Записки из-за бугра -2. С днем рождения, Софа!

Популярный русский ресторан в Бруклине был заполнен до отказа. Длинные столы стояли тесными, неправильными рядами. Официанты, тщетно пытающиеся изобразить на усталых лицах нечто цивилизованное, протискивались боком между ними, разнося стандартные блюда и постоянно бормоча с бухарским или одесским акцентом «сорри» и «скьюз ми».

В ресторане проходил ежемесячный Вечер дней рождения.Публика была разнокалиберной: от девочек-малолеток с намеками на одежду и смываемыми татуировками на всех местах почти полностью оголенного, недоразвитого тела до «божьих одуванчиков» неопределяемого возраста в костюмах и платьях, сшитых двадцать лет тому назад по великому блату у Бени Рабиновича во 2-м Тверском-Ямском.
Малолетки ежеминутно бегали в вестибюль курить, где, держа двумя тоненькими пальчиками длинные сигаретки на уровне взбитых причесок, что-то демонстративно мяукали по сотовым телефонам с видом любовниц брокеров с Wall Street. Старики крутили головами на морщинистых шеях и пытались запечатлеть все до секунды на недавно приобретенные видеокамеры.
Зал был украшен большим количеством разноцветных лампочек и надувными шариками, что выглядело наивным и до боли сентиментальным. Вина, водка, холодные и горячие блюда, казалось, были перенесены из дореформенного «Советского», и с разной периодичностью повторялись на всех столах.

Вдалеке, на большой, полукруглой сцене музицировал оркестр, явно собранный из бывших профессионалов Москонцерта, и усиленный солистом-негром, русский язык которого свидетельствовал, что афроамериканец прошел хорошую школу Brighton Beach. Играл ансамбль слаженно, репертуар был разнообразным – от последних хитов, до «семь-сорок» с периодическим выступлением танцевальной группы, составленной из украинских и московских нелегалок средних возможностей и параметров.

Я находился на этом комплексном дне рождения по случаю совершеннолетия дочери Толи Спектора, которого хорошо знал еще по Москве, но хотя кроме него мне были знакомы  многие присутствовавшие, чувствовал себя скованно, неуклюже и сожалел, что дал Женьке с Ритой уговорить себя сменить вечернюю тишину и одиночество их деревни на гул и суету ресторана.
Мы, разумеется, опоздали к началу и были пристроены на дальний край стола «для взрослых». Я сбивчиво отвечал на обычный вопрос «как там, в Союзе?», старался есть поменьше и не встревал в стандартные бруклинские беседы на темы «у меня должен быть хороший дил» и «Мойша купил карсервис на Зи – Кони Айленд и уже прогорает».

Самым моим большим желанием было поскорее сменить праздничный ужин на дорогу в Нью-Джерси, тем более, что вставать завтра планировалось ни свет, ни заря. К счастью, справа сидела Рита, которая развлекала меня саркастическими рассказами о присутствующих, успевая делать Женьке замечания по поводу каждой налитой рюмки Smirnoff.

Между тем, оркестр перешел к традиционной процедуре. Она заключалась в индивидуальных поздравлениях «новорожденных» со стороны родных и друзей и сопровождалась вручением огромного букета цветов, конверта с наличными и аплодисментами. По окончании приветствия, музыканты ударяли по струнам, клавишам и барабанам и в зале звучало:
- Happy birthday to you, Happy birth day to you…
Далее следовало потрясающее:
- Happy birthday to Sofa,
Happy birthday to you!
Наверное, в местных условиях это было совершенно нормальным, но у меня эти «to Sofa, to Lora, to Misha и to Sara» вызвали какие-то нервные смешки.
- Ты чего? - спросил Женька, запуская в рот вслед за опрокинутой рюмкой маринованный огурчик в сопровождении ритиных причитаний о вреде алкоголизма, приводящего к трагической смерти в нью-йоркских трущобах от цирроза печени.
- Так… песня вдохновила, - я кивнул на сцену, откуда неслось очередное вокально-инструментальное поздравление. - Убожество какое-то… Особенно впечатляет текст, когда имя тостируемого не влезает в размер и приходится петь «happy birthday to Соломон Исакович»… А не пробовали разучить – «Путь бегут неуклюже…» или «У Вас сегодня, День рожденья…»?
- Ну, он как первый раз на Брайтоне… - взмахнул Женька вилкой. – Вы посмотрите, ему уже и «happy birthday» не нравится!
- Да мне без разницы… Ну, просто смешно.
- Пойдем покурим, борец за чистоту русской речи…
- Пошли. Я, кстати, свежий анекдот вспомнил, - я поднялся и, под Риткины размышления о вреде никотина и нашем неизбежном летальном исходе от рака легких, направился в вестибюль…

…Рита не доверила вести машину  домой никому, и села за руль сама. Дороги сменяли друг друга – Turn-Pike на «первую», «первая» на «восемнадцатую»... Оранжевые Огни Большого Города бойко бежали назад, а красные габариты обгонявших нас лимузинов улетали вперед. Я слушал воркование Риты, мучаясь от желания закурить. «Happy birthday, happy birthday...» – вдруг возникло в моей голове, и вместе с этой песенкой вдруг, ни с того, ни с сего, совершенно ни к месту вспомнилась одна история, рассказанная мне в Нью-Йорке пару лет назад...

