Как у Христа за пазухой. 15

                Дом-больница.

        У дедушки был дом-школа, а по соседству жила врач в доме-больнице. «На  задах» школы стояло это деревянное здание. Больница была тоже с подворьем и маленьким  флигельком-лазаретом из кирпича для постельных больных. Это епархия интеллигентной пожилой женщины-врача. Всю жизнь она работала в медицине. Пережила волны революций по тем  же классовым причинам, что и мои деды и бабушки. Могла и «загреметь» с первого этажа своей амбулатории. И когда на нее косо смотрели новые «господа» жизни, приняла спасительное решение: стать смычкой между городом и деревней, и   вышла замуж за конюха! Родила сына, Гогу. Сейчас он тоже врач, как и мать. С мужем жила, но как-то врозь. Она – «барыня», а он - мужик.

        У моих стариков с врачом были приятельские, уважительные и  вежливые отношения. Нельзя было пройти мимо, просто буркнув: «Здрасьте!» При встрече обе уважаемые стороны останавливались, и вначале завязывалась формальная беседа без темы. Потом женщины «словом по слову» накручивали обороты: о здоровье сказали, о засухе, о грозе вспомнили. Осудили кого нельзя было не осудить. Никак не расцепятся. Мне становилось скучно, и смирно стоять было невыносимо! Я начинал бегать вокруг собеседниц, гудел, расставив руки самолетиком. «Рост ему покоя не дает! Что ж поделаешь: молодые растут, старики старятся», - замечала бабушка и вскоре приятная беседа заканчивалась. Дома после словесной встряски вспыхивали отголоски: «Дедушка! Мы видели твою врачиху. Она тебе привет передавала…».
Эта женщина была штатным и личным врачом дедушки, а также единственным в деревне человеком его круга. Две семьи местной знати дружили домами.
 
        Сердечно-сосудистые проблемы снедали Герасима Порфирьевича многие годы, и он часто обращался в деревенскую больницу. Врач испробовала на дедушке все средства, что знала, ничего не помогает. И ей оставалось только направить дедушку в Сызрань, к известному тогда светиле медицины, профессору Вильямовскому. И стал дедушка его пациентом. Профессор тоже долго испытывал на народном учителе известные методы медицины, ничего не помогает. Оставался, как крайняя мера, личный метод Вильямовского. Дело рисковое, не имеющее практического подтверждения медицины, добиваться которого нужно было долгое время. Больной кавалер ордена Ленина дал подписку, что доверяет врачу, понимая, что рискует, и всю ответственность за последствия перекладывает на себя. А средство простейшее и доступное: пить по несколько капель йода, размешанного в молоке. И… сработало! Проблемы с болями сердца были решены полностью!

        Дедушка иногда выпивал рюмочку водки. В шкафу стоял графин с притертой пробкой, с водкой и с соком лимона. Я думаю, что и это средство было лечением по рекомендации доктора.
 
        Когда в «Ульяновской правде» напечатали некролог на профессора Вильямовского, дедушка очень переживал. Толпы пациентов в слезах провожали в последний путь своего любимого доктора. К счастью, профессор умер своей смертью, в своей постели от старости, а не как многие его столичные коллегии - от сфабрикованного дела врачей.

        Однажды и я лечился у этой почтенной женщины. У школы дедушка установил турник для уроков физкультуры. В виде перекладины  был обыкновенный лом. Я при попытке подтянуться резко ударился и рассек бровь. Кровища! Тетя Соня (всегда чуть что: «тетя Соня») привела меня в больницу. Врач объяснила: «Нужно бровь сшить, иначе останется некрасивый шрам. Но будет больно. Придется, Левик, терпеть!» Левик заплакал от предвкушения боли больше, чем в первые минуты от удара. Взрослые решили, что «шрам на роже для мужчин всего дороже». Что-то приложили, перебинтовали, мол, черт с тобой, дуй отсюда и приходи на перевязку! Заросло все, как на собаке! Сейчас я и не пойму, какая бровь была рассечена.
Однако, не в этой ли травме брови причина того, что этот глаз у меня плохо видит.
 
        Сельсовет был тоже возле школы. Мне он тогда не был интересен. Рядом с сельсоветом была мазанка с соломенной крышей: заброшенная, без окон и дверей. Вот где можно было лазать, играть в прятки. Около этой мазанки было много свободного пространства, где и проводились уроки физкультуры. А весной на проталинках я с ребятами играл в лапту. Здесь впервые я принял на себя тяжелый груз славы победителя, которого  догнать не может никто! Это стало моим хобби. Я устраивал состязания-догонялки, как у древних народов. Двое подростков обещали мне: «Если тебя кто обидит, будем за тебя стараться». Однажды я по-настоящему дал тягу за ничтожную провинность, даже не вспомню, какую. От скорости у меня слетела феска с головы, но я успел вернуться, схватить ее и убежать от озлобленной молодой чужой тетки.

        Как-то в марте почувствовал я боль в горле, и стало больно глотать. Оказалось, что это скарлатина. У одного меня во всей деревне ни с того, ни с сего. Болезнь заразная. Сыпь, кожа шелушиться будет, а она тоже заразная. Дней сорок я должен был быть на карантине. Школу и дом продезинфицировали. А меня как источника заразы собрались отправить в Тереньгу, в инфекционную больницу. При школе опасно держать заразного больного, а в стационаре местной больницы не оказалось изолированного помещения. В Тереньгу повезли меня на пошевнях, на сене, укутав в громадный дедушкин тулуп, предназначенный для дальних поездок. Поехал я в сопровождении «водителя кобылы». Предстояло 15 км пути. Но у с. Сарым проехать оказалось невозможно из-за весеннего половодья.
 
        Привезли меня обратно. И продолжал я болеть «под домашним арестом». Сиди, говорит врач, не высовывайся! Хоть ты уж и не больной, но «линяешь» и можешь заразить других. Занятия в школе продолжились. Дедушка-учитель общался со мной на расстоянии, считалось, что его я разносчиком болезни не сделаю. Сам я учебу практически не пропускал.