Как у Христа за пазухой. 17

                С коромыслом шла, тяжело несла...

        За водой ходили недалеко, метров 200 от школы. Это дело: с коромыслом на плече и двумя ведрами, сугубо женское…

        Разве не достопримечательность - деревенский колодец!? Ему еще рано в музей этнографии! Это конструкция с барабаном, цепью, ручкой отполированной руками, с ведром, ныряющим в прохладную глубину за экологически чистой водой, с высокой опалубкой, с крышкой и с крышей. И скамеечка при нем, чтоб ведра поставить. Так звонко, быстро и даже весело несется ведро на цепи вглубь прямоугольного сруба! Вот шлепок о воду. И пошло со скрипом тяжелое ведро натужено вверх.
 
        За водой ходят с двумя ведрами и коромыслом. И, как правило, почему-то все старушки. Встретили мы у колодца бабушку по фамилии Варина. Прелесть бабуля! Лучезарная улыбка. Крепкая. Пухленькая. Мастерски на одном плечике у нее устроилось коромысло с легким  разворотцем. На коромысле ведра с водой будто невесомые. Она тоже великолепно знает дедушку и хранит о нем добрую память. А мне она все повторяла, внучку Герасима Порфирьевича: «Намоте, как похож!». Я сохранил ее улыбку в белой косыночке.

        Я оказался в центре внимания, пришлось представиться людям. Алла говорит: «Тебя в Горюшке, как космонавта встречают!». В ту пору мы с Аллой занимались автоматизацией. В тихой Горюшке, действительно, все напряжение от работы и городской суеты куда-то пропало и растворилось.  Сфотографировал я Ивана на фоне добротного деревенского колодца. Какое у него открытое добродушное, чуть смущенное лицо! На фоне удаляющегося колодца, деревенских кур и покинутых изб с пустыми глазницами окон... Впечатляет!

        Интересно теперь побродить по селу вдоль и поперек. Идем верх. Вот подворье бабушки Огани, что кур все гоняла с картошки: «Налетный дух!». Еще дальше на возвышении видны «мазарки» /погост/, куда относят в последний путь...


        С берега оврага, где ловил я ящериц,  видно село через все «порядки» домов, огороды, бани и впадину с  рекой Усой, откуда исходил лягушачий хор.
Как по сигналу невидимого дирижера, начинал звучать мелкий земноводный народец: многотысячный лягушечий хор. Монотонно, как пономарь почти без пауз на одной ноте, они до темноты отпевали свою любовную концертную партитуру, иногда нарушаемую индивидуальными обертонами. К хорошему привыкаешь быстро и уже не замечаешь божью благодать.

        Днем парит, к вечеру жди грозы. А если уж нет дождя, то держись: вслед за лягушиными музыкальными произведениями крупной формы начинал на трофейной губной гармошке пробовать свой талант юный гармонист. Популярные песни разливались по всей деревне, и живой громкоговоритель не выключишь. Во тьме «египетской» к заброшенной завалинке стягивались пары бить шабалы: шумные веселые компании девчат и парней. Гармонь, частушки, смех  допоздна.

                Наши девочки – красотки,               
                Носят юбочки коротки.
                Стоит девочкам присесть,
                Сразу видно, что там есть!

        Когда «все подружки по парам в тишине разбрелися», «одинокая бродит гармонь». Все было, как в народных песнях. И уж совсем поздно, не держась на пьяных ногах и мотаясь по селу с «булавкой в голове», где взбредет, как разъяренный бык,  горланил «и с дона, и с моря» свою несуразную песенную чушь деревенский надоевший забулдыга.