Кисиль В. Я.
Морские были / В. Я. Кисиль. – Одесса: Элтон, 2015. – 118 с., ил.
ISBN 978-966-2430-58-5
В книге приведены истории, которые имели место в действительности в период морских рейсов, совершенных автором с 1966 по 1976 гг. на судах «Экватор», «Горизонт», «Адмирал Нахимов», «Борис Лавренев», «Славск», «Медынь», «Николай Некрасов», и не являются плодом его творческой фантазии.
В оформлении книги использованы фотографии из архива автора.
См. оригинал с фотографиями http://ursp.org/index.php/knigi
На лицевой стороне обложки – учебно-производственное судно Одесского мореходного училища «Экватор» у причала, на обратной – автор, производящий астрономические и навигационные наблюдения.
ISBN 978-966-2430-58-5 © В. Я. Кисиль, 2015
Содержание
Семафорная азбука.............................. 4
Ботинки «утопленника».......................... 9
Звездный глобус................................ 12
Судьбоносный английский язык................... 17
Искусство машинописи........................... 24
Принцип простоты и сила привычки............... 29
Подарок капитану............................... 33
Манящие Канарские острова...................... 38
Перевод Омара Хайяма под рокот морских волн.... 42
Ночной звонок в открытом море.................. 44
Супертанкер-невидимка.......................... 48
«Зуб» Будды.................................... 51
Путешествие в библейский рай................... 55
Хирург......................................... 62
Корейская «водка со змеей»..................... 65
«Я помню тот Ванинский порт…».................. 70
Японская гостиница с бюстом Каракаллы......... 74
«Зашифрованный» порт назначения................ 79
Бравый капитан................................. 81
Столкновение с иной реальностью................ 86
«Глоток свободы» в Сингапуре................... 100
Тайное, ставшее явным.......................... 105
Вербовка в агенты органов госбезопасности...... 110
Вместо заключения.............................. 116
Семафорная азбука
Мы были определены на матросскую практику на учебно-производственное судно Одесского мореходного училища «Экватор». Пароход был построен в Германии в 1935 г. и получил поэтическое название «Alpensee» (Альпийское озеро). После войны был передан Советскому Союзу и переименован в «Экватор». Мы прибыли на судно, когда оно находилось на ремонте в Ильичевском судоремонтном заводе. Томительно тянулись дни. Хотелось скорее испытать себя в морской стихии.
Первый выход в море рассеял все наши романтические иллюзии. Море штормило. Впервые мы испытали качку. И кое у кого из нас даже возникла мысль: «Зачем эти мучения?».
Постепенно мы втянулись в морские будни. Качка уже не так нас донимала. Мы драили каустической содой деревянную, с просмоленными пазами, палубу, работали на камбузе, несли вахты, учились управлять судном в качестве рулевого матроса.
Нашим наставником был боцман. Он много лет проплавал на парусных судах и морское дело знал до мелочей.
Он учил нас вязать морские узлы, плести маты (коврики), справляться с неподатливыми манильскими канатами при швартовке судна.
Судно посещало порты Черного моря: Одессу, Николаев, Херсон, Ялту, Новороссийск, Сочи, Батуми.
Иногда, как из преисподней, из кочегарки, поднимались на палубу покрытые угольной пылью кочегары (судно работало на угле, что было редкостью уже в то время). В такие минуты нас, будущих штурманов, преисполняло чувство гордости за свою «белокостную» профессию.
Во время стоянки в Херсоне мы предприняли длительный шлюпочный поход на веслах по речке в Цюрупинск. Чтобы не натереть мозоли, я заблаговременно позаботился и взял с собой перчатки. Вначале товарищи надо мной подтрунивали; в конце похода я с издевкой их спрашивал: «Ну как кровавые мозоли?».
К концу практики предстояло сдать экзамены на квалификацию матроса.
Настал день экзамена. В комиссию входили капитан, штурман, боцман и руководитель практики.
Все знали, что боцман очень требовательный экзаменатор, и что он имел обыкновение «ловить» практикантов на морских узлах, азбуке Морзе или семафорной азбуке. Примечательно, что уже тогда на флоте в штурманской практике почти не применялись азбука Морзе и семафорная азбука: их заменил радиотелефон.
Настала моя очередь. Боцман, видимо, помнил мою нелюбовь к покрасочным работам (с детства не мог терпеть грязные руки), как неумело и со страхом я управлялся с манильскими канатами, вившимися, как змеи, по палубе во время швартовки. Поэтому стал экзаменовать меня с особым пристрастием. Он подал мне конец (отрезок веревки) и попросил завязать прямой узел. Я с легкостью исполнил задание. Тогда он завязал узел, похожий на прямой и спросил:
– Что это? Прямой узел?
– Нет! Это бабий узел, – таков был мой ответ.
Боцман не унимался и попросил завязать еще несколько редких морских узлов. Я справился и с этим заданием.
Таким образом, в узлах ему не удалось меня «запутать».
Задание по азбуке Морзе я также успешно одолел. Тогда боцман взял два красных флажка в руки, отошел подальше от меня и начал ими быстро подавать семафорные знаки.
– Что я сообщил? – спросил он.
– Экватор, – последовал мой ответ.
Строгий экзаменатор удивился. Обычно практиканты только на учебном судне сталкивались с семафорной азбукой и за время практики не успевали ее освоить. Боцман протянул мне флажки и дал задание передать команду: «Шлюпке подойти к судну». Я быстро замахал флажками.
Боцман внимательно посмотрел на меня, затем на дремавшего сурового капитана и сказал:
– Я вынужден (на этом слове он сделал акцент!) поставить вам отличную оценку и ходатайствовать перед комиссией о присвоении квалификации матроса 1 класса. Я удивлен, как вам удалось так быстро изучить семафорную азбуку?
– Очень внимательно вникал в Ваши наставления, – витиевато и льстиво ответствовал я. При этом скромно умолчал о том, что еще в школьные годы, мечтая о морской службе, я изучил всю эту матросскую премудрость. В школе я посещал кружок радиотелеграфистов, который организовал наш учитель физкультуры, бывший флотский радист – там я освоил азбуку Морзе. А рядом с моим домом жил сосед, служивший на флоте сигнальщиком, – мы с ним часто забавлялись флажками.
Боцману ничего не оставалось, как расценить мои знания следствием его умелого наставничества.
Мне вручили сертификат матроса 1 класса, тогда как моим сокурсникам выдали сертификаты матроса 2 класса (правда, надо отметить, что моим соученикам, ранее плававшим на судах матросами 2 класса, также выдали сертификаты матроса 1 класса).
Этот сертификат не принес мне особого удовлетворения, поскольку я был намерен работать штурманом, а не матросом.
Ботинки «утопленника»
Учебно-производственное судно «Экватор» шло на Батуми. Где-то в центральной части Черного моря капитан приказал остановить двигатель и лечь в дрейф. Для практикантов было устроено «экзотическое» мероприятие: купание в открытом море.
Руководитель практики велел всем нам в плавках и обязательно в ботинках выстроиться на палубе. Вид у нас был нелепый: ботинки и плавки сочетались так, как корова и седло. Мы были в недоумении: зачем ботинки? Ничего не объясняя, наш руководитель скомандовал: «Снять ботинки, оставить их на палубе, и нырять в воду с палубы судна!».
Мы дружно шлепнулись в воду. В воде возникло удивительное ощущение: на такой глубине море как бы выталкивало вверх наше тело. Плавать было очень легко. Приятное чувство, возникшее от действия глубинной морской силы, было прервано резкой командой: «Подплыть к судну и по шторм-трапу подняться на борт!».
Наконец, все оказались на палубе. Руководитель снова скомандовал: «Одеть ботинки, и построиться на палубе!».
Ноги были мокрые и с трудом входили в ботинки. Мы выстроились в одну шеренгу. Прямо перед собой все вдруг увидели одиноко стоявшие ботинки без хозяина. Возник переполох: чьи ботинки? Все стали в недоумении переглядываться. Капитан судна немедленно объявил по громкоговорящей связи: «Человек за бортом! Спустить шлюпку!».
Пока команда готовила шлюпку к спуску, на палубе появился босой курсант. Он только что вышел из кубрика. Наши взгляды с недоумением устремились на него.
– Где ты был? Почему не в строю? – зычным голосом вскричал наш руководитель.
– В кубрике, – смущенно ответил курсант.
– Это твои ботинки? – строго спросил руководитель, скосив взгляд на злополучную обувь.
Курсант кивнул головой. Выполнение команды «Человек за бортом» было отменено.
Оказалось, что наш курсант, поднявшись после купания на борт судна, по рассеянности, не дожидаясь построения, поплелся в кубрик босым, оставив ботинки на палубе. Вспомнив о забытой на палубе обуви, он решил вернуться и забрать ее.
Мы извлекли из этого случая хороший урок: иногда на первый взгляд абсурдные распоряжения могут иметь глубокий смысл.
Звездный глобус
Штурманскую практику мы проходили на пассажирском судне. Судно было огромное – ныне оно покоится на дне Цемесской бухты. Пытливый читатель догадался о каком судне идет речь. Этот пассажирский гигант немецкой постройки в силу своей ветхости совершал рейсы только по Черному морю.
Мореходную астрономию нам, в мореходном училище, преподавал строгий и эксцентричный преподаватель по прозвищу «Зюзя» (этимология прозвища терялась в прошлом, и никто толком не знал, почему он имел такое прозвище; говорили, будто бы так читалась его подпись). Во время войны он был главным штурманом Северного флота. Перед нашим уходом на практику он дал нам практически невыполнимое задание: произвести свыше 200 астрономических наблюдений и сделать по ним расчеты.
На пассажирском судне капитан поручил курировать практикантов второму помощнику капитана. Тот поставил нам условие: мы корректируем карты по Черному морю (гидрографическая служба регулярно присылала на суда извещения об изменениях навигационной обстановки – надо было постоянно вносить их на карты), а остальное время можем использовать по своему усмотрению. Поскольку нас, практикантов, было несколько человек, то с работой мы быстро справлялись, и потом, с вящим удовольствием, вкушали прелести свободного времени.
Однако надо было выполнять задание по мореходной астрономии. У каждого штурмана этого судна имелся персональный секстан (морской угломерный инструмент); давать пользоваться его другим лицам считалось моветоном. Таким образом, мы были лишены возможности брать в руки секстаны. Но на судне почему-то оказалось два звездных глобуса: один новенький и второй – подержанный, отслуживший свой срок. Второй штурман разрешил нам взять с собой старый глобус для временного пользования.
Хотя Коперник давно опроверг геоцентрическую систему Птолемея, однако на флоте до сих пор пользуются устройством, сконструированным по системе Птолемея.
Это – звездный глобус, представляющий собой модель небесной сферы, с нанесенными на ее поверхность звездами в виде точек. Небесная сфера вращается вокруг неподвижной Земли (в центре которой подразумевается наблюдатель). На самом же деле вращается Земля с наблюдателем, а небесная сфера по отношению к нему – неподвижна.
Я как старший группы собрал своих коллег и предложил свой вариант решения проблемы астрономических наблюдений: поскольку секстанов нет, но есть звездный глобус, то существует возможность выполнить задание чисто теоретически: на данное время и по координатам, снятым с карты, произвести расчет по глобусу и искусственно подогнать показания секстана. Практически надо было делать все наоборот: сначала «взять» звезды или Солнце секстаном, а потом произвести специальные расчеты.
Стояли жаркие дни. Вечером, спасаясь от каютной духоты, мы брали с собой звездный глобус, шли в бар на верхней палубе, продуваемый морским ветерком, и решали там астрономические задачи. Вокруг веселилась «золотая молодежь». Они пили пиво, хохотали. Деньги у нас не водились, а так хотелось выпить прохладного пива. Один наш коллега, очень разбитной парень, стал заигрывать с сидевшими рядом девушками. На удивление, они проявили интерес к нашему таинственному «колдовству» со звездным глобусом. Тогда мы поставили им условие: расскажем об этом, при условии, что они угостят нас пивом. Оказалось, что для них это вовсе не было проблемой – угостить нас пивом.
Итак, мы пили «честным трудом» заработанное пиво, объясняли устройство звездного глобуса, суть расчетов, «травили» морские байки; мы уже бывали за границей и многое могли рассказать, что видели за «железным занавесом». Это вызывало неподдельный интерес у наших слушательниц. Так продолжалось много вечеров. Менялись отдыхающие, но мы неизменно пользовались уже проверенным приемом. Совмещая приятное с полезным, мы выполнили задание по мореходной астрономии.
Ничего нет вечного под луной – наша практика подошла к концу. Мы вернулись в училище. Преподаватель мореходной астрономии попросил сдать для проверки отчеты по практике. Через несколько дней, на занятии, он объявил о результатах проверки. Он называл имена курсантов и гнусавым голосом комментировал отчет: «Авраменко – три. Посмотрите на него: лицо бледное, как у поганки. Наверное, ни разу не поднимался на палубу и не брал в руки секстан – проспал всю практику в каюте. Шатохин – три. Взгляните на его лицо – черное от загара. Наверняка загорал все время на палубе и ни разу не брал в руки секстан».
Дошла очередь до нашей группы: «Кисиль – пять. Обратите внимание на его лицо – оно умеренно загорелое. Сразу видно, что курсант работал: и на палубу выходил с секстаном, и в каюте занимался расчетами».
Мы от души смеялись над потешными комментариями «Зюзи».
Наш дотошный преподаватель так ничего и не заподозрил: его не смутило то, что мы выполнили рекордное число астрономических наблюдений во время рейсов по Черному морю – то лето было очень дождливым, и небо часто было затянуто густыми облаками.
Судьбоносный английский язык
Очень медленно шла погрузка судна в южно-индийском порту Кочин. По палубе в одних набедренных повязках сновали, как завороженные, грузчики. Постоянно они жевали бетель – легкое тонизирующее снадобье на основе листьев бетелевой пальмы. Очень радушно предлагали нам, но мы вежливо отказывались.
Как практикант я работал в составе палубной команды. Был сезон дождей, и в этих условиях ливень настигал внезапно. Нам приходилось постоянно быть начеку. В течение дня несколько раз с помощью лебедок открывали и закрывали крышки трюмов. В порту не было кранов: погрузка осуществлялась судовыми стрелами. Система закрытия крышек трюмов была несовершенна: каждый раз мы были вынуждены производить сложные манипуляции с лебедками для перехода из режима погрузки в другой режим. А это забирало много времени. К концу недели чувствовалась усталость.
Наконец, наступило долгожданное воскресенье. Грузовые работы не велись, и появилась возможность посетить город. Город небольшой. Достопримечательностей никаких. Товары в магазинах некачественные и дорогие. Единственная радость души – книжные магазины; их, на удивление, здесь было много. Продавались книги на английском языке европейских и индийских издательств. На глаза попалась книга по йоге: Yogi Ramacharaka «Fourteen lessons in yogi philosophy and oriental occultism» (Йог Рамачарака «Четырнадцать лекций по философии йоги и восточному оккультизму»). Я слышал о йоге как о таинственной системе оздоровления организма. Поразмыслив какое-то мгновение, я решился купить книгу; стоила она недорого – всего несколько рупий. Я знал, что нам запрещается привозить в страну иностранные книги, купленные за границей – об этом нас предупреждали на инструктаже перед уходом на практику представители органов госбезопасности. Но любознательность взяла верх.