...Мила работала преподавателем английского в одном из московских ВУЗов. Студенты старались не столько учить язык, сколько получать зачеты, отчего Мила, безумно любящая свой предмет, постоянно читающая английских и американских авторов в оригинале, впадала в отчаяние. Работа давно не доставляла ей радости, и весь смысл жизни она сосредоточила на семье. Мила любила своего мужа Михаила, инженера по профессии, прощала ему низкую зарплату и отсутствие реальных перспектив.
Их сын Борька рос на редкость умным мальчишкой, хорошо, с интересом учился и к четырнадцати годам имел уже и свою точку зрения, и характер, чтобы ее отстаивать. Мила с пятилетнего возраста начала донимать его языком, который давался сыну без напряжения, но особой его любовью пользовались математика, физика и химия.

Так они и жили – ни шатко, ни валко, как жили миллионы советских семей - с маленькими радостями в виде купленных стареньких «Жигулей» и небольшими проблемами из серии сломавшегося водопроводного крана. Копили деньги для обновок к праздникам, ездили летом «дикарями» на юг и делали друг другу подарки на дни рождения. Годы текли, незаметно изменяя отражение в зеркале и размеры одежды.
Однажды вечером Михаил пришел домой возбужденным и с нетерпением зазвал Милу, читавшую Диккенса на английском, в маленькую, шестиметровую кухню. Там он заговорщицки огляделся, словно на этом крошечном пространстве притаился отряд шпионов и шепотом произнес:
- Все, нам дали разрешение...
Уехать в США они решили с год назад. Мила относилась к этому как-то безразлично, полагая, что дальше разговоров дело не продвинется. Михаил же вдруг оказался целеустремленным, быстро оформил нужные документы и, вот, время неожиданно настало.
- И что? – оторопело спросила Мила.
- Как что? Уезжаем...
- Когда?
- Хоть завтра.
- Надо ж дать Борьке седьмой класс закончить...
- Осталось три месяца. Как раз полностью подготовимся...

...Нью-Йорк встретил их не слишком приветливо: маленьким one bedroom в плохом районе Бруклина, поиском работы и тщательной экономией тех небольших денег, которые удалось выручить в Москве от продажи имущества и разными способами переправить за океан.
Лето прошло тяжело, но, наконец, Мила устроилась секретарем в небольшую русскую компанию, а Михаил – водителем в car service – эмигрантскую Школу молодого бойца. Они приходили домой разбитыми от усталости. Она - морально, от тупой, бесперспективной деятельности, он - физически, от двенадцатичасового мотания по словно зажаренному на сковородке городу, стояния в окаменелых пробках и претензий русских клиентов, садящихся в его разбитый Crown Victoria для переезда с Ave. Y на T, с видом людей, вызвавших лимузин для посещения магазина Gucci на Бродвее.

К концу августа встал вопрос о направлении Бориса в школу. Большого выбора не было, и сына определили в ближайшую, поначалу испугавшую Милу мрачным видом и зарешеченными окнами. Боре устроили экзамены по языку и некоторым предметам, которые он выстоял не напрягаясь. Его определили в класс со сверстниками, но в первую же неделю стало ясно, что почти все преподававшееся он уже знает и умеет. Уроки, задаваемые на дом, Боря выполнял играючи за полчаса, после чего бежал на площадку гонять в футбол, называвшийся здесь soccer или шел гулять к океану.
Глядя на прибой, он немного тосковал по оставленным друзьям, старой московской школе и, особенно, по однокласснице Маринке Волковой...

