с двух. Помню лежавшую под образами умирающую первую жену дяди Григория. Двухлетняя дочь их, моя   двоюродная сестра и ровесница, Валентина, опрокинула на себя кипящее молоко, и у матери не достало душевных сил, чтобы справиться с таким потрясением. Это происшествие никак не отразилось на здоровье Валентины: ожоги оказались, слава Богу, не столь опасными, - хотя следы от ожогов и остались до конца дней её, но они нисколько не помешали ей прожить нормальную, полноценную жизнь; создать семью, родить троих замечательных детей.
               Когда в разговоре с родителями я вспомнил этот случай, родители удивились и сказали, что я не могу этого помнить, так как мне в ту пору было всего около двух лет. А я это помнил очень отчётливо, и не только это. Я помню даже, как моя бабушка по отцу убаюкивала меня самой популярной, вековой русской колыбельной: «Баю, баю, баюшки, не ложись на краюшке. Придёт серенький волчок и ухватит за бочок». Из её же уст впервые я услышал стихотворение А.С. Пушкина «Узник» («Сижу за решёткой в темнице сырой»). До сей поры меня волнуют всплывающие иногда в памяти, как привет из далёкого детства, слова стихотворения Я. Полонского «Сиротка»: «Шёл по улице малютка – посинел и весь дрожал», которое нараспев декламировала мне бабушка. И до сих пор заставляют с болью сжиматься моё сердце слова: «Кто согреет и накормит, Боже, бедну сироту?» Мне трудно передать те фантастические, сказочно - тёплые, нежно-печальные ощущения, которые они вызывают в моей душе.
           Помню, как любил я парное коровье молоко. Когда моя мама с подойником шла доить корову, часто следом за нею с кружечкой топал и я. Мама принималась за дойку, а я усаживался невдалеке на скамеечку, постоянно находившуюся для этого случая в коровнике, и наблюдал за процессом. Сразу после дойки мама наполняла мне кружечку тёплым парным молочком, и я тут же с большим наслаждением «снимал пробу».
          Занятно создаётся человеческий характер, формируются жизненные установки, приоритеты, определяется целевое направление. Помню хорошо, что в начале жизненного пути в моём характере намечалось, как бы, зарождение некоторых подозрительных, прямо скажем, «многообещающих» задатков. Ещё неизвестные мне своим практическим назначением ножик и кошелёк – эти символы жизненной позиции отдельной категории наших граждан - стали для меня самыми обожаемыми и «необходимыми» вещами. Часто друзья моих родителей, приходившие к нам в гости, подшучивали надо мной, обещая одарить меня   вожделенными предметами, если я скажу им, что моя мама старая, некрасивая и т.д. и т.п. Это было тяжёлое испытание – я плакал, но предательство отвергал с величайшим возмущением.
           Когда проживавшие у нас на квартире торговые работники - супружеская пара- собирали на стол, первым за столом устраивался я, и если меня спрашивали: «А ты чей, мальчик? Как твоя фамилия?», я уверенно, без тени смущения отвечал: «Прядкин я» - такой была фамилия наших постояльцев; и когда собирались обедать мои родители, я, конечно же, тут же становился Крутьковым. Со временем от той детской «наглости» не осталось и следа, к сожалению, поскольку она в отдельных, пережитых мною ситуациях очень даже мне не помешала бы; вместе с нею безвозвратно покинули меня, я думаю, и тесно связанные с нею, довольно рано проявлявшиеся у меня «артистические» способности.   
             Посещавшие моих родителей их друзья и меня не оставляли без внимания: шутили со мной, просили меня спеть для них что-нибудь и пополняли мой репертуар новыми песнями и частушками. Память моя, конечно, из этого удержала очень немногое; среди них были такие простенькие напевы того времени:          
                1) На горе стоял Шамиль;
                2) Черкес молодой, чернобровый;
                3) На Кавказе есть гора;
                4) Базар большой, кукурузы много;
                5) Чечен молодой купил поросёнка; и др.
         Недавно я выяснил, что это русские народные Казачьи песни времён Кавказской войны 1817-1864 годов, и в настоящее время хранятся в этнографическом фонде казачьей культуры. Опять для меня загадка: откуда они попали к нам и почему пользовались такой большой популярностью в нашей семье и у друзей нашей семьи, правда только в моём исполнении - взрослые пели другие песни.               