Вечером, в столовой, перед сеансом кинофильма, я удобно устроился в кресле и читал книгу по йоге. Язык книги был несложен, и потребность в словаре не возникала. Правда, не сразу удавалось вникнуть в смысл. В столовую зашел капитан и сел рядом со мной. Бросив в мою сторону беглый взгляд, он поинтересовался, что я читаю? Я с испугом выпалил:
– Книгу по йоге, – и подумал, что теперь мне влетит.
– Ты так хорошо знаешь английский, что можешь свободно читать? – спросил капитан.
Явно преувеличивая свои знания, я ответил:
– Да.
Начался фильм и наш диалог прервался.
На следующий день капитан распорядился вывести меня из состава палубной команды и назначить вахтенным матросом. Я удивился (хотя все же догадывался, что это решение было вызвано моим знанием английского языка: действительно, я мог бы принести больше пользы на мостике, чем на палубе) и искренне обрадовался. Дело в том, что с боцманом у меня был конфликт. Работая в палубной команде, мне приходилось заниматься покраской. Перед обедом, выпачканные краской руки надо было отмывать уайтспиритом; он раздражал кожу, кроме того, мне не нравился его запах. Поэтому при покраске я пользовался брезентовыми рукавицами. Боцман выходил из себя, видя это «безобразие», и называл меня «гнилым интеллигентом». Я пытался доказать ему целесообразность применения рукавиц, но мои доводы он пресекал словами: «Так никто не делает!».
На стоянке я нес вахту у трапа, в море – на капитанском мостике с третьим штурманом. В море на вахте было тоскливо. На мостике был установлен радиотелефон, который был постоянно включен на дежурном канале.
В мореходном училище английский преподавали хорошо, однако преподаватели были людьми не морской профессии, поэтому специфических выражений, употребляемых во время радиотелефонных переговоров, не знали. Так, слушая переговоры между иностранными судами, я выяснил, что слово «прием» на английском – «over». У меня в кармане находилась записная книжка, в которую я записывал типичные выражения. За время моей «вахтенной службы» я научился легко ориентироваться в специфике радиотелефонных переговоров на английском языке.
Мы подходили к очередному порту. Капитан обратился ко мне, как мне показалось, с некоторой издевкой: «А ну, будущий штурман, прояви свои способности в английском языке: вызови лоцмана и сообщи ему наши координаты». Я подошел к морской карте, снял координаты. Уверенно взял радиотелефонную трубку и бегло, на хорошем английском языке, начал вызывать лоцмана. Лоцман вышел на связь. Я сообщил координаты и выразил надежду, что он скоро прибудет на судно. Начальник радиостанции, который в это время находился на мостике, застыл в изумлении.
– Ну и ну! – только и произнес он.
Капитан с довольным видом заметил:
– Видишь, какие у меня матросы?!
Так я оказался в фаворе.
Моя практика подошла к концу, я списался с судна и продолжил занятия в мореходном училище.
Прошло три года. Я с отличием окончил мореходное училище, получил диплом штурмана и был направлен на работу в Черноморское морское пароходство.
В пароходстве в то время наблюдалось «перепроизводство кадров»: штурманских вакансий на всех не хватало, и выпускников мореходного училища направляли в рейсы матросами. Меня направили матросом на турбоход «Кремль». В ожидании судна, идущего с Кубы в Одессу, я проводил время за чтением книг, совершал прогулки по улицам вечернего города.
Однажды, на Приморском бульваре, я повстречался с капитаном судна, на котором был три года назад на практике. На удивление, он меня узнал (обычно практикантов на судне было много, и помнить их – далеко «не капитанское дело»). Спросил, чем занимаюсь.
– Да, вот, – сказал я, – после окончания мореходного училища назначен матросом, и ожидаю прибытия судна.
– А Вы не хотели бы пойти ко мне штурманом, как раз мой четвертый помощник уходит в отпуск, – предложил капитан.
– Да, да, – заикаясь, ответил я.
– Тогда я ожидаю Вас завтра в 10 часов у инспектора отдела кадров, – твердо заявил капитан.
На следующий день я с надеждой устремился в отдел кадров. В назначенное время подошел капитан и представил меня инспектору отдела кадров. Был издан приказ о назначении меня четвертым помощником капитана на теплоход «Борис Лавренев». Предстояло еще сдать экзамены в морской инспекции, но с ними я быстро справился (штурманы ежегодно должны были сдавать экзамены в морской инспекции).
И вот я на судне в пока непривычной для меня должности. Стоим у причала Одесского порта. Идет погрузка судна. Привезли снабжение (краски, кисти и пр.). Я позвонил боцману, чтобы он принял доставленное. Боцман спустился к трапу. Мы обменялись взглядами – он узнал во мне того «гнилого интеллигента», который красил в рукавицах. Надо было видеть выражение его лица! Но ничего не поделаешь, пришлось исполнять распоряжение вахтенного помощника капитана. Так началась моя штурманская жизнь.
Еще в мореходном училище преподаватель английского языка как-то на занятии произнесла, как мне тогда показалось, странные слова: «Вы можете не очень хорошо разбираться в навигации, мореходной астрономии: этого никто не заметит. Но если вы будете хорошо знать английский язык, вы будете уважаемым человеком и быстро сделаете карьеру». Только теперь я оценил значение ее слов.
Искусство машинописи
Бросив прощальный взгляд на тонущий в дымке Одесский порт, мы взяли курс на Босфор. Это был мой первый рейс в качестве штурмана – четвертого помощника капитана.
В мои обязанности входило: несение вахт, обслуживание электро-радионавигационных приборов (гирокомпаса, радиолокатора или радара, лага и эхолота), ведение судовой документации – для этого мне был выделен даже специальный «офис» (отдельная каюта), где стояли две пишущие машинки – одна с английским шрифтом, другая с русским. Я совершенно не представлял, как печатать на машинке.
Удивительно – в мореходном училище даже не было факультативных курсов по машинописи. Хотя всем было известно, что штурман-новичок, оказавшийся после училища на судне, первым делом сталкивается с пишущей машинкой. Зато у нас читали «сопромат» (сопротивление материалов). Однажды мы спросили у преподавателя «сопромата»:
– А зачем штурману «сопромат»?
Преподаватель, никогда не видевший «живого» судна и не бывавший в море, поморщил лоб. Затем его словно осенило:
– Представьте, у вас в море во время шторма сломалась мачта. И надо рассчитать запасную. Как тут обойтись без «сопромата» ?
Все дружно взорвались смехом: все-таки мы уже чувствовали себя бывалыми моряками, ибо совершили не один рейс во время практики.
Спустя некоторое время после выхода из порта мне позвонил капитан и попросил приготовить судовые роли (списки членов экипажа) на Босфор на английском языке (турецкие власти требовали предъявления судовых ролей при проходе пролива). Я растерялся: что делать? С чувством досады сел за машинку, с трудом выяснил, куда надо вставлять бумагу, и робко стал клацать одним пальцем по клавишам. Ко мне в канцелярию зашел третий помощник капитана. Увидев мои мучения, предложил свои услуги:
– Давай, я быстро отпечатаю роли.
Я смутился и уступил ему место за машинкой. Он уверенно застучал по клавишам и очень быстро протянул мне отпечатанный текст.
– С тебя причитается бокал пива в Лас-Пальмасе, – сказал он, – только имей в виду, что в испанском исполнении объем бокала – 1 литр.
Я с готовностью согласился (обещание было исполнено в точности – в испанских портах, в самом деле, используются бокалы такого объема).
С радостью доложил капитану, что роли готовы. Он, видимо сомневаясь, переспросил:
– На английском языке?
– Да, – ответил я бойко.
Перед заходом в Лас-Пальмас снова потребовались судовые роли, но третий помощник капитана, человек опытный, отпечатал тогда через копирку несколько экземпляров.
Далее предстоял переход через два океана – Атлантический и Индийский – наш путь лежал на Бомбей. Все это время, помимо вахт, я сидел в канцелярии и осваивал искусство машинописи. Перед Бомбеем, без предупреждения, я гордо вручил капитану собственноручно отпечатанные судовые роли на английском языке.
После Бомбея был заход в порт Карачи. Во время швартовки в порту местный буксир повредил корпус судна. Капитан попросил меня подготовить текст заявления-претензии на английском языке для вручения капитану порта. Теперь это не было проблемой для меня. Для передачи этого документа на судно был приглашен морской агент (лицо, обеспечивающее взаимоотношения между капитаном, портовой администрацией и грузовладельцем).
Прочитав подготовленный текст, агент порекомендовал капитану немного изменить его содержание. Капитан согласился, предложил агенту пройти в канцелярию и поручил мне перепечатать текст. Я сел за машинку и начал, как мне казалось, быстро печатать двумя пальцами. Агент не выдержал:
– Можно я отпечатаю?
Я уступил ему место. С искусством баяниста он «исполнил» текст, который незамедлительно «выскочил» из машинки. Я, как зачарованный, смотрел на это действо. Прочитав текст, агент воскликнул:
– Не может быть?! В тексте ошибка! Я никогда не допускаю ошибок при печатании!
Затем внимательно он стал изучать клавиатуру. Оказалось, что на машинке польской фирмы «OPTIMA», две буквы на клавиатуре не соответствовали стандартному расположению букв согласно английскому алфавиту.
Я наивно предложил:
– Перепечатайте еще раз.
Агент засмеялся и сказал:
– Теперь я не могу, ибо печатаю вслепую всеми пальцами рук. Придется печатать вам.
Я сел за машинку и двумя пальцами стал стучать по клавиатуре. Спустя какое-то время текст был готов.
Агент взял отпечатанный текст и вежливо откланялся, а я подумал: «Как жаль, что в мореходном училище нас не учили так виртуозно печатать».
Хотя меня и впечатлило искусство машинописи, продемонстрированное агентом, тем не менее, я не перешел на печатание всеми пальцами, а продолжал по-прежнему стучать по клавиатуре двумя, хотя и довольно быстро.
Принцип простоты и сила привычки
Первый рейс в качестве штурмана. У нас со старпомом «королевская» вахта – у него с 4 до 8 часов, у меня как четвертого штурмана – с 16 до 20 часов (у третьего штурмана вахта называется «прощай молодость», у второго – «собачьей»).
Естественно, капитан контролировал мои действия, как молодого помощника капитана. Приближались к экватору: сумерки в этих широтах наступают мгновенно и длятся очень недолго. За этот короткий промежуток времени надо было успеть «взять» звезды с помощью секстана, то есть измерить высоту звезды над горизонтом. Сумерки ценны именно тем, что в это время еще виден горизонт и становятся заметными первые яркие звезды. Ночью хорошо видны звезды и не виден горизонт, днем виден горизонт, но отсутствуют звезды. Чтобы долго не искать звезду на сумеречном небе, мы заранее рассчитываем направление на нее (пеленг) и высоту. Стоит только навести в известном направлении на горизонт секстан, установленный на примерную высоту звезды, как в окуляр мы видим звезду у горизонта.
Определив точно высоту звезды, засекаем время по секундомеру. Заходим в штурманскую рубку и по морскому хронометру определяем время с учетом отсчета секундомера. Желательно «взять» по меньшей мере 3 звезды. Далее предстоит самая длительная по времени процедура: надо по специальным таблицам рассчитать линию положения для каждой звезды. Точка, в которой пересекутся все линии положений, будет искомым местоположением судна.
В мореходном училище нас учили вести эти расчеты по таблицам ТВА (Таблицы для вычисления высоты и азимута). Вскользь упоминали, что есть еще таблицы ВАС (Высоты и азимуты светил), но по ним вести расчеты не учили. Возможно, это было вызвано идеологическими соображениями: таблицы ТВА были разработаны в Советском Союзе, таблицы ВАС применялись на судах иностранных флотов.
Расчеты по таблицам ТВА занимали много времени, что отвлекало от наблюдений за горизонтом во время вахты. Таким образом, я столкнулся с проблемой: как упростить расчеты по времени. В шкафчике штурманской рубки я обнаружил таблицы ВАС. Взял их к себе в каюту, разобрался, как вести по ним расчеты, и был очень удивлен: по таблицам ВАС было очень просто и удобно работать: на расчет одной линии положения уходило менее 5 минут, тогда как по таблицам ТВА в несколько раз больше. Меня поразила простота расчетов – я всегда восторгался принципом простоты.
На вахте, в вечерние сумерки, я «взял» несколько звезд. Вместе со мной это сделал капитан и ушел в свою каюту производить расчеты. Я быстро рассчитал по таблицам ВАС линии положений 4-х звезд и поставил на карту «точку» (место на морской карте, указывающее местоположение судна). Неожиданно в штурманскую рубку вошел капитан с целью заточить карандаш на специальном устройстве, прикрепленном к штурманскому столу. Бросив небрежный взгляд на карту, он увидел там рассчитанную «точку». Спросил меня:
– Что это за «точка»?
Я ответил, что только что рассчитал «взятые» звезды. Капитан покосился на меня и решил, что я пошутил. Взглянув на часы, еще раз на «точку» на карте, он ушел доводить расчеты до конца.
Примерно через 40 минут он зашел в рубку с готовыми расчетами и нанес 4 линии положений на карту. Наши «точки» совпали. Он обратился ко мне:
– Ничего не понимаю! Когда ты успел рассчитать?
На второй день повторилось то же самое. На третий день капитан не выдержал:
– Объясни, каким это образом ты начал рассчитывать так быстро?
Я сдался:
– Я рассчитывал по таблицам ВАС.
Капитан, конечно, знал об их существовании, но никогда с ними не работал. Он попросил показать ему, как я рассчитываю по этим таблицам. Удивился простоте, ничего не сказал, и ушел к себе в каюту.
Я вел расчеты по таблицам ВАС, а он так и не перешел на них: упорно продолжал рассчитывать линии положений по таблицам ТВА.
Я совершал рейсы со многими капитанами и коллегами-штурманами. Все они вели расчеты по таблицам ТВА, хотя видели, как я быстро рассчитываю линии положений по таблицам ВАС, но так никто из них и не перешел на эти таблицы.
Как могущественна сила привычки!
Подарок капитану
Это сейчас просто: рядом со штурманским столом стоит прибор спутниковой системы навигации, на табло которого постоянно высвечиваются координаты судна в любой точке земного шара, и штурманы уже не берут секстан в руки. Тогда об этом мы могли только мечтать. В то время только появилась радионавигационная система «ЛОРАН» – прообраз спутниковой системы. Ею были охвачены лишь отдельные районы побережий; на открытый океан ее действие не распространялось. Сигналы передавались не от спутников, а от береговых станций.