...Это случилось в середине зимы после первого в их жизни «кристмаса», заменившего отныне Новый год.
Шел урок химии. Эту науку в американской школе начинали преподавать гораздо позже, чем в России, и Боря откровенно скучал. Класс только что приступил к изучению периодической таблицы элементов, тогда как он в Москве уже изучал органику. Учительница, средних лет, немного надменная, строгая ирландка Кэролл Ричардс проводила проверку домашних заданий, вызывая учеников для опроса. Боря смотрел в окно на серое, преддождевое небо и чувствовал, как волнуется его сосед по парте пуэрториканец Хьюго.
- Меня точно спросят, а я ни черта не знаю... – Хьюго ерзал по скамье и тщательно прятал взгляд  от учительницы, выискивающей в классе жертву. – Ты что-нибудь знаешь? – прошептал он Борису.
- А что там знать... – побурчал тот.
- Вызовись, а? – черные испанские глаза смотрели с мольбой.
- Не вопрос... Только потом скажешь всем, что я не выскочка.
- О’кей! – обрадованно прошипел Хьюго, и Борис поднял вверх руку.
- Боб, ты хочешь ответить? – низким голосом произнесла Кэролл и поправила прядь густых рыжих волос.
- Да.
- Хорошо. Расскажи нам то, что мы проходили на прошлом уроке.
- Таблица Менделеева создана на основании открытого им же периодического закона химических элементов... – начал Борис.
- Чья таблица?! – перебила его учительница. – Я ослышалась?
- Нет, все правильно: таблица химических элементов Дмитрия Ивановича Менделеева, великого русского ученого-химика, который впервые, в середине девятнадцатого века открыл их периодичность. Разумеется, впоследствии таблица дополнялась, так как при жизни ученого многие элементы еще не были известны, но Менделеев на основании своего закона предсказал открытие ряда элементов, таких, как галлий, германий, скандий…
- Боб! - вновь остановила его Кэролл. – Давай обойдемся без коммунистической пропаганды, будто все на свете первыми придумали русские... Никакой Менделеев, - она с трудом произнесла русскую фамилию, - или как ты его там назвал, никаких таблиц не создавал. Отвечай по существу вопроса.
- Никакая это не пропаганда... – заупрямился Борис. – Тем более – коммунистическая. Во времена Менделеева еще никаких коммунистов-то в помине не было. Он умер в 1907 году, а революция произошла только через десять лет. И открыли русские первыми не все на свете: индукцию - Майкл Фарадей, теорию относительности – Альберт Эйнштейн, телеграф изобрел Эдисон, закон всемирного тяготения создал Исаак Ньютон, а вот периодическую таблицу элементов – Менделеев... Что ж в этом такого?!
- Никакой Менделеев таблицу не придумывал, - уже зло, сквозь зубы повторила учительница. – Запиши это большими буквами у себя в тетради! Садись!
- Тогда скажите: а кто ее составил?
Кэролл неожиданно покраснела до корней своих рыжих волос и стала похожа на редиску, посаженную вверх ногами.
- Никто!
- То есть как? Она что же из воздуха образовалась? Как в Библии – “да будет свет”?
- Сядь, Боб! Я ставлю тебе отрицательный бал!
- За что? Я все знаю о периодическом законе Менделеева! Мы это проходили в Москве еще в шестом классе.
- Меня не интересует – чему вас учили в России! Здесь – Америка!
- Да, но таблица Менделеева – это мировая научная ценность, и она не имеет нескольких толкований... – Борис почувствовал, как к горлу подступил ком, и предательские слезы приготовились хлынуть из глаз.
- Я удаляю тебя из класса! Завтра же твои родители должны быть в школе. Выйди вон!
Слезы вырвались наружу и бесшумно покатились по щекам мальчика, оставляя мокрые полосы. Он вытирал их одной рукой, собирая другой учебники в сумку. Класс молчал. На пороге Борис неожиданно обернулся и, всхлипывая, закричал:
- А еще русские изобрели радио, водородную бомбу, электрическую лампочку и первыми запустили человека в космос! – он выбежал из класса и сильно хлопнул дверью.

…Мила пришла домой, как обычно в семь часов вечера и обнаружила сына, лежащим на старенькой тахте с устремленным в потолок, отсутствующим взглядом.
- Привет! Как дела в школе? – спросила она, снимая пальто.
- Плохо, - ответил Боря, не меняя позы. – Тебя в школу вызывают, а я туда больше не пойду…
- Что?! – Мила уронила вешалку.
- Меня выгнали с урока химии и без тебя или отца в класс не пустят.
- За что?
- Из-за Менделеева…
- Из-за кого?!
- Они там на химии проходят таблицу химических элементов, а я сказал, что ее создал Менделеев.
- Ну, так он ее и создал, насколько я знаю… Но разве за это выгоняют из школы?
- Училка запретила мне произносить эту фамилию и обвинила меня в коммунистической пропаганде. Я с ней заспорил, ну, она меня и выгнала…
- Фу, ты… - Мила облегченно рухнула на стул. – Ну, это пустяки. Завтра пойдем вместе в школу, извинишься перед учительницей…
- Не буду я извиняться перед этой дурой! – Борька вскочил с тахты. – И я не пойду в эту дурацкую школу! Пусть она передо мной извиняется – я был прав!
- Боря! – произнесла Мила строго. - Какая разница, кто составил эту чертову таблицу? Будь взрослее! Тебе еще учиться и учиться…
- Для меня есть разница…
Поздно вечером с работы вернулся измученный Михаил, и Мила рассказала ему историю, произошедшую с их сыном.
- Не морочьте мне голову, - проворчал Миша. – Идите завтра в школу и утрясайте ситуацию. Подумаешь, какое дело…
- Он не хочет идти!
- Мал он еще хотеть или не хотеть. Учиться пока его обязанность!
- Поговори с ним сам. Меня он слушать не хочет…
Михаил нервно допил чай и пошел к сыну. Тот обиженно, насупившись, сидел в углу и безучастно смотрел телевизор.
- Борис, ты завтра пойдешь в школу! Понял?
- Не пойду…
- Хватит капризов! Ну, не знает учительница человека, открывшего периодический закон, и что? Разумеется, ей трудно признаться в этом перед всем классом, а ты принялся ее поучать. В Америке не любят ничего «неамериканского» и, поэтому, в отдельных случаях стараются присвоить этому собственное происхождение, а в других – просто умалчивают. Это часть национальной идеологии. Идеологии страны, в которой ты теперь живешь! И ее придется принять – хочешь ты того или нет... В СССР была своя идеология, во многом совершенно идиотская, но ты же ее принимал?! А вдруг и вправду эту таблицу сделал не Менделеев?
- А кто? В Москве наш «химик», Николай Иванович, нам все рассказал. Двадцать лет Менделеев потратил, чтобы открыть этот закон! И в учебнике было написано об этом…
- Мало ли что было написано в наших учебниках… - вздохнул Миша. – История, например, оказался вовсе не такой, как нам ее преподавали… И политэкономия, и теория научного коммунизма…
- Как ты не понимаешь! Это ж химия, точная наука! Она не может быть «не такой»… И Николай Иванович не мог врать…
Целый час Михаил убил на то, чтобы уговорить сына идти в школу. Наконец, отчаявшись, он вернулся на кухню.
- Ни в какую… Ну, не ремнем же ему мозги вправлять...
- Ладно, я завтра сама схожу, - сказала Мила. – В конце концов, я тоже считаю действия этой Кэролл несправедливыми.
- Только спокойнее, прошу тебя.
- Я буду глыбой льда из холодильника «Ока», стоявшего у нас на московской кухне, - улыбнулась Мила.

