Хоження за четыре моря

Юрий Смирнов
ХОЖЕННЯ ЗА ЧЕТЫРЕ МОРЯ

Я стоял переминаясь с ноги на ногу в капитанской каюте.
- Так что вы решили, – спросил капитан, - будете пересаживаться?»
- А если попробовать с подветренного борта?» - спросил я
- С подветренного борта шлюпку волной расшибёт.

Это было третье море, по которому мы, пятеро, пытались добраться до Мурманска попутными судами. В море капитаны не отказываются взять на борт счастливчиков, идущих в отпуск. Может быть и новостями поделятся, да и в длительном рейсе любой новый человек на борту всегда представляет собой интерес и непраздное любопытство: кем ходит, сколько времени, какой экипаж, давно ли в рейсе, а что пишут из дома?
Начали мы свой поход на Запад ещё в Восточно-Сибирском море, где нас взял на борт «Пионер». В то время много «Пионеров» было: «Пионер Латвии», «Пионер Эстонии». «Пионер Белоруссии …» На каком «Пионере» мы добирались, я не помню. Поселили нас всех пятерых в кубрике. Мы радовались, что уже идём на Запад. Радость была несколько омрачена ночной тревогой «подвижка груза». По палубе загрохотали ботинки бегущих. Я выглянул из кубрика: «Мужики, помощь нужна?» – «Сидите и не высовывайтесь. Без вас справимся». Судно шло под небольшим постоянным креном на левый борт. Море штормило, но не очень. Через полчаса сыграли отбой тревоги и все угомонились.
Нас было пятеро с ледокола «Арктика»: три курсанта из высшей мореходки, у которых закончилась практика и они возвращались в училище, старший мастер Центрального отсека, (атомной установки ледокола) Владимир Вейнберг и я – простой советский инженер службы Радиационной Безопасности, назначенный старшим группы. С Владимиром мы были  в давних и хороших взаимоотношениях и по работе и по спорту. Это был добрый и весёлый парень и с ним было легко и просто. Курсантов я не знал – только виделись на ледоколе. В мореходке и я когда-то заочно учился и не один год и не пять лет – мешали арктические рейсы, отпуска и весёлая жизнь. Учился я ни шатко, ни валко, но до пятого курса электромеханического факультета дотянул. Тут меня пригласили в деканат и сказали, что мне, с моими высказываниями о комсомоле, визу на загранку никогда не откроют и  посоветовали перевестись в другой ВУЗ. Выбирать долго не пришлось – нужен был заочный факультет и я перевёлся на третий курс Северо-Западного заочного политехнического, который, к своему удивлению, окончил инженером  технологом - конструктором по радиоэлектронной аппаратуре. Но, это так, к слову.
Прошли море Лаптевых, а в Карском море «Пионер» сворачивал в Енисей и нам следовало пересесть на судно, идущее в Мурманск. Судно такое было, но был шторм, кромешная тьма и ветер выл, как в плохом кинофильме.
- Так что вы решили?» - повторил свой вопрос капитан.
В каюте было тихо. Капитан сидел за столом, покрытым зелёным сукном. Перед ним лежала книга, освещённая настольной лампой под круглым абажуром. Всё навевало уют и спокойствие. «Так, - размышлял я, - с наветренного борта ветер  разобьёт шлюпку, как сказал капитан, с подветренного шлюпку волны расшибут, что же выбрать? Вспомнил русскую пословицу «из двух зол выбирают меньшее». Но где оно, меньшее? На ум пришла пословица англичан, властителей морей: «из двух зол ничего выбирать не стоит».
- А можно мы с вами дальше пойдём?
- Да хоть до Игарки. Туда, кстати, перед олимпиадой много девушек из Москвы доставили. Скучать не придётся. Скажешь «шлюпку спускать» – спустим шлюпку, скажешь «дальше идти»- пойдём дальше».
И мы остались.