Я был направлен на новое судно. Принимая дела от коллеги, уходившего в отпуск, я поинтересовался, что за прибор прикреплен к переборке над штурманским столом. Он объяснил, что это приемник радионавигационной системы «ЛОРАН», но как с ним работать, никто не знает. Не знал и его предшественник. Прибор передали с судна, построенного в Англии для Восточной Германии. Впоследствии это судно приобрел Советский Союз. Но поскольку судно использовалось во внутренних водах, где не было этой радионавигационной системы, наш капитан добился установки прибора на своем судне, совершавшем рейсы в районах, охваченных этой системой.
К прибору была приложена инструкция на русском языке. Но перевод ее был осуществлен с немецкой инструкции, которая, в свою очередь, была переведена с английского подлинника. По русскому переводу было совершенно невозможно разобраться, как работать с прибором. Вот уже несколько лет прибор находился, по сути, в законсервированном состоянии.
Мы подходили к мысу Доброй Надежды. Капитан, присутствуя у меня на вахте, выразил сожаление, что не работает наш прибор – этот район охвачен системой «ЛОРАН», на судне есть даже специальные карты для этой цели. Капитан ушел на ужин, а я включил прибор, и, руководствуясь инструкцией на русском языке, попытался привести его в рабочее состояние, но безуспешно. В этот момент в штурманскую рубку зашел начальник радиостанции с радиограммой для капитана. Поинтересовался, чем я озабочен. Я объяснил: инструкция на русском языке не позволяет настроить прибор. Поморщив лоб, он сказал: «Ты знаешь, по-моему, в моей документации, в радиорубке, есть какая-то инструкция на английском».
Он ушел к себе и через несколько минут вернулся с инструкцией к прибору радионавигационной системы «ЛОРАН» на английском языке. Я возликовал.
Весь вечер, у себя в каюте, я изучал инструкцию. Утром, на вахте третьего помощника капитана, я подошел к прибору и выполнил необходимые действия по английской инструкции. Прибор заработал. Я попросил коллегу найти специальные карты – это ведь его хозяйство. Он принес из корректорской нужные карты с линиями положений радионавигационной системы «ЛОРАН». Мы положили одну из специальных карт рядом с обычной и попытались определить место судна по этой радионавигационной системе: оно совпало с только что сделанным определением по радару. Я торжествовал. Попросил коллегу ничего не говорить капитану, пока не отпечатаю переведенную мной с английского инструкцию на русский язык.
Вечером штурманов собрал старпом (старший помощник капитана) и объявил:
– Завтра у капитана юбилей – 50 лет! Мы должны его как-то поздравить.
Все улыбнулись: какой оригинальный подарок можно найти в открытом океане? Старпом сказал, что у него есть бутылка коньяку.
– Какие еще будут соображения на сей счет? – спросил он. И тут третий помощник капитана внес оригинальное предложение:
– Четвертый штурман настроил работу системы «ЛОРАН». Капитан давно мечтал об этом. Думаю, это будет ему хорошим подарком.
На том и порешили.
В день рождения капитана все штурманы торжественно выстроились на мостике, и старпом пригласил капитана. Старпом от нашего имени поздравил юбиляра и вручил ему коньяк. Капитан слегка поморщился – у него были проблемы с печенью, и в последнее время он старался избегать алкоголя. Затем третий помощник капитана добавил:
– У нас приготовлено для вас еще одно поздравление – это система «ЛОРАН».
Капитан удивленно спросил:
– Какая еще система «ЛОРАН»?
Далее поздравительная эстафета перешла ко мне. Я вынес из штурманской рубки «адекватную» инструкцию и объяснил суть дела. Капитан восторженно воскликнул, повернувшись ко мне:
– Ну молодец! Честно скажу – это лучший для меня подарок! Бутылку «поздравительного» коньяку оставляю вам. Выпейте за мое здоровье! – предложил юбиляр. А меня пригласил в штурманскую рубку, чтобы я объяснил, как работать с прибором по этой системе. Простота и удобство его очаровали. Мы шли в районе «сороковых ревущих» широт, где часто штормит, наблюдается туманная погода. А у нас над картой постоянно высвечивались на приборе линии положений, по которым мы легко определяли координаты судна.
Вечером мы дружно распили в честь юбиляра бутылку коньяку. А над начальником радиостанции потом подтрунивали: «Ты там поройся в своем шкафчике в радиорубке, может быть, еще какую-нибудь полезную инструкцию найдешь?».
На обратном пути мы следовали проливом Ла-Манш, охваченным системой «ЛОРАН». Штормило. Штурманы настолько обленились, что уже не «брали» пеленги на маяки, не определяли координаты по радару, а всецело полагались на данные, полученные по радионавигационной системе.
Капитан сделал серьезное замечание: надо контролировать местонахождение судна всеми доступными способами и слепо не полагаться на чудеса техники.
Уходя в отпуск, я с глубоким чувством удовлетворения объяснял своему коллеге, которому сдавал дела, как работать с прибором радионавигационной системы «ЛОРАН».
Манящие Канарские острова
Судно подходило к Канарским островам (островам вечной весны), хотя буквальное их название – «Собачьи острова». Нам дали разрешение зайти в порт Санта-Круз-де-Тенерифе для пополнения пресной воды.
Говорят, что на Канарских островах самый хороший климат на земле: почти не бывает дождей, температура воздуха всегда 25-27 градусов, температура океанской воды – 20-23 градуса. Но экипаж торжествовал не по этому поводу: этот порт относился к разряду тех портов, где можно было «отовариться» – на морском жаргоне это означало «дешево купить товары».
Капитан попросил третьего штурмана подготовить две крупномасштабных карты: острова Тенерифе и портовой рейдовой стоянки. Третий штурман, смутившись, заявил, что карт нет. Он их не заказал в навигационной камере по той причине, что обычно наши грузовые суда редко заходят в этот порт – чаще посещают Лас-Пальмас на соседнем острове, карта которого имеется.
«Мастер» (так на английский манер называли капитана) был в гневе. За ужином он объявил в кают-компании, что заход в порт не состоится, так как нет карт. Воцарился недовольный гул. Эта весть быстро разнеслась по судну. Капитана стали преследовать везде и всюду и умолять осуществить каким-то образом заход в порт. «Птица счастья», которая была так близко, улетала, и как все считали, по вине капитана. Авторитет «мастера» таял у экипажа на глазах.
Вдруг капитан принял неожиданно смелое решение – будем подходить визуально без карты, пользуясь только радаром и эхолотом. В отсутствие карты, на которой были указаны глубины океана на рейде, требовался эхолот (устройство для определения глубины моря под килем) для безопасной постановки на якорь. Капитан, обрадованный своей находчивостью, начал осуществлять подход к острову. Меня вызвали на мостик и попросили включить эхолот (этот прибор был в моем ведении). Я включил, но прибор наотрез отказался фиксировать глубины, хотя находился в рабочем состоянии (это была «типичная болезнь» этого устройства). Тут пришлось мне смутиться. Капитан заорал: «Как, и эхолот не работает? Безобразие! У третьего штурмана нет карт, у четвертого не работает эхолот».
Он продолжал возмущаться: были еще какие-то выкрики, но я уже старался их не слышать. С досады взял бинокль и стал рассматривать рейд порта Санта-Круз. Среди многих судов, стоящих на рейде, я увидел на якорной стоянке несколько советских рыболовных судов: их легко можно было различить по эмблеме на дымовой трубе. И тут меня осенило. Я подбежал к капитану и с чувством, которое, наверное, когда-то испытал Пушкин в момент вдохновения (Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!) выпалил: «Давайте вызовем по радиотелефону какое-нибудь советское судно и попросим вахтенную службу осуществить по радару дистанционную лоцманскую проводку нашего судна в безопасное место якорной стоянки».
Капитан сразу признал ценность идеи и пробормотал: «Слава богу, что хоть на это способны мои помощники».
Он приказал мне вызвать по дежурному каналу радио-телефона (который был установлен на мостике) советское судно. Несколько судов сразу отозвались. А дальше все осуществилось просто. По радиотелефону нам давали указания, каким курсом следовать, и по достижении рейда, в указанном месте мы бросили якорь.
После обеда спустили шлюпку, и моряки оказались у вожделенных полок магазинов. Возвращаясь на судно, я подшутил над третьим помощником капитана:
– Видишь, мне удалось реабилитировать себя за неработающий эхолот.
В ответ он так же отделался шуткой:
– Ты реабилитировал себя перед капитаном, а я – в глазах экипажа: я их доставил шлюпкой на берег, и они теперь с детской радостью прижимают к себе покупки.
По прибытии на судно я заступил на вахту и решил проверить работу эхолота. Замигала «предательская» красная лампочка-индикатор, указывая на истинную глубину океана под килем, – вот такой «капризный» прибор приходилось мне обслуживать.
Перевод Омара Хайяма под рокот морских волн
В Бомбее, на книжном развале, на глаза мне попался томик стихов Омара Хайяма в переводе Э. Фитцджеральда, и я, не мешкая, купил его за 1 рупию. Этот перевод на английский язык с персидского признан классическим: считается, что он наилучшим образом передает дух подлинника. Начал переводить и отсылать радиограммой поэтические переводы своей будущей жене. Успел перевести только два четверостишия.
По погодным условиям лоцман задержался на борту и попросил у меня что-нибудь почитать на английском. Кроме стихотворений Хайяма у меня больше ничего не оказалось. Ему так понравились стихи, что он, в мое отсутствие, упросил капитана оставить себе книгу. Капитан поступил недостойно и «от моего имени» подарил лоцману книгу. Потом извинялся передо мной и обещал в следующем порту возместить утрату, но свое обещание не сдержал. На этом мой поэтический порыв вынужденно прервался. Я успел перевести только два четверостишия:
Том истых стихов под сенью листвы,
Кувшин вина, ломоть хлеба – и ты,
Поющая рядом, в пустынном краю.
Рай этот был бы достойный мечты.
Проснись! Вот утро в темный кубок ночи
Метнуло камень: знак звездам смежить очи;
Взгляни! Восточный охотник горящим лассо
Султана башню ловит что есть мочи.
По приходу в Одессу я заглянул в библиотеку (в те годы все было дефицитом, в том числе и книги, и, естественно, стихов Омара Хайяма в свободной продаже не было) и поинтересовался переводами Омара Хайяма на русский язык.
Выяснилось, что классическим переводом Омара Хайяма на русский язык считается перевод И. И. Тхоржевского, выполненный им в 1928 г.
Вот так было переведено И. И. Тхоржевским последнее четверостишие:
Встань! Бросил камень в чашу тьмы восток!
В путь, караваны звезд! Мрак изнемог…
И ловит башню гордую султана
Охотник-солнце в огненный силок.
Ночной звонок в открытом море
Судно неумолимо приближалось к входу в Малаккский пролив с западной стороны. Экипаж находился в приподнятом настроении, предвкушая посещение «малай-базара» в Сингапуре. Покупка товаров за границей и перепродажа в Одессе на «толчке» (рынок, где в ужасной толчее всё и вся продавали «с рук», а снующая туда-сюда толпа напоминала живой клуб пчел). Это был основной заработок плавающей братии в те времена. Но не в каждом порту можно было «отовариться» – существовали особые, известные всем советским морякам порты, где можно было купить товары подешевле. Сингапур относился к таким портам.
Море радовало спокойствием. Как обычно, в 23.00 я мирно отошел ко сну. Ночью меня разбудил телефонный звонок. «Вы могли бы срочно подняться на мостик?», – услышал я в трубке чей-то незнакомый взволнованный голос. Обычно мне в каюту звонили капитан, коллеги-штурманы или матросы и голос их я четко различал.
Я спешно оделся и поднялся на мостик. Было время вахты старпома. Приближался восход солнца, и пространство капитанского мостика, где несут вахту на ходу судна, просматривалось хорошо. Перед моим взором предстала шокирующая картина: старпом спал в лоцманском кресле, вахтенный матрос также спал, сидя на приставном столике. Я не стал их будить: профессиональное чутье штурмана подсказало мне, что важнее сейчас оценить навигационную обстановку. При подходе к проливам всегда скапливалось много судов, и обстановка обычно была напряженной. Я взял бинокль и просмотрел горизонт: вокруг было множество судов, как встречных, так и попутных, но в данный момент совершать маневры с целью расхождения с каким-либо судном нужды не было. Тогда я включил радар и определил место судна. Поставив «точку», я обомлел: 20 минут тому назад надо было совершить поворот на новый курс, но этого не было сделано – судно прямиком шло на прибрежные скалы. Я взял циркуль-измеритель и просчитал: через 45 минут мы должны были врезаться в каменную гряду. Я перевел руль (штурвал на паруснике и пароходе) на ручное управление (до этого судно следовало на авторулевом) и совершил нужный поворот с расчетом выйти на предварительно проложенный курс.
С облегчением вздохнув, я разбудил старпома. Разговор не состоялся: старпом был пьян, как и матрос, которого он угостил вином. Мне пришлось достоять с ними вахту до конца.
Почему это произошло? Дело в том, что при подходе к порту в обязанность старпома входила постановка на якорь, и от этого он всегда нервничал. Поэтому часто снимал стресс алкоголем. На этот раз перебрал дозу.
Утром я поставил в известность всех коллег-штурманов о происшедшем. Стали размышлять: что делать? – докладывать капитану или нет? Единогласно приняли решение сообщить о случившемся капитану, ведь старпом совершил преступное действие, которое могло бы привести к гибели судна и экипажа.
Капитан отругал меня за то, что я в тот момент не вызвал его на мостик. Безусловно, с моей стороны это было серьезное нарушение устава морской службы. В оправдание я ответил ему, что не хотел его беспокоить в ночное время: ведь, возможную опасность я устранил вовремя. Капитан настолько был ошеломлен, что даже не спросил, почему я в ночное время оказался на мостике.
Несколько дней я находился в недоумении: кто же позвонил мне ночью? Наконец, ко мне подошел моторист и сообщил, что звонил он. Он нес вахту в машинном отделении. Захотелось закурить, но кончились спички. И он, с разрешения вахтенного механика, решил подняться на мостик и попросить «огонька» у несших там вахту. Он был настолько удивлен увиденным, что ему в голову даже не пришла мысль сразу же разбудить спящих, или, наконец, сообщить капитану: он решил позвонить мне как младшему помощнику капитана, чтобы я разобрался в ситуации и если нужно, то доложил капитану. Моториста можно было понять: это был его первый рейс.
По прибытии в Одессу старпома списали с судна. Ему пришлось осваивать береговую специальность.
Однажды, спустя несколько лет, я случайно встретил его на улице. Он не держал на меня зла и считал, что я поступил правильно, доложив капитану. «На твоем месте я бы точно так же поступил», – сказал он.
