Тайна

Мне шёл пятнадцатый год. Соответственно моими товарищами были ребята моего возраста и постарше. Об одном из них я хочу рассказать.
Над нашей квартирой жила семья подполковника Мукомского. Это был человек спокойный, грузный и настолько сутулый, что когда он шёл, то со стороны казалось, что он специально сгорбился чтобы пройти в низкую калитку и не зацепиться головой. В то же время,  он вытягивал шею вперёд,  будто при этом вглядывается вдаль, а сутулость в виде горба лежала на одной линии с макушкой. Видимо стесняясь своего дефекта, он всегда ходил один, чтобы не было сравнений ни в его пользу.
 Его жена, Люба, была хрупкая миловидная женщина, на много лет моложе и в сравнении с ним выглядела не женой, а дочкой. Был в их семье ещё один человек – сын Иван. Но как потом выяснилось, он им был не сын и на самом деле был не Иван. Родители «Ивана» погибли или потерлись во время войны. Его, бедного еврейского мальчика скитающегося какое–то время по случайным людям, подобрали солдаты воинской части, где служил Мукомский. Чтобы никому не резало слух еврейское имя мальчика, его записали Иваном, оставив родную фамилию – Голдовский. В то время Мукомский жил с теперешней супругой, Любой, своих детей они не имели и. пожалев осиротевшего мальчика, которого командир предлагал определить в детдом, они приняли  к себе в семью. Не знаю, был ли он усыновлён, но быстрее всего нет. Мукомский по тем временам получал приличную зарплату, да ещё офицерский паёк, не пил, не курил, а трёхкомнатная квартира была вся заполнена, как тогда  говорили – награбленным в Германии добром. Люба не работала, а Иван, на момент нашего разговора - юноша семнадцати лет учился в школе рабочей молодёжи, но тоже не работал. Он, в основном, находился дома и широкого общения с товарищами не имел. Ко мне он относился доброжелательно и приглашал к себе послушать музыку по мощному немецкому приёмнику «Телефункен» или редко  встречающемуся в быту трофейному немецкому проигрывателю пластинок. Мукомский, в прошлом педагог, имел большую библиотеку. Мне в этой семье доверяли и разрешали читать книги, но у них в семье было правило – книги на руки для выноса не давать. Хочешь читать – приходи, читай, но из дома не выноси.
У Мукомских числился ещё один член семьи – коза Белка. Жила она в подсобном помещении, прямо в квартире на втором этаже. Белка была самостоятельная – сама распахивала дверь, упираясь в неё рогами и, выходила гулять тогда, когда ей захочется. Хозяйка её очень любила. Кстати, козочка была деликатная и никогда не оставляла на лестнице, по дороге в свою квартиру никаких сувениров. Соседи относились к Мукомским с насмешкой и злословили, но, ни Ивана, ни козу не обижали. Люба объясняла, что козье молоко полезно её мужу, а люди за спиной со смехом утверждали – «Ему уже ничего не грозит пользой»! Однако, Люба доила козочку и регулярно поила молочком не столько  мужа, сколько Ивана и никогда не закрывала на замок дверь, чтобы не препятствовать выходу из дома любимой козочке. Снаружи коза самостоятельно войти не могла и стоя на коврике, барабанила рогами в дверь. Кто бы ни находился в подъезде, сразу шёл открывать дверь разумному животному. Мы жили в этом подъезде и чаще других делали такую услугу одновременно и соседям и козе. Но в последнее время в этой семье происходило что-то отличающееся от обычной размеренной жизни. Мукомский, стал появляться дома реже обычного, - то он на сборах, то на ученьях, то на инспекторской поверке. Люба, выходила  из дома задумчивая и расстроенная, а Иван сидел на лавке возле дома, и уныло смотрел на дорогу, провожая взглядом редко проезжающие машины. Иногда Иван подходил ко мне, предлагал послушать музыку. Я обещал, но посещение откладывал, был занят.
Мы с братом Володей и ещё несколькими ребятами мастерили за сараями шалаш и всячески его благоустраивали – натаскали сена, принесли старые подушки, одеяла и целыми днями проводили там время, а затем, вечером пекли на костре картошку и спать укладывались в  шалаше. Родители нас не ограничивали в этой забаве. Мы вели себя прилично, никого не беспокоили. К нашей компании неожиданно  присоединился Иван, что ранее с ним не случалось. Днём мы устанавливали дежурство, чтобы посторонние в шалаш не залезали и не растащили наши вещи.
