12 глава. Детство Сони. Часть 2
Из всех преступлений самое тяжкое — это бессердечие.
Конфуций
А как же Раиса Алексеевна? Неужели она не видела этих издевательств? Конечно, видела. Что же останавливало её сердце от вмешательства?
Увы, душа человеческая – потёмки. Что прятала Рая в потёмках своей души? Почему не жалела родную дочь, став для неё хуже мачехи? В селе Раису уважали, но вот родная кровиночка стала ей лишь обузой.
Трудно понять, ещё труднее объяснить… Может, она видела упрёк в глазах повзрослевшей дочери, понимала, насколько этот упрёк справедлив, но изменить ничего не хотела. А может, не хотела снова остаться одной, без мужа. Деревенские бабы считают по-своему: пусть хоть плохонький, а мужик. А может, боялась мужа и потому позволяла не только оскорблять, но и поднимать на неё и на дочь руку.
Сколько раз после очередного домашнего скандала, унижений, с битьём не только посуды Соня умоляла мать:
- Ну, пожалуйста, прогони его или хотя бы уйдём к бабушке…
- Он и там сыщет, – с сердитой усталостью отмахивалась мать, - пьяный покалечит, измордует или убьёт.
Потом начинала злиться:
- Взрослая стала?! Не рано ли? Лучше не вмешивайся, не твоё это дело – родителям указывать!
Каждое лето, взяв младшую дочь, мать уезжала в отпуск, оставляя на Соню домашнее хозяйство, огород, брата и отца. И тот измывался.
Однажды пьяный, хохоча, гонялся за дочерью на машине по всему селу и, лишь загнав девочку на поленницу дров, успокоился, погрозил из кабины, пообещав в следующий раз убить окончательно.
Все в селе видели это, но вмешиваться не хотели, чтобы жизнь не осложнять: его побаивались, он любил похвастать тюремными дружками, способными и "петуха красного" подпустить.
Вернувшись из отпуска, Раиса выговаривала дочери:
- Опять в огороде трава по пояс. Брат грязный бегает. В избе не прибрано. Ничего ты не умеешь. И в кого только уродилась, уродина ? Посмотри на себя: губы толстые, глаза разные, нос картошкой. Всё мечтаешь да книжки читаешь, а жить не умеешь.
Она повторяла это дочери столько раз, что Соня и в самом деле уверилась в своей непривлекательности, была закомплексованной, застенчивой. Хотя учёба давалась сравнительно легко, часто сомневалась в своих способностях и знаниях.
Приезд молодых учителей всколыхнул то страшное болото, в которое всё глубже и глубже погружалась девочка, теряя силы. Она вдруг увидела совсем других людей – энергичных, увлечённых, светлых душой, и, прежде всего, Римму Иосифовну, что, как вихрь, ворвалась в школьную жизнь, поднимая над обыденностью – в иной, прекрасный мир литературы, искусства, мечты.
Потом приехала Лина Сергеевна, почти ровесница по возрасту (пять лет не такая уж большая разница). С ней можно было обсудить героев книги, поспорить на репетициях, погулять по зимнему селу, любуясь узорами звёзд, помечтать о будущем, которое будет обязательно лучше, чище, добрее.
Ощутила другое отношение к себе: интерес к её собственным мыслям и чувствам - то, чего никогда не видела дома. Её слушали! Понимали. С ней советовались, как изменить что-то в классе, в школе. А главное - её уважали. И это было необычно и прекрасно, словно Соня воочию увидела другую сторону жизни – светлую и полную надежд.
Если бы хоть малую долю её мучений знала Лина Сергеевна, она, конечно, бросилась бы на защиту девочки, но Соня молчала.Иногда, в минуты отчаяния, у неё мелькала мысль рассказать, но... душевной гордости претила мысль о жалости. Девочка не хотела, чтобы её жалели - она жаждала уважения.
К тому же, она знала подлую натуру отца: в порыве злости он мог и учительниц прилюдно оскорбить - а это было бы ужасно! Вот уж этого она НИ ЗА ЧТО НЕ ХОТЕЛА! Потому и молчала.
А дома те же пьяные дебоши. Возвращаться туда не хотелось. Рождалось унизительное чувство, что ты - загнанный в западню зверёк и главное, что надо сделать, – успеть спрятаться, чтобы не попасться на глаза тому, кого девочка ненавидела. А он всё время пытался сломать, подчинить, растоптать. Пьяный, заставлял снимать с него сапоги. Как-то привёл в дом чеченца, который не давал девочке прохода, а отец, наблюдая, лишь погано усмехался. Спасло только то, что Соня убежала к бабушке. Мать через несколько дней заставила вернуться. Слава Богу, чеченец к тому времени уехал.
Соня шла из школы с затаённым страхом: дома ли он и что ещё придумает, чтобы больнее уколоть и унизить. Пока его не было, старалась быстрее сделать уроки и уйти на репетиции или в библиотеку.
Когда отец это понял, пригрозил:
- Ишь, разгулялась! Слишком много воли вам давать стали. Я ещё разберусь с новыми «училками», чему они там учат. Чтоб в девять вечера дома была!
Однажды задержалась: сочиняли частушки для радиогазеты.
- Ой! – вырвалось у Сони, когда она взглянула на часы. – Уже девять пятнадцать! Мне пора.
- Да рано ещё!
- Нет, нет, я пойду.
- Ну и мы пойдём.
Возвращались все вместе, дружной гурьбой.
- Глянь-ка, - сказала Люба, - у вас уже света нет. В окнах темно. Спят, что ли, так рано?
Сердце Сони вздрогнуло от предчувствия беды.