Супертанкер-невидимка
Шли Красным морем. Я был на вахте. Морская гладь – словно зеркало. Видимость отменная: если появлялось на горизонте встречное судно, то вначале была видна труба, потом – надстройка, и, наконец, – корпус. Обычно перед ужином на капитанский мостик стекался местный «бомонд»: капитан, старпом, старший механик, начальник радиостанции. Все, кто находился на мостике, по давно выработанной привычке, смотрели вперед. Мои «гости» вели неторопливую беседу. Я как вахтенный штурман периодически внимательно просматривал горизонт в бинокль, хотя и без бинокля все прекрасно обозревалось. Не было видно ни одного встречного судна.
Вдруг я обомлел: впереди, прямо по курсу, в опасной близости, словно всплывшая подводная лодка, появился супертанкер. Надо было срочно предпринять решительные действия по расхождению с морским гигантом. С невиданной прытью я бросился на руль и, не переключив с режима авторулевого на ручной, резко положил руль «право на борт». Авторулевой заревел: при внезапном отклонении от курса срабатывает сигнализация. Мы благополучно разошлись с супертанкером буквально борт о борт. Весь «бомонд» ошалело вперился в меня взглядом:
– Что это было?
– Расходились с супертанкером, – с деланным спокойствием ответил я.
– Откуда он взялся? – спросил меня побледневший капитан.
– Не знаю, – произнес я растерянно и добавил:
– Извините, что не успел вас предупредить (при возникающей необходимости расхождения со встречными судами вахтенный штурман по уставу морской службы обязан предупреждать капитана).
Если бы я потратил время на доклад капитану, то пока он соображал, что делать, трагедия была бы неизбежной. Я не почувствовал себя героем, так как сам был смертельно напуган.
Позже капитан сказал мне: «Если бы я не находился на мостике и не видел всего случившегося, то такое опасное расхождение стоило бы тебе карьеры штурмана».
Все с озабоченным видом ушли на ужин. Пришел старпом и подменил меня, чтобы я тоже поужинал. Я вошел в кают-компанию. «Бомонд» встревоженно обсуждал случившееся, и при моем появлении, все дружно встали и захлопали в ладоши. Я смутился. Буфетчица подбирала осколки разбитых тарелок, которые слетели со столов во время резкого поворота.
«Спасибо», – ехидно произнесла она, метнув на меня гневный взгляд (при резких поворотах вахтенный помощник капитана обычно звонит в кают-компанию и столовую, чтобы буфетчица и дневальная заранее приняли соответствующие меры).
Я проглотил эту «горькую пилюлю», так как ценой такой «жертвы» я спас судно.
Долго еще я размышлял, почему никто из находившихся на капитанском мостике заранее не увидел идущий нам навстречу супертанкер?
«Зуб» Будды
К вечеру мы подходили к порту Коломбо на острове Цейлон. В небе заметили советский пассажирский самолет, который заходил на посадку на местном аэродроме. Лишний раз подивились активному присутствию нашей страны даже в таких отдаленных уголках мира.
Прибыли на рейд и бросили якорь. Потянулись часы тоскливого ожидания лоцмана. И чтобы скоротать время, решили спустить шлюпку и посетить пустынное прибрежье острова. Подошли к песчаному берегу, и волны мягко выбросили нас на пустынный пляж. Беспечно разгуливая по влажному песку, мы не заметили, как океанская волна чуть не унесла шлюпку. Решили дальше не испытывать судьбу и вернулись на судно.
Наконец, на борт прибыл лоцман. Судно было ошвартовано у причала. Это – счастливый случай; обычно здесь суда стоят на бочке на внутреннем рейде, то есть пришвартованы к большому бую, стоящему на якоре.
Началась погрузка судна чаем. Причал был пропитан благородным запахом цейлонской травки, смешанным с резким ароматом черного перца. Посетили город. Он нам показался немного чище индийских городов. Однако везде были видны следы бедности тамошнего населения. Нам предлагали проехать на рикше, но мы вежливо отказывались: такой вид транспорта нам казался безнравственным.
Хотелось бы увидеть что-нибудь интересное на острове, но дни проходили в однообразной рабочей суете. В один из томительно текущих дней нам объявили, что организуется экскурсия в древнюю столицу Цейлона – Канди, которая находится в джунглях в 120 км. от Коломбо. Итак, мы отправились в Канди на микроавтобусе, который нам выделило наше посольство.
Ехали по узкой асфальтированной дороге. Иногда на дороге возникали «пробки», приходилось сбавлять газ, чтобы осторожно миновать всадников на слонах. На всем протяжении пути мы наблюдали на обочине убогие хижины, сооруженные из пальмовых листьев. Обитатели этих незатейливых строений, в одних набедренных повязках, торговали всем и вся: от ананасов до живых кобр. Мы с восторгом созерцали экзотический мир.
Прибыли в Канди. Нас сразу же повели к Храму зуба Будды. Гид поведал легенду, а возможно, быль. После кремации Будды в 540 году до н. э. его последователи успели выхватить из пепла 4 зуба. Впоследствии один из них в 371 году был тайно доставлен в волосах принцессы Хемамали на Цейлон. Принцесса спасалась бегством от неприятельских войск, осаждавших королевство ее отца в Южной Индии. С XVI в. «зуб» хранится в Храме в одном из семи ларцов, которые помещены один в другой, наподобие матрешки – «зуб» находится внутри самого маленького ларца. Нас завели в «Зал прекрасного вида» и объявили, что «зуб» здесь. Но, естественно, его нам не показали. Лишь раз в году, во время религиозной церемонии, «зуб» выносят из Храма и провозят на слоне. Мало кто из европейцев видел эту реликвию. В 1881 году «зуб» видел немецкий ученый, автор «Мировых загадок», Эрнст Геккель. По его словам, «зуб» представляет собой «кусочек слоновой кости длиной 5,5 см. и толщиной 2,5 см.». Ученый выразил сомнение в происхождении «зуба»: такие размеры зуба не могли принадлежать человеку. Мы не были приверженцами буддизма, поэтому не очень огорчились, что не увидели реликвию.
Побродив по великолепному ботаническому саду, мы возвращались в Коломбо уже в темное время суток. Вдоль дороги горели костры, на которых местные обитатели хижин готовили еду.
Трудно было поверить, что в наши дни люди могут так смиренно жить в глухих джунглях. Однако по виду аборигенов нельзя было сказать, что они несчастны.
Покинув Коломбо, мы, за чашкой цейлонского чая марки Lipton, долго еще вспоминали наше путешествие в глубины цивилизации.
Путешествие в библейский рай
При подходе к устью реки Шатт-эль-Араб на борт поднялся лоцман для проводки судна к порту Басра.
Река была полноводной; вода в ней отливала грязным серо-желтым цветом. В навигационном отношении особых проблем не было – лоцман уверенно отдавал команды. Судно двигалось меж двух государств, расположенных по разным берегам реки – Ираком и Ираном. Здесь все раздвоено: иракцы называют залив, который остался у нас за кормой, Аравийским, иранцы – Персидским.
Ошвартовались в Басре. Началась выгрузка советской сельскохозяйственной техники. Портовые грузчики двигались как сонные мухи, – вначале мы думали, что виной тому является неимоверная жара, но потом узнали еще об одной причине.
Вскоре нас посетил представитель нашего консульства и предупредил, что сейчас здесь священный месяц – рамадан – время мусульманского поста, во время которого запрещается принимать пищу и пить жидкости от восхода до захода солнца. Поэтому мусульмане могут вести себя подчас неадекватно, и он не рекомендовал нам посещать город, тем более, что здесь нет особых достопримечательностей, а рынки бедны товарами. «Хотя и считается, – сказал консульский чиновник, – что пост усмиряет страсти, но бывали случаи проявления неоправданной агрессии к иноверцам. Так, несколько дней тому назад мусульманские фанатики жестоко избили цепями двух немецких моряков. Я предлагаю альтернативный вариант «культурной программы»: посещение библейского рая».
На следующий день мы отправились в «рай» на комфортабельном консульском микроавтобусе. Выехали рано, с расчетом избежать дневной жары.
Но солнце припекало. Быстро оказались за пределами города в выжженной солнцем пустыне.
Мы направлялись к месту, где сливались две реки Тигр и Евфрат, образуя большую реку Шатт-эль-Араб. По одной из версий, там был рай, описанный в Библии.
Мы ехали по раскаленной дороге, проложенной в песках; вдоль дороги ютились жалкие лачуги, слепленные из листов фанеры, кусков пластика и даже бочек из-под бензина. Изредка вдоль дороги мелькали «живые» тени – женщины, закутанные с головы до ног в черные одеяния.
Температура воздуха зашкаливала за 50 градусов по Цельсию. Яркое солнце ослепляло так, что в глазах становилось темно.
Невозможно было вообразить, как здесь в таких пекельных условиях может жить человек. А ведь это – преддверие «рая». Мы, словно во сне, двигались по территории древней шумерской культуры. Под этими песками были погребены древние города и веси, безмолвно хранилось никем еще не прочитанное множество шумерских глиняных плиток с отчеканенными на них клинописью сокровенными знаниями. Некогда здесь был благоуханный край – теперь же все вокруг казалось «мерзостью запустения».
Мы подъехали к развилке двух дорог, и водитель, хотя и бывал здесь много раз, вдруг засомневался, по какой из них нам надо ехать в «рай» – дорожные указатели отсутствовали. Рядом мелькнула, как призрак, мусульманка под паранджой. Мы предложили водителю спросить у нее. В ответ он только загадочно улыбнулся. Третий помощник капитана решил не испытывать судьбу, открыл дверцу, выпрыгнул из автобуса и подбежал к женщине с целью спросить о дороге – та отшатнулась от него как от дьявольского наваждения. Водитель засмеялся. Мы всё поняли.
Водитель признался, что всякий раз, когда он подъезжал к этой развилке, у него возникало сомнение: по какой дороге дальше ехать? Оставалось надеяться только на интуицию; мы двинулись в путь по одной из дорог.
Наконец, подъехали к мосту, переброшенному через Евфрат. Водитель с облегчением вздохнул: мы на верном пути.
Через некоторое время слева замелькали постройки городка Эль-Курна. Наше путешествие подходило к концу.
И вот мы у цели – в самом «раю». Изумленно оглянулись вокруг и ничего райского здесь не увидели. Мы стояли на мысу – впереди расстилалась несшая воды на юг полноводная река Шатт-эль-Араб – «плод любви» двух рек, Тигра и Евфрата. Вода в реке была мутно-желтой. Вдали виднелись одинокие лодчонки, на которых рыбаки «в поте лица своего» добывали себе «хлеб насущный». Берега рек смиренно охраняли, как молчаливые стражи, финиковые пальмы. Никакой другой растительности не просматривалось, кроме одиноко ютившегося на самом мысу дерева, – по виду яблони. Мы поняли, что перед нами – единственный символ библейского рая. Помещенная рядом с деревом табличка на двух языках – английском и арабском – гласила: «На этом священном месте, где сливаются Тигр и Евфрат, росло (на английском употреблен глагол «расти» в прошедшем времени, тогда как по смыслу, видимо, он должен был быть употреблен в настоящем времени. – В. К.) священное дерево нашего прародителя Адама – символ Сада Эдема на земле. Здесь молился Авраам за 2000 лет до рождения Христа».
Арабы считают библейского пророка Авраама, который родился в шумерской Уре, своим родоначальником.
Рядом строилась гостиница для паломников под названием «Сады Эдема». Вскоре «райское дерево» выпало из сферы нашего внимания, и мы заинтересовались кропотливым трудом резчика по дереву, который перед нашими глазами демонстрировал свое уникальное мастерство. Простерев неопределенно руку вдаль, я спросил у резчика (он немного владел английским языком), а что там дальше? Он мрачно ответил: «Болота».
Наше первоначальное представление о месте «рая» как оазисе рухнуло: «рай» нам показался пустынным местом, забытым богом и людьми.
Пребывание в «раю» оказалось недолгим, и вскоре, без всякого сожаления, мы покинули священную местность.
После пересечения знакомого уже нам моста на Евфрате, водитель неожиданно, то ли в шутку, то ли всерьез, обратился к нам:
– Тут недалеко, по дороге на Багдад, имеется еще одна библейская достопримечательность – Вавилонская башня. Не желаете посетить?
Кто-то наивно спросил:
– И она там до нашего времени сохранилась?
Водитель простодушно засмеялся:
– Да, но сейчас это груда битых кирпичей.
Совещаться не стали – все поняли, что тащиться куда-то по адской жаре для того, чтобы увидеть груду камней – глупая затея. Тем более, что мы, представители атеистической страны, не читали Библию, и библейские места не вызывали у нас священного трепета.
Снова монотонно мы перемещались по древнему «кладбищу» шумерской культуры и казалось, что растворяемся во времени, чему, в известной степени, способствовала неимоверная жара, опалявшая нас.
На судно прибыли к вечеру. Побуждаемые желанием быстрее охладиться, мы ретиво укрылись в каютах с кондиционерами.
Мой визит в «рай» состоялся в 1968 г. Спустя 9 лет после этих событий, мне пришлось еще раз вспомнить эти места. Появилась информация, что норвежский путешественник Тур Хейердал строит на берегу возле «райского дерева» камышовую лодку «Тигрис» (копию шумерских судов) с целью совершить на ней путешествие отсюда до берегов Африки для доказательства того, что древние цивилизации на разных континентах таким образом могли общаться между собой.
«Тигрис» вышел в рейс. В Персидском заливе, в связи со штормовым ветром и усилившимся приливным течением, возникла опасная ситуация: лодку стало сносить на рифы. Дали сигнал SOS, на который отозвалось лишь одно судно, находившееся в этом районе, – советский теплоход «Славск» (я совершал на нем рейсы штурманом в 1971-1972 годах). Теплоход отбуксировал, попавшую в беду лодку, в порт Манама (Бахрейн), откуда она продолжила своей путь до Джибути в Саудовской Аравии (в свое время на «Славске» я также посетил Джибути), где и была сожжена экипажем в знак протеста против милитаризации, развернувшейся тогда в мире.
Мне подумалось: как-то странно перекликаются события: мой визит в «рай» – камышовая лодка «Тигрис», построенная в этом «раю» – теплоход «Славск» (где я в свое время был штурманом), спасающий камышовую лодку,– порт Джибути, который я посетил на «Славске», – конечный пункт назначения экспедиции «Тигрис». Неужели в этой цепочке событий есть какая-то логическая канва, связанная с моей персоной? Формальная логика здесь явно беспомощна – а что подскажет «логика мистическая»?
Оторвавшись от раздумий, я решил посмотреть в интернете, что сегодня представляет собой «райское место»? Оказывается, яблоня давно засохла и стоит, как скелет, закованная в бетонную окантовку. Гостиница «Сады Эдема» находится в запустении, а рядом разбиты «Сады Эдема» – какие-то искусственные растительные образования, разбавленные малыми архитектурными формами; и все это, видимо, рассчитано на создание представления о «священном оазисе». Но когда-то и эти артефакты будут поглощены песками, так же как и мои размышления о значимости своей личности утонут в реке времени.
