Императорские и королевские полковые языки

Институционализация многоязычия в габсбургской монархии в 1867–1914 годы
Тамара Шер

Введение
Едва ли другая политическая тема сотрясала Габсбургскую монархию в конце XIX века и до её конца так, как вопрос языков. Тяжёлые государственные кризисы зачастую сопровождались парламентскими дебатами, имевшими его содержанием. Для австрийской половины империи в связи с этим можно сослаться на попытку премьер-министра Казимира Феликса Бадени (1897) ввести помимо немецкого также «богемский» (чешский) в качестве внутреннего официального языка в органах богемских земель, что предусматривало двуязычие  чиновников. Протесты против этого распоряжения достаточно известны под термином «кризис Бадени». Напротив, школьный закон Аппоньи (1907) можно назвать предписанием касаемо языков для венгерской половины империи, которое вызвало широкие дискуссии. Это распоряжение было направлено на введение венгерского в качестве единственного языка преподавания. Император Франц Йозеф I открыто проявил отрицательное отношение к нему. В историографии в центре внимания чаще стоит k. u. k. армия. Военные историки посвящают себя главным образом вопросам военного планирования и операций, а также биографиям героев, истории управления или изучению оружия. Но наряду с этим же появилось несколько работ, которые подходят к габсбургской армии с культурологической точки зрения и помещают её в контекст многонациональной монархии. Иштван Деак посвятил себя офицерскому корпусу, элите вооружённых сил, а именно его происхождению, образованию и самосознанию. При этом он показывает, что k. u. k. армия состояла из людей, которые своим смешанным этническим происхождением и своей кочевой жизнью образцово представляли многонациональную империю и лишь с большим трудом касательно их самосознания могли быть отнесены к той или иной национальности. Взгляд снизу на опыт в армии в свою очередь предлагает коллекция описаний простых рекрутов, изданная Кристой Эрманн-Хеммерле. Эти рекруты изображают, как сильно оказывали влияние мульти- и транснациональность офицерского корпуса и многоязычие на их военное обучение и определяли армейский опыт. Никола Фонтана, напротив, устремила взор на общественную совокупность военнослужащих и гражданского общества и описывает полиэтничный и многоязыкий гарнизонный город Триент (Тренто).
Армия, хотя и высоко ценилась как носитель общей имперской идеи, не осталась нетронутой вопросом национальностей и тесно связанным с ним вопросом языков. Наоборот, она была его частью. Даже если можно полагать, что вопрос национальностей был изгнан из армии как политический вопрос, тогда как вопрос языка представлял в первую очередь практическую задачу, до конца монархии это было не так. Языковой вопрос в имп. и кор. армии был включён в рамки политического контекста и тем самым был также связан в вопросом национальностей, и их урегулирование имело последствия в общей структуре полиэтничной империи.
Армия Габсбургов, правда, в вопросе многообразия языков не являла единичный случай в сравнении с европейскими государствами. И в других армиях по причине различного происхождения и языков их солдат и офицеров возникали вопросы эффективности, формирования лояльности и личности, а также влияния на общественность. В сборнике Хилари Футитт и Майкла Келли обсуждаются несколько примеров из истории, в которых в связи с этим вопрос языка был важен. Из них ясно, что было такое время, когда французская армия состояла из многих народностей и в ней решались такие же проблемы, как и в габсбургской монархии.
Насчёт вопроса языка и национальности в габсбургской монархии и. и к. армия прежде всего потому показательный объект исследования, что она образовывала единственный государственный институт, оставшийся общим после австрийско-венгерского соглашения 1867 г. И. и к. войсковые части имелись в Венгрии так же как в австрийской половине империи или в управляемой сообща Боснии-Герцеговине. И.к. (с 1889 г. и. и к.) армия управлялась централизованно из Вены, куда сообщались возникающие на местах вопросы и где решения чаще всего затрагивались имперским военным министерством (с 1911 г. военное министерство) и военной канцелярией императора, а также растущим влиянием Генерального штаба. Они направлялись глубокой убеждённостью, что обучение в многонациональном государстве лишь тогда может удаваться, когда офицер понимает своих солдат. Ввиду закреплённого в конституции равноправия языков солдаты могли в связи с этим даже настаивать на своих гражданских правах. Тем самым были необходимы мероприятия, которые регулировали бы многообразие языков в армии.