…Мила нашла Кэролл в комнате, которую в наших школах называют «учительской».
- Могу я видеть миссис Ричардс? – спросила она.
- Мисс Ричардс… - поправила ее рыжеволосая дама лет тридцати пяти, отмечая про себя, что пришедшая женщина удивительно чисто говорит по-английски. – Это я.
- Извините. Я Мила Шульман, мама Боба, которого Вы вчера удалили с занятий.
- А-а-а… - протянула Кэролл, - У Вас очень дерзкий сын!
- Мисс Ричардс, - Мила на секунду запнулась. – Боб хороший и умный мальчик, но у него своя версия произошедшего. Кроме того, он еще не адаптировался к новым условиям жизни... Не расскажите ли Вы мне – что произошло на самом деле?
- Сначала он пытался нести какую-то чепуху, а когда я его поправила начал откровенно грубить!
- Грубость не присуща Бобу… А что Вы имеете ввиду под словом «чепуха»? Он сказал мне, что Вы не согласились с его утверждением относительно происхождения периодического закона и таблицы химических элементов.
- Что значит «не согласилась»?! – Кэролл насупилась. – Я указала ему на заблуждение, и в ответ услышала грубость!
- Но то, что закон открыл Менделеев, вовсе не заблуждение… - попыталась возразить Мила, но Ричардс перебила ее.
- И Вы туда же! Три месяца в стране, куда вы убежали от своего антисемитского коммунистического кошмара и уже пытаетесь навязывать свою идеологию! Вам мало медикейта, вэлфора и Восьмой программы? Приехали к нам, так живите по нашим законам! Короче, или Ваш сын извинится передо мной и перед всем классом, или я потребую отчисления его из школы!
Мила вспыхнула, губы ее задрожали в приступе обиды, перемешанной со злобой. Лед в московском холодильнике растаял и начал стекать вниз струйками воды, превращавшейся по дороге в кипяток.
- Нет, мисс Ричардс! Это Вам придется извиняться перед моим сыном! Да, мы может быть и сбежали, но никто не дает Вам права упрекать нас в этом и издеваться над моим ребенком! – она резко повернулась и вышла из комнаты под гробовое молчание коллег Кэролл.

Вечером Михаил, увидев разъяренную жену, не стал тотчас набрасываться на нее с вопросами, зная, что через некоторое время она сама выплеснет эмоции. Он разогрел ужин, позвал Борьку, целый день просидевшего сиднем дома и, разложил еду по тарелкам. Ужин прошел в гробовом молчании, и только когда сын вновь вернулся в комнату, Мила заговорила. Она рассказала о беседе с учительницей и о нанесенных ей оскорблениях.
- Я все понимаю... – Мила немного остыла и говорила спокойно. – Но мы не должны оставить это так, как есть. Борису не в чем извиняться, и я не хочу, чтобы его психику травмировали некомпетентностью и тупым отрицанием очевидного...
- Ты соображаешь, что говоришь? Кто мы? Пришельцы с «гринкартой», на которой не высохли чернила! У нас нет ни кредитной истории, ни веса в обществе, ни путной работы... И ты собралась бороться с системой?
- Ни с какой «системой» я бороться не хочу! Я желаю только одного – чтобы моего сына не отучали уважать себя и думать! Я просмотрела их программы, и я хочу, - Мила сделала на этом слове ударение, - чтобы он знал, что кроме «Унесенных ветром» существуют еще кое-какие книги, написанные и американцами, и русскими, и китайцами. Я хочу, чтобы он знал, что кроме войны Севера и Юга были еще Освенцим, Хиросима и взятие Берлина. Я хочу, наконец, чтобы он знал, что столица Исландии - Рейкьявик, а не Лос-Анжелес! Учась же в этой школе, он этого ничего знать не будет, потому что там предполагается нечто другое... Но если с этой проблемой я и ты справимся сами, если для этого существуют соответствующие книги, не предусмотренные школьной программой, но хотя бы не запрещенные к изучению, то за сохранение сына, как личности, за то, чтобы у него была своя позиция и самоуважение придется бороться уже всеми возможными и невозможными, доступными и даже запрещенными здесь средствами.
- Понимаешь... – Михаил старался говорить, как можно мягче. – Здесь так принято... Учат в основном необходимому, знания профилируют на поздних стадиях...
- Да. У нас это называлось узкой специализацией! Я согласна, но не за счет общей культуры! Короче, или ты, как мужчина защитишь своего ребенка от унижений, или... это сделаю я!
Михаил посмотрел на красивое, утонченное лицо своей жены, обрамленное черными, начинающими седеть волосами, и не выдержав яростного взгляда темных, огромных глаз, отвернулся и тихо сказал:
- Хорошо...