Хирург
После трехмесячной стоянки на якоре в бухте Халонг, мы, наконец, пришвартовались к причалу порта Хайфон. Хотя бухта была поистине «чудом света», но длительное пребывание даже в раю, наверное, утомительно.
Я, доктор и третий помощник капитана сидели в баре интерклуба (интернационального клуба) в Хайфоне и лакомились креветками. Кто-то запивал их пивом, кто-то – водкой. Иные напитки в ассортименте бара отсутствовали. Водка была противная, иркутского разлива. Креветки закончились. Попросили еще что-нибудь. Остались только лягушки. Мы поморщились, но сделали заказ: выпито уже было достаточно, чтобы исчезло чувство брезгливости.
В бар зашли моряки со стоявшего рядом в порту советского судна. Среди группы вошедших оказался коллега нашего доктора. Они были однокашниками по медицинскому институту. Послышались приветственные радостные возгласы. Доктор пригласил своего коллегу присоединиться к нам. Обменялись впечатлениями. Это были их первые рейсы. Доктор с соседнего судна рассказал о своих проблемах: у них серьезно заболел боцман. Случай редкий и непонятно, что делать.
Наш доктор спросил:
– А ты дал радиограмму в водздравотдел?
Коллега утвердительно кивнул.
– И что они посоветовали?
– Практически ничего.
– Ну и все. Ты свое дело сделал, – как бы подытожил разговор наш доктор.
– Да, – сказал коллега, – но, ведь, боцману-то плохо.
– А ты здесь причем?
– Я же говорю: боцману плохо.
– Забудь. Давай выпьем за встречу, – весело предложил наш доктор.
После этого разговора выпили явно лишнее: наш доктор – от радости встречи, коллега – с досады, я – от недоумения.
Меня очень удивило бездушие нашего доктора.
Мы покинули порт. Наш путь лежал через Индийский океан. Штормило.
Капитан попросил меня выйти на вахту вместо второго штурмана: тот сильно заболел. Мою вечернюю вахту будет нести старпом. Я, конечно, огорчился – ночную «собачью» вахту не любил. Я навестил больного: состояние его было плачевным – и огорчился, что его будет «лечить» наш доктор. Вечером в кают-компании доктор мне сказал:
– Скоро вернешься на свою вахту.
– А как больной? Ты уже дал радиограмму в водздравотдел? – съязвил я.
– А зачем? Все нормально. Больной идет на поправку. Я сделал ему операцию.
– И ты осмелился делать операцию в штормовых условиях?
– Я же хирург, – с гордостью ответил он.
Я подумал: «Наверное, я заблуждался, когда вынес доктору скороспешный «приговор» в ханойском интерклубе.
Спустя много лет я узнал, что наш доктор работает хирургом в больнице на берегу, и о нем очень хорошо отзываются пациенты.
Корейская «водка со змеей»
Очень медленно шла погрузка клинкером в северокорейском порту. После окончания дневной смены в порту играл духовой оркестр: чествовали победителей «социалистического соревнования». Братья-социалисты все время обещали нам ускорить погрузку, но слово свое никто не сдерживал – социалистическая система. Рядом было пришвартовано западногерманское судно. Там полным ходом шла погрузка тем же видом груза. Объяснялось все очень просто: с капиталистическими фирмами были заключены жесткие контракты.
У трапа стоял часовой с винтовкой в руках. Посещать город нам не разрешали, хотя мы были вроде бы «братья по духу» – и мы и они строили коммунизм. Единственная отдушина – посещение интерклуба, который находился в порту. Это изобретение социалистической системы было рассчитано на ограничение контактов местных жителей с иностранцами.
Нам выдали местные деньги – воны. При посещении социалистических стран к нашим морякам применялся в несколько раз больший коэффициент пересчета валюты, чем в портах капиталистических стран. Мы испытывали то редкостное состояние, когда чувствовали себя «богачами» по сравнению с иностранными моряками. На нас завистливо взирали моряки с западногерманского судна, когда мы с пачками денег, торчащими из карманов, вваливались в интерклуб. С широтой «русской души» мы угощали наших «бедных» коллег пивом и водкой. При этом сдвигали вместе столы и вели шумный разговор. Китайские моряки, также присутствовавшие здесь, затравленно озирались и не присоединялись к нам: как и корейцы, они строили «светлое будущее» со своей спецификой.
На следующий день на борт прибыл представитель портовой администрации и заявил капитану протест в связи в «безобразным» поведением наших моряков: «Не могут вместе выпивать «социалисты» и «капиталисты» – это наносит вред коммунистической идеологии. Отныне вам запрещено посещать бар интерклуба».
Это был тот редкий случай, когда мы ощущали маленькую радость оттого, что все-таки у нас, несмотря на сходство социальных систем, не было такого отъявленного идеологического идиотизма.
Томясь скукой в вечернее время, мы собирались на корме. Нос западногерманского судна был на ее уровне. Моряки соседнего судна передавали нам по «шкертику» баварское пиво. Происходило совместное «дистанционное» распитие спиртного. Немцы горланили свои национальные песни. А вот у нас ничего не получалось с пением: с трудом могли вспомнить слова «Катюши». Как же так, подумалось мне, у нас все говорят о жутком индивидуализме людей западного мира и о коллективизме нашего народа, а тут что-то не вяжется – не можем даже спеть хором родную песню.
На следующий день на борт снова прибыл представитель администрации порта и заявил капитану: «Мы же вас предупреждали: не должны вместе петь «социалисты» и «капиталисты». Если это не прекратится, мы будем вынуждены выставить часовых у вас на корме».
«Идеологически вредное» судно покинуло порт раньше нас. Нам теперь разрешили посещать интерклуб, но только магазинчик при нем; там мы могли купить экзотические напитки: «водку с женьшенем» и «водку со змеей». Любопытства ради я приобрел по бутылке каждой разновидности.
Наконец, погрузка нашего судна клинкером была завершена, и мы покинули «дружественный нам порт». Судя по поступающей информации, в Северной Корее с тех пор ничего не изменилось: люди, как муравьи, продолжают строить коммунизм. А ведь прошло свыше 40 лет. Социализм – мертвая, застывшая во времени система.
Судно, груженное клинкером, вело себя как «ванька-встанька»: качка была стремительной, изматывающей. Мы шли Индийским океаном. На судне уже были выпиты все личные спиртные запасы. Коллеги-штурманы проведали, что у меня еще сохранилась бутылка корейской «водки со змеей» («водку с женьшенем» они у меня выманили еще раньше). Пришли ко мне с челобитной: просить «водку со змеей» – у электромеханика завтра день рождения, и это единственный подходящий для него подарок. Я сдался и простился с экзотическим напитком.
Мы собрались в каюте электромеханика поздравить его с днем рождения. Штурманы принесли «дорогой подарок» – мою «водку со змеей». Из приглашенных задерживался боцман. Разлили «водку со змеей» по рюмкам с расчетом на боцмана, а бутылку поставили под стол. В этот момент раздался условный стук: пришел боцман. Спев «многая лета», все дружно опрокинули рюмки. Я наотрез отказался пить эту водку, но никто не огорчился. Снова послышался стук в дверь: это второй радист – у него был удивительный нюх на распиваемое спиртное. Каким-то образом он проведал о нашем мероприятии и решил навестить виновника торжества. Все рюмки были опустошены, электромеханик достал из-под стола бутылку. Заспиртованная змея колебалась, как живая, в пустом пространстве, но на дне еще оставалось немного водки. Слили остаток в рюмку и предложили радисту. Боцман побледнел:
– И эту водку я тоже пил?
– А какую же еще? – откликнулся кто-то весело.
Боцман рванулся к умывальнику, и все содержимое выпитого и съеденного оказалось там.
Несколько дней боцман пребывал в нерабочем состоянии: рвотный рефлекс не прекращался. Доктор не знал, как ему помочь.
Смилостивился капитан и принес страдальцу «лекарство» – 100 мл. коньяку. Боцман выпил, и ему полегчало.
События, о которых мы поведали здесь, происходили во времена «кампании борьбы с алкоголизмом». Раньше морякам в тропиках полагалось сухое вино. По инструкции его надо было разбавлять водой и пить для утоления жажды. Разумеется, никто водой не разбавлял. Когда грянула пресловутая кампания, вино заменили виноградным соком. Но алкоголизм не победили: «народные умельцы» со временем наладили на судах производство самогона из забродившего виноградного сока: надо сказать, что качество его было отменным. В то время на нашем судне таких умельцев не оказалось.
«Я помню тот Ванинский порт…»
Далее слова песни такие: «И вид парохода угрюмый». Да, из песни слова не выкинешь. Дальневосточный порт Ванино был известен как перевалочная база «зеков». Шла погрузка нашего судна лесом. Загрузили трюмы и начали принимать бревна на палубу.
Будучи свободным от вахты, я решил посетить, наверное, единственную местную достопримечательность – ресторан. Минуя строгого на вид швейцара, я оказался в зале, по сути, затрапезной пивной. В углу, за столом, заметил третьего помощника капитана, пьющего пиво в одиночестве. Он радушно махнул мне рукой, приглашая сесть рядом с ним. Я также заказал пиво и тараньку. Дебелая официантка принесла заказанное и спросила:
– Вы откуда? С Запада?
Мы не поняли вопрос и переспросили, что она понимает под Западом?
– Ну, с европейской части страны? – замешкавшись на мгновение, уточнила свой вопрос.
Мы рассмеялись: как все относительно – под Западом у нас подразумевают совсем другое. Официантка откланялась, и мы начали неторопливо беседовать, потягивая пиво, наверняка разбавленное водой. После заграничных портов, где нам запрещалось посещать подобные заведения (хотя втайне все же посещали), здесь чувствовалось дыхание свободы.
Вдруг относительная тишина сего заведения была нарушена громким голосом, невесть откуда появившегося капитана нашего судна: «Штурманам теплохода «Борис Лавренев», встать!».
Я, четвертый штурман, и мой собеседник, третий штурман, незамедлительно поднялись. «А кто на вахте?», – изумленно и строго спросил капитан.
Мы оглянулись вокруг и заметили, что кроме нас в ресторане сидели старший и второй помощники капитана. То есть, в ресторане присутствовали штурманы нашего судна в полном составе.
«А ну-ка, марш все на судно!», – решительно скомандовал капитан. Мы, как провинившиеся школьники, понуро побрели «домой».
Все это время, в отсутствие контроля со стороны вахтенного помощника капитана, полным ходом шла погрузка палубного груза. При беглом взгляде на палубу стало понятно: судно перегружено. Все было, действительно, как в песне: «И вид парохода угрюмый».
На борту, в присутствии капитана, стали выяснять, кто должен был быть на вахте. Нашли крайнего: виновным оказался второй штурман.
Дали команду остановить погрузку.
Утром, с лоцманом на борту, вышли из порта. Лоцман скомандовал «право на борт»: судно накренилось, но после окончания поворота, не вернулось в исходное положение. Капитан и штурманы всё поняли: из-за перегрузки палубным грузом сместилась к опасному пределу так называемая метацентрическая высота, то есть, судно потеряло остойчивость.
Капитан был в отчаянии. Возврат в порт для выгрузки части груза означал колоссальные убытки, за что капитан наверняка лишился бы своей должности. Все штурманы осуждающе смотрели на своего коллегу – второго штурмана. Только лоцман выказывал невозмутимое спокойствие. Капитан спросил у него:
– Что делать?
Лоцман потянул трубку и небрежно ответил:
– А чего вы паникуете? Здесь часто так бывает. Запросите прогноз погоды, и если море не будет штормить, спокойно ложитесь на курс.
Капитан дал срочное указание радисту выяснить прогноз погоды. К счастью, на ближайшие трое суток погоду обещали благоприятную.
Лоцман покинул борт судна. Рулевой слегка положил руль на левый борт, и как только судно выровнялось, постепенно легли на проложенный курс. Капитан собрал всех штурманов и попросил всё держать в секрете: ведь кроме них никто не мог оценить создавшуюся ситуацию. До японского порта Тояма (порта назначения) оставались сутки хода. Все это время капитан находился на мостике. Как только на горизонте появлялось встречное судно, он давал приказание рулевому постепенно поворачивать вправо, чтобы без резкого поворота разойтись с судном, если возникнет необходимость.
К утру мы подошли к японскому порту. Все штурманы свободно вздохнули: пронесло. Но на этом приключение не закончилось. При маневрах на подходе к порту на винт намотались рыболовные сети. Пришлось вызывать водолаза для устранения возникшего затруднения. Правда, его услугу оплатил порт, поскольку это была вина портовой администрации: сети были установлены прямо на фарватере.
Вечером мы с третьим помощником капитана, наконец, допили свое пиво, только японское, – не разбавленное водой.
Японская гостиница с бюстом Каракаллы
Наше судно доставило в японский порт Тояма груз леса. Такой род груза обязательно подлежит «фумигации» – экипаж удаляют с судна, щели в трюмных крышках герметично заклеивают пленкой и запускают в трюмы ядовитый газ для уничтожения вредителей.
Мы с восторгом поселились в японской традиционной гостинице. Пока оформляли документы, я заметил странную особенность: в холле был установлен бюст римского императора Каракаллы. Снедаемый любопытством, я попытался выяснить у администрации, почему этот бюст находится здесь? Никто толком ничего не мог объяснить. В поисках ответа на свой вопрос я еще раз взглянул на бюст императора – мне привиделось, что на его лице заиграла загадочная улыбка.
Прежде, чем провести в номера, нас обязали снять обувь в холле. Затем выдали халаты типа кимоно. Номер предстал перед нами как некое загадочное пространство. Посредине стоял столик на коротких ножках, рядом на полу были уложены «циновки-стулья», сидеть на которых полагалось со скрещенными ногами (по-турецки). Кроватей не было. Мы долго выясняли у миловидной номерной, где наша постель? Наконец, она поняла, что нас интересует, и с сияющей улыбкой открыла встроенную в стенку дверь: там находились матрацы. Спать предстояло на матрацах, положив их на пол. Дефилируя в непривычных для нас «халатах-кимоно», мы вышли отдохнуть в миниатюрный внутренний садик, где в пруду плавали красные рыбки. Садик навевал удивительное спокойствие.
Вечером все разбрелись кто куда. Наконец-то мы ощутили свободу. В обычных судовых условиях нас увольняли на берег в составе «тройки», которую возглавлял кто-нибудь из командного состава.
Еще на подходе к порту мы смотрели японское телевидение, где назойливо мелькала реклама пива фирмы «ASAHI». Присев в баре, мы заказали пиво именно этой фирмы: реклама сделала свое дело. Но оно показалось нам невкусным. Стали пробовать другие марки и единодушно остановились на пиве фирмы «KIRIN». Не все пили пиво. Одни прикладывались к виски «OCEAN», другие – к саке (то ли рисовое вино, то ли рисовая водка?).