Ночью повернули в Енисей. Днём было тихо и спокойно. Енисей был величав в отражённых лучах солнца. Спустили шлюпку и нас перевезли на стоявший в Енисее гидрологическое судно «Механик Евгенов». При пересадке с «Пионера» мы успели пообедать. На «Евгенове» судовое время было другое и нас пригласили на обед. Мы не стали отказываться, чтобы не нарушать правила морского гостеприимства.  После обеда, по просьбе моряков «Евгенова», я рассказал о том, как дней десять назад, в Восточно-Сибирском море, утонул лесовоз «Брянсклес», порт приписки Ленинград. Судно шло в балласте под проводкой ледокола и получило пробоину льдиной сразу в два трюма. Лесовоз не был судном ледового класса, давней постройки и в Арктике ему нечего было делать. Но начальство послало – из кабинетов всегда видней. Мы подошли к «Брянсклесу» кормой, сильно ударив его, поставили сходню и экипаж лесовоза перешёл на борт ледокола. Поднятые по тревоге моряки так и остались кто в чём. Некоторые были в майках. Зайти в каюты перед переходом на борт ледокола им не разрешили, а у каждого моряка в своей каюте есть что-то личное, кроме одежды и чемодана. Появился  помполит, полностью экипированный с двумя портфелями в руках. У помполитов обязанностей по тревогам не бывает. А в обычной жизни главное – влезть в душу каждого моряка и навести там «правильный» политический порядок. Идти по сходне, не держась за верёвочные леера, очень сложно, особенно с тонущего судна и помполит принял решение перебросить портфели на корму ледокола. Как потом рассказывал сам помполит, в одном портфеле были «партейные» документы, а в другом – личные вещи. Метнул помполит первый портфель, упал портфель  в солёную морскую воду и поглотила портфель пучина морская моря Восточно Сибирского. Это был партийный портфель. Второй бросок оказался более удачным и портфель приземлился на корме ледокола в цельности и сохранности. И сам помполит перешёл на борт ледокола, взял портфель и с облегчением пошёл в каюту нашего блюстителя дум – море всё спишет. (А у старшего механика под воду ушла коллекция камней, собранная им по всему миру).
Я сделал не менее двадцати снимков погружения лесовоза под воду. Тонул он долго, часа три – держала переборка машинного отделения. Судно кренилось и издавало всхлипывающие звуки – выходил воздух из вентиляционных коробов. Потом освещение на палубах автоматически переключилось на аварийное. Казалось, судно живёт, борется. При сильном крене на правый борт судно встало почти вертикально носом вниз и с утробным звуком, громким и воющим, скрылась под водой. Моряки «Брянсклеса» стояли вдоль борта ледокола и прощались со своим судном. У многих моряков на глазах были слёзы.
В мою каюту поселили доктора с «Брянсклеса». Он, вообще-то, не был моряком. Он был доктором в припортовой поликлинике в Ленинграде и во время отпуска решил поправить своё материальное положение и сходить в рейс – первый и, как он утверждал – последний. Мы с ним подружились и потом много общались в Питере. Через некоторое время он снова пошёл в море, но под чужим флагом. Стюардом.
Мы поджидали попутное судно, идущее из Енисея в Мурманск. Надо было ещё посетить и четвёртое море – море Баренца. Шла вторая неделя нашего путешествия в отпуск. Вскоре появился рудовоз, идущий из Дудинки в Мурманск. Договорились, что он  примет нас на борт. Мы сели в шлюпку. Матросы бойко подруливали к рудовозу, водоизмещением более двадцати тысяч тонн. Рудовоз сбросил ход и долго шёл по инерции. От него шла крутая волна. Нашу шлюпку сильно бросало. Мы с завистью смотрели на спасательные жилеты матросов с «Евгенова». Нам жилетов не досталось. Мы ещё долго гнались за рудовозом, пока у него не истощилась сила инерции. Нам кинули штормтрап. Высота борта была на уровне третьего этажа здания. Сверху покрикивал штурман в огромной, больше, чем кепка грузина, морской фуражке. Я посоветовал ему  кинуть нам шкерт для чемоданов и сумок – с ними по шторм-трапу мог подняться только цирковой трюкач. Среди нас таковых не было.