Институциализация многообразия языков в армии обозначала, что соответствующие структуры будут созданы и/или уплотнены, предписания должны быть выданы и соблюдены, пройти обсуждение с третьими лицами и обосновать систему перед внутренними и внешними критиками и при необходимости приспособить. Если солдат обладал правом обучаться и излагать жалобы на своём языке, то должны быть созданы предписания о том, насколько хорошо инструкторы должны говорить на полковом языке. Кроме того надо было определить, кто должен учить полковой язык и что делать, если у инструкторов не хватает нужных знаний, как и то, при каком количестве рекрутов язык может стать полковым, как его определять и как выделить рекрутов данной языковой группы и как можно и должно наиболее эффективно обучать солдат. Однако для и. и к. армии эти правила были приняты не сразу, но долгие годы они постоянно расширялись, менялись, приспосабливались, переиначивались и соглашались на национальные политические требования.
Система правил была составлена так, чтобы в духе габсбургской империи воздействовать на солдат на их родном языке. Однако быстро проявилось, что вопрос полковых языков поляризует и ускоряет процессы национализации и стремления к отделению. Следующие примеры должны в связи с этим показать, что предоставление прав национальностям не вело к повышению лояльности в отношении империи, что ещё возникло влияние, которое поощряло выражение имперской идентичности. Многоязычность в и. и к. армии действовала на общность не прямо, а косвенно, причём оно направляло общественное осмысление на эту систему, которая была так запутана, что постоянно имела уязвимые места. Другим последствием было то, что офицеры явно выражали особенно негативные предрассудки в отношении определённых национальностей, в основном против тех, с которыми они вступили в конфликт по поводу полкового языка. На самом деле многие офицеры из-за недостаточного знания языка стоили перед концом карьеры. Кроме того моя статья на основе исторического примера в армейской среде должна указать, как запутано использование многоязычности в общественной жизни государства, какие меры она включает в себя и к каким неожиданным последствиям она может привести. В конце моя статья также покажет, что в армии обозначение отдельных языков не представляло собой нечто определённое, а скорее подлежало обсуждению.

Полковые языки в имп. и кор. армии
При внимательном рассмотрении вопрос языков разворачивался на трёх уровнях. Он касался языка команд, служебного, а также полкового языка (реже называемого «национальным»). Язык команд был набор примерно из 80 немецких слов, которые должен понимать каждый рекрут. Служебным языком тоже был немецкий язык и обозначал официальное общение между инстанциями (например, от штаба батальона в дивизию) или внутри военных инстанций с уровня роты. Так даже старослужащие унтер-офицеры и офицеры резерва не вступали неизбежно в контакт со служебным языком. В воспоминаниях и документах имперского военного ведомства неоднократно упоминается, что они или не владели немецким или только в малой степени. Обиходной речью среди офицеров был в основном немецкий, правда, например, среди уланских офицеров говорили на польском, а в венгерских гарнизонах - на венгерском. Но языком, с которым большая часть простых солдат ежедневно сталкивалась напрямую, был полковой язык. Он, таким образом, отличался от командного и служебного языков, которые больше или меньше имели чисто политическое значение.
Всего было 10-12 полковых языков: немецкий, итальянский, польский, словацкий, словенский, чешский (в источниках часто обозначаемый как «богемский»), венгерский (редко обозначаемый также как «мадьярский»), румынский, русинский, а также сербский и хорватский, плюс боснийско-герцеговинский язык/сербохорватский. Летом 1914 г. было 142 одноязычные войсковые части (полки и отдельные батальоны) (из них 31 немецкие), в 162 использовалось два языка.
Термин «полковой язык» и требование, чтобы офицеры им владели, существовали ещё до 1867 г., с которого начинается моё исследование. Разница между этими ранними правилами состоит прежде всего в том, что конституция 1867 г. окончательно превратила бывшего подданного в имеющего основные права гражданина. В австрийской конституции от 21 декабря 1867 г., статья 19, было установлено равноправие «народов» и их языков:
Все народы государства равноправны, и каждый народ имеет неотъемлемое право на охрану и попечение своей национальности и языка. Государством признаётся равноправие всех принятых в данной стране языков в школе, на службе и в общественной жизни.