Когда она вошла в избу, отец с матерью уже были в постели. Он, злобно ворча, встал, включил свет. Соня даже раздеться не успела – приготовленным заранее ремнём отец стал хлестать её, стараясь попасть по лицу. Хлестал изо всей силы, с размахом, с оттяжкой.
Девочка закрывалась, как могла. Хорошо, что пальто ещё не сняла. На руках потом долго не заживали синяки. Мать, лёжа на кровати, молча смотрела. Потом сказала: «Хватит». Если б знала она, что бьют не по телу – по кровоточащей душе!
Утром Соня снова ушла к бабушке. Но и там отец не оставил её в покое. В ту осень в колхоз прислали работать солдат из запаса, это были уже взрослые дядьки. Возили они хлеб. И отец работал там же.
Во время обеденного перерыва, «поддав» хорошенько, стали обсуждать всё подряд, и зашёл разговор о школе, о детях. Сосед по селу сказал:
- Добрая у тебя дочка, Леонид, работящая да умная. Учителя хвалят её.
Тут один из сверхсрочников, опрокинув очередной стакан и захрустев огурчиком, решил похвастать:
- Это кто, тёмненькая такая? Да я с ней прошлую ночь на сеновале проваландался, - и захохотал, добавив поганые слова. Спьяну обсуждали эту новость, требовали поделиться подробностями.
Отец, вернувшись домой, в пьяной злобе избил Раису, заявил:
- Завтра везу Соньку в район, пусть проверят … - Хотел дождаться дочери, чтобы «поучить девку», но, к счастью, был слишком пьян.
Соня зашла, когда он уже храпел. Зато мать пересказала «подробности», не жалея упрёков и оскорблений:
- Добегалась… Готовься, завтра поедешь с отцом к гинекологу.
Какие слова могут передать тот ужас, что удушливым угаром охватил Соню, не давая дышать?! Как вынести этот позор? Все узнают, поверят! В деревне быстрее верят сплетне, чем правде. Как жить с таким позором?! Даже мать поверила. Что уж о других-то говорить?
Соня не хотела жить! Бросилась в кладовую, нашла на полке отраву, что купили для крыс. Выбежала из избы. Чёрное небо нависло над домами низко, угрюмо, тяжко. Осенний ветер гнал тучи на север, в их просветах лишь изредка мелькали острые лучи холодных звёзд.
Спотыкаясь, не разбирая дороги, девочка выбралась за огороды, упала без сил, съёжилась – её трясло. Нет, страшно не было - дрожь была от отчаяния. Сейчас всё наконец-то закончится – эта невыносимая боль в сердце, эта мучительная жизнь…
У самого лица качались тоненькие высохшие травинки. Рука сжала кусок отравы, поднесла к пересохшему рту, горьковатый запах достиг сознания…
«Нет, - милый голос Риммы Иосифовны вдруг возник в её воспалённом мозгу, – нет, нет!» Единственно правильное решение подняло девочку с земли.
Римма, открывая дверь, не узнала любимую ученицу. Опухшая от слёз, разлохмаченная, с почти обезумевшими глазами, она без сил упала ей на руки.
- Сонечка, что случилось?
Рыдая, сбиваясь и вновь начиная, Соня кое-как рассказала, почему отец хочет везти её завтра в районный центр.
- Побудь здесь, никуда не уходи! – Римма умела поступать быстро и решительно.
- Нет, подожди. Сначала надо умыться.
Не слушая возражений, забрала у неё пакетик, вынесла в сени. Подвела к рукомойнику, потом сама же и вытерла её лицо полотенцем, пригладила волосы, уложила на свою постель, укрыв пледом.
- Вот тут полежи. Никуда не уходи! Я скоро приду. И знай: всё будет нормально, слышишь?
И столько любви, ласковой заботы было в её голосе и одновременно столько твёрдости, что Соня поверила: с этого мига всё действительно будет по-другому.
А Римма Иосифовна уже стучалась в дом директора. Убедила его не терять времени зря и действовать решительно, ведь погибает ребёнок!
Они разыскали сверхсрочников, уже спавших сном невинных младенцев.
Римма не пожалела ни голоса, ни пыла, ни гнева:
- Да знаете ли вы, что дают за растление малолетних? Это суд и тюрьма! Вы этого хотите? Тогда мы сейчас же пишем письмо в прокуратуру. Свидетели ваших слов в наличии…
- Да я, да я… пошутил я, - лепетал испуганный солдат.
- Пошутил! – возмутился директор. – А о девочке ты подумал, дубина? Ей-то каково?
- Виноват я, не подумал… Я всё исправлю завтра же.
- И с самого раннего утра! Смотри…
- Смотрю, смотрю, - соглашался со всеми условиями солдат.
Утром он купил водки, пришёл к вчерашнему собутыльнику. Распили, шумели, били по рукам…
Обидно, что мать даже не захотела поговорить с дочкой. Они вообще с того времени почти перестали разговаривать друг с другом. Но зато директор по настоянию Риммы Иосифовны серьёзно поговорил с отцом Сони. Тот притих на какое-то время.
Историю своих мук Соня рассказала Лине Сергеевне много лет спустя, когда уже и сама она стала бабушкой. Они встретились в уютной Сониной квартире. И несколько вечеров подряд текли воспоминания, текли слёзы по щекам собеседниц.
- Почему я не знала этого? - вздыхала Лина Сергеевна.
- Я очень просила Римму Иосифовну никому ничего не рассказывать! Мне...- у Сони перехватило дыхание, - мне стыдно было!
Они сидели на диванчике, обняв друг друга...
И память о прошлом согревала их души...
Если бы не бабушка Лиза…
Продолжение http://www.proza.ru/2019/07/09/806
Свидетельство о публикации №219070900798