На борту штурман спросил старшего и сказал, чтобы я взял себе второго и отвёл нас с Вейнбергом в каюту судового доктора, которого не было в рейсе. Курсантов поселили в кубрик. Совсем скоро объявили обед – их судовое время удобно отличалось от времени на «гидрологе». И мы в третий раз пообедали и могли сравнивать мастерство судовых поваров (их уже давно не называют коками) на судах трёх типов.
Судовое время устанавливает капитан. На Диксоне разница от Москвы, как и от Мурманска, составляет четыре часа. Но капитан может и не переходить на диксонское время, или передвинуть часы только на час, или два. Вспоминаю случай, когда мы в Певеке (Чукотка), где разница от Москвы составляет 8 часов, а у нас на борту было диксонское время, пытались договориться с местными спортсменами о  встрече по баскетболу. Оказалось, что нам зря выдали школьные аттестаты зрелости. Мы, как малые дети, для счёта  использовали пальцы рук, а некоторые пытались снять обувь. Выручила русская смекалка: мы не стали говорить во сколько и по каким часам состоится игра, а договорились ЧЕРЕЗ СКОЛЬКО часов состоится встреча.
В каюте доктора мы прекрасно устроились. Я забрал себе койку, а Владимир разместился на диване. На всех судах койка и диван в каютах располагаются под 90 градусов – некоторые во время качки любит, чтобы их валяло с боку на бок, а другой предпочитает вставать с ног на голову. У койки есть даже буртики, чтобы «спящий» не часто пытался устроиться на палубе.
Подъёмные буртики есть и на столах в кают-компании и в столовой команды. Их устанавливают во время шторма. Скатерти на столах поливают водой и тарелки по столу не «гуляют». В 4 часа утра есть ночной чай для вахты, работающей с 4-х и для вахты, стоявшей с 00 до 04. Если шторм «хороший», то чтобы не утруждать уважаемых работников камбуза, завпрод выдаёт вахтам «сухой паёк», а на каждом рабочем месте есть чайник и кружки и моряки могут пить чаи во время вахты. В ЦПУ (центральный пост управления атомной установкой) есть специальное место за стойками электроники, где хранится чайная посуда. Это место называется «Кафе «Челюсти». Инженерам-операторам, которым нельзя отходить от пультов управления, чай подаёт вахтенный мастер ЦО (центрального отсека) свободный в своих перемещениях. Он помогает с чаем и старшему вахтенному механику. А инженер службы РБ, как правило, сам справляется  и с заваркой и с потреблением чая. Чаепитие на вахте идёт не только во время шторма, но и на всех ночных вахтах – воздух, подаваемый в ЦПУ вентиляторами, сухой, как в пустыне Сахара, и мы в Арктическом рейсе страдаем от жажды, вибрации, тряски, шума вентиляции, нелюбви руководства Атомфлота и ещё много от чего.
Во время передачи почты с другого судна, идущего из Мурманска, первыми разбирают свои письма штурманы и матросы. Потом письма приносят в ЦПУ, машинное отделение и в электростанцию. В ЦПУ я не изображал толпу у «письмоносца»: «сбежались все, и я сбежался», а спокойно сидел за пультом. У меня было прозвище по повести Габриэля Гарсиа Маркеса «Полковнику никто не пишет».
Рудовоз шёл в грузу и качка ему не грозила. Он слегка и равномерно переваливался с борта на борт и это не доставляло неудобств. Вдруг, откуда не возьмись, по палубе начал скакать шарик пинг-понга. Он докатывался до переборки, ударялся в неё и затихал. Но мы знали, что это временное затишье перед очередным марш-броском к противоположной переборке. Пришлось организовать охоту на нарушителя покоя. Если вы думаете, что это просто – вы ошибаетесь. Шарик на время вообще перестал перекатываться. Мы поняли, что он где-то застрял и успокоились. Но в это время…  Я не зря говорил, что Владимир был хорошим спортсменом, он накрыл шарик посреди каюты своим могучим телом и мы прислушались. С шариком было покончено.