В Венгрии наоборот статьёй закона XII/1867 венгерский язык вводился как государственный. Для имп. и кор. армии был принят принцип австрийской конституции. Лишь годом позже, при армейской реформе 1868 г., была введена общая воинская повинность. После этого в армии служила гораздо большая часть населения, чем прежде. Гражданин в униформе получил право до ротного уровня использовать свой родной язык. Кроме того был учреждён статус офицера резерва.
При введении полкового языка военное руководство меньше интересовалось равноправием или текстом конституции, а скорее обеспечением как можно более эффективного обучения солдат, с которыми в случае надобности придётся вести успешную войну. «Дойдёт до войны, офицер не понимает солдат, а солдаты - офицера. Только поэтому, а не из уважения наших национальных прав издан приказ касаемо полкового языка». Этими словами чешский депутат рейхсрата Вацлав Клофач подкрепил свои высказывания по армейскому вопросу. Эффективность войск была для военного руководства лишь аргументом, чтобы учитывать родной язык при обучении солдат. На период армейской реформы в 1868 г. пришлась также дискуссия о смысловом изменении военной подготовки. На место муштры должно было прийти воспитание солдат. Этой теме многократно посвящались статьи в военной периодической печати. В основном авторы оставались анонимны, как в следующем комментарии:
Мы считаем, что и политические соображения нельзя обойти. Рядовые могли бы говорить с офицерами, научились бы любить их, тем самым веселей служить и, впитывая принципы офицеров во время службы, придерживались бы их после увольнения почти во всех коронных землях с той трогательной верностью этим принципам, как это часто наблюдается у отслуживших солдат немецких провинций.
Подобное воспитание, тут военные специалисты единогласны, бывает лишь тогда, когда офицер свободно владеет, а не только говорит на ломаном языке своих подчинённых. Особенно офицеры нижних рангов должны ежедневно проводить многочасовые учебные курсы для солдат. Только для более старших офицеров дозволены исключения.
То, что с самого начала стремились к уровню, который даст возможность как для практического обучения, так и для теоретических занятий, показывает установление директив в правилах чинопроизводства офицеров:
Квалификация «достаточно для служебного пользования» может быть присуждена лишь тогда, когда субъект находится в состоянии проводить и контролировать теоретическое обучение на этом языке в смысле инструкции для войсковых школ, а также давать наставления перед строем, в полевой службе и в бою.
Конечно, часто были нарекания, что свидетельства «достаточно для служебного использования» выдавались весьма небрежно. Т.к. офицеры в среднем каждые два-три года переводились из гарнизона в гарнизон и поскольку сверх того избегали использовать исключительно на их родине (прежде всего ненемецких офицеров), спрос на некоторые ненемецкие языки был очень высок. Не хватало главным образом офицеров со знанием румынского, венгерского, польского и русинского, тогда как другими славянскими языками владело значительно больше офицеров. Офицеры были под угрозой обхождения в чинопроизводстве вынуждены выучить соответствующий язык в пределах трёх лет. Правда, в мемуарах и отчётах многие открыто говорят о том, что это правило можно было обойти. Благосклонный начальник и при самых слабых навыках подтверждал желанное «достаточно для служебного пользования», другие ходатайствовали о переводе или просто ждали без повышения своего следующего перевода в часть с другим полковым языком.
В военном руководстве и в военных специальных журналах обсуждалось помощь освоению языка как путь улучшения языковых навыков офицеров. Многократно были предложения отправить офицеров на совместно проводимые курсы. В 1905 г., например, командование 1-го корпуса (штаб в Кракове, в подчинении Западная Галиция, Силезия и Северная Моравия) обратилось к имперскому военному министерству, чтобы отправить в Прагу отобранных польскоязычных офицеров для овладения методом Берлица. Вернувшись, они должны были обеспечить действенные занятия. Министерство отказало по причине ожидаемых больших издержек. Для себя причины отказа содержали:
Вытекающие из предложения 1-го корпуса расходы составили бы для одного этого корпуса около 1200 крон, которые на худой конец могли быть покрыты. Но нужно принимать во внимание, что и все остальные корпуса обратятся с подобными ходатайствами.
