Дети Декабря, часть IX

Глава XXIII


– Здесь очень мило – он облокотился на спинку стула в небольшом кафе с видом на Сену и вдруг ощутил, что прежние страх и скованность будто бы испарились в прозрачном осеннем воздухе. Страх услышать «Нет» и боязнь, что тебя «не так поймут». Даже если произнесёшь глупость.

– Можно подумать, тебе есть с чем сравнивать – мягко улыбнулась она. – Сам же сказал по пути, что почти нигде не бываешь.

– Теперь у меня будет возможность делать это чаще, надеюсь. До тех пор, пока тебе не надоем – иронично произнёс он.

Она выразила лёгкий укор так, как способна только женщина – кратким взглядом и едва заметным движением уголков тонких губ. «Ну что за ерунду ты произнёс, Миша. Или, любуешься собой через кокетливое самоуничижение?».

Он понял за секунду. И мигом прекратил эти игры. Извинился ответным взглядом и произнёс:

– Аня, расскажи о себе. Что угодно. Детство, семья, да хоть работа… А я тихонько послушаю.

Оба не заметили, что гарсон уже с минуту неловко переминается в паре метров от них, не желая вторгаться в доверительный разговор. Он ни слова не понимал по-русски, но достаточно было их взглядов с интонацией певучего языка. Наконец, улучив паузу, он вежливо обратился к парочке на французском:

– Добрый вечер! Что желаете отведать сегодня?

– Мне всё равно, рассмеялся Мишель, глядя на Анну, словно вопрос задала она. – Выбери что-нибудь сама, я готов довериться твоему вкусу.

Она улыбнулась, полистала меню и нехотя, словно преодолевая себя, обратилась к гарсону на французском. В тот вечер единственным языком общения стал русский. Все иные наречия в доверительном разговоре двух душ отвлекали и резали слух, словно нож о стекло.

Потом он слушал её голос, аккуратно бросая нежный взгляд и поверхностно улавливая смыслы. Но даже не одёрнул себя в этом личном «бесстыдстве». Время не остановилось, но потекло совершенно иначе. Вместо привычного циферблата – ещё не произнесённые, но трепетно угадываемые слова. Та взаимность, которую невозможно ни выстрадать, ни, тем более, заслужить. Это амнистия, дар и милость Создателя к нерадивым чадам…

– Миша – мягко произнесла она и тихонько коснулась его руки – ты меня слушаешь? Тебе – интересно? 


***


Он проснулся в 6:45, за 15 минут до лагерного подъёма. Казалось, её прикосновение ещё не остыло. Но он просто помнил его безошибочно и узнал бы с закрытыми глазами среди сотен иных. Отец Николай безмолвно бодрствовал у противоположной стенки узкого барака, размышляя о чём-то своём. Лишь бросил на Михаила привычно-ободряющий взгляд, памятуя о его хроническом нежелании пространно общаться.

– Отец Николай, вы любили когда-нибудь? – внезапно спросил он.

Странно, но ему показалось, что его единственный русский солагерник ожидал этот вопрос. И ответил без размышлений:

– Я очень любил, и люблю свою родную сестру, Анну. И отправился к ней в Германию, заранее предполагая, чем всё может закончиться…

– Анну. Надо же, её зовут Анна – тихо произнёс Мишель, словно разговаривая сам с собой и не глядя на собеседника. Потом очнулся:

– Вас предали и арестовали?

– Это длинная история – философски изрёк священник. – И я никого не виню. Её муж, патриот Новой Германии, искренне считал, что своим доносом он исполняет гражданский долг и делает благое дело.

– Боюсь, моя история куда банальней – грустно усмехнулся Михаил. – Однажды я прислушался к зову своего сердца и не ошибся. Награда была незаслуженной. Но потом меня поймали на тщеславии несостоявшегося писателя. Пускай даже, я думал, что забочусь о ней. И я не послушал голос своего сердца – так, как сделал это при первой встрече. Не послушал и её…

Он отвернулся к стенке и беззвучно заплакал. Ещё 10 минут до подъёма – успокоиться, и хоть немного, но прийти в себя.

Отец Николай, помолчав пару минут, произнёс:

– У вас есть смысл бороться. Выжить. Ради новой встречи. И пока вы сами не увидите своими глазами, что надежда утрачена – не верьте никому.