В Мурманске рудовоз встал под разгрузку и мы, пообедав, спокойно сошли на берег в порту. Пройдя проходную порта я понял, что ноги не идут и у меня «нет мо;чи» их переставлять. Я оглянулся на молодёжь во главе с гигантом – спортсменом Вейнбергом. Они кричали: «Ильич, стой! Ноги не идут!».
От проходной порта до камер хранения багажа железнодорожного вокзала было метров 300, не менее. Мы преодолели этот путь всего с четырьмя остановками.
В отделе кадров инспектор, оформляя отпускные документы спросил: «Ну что, широка страна моя родная?»

Восточной – Сибирское море, море Лаптевых, Карское море, Баренцево море

Петербург Июнь   2016





Юрий Смирнов
ХО;;; ;ЖЕННЯ ЗА ЧЕТЫРЕ МОРЯ

Я стоял переминаясь с ноги на ногу в капитанской каюте.
- Так что вы решили, – спросил капитан, - будете пересаживаться?»
- А если попробовать с подветренного борта?» - спросил я
- С подветренного борта шлюпку волной расшибёт.

Это было третье море, по которому мы, пятеро, пытались добраться до Мурманска попутными судами. В море капитаны не отказываются взять на борт счастливчиков, идущих в отпуск. Может быть и новостями поделятся, да и в длительном рейсе любой новый человек на борту всегда представляет собой интерес и непраздное любопытство: кем ходит, сколько времени, какой экипаж, давно ли в рейсе, а что пишут из дома?
Начали мы свой поход на Запад ещё в Восточно-Сибирском море, где нас взял на борт «Пионер». В то время много «Пионеров» было: «Пионер Латвии», «Пионер Эстонии». «Пионер Белоруссии …» На каком «Пионере» мы добирались, я не помню. Поселили нас всех пятерых в кубрике. Мы радовались, что уже идём на Запад. Радость была несколько омрачена ночной тревогой «подвижка груза». По палубе загрохотали ботинки бегущих. Я выглянул из кубрика: - Мужики, помощь нужна?» – «Сидите и не высовывайтесь. Без вас справимся». Судно шло под небольшим постоянным креном на левый борт. Море штормило, но не очень. Через полчаса сыграли отбой тревоги и все угомонились.
Нас было пятеро с ледокола «Арктика»: три курсанта из высшей мореходки, у которых закончилась практика и они возвращались в училище, старший мастер Центрального отсека, (атомной установки ледокола), Владимир Вейнберг и я – простой советский инженер службы Радиационной Безопасности, назначенный старшим группы. С Владимиром мы были  в давних и хороших взаимоотношениях и по работе и по спорту. Он был добрый и весёлый парень и с ним было легко и просто. Курсантов я не знал – только виделись на ледоколе. В мореходке и я когда-то заочно учился и не один год и не пять лет – мешали арктические рейсы, отпуска и весёлая жизнь. Учился я ни шатко, ни валко, но до пятого курса электромеханического факультета дотянул. Тут меня пригласили в деканат и сказали, что мне, с моими высказываниями о комсомоле, визу на загранку никогда не откроют и  посоветовали перевестись в другой ВУЗ. Выбирать долго не пришлось – нужен был заочный факультет и я перевёлся на третий курс Северо-Западного заочного политехнического, который, к своему удивлению, окончил инженером – технологом - конструктором по радиоэлектронной аппаратуре. Но, это так, к слову.
Прошли море Лаптевых, а в Карском море «Пионер» сворачивал в Енисей и нам следовало пересесть на судно, идущее в Мурманск. Судно такое было, но был шторм, кромешная тьма и ветер выл, как в плохом кинофильме.
- Так что вы решили?» - повторил свой вопрос капитан.
В каюте было тихо. Капитан сидел за столом с зелёным сукном. Перед ним лежала книга, освещённая настольной лампой под круглым абажуром. Всё навевало уют и спокойствие. «Так, - размышлял я, - с наветренного борта ветер  разобьёт шлюпку, как сказал капитан, с подветренного шлюпку волны расшибут, что же выбрать? Вспомнил русскую пословицу «из двух зол выбирают меньшее». Но где оно, меньшее? На ум пришла пословица англичан, властителей морей: «из двух зол ничего выбирать не стоит».
- А можно мы с вами дальше пойдём?