          Частушки были разного содержания - от бытовых до политических.
                Бросай, Ванька, водку пить,
                Пойдём на работу,               
                Будем деньги получать 
                Каждую субботу.
                Получил получку я
                Девяносто два рубля,
                Два рубля послал домой
                Девяносто – на пропой.
           Были «крамольные»:           Когда Ленин умирал,
                Сталину приказывал,
                Чтобы хлеба не давал,
                Мяса не показывал.               
                Встань-ка, Ленин, подивись
                Как колхозы разжились:               
                Одна лошадь с одним оком               
                И телега стоит боком.  И др.
                Была и такая частушка, которой народ откликнулся на разделение «кайсак-киргизския орды» на два государства - Киргизию и Казахстан:
             Когда был я киргиз,
             Ел махан и пил кумыс.              Махан (каз.) - кусок конины.
             А теперь я стал казах,
             Ойбаяй, пропал курсак.           Курсак (каз) - брюхо.
 У нас же в посёлке ещё долгое время казахов называли киргизами.
           Друзья нашей семьи были настоящими друзьями, полностью соответствующими этому святому званию. Ни у кого в нашей семье не было никакого сомнения в том, что репертуар моих «концертов» не станет известным за пределами нашей избушки. 

                МИСТИКА.               
                Раз ночью я от снов своих проснулся,
                (Мне кажется, то было не во сне)
                И белый призрак подошёл ко мне
                И надо мною медленно нагнулся.
                (Ю. Верховский)
           Где-то в возрасте около трёх лет я стал свидетелем события, которое оставило глубокий, неизгладимый и болезненный след в моей детской памяти и серьёзно повлиял на формирование моей психики, а, может быть, и всего характера в целом. Житель нашего посёлка Семененко содержал в своей избушке небольшой магазинчик. Торговал он алкоголем, да и сам «закладывал» изрядно, и супруга его, доведённая его пьянством до отчаяния, повесилась на вожжах в сарае.
            Какими судьбами оказался я около этого сарая? Сам ли я прибрёл туда (это, все-таки, было достаточно далеко от нашего жилища), или пришёл с кем-то из взрослых, тем не менее, я стал свидетелем того ужасного зрелища. Вроде бы я и не испугался - меня лишь поразило очень синее лицо ещё не освобождённой из петли самоубийцы и неестественно длинная шея. А вот по ночам со мной стали происходить страшные вещи. Улёгшись на ночь в постель и уже, наверное, засыпая, оглядываю нехитрую обстановку нашей комнаты - всё на своем месте, ничего лишнего. Но вдруг откуда-то из темноты в белых одеждах «выплывает» женщина и, как бы паря в воздухе, медленно приближается ко мне. Приблизившись, она медленно наклоняется, протягивает руки и начинает сдавливать меня по бокам. Ощущения мои были похожи на чрезвычайно болезненную реакцию на щекотку и одновременно на падение с очень большой высоты. Меня охватывает невыразимый ужас, я хочу вскочить и закричать, но не повинуются мне мои скованные страхом мышцы и сердечко, кажется, вот-вот остановится. Его зажала чья-то безжалостная рука и хочет вырвать из моей детской груди.
           Родители моего отца были знакомы с некоторыми секретами знахарства. В моей памяти сохранились воспоминания о том, что дед мой лечил, вроде бы, даже «сибирку», т.е. сибирскую язву. Когда в семье узнали о моём несчастье, за леченье принялась бабушка: она стала читать молитвы надо мною и водичкой, в которую бросала несколько горящих спичек, и затем давала мне эту водичку выпить. Как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, но как бы то ни было, через некоторое время я от этого недуга оправился. В последний раз ко мне привидение явилось уже в образе мужчины. Оно мне что-то сказало, и на этот раз я очень громко закричал; мужчина, каким-то образом, сидя и отталкиваясь руками о пол, как это делают теперь вначале разгона некоторые спортсмены-саночники, добрался до подвала, где мы хранили зимой картошку, и свалился в него. Испуганные моим криком родители зажгли лампу и, чтобы успокоить, подвели меня к подвалу и посветили внутри его. Убедившись в том, что ни в погребе, ни в комнате никого посторонних больше нет, я вернулся в свою постель и остаток ночи проспал спокойно. С призраками было покончено. Вскоре я оправился окончательно, однако в моей детской душе произошло огромное количество трансформаций, которые наложили заметный отпечаток на весь мой организм на всю оставшуюся жизнь: некоторые нежелательные комплексы, тревожно-мнительные черты характера, как следствие пережитой психологической травмы: боязнь высоты, собак, ощущение постоянной необъяснимой тревоги, неуверенность, раздражительность, «самоедство» и, наконец, депрессия, с той поры стали моей пожизненной, тяжело решаемой задачей.      
