Глава 13

Полный, коренастый мужчина в грубой форме с погонами – надзиратель – вел его по узкому коридору с узкими дверями через каждые пять шагов. Этот юноша знал, что за ними, за этими дверями, ему уже рассказывали – открыв эти двери, нужно еще открыть решетку, и только потом окажешься в узкой и сырой одиночной камере. Сырой – когда холодно, а сейчас лето. Ему, этому юноше с маленькими круглыми глазами непонятного цвета, несказанно повезло, отчего он хмуро ликовал. Вскоре надзиратель остановился у одной из таких дверей, с лязгом открыл ее и втолкнул мальчишку внутрь. Серый споткнулся, упал, и через секунду и решетка, и тяжелая дверь из непонятного металла были закрыты. Преодолевая боль от неудачного падения в левом колене, он встал, и, сделав пару шагов, сел на койку. Выругался про себя, встал опять. Походил, хотя мог пройти эту каморку вдоль и поперек за пару шагов.
Это был он – карцер, то самое место, которое на семьдесят два часа лишает его возможности общаться с новыми знакомыми, да и вообще разговаривать с кем либо. Один раз стоило ударить какого-то прыткого мальца, что нелестно отозвался о его, Серого, матери – и вот, пожалуйста, посадили сюда, отдельно от всех, чтобы не распространял шума. Слишком тихо, слишком невыносимо ходят вокруг дети-преступники в одинаково синей одежде, как будто зомбированные, боясь сделать лишнее движение. Он не выдержал, нервы давно находились в напряжении, которое он, пожалуй, запомнит навсегда.
Грубая металлическая койка, стул, стол, туалет. Окно, маленькое и закрытое решеткой, белеет где-то сверху. Повезло с погодой, решает он.
Гулкое эхо от подошв его потертых черных ботинок навевает тоску. Один. Опять один. Тюремная роба – синяя и грубая, как будто одеревеневшая, неприятно касается тела – как дополнение к этим испачканным стенам. Уже полгода находится он в этой воспитательной колонии, вдали от дома, каждый день задавался вопросом: на кой черт понадобилось ему швырять в эту девчонку ледышками и сосульками? Можно было просто отобрать деньги и убежать… Хорош Санек, сдал друга. Ему-то что, у него батя в милиции служит, в отчаянии думал Серый, не догадываясь, что не был он никогда другом ни Саньку, ни кому-либо еще.
Хорошо, что девчонка не погибла в той переделке. Он был уверен в этом, а иначе срок бы ему продлили еще бог знает на сколько, Не в этом дело. Проводя рукой по широкой бритой голове, думал он о своей матери, которая наверняка каждый день плачет, проклиная судьбу за такого сына. Отец, наверное, еще больше спился. Не знают они, что сын больше не будет прежним – ни грабить, ни воровать, ни избивать он, Серый (для них просто Сережа) больше не будет. Он дал себе слово снова заняться спортом и уйти из преступной деятельности. Видеть несчастную мать было выше его сил, и он был уверен в том, что никогда больше не допустит этого. Никогда.
Было тихо. Нельзя было даже добраться до решетчатого окна и посмотреть, что снаружи – слишком высоко.
Скорее бы на свободу! Все жизнь – дальше, за колючей проволокой. В ее пределах – малолетние преступники. Курят самокрутки, обменивают табак на хлеб, бьют слабых, подчиняются сильным, вожакам, ненавидят надзирателей. Тут свои законы, еще жестче, чем там, откуда они пришли.
Гулкий вздох Серого разнесся эхом и исчез в решетчатом окне.
Ненависть к себе. Он боялся за мать – за ее слабое здоровье, и так не отличавшееся крепостью от природы. Пока никто не видит, дал волю слезам – впервые за все время, за все полгода. Да как он мог обидеть ее! Ради чего были все кубки и награды на спортивном поприще? Да еще избил – кого! – девчонку!
Утирая лицо грубой синей тканью рукава, Серый стыдился самого себя. Даже письмо домой, в Мурманск, так просто не напишешь…
***
Клара все еще жила у своих, да мы с Тимом и не настаивали на ее возвращении. С каждым днем я все яснее и яснее видел перед собой план предстоящей работы – кому и как объясняться. Сегодня – один из тех дней. По плану – Санек.
Другое дело – разобраться с тем кулоном. Его я на время спрятал в свой видавший виды рюкзак до лучших времен. По-прежнему меня беспокоила природа его появления у меня.
Работу я выполнил в срок, и теперь мог полностью заняться зарисовками. Тучи и дождь за окном приносили удовлетворение от работы, уют в дом и в целом благотворно влияли на мою писательскую жилку.
Я сидел на кухне, чтобы не отвлекаться на телевизор. Тим, прибыв домой, отдался лени и полному безделью. Широкий современный экран мелькал, то и дело извергая из ниоткуда звуки стрельбы, крики, лязг и скрежет автомобилей. Тим полностью отдавшись объятиям леопардового дивана, отдыхал. По его словам, этот способ самый что ни на есть для него эффективный. Что ж, его право, решил я, углубившись в тихую и покойную кухню.
За цветочными шторами виднелось шоссе. В целом, неплохо. Поглощенный мыслями, я не сразу вспомнил, что пора бы мне готовиться к встрече. Одной из тех, что для меня так важны, ради которых я здесь.
Еще со школьных времен я помнил, где жил Санек. До сих пор стыдно от мысли, что я хотел буквально «вписаться» в их компанию. Размышляя об этом. Мои брови медленно сползались над глазами.