- Да хоть до Игарки. Туда, кстати, перед олимпиадой много девушек из Москвы доставили. Скучать не придётся. Скажешь «шлюпку спускать» – спустим шлюпку, скажешь «дальше идти»- пойдём дальше».
И мы остались.
Ночью повернули в Енисей. Днём было тихо и спокойно. Енисей был величав в отражённых лучах солнца. Спустили шлюпку и нас перевезли на стоящий в Енисее гидрологическое судно «Механик Евгенов». При пересадке с «Пионера» мы успели пообедать. На «Евгенове» судовое время было другое и нас пригласили на обед. Мы не стали отказываться, чтобы не нарушать правила морского гостеприимства.  После обеда, по просьбе моряков «Евгенова» рассказал о том, как дней десять назад, в Восточно-Сибирском море, утонул лесовоз «Брянсклес», порт приписки Ленинград. Судно шло в балласте под проводкой ледокола и получивший пробоину льдиной сразу в два трюма. Лесовоз не был судном ледового класса, давней постройки и в Арктике ему нечего было делать. Но начальство послало – из кабинетов всегда видней. Мы подошли к «Брянсклесу» кормой, сильно ударив его, поставили сходню и экипаж лесовоза перешёл на борт ледокола. Поднятые по тревоге они так и остались кто в чём. Некоторые были в майках. Зайти в каюты перед переходом на борт ледокола им не разрешили, а у каждого моряка в своей каюте есть что-то личное, кроме одежды и чемодана. Появился и помполит, полностью экипированный с двумя портфелями в руках. У помполитов обязанностей по тревогам не бывает. А в обычной жизни главное – влезть в душу каждого моряка и навести там «правильный» политический порядок. Идти по сходне, не держась за верёвочные леера, очень сложно, особенно с тонущего судна и помполит принял решение перебросить портфели на корму ледокола. Как потом рассказывал сам помполит, в одном портфеле были «партейные» документы, а в другом – личные вещи. Метнул помполит первый портфель, упал портфель  в воду и поглотила портфель пучина морская моря Восточно Сибирского. Это был партийный портфель. Второй бросок оказался более удачным и портфель приземлился на корме ледокола в цельности и сохранности. А у старшего механика под воду ушла коллекция камней, собранная им по всему миру.
Я сделал не менее двадцати снимков погружения лесовоза под воду. Тонул он долго, часа три – держала переборка машинного отделения. Судно кренилось и издавало всхлипывающие звуки – выходил воздух из вентиляционных коробов. Потом освещение на палубах автоматически переключилось на аварийное. Казалось, судно живёт, борется. При сильном крене на правый борт судно встало почти вертикально носом вниз и с утробным звуком, громким и воющим, скрылось под водой. Моряки «Брянсклеса» стояли вдоль борта ледокола и прощались со своим судном. У многих моряков на глазах были слёзы. В мою каюту поселили доктора с «Брянсклеса». Он, вообще-то, не был моряком. Он был доктором в припортовой поликлинике в Ленинграде и во время своего отпуска решил поправить своё материальное положение и сходить в рейс – первый и, как он утверждал – последний. Мы с ним подружились и много общались в Питере. Через некоторое время он стал ходить в море под чужим флагом стюардом.
Мы поджидали попутное судно, идущее из Енисея в Мурманск. Надо было ещё посетить и четвёртое море – море Баренца. Шла вторая неделя нашего путешествия в отпуск. Вскоре появился рудовоз, идущий из Дудинки в Мурманск. Договорились, что он  примет нас на борт. Мы сели в шлюпку. Матросы бойко подруливали к рудовозу, водоизмещением более двадцати тысяч тонн. Рудовоз сбросил ход и долго шёл по инерции. От него шла крутая волна. Нашу шлюпку сильно бросало. Мы с завистью смотрели на спасательные жилеты матросов с «Евгенова». Нам жилетов не досталось. Мы ещё долго гнались за рудовозом, пока у него не истощилась сила инерции. Нам кинули штормтрап. Высота борта была на уровне третьего этажа здания. Сверху покрикивал штурман в огромной, больше, чем кепка грузина, морской фуражке. Я посоветовал ему  кинуть нам шкерт для чемоданов и сумок – с ними по шторм-трапу мог подняться только цирковой трюкач. Среди нас таковых не было.