             Часто зимой, по вечерам, когда я сидел на коленях у отца перед открытой дверцей печки, где жарко разгорались берёзовые поленья и слушал как на улице свирепствовала вьюга, а в печной трубе заунывно гудел   ветер, невесёлые мысли овладевали мною в такие минуты.
            -  Папа, я мертвяков боюсь,- жаловался я отцу.
            - Сынок, надо живых людей бояться, а не мёртвых,- успокаивая меня, произнёс отец вековую истину, в которой не раз мне довелось убедиться за мою, теперь уже довольно не короткую жизнь.
            Став взрослым, утверждают медики, человек многое воспринимает через призму "детского эмоционального состояния", и я убедился в справедливости этого замечания на своём солидном, собственном жизненном опыте. «Казалось бы взрослея, мы освобождаемся от этих страстей, но внутренний детский страх остаётся и актуализируется потом во взрослой реальной жизни в стрессовой ситуации» (Любовь Фролова, психотерапевт). «Болезни мысли губительнее и встречаются чаще, чем болезни тела» (Цицерон).Медленно и неуверенно восстанавливалось моё душевное равновесие.  Крайне недоставало необходимой психологической атмосферы, способной создавать предпосылки для подавления, нейтрализации состояний тревоги, страха; вызывать в детской душе положительные эмоции, способные проторить тропинку к истокам зарождения детской радости. Единственно возможная радость в ту пору для меня была только от общения с домашними животными, обитавшими в нашей комнатушке. Игрушек в нашем детстве не было, - их нам заменяли всякие, окружавшие нас предметы, которые для нас, в наших детских фантазиях превращались во всё что угодно, что должно было быть задействовано в играх по нашему сценарию. Но для маленького, растущего человечка полезны были бы какие-то занятия, игры, которые бы способствовали развитию интеллекта, раскрытию каких-то своих особых способностей, может быть даже таланта. Именно в детстве «хранятся» истоки появления творческой личности. В этой прекрасной поре скрыто всё будущее человека: и хорошее, и плохое, и никакое – всё из детства. Французский поэт Шарль Бодлер писал: «Какое-нибудь пустяковое огорчение, какая-нибудь маленькая радость ребёнка, чрезвычайно увеличенные тонкой чувствительностью – впоследствии у взрослых становятся основой произведения искусства, даже если он сам это не осознаёт».
                У меня где-то в глубине сознания легонько пульсировала тяга к музыке.  Приближаясь к четырёхлетнему рубежу, я начал осваивать игру на балалайке – единственной возможности осуществления моих музыкальных «амбиций». Я уже скопил кое-какой небольшой репертуар из несложных русских народных наигрышей как зашёл к нам однажды старичок, который мастерил всякие деревянные поделки, балалайки в том числе, и, переходя от посёлка к посёлку, продавал их тому, кто в них нуждался. Родители мои, конечно же, не пожелали упустить удобный случай похвастаться своим «вундеркиндом» и одновременно решить вопрос о возможном заказе на изготовление инструмента по моим габаритам. Прослушав выступление и проникшись уважением к «исполнителю», старичок пообещал к следующему своему посещению изготовить для меня инструмент соответствующих размеров. К сожалению, это посещение оказалось последним в его жизни - наступившей зимой по пути в соседнюю деревушку Ярославку, которая находилась в четырёх километрах от нашего села, и которой самой теперь давно уже нет, его застигла пурга, он заблудился и замёрз.       
               
                МОЯ ГАРМОНЬ
                Кто слыхал гармонику, тот ведает, колико                               
                внутренность вся от игры ея потрясается.
                (А. Радищев).