Мишель лишь слабо кивнул. В этом пространстве, полном внешне бессмысленных страданий, скупая человеческая эмоция, короткое слово поддержки, значили стократ больше, чем самые изысканные речи в прежней мирной жизни…



Глава ХХIV

В тот июньский вечер Нью-Йорк привычно сиял разноцветными огнями. В Бродвейском ресторане по субботам собиралась элита делового центра Америки – банкиры, финансисты, крупные промышленники и нефтяные короли. Неспешный разговор о текущих делах под джаз и бутыль коллекционного вина с изысканными закусками.

А вот и Фил Шантор – в дорогом чёрном костюме, с сигарой – и, кажется, внешне помолодевший с момента эмиграции. В Новом Свете он не просто готов к ежедневной борьбе за место под солнцем, а воспринимает её с долей наслаждения. За неполный год издательство Шантора The BookShow, оформленное на сестру Джулию, дабы избежать эмигрантских проволочек с законами, двинулось завоёвывать книжный рынок семимильными шагами. Филипп снял офис в Нью-Йорке и осознанно рискнул с вложениями, в том числе – на рекламу. Его план сработал: уже пару месяцев спустя к нему потянулись литераторы лёгкого жанра, а через полгода Шантор обзавёлся профессиональными литредакторами. Свою любовницу, роскошную шатенку Сильвию, мисс Флорида-1930, он сделал секретаршей с необременительными обязанностями и солидной зарплатой. Его пассия, вдвое младше Филиппа, полностью устраивала Шантора во всех смыслах, от лёгкости характера до постели. Год спустя Шантор подмял под себя почти весь издательский рынок книжной беллетристики. А в 1942-м, когда возникла перспектива угодить на обложку New York Times, без колебаний принял единственное условие – предстать добропорядочным семьянином с традиционными ценностями. Он женился на Сильвии и окончательно уладил всю бумажную волокиту с американской бюрократией.

The BookShow выпускало лёгкое чтиво об истории первых американских переселенцев, любовные саги в эпоху гражданской войны Севера и Юга, а также Великой депрессии. Как и в Париже, новоявленный американец Фил лично прочитывал всякую заслуживающую внимания рукопись. Но во Франции он более полагался на старину Жинола, а здесь вёл дела сам – более жёстко и без сантиментов. Подчас Шантор прямо диктовал авторам – что убрать и что добавить в новом опусе, иначе можно забыть о книге и первых гонорарах. А литредакторы превратились в наёмных работников, просиживающих в офисе по 10 часов в сутки. Но Шантор платил достойно и вовремя. Более того, обладал безошибочным чутьём на темы романов для успешных продаж.

На уик-энд Фил сентиментальничал и навещал родную сестру в Бостоне, не говоря уж о том, что еженедельно выписывал ей чек. Сильвию в эти поездки не брал. Казалось, его лучезарная пассия своим присутствием нарушает воспоминания о детстве, да и саму атмосферу пуританского жилища сестры. Консервативной Джулии его будущая супруга не нравилась. Что она совершенно не скрывала, осознавая при этом тщетность всяких попыток переубедить родного брата.

В тот вечер Фил Шантор за отдельным и заранее заказанным столиком ожидал важную встречу. Мистер Джей-Би Робертсон, представитель американского конгресса, пожелал пообщаться с успешным бизнесменом «в неофициальной обстановке». Невзирая на статус гостя, Шантор не испытывал ни малейшего трепета перед крупным политиком и даже досадовал на его 5-минутное опоздание, как человек, конвертирующий время в доллары и личные удовольствия.

Лощёный Робертсон суховато поприветствовал Шантора, слегка пригубил вина ради светского этикета, отказался от сигары и перешёл к сути дела:

– Месье Шантор, мы очень ценим ваш вклад в американскую индустрию развлечений и культуру. Но, полагаю, и Америка – страна неограниченных возможностей – многое дала вам за столь короткий срок.

Старый циник Фил иронично кивнул и устало глотнул полусухое вино 10-летней выдержки. Он, впрочем, и не сомневался, что речь в беседе пойдёт исключительно о деньгах.

– Так вот, месье Шантор (прожжённый политик, тем не менее, замялся на секунду) – идёт Вторая Мировая. Франция, Бельгия и Голландия пали, Великобритания, в лучшем случае, способна лишь удерживать свои границы – и то, до поры-до времени, я полагаю. А пакт Молотова – Риббентропа – филькина грамота для Гитлера. Вскоре он начнёт военную кампанию против России, чтобы затем добраться и до Америки…

Шантор усмехнулся. В этой усмешке сквозило неприкрытое презрение. Но направлено оно было не на собеседника, а тех, кто вершит «большую геополитику».