Потребовалось долгое время, пока и в военных школах (реальных и кадетских, служивших для довоенной подготовки) стали усиленно придавать значение передаче полковых языков. По причине политических уступок Венгрии эти достижения, правда, снова были частично утрачены. В 1872 г. кайзер утвердил внедрение преподавания на ненемецких национальных языках в кадетских школах. В 1891 г. преподавание на венгерском в расположенных в Венгрии военных реальных школах Гюнс (Кёшег), Айзенштадт и Кашау (Кошице, Касса) было обязательным для всех учеников, а не только венгерской государственной принадлежности. Преподавание на чешском языке, предложенное раньше, было отменено.
Однако до начала войны в 1914 г. оставался неизменным тот факт, что от переведённых в полк офицеров требовали не только знание языка, но и чтобы они с первого дня им пользовались на практике. Мемуары постоянно изображают одинаковый ход событий. Командир приветствует в новом гарнизоне. Он тотчас спрашивал об уровне знания полкового языка. Сошлись вновь прибывший на незнание, начальник всё же велел ему начать занятия с солдатами на их родном языке. Местами требовали иллюзорно быстрого овладения языком за несколько недель.
Для дилеммы было несколько решений. Некоторые офицеры довольствовались переводом унтер-офицера или просто брали учебник на полковом языке и зачитывали его солдатам, не понимая содержания. Некоторые спасались смешением слов из разных языков. Офицер резерва Роберт Новак описывает ситуацию следующим образом:
Но были и без таланта к языкам, и для них было нелегко усвоить чужой язык, о котором они до того часто понятия не имели. Иные спасались так называемым армейско-славянским, тарабарщиной из польских, чешских, русинских, хорватских и пр. слов, которую некоторые начальники не терпели.
Офицеры, как показывают их автобиографии, были в основном предоставлены самим себе, когда шло к изучению полкового языка. Многие действительно выучивали язык, но был кое-кто, смогший представить себя соответственно и делал карьеру, зная исключительно немецкий. Это открыто признал в мемуарах Карл Бардольф, начальник военной канцелярии Франца Фердинанда.
В противоречии с частотой обсуждения вопроса языков в мемуарах и военных журналах стоит дискуссия внутри высших военных инстанций. Они едва занимались этой тематикой, хотя она как следствие всеобщей национализации становилась всё более вирулентной в обеих половинах империи. При этом несколько причин указывали на то, чтобы после 1867-8 гг. заниматься вопросом языков интенсивней. Если в 1868 г. большая часть кандидатов в офицеры (резерва) ещё имела немецкий языком преподавания в школе, то число тех, для кого немецкий не был родным языком и которые в школе учили немецкий, становилась всё меньше. Прежде всего это имело место в австрийской половине империи. Словаки по причине мадьяризации с тенденцией к повышению посещали венгерскоязычные школы.
Хотя система полковых языков постоянно адаптировалась, там не было никаких серьёзных реформ. Напротив, кажется, будто командование армией – имперское военное министерство, Генеральный штаб и кайзер – лишь мало-помалу проводило изменения или ускорения. Во многих отношениях неохота вызывать изменения могла лежать и в стратегии управления императора. Историк Иштван Деак описывает это так:
Как начальник Генерального штаба Фридрих фон Бек пытался при разнообразных внутренних конфликтах в армии действовать уравнительно. Однако последним арбитром между конкурирующими партиями был не Бек, а Франц Йозеф, который успешно топил все разногласия в море бумаг.
По административным документам военной канцелярии Его Величества можно восстановить бесчисленные случаи, в которых требовалось решение по делу языкового вопроса, но они были отклонены и в них император уклонился от решения.