                В 1934-м году пекарь нашего сельпо выдавал замуж свою дочь. На свадьбу были приглашены и мои родители. А какая же свадьба без музыки?  И вот один молодой человек принёс с собой на это торжество гармонь. Но что удивительно, сам он на гармошке играть не умел, и я не помню, удалось ли тогда кому с её помощью поднять градус веселья свадебного торжества.
               Отец мой когда-то играл на гармони и теперь мог вспомнить две-три популярных мелодии. Он, наверное, подержал гармонь в своих руках, она ему очень понравилась и отец решил её купить.
               Гармошка имела свою интересную историю. Вначале её в качестве премии за «доблестный труд» получил передовой комбайнёр; у комбайнёра, которому она никак не пригодилась, купил её теперешний хозяин - такой своеобразный коллекционер музыкальных инструментов - в его коллекции были: скрипка, несколько медных духовых инструментов и эта гармошка.
              Итак, торг состоялся, и инструмент надолго «прописался» по нашему адресу. Гармошка была немецкого строя, с медными планками, необычайно голосистая. Надёжно укутав её в большую шерстяную материну шаль, ей отвели почётное место в нашем большом сундуке. С утра родители уходили из дому по своим делам, я же дома оставался один и, предоставленный сам себе, скучал. Однажды, в поисках достойного занятия, я подошёл к заветному сундуку, который притягивал меня как магнит с появлением в нём гармошки и, в конце концов, не справившись с искушением, открыл крышку сундука, упёрся в неё головой и, напрягая все имеющиеся в моем организме силёнки, достал этот загадочный тогда для меня предмет. Теперь не припомню, как мне удавалось с ним управляться, какой методой я пользовался при освоении «исполнительского мастерства», но застали меня родители за крепко увлёкшим меня занятием как раз в ту пору, когда у меня уже стало что-то получаться. С этого момента они стали всячески поощрять моё увлечение, и, как могли, помогали мне: укрепляли мою «посадку» подушками, искали всевозможные способы, чтобы облегчить мои усилия по преодолению трудностей, связанных с некоторыми конструктивными недостатками инструмента.
            У моей гармошки, как и у баянов того времени, был предусмотрен лишь один плечевой ремень, да и тот был настолько велик для моего роста, что для того, чтобы уменьшить до нужных размеров его приходилось перевязывать какой-нибудь бечёвкой; у него не было пряжки и отверстий, которые мы теперь видим на двух плечевых ремнях инструментов этого типа. Рабочий ремень тоже оказался настолько велик для моей худой руки, что на этот раз положение спасало, хотя и не в достаточной степени, подкладывание под него спичечного коробка или толстого слоя бумаги. Теперь и эта проблема решена с изобретением очень простого, но очень эффективного приспособления, позволяющего легко и просто добиваться уменьшения или, напротив, увеличения длины рабочего ремня до необходимого размера. А в остальном инструмент был высочайшего качества – у него был необычайно красивый тембр, чудное звучание которого я мог бы узнать среди голосов бесконечного количества его «сестёр».
               Игра на гармошке стала для меня самым любимым, самым увлекательным занятием, и к пяти с небольшим годам я стал «первым парнем на деревне».
               Старший мой брат Пётр тоже любил нашу гармонь и неплохо играл на ней. Музыку он любил и, как-то особенно, по-своему её переживал. Он не мог, например, есть «под музыку». Когда он «трапезничал», брать в руки гармошку мне строго воспрещалось. А вот петь, пожалуй, он не любил. «Промурлычет», правда, иногда под нос несколько слов – и всё. Однако, предпочтения у него всё-таки были. Это: «Так поцелуй же ты меня, Перепетуля!», «Я милого узнаю по походке», «У меня есть тоже патефончик – только я его не завожу», «Запрягай-ка, тятька, лошадь рыжую лохматую» ("Парамелла")и ещё кое - что тому подобное, и всё непременно в собственной редакции.  Плясать Пётр не умел и не любил. Но если же он под настроение вдруг выкидывал какое коленце на свой манер, то от смеха удержаться было совершенно невозможно.