– Мистер Робертсон, я читаю газеты. Более того, в подобном развитии событий я не сомневался ещё в дни Берлинской Олимпиады, когда Европа (исключая Черчилля) вознесла на вершину закомплексованного фанатика, а их точный ход предсказал год назад одному парижскому приятелю. Потому как у меня кое-что есть вот тут – Шантор ткнул пальцем в черепную коробку, совершенно не стесняясь своего неидеального английского и даже столь развязного тона. – Чего, увы, не скажешь о европейских политиках.

– В таком случае, нам будет проще поладить друг с другом – с энтузиазмом откликнулся мистер Робертсон. Ему, привычному к заискиваниям ищущих расположения мелких политиков и начинающих коммерсантов, нравились выдержка, независимость и доля цинизма французского эмигранта.

– Итак, война Гитлера с русскими – вопрос времени. Скажу вам приватно: президент Рузвельт, сенат и конгресс хотят наладить отношения со Сталиным и советским правительством.

– Сталин и есть советское правительство – поправил его Шантор.

– Да, конечно. Я, подчас, забываюсь, говоря о специфике тоталитарных систем. США желают оказать помощь России – одежда, обувь, провизия, военная техника. А затем, в наиболее выгодный для нас момент, открыть второй фронт – не исключено, с союзниками-британцами. Если они устоят к тому времени, конечно. Но правительство и страна ещё не оправились от последствий кризиса. Не исключена новая рецессия. Поэтому, я один из тех, кто уполномочен Рузвельтом переговорить с бизнес-классом Америки для оказания посильной финансовой помощи…

Шантор, не дослушав, размашистым почерком написал сумму на салфетке и протянул конгрессмену. (Он всё понял ещё несколько минут назад).

Робертсон слегка вскинул брови в приятном удивлении.

– А если в ближайший год дела пойдут так, как я рассчитываю, я удвою сумму перечислений – веско произнёс Шантор. – И спасибо, что избавили меня от пространных уроков политинформации – съязвил он напоследок.

Конгрессмен дружески пожал его руку. И подумал о том, что этот человек, невзирая на солидный возраст, успеет многого добиться в Америке.



***


В воскресенье, посиживая на бостонской веранде сестры Джулии, Шантор неторопливо закурил и изрёк:

– Не думай, что я делаю пожертвования из желания понравиться власти и заполучить преференции к бизнесу. Пускай даже, этот мотив тоже присутствовал. Просто, русские ныне – единственные, кто способны остановить усатого неврастеника с его сворой фанатиков. Но… он просто сумасшедший, если сунется в Россию.

Шантор затянулся сигарой – глубже, чем принято, слегка откашлялся и эмоционально произнёс:

– Но, чёрт меня подери, никогда бы не подумал, что однажды захочу помочь Советам! Помню, в парижском издательстве старина Жинол всё ходатайствовал за какого-то «русского француза» с нелепой фамилией… Лавьен… Линьон... Три сотни страниц пустых философствований с претензией на Истину – цинично усмехнулся он.

– Америка тебя не забудет, Филипп, – произнесла Джулия. – Ты делаешь важный шаг для страны и мира.

Шантор едва удержался от того, чтобы спародировать патетичный тон сестрицы. В свои 65 она стала ещё напыщенней, чем раньше.

Но вместо ответа приобнял Джулию и мирно произнёс:

– Пойдём ужинать. Завтра мне уже в 6 утра возвращаться в Нью-Йорк. Дела. Кстати, я тут вспомнил, как однажды ты спасла меня от разъярённого папаши!

И он рассмеялся с привычным жизнелюбием…      



Глава XXV

Утро 23 июня 1940 года оказалось самым счастливым для Анечки – с тех пор, как она рассталась с Мишей. Отдохнув в плимутской портовой гостинице вторые сутки, компаньоны по несчастью с удовольствием позавтракали. Жан-Пьер Лакомб, освободившись от колоссального стресса водного перехода, даже присел в холле за обшарпанный рояль и сыграл пьесу Глена Миллера. Аню веселилась с юной Лиз под улыбки Жанет. А Серж оптимистично произнёс:

– Сегодня вечером садимся в поезд и через 8 часов окажемся в пригороде Ливерпуля. Там пересядем на мой автомобиль. Я покажу вам окрестности. Ливерпульцы – люди простые, трудолюбивые, незлобные и гостеприимные, вот увидите! Анна, на первых порах могут возникнуть сложности с жильём и работой, но не переживайте: сколько необходимо, поживёте у нас с Викторией. И не терзайте себя тем, что вы уже не в силах исправить…

Она благодарно кивнула. Точь в точь, как Миша в разговоре с отцом Николаем. Разве что её глаза не выглядели столь обречёнными.