В принципе, можно сказать, что установления, которые обязывали офицеров изучать полковой язык были ужесточены армейской реформой 1868 г., а с 1890-х годов их снова ослабили. В качестве примера этого можно привести инструкции о чинопроизводстве. Положение 1895 г. предусматривало, что все кадеты и офицеры должны выучить соответствующий полковой язык, чтобы их повысили в чине. В позднейших версиях это касается больше кадетов и обер-офицеров – тем самым были исключены все чином от майора и выше. В 1895 г. полковой язык нужно было обязательно выучить. С 1908 г. офицер, который уже знал один язык кроме немецкого и без прошения переведённый в войсковую часть, чьим языком он не владел, лишь тогда исключался из списка повышаемых при неусвоении полкового языка, «если он явно не показывал воли к изучению этого языка». Перед этим также был сокращён срок воинской обязанности – с трёх лет до двух. Многие офицеры критиковали это, ведь отныне воздействие на солдат и так стало труднее, и без офицеров, чьи языковые навыки в будущем будут ниже.
Также было новым то, что теперь самым решающим фактором при распределении офицеров по полкам должно было служить прежде всего знание языка. Изначально с целью разнационализации офицерского корпуса редко кто-либо был расквартирован на своей родной земле. Промежуток времени, оставшейся с введения новых правил до начала войны, было слишком коротким, для того чтобы обнаружились последствия этого предписания. В конечном счёте, тогда, пожалуй, осталось бы гораздо больше чешских офицеров в богемских землях, а польских и русинских в Галиции – совсем так, как этого постоянно требовали национально мыслящие политики.
Но офицеры должны бы обладать не только знанием языка. Требовалось также чувство связи с культурными особенностями этносов габсбургского государства. Многие офицеры говорят в эго-документах о недостаточном обучении в этом направлении. Этого знания многократно требовали и в военных журналах:
Прежде всего офицер должен в совершенстве владеть языком солдат, которых он должен учить, и в полной мере быть знакомым со свойствами характера и особенностями национальности, которой пополняется соответствующий полк (батальон).
Наверняка имело бы смысл ознакомлять молодых офицеров с политическим измерением соответствующего национального вопроса. При обучении офицеров передавались бы советы для наилучшего обращения с чешскими или итальянскими рекрутами, по обхождению с соответствующими обществами гарнизонов и их вопросом национальностей (например, в национально напряжённом Триесте или Кракове). Такие меры, правда, имели бы предпосылкой то, чтобы военное руководство открыто занялось проблематикой, чего не было.

Язык и национальность в имп. и кор. армии
Целью, которой должны были служить полковые языки с военной точки зрения, было эффективное обучение, а также возможность лучше воздействовать на солдат. Солдат нужно было воспитывать в коллективном духе габсбургской монархии, как он, к примеру, воплощён памятником Радецкому в Праге (1858). На самом деле расслоение в системе полковых языков после 1868 г. вызвало противоположный эффект. Оно было не только местом атак в парламентских дебатах в Вене, Будапеште, а с 1910 г. и в Сараево, в смысле «слишком мало». Ведь рекруты должны были в каждом случае быть распределены по соответствующим языковым группам и поставлены армией на статистический учёт.
В начале 1876 г. было издано распоряжение о полковых языках и их определении. После введения всеобщей воинской повинности будущие солдаты сперва получали вызов. Выполняя его, они прибывали на медицинский осмотр. Между тем о каждом составлялся лист основной книги, который наряду с физическими отметками содержал графу «говорит на языке»/«пишет на языке». После этого солдат в основном приписывался к войсковой части близ его места жительства. Распоряжение о полковых языках от 1876 г. теперь предусматривало, что данные о языках в основной книге должны быть использованы для определения полкового языка. Если на языке говорило 20 процентов солдат, то его объявляли полковым. Затем солдаты смотря по их знаниям языка объединялись в батальоны или роты.
Состояние записей регулярно проверялось командованием армии, чтобы подгонять полковые языки под изменившиеся условия. Поэтому могли наступить перемены. Если группе не удалось достичь отметки в 20 процентов, то солдаты распределялись по иноязычным группам или составляли собственный отряд из оставшихся языковых групп. В сильно разнородных областях с большим числом языков были войсковые части, в которых некоторым группам не удавалось достичь отметки в 20 %. Офицер Генерального штаба Август фон Урбаньски сообщает в своих мемуарах о начале офицерской службы в такой части:
В артиллерии в Гёрце [Гориция, Горица] у меня были венгерские, хорватские и немецкие рекруты, в бригаде в Семиградье я был свидетелем того, как офицеры в одной роте должны были обучать немцев, венгров, румын, цыган и евреев, при этом семиградские саксонцы говорили на своём малопонятном диалекте, а евреи – на идише.