...Владимир Шустер сидел в своей небольшой конторке на «втором Брайтоне» и мучительно размышлял над вопросом – выползать для обеда из теплого, уютного офиса на промозглую январскую улицу или позвонить в китайский ресторанчик и заказать delivery какой-нибудь лабуды. Первый вариант его не устраивал необходимостью куда-то плестись под моросящим, холодным дождем, а второй – стойкой ненавистью к рису и сладким соусам, сопровождавшим китайскую кухню.
Шустер обосновался в Бруклине давно, в самом начале «третьей волны».
За годы, проведенные в Америке, он сменил несколько профессий – был и официантом, и автодилером, и снабженцем русских продовольственных лавок, но, в конце концов, взялся за ум, подкопил деньжат и, прибавив к ленинградскому, ничего здесь не значащему диплому юриста, «лойерское» свидетельство открыл свою адвокатскую конторку. В борьбе за клиентуру он угробил полтора года и остатки имевшихся средств, но постепенно дела пошли в гору, и сейчас его настоящее и будущее выглядело вполне сносно и перспективно.
Помимо чисто адвокатской работы, Владимир занимался страховками и нотариальными услугами, имел небольшой штат помощников, по традиции укомплектованный близкими и дальними родственниками, подержанный «мерседес», добавлявший ему имиджа и большую квартиру в Бэй-Ридж с видом на океан из огромного, во всю стену окна гостиной.

Жизнь его протекала неспешно, напоминая заунывный traffic на Вераззано по будням в девять утра, и хотя дела требовали некоторого напряжения, но в основном были занудными и обыденными: автомобильные аварии, получение гринкарт и разрешений на работу, бракоразводные процессы...
В начале января наступало затишье. Русские лениво отходили от новогоднего расслабления, возвращались из долгожданного путешествия во Флориду и только приступали к своему бизнесу. Милые старушенции, сжимая в кармане потертые «фуд стэмпы» перебирали костлявыми пальцами фрукты на открытых прилавках и спешили в аптеку. Вагоны метро методично грохотали над Brighton Beach, заставляя на минуту умолкать одесситок, беседующих второй час на перекрестке. Серый, похожий на водяную пыль дождь растворял мусор на мостовой и тротуарах. Было непривычно тихо и малолюдно на всегда суетящейся и куда-то по-московски бегущей улице...

Владимир, наконец, определился, встал из-за стола и, открыв жалюзи на окне, потянулся за висевшим на спинке кресла темно-серым пиджаком. Страсть к нормальной пище победила лень, оставив неизвестного, маленького, щуплого китайца-нелегала без заветных чаевых в виде мятого, искореженного частым употреблением доллара. Он уже открыл шкаф, намереваясь надеть длинный черный плащ, как в дверь кабинета тихо постучали.
- Да-да, входите! – крикнул он, не оборачиваясь и будучи уверен, что это пришел кто-то из клерков.
- Я хотел бы поговорить с господином Шустером, - раздалось за спиной.
- Да, это я, - Владимир обернулся и увидел на пороге мужчину средних лет с аккуратной бородкой в джинсах и кожаной куртке, одетой поверх серого шерстяного свитера. – Проходите, - добавил он, досадуя в душе на откладывающийся обед и протягивая руку для приветствия.
- Михаил Шульман, - представился мужчина и присел в предложенное черное кожаное кресло.
- Я весь – внимание, - Владимир вернулся за свой стол и занял выжидательную позу. – Кофе будете?
- Нет, спасибо, - смущенно произнес посетитель, опустил глаза, явно собираясь с мыслями, и вдруг спросил: - Вы знаете, кто открыл периодический закон химических элементов?
- Хм... – поперхнулся Шустер. – Знаю... А Вы уверены, что для консультации по этому вопросу Вам нужен именно адвокат?
- Уверен. Дело заключается в защите чести моего ребенка.
- И какое же отношение к этому вопросу имеет господин Менделеев, усопший лет сто тому назад?
- Непосредственное, - ответил Михаил и достаточно последовательно принялся излагать свою историю.

Слушая его, Владимир пытался угадать главное – какую же компенсацию с неэрудированной учительницы запросит новый клиент. Наивные попытки разбогатеть в судебном порядке предпринимались его подопечными не раз, причем в ход пускались самые разнообразные иски – от оплаты страховок за сломанную посредине тротуара лодыжку до компенсации морального ущерба, понесенного в результате выставления злобной соседкой у двери мешка с мусоом. Но чтобы люди пытались «срубить по легкому» сотню-другую баксов на имени ученого-химика Шустеру слышать не приходилось.

- И вот я пришел к Вам, - закончил Михаил на том месте, когда Мила вернулась из школы.
- Интересно... – протянул Владимир и, не сдержав кривой улыбки, спросил. – И в какую сумму Вы оцениваете полученную Вашим сыном психическую травму от того, что его преподаватель не знает химической истории?
- Дело не в истории, а... – начал было Шульман.
- Хорошо-хорошо... В оскорблении личности... Так, что с суммой?
- Нет никакой суммы...
- Как Вы сказали? – опешил адвокат.
- Я хочу, чтобы учительница моего сына публично, на уроке в классе признала, что мой сын был прав и исправила ему неудовлетворительную оценку.
- И все?!
- Все...
- А расходы на юриста и судебные издержки Вы не потребуете компенсировать за ее счет?
- Нет.
- А Вы знаете, во сколько Вам это обойдется?
- Я только догадываюсь... – вздохнул Михаил и вновь опустил глаза.
- Простите, господин Рокфеллер не приходится Вам родным дядей?
- Я готов выслушать Ваши требования, - вдруг жестко произнес Шульман и бросил на адвоката довольно злобный взгляд.
- Ну-ну... Не надо горячиться, - подняв руки, проговорил Шустер. – Ваш вопрос чрезвычайно прост и решаем. Просто мне удивительно, что Вы не хотите покрыть свои расходы за счет ответчика.
- Я не хочу, чтобы моя проблема приобретала коммерческий характер. Дело в моральном удовлетворении.
- Сразу видно, что Вы недавно здесь... О’кей! – Владимир достал из пластмассового бокса желтый квадратный листок бумаги, что-то на нем написал и протянул Михаилу. – Верхняя цифра – максимальные судебные издержки, но она может быть чуть меньше. Нижняя – мой гонорар, и он редакции не подлежит.
- Согласен, - посмотрев на листок, со вздохом сказал Шульман. – Сроки?
- Семь-десять дней, в судах очереди... Сейчас Вы заполните договор у моего секретаря, внесете небольшой депозит и оставите данные на ответчика. Я Вам позвоню за два-три дня до суда.
- Хорошо, спасибо, - Михаил встал и пожал протянутую руку.