           Теперь мне трудно судить о моих музыкальных способностях того далёкого времени, но хорошо запомнившуюся свежую мелодию я   перед сном в тихой, спокойной обстановке, исходя из возможностей моего инструмента, мог её в уме «разложить по полочкам» и назавтра сыграть без особой подготовки. Нередко я засыпал под звуки невесть откуда возникавшей в моей голове какой-то незнакомой, но такой чарующе пленительной и глубоко волнующей мою детскую душу музыки. Меня это беспокоило, я не понимал своего состояния. Я думал, что всё, что я знаю, что я слышал, существует давно, как созданное Богом раз и навсегда: воздух, вода, люди и всё остальное. Мне тогда и в голову не приходило, что всё, что я видел и слышал – рукотворно, создано человеческими руками и силой человеческого разума. Конечно же, я не мог предполагать, да и откуда мне было бы известно, что стихи и песни, которые я знаю, созданы такими же людьми, которые окружают меня в моей жизни и, тем более, что мои звуковые «галлюцинации» вполне можно было бы записать на бумагу, как обыкновенную разговорную речь. Репертуар мой, хотя и медленно, пополнялся, но основным, «коронным» номером оставался цыганский народный танец «Сербиянка». У нас не было радиорепродуктора и не было в посёлке приличного гармониста, у которого можно было бы хотя бы немного обогатиться свежим музыкальным материалом. Резервом для пополнения моего репертуара служили те народные песни и частушечные припевки, которые пели за праздничным столом наши гости и случайно услышанная где-нибудь новая лёгкая мелодия. С ранних лет я полюбил русскую (и не только русскую) народную музыку и пронёс эту любовь через всю мою жизнь.
           Взрослое население посёлка имело практически одну возможность отдохнуть от «трудов праведных» и расслабиться; собраться у кого-то дома, выпить немного, попеть и поплясать.  Пели русские и украинские народные песни; пели хорошо, слаженно, на несколько голосов.    Надо отметить, что пели люди тогда не только за праздничным столом - пели по дороге на работу и с работы, пели на работе в поле и везде, где это было возможно; пели женщины, пели девушки, пели ребята - пели все. Ну а захмелевший народ уже не удовлетворяется одним только пением, ему и в пляске встряхнуться нужно. А какая же пляска без музыки? И тут возникает идея, в результате которой я становлюсь почти бессменным аккомпаниатором на всех таких «мероприятиях», проводимых на нашей «территории».
          А однажды нас (!) с отцом пригласили наши односельчане Зуевы к себе на торжество по случаю годовщины со дня рождения их дочери. На семейный праздник Зуевых мы отправились так: в одной руке отец понёс гармошку, на другой – гармониста. С возложенными на меня обязанностями я, в общем и целом, вполне справлялся. А вот, когда подвыпившая публика уже плохо слышала звуки, извлекаемые из гармошки моими маломощными мышцами, ко мне подсаживался кто-нибудь из участников веселья, брался своей рукой за рабочий ремень гармошки и активно помогал мне разжимать и сжимать меха моей «певуньи». Глядя на теперешние прагматические отношения, невольно задумываюсь, на каких условиях состоялось моё «трудовое соглашение» на участие в этом торжестве?  Однако хорошо помню, как один из его участников (казах) подарил мне какую - то бумажную денежку. Но это было неоговорённое поощрение моих стараний.
          В 1936-м году на окраине районного посёлка Большая Чураковка была организована сельскохозяйственная ярмарка. Меня вместе с гармошкой к месту проведения ярмарки доставил на велосипеде кто-то из друзей моих родителей. Был ясный, тёплый осенний день. На большом пространстве удачно подобранной площади установили торговые палатки, определили места для торговли колхозниками выращенной продукцией. Похоже жизнь в стране начинала понемногу налаживаться. Собралось много народа со всего нашего района. Были, наверное, люди и из соседних районов. Мне нашли самое людное место, усадили на какую -  то скамеечку, и я начал исполнять на своей гармошке имеющийся в моём распоряжении репертуар. Меня тут же окружила толпа любопытных - в те далёкие времена в сельской местности такие «музыканты» были редким явлением. Со всех сторон мне посыпались всевозможные угощения, а к отцу подошёл незнакомый мужчина, кажется шофёр, и спросил: «Это твой сын?» И когда отец ответил утвердительно, подарил мне три рубля, а отца увёл с собой, чтобы пропустить с ним «по маленькой» за моё музыкальное будущее.