Как я вступал в КПСС

       Защитив диссертацию в день своего тридцатилетия, я брёл институтской аллеей, стараясь на всю жизнь сохранить ощущение отсутствия нижней части тела… или, по крайней мере, ног…
       Поздравления коллег плохим холестерином сбились в кучу, и казалось, ничто не в силах было нарушить ментальную тишину моего эго, если бы не бубнёж Виталика Боброва, который бежал следом, словно Меньшиков за Царём, несмотря на то, что был на голову выше меня.
       А, понял! Я же не шёл, я парил!
       Освобождённая должность секретаря партийной организации в институте с численностью сотрудников под две тысячи ничем не испортила когда-то подающего надежды учёного Виталия Боброва. Он по-прежнему вместе с нами расхищал социалистическую собственность, тыря на овощной базе грецкие орехи в прорехах одежды, и жадно кромсал государственные арбузы. Пил водку на картошке в подшефном совхозе, а ещё я сам не раз видел, как он ловко в грациозном прыжке гасит мяч над сеткой, и это при том весе, которым он всегда почему-то гордился.
       — У тебя нет выхода, — повторял Виталик, то отставая, то настигая меня. — Ты должен это сделать…
       Слова Виталика с трудом достигали моего центра принятия решений. Я продолжал парить и явственно ощущал это…
       — Докторская это тебе не кандидатская! Без партии тебе не дадут… — увещевал он меня, с чем я, собственно, и не спорил.
       Мысли о вступлении в КПСС никогда не приходили мне даже в голову. Кропотливость научной работы заслонила меня от турбулентности событий, которые на глазах губили огромную страну. Пример жены, которая, как я понял на второй день после свадьбы, стала членом партии прямо со школьной скамьи, ничем не стимулировал желание пойти её путём, а мрачное настроение всякий раз после программы «Время» заставляло что-то подозревать. Но я не думал и об этом.
       — Жду заявление о приёме, — продолжал настаивать Виталик. — Станешь, наконец, членом!
       Сопротивляться напору Виталика становилось трудно. Колеблясь в необходимости стать членом, я сдерзил, что не читал Устав КПСС и не знаю руководителей иностранных компартий…
       — Ты что, и телевизор не смотришь? — спросил Виталик. — Сейчас в партию принимают всех желающих…
       Ничего себе, удивился я бардаку в самой крупой стране мира и, продолжая вяло сопротивляться, напомнил, что за переписку с иностранными коллегами объявлен «невыездным», и в 1987 во Францию поехал не я, а группа надёжных товарищей из месткома. Но факты не в состоянии смутить секретарей партийных организаций.
       — Времена же другие, — прокричал Виталик, отставая.
       И действительно, шёл 1989 год!
       — А цветы куда? — раздался голос Вики, парящей рядом с охапкой моих букетов.

       Не могу ручаться за весь институт, но вся мужская часть нашей лаборатории хотела Вику. С появлением новенькой лаборатория по числу публикаций и патентов в коем веке опередила Отдел вечных двигателей и вышла на первое место в районе. Вопрос о том, кого и в чём мы обогнали, естественно никому не приходил в голову. Но что самое интересное, выросло число добровольных командировок, и даже в Воркуту. Оказалось, что усидчивость Вики незаменима при подсчёте нейтрино с полуцелым спином. Мало того, никто из старших научных сотрудников лаборатории уже был не в состоянии самостоятельно зафиксировать слабое свечение вакуумнолюминисцентного индикатора протонных аннигиляций, а Вика может. Да и слабые взаимодействия бета-распада атомных ядер Вика, оказывается, чувствует самым неприкрытым образом.
       Зимой, когда наступила очередь моей командировки в Жупеево, где институт уже пять лет пытался запустить резонансный циклический ускоритель протонов со слабой фокусировкой, коллеги принялись как-то ритуально реагировать на моё появление. Некоторые при виде меня клинически закатывали глаза и ехидно улыбались, кто-то хлопал по плечу с многозначительным: Ну-ну, давно пора!.. Но голова моя находилась в интеллектуальном отпуске, за время которого я узнал, что кроме КПСС, в стране намечается появление новых партий. Некто Жириновский с сотоварищами планировал Либерально-демократическую партию, а некто Травкин – Демократическую. Очень интересно, подумал тогда я, предчувствуя борьбу идей. Недолго думая я принял вызов, конечно же, на стороне Виталика Боброва, и стал размышлять над текстом заявления о приёме в КПСС.
       Примитив типа «Прошу принять меня в партию» я отверг сразу ещё в самолёте. Партий будет много, подумал я, а в выборе КПСС нужна ядерная мотивация. Тут же в самолёте понял, что лечу вместе с Викой. Наверно она и резонанс протонов при слабой фокусировке ощущает лучше всех, мелькнуло, и я продолжил корпеть над текстом заявления. И чем дольше корпел, тем больше убеждался, что написать заявление о приёме в КПСС в 1989 году посложней, чем в 2019 году написать рассказ о том, как я вступал в КПСС.