Распределение рекрута было проще, пока он владел только одним языком. Практической и политической проблемой было распределить двух- или многоязычных рекрутов. Редко встречается в листах основной книги при многоязычии подчёркивание одного из языков, что, вероятно, может указывать на родной язык. В 1905 г. имперский военный министр доложил австрийскому премьер-министру о прежней практике установления полковых языков, по которой для получения количества процентов брался в расчёт лишь один язык, который субъект указал как свой обиходный язык. К термину «обиходная речь» в скобках было прикреплено слово «национальность». Кроме того доклад включал список «языкового состава» полков и опять был присоединён термин «по национальностям».
Армия, которая в бланках не добавляла графы вроде «родной язык» или «этническая принадлежность», предполагала наоборот, что приведённый в личном листке язык можно приравнять с его этнической принадлежностью. Ведь в публикациях армии отождествление языка и национальности употреблялось не только во внутреннем процессе управления. Ежегодно издаваемая военная статистика знала графу  «состояние записей основной книги» нижних чинов, которая состояла из обобщения данных листов основной книги. Хотя в листах спрашивают не по национальности, а по знанию языка, в статистических обработках встречаются данные о численном соотношении по национальностям в армии, собранные из этих листов. Тогда как военное руководство уклонялось от учёта национальности в формулярах, оно с такой обработкой и  опубликованием полученных чисел само противостояло своему стремлению. Хотя избегали относить отдельных солдат к определённым национальностям, в статистике они всё же показывались под обозначением «национальность». То, что это было вполне известно затронутым солдатам, показывают жалобы мусульман из Боснии-Герцеговины. В их основных книгах находят отражение только хорватский и сербский. Они утверждали перед боснийско-герцеговинским земельным правительством, что они ни сербы, ни хорваты и не хотят ими быть.
И у офицеров в основном спрашивали о разговорной речи, которая почти у всех была немецкой. Строго говоря, каждый офицер был твёрдо уверен и убеждён в том, что в армии как связующем учреждении служат кайзеру и империи. Т.к. немецкий был господствующим служебным языком, было очевидным указать немецкий как обиходную речь. Указание другого языка неминуемо вызвало бы вопрос, что это значит и сможет ли офицер соответствовать своей должности по языку и политически. В конце концов спрашивали не о родном языке. Способ и манера постановки вопроса о разговорном языке, конечно, в статистике имели следствием большой перевес немецких офицеров, что не соответствовало действительности, т.к. кадровые офицеры в растущем размере происходили из этнически смешанных семей чиновников и офицеров и тем самым могли быть отнесены ко всем национальностям дунайской монархии.
При адаптации употребления полковых языков политические требования Венгрии насчёт процесса мадьяризации в венгерской части монархии часто были инициатором изменений. Долгое время имп. и кор. полки, расквартированные в Венгрии, несли австрийский конституционный принцип равноправия языков в другую половину империи. Пауль Замасса (1868–1941), писатели и управляющий немецконациональными союзами в дунайской монархии, писал о результатах: «Но мадьярам это постановление как бельмо на глазу, поскольку таким способом, например, словацкий рекрут узнаёт впервые о том, что его язык имеет какие-то права». Венгерская точка зрения многократно обсуждалась в палате депутатов рейхсрата. Цитировались венгерские политики и зачитывались целые пассажи из газетных статей. Это должно было воочию продемонстрировать присутствующим чудовищность способа обоснований венгерских политиков и добиться внимания к своим политическим аргументам. Депутат Йозеф Чан цитировал одного венгерского депутата:
Когда рекрут, которому раньше венгерская государственная идея и язык указывались как высшие, поступает на действительную военную службу, он обнаруживает чужой язык и чужой символ и поэтому в его душе возникает психологический конфликт: его язык, который он считал высшим, приравнивается к румынскому, сербскому и он будет наказан, если докладывает не на чужом и ненавистном ему немецком языке.
Для венгерской политики многоязычие имп. и кор. полков на венгерской земле было как бельмо на глазу. Они требовали изменения прежних обыкновений при определении соответствующих полковых языков и в конечном счёте преуспели в этом. Указом 1904 г. определяющей больше не была обиходная речь отдельного солдата, но точно указывались все языки, которыми он владеет.