В поезде всё обошлось без приключений. Пересев в авто, пятеро пассажиров уже спустя полтора часа должны были оказаться в гостеприимном доме Сержа Лакомба. Он неторопливо вёл машину, давая возможность рассмотреть окрестности сидящим на заднем сиденье Аню, Лиз и Жанет.

Гул самолёта Сержа ничуть не напугал. Он пояснил, что британская авиация регулярно патрулирует портовый город, защищаясь от возможных вторжений со стороны Ла-Манша. Это – свои, не волнуйтесь!

Путники, включая искушённого в морском деле Жана-Пьера Лакомба, не ведали, что практический шанс остаться живыми во время водного перехода на катере из Бордо в Плимут был невелик. Туман и ночь сокрыли их от крейсеров и воздушной эскадры, а близ Шербура, уйдя поглубже от берега, где базировался немецкий флот, они не были обнаружены подводной эскадрой гитлеровцев, способной уничтожить их за секунду.

Но на рассвете 24 июня немецкий истребитель в длительном бою утопил в Ла-Манше два самолёта британской береговой охраны, сделал торжествующий круг в пригороде, не собираясь лететь до Ливерпуля из-за нехватки топлива. Эти налёты имели лишь одну практическую задачу – уязвить противника психологически. Однако, обнаружив движущийся по пустынной местности объект, пилот спустился максимально низко для поражения цели.

Смертельный свинец мигом прошил лобовое стекло. Серж и сидящий рядом с ним брат Жан-Пьер погибли мгновенно. Анна и много лет спустя не помнила, как выскочила из медленно едущей машины, придерживая Лиз и только потом, боковым зрением, увидела безжизненную Жанну с красной точкой на лбу. Взмыв вверх, истребитель совершил повторное, но уже не столь резкое снижение, пустив пули по двум белым фигуркам около автомобиля. Анечка инстинктивно прикрыла собой ещё ничего не успевшую понять Лиз, услышала незнакомый ранее свист и ощутила два сильных ожога на икроножной мышце и левом плече. Но девочка не пострадала – и это последнее, что успела проверить Аню. Через минуту она потеряла сознание – не столько от ран, сколько от шока. И спустя полчаса уже не услышала звуки трактора местного фермера, подъезжающего к рыдающей Лиз и внешне безжизненной Анне.

Если бы путники сошли с поезда в самом Ливерпуле, они остались бы живы. Но гостеприимный Серж Лакомб пожелал иначе…


Лишь 11 часов спустя Анечка открыла глаза в неизвестной палате и попросила воды. Миловидная женщина лет 25-ти мигом откликнулась на её просьбу.

– Где я? – спросила она едва слышным голосом.

– В Ливерпульском госпитале. Не волнуйтесь. Худшее уже позади. Операция прошла успешно. Раны не смертельные, но придётся полежать здесь пару недель. Я – Мэри. Медсестра. Вы понимаете английский?

Анна понимала, даже в нынешнем состоянии. Она выучила его почти экстерном из былой любви к Джо. Но совершенно не предполагала, для чего именно ей понадобятся эти познания.

Спустя час она была уже способна немного приподняться с подушки и отвечать краткими фразами. Только теперь события раннего утра воскресли в памяти и пронеслись перед её глазами, словно в цифровом видео, создающем иллюзию реальности. Она не заплакала, а почти завыла от этих страшных воспоминаний.

– Тихо, тихо – я здесь – приобняла её Мэри. – Не бойтесь, я останусь с вами. Утром – перевязка. Потом меня сменит Мэлани, очень добрая сиделка. 

Она взяла её за руку.

– Слышите? Июньский дождик начинается. Я приоткрою окно.

Минут через пять Анечка провалилась в глубокий сон, невзирая на покалывающие боли от ран. Ей виделось, что она тихонько плывёт по неведомой, но спокойной реке, лёжа на дне лодки. Страх исчез. Осталась лишь боль за тех, кому не суждено было доплыть до берега вместе с ней...


(продолжение следует)