…Владимир поблагодарил судебного клерка, аккуратно положил тонкую картонную папку с надписью «Shulman vs Reachards» на обложке в дорогой, кожаный дипломат и, пройдя по лабиринтам большого, запутанного здания, вышел на унылую, серую улицу. Закинув чемодан на заднее сиденье, он покинул паркинг и поехал в сторону Belt.
Делом Шульмана он начал заниматься только вчера, но успел почти все сделать – опросить мальчика и его маму, написать исковое заявление, зарегистрировать его и даже назначить дату судебного заседания. Дело было простым, как таблица умножения, «верняком» и, главное, не требовало никаких дополнительных расходов, поэтому он решил все закончить сегодня, чтобы завтра с утра заняться сложными проблемами чудовищной разводной тягомотины, затеянной Сарой Кац против своего мужа, заловленного ей в мотеле с двумя украинками.

Наконец, Шустер съехал с Belt и припарковал машину возле публичной библиотеки. Здесь он собирался легко добыть доказательства правоты Бори Шульмана, снять копии и забыть об этом вопросе до суда. Он долго рылся в компьютерной картотеке, пока, наконец, не отобрал несколько учебников и научных трудов по неорганической химии. Получив тома на руки, Владимир устроился за столом и принялся искать нужную ему, простую, как казалось, информацию.
Однако, все оказалось намного сложнее. Безусловно, в каждой из полученных книжек Шустер находил злополучную таблицу, но при этом ее авторская принадлежность отсутствовала напрочь. Химические элементы располагались в той самой последовательности, как он помнил из далекой российской школы. Со страниц на него надвигались страшенные молекулярные решетки урана и циркония, от которых, казалось, лилось фиолетовое излучение и хотелось выхватить из за пазухи счетчик Гейгера, но кто расставил их по своим местам скрывалось за семью печатями. Владимир кинулся назад к компьютеру и принялся отыскивать новые и новые книги, но все его поиски оказались безуспешными. Потратив три часа, Шустер, вконец измочаленный полученной невиданной дозой ненавистной с детства химии, покинул библиотеку и поехал в офис. Там он упал в свое крутящееся кресло, попросил секретаршу приготовить ему кофе и, положив подбородок на скрещенные на столе руки, задумался.

Поначалу, его мысли концентрировались на решении проблемы добывания доказательств менделеевского происхождения мудреного химического закона. Для этого не годились ни русские учебники, ни Большая Британская Энциклопедия – нужен был только американский источник. Но постепенно Владимиром овладели раздумья другого порядка: а почему, собственно, надо это скрывать упрямым американцам? Что за глупость посреди богатой и великой державы? Конечно, это было ничтожной мелочью, но именно из мелочей – маленьких и незаметных, порой вырастают большие и страшные идеи… Ему вдруг почему-то стало обидно за свою, давно покинутую страну.
Шустер явственно осознал, что, не считая примитивного русскоязычного кабельного канала с содранными, устаревшими программами российского телевидения и ностальгическими фильмами, да нескольких мало серьезных, отвратительных по журналистике изданий, вроде «Нового русского слова» и «Вечернего Нью-Йорка», он больше ничего не слышит о России… Ее вроде бы не существовало для Америки, а если на телеэкранах или в печати и проскальзывало упоминание о «восточном монстре», то только в черных, абсолютно негативных тонах. Как это было похоже на времена, когда его заставляли учить материалы двадцать третьего съезда КПСС и доказывали неизбежность загнивания империализма… Неожиданно Владимир понял, почему для только что приехавшего московского пацана Борьки было так важно доказать свою правоту, и, обозлившись на собственное бессилие, он решил выиграть это дело во что бы то ни стало.