На борту штурман спросил старшего, сказал, чтобы я взял себе второго и отвёл нас с Вейнбергом в каюту судового доктора, которого не было в рейсе. Курсантов поселили в кубрик. Совсем скоро объявили обед – их судовое время удобно отличалось от времени на «гидрологе». И мы в третий раз пообедали и могли сравнивать мастерство судовых поваров (их уже давно не называют коками) на судах трёх типов.
Судовое время устанавливает капитан. На Диксоне разница от Москвы составляет четыре часа. Но капитан может и не переходить на диксонское время, или передвинуть часы только на час, или два. Вспоминаю случай, когда мы в Певеке (Чукотка), где разница от Москвы составляет 8 часов, а у нас на борту было диксонское время, пытались договориться с местными спортсменами о  встрече по баскетболу. Оказалось, что нам зря выдали школьные аттестаты зрелости. Мы, как малые дети пытались для счёта использовать пальцы рук, а некоторые пытались снять обувь. Выручила русская смекалка: мы не стали говорить во сколько и по каким часам состоится игра, а договорились ЧЕРЕЗ СКОЛЬКО часов состоится встреча.
В каюте доктора мы прекрасно устроились. Я забрал себе койку, а Владимир разместился на диване. На всех судах койка и диван в каютах располагаются под 90 градусов – один во время качки любит, чтобы его валяло с боку на бок, а другой предпочитает вставать с ног на голову. У койки есть даже буртики, чтобы «спящий» не часто пытался устроиться на палубе.
Подъёмные буртики есть и на столах в кают-компании и в столовой команды. Их устанавливают во время шторма. Скатерти на столах поливают водой и тарелки по столу не «гуляют». В 4 часа утра есть ночной чай для вахты, работающей с 4-х и для вахты, стоявшей с 00 до 04. Если шторм «хороший», то чтобы не утруждать уважаемых работников камбуза, завпрод выдаёт вахтам «сухой паёк», а на каждом рабочем месте есть чайник и кружки и моряки попивает чаи во время вахты. В ЦПУ (центральный пост управления атомной установкой) есть специальное место за стойками электроники, где хранится чайная посуда. Это называется «Кафе «Челюсти». Инженерам-операторам, которым нельзя отходить от пультов управления, чай подаёт вахтенный мастер ЦО (центрального отсека) свободный в своих перемещениях. Он может помочь с чаем и старшему вахтенному механику и даже инженеру службы РБ, находящимися во время вахты в ЦПУ. Чаепитие на вахте идёт не только во время шторма, но и на всех ночных вахтах – воздух, подаваемый в ЦПУ вентиляторами, сухой, как в пустыне Сахара, и мы в Арктическом рейсе страдаем от жажды, вибрации, тряски, шума вентиляции, нелюбви руководства Атомфлота и ещё много от чего.
Рудовоз шёл в грузу и ему качка не грозила. Он слегка и равномерно переваливался с борта на борт и это не доставляло неудобств. Вдруг, откуда не возьмись, по палубе начал скакать шарик пинг-понга. Он докатывался до переборки, ударялся в неё и затихал. Но мы знали, что это временное затишье перед очередным марш-броском к противоположной переборке. Пришлось организовать охоту на нарушителя покоя. Если вы думаете, что это просто – вы ошибаетесь. Шарик на время вообще перестал перекатываться. Мы поняли, что он где-то застрял и успокоились. Но в это время…  Я не зря говорил, что Владимир был хорошим спортсменом, он накрыл шарик посреди каюты своим телом и мы прислушались. С шариком было покончено.

В Мурманске рудовоз встал под разгрузку и мы, пообедав, спокойно сошли на берег в порту. Пройдя проходную порта я понял, что ноги не идут и у меня «нет мо;чи» их переставлять. Я оглянулся на молодёжь во главе с гигантом – спортсменом Вейнбергом. Они кричали: - Ильич, стой! Ноги не идут!».
От проходной порта до камер хранения багажа железнодорожного вокзала было метров 300. Мы преодолели этот путь всего с четырьмя остановками.
В отделе кадров инспектор, оформляя отпускные документы спросил: - Ну что, широка страна моя родная?»

Восточчно – Сибирское море, море Лаптевых, Карское море, Баренцево море

Петербург Июнь   2016