Поздно вечером, разрозненными группками, члены нашего экипажа возвращались «домой» – в японскую гостиницу. Сняв у входа обувь, стали расходиться по своим номерам. Но тут возникла проблема: на дверях номеров не оказалось ручек (уходя, мы не заметили их отсутствие). Попытки объясниться с постоянно улыбающейся номерной ни к чему не привели. Роликовые двери представляли собой деревянный каркас, обтянутый обойной бумагой. По японской традиции надо было нежно нащупать через обойную бумагу брус каркаса двери и легким движением сдвинуть роликовую дверь в сторону. Но из города вернулись моряки, «опьяненные свободой», точнее пивом, виски и саке. Понятно, что нащупать «условную ручку» было непросто. Некоторые проблему решили весьма своеобразно: пальцами проткнули обойную бумагу, брус каркаса обнажился, и теперь можно было ухватиться за «условную ручку» – брус каркаса двери – и таким образом открыть дверь.
Утром в гостинице возник переполох. Капитану долго пришлось объясняться с администрацией гостиницы. Не знаю, но каким-то образом удалось утрясти это дело. Повреждения на удивление быстро исправили.
На следующий день наши моряки, возвращаясь поздно вечером в гостиницу, даже находясь в «неустойчивом положении», нежно нащупывали брус каркаса и по-японски открывали двери.
За несколько дней проживания в гостинице мы в какой-то мере адаптировались к японским реалиям. Нам выдали невиданную сумму денег: на питание, транспорт и мелкие расходы (полагалось как командированным). На питании мы вначале экономили (взяли с собой с судна запасы в виде консервов). Но на все время пребывания в гостинице консервов не хватило, и пришлось тратить свои «кровные» на еду в местных ресторанчиках. Однажды нам подали с виду обыкновенный рис и палочки. С рисом все было понятно, а вот с палочками… Прочитав на наших неяпонских лицах затруднение, к нам подошла улыбающаяся официантка (нам казалось, что в Японии все девушки постоянно улыбаются) и показала, как пользоваться палочками. На удивление мы довольно быстро овладели этим искусством. Я взял щепотку риса в рот (палочкой много не возьмешь). Мой организм мгновенно испытал «вкусовой шок»: он не мог определить, можно это есть или нет? Вкус риса был очень специфичен. У моих коллег было такое же ощущение. Но «голод не тетка», и мы, хотя и с опаской, съели рис. Все последующие дни наш организм пытался приспособиться к непривычному вкусу японской еды, но безрезультатно (говорят, для этого европейцу требуется не менее месяца).
Возвращение на судно после такой вольницы было безрадостным. Покидая приветливую японскую гостиницу, я бросил прощальный взгляд на бюст Каракаллы – мне показалось, что на его императорском челе изобразилось чувство сожаления от расставания с единственным человеком, который его узнал.
«Зашифрованный» порт назначения
Выйдя из порта Бангкок, мы взяли курс ориентировочно на Сингапур. Из Одессы пришла радиограмма: «О порте назначения вам сообщит сингапурский агент. Ждите от него радиограмму». Судно уже подходило к Малаккскому проливу, а ожидаемой радиограммы не было. Наконец, получили лаконичное сообщение: «GO SPORE». С радиограммой в руке капитан ходил по мостику в глубоком раздумье. Он был не шибко грамотен в английском. Вахтенный штурман, по просьбе капитана, вызвал меня на мостик как самого сведущего в английском языке.
– Ничего не понятно – в какой порт следовать? – задумчиво молвил капитан и подал мне радиограмму.
Я прочитал текст и сказал:
– В Сингапур.
Капитан недоверчиво воспринял мой ответ:
– А почему здесь написано «SPORE»?
– Все правильно – это сокращенное обозначение Сингапура – SingaPORE, – ответил я.
Капитан усомнился в моем ответе.
– На каком основании я должен вам верить? – вопросительно взглянув на меня, произнес капитан.
– Сейчас я вам докажу, – сказал я. – Разрешите спуститься в свою каюту?
Во время прошлой стоянки в Сингапуре местный агент, обслуживавший судно, обычно утром приносил на судно газеты на английском языке. Кроме меня, ими никто не интересовался. Поэтому вахтенный матрос приносил их мне. Это были местные газеты, издававшиеся в Сингапуре. Там часто встречалась аббревиатура «S;PORE». Из контекста было ясно, что речь идет о Сингапуре.
Я принес кипу газет капитану и указал на таинственное слово «S;PORE» (в радиограммах апостроф опускается). Капитан рассеянно полистал страницы газет и, наконец, произнес: «Хорошо. Следуем в Сингапур. Но если ваше толкование неверно, шкуру спущу!».
Шкура моя осталась целой. По приходу в Сингапур на судно прибыл агент. Я краем уха слышал, как капитан ему втолковывал на ломаном английском языке, что негоже так туманно указывать порт назначения.
Бравый капитан
«Взяв» прощальный пеленг на Воронцовский маяк, я поставил «точку» на карте. Легли на курс, проложенный на Босфор. Капитан ушел с мостика. Через три часа на горизонте показалось встречное судно. Возможно, предстояло совершать маневр по расхождению. Согласно уставу морской службы, вахтенный штурман в такой ситуации обязан поставить капитана в известность. Я позвонил капитану и четко доложил:
– На горизонте встречное судно, возможно, придется изменять курс для расхождения.
В трубке послышался пьяный голос:
– Кто это?
– Вахтенный штурман, – ответил я.
– Вы что, не знаете правил расхождения судов? – с трудом подбирая слова, спросил капитан.
– Знаю, – с недоумением ответил я.
– Тогда зачем вы мне звоните? – задал он вопрос.
– Так требует устав, – смущенно отрапортовал я.
– Выбросьте свой устав за борт и больше не звоните мне по таким пустякам, – отрезал капитан.
Я размышлял сам с собой: «Мое дело – предупредить капитана. Я это сделал. Теперь могу спокойно самостоятельно расходиться с судном».
Расхождение было простым: я заранее изменил курс, и встречное судно прошло в стороне от нас.
Капитан впал в запой и не выходил из каюты; еду ему доставляла буфетчица.
Прошло 20 дней. За это время капитан ни разу не появился на мостике. Мы уже подходили к мысу Доброй Надежды. Находясь на вахте, я напряженно всматривался в морскую даль: были случаи, что в этом районе иногда обнаруживались подтаявшие айсберги. Вдруг на мостике внезапно появился капитан; на его лице отражались следы многодневного запоя.
– Ну что, коллега, где мы? – весело спросил он.
– У мыса Доброй Надежды, – отчеканил я.
– Да ну? – выразил сомнение капитан.
– Вот хорошо видна Столовая гора, – аргументировал я свой ответ.
Он взял бинокль и направил его в сторону Столовой горы, хотя она была великолепно видна и невооруженным глазом.
– Не может быть! – вскричал он.
Находясь двадцать дней в запое, он, видимо, решил, что прошло всего несколько дней после выхода из Одессы. Но увиденное все-таки вернуло ему чувство реальности.
На следующий день он еще более оживился и объявил штурманам:
– Отсюда курс проложен прямо на Бомбей. Не хочу плестись через Индийский океан. Предлагаю идти вдоль африканского побережья: там сильное попутное течение. Таким образом мы сэкономим время и раньше придем в Бомбей. Какие будут мнения?
– Но на этом участке побережья нет надежных береговых навигационных знаков, и будут проблемы с определением места судна, – высказался третий помощник капитана.
Я добавил:
– Берег там песчаный и плохо отбивается радаром.
– Еще возражения есть? – деловито спросил капитан.
В обсуждение вмешался старпом:
– В это время года там плохая погода: обычно небо затянуто облаками, и не будет возможности производить астрономические наблюдения.
– А сколько мы сэкономим ходового времени? – осведомился второй штурман.
– Не считал, но думаю, что много, – недовольно оборвал его капитан.
– Итак, – подвел он итог нашей дискуссии, – решили единогласно – идем вдоль африканского берега.
В недоумении все вскинули брови. Мы знали, что наш капитан из бывших военных, а там, как известно, приказы начальства не обсуждают.
Курс был изменен. В течение недели мы напряженно несли вахты: отмечали наше местоположение только по счислению по предварительно проложенному курсу и показаниям лага (лаг течение не учитывает). Поскольку там действительно было сильное течение, то все понимали, что мы точно не знаем, где находимся. Определиться ни по навигационным знакам на берегу, ни по радару не представлялось возможным. Так же и по небесным светилам мы не могли узнать местонахождение судна: все время погода была пасмурной. Капитан с веселым видом появлялся на дневных вахтах и, пританцовывая, приговаривал: «Хорошо, хорошо, ребята. Не плывем, а летим!».
Совершенно не представляя своих истинных координат, пройдя, по нашим расчетам, экватор, мы легли на курс, ведущий к Бомбею.
За сутки до предполагаемого подхода к Бомбею, небо прояснилось. Я «взял» звезды и определил место судна: мы оказались на 10 миль впереди и на 150 миль правее от предполагаемого местонахождения. Капитан усомнился в моей «точке»: «Не может быть, мы должны быть намного больше впереди».
Приблизившись к побережью, нам удалось точнее определить координаты судна. Моя «точка» оказалась верной. Пришлось изменить курс: течение сильно снесло нас вправо. Второй помощник капитана подсчитал «экономию ходового времени»: к сожалению, мы почти ничего не выиграли во времени по сравнению с предварительно проложенным курсом через Индийский океан. «Зачем было рисковать? – недоумевали мои коллеги. – А если бы течение вынесло нас на рифы?».
На обратном пути, во время прохождения Босфора, наш бравый капитан еще раз нас удивил: в узком проливе затеял гонки с рядом идущим греческим судном (нашему капитану, как и другим опытным капитанам, морская инспекция разрешала совершать проход Босфора без лоцмана) и чуть не сшиб в воду турецкий ресторанчик, гнездившийся на берегу у самого уреза. Но, слава богу, все обошлось.
Через год, в качестве третьего помощника капитана, я находился на носу судна при швартовке в порту Ильичевск. Снизу, с причала, я услышал в рупор знакомый голос: «Привет! Бросайте выброску!».
Я узнал нашего бравого капитана – он руководил швартовой бригадой. За что его лишили капитанской должности, не знаю, но догадываюсь, если даже не разрешили работать штурманом. Ходили слухи, что какое-то советское судно при прохождении Босфора снесло в воду турецкий ресторанчик, располагавшийся на берегу у самой кромки воды.
Столкновение с иной реальностью
Во времена, когда вся страна сидела за «железным занавесом», нам, морякам, были предоставлены счастливые случаи видеть другую, незамутненную советской пропагандой, социальную реальность.
Я оказался в числе этих счастливчиков. Постепенно шоры с моих глаз спадали. Это же происходило со многими моряками. Широко обсуждать эту тему во время рейса, на судне, было не принято: все понимали, что это чревато нежелательными последствиями – можно было попасть в поле видимости «недреманного ока» органов госбезопасности. Тогда – «прощай виза, прощай море».
Говорили, что этот мотив выражает скульптурная фигура Дюка де Ришелье на Приморском бульваре Одессы, возле Потемкинской лестницы. В шутку, позу Дюка трактовали так: «Вот вам море (простертая правая рука), вот вам виза (свиток в левой руке)». Курсанты морских училищ, видимо, на подсознательном уровне заранее стремились умилостивить Дюка: ночью, после окончания выпускного вечера, они шли гурьбой к памятнику и надевали на него тельняшку.
В моей морской жизни было много случаев, которые способствовали развенчиванию советской пропаганды.
О некоторых из них и поговорим.
Впервые я столкнулся с западным миром во время прохождения практики на учебно-производственном судне «Горизонт», совершавшем рейсы по Средиземному морю с заходом в порты Италии и Франции.
… Первым иностранным портом, который мы посетили, был Пор-де-Бук, где мы не сходили на берег, так как стоянка была короткой. И вот – Марсель. Наконец, первое увольнение в иностранном порту, которое все c нетерпением ждали. Увольняли нас по четыре человека, без «смотрящего» – видимо, рассчитывали, что мы будущие «смотрящие», и можно в некоторой степени нам доверять.
Снедаемые любопытством от встречи с неведомым, мы направились в центр города. На одной из улиц вдруг услышали позади чей-то возглас.
– Вы русские? – запыхавшись, подбегая к нам, спросил молодой человек на русском языке.
– Да, – несколько смутившись, ответили мы.
Мы были в морской форме, и наша принадлежность к государству не вызывала сомнений.
– Извините за беспокойство. Я моряк с американского гидрографического судна – украинец по происхождению. Очень редко выпадает случай встретить русских. Я очень хочу с вами пообщаться, – обратился он к нам.
Мы не знали, что делать – так хотелось быстрее попасть в город, а тут какой-то американец с непонятными намерениями.
– Давайте зайдем в бар, я вас угощу вином. Это ненадолго. Я только трошки поговорю с вами, – сказал он, употребив украинское слово.
Нам запрещалось посещать бары за границей, но, как известно, запретный плод сладок. Мы оглянулись вокруг – никого из членов нашего экипажа не было поблизости. Бар оказался рядом. Очевидно, он был рассчитан на моряков – в витрине был выставлен портрет призывно подмигивающего бородатого капитана.
Мы зашли вовнутрь. Помещение сверкало «корабельной» чистотой, в углу стоял штурвал, стенки были «окантованы» морскими канатами.
Американский моряк предложил нам выпить вина: «Что еще можно пить на юге Франции в теплое время года?».
В знак согласия кивнули головами. Подали розовое вино с плавающим на поверхности кубиком льда, которое нам показалось божественным напитком – совершенно не ударило в голову. Американец поведал нам свою историю: «Мои отец и мать – украинцы. Во время Второй мировой войны были угнаны немцами на работы в Германию. После окончания войны они решили не возвращаться в Советский Союз и уехали в США, где живут и поныне. Я родился уже в Америке. После окончания университета нашел работу на гидрографическом судне. Люблю посещать Европу – здесь чувствуется близость к моим предкам-украинцам».
Он держал под мышкой пакет с рекламой джинсов «Levi Strauss». Внезапно пакет выскользнул и упал на пол. Он поднял его и сказал:
– Вот купил себе американские джинсы. Правда, стоят они здесь чуть дороже, чем в Америке, но ненамного.
В то время джинсы входили в моду.
– А сколько стоят джинсы у вас? – спросил он.
– Около 130-150 рублей, – без запинки ответил я.
– Это мне ничего не говорит: я не знаю курса вашей валюты. А какая у вас средняя зарплата? – обратился он ко мне.
– 130-150 рублей, – был мой ответ.
– Вы, наверное, ошиблись – 1300-1500 рублей? – переспросил он.
– Нет, все правильно, именно 130-150 рублей, – твердо ответил я.
– Не может такого быть, чтобы простые штаны стоили месячную зарплату! – вскричал американец.
Я соображал, что ответить – наконец, молвил:
– Видите ли, у нас в стране джинсы не производят, их привозят только из-за границы.
– Но здесь, во Франции, я купил тоже привозные джины, и цена их не очень отличается от американской? – услышал я в ответ риторический вопрос.