Секретарь принесла кофе на пластиковом подносе и поставила его перед Шустером.
- Кто-нибудь звонил? – по привычке спросил он.
- Да. Гранкин по поводу страховки за травму руки. И еще - Анатолий Берг из Бостона. Не знаю зачем. Сказал, что перезвонит позже. Ваша жена…
- Берг?! – встрепенулся Шустер. – Ты говоришь - Берг?
- Да… - удивленно произнесла девушка.
- Иди, - Владимир махнул рукой в сторону двери, открыл ящик стола и вынул оттуда большущую потрепанную записную книжку. Перелистав страницы, он, наконец, нашел нужную запись и торопливо, словно боясь опоздать, набрал номер телефона.
- Слушаю, - раздалось в трубке.
- Толя, привет! – заорал Шустер на весь кабинет. – Ты звонил?
- Да, Володя, здравствуй!
- Какие проблемы?
- Ни малейших… Просто я собираюсь в среду приехать по делам в Нью-Йорк и хотел встретиться с тобой, посидеть в «Распутине»… Мы же не виделись года два!
- В среду? А когда ты уезжаешь?
- В пятницу, хочу вернуться домой к началу уикенда.
- Тебя мне сам Бог посылает. У тебя найдется для меня время в четверг в одиннадцать часов?
- Без проблем, а что нужно сделать?
- Сейчас объясню… Только ответь мне – кто изобрел периодический закон химических элементов?
- Хм… Дмитрий Менделеев, разумеется… Только не изобрел, а открыл.
- Ну, тогда «Распутин» за мной!…

В зал суда Шустер вошел привычной, деловой походкой и направился в сторону понуро сидевшей на скамье семье Шульманов. Поздоровавшись, он тихо поговорил с Борей и Милой и направился к адвокату Кэролл, толстенному, страдающему одышкой лысому мужчине в мятом костюме, восседавшему рядом со своей подзащитной. Мисс Ричардс выглядела невозмутимой, но чувствовалось, что все происходящее ей крайне неприятно.
- Владимир Шустер, адвокат Бори Шульмана, - представился защитник.
- Дэйв Мэлсон, - толстяк протянул ему потную ладонь и предложил. – Пошепчемся?
- С удовольствием…
Они отошли в угол зала.
- Слушай, давай замнем это дело, - начал Дэйв.
- То есть?!
- Ну, признаем, что обе стороны вели себя… неадекватно, пожмем друг другу руки, получим гонорары и поедем пить виски в Манхеттен. Я угощаю…
- У меня другое предложение: твоя учительница с места в карьер объявляет, что согласна с иском, завтра в школе перед классом извиняется перед мальчиком, называя русского ученого Менделеева светилой химической науки, а мы с тобой едем пить русскую водку на Брайтон. Разумеется, за мой счет. Идет?
- Хм… - Мэлсон замялся, - Да, конечно, я с трудом, но узнал, что эту чертову таблицу нарисовал какой-то русский. Но ты же видишь, - он незаметно кивнул в сторону Кэролл. – Это же упрямая ирландка… Она не переживет полного исполнения твоего иска. Поэтому, мне придется гнуть в сторону грубости мальчугана и неподчинения преподавателю…
- Как знаешь, - Владимир слегка хлопнул Дэйва по плечу и улыбнулся, - Но водка все равно за мной…
- Что вы, русские, за народ… - устало вздохнул Дэйв.

Судья появился в зале как-то незаметно. Это был пожилой, седой мужчина в огромных очках. Он сел на свое место и, без всякого вступления, перешел к делу.
- Слушается иск Боба Шульмана к мисс Кэролл Ричардс о защите своего достоинства. Стороны знакомы с материалами дела?
- Да, Ваша Честь, - почти хором заявили адвокаты.
- Отлично, - будто обрадовался судья. – Мисс Ричардс, что Вы можете сказать по существу предъявленного Вам иска?
Кэролл немедленно покраснела и, не глядя на Шульманов, проговорила.
- Мой ученик, Боб Шульман, нанес мне оскорбление в присутствии всего класса.
- В чем конкретно это выражалось?
- Он… - мисс Ричардс запнулась, - не реагировал на мои замечания, спорил со мной…
- Из-за чего возник спор? – судья смотрел на Кэролл поверх очков и был сам похож на учителя, вызвавшего ученика к доске.
- Боб при ответе начал фантазировать, а когда я его поправила, стал грубить… Мне пришлось удалить его из класса.
- Мисс Ричардс, - сказал судья строже. – Повторяю, назовите конкретную причину вашего спора.
- Происхождение периодического закона химических элементов. Шульман утверждал, что его авторство принадлежит русскому ученому. Я сделала ему замечание, чтобы он отвечал по существу вопроса, после чего Боб стал вести себя вызывающе…
- А кто на самом деле открыл этот закон? – спросил судья.
- Ваша Честь! – Вскочил с места Мэлсон. – Моя подзащитная действовала в строгом соответствии со школьной программой, где имя автора закона не указано!
- Я повторяю вопрос! – строго произнес судья. – Мисс Ричардс, Вам известно – кто был автором указанного закона?
- Нет, - гордо заявила учительница. – Этого нет в программе школы, поэтому, я считаю данный вопрос лишним для учеников…
- Разрешите вопрос? – поднял руку Шустер.
- Хорошо, - согласился судья.
- Боб Шульман за совершенно правильные знания получил неудовлетворительный балл и был изгнан из класса, что нанесло ему сильное моральное потрясение. Поэтому я хочу, чтобы мисс Ричардс ответила на вопрос – что в ответе Боба было неверным, неправильным, а не лишним, ибо правильные знания «лишними» просто не бывают.
- Отвечайте!
- Неверной в его ответе была реакция на мое замечание…
- Вы утверждали, что Шульман ошибается в своем ответе?
- Да…
- Хорошо, присядьте, - судья перелистал какие-то страницы у себя на столе. – Вопрос к защите Шульмана.
- Да, Ваша честь!
- Какое утверждение Боба Шульмана стало причиной конфликта?
- Утверждение, что периодический закон химических элементов и соответствующую ему таблицу открыл русский ученый Дмитрий Менделеев.
- Вы можете это доказать?
- Да.
- Я протестую! – Вскочил со места Мэлсон. – Это не имеет никакого значения в данном деле. Вопрос в неуважительном отношении Шульмана к преподавателю.
- Протест отклонен.
- Ваша Честь, - сказал Шустер, ехидно посмотрев на Дэйва. – Для доказательства я прошу пригласить свидетеля мистера Берга.
- Хорошо, - согласился судья и кивнул секретарю. Та прошла к двери и через минуту в зале появился высокий, седой мужчина, лет сорока пяти с пухлым старомодным портфелем в руках.
- Назовите ваше имя и профессию.
- Анатолий Берг, профессор Бостонского университета. Специалист в области химического синтеза.
- Вы можете доказать, что закон химических элементов открыл некто… - судья заглянул в какую-то бумагу и с трудом выговорил трудную фамилию – Менделеев?!
- Разумеется, - улыбнулся Берг. – Это исторический факт. Русский ученый Дмитрий Менделеев открыл указанный Вами закон в 1869 году, когда он составил широко известную таблицу «Опыт системы элементов, основанный на их атомном весе и химическом свойстве». Это открытие – фундамент всей неорганической химии. Я не буду задерживать Ваше внимание на роли Менделеева в химической науке – она огромна, но для доказательства рассматриваемого вопроса прилагаю эту литературу. – Анатолий открыл портфель и передал судье несколько увесистых книг. – Здесь полным полно доказательств принадлежности Менделеева к созданию периодической таблицы и самого закона. Все книги выпущены в США. От себя добавлю, что в 1955 году американский, подчеркиваю – американский ученый-химик Сиборг, синтезировавший 101-й элемент таблицы присвоил ему название Менделевий, о чем в книге «Искусственные трансурановые элементы» - она тоже перед Вами – писал, что это название дано, цитирую – «…в знак признания приоритета великого русского химика Дмитрия Менделеева, который первым использовал периодическую систему элементов». И последнее – имя Менделеева в 1964 году занесено на Доску почета науки Бриджпортского университета, штат Коннектикут, в число имен величайших ученых мира. У меня все, ваша Честь…
- Спасибо, у меня больше нет вопросов, все свободны, - произнес судья. – Решение будет через двадцать минут. Перерыв.