       Но в Жупеево мне повезло. В гостинице меня подселили в номер к профсоюзному лидеру одной из угольных шахт Донбасса. Внешне он показался человеком большого ума и богатой практики партийной жизни. Вот и мой гуру, радостно подумал я, теперь то получу разрешение снедаемых меня противоречий. И действительно, в первый же вечер моя озабоченность не скрылась от его пристального взгляда.
       — Вот что, товарищ, — уверенно начал профсоюзный лидер, вселяя в меня надежду, — на улице Ленина в булочной отличные ботинки дают. — Он достал из-под кровати коробку, извлёк пару добротных туфель и протянул мне. — В Жупеево снабжение получше московского будет. Представь, в прошлом году холодильник купил, а в самолёт не пускают. Так я им книжку героя Донбасса в харю. Теперь узнают.
       В булочной кроме пары кожаных мокасин со скошенными пятками как у племянника директора я приглядел сандалии тёмно-коричневого цвета со скрипучей подошвой, о которых мечтал последние… короче, всегда, и автомобильный фонарик с удлинителем. Прикупив батон белого и халвы к чаю, я вернулся в гостиницу со смешенным чувством.
       На следующий день представитель непокорённого Донбасса отбывал домой. Цветной телевизор к трапу самолёта я дотащил сам, а стюардесса и второй пилот, привычно подхватив его, осторожно понесли в салон.
       — А… Ты про заявление… — вспомнил донбасский гуру, ступая на трап. — Напиши просто «Прошу принять меня в партию». Я сам так писал. Как видишь, — он кивнул в сторону телевизора, исчезающего в чреве самолёта, — сработало на все сто.
       Вечером я брёл гостиничными коридорами, а в пространстве моего энергетического тела роились, наперебой предлагая себя, всевозможные мотивации вступления в КПСС. Дверь номера Вики оказалась распахнута. Вика стояла в дверном проёме и наматывала полотенце на копну мокрых волос. Капелька влаги, появившаяся на мочке раскрасневшегося уха девушки, обречённо сорвалась и упала на обнажённую ключицу, но, не удержавшись и там, скатилась за ворот халата, который едва прятал крепкие ноги, но изящно держал в напряжении девичью грудь.
       — А я уже помылась, — буднично сообщила Вика. — Давайте сначала чаю с халвой.
       Откуда она знает про меня и халву, мелькнуло, не оставляя следа. А что если сделать акцент на борьбе идей в условиях кризиса капиталистического разделения труда, подумал я, удаляясь по коридору. В конце концов, наша позиция справедливости гуманна и непробиваема. Ко дню отъезда обтекаемый текст заявления о приёме в КПСС, наконец, сложился.
       Наше появление в лаборатории вызвало ворох странных вопросов о том, как я, что думаю, но я отмахивался, приближался день приёма в КПСС.
       Заявление с текстом «Прошу принять меня в партию, чтобы в борьбе идей занимать прочную позицию» я передал Виталику и в назначенный день и час явился в приёмную партийной организации. Желающих стать членами оказалось пятеро. Кроме меня это был мой друг Вадик из лаборатории металлизированных полимеров, какой-то сверхактивный комсомолец, который, насколько я помню, всегда рвался в партию, но его почему-то всегда не принимали, девушка из планового и племянник директора. Нас поочерёдно вызывали в кабинет, я был второй.
       За столом сидело трое, наш Виталик Бобров и неизвестные мне люди из райкома. Вид Виталика, непрерывно шуршащего моим заявлением, не показался мне умиротворительным, но я не встревожился и даже слегка расслабился, помня, что в партию принимают всех желающих.
       — Вы за однопартийность или многопартийность? — неожиданно мягко, чуть ли не ласково, спросил один из неизвестных мне, после чего в ожидании ответа он заметно напрягся.
       — Вообще-то я за многопартийность, — уверенно начал я, — потому что только в борьбе идей можно доказать истинную правоту своей позиции, которая составляет неотъемлемую…
       — Спасибо, — прервал меня второй незнакомец. — Подождите в приёмной.
       Я посмотрел на Виталика, который так и не оторвал взгляда от моего заявления, и вышел со странным ощущением незавершённости чего-то важного в жизни. На других фигурантов времени было потрачено значительно больше, и я даже успел заскучать. Наконец в дверях появился Виталик и пригласил всех в кабинет. Всех, кроме меня.
       — Вот, что… — начал Виталик без былого энтузиазма. — Тебя не приняли…
       — Как же так, — возмутился я. — Принимают всех…
       Но секретарей партийных организаций ничем не изменить.
       — Извини, друг, времена же другие, — сообщил Виталик, оставляя в приёмной меня одного.
       И действительно, приближался 1991 год!
       Я опять брёл институтской аллеей, стараясь на всю жизнь сохранить ощущение школьника, которого за плохое поведение не пустили на субботник. В душе на мгновение стало пусто, но пустота сразу чем-то заполнилась. Я опять почувствовал парение, но был не в состоянии этого объяснить. Словно меня уберегли!
       В лаборатории я заглянул в Лаборантскую.
       — Вот что Вика, — произнёс я не терпящим возражений голосом, — собирайся в командировку.
       — На резонансный циклический ускоритель протонов со слабой фокусировкой? — спросила Вика.
       — Да! — воскликнул я, и клинически закатив глаза, добавил, — В Жупеево!