В австрийской палате депутатов несколько богемских депутатов согласились на эти новшества, прежде всего для того, чтобы указать на большие уступки, которые постоянно делаются только венграм. Чешский депутат Франц Штайн восстановил в своей парламентской речи ход событий. Имперский военный министр в ответе на резолюцию венгерской делегации дал обещание, что полковой язык в состоящих из венгров частях в будущем должен зависеть не от родного языка, а от принципиального знания венгерского языка.
Значение этого распоряжения бросается в глаза. Оно делает возможным то, чтобы в упомянутых войсковых частях полковым языком служил исключительно венгерский, так как при энергичном проведении обязательных занятий на венгерском языке кажется практически исключённым, что почти 20 процентов введённых в состав молодых людей владеют венгерским не менее чем в той мере, чтобы их обучение и военная подготовка могли производиться на этом языке.
Депутат рейхсрата Штайн закончил свою речь догадкой: «Полковой язык поэтому самое верное средство мадьяризации». Он указал на ещё одно последствие: растущую потребность в венгерскоязычных офицерах. Надобность, которую до той поры нельзя было покрыть. Распоряжение применялось ко всем имп. и кор. полкам, а не только к размещённым в Венгрии. В имперском военном министерстве для австрийского премьер-министра вычислили новые цифры. Среди 55 пополняющихся из австрийских земель пехотных полков в двенадцати добавилось бы по одному полковому языку. Два полка с до сей поры исключительно немецким полковым языком стали двуязычными (дополнены чешским и словенским). Пять полков наряду с русинским получили бы также польский полковой язык, тогда как три полка помимо польского получили бы русинский. В 41 имп. и кор. венгерском пехотном полку в девяти полках добавился бы один язык, а именно в трёх полках венгерский, в трёх хорватский (сербский), в двух – румынский и в одном русинский.
Числа доказывают, что венгерский язык в среднем явно больше не имеет значения. Напротив, количество полков с более чем одним полковым языком даже ещё выросло. Подобная дискуссия, придавать значение обиходной речи, родному языку или всем используемым наречиям, помимо того имела место и в населённых словенцами землях. Однако не обсуждалось, что солдаты немадьярского происхождения могли бы уклоняться от указания всех языков. Венгерский случай отличается от других национальных требований тем, что полковой язык пробовали использовать для собственных национальных интересов и процесса мадьяризации, а не сопротивляться жалобами против господствующей системы, как у других.
В целом в политических дебатах преобладало допущение, что каждого солдата (и офицера) однозначно можно отнести к одной национальности. То, что это было национально-политическое желание, которое не всегда соответствовало реальности, показывают как кадровая документация, так и эго-документы субъектов. То, что большая часть офицеров была «национально безразличны», равно как и значительная доля населения в разноязычных землях, разъяснили историки вроде Иштвана Деака и Питера Джадсона. Но политические дебаты шли в своей аргументации ещё дальше. Согласно политикам, среди солдат царили, казалось, монолингвизм, так же как недовольство по поводу изучения других языков. Также утверждалось, что ненемецкие офицеры охотнее всего служили бы в своём родном краю. В действительности многие солдаты позволяли распределять себя в отдалённые гарнизоны, чтобы познакомиться с чужой культурой и языком. Многие офицеры тоже не хотели быть втянутыми в национальные и языковые конфликты своих малых родин и поэтому предпочитали удалённые гарнизоны.
Конечно, это не была исключительно «борьба» ненемецких национальностей за свои требования, политическая борьба за власть между собой тоже имела место: аналогично той в политической жизни на адриатическом и далматинском побережье между итальянцами, хорватами и словенцами или, чтобы назвать пример на востоке габсбургской монархии – между русинами и поляками. Военное ведомство по запросу  магистрата (с преобладанием поляков) г. Станислау (нынче Ивано-Франковск) разрешило установку польскоязычной таблички на здании казармы в Станиславе. Вслед за этим 14 июня 1905 г. комитет русинского политического союза «Русская Рада» обратился в министерство с предложением разрешить установку табличек не только на немецком и польском, но и на русинском. Имперское военное ведомство удовлетворило оба ходатайства.
