Как у Христа за пазухой. 9

                Всё не так, как тогда...


        А на следующий день в сопровождении Марии Иосифовны мы получили вербальный «допуск» в школу. Сначала я все фотографировал парадное крыльцо под разными ракурсами. Вышел молодой человек, по всей видимости не завершивший вчерашнее застолье. И задал запоминающийся вопрос: «Чего это вы тут все прицеливаетесь?!». В экскурсии по дому нас сопровождали Мария Иосифовна и девушка, что вчера нас не решилась впустить. Прошли в сени, прихожую, на кухню, в переднюю комнату. Лампочка электрическая на потолке висит, телевизор совсем неуместный… Все вокруг, все предметы, обстановка… Все теперь НЕПРАВИЛЬНО!

        С крыльца по навесу-коридору через сени попадаем в прихожую. Далее, две комнаты: проходная и дальняя большая, что была и рабочим кабинетом дедушки, и детской игровой, и «красным уголком», и медпунктом, и «зимним садом», и общей спальной. Я не замечал, чтоб дедушка таился от тети Сони. Никаких таинственных занавесочек!

        В этой семье не было средневековой стеснительности по половому признаку. В двух километрах от дома стояли деревенские бани. Нашу фамильную баню топила на выходные тетя Соня. Она запускала, по очереди: меня, потом дедушку, потом бабушку. Всех мыла, за всеми ухаживала. Сама  же мылась последней.
 
        До войны мой отец изготовил детекторный приемник с ламповым усилителем и соорудил высоченную антенну на шестах от сарая до дома. Антенна была самым высоким сооружением в деревне.  В землю отец закопал здоровенную медяшку в роли заземления. На стене «красовался» внушительный рубильник для замыкания антенны на заземление. Если случалась гроза, рубильником заземляли антенну. И собирала она все молнии и громы. Вселенский громоотвод. Так иной раз шандарахало и озаряло все вокруг, что поверишь в кару небесную! Дед зажимал уши, сгибался от страха.

        Бабушка причитала: «Ох, батюшки!» Тетя Соня мужественно молчала. Она была самая смелая в этой компании. Дедушка ее отправлял в темень посмотреть классы школы: нет ли где пожару. В кабинете у дедушки была «Радио-тарелка» центрального однопрограммного вещания от радиостанции при сельсовете.

        Это отец соединил проводами черную картонную тарелку с радиостанцией. Радиосвязь – это его специальность. Он был «на ответственной работе в качестве межрайонного инструктора по кусту 9 районов с местожительством в Сызрани».  Такие системы: «тарелка – рубильник – антенна» по деревням ставил мой отец еще до войны. Официально эта работа называлась: «Восстановление в районах молчащих узлов». Однажды отец работал в татарском селе. Его и всех радиомонтеров угощала хозяйка: «Садитесь, жрите пожалуйста!».

        Кабинет - это стол. На столе в образцовом порядке размещались тетрадки, учебники, чернильница, подставка с аккуратно заточенными карандашами и перьевыми ручками. На подставке красного цвета рельефная надпись: «19 лет Октября». Рядом отрывной календарь. На столе была еще одна керосиновая лампа, лежала стопка свежих газет: «Ульяновская правда», «Учительская газета», и моя «Пионерская правда». За этим значительным письменным столом внушительных размеров сидел человек двухметрового роста плечистый и крепкий, проверяя тетрадки учеников, выставляя им оценки, готовясь к уроку, читая прессу, слушая радио-тарелку. Тут и я примостился рядом и готовил уроки, когда стал законным дедушкиным учеником.

        Другой стол стоял у стены перед большим настенным зеркалом. Там женщины причесывались. На столе на вертикальных мраморных планшетах стояли горельеф Ленина и горельеф Сталина. Больше стол ничем не загромождали. Женщины тщательно вытирали пыль со столешницы, трепетно, вернее, со страхом умывали влажной тряпицей лики вождей.