Я промолчал. Тогда он стал интересоваться ценами на другие товары и продукты, сравнивать их с нашей зарплатой. По его расчетам получалось, что мы должны тратить на питание почти всю зарплату, а за что же тогда покупать штаны, тем более, что стоят они астрономическую сумму? Подумав, американец сказал:
– Вы, наверное, меня разыгрываете. Я никак не могу представить, чтобы простые «рабочие штаны» стоили месячную зарплату.
Возникла неловкая пауза. Нам ничего не оставалось, как рассмеяться и перевести разговор на другую тему.
Американец предложил выпить еще, мы отказались, поблагодарили его за угощение и весело расстались с нашим заокеанским земляком – хотелось поскорее увидеть французский город.
Мы бродили по главной улице Марселя Ла Канебьер. Везде нам виделись приветливые лица. Часто слышали французские слова: «Bonjour… Merci». Уличные кафе были заполнены, как нам казалось, беззаботной публикой. Уличные продавцы с лотков предлагали нам живых устриц с лимонным соком, но мы вежливо отказывались – уж слишком был этот продукт для нас непривычным. Рядом, на тротуаре, художник рисовал яркими красками Христа, бредущего с крестом на Голгофу. В стороне играл на трубе уличный музыкант. Призывно манила к себе реклама. Всякий раз, когда мы входили в магазин, миловидные продавщицы встречали нас с обворожительной улыбкой, словно только нас и ждали. Магазины изобиловали товарами. Поражало разнообразие сыров, колбас, морепродуктов. И нигде не было видно очередей.
Перед нами была пестрая и «цветная» зарубежная реальность в отличие от нашей, однообразной и «серой».
Грешным делом подумалось: если бы в нашей стране было подобное изобилие товаров, продуктов и не было очередей, то наверняка даже окна в жилых домах были бы заклеены плакатами с лозунгом: «Товарищи! Мы уже в коммунизме!».
… Стоянка в Генуе. Близился Новый год. Мы, практиканты, в составе четырех человек шатались по готовящемуся к празднику городу. Все казалось загадочным: улыбки миловидных продавщиц в магазине «донны Марии» (он специализировался на продаже товаров советским морякам); газетные киоски, облепленные со всех сторон журналами с видом слегка обнаженных красавиц на глянцевых обложках (казалось странным, что продавцы не боялись, что журналы кто-то украдет – у нас бы они не провисели и нескольких минут без надзора); многочисленные бары с таинственными названиями напитков: вино «Чинзано», виски «Джонни Уокер»; «жрицы любви», свободно разгуливающие по так называемому Колбасному переулку (Via di Pre). Над городом висела какая-то благая и таинственная аура.
На следующий день нам предложили совершить экскурсию на могилу советского солдата, участника итальянского движения Сопротивления, Федора Полетаева. Могила эта не очень меня интересовала, и я в раздумье о бренности бытия бродил по кладбищу Стальено – музею скульптур под открытым небом. Особенно меня впечатлила скульптурная группа «Девушка и смерть». В этот момент ко мне подошел наш руководитель практики и спросил: «У тебя слезы не наворачиваются на глаза?». Несвойственные «стойкому коммунисту» сентиментальные слова отрешили меня от раздумий, я не нашелся, что ответить – только осознал, что впервые у меня в таком месте не «кладбищенское настроение», а торжественно-философское.
Через несколько дней мне, как примерному курсанту, выпала честь, с одним из моих соучеников, присутствовать на собрании итальянских коммунистов. Вечером к борту судна подкатила машина. Наш руководитель практики вызвал нас к трапу, и мы все втроем уселись в машину с просторным салоном.
Ехали долго по улицам с призывно мигающими огнями магазинов, баров, ресторанов. Наконец, мы подъехали к красивому зданию на окраине города. Нас провели в зал, где уже находились свыше 500 коммунистов, и как почетных гостей пригласили в президиум. На нас устремились сотни глаз из зала. Началось собрание. Ораторы экспрессивно произносили речи и, словно ожидая от нас одобрения, часто поворачивались в нашу сторону. Состоялось голосование, и собрание было объявлено закрытым.
Затем нам предложили пройти в банкетный зал, где было приготовлено угощение а ля фуршет. Наши бокалы наполнили «красным революционным» вином. Мы с соучеником переглянулись. Наше замешательство заметил руководитель практики, секретарь парторганизации мореходного училища. Он подошел к нам и сказал: «Пейте, ребята, ведь вино нам предлагают коммунисты». Мы произнесли какой-то тост по-английски, нас никто не понял, и все дружно выпили. Разговор мы не могли поддерживать, так как не владели итальянским, а итальянцы не знали ни русского, ни английского. Все, что нам оставалось – тихо пить вино, которое нам усердно наливали. Особенно налегал на солнечный напиток наш руководитель. Хорошо «причащенные революционным вином», мы благополучно вернулись на судно.
Какими-то странными мне показались итальянские коммунисты: разъезжают на хороших машинах, весело пьют вино на партсобраниях, а их лица напрочь лишены революционной суровости. В наших же газетах писали о бедственном положении итальянского пролетариата, о его титанической борьбе за свои трудовые и политические права, которую возглавлял ее гегемон – Итальянская коммунистическая партия. Что-то не похоже было…
Новый год мы встречали в Генуе. Для празднования было закуплено итальянское вино «Кьянти», сыр, спагетти. Шумно и весело отметили праздник.
Вскоре мы отдали швартовы и простились с гостеприимным итальянским портом – типичным воплощением «загнивающего капитализма». Я нес вахту вместе с третьим штурманом. Он спросил меня, понравилось ли итальянское вино? Я отделался шуткой и сказал, что пил мало, поэтому не распробовал. «Ты не подумай, что так на всех наших судах встречают Новый год и такая вольница, – загадочно сказал он. – Дело в том, что на этом судне помполит (помощник капитана по политической части) – человек необычной судьбы. В годы войны он воевал вместе в итальянскими партизанами, в совершенстве владеет итальянским языком. Наши власти относятся к его вольным привычкам снисходительно: такой человек им очень полезен для налаживания контактов с итальянскими коммунистами (нашей «пятой колонной» в Италии)».
В правдивости слов помощника капитана я вскоре убедился, когда попал на обычное грузовое судно. Помполиты там такую вольницу нещадно пресекали.
…Выгрузка нашего судна «Николай Некрасов» в Роттердаме затянулась. Мы гуляли по городу, отстроенному заново после войны по новым архитектурным проектам. Находились мы далеко от порта и надеялись вернуться обратно электричкой. Выяснилось, что ближайшая электричка будет через час. Вечерело. Мы должны были вовремя прибыть на судно (до захода солнца), но поняли, что немного опоздаем. И чтобы не было проблем, я как старший группы (тройки) решил позвонить на судно и доложить о сложившихся обстоятельствах (обычно, во время стоянки в порту, на судне у трапа устанавливали местный телефон).
Я решительно зашел в ближайшую телефонную будку и не поверил своим глазам: в будке на полочке лежала толстенная телефонная книга, рядом – чистый блокнот для записи номеров телефонов и ручка (не на шнурке!). Сверкнула первая мысль: «Это, наверное, провокация против советских моряков! Видимо, это – расчет на то, что мы не удержимся, украдем блокнот или ручку, нас поймают с поличным и с позором доставят в полицейский участок». Стыдно признаться, но никакая другая мысль тогда у меня не возникла: все-таки сказалась идеологическая обработка нашего сознания.
В нашей стране невозможно было представить телефонную будку с таким наполнением; чаще мы сталкивались с запахами урины, оборванными трубками и не работающими аппаратами.
Я настороженно позвонил на судно и объяснил причину нашего возможного опоздания. Вышел из телефонной будки с затравленным видом: не марево ли увиденное? Обратил внимание своих товарищей на это странное явление, и все были не меньше меня удивлены. Тогда мы прошли дальше к другой телефонной будке и увидели то же самое. Мы столкнулись с иной реальностью, которая никак не укладывалась в наших «промытых» советской пропагандой мозгах.
На судно мы прибыли с опозданием (после захода солнца!), за что получили нагоняй от помполита.
… Как-то, во время стоянки в Карачи, меня попросили пойти на пришвартованное рядом английское судно и взять у них для просмотра какой-нибудь фильм.
На английском судне у трапа меня с улыбкой встретил вахтенный штурман – третий помощник капитана. Я объяснил ему цель визита. Штурман любезно пригласил меня пройти в бар (оказывается у них на грузовых судах были такие заведения).
Он усадил меня за стол и спросил:
– Пиво, виски, кола?
Я ответил:
– Пиво.
Он принес два бокала пива и сел рядом со мной. Напротив нас, за столиком, два человека потягивали виски. Мой английский коллега познакомил меня с ними: «Капитан Смит, матрос Хокинз». Я, в свою очередь, представился, и мы обменялись взаимными улыбками. Когда наши визави ушли, я спросил своего коллегу:
– А как это понять? Капитан и матрос пьют виски вместе?
Англичанин замешкался:
– Извините, не понял Ваш вопрос?
Я повторил вопрос в других выражениях. Англичанин снова не понял. Тогда я сказал:
– Извините, наверное, мой английский неважен.
– Нет, нет, – выразил несогласие штурман, – Вы хорошо говорите по-английски.
– Тогда в чем же дело? – спросил я.
– Я не могу понять смысл Вашего вопроса? – ответствовал он.
Я еще раз попытался уточнить вопрос:
– Ну, один из них капитан, другой – матрос. Разные должности, – намекнул я.
Англичанин продолжал соображать. И вдруг его словно осенило:
– А, так они же не на вахте!
Англичанин как представитель иной социальной реальности не мог понять, что в нашей стране существовала тогда жесткая иерархия во взаимоотношениях между людьми. У нас капитан – всегда и везде капитан! И он не может выйти за пределы своей социальной роли. Простые человеческие отношения у нас презрительно назывались панибратством. В нашей стране «начальников и подчиненных» не было людей «не на вахте» и отсутствовало уважение к человеческой личности «вне вахты». И если бы нашего капитана заметили распивающим виски вместе с матросом в иностранном порту, сразу же «доброжелатели» доложили бы «куда следует», и ему бы пришлось распрощаться с капитанской должностью. А распивать алкогольные напитки капитану на судне с рядовым составом – это что-то из области фантастики.
Я вспоминаю, как когда-то спросил своего дедушку, прошедшего две мировые войны:
– Что вас больше всего поразило, когда на Эльбе вы встретили американских солдат?
– То, что у них нет отдельной кухни для офицеров и отдельной кухни для рядового состава: принимают одну и ту же пищу все вместе.
Вот так, постепенно, у меня складывалось другое, отличное от советского, мировоззрение: рушился миф, что мы «впереди планеты всей».
«Глоток свободы» в Сингапуре
Моей натуре всегда было свойственно принимать решения спонтанно и решительно. Когда-то известный в Одессе «философ-мистик» Ю. М. Василевич, автор сочинения «Антикнига», изучив мою ладонь, сказал: «Вы не человек логики, Вы человек интуиции, глубокой интуиции». Может быть, и так.
После посещения средиземноморских стран у меня сложилось вполне определенное мировоззрение, и я понял, что в нашей стране отсутствовало главное – уважение к человеческой личности, правила бал темная масса, в угоду которой попиралось элементарное человеческое достоинство.
Во времена моей молодости среди западной молодежи было распространено такое движение как хиппи, одним из символов которых были длинные волосы. Подражая им, я также носил длинные волосы, что было своеобразной формой протеста против советского, «подстриженного под одну гребенку» однообразия. Это вызывало у помполита бешеную реакцию: «Как Вы можете подражать моде загнивающего Запада? Вы же помощник капитана – представитель Советского государства за границей». Подобные эскапады я обычно парировал словами: «В каком законе говорится, что штурману запрещено носить длинные волосы?».
Хотя свой первый рейс в качестве штурмана я воспринял как подарок судьбы, но, несмотря на это, не вознесся от радости «на небеси»: сволочные отношения между начальством и подчиненными на судне удручали.
Во время стоянки в Сингапуре на судне царило оживление: собирались посетить «малай-базар» – рынок, где продавались дешевые товары, в основном рассчитанные на советских моряков.
Внезапно у меня созрело странное решение: остаться за границей. Я положил в пластиковый пакет англо-русский словарь, подумав, что надо будет совершенствовать английский язык, а где же я там возьму словарь? (тогда мне было невдомек, что такие словари можно было легко приобрести за границей в любом книжном магазине). Из вещей ничего не взял.
Я был назначен старшим «тройки». Оказавшись на рынке, мы мотались по нему, прицениваясь к продаваемым товарам. Улучив момент, я незаметно отделился от своей группы и покинул рынок.
Невероятное чувство свободы овладело мной. Я бесцельно бродил по центральным улицам Сингапура, раздумывая, куда же мне обратиться за получением разрешения остаться в Сингапуре?
Подойдя к театру, я увидел красочный транспарант, призывающий посетить представительское мероприятие Международного комитета Красного Креста. От нечего делать я вошел в здание театра. В фойе стояли столики представительств различных стран, в том числе и нашей. Машинально подошел к нашему столику, на котором стояли рюмки и бутылки. Увидев приблизившегося европейца, болтавшие между собой девушки, прекратили разговор и обратились ко мне по-английски:
– What would you like? Vodka, wine, beer?
Было очень жарко и хотелось чем-то утолить жажду. Я ответил им по-английски:
– Beer, please.
Мне подали бокал охлажденного пива (в нашей стране в те времена выпить охлажденное пиво было роскошью). Насладившись прохладным напитком, я автоматически сказал по-русски: «Спасибо», и вышел из здания театра.
Продолжил прогулку по улицам города в размышлении, что же мне дальше делать? Пришла первая идея – надо идти в иммиграционный отдел города. Вдруг я обратил внимание, что за мной увязался «хвост», и сразу понял почему – я неосторожно ответил девушкам на русском языке без акцента. Быстро сообразил, что это кто-то из сотрудников органов госбезопасности из нашей миссии Красного Креста (я, конечно же, был достаточно осведомлен, что в наши зарубежные представительства всегда входили агенты органов госбезопасности) – эта мысль в мгновение ока вернула меня к реальности. Пыл «беглеца» мигом остыл. Я понял, что попал в ловушку. Разыгравшееся воображение вмиг нарисовало картину: при попытке обратиться в иммиграционный отдел Сингапура меня могут тут же, у входа, «повязать» наши агенты – об их способностях в таких делах был наслышан. А дальше – объявление «изменником Родины» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Хотя в душе я всегда был космополитом, но это не меняло суть дела.
Я стал «заметать следы», постепенно приближаясь к «малай-базару». Затерявшись в толпе, я, кажется, избавился от «хвоста».
У одного из прилавков на рынке заметил наших моряков, торгующихся с продавцами: на душе стало легче. Я подошел к ним и как бы невзначай спросил: «Вы не видели мою группу? Куда они разбрелись?». Они ответили, что о моем «исчезновении» уже знает помполит: он видел членов моей группы, «без присмотра» бродящих по рынку.