Не однозначно были установлены и обозначения отдельных языков, что тоже вело к политическим дебатам. В административных военных документах использовалось иногда «чешский», в другой раз синонимичное «богемский». Зачастую обозначение было зачёркнуто следующим офицером, который заполнял бланк, и заменено другим. Тот факт, что в одном полку с прежде чисто немецким языком вводился «богемский», отразилось и в рейхсрате. Запрос по этому поводу начинался словами: «Эта насильственная славянизация (поскольку очевидно, что в этом случае «богемский» должен означать «чешский») одного из прекраснейших и храбрейших полков армии». Часто была налицо путаница в анкетных данных с терминами «мадьярский» и «венгерский», но нигде обозначение полкового языка не было столь неоднозначным как в Боснии-Герцеговине. Обозначение полкового языка четырёх боснийско-герцеговинских полков грубо руководствовалось политическими программами земельного правительства. Усиленно встречается «боснийско-герцеговинский национальный язык» или «боснийский» как обозначение для полкового языка, когда Беньямин фон Каллаи, уполномоченный в зоне оккупации, в конце XIX в. пытался создать боснийскую нацию и язык. После этого чаще появляется «сербохорватский», т.к. это обозначение с начала нового века было объявлено стандартом. В военной статистике тоже давали очень различные сведения. В альманахе 1911 г. южнославянские языки находятся в двойной форме: «хорватский, сербский, сербохорватский», а также «хорватский (сербский, сербохорватский)». Кто не рассматривал ближе вопросы национальностей и языков в дунайской монархии, может счесть это различие несущественным. На самом деле именно в Боснии-Герцеговине годами шла дискуссия о статусе хорватского языка, который большинство населения земли не воспринимало как свой. Эта трудность подходящего обозначения проникает в анкетные данные офицеров. Родившемуся близ Яйце лейтенанту Шерифу Космичу в 1904 г. в графе «знание языка» записали «боснийский», в том же году зачеркнули и заменили сербским. Вычёркивания и замены имеют место в бесчисленных других случаях.

Резюме
Австрийская конституция 1867 г. говорила о «равноправии», причём она предусматривала, что за каждым «племенем» признаётся право публично использовать своё культурное наследие и язык и заботиться о них. Имп. и кор. армия, которая после компромисса с Венгрией осталась единственным учреждением, присутствующим в обеих половинах империи, переняла этот принцип. Военное руководство надеялось на использование родного языка как на наиболее эффективное воздействие на солдат при их обучении. Их не должны были больше муштровать на немецком, а, напротив, воспитывать на их языке в любви к общему отечеству. Полковые языки должны были тем самым служить стабилизации монархии и лишению национального характера.
В действительности использование полковых языков дало толчок к национально-политическим дебатам и дальнейшему разграничению национальностей Дунайской монархии. Венгерская политика постоянно противопоставлялась принципу равноправия языков на венгерской земле имп. и кор. полками, которые стояли на пути их собственной политики мадьяризации. В рейхсрате, напротив, критиковали тот факт, что офицеры недостаточно владеют полковыми языками, что истолковывалось как пренебрежение к соответствующему языку и национальности. Отдельные национальности, правда, вели борьбу не только против «имперского немецкого», полковой язык служил также на региональном уровне средством для национального отстаивания, к примеру, в Галиции при противоборстве между польским и русинским.
Чтобы сделать обучение по возможности эффективным, в полках постоянно вместе обучались те солдаты, которые использовали тот же язык. Т.о. они оставались среди своих, полковой язык служил тем самым не пересечению, а сепарации. Для этого нужно было официально учитывать языки рекрутов и/или солдат, что в статистических данных приравнивалось к принадлежности к национальности.
Командование армии пыталось в обсуждаемом промежутке времени, т.е. в 1868-1914 гг. насколько возможно уклоняться от базовых и направляющих решений и изменений и затруднять их. Здесь отчётливо проступает стиль управления императора Франца Йозефа I, который всё же в целом скорее продлил, чем укоротил срок жизни Габсбургской монархии.
P.S. Выражаем благодарность Станиславу Кельнеру за помощь с переводом