Как у Христа за пазухой. 8

                "Старинные часы ещё идут".


        Во время одного из собраний наведалась с обыском царская охранка: искали пишущую машинку, как неопровержимую улику о запрещенной деятельности. Соратники успели уйти через черный ход. В комнате остались только свои, в том числе и мой отец четырех лет. Он в любую минуту мог проболтаться. Когда в доме все перевернули, чтобы найти «прелестные грамоты» и машинку, ребенок решил, что дяденьки пришли играть в прятки или в «тю-тю». Людям в форме осталось обшарить двор. Ребенок всегда видел, где прятали машинку, и когда он понял, что ищут именно ее, он ручкой показал на поленницу, где и лежал объект поиска. Молоденькая тетя Соня это заметила, наложила печать на уста, вернее, закрыла маленькому племяннику ротик ладонью, отвела его ручку, схватила его и унесла от греха подальше. Царские опричники покинули дом учителя ни с чем, а то могли взять дедушку под сюркуп. Вот так тетя Соня спасла своего деверя от ареста и необходимости считать дорожные столбы.

        За накрытым столом вспоминали стариков моих, особенно дедушку Герасима. Все, не сговариваясь, отмечали, глядя на меня: «Намоте как пОхОж!».

        Четыре кровати стояло в большой комнате. Две большие: для дедушки и бабушки, поменьше: для тети Сони и еще поменьше: для меня. Моя  кроватка стояла возле рабочего стола. Если случалось и мне приболеть, ставили возле больного табурет с неприкосновенным запасом сухофруктов. И очень долго еще хранилась стограммовая плитка шоколада – отцов подарок. Та самая довоенная шоколадка из привокзального буфета. Я ее все откладывал, не ел: жалко было, что у меня ее не будет. И только в дни болезни откусывал по одной дольке.
 
        Болел я в основном зимой, а в большой комнате всегда было южное лето. Здесь в трех кадках росли цветы розаны – полутораметровые многолистые кусты с пунцовыми крупными цветами величиной с мичуринское яблоко. Строение лепестков напоминало садовые розы. Еще была кадка с громадным лимонным деревцем, листья у него были крупные, как у фикуса, и ни одного лимона. Бабушки все печалились, что лимон не привитой, поэтому и не плодоносил. На окнах в жардиньерках росли цветы: алоэ и пахучие герани, ставшие местным фольклором. Подвыпивший куплетист-песенник, «деревянное ботало» и гроза всех деревенских девок басил на всю округу свои цветистые разухабистые шедевры: «У учителя Гара-ани, на окне цветут гера-ани…».

        В середине «зимнего сада» я играл в кубики, в казанки, а из деревянных геометрических фигур я составлял домики. В этом же пустом пространстве происходили регулярные садово-парикмахерские процедуры. Тяжелые кадки с цветами и лимоном переставляли в центр комнаты. Это делали тетя Соня и бабушка вдвоем. Потом они набирали воду из ковша в рот и опрыскивали растения, вытирая листья от пыли. Примерно раз в две недели усаживали дедушку на изящный венский стул. Кстати, все стулья в доме были венскими. Тетя Соня брала в руки ручную машинку и убирала с большой дедушкиной головы всю седую негустую растительность.

        Иногда дедушка отдыхал, сидя на стуле в этом же пустом пространстве. Он давал мне в руки гребешок и велел его расчесывать. Я становился сзади на детский стульчик и гладил, гладил, гладил. Дедушка засыпал и пускал слюну себе на грудь. Я, выжидая, осторожно снижал частоту поглаживающих движений до полного их прекращения. Дедушка неожиданно просыпался и говорил: «А ты, чеши, Левик, чеши!» И я снова продолжал чесать…

        Я никогда в жизни  не спал в такой мягкой постели: с пуховыми матрацами, какие были у Марии Иосифовны. Не чувствуя тела здесь можно  забыть обо всем на свете! Но мы приехали в Горюшку не забывать, а вспоминать…

        На столике возле кровати кроме Агарика, обязательной керосиновой лампы и спичек находился дедушкин персональный медпункт: графин с водой, стопка и пузырек валерьянки. Дедушка страдал от внезапных приступов в области сердца. Часто среди ночи всех будил его крик: «Умираю!»

        Тетя Соня, что спала недалеко у окна, быстро вспархивала, в темноте на ощупь снимала стекло у лампы, искала спички, зажигала их, надевала стекло на лампу. От крика и зажженной керосиновой лампы просыпался я и нагнетал обстановку своим подгоняющим криком: «Тетя Соня! Скорей же, дедушка умирает!». Потом возбужденно-сонная вечная нянька начинала в стопку отсчитывать ровно 10 капель валерьянки, разбавляла их водой и подавала дедушке эту ритуально-спасительную микстуру. Быстро это не получалось, потому что у тети Сони от волнения дрожали руки.

        Случалось, что когда эликсир был готов к употреблению, боль отступала сама по себе, и дедушка снова засыпал в сопровождении могучего храпа, исходящего от всех своих больших внутренностей.

        Над графином и валерьянкой висели огромные под стать дедушке старинные настенные часы с боем. Каждые четверть часа ежедневно и круглосуточно они громким щелчком напоминали о себе. А когда наступало окончание очередного часа, они сначала шуршали несколько секунд, пробуя голос, и уж потом громогласно с «пониманием» важности своего дела отбивали число прожитых часов сегодняшнего дня или ночи, не боясь разбудить обитателей комнаты.

        Кстати, эти часы до сих пор работают! Стасик починил часы после смерти дедушки и подарил семейную реликвию - символ времени, своему сыну Сергею - правнуку дедушки Герасима. Стасик умер рано, в 50 лет. Об этом нам рассказала сестра Стасика - Татьяна, редактор районной газеты "Восход". 

        Раз уж мы заговорили о времени, в один (1981) год с нашей дочкой Настенькой у Татьяны родился сын Егор. Оба правнука Герасима Порфирьевича, и Настя, и Егор, с феноменальной памятью, отличники многих школ, победители областных олимпиад, музыканты, обладатели красных дипломов, в совершенстве владеющими несколькими иностранными языками, востребованные компьютерные специалисты, каждый в своей области. То ли год, то ли гены способствовали их талантам!?