Наконец, я встретился с товарищами из своей группы. Как вездесущий дьявол, перед моим взором неожиданно предстал помполит:
– Почему Вы растеряли группу? Где все это время Вы находились?
– Так случилось, что неожиданно рассеялись по рынку, – ответил я спокойно.
– Хорошо. По прибытии на судно разберемся, – осуждающе заметил помполит.
Находясь в состоянии «опьянения свободой», я совершенно не представлял, сколько же времени я петлял по улицам вольного города.
Самое удивительное, что об этом случае помполит больше ни разу не обмолвился ни словом.
Размышляя о своей судьбе, я прихожу к выводу, что все мои «жизненные порывы» никогда не реализовывались прямо, но всегда находили свое выражение в совершенно иных формах.
Мне не суждено было жить за границей, но моя дочка теперь живет во Франции.
Разве мог я представить при первом посещении заграничного порта (Пор-де-Бук во Франции), что когда-то, спустя много лет, моя внучка, наполовину француженка, будет жить недалеко отсюда в Провансе?
Поистине, с точки зрения настоящего, наше будущее невероятно. Так или иначе, мой сингапурский «порыв к свободе» нашел свое завершение, и я теперь имею возможность посещать Францию как свободный человек.
Однако тот «глоток свободы», который я вкусил в Сингапуре, сродни первой любви, которая никогда больше ни при каких условиях не повторится.
Тайное, ставшее явным
Рейс начинался в обстановке строжайшей секретности. В портопункте под Николаевом в 1-й трюм судна были загружены ящики с автоматами Калашникова и боеприпасы к ним. Официально рейс был объявлен на Бомбей. Догрузку, точнее, основную погрузку, произвели в Одесском порту. На протяжении рейса нам было запрещено давать какие-либо личные радиограммы.
Обогнув Южную Африку, мы приблизились к побережью Сомали. В указанной точке остановили двигатель и легли в дрейф. Этот регион в навигационном отношении был очень проблематичным – мы не были полностью уверены в своих координатах.
Океан мирно дремал. В Москву дали шифрованную радиограмму: «Находимся в указанном месте». Оттуда пришел лаконичный ответ: «Начинайте выгрузку».
На удивление, нас «нашли»: около полуночи к судну подошла парусная фелюга. На борт поднялся представитель «грузополучателя» в маскировочной военной форме – он бегло говорил по-русски (очевидно, учился в нашей стране).
Капитан отдал распоряжение подготовить грузовую стрелу к разгрузке первого трюма. В трюм спустились несколько сомалийцев. Боцман встал у лебедки, и начали выгрузку оружия на подогнанные к борту плоты. Один ящик с автоматами сорвался со стропов и с плеском ушел в глубины океана. Узнав об этом, капитан вовсе не огорчился: он знал, что никто в нашей стране не ведет точного учета зарубежных поставок оружия и никаких документов не надо подписывать.
К утру выгрузка была завершена. Плоты с автоматами растаяли в утренней дымке, а мы легли на курс, проложенный на Бомбей.
В индийском порту на судно прибыл морской агент для оформления морских документов. Он спросил капитана:
– Откуда прибыли?
Капитан, словно школьник, хорошо выучивший урок, ответил:
– Из Одессы.
– Нет, captain, не из Одессы, – загадочно молвил агент.
Капитан на мгновение замешкался, однако собрался с мыслями и стал убеждать агента в истинности своих слов. Агент терпеливо выслушал объяснение капитана и сказал:
– А вот еженедельник Ллойда указывает, что вы прибыли из Сомали, – и открыл «Lloyd;s Weekly Shipping Index», где на одной из страниц была приведена эта информация.
– Это ошибка! – вскричал капитан.
– Нет, captain, еженедельник Ллойда никогда не ошибается, – уверенно произнес агент.
Капитан продолжал изворачиваться:
– Да, действительно, мы были вынуждены лечь в дрейф у побережья Сомали в связи с ремонтом двигателя.
Агент, недоверчиво кивая головой (индийцы, в отличие от нас, в знак несогласия мотают головой сверху вниз), попросил капитана показать карго-план – этот документ в самом деле требовался для организации разгрузки судна в Бомбее. Капитан вызвал второго помощника, и тот предъявил план загрузки судна. Агент бегло на него взглянул и спросил:
– А почему трюм № 1 у вас пустой?
Наступило неловкое молчание. Капитан виновато моргал глазами: он понимал, что его приперли к стенке – не могло же судно идти из Одессы через два океана с пустым трюмом.
Чтобы разрядить обстановку, сконфузившийся капитан неожиданно обратился к агенту:
– Что будете пить? Водку, коньяк, вино, пиво, кофе?
– Кофе.
– Угощайтесь! Вот бутерброд с икрой, – услужливо суетился вокруг агента капитан, словно мальчишка, пытавшийся загладить свою вину.
На этом инцидент был исчерпан. Агент покинул судно, и вечером начались грузовые операции.
Оставив Бомбей, наше судно в балласте последовало в один из портов Индонезии. Однажды, во время моей вахты, капитан как-то с горечью высказался: «Я обязательно поставлю военное ведомство в известность о случившемся и укажу на скверное обеспечение операции по доставке оружия в Сомали. Какая же это секретная операция, о которой знает весь мир?».
Капитан, как истый советский человек, был расстроен не иезуитской политикой нашего государства, а плохой организацией дела, из-за чего сам попал впросак.
Похожая история приключилась во время Карибского кризиса при перевозке советских солдат на Кубу на пассажирском судне «Адмирал Нахимов». Было это в 1962 году.
Об этом поведал капитан этого судна Н. А. Соболев, с которым я имел удовольствие общаться во время штурманской практики в 1969 году.
Пароход «Адмирал Нахимов», под покровом строжайшей секретности, вышел в рейс из Севастополя с переодетыми в гражданскую одежду солдатами на борту. При отходе капитану вручили два пакета – один из них надлежало вскрыть на траверзе маяка Херсонес; когда вскрыть другой, было указано в первом пакете – при выходе в Атлантический океан. Из первого пакета стало известно, какую версию надо было представить турецким властям при проходе пролива Босфор, а именно: судно следует в Гвинейский залив для смены рыбаков, ведущих там рыболовный промысел.
Во время прохода пролива, к борту подошел катер с представителями турецких властей; на него спустился старпом с судовыми документами. Чиновник, заполняя документы, исправно записал со слов старпома в графу «порт назначения» – Конакри (Гвинея), а затем сказал старпому: «Передайте капитану, что ваше судно следует на Кубу – об этом сегодня сообщило Телеграфное агентство Советского Союза». Как потом стало известно, в тот же день газета «Правда» поместила следующую заметку: «Сегодня пароход «Адмирал Нахимов» снялся на Кубу с сельскохозяйственными рабочими». Вот так конспиративную деятельность советского военного руководства бездумно раскрывали сами же государственные средства массовой информации.
В то время вся наша страна была обвешана красными транспарантами с написанными на них белой краской словами: «Миру – мир!», «Сохраним мир на земле!», «Мир во всем мире!».
Наши партийно-государственные вожди торжественно произносили миролюбивые речи и в то же время, исповедуя идею мирового коммунизма, подрывали процесс мирного сосуществования двух систем – социализма и капитализма, тайно снабжая оружием партизан в джунглях Азии и Африки, посылая своих военных в «горячие точки» планеты. Именно за такую лицемерную политику больше всего не любили нашу страну в цивилизованном мире.
Вербовка в агенты органов госбезопасности
При советской власти в стране существовала очень грозная организация – КГБ (Комитет государственной безопасности). Все вздрагивали только от одного ее упоминания. Ну а если кто-то попадал в ее сети, то все знали, что дело кончится плохо.
Особенно рьяно эти могущественные органы следили за моряками, посещавшими иностранные порты и контактировавшими там с местными жителями – представителями «загнивающего капитализма».
Обычно на судне всегда был «стукач», и все моряки знали об этом, но только не ведали, кто именно. О таких людях было очень негативное общественное мнение.
Придя из очередного рейса, я получил от инспектора отдела кадров уведомление, предписывающее мне явиться в КГБ, на улице Бебеля, к «товарищу Фокину». Я спросил у инспектора, что это значит?
– Думаю, ничего хорошего, – ответил он.
– А если я проигнорирую вызов?
– Будет еще хуже, – таков был ответ инспектора.
Я прибыл на улицу Бебеля к массивному серому зданию, которое многие люди инстинктивно обходили стороной. Зайдя в здание, я обратился к дежурному:
– Я к «товарищу Фокину».
– Подождите минутку, я сейчас позвоню ему, – сказал дежурный.
Послышался лязг запоров, отворилась массивная кованая дубовая дверь, и «товарищ Фокин» любезно проводил меня в свой кабинет. В кабинете были зашторены окна. Он предложил мне сесть. Сам расположился в кресле напротив меня. Свет настольной лампы был направлен в мою сторону, поэтому лицо «товарища Фокина» было плохо видно.
– Вот вам лист бумаги. Опишите все, что произошло во время рейса.
Я спросил:
– А что произошло?
– Ну, опишите все, что было в рейсе. Нам все известно, – уверенно произнес он.
Не знаю почему, но часто в моей жизни были моменты, когда в меня вселялся какой-то неподвластный мне дух противоречия. Я ехидно возразил:
– Ну, если Вам все известно, то зачем мне надо об этом писать?
– Я прошу Вас, – эти слова он произнес напористо и даже с ноткой раздражения в голосе.
– Я ничего писать не буду, – с выраженным упрямством повторил я.
«Товарищ Фокин» вдруг вскочил и вышел из кабинета. В кабинет зашел «хороший следователь». Он спросил:
– Ну что? Написали?
– Ничего я не буду писать, – отрезал я.
– Напрасно. Зачем вам проблемы? – сказав это, он вышел из кабинета.
Снова появился «товарищ Фокин».
– Написали? – как бы невзначай спросил он.
– Нет, и не буду писать, – твердо сказал я.
– Хорошо. А почему Вы вышли на вахту вместо старпома в Лас-Пальмасе?
– Капитан приказал. А почему, не знаю, спросите у него.
– Ладно. А что это у Вас за знакомство с американским штурманом, которое состоялось в Бомбее в предыдущем рейсе?
Я объяснил, что обычно мы ходим на иностранные суда для обмена фильмами. Вот я и посетил американское судно с этой целью. Там и познакомился с третьим штурманом. И опрометчиво добавил:
– Мы обменялись адресами и ведем переписку.
– Вы ведете переписку?! – вскочил со стула «товарищ Фокин». – Вы могли бы принести нам эти письма?
Во мне продолжал расти дух противоречия:
– Извините, а почему я должен Вас знакомить с личными письмами: у нас, по Конституции, гарантируется тайна переписки.
– Еще один вопрос: А почему Вы знаете английский язык?
– Я учился на штурмана, а эта работа требует знания английского языка.
– Многие учились, но так, как вы не знают, – продолжал напирать «товарищ Фокин».
– Все зависит от того, кто как учился, – словно размышляя, произнес я.
– Хорошо, давайте начистоту, – как бы смягчился мой визави. – Мы предлагаем вам сотрудничество.
Стало понятно, куда он клонит.
– Извините, я не учился на работника органов госбезопасности. У меня другая профессия, – заявил я.
– Мы будем Вам давать деньги на рестораны. Вы будете иметь возможность посещать любые места в заграничных портах. Вы получите инструкцию, на что обращать внимание. Единственное, что от Вас потребуется: по приходу из рейса Вы должны будете предоставить нам отчет обо всем, что Вам стало известно. Видите, как все просто? – заливался соловьем сотрудник органов госбезопасности.
– Ну как, согласны? – по-отечески подмигивая, как мне показалось, спросил он.
– Нет! – резко выпалил я.
– Тогда мы вам закроем визу, – угрожающе заявил он.
– На каком основании? – решительно спросил я.
«Товарищ Фокин» внезапно поднялся:
– Вы свободны. Если нам понадобитесь, мы Вас вызовем.
Полагаю, что сотрудника органов госбезопасности смутило мое дерзкое поведение: моряки обычно так не вели себя в этих стенах, поскольку боялись лишения визы.
Снова лязгнули тяжелые запоры, и «товарищ Фокин» проводил меня до приемной.
На удивление, после этого визита без всяких препятствий я совершил несколько рейсов.
Однажды, находясь в отпуске, я посетил справку Трансфлота на Морском вокзале с целью выяснить дату прибытия моего судна в Одессу. Выйдя из здания вокзала, я подошел к перилам и стал любоваться красивым пассажирским судном, пришвартованным у причала. В этот момент ко мне подошел мужчина. Я сразу узнал в нем бывшего курсанта, который учился на старшем курсе в мою бытность в мореходном училище. Поздоровались. Он сообщил, что уже не работает на флоте и обратился ко мне со странной просьбой: отправить письмо в США из любого иностранного порта. Это письмо, сказал он, адресовано его друзьям, которые эмигрировали в Америку из Одессы. На вопрос, почему он не хочет воспользоваться официальной почтой, он ответил, что письма, посланные таким образом, не доходят до адресатов. Интуиция смутно подсказывала мне: что-то здесь не то. Я отказался, мотивируя тем, что технически это сложно сделать: надо искать почтовое отделение, покупать специальные конверты, марки и прочее. Но он продолжал уговаривать. И когда окончательно убедился, что я не соглашусь, сменил тему: стал говорить, что у нас в стране нет демократии, ругал правительство. По всему было видно, что он хотел втянуть меня в разговор на эту тему. Я отмалчивался. Он хвалил американскую демократическую систему, порицал нашу. Я молчал. Наконец, мы расстались.
Размышляя об этом случае, я понял, что органы госбезопасности подослали ко мне своего агента. Подозреваю, что он записывал наш разговор на диктофон. Если бы я взял письмо (а оно бы наверняка содержало «сведения о государственной тайне»), то понятно, что его у меня обнаружили бы пограничники при отходе судна. Меня бы списали с судна, потащили бы на знакомую улицу Бебеля и там снова стали бы шантажировать: или я буду с ними сотрудничать, или они упекут меня в тюрьму за измену Родине.
Вот такие методы вербовки практиковались в КГБ.
Вместо заключения
Мне не было суждено стать капитаном: видимо, так начертано на скрижалях судьбы.
Еще в мореходном училище, преподаватель обществоведения (составной частью этой дисциплины была философия), Василий Кузьмич Сибирь, выслушав мой ответ на экзамене, сказал: «Молодой человек, ваш путь явно не в морях-океанах. Ваш путь – по стопам философа Григория Сковороды».
Пророчество преподавателя сбылось. Я давно оставил морскую профессию и после окончания философского факультета Киевского государственного университета стал преподавателем философии, однако воспоминания о морских плаваниях до сих пор подпитывают мою душу живительными эмоциями.
Колесо фортуны постоянно вращается, и каждый его поворот ценен сам по себе.
Морские были
© Copyright: Кисиль Василий, 2019
Свидетельство о публикации №219071200584
Свидетельство о публикации №219071200584
Рецензии