Стоит ли мне говорить, что Санек жил в исключительных условиях? А если конкретнее – в том же доме, что и Клара, только с другой стороны этой высокой по сравнению с другими башней. Помню, что номер его квартиры – семьдесят семь. Ого, откуда я так четко это запомнил? Не потому ли, что всегда хотел сам жить в этом роскошном доме?
Что ж. если мне повезет – Санек дома.
Набираю писклявыми светящимися кнопками номер. О чудо! Раздается грубый, сонный вопрос:
- Да?
- Электрик, - говорю я первое, что приходит в голову.
- Что? Какой электрик?
- Ваш подъезд переходит на новую систему электроснабжения. Необходимо проверить счетчики, - что я несу?
- А, - коротко бормочет голос в ответ.
- Пятый, - затем пищит домофон, дверь открывается.
 И подъезд, и лифт – все точь-в-точь как у Клары.
Первое, что я вижу по прибытии на пятый этаж – Санек в красной спортивной одежде, под которой мышцы в очень даже неплохой физической форме. Белобрысые волосы торчком стоят во все стороны. Маленькие и хитрые зеленые глаза жмурятся от света. Он меня, похоже, не узнал.
- Санек, ты что же, не узнаешь? – Я приветливо улыбаюсь, протягиваю ему свою большую руку, смотря на него сверху вниз. На фоне моих почти двух метров его фигура кажется мне ничтожно маленькой, жалкой.
- Напомни-ка имя, я вас всех не помню. Не ты один такой умный, много вас тут ко мне ходит. Недавно Серый по старой дружбе заходил.
- Серый? – отец Клары говорил, что тот даже отсидел какое-то время, - Так я Иос… Юра Власенков, Юрец!
Он понял свои хитрые глаза под слишком темными для его шевелюры бровями. То ли от окончательного пробуждения, то ли от удивления, они принимают лицемерные форму и размер, какими я их всегда и знал.
- Да ладно! Юрец! Какими судьбами! – меня поразила его неожиданная улыбка в мой адрес, как будто ничего не было, или он уже и забыл: и ситуацию с Кларой, и прошлые обиды.
Вошли в кухню – голо и неприятно.
- С женой в Питер переезжаем, - надменно пояснил он, - Тебе повезло. Завтра меня уже тут не будет. Электрик блин, - и неожиданный смех. А я думаю: не рано ли для женитьбы?
- Так что, такой радушный прием… Прошлое забыто?
- Все мы чем-нибудь да грешим. Молодость, сам понимаешь, - опять косая усмешка, на одну сторону лица, - Вон Серый вообще в ВК загремел.
- Что?
- Воспитательная колония, - насмешливо пояснил Санек, - Перевоспитался, е-мае. За нанесение телесных повреждений средней или высокой степени тяжести. Что-то вроде того. Кофе хочешь? Только растворимый.
Растворимый ненавидел, но ради приличия согласился. Санек достал сигарету, начав пускать сизые колечки дыма в свободное плавание. Мы присели на единственные два стула за стол – больше на кухне ничего не было, кроме старой потертой плиты в углу.
- А где Влад и Мотя? Ну, те двое.
- Эти в Архангельск свалили, предатели.
- А-а, - задумчиво проятнул я. Их Санек тоже достал, похоже
Мы молчим.
- Помнишь тот случай, ну, с Теченовой? У нее еще имя мудреное, как его…
- Клара.
- Во, точно. Серый год с лишним отсидел, а если бы его семья заплатила штраф – может, обошлось бы и без воспитания. Он же безнадежный. Бандюк. Столько раз машины угонял, а тут попался. А ведь деньги решают все, брат, - он снова затянулся, а я сидел, ошеломленный «братом». Мне стало внезапно неприятно, грязно, неуютно, как будто я с ним за одно в его убеждениях. Нет, он нисколько не изменился.
- Знаешь, а ведь это я Клару тогда покалечил. Это моя ледышка в нее попала. Мы тогда за ней всей гурьбой побежали, - произнес я эхом в полной тишине, пока он курил. Санек только перевел взгляд со стены на мое лицо. Тут только я увидел в его глазах все – желание по-прежнему властвовать, подчинять деньгами. Несмотря на все его слова, на то, что он назвал меня братом, друзьями нам никогда не стать – не столько из-за разницы в уровне положения, сколько из-за разницы в мироощущении.
- Так это когда было-то? Лет восемь назад? Девять? Серый как был Серым, так им и остался. Какая разница, кто там ее избил. Жива – и ладно. Если бы сдохла – Серому бы срок продлили просто, и все.
- Не смей так говорить о ней, - предупредил я, но самым обычным голосом. Никогда раньше я не сказал бы этого ему.
- Ей, ты чего ощетинился-то? Сам же чуть не лопался от зависти что ко мне, что к ней. А вспомни то письмо еще! Я так угарал с него, жесть, - с насмешкой погасил он сигарету, окутанный дымом, потонувший в нем всей своей сущностью.
- Теперь все по-другому, Саша, - его уже не исправишь, успокоил я себя, - Спасибо за кофе. Не поминай лихом и удачного переезда.
Потом я вышел из его квартиры, дома, не оглянувшись назад. Дождь закончился, тучи расступились перед солнцем, блестевшим в лужах тут и там на мокром асфальте.
Нам было больше не о чем разговаривать.