…Появление Бориса класс встретил гробовым молчанием. Глядя перед собой, он прошел к своей парте и сел рядом с Хьюго. Пуэрториканец протянул ему руку и прошептал:
- Здорово ты рыжую прижал!
Борис промолчал и начал выкладывать учебники и тетради. Через пару минут в класс вошла Кэролл. Она выглядела удрученной. Учительница прошла к своему столу, жестом показала, что ученики могут сесть, на секунду задумалась и, стараясь не смотреть на Шульмана, нетвердым голосом сказала:
- Я должна признать свою ошибку…
- Мисс Ричардс! – Класс, как по команде обернулся и увидел стоящего у парты Бориса.
- Что ты еще хочешь?! – воскликнула Кэролл.

Вместо ответа, Борис прошел к доске, приблизился вплотную к учительнице и произнес:
- Я прошу у Вас извинения за нетактичное поведение и хочу, чтобы мы стали друзьями и больше не вспоминали о случившемся. Пусть это будет обычным недоразумением, - и он протянул учительнице руку.
Кэролл машинально пожала ладонь мальчика и внезапно ее лицо озарила приятная, естественная улыбка, а из глаз потекли по щекам добрые, неожиданные слезы.
- Спасибо, Боб, садись на место… - Она открыла маленькую белую сумочку, вытерла крошечным платком глаза и, преодолевая дрожь в голосе, сказала, - Откройте тетради. Напишите следующее: «Периодический закон химических элементов открыл великий русский ученый Дмитрий Менделеев»…

…Владимир Шустер сидел в своем офисе за бумагами, когда дверь открылась и на пороге появился Михаил Шульман.
- А! Привет! Ну, как дела у сына в школе?
- Все в порядке. Я принес деньги… Спасибо, - он протянул адвокату конверт.
Шустер встал, обошел стол и, подойдя к Михаилу отстранил его руку.
- А мы в расчете!
- То есть как?!
- Я делаю Вам дискаунт – сто процентов.
- Это совершенно лишнее…
- Михаил, я не Армия Спасения и не миллионер с причудами, но Вы мне уже заплатили сполна, уверяю Вас, ибо оплата труда может измеряться не только купюрами. Спасибо! – Он вернулся за стол и, открыв «дипломат» достал из нее книгу в темно-зеленой обложке. – А это передайте Борису от Толи Берга.
На обложке золотыми буквами было написано: «Дмитрий Менделеев. Основы химии». Михаил открыл книгу и увидел портрет – бородатый химик смотрел на него с какой-то еле заметной, доброй улыбкой…

…- Вот мы и дома! – Рита повернула ключ в замке зажигания. – Женя, просыпайся!
Мы вышли из минивэна и направились к крыльцу. Женька ринулся в подвал к компьютеру, Рита ушла укладывать Мишку, а я поставил чайник на газ. Через несколько минут он засвистел, давая знать, что вода вскипела.

Я пил горячий чай и смотрел на свое отражение в черном, ночном, поделенном на квадраты окне.
«Happy birthday to Sofa!» - вдруг подмигнуло отражение и расхохоталось мне в лицо.

Нью-Йорк – Москва,
1998 г.