        Однажды во время войны у бабушки в руках отвалился от планшета барельеф Сталина. Бабушка сначала смертельно испугалась и велела никому не говорить. За такое надругательство над образом Отца народов да еще в семье Народного учителя могли сгноить на каторге, а то и расстрелять! А когда дедушка немедленно приклеил барельеф клеем – гуммиарабиком, бабушка стала охать, беспокоясь о самом Генералиссимусе Сталине и обо всем нерушимом Союзе: «Не предзнаменование ли это плохое!?»
   
        Здесь же между «медстолом» и спасительным запасным выходом стоял венский стул. На нем лежала стопа прочитанных газет для будущих школьных тетрадей, придавленных тяжелыми легендарными счетами. (В классе были другие счеты: в рост человека на ножках, чтобы учиться считать до ста.)
 
        По вечерам, когда все сидели в другом помещении: комнате отдыха или кухне, где было значительно светлее и теплее, дедушка производил нехитрые арифметические выкладки служебных расходов. В это время сердце мое начинало готовиться к неприятной процедуре. «Левик! Принеси мне счеты!», - говорил дедушка. Сердце мое окончательно сжималось в комок, и я, преодолевая страх, шел к счетам. В лунную ночь в темную огромную комнату проникали жуткие качающиеся тени от деревьев палисадника. Тени были и на стенах и на потолке, они заполняли собою всю комнату.  Я брал счеты и пулей возвращался к свету…

        Дедушка на кухне читал газеты, писал школьные финансовые отчеты, считая на счетах, потому что калькуляторов и программы «1С бухгалтерия» тогда, к сожалению, не было. Здесь же на кухне дедушка и меня приобщил к арифметическим выкладкам. Сначала я выучился считать до 100 и обратно, потом на палочках добрался и до 1000. На специальной игрушке я выучился пользоваться часами. Бабушка читала мне детские книжки. Все понемногу мною занимались. Дедушка более требовательно. Бабушка боялась: «Ты ему голову сломаешь!». Она, если слышала по радио что-то на иностранном языке, возмущалась: «Язык коверкают!». Дедушка давал мне детские книжки из школьной библиотеки и сельской. Была и на кухне среди посуды полка с детскими книгами. Запомнилась книга в жесткой обложке: «Биография Сталина», разжеванная для детей. Одним словом, к школе я был готов заранее, и меня в 7 лет отправили во второй класс. Сэкономленный год мне очень пригодился позднее.

        Неутомимая тетя Соня по вечерам сидела за прялкой: овечью шерсть перерабатывала в нитки. Бабушка вязала носки и варежки для семьи и для фронта. Дедушка подшивал дратвой валенки. А валяли их в соседнем доме у Кожевниковых. Все ходовые вещи тщательно хранили в двух больших сундуках. Один стоял на кухне, а другой - в прихожей, в котором лежал парадный костюм дедушки с орденом Ленина для особо торжественных случаев. На этих сундуках тетя Соня иногда дремала между утренней дойкой и выгонкой скота в стадо. Сундуки служили гладильными досками. Белье гладили чугунным утюгом, в который засыпались красно-золотые тлеющие угли из печи.

        В кухне висели картины, написанные моим отцом - выпускником самарской художественной школы. Я видел карандашный портрет дяди Вены с безжалостным шрамом на носу. Еще мальчиком брат отца попал под колеса повозки. Портрет - полное сходство и в натуральную величину! Над дверью между комнатами на полотне 1 х 2 метра был мастерски изображен березовым углём «Буревестник революции» - А. М. Горький, сидящий за рабочим столом. Еще два крупных пейзажа исполненных маслом висели на стене: летний пейзаж и зимний со снегом, с избами и дымом из труб. Женщина несет на коромысле воду из колодца. Папа забыл, наверное, следы на снегу изобразить. И когда бабушка всякому новому в доме человеку все это с гордостью показывала, она, как бы извиняясь, огорчалась вслух: «А вот на этой картине Валя не нарисовал следы на снегу».

        В книжном шкафу в журналах «Нива» было много достоверных деревенских пейзажей всех времен года! Работы тщательные, никакой мазни и халтуры. Помню, на обложке комбайн жнет пшеницу. И стихи там были, как напутствие комбайнеру:

         Рабочий день идет к исходу.               
         А ну, товарищ, не зевай!
         Дадим советскому народу
         Большой победный урожай!