В этот день по очереди мне предстояло дежурить. Я лежал на ароматном сене и смотрел в потолок, обдумывая планы дальнейших действий по улучшению нашего убежища. В шалаш прилез Иван, и протянул мне томик Максима  Горького, в котором я ранее начал читать про детство великого писателя, но чувствуя разлад в семье Мукомских, в  последнее время к ним не заходил и чтение прекратилось.  Книга меня заинтересовала, и я тут же углубился в чтение. Иван лежал на спине недалеко от меня, поглядывая через вход в шалаш на бегущие облака, а потом, повернувшись вниз лицом, притих, и я уловил его всхлипывания. Неужели плачет? А может мне показалось?
- Ваня, что случилось? - спросил я. Иван молчал. Я не стал допытываться, мало ли что явилось причиной. Не хочет говорить и не надо…
Прошло некоторое время и Иван, приблизившись ко мне, раздумывал, пребывая в сомнении. Мне показалось, что он хочет сказать мне что-то важное, но не решается. Я по-прежнему молчал, продолжая читать.
- Серёжа, а ты никому не расскажешь о том, что узнаешь от меня?
- Раз нельзя рассказывать, так не расскажу – равнодушно заверил я его. Он взял из моих рук книгу, отложил в сторону и заговорил:
- Уезжаю я от Мукомских, навсегда.
- А почему? Разве тебе плохо?
- Было всё хорошо, а теперь стало плохо. Ты знаешь, что у меня нет родных, а здесь я привык, но наступило время, когда всё пошло наперекосяк. Ты ещё  мальчишка, мне с тобой трудно говорить, не поймёшь. Есть вещи, о которых тебе рано знать. А мне хочется поговорить о своей жизни, да не с кем. Друзей у меня нет. Из всех ребят ты,  можно сказать - ближе всех, хоть по возрасту младше меня, но понятие у тебя есть.
Я слушал его прерывистую речь, не перебивая и не расспрашивая. Он не торопился выкладывать наболевшее, а я его не торопил. И вот он решительно сказал:
- Ладно, слушай и не удивляйся тому, что услышишь.
У Мукомских ко мне относились по- родственному. Люба была заботлива, как мать. Старалась накормить, одеть лучше, чем одевались другие дети, а дядя Гриша меня никогда не обижал и даже постоянно давал деньги на карманные расходы. Он занятый на службе часто отсутствовал, и Люба полностью занималась мною. Она следила за порядком и чистотой в доме, каждую неделю меняла мне постельное и нательное бельё, а перед этим обязательно купала в большой металлической трофейной ванне. Меня это не стесняло и её забота и хлопоты обо мне казались привычными и естественными. Но я рос и лет в 13 - 14 стал чувствовать неловкость, когда она,  обмывая меня, прикасалась к частям тела, которые можно было помыть и без её помощи. Заметив моё смущение, она сказала:
         - Ванюша! Не нужно стесняться своего тела. Ты красив и  ладно
скроен. Меня не затрудняют заботы о тебе, так что будь спокоен по этому поводу. Я любуюсь твоей красотой и испытываю при этом приятное чувство. Придёт время, поймёшь, что прикосновение женских рук к телу мужчины, в которого  ты уже постепенно превращаешься, и тебя скоро взволнует. Это естественно, как божий день.
          Я стоял в ванной, а она вытирала меня махровым полотенцем с запахом женских духов. Мне было приятно слышать её голос.  Таких слов я ни от кого не слышал, а она продолжала говорить:
         - Вань, вот у тебя уже пробиваются усики и здесь, уже есть признаки взросления… С этими словами она наклонилась ко мне, поцеловала  в губы и прикоснулась рукой внизу к «признакам взросления». Голова у меня закружилась, а она повторила поцелуй мягкими, нежными губами. Я ощутил приятную тёплоту её влажных губ, а она ещё нежнее и продолжительнее одарила меня поцелуем, который я до сих пор не могу забыть, и когда вспоминаю о нём, у меня  от волнения пересыхают  губы.
         Иван глянул на меня, облизал пересохшие губы и замолчал, видимо сомневаясь, стоит ли продолжать разговор на эту тему. Но «тема», застрявшая у него в горле, после небольшой паузы из него вновь выпирала, как тесто из квашни и он продолжил рассказ:
- Люба помогла мне вытереться насухо, выложила чистое бельё и отправила  одеваться в комнату, а сама осталась  возле ванны. Она долго плескалась, мыла голову, а потом,  приведя помещение в порядок после помывки,  покормила меня, и как ни в чём не бывало, села в кресло раскрыв перед собой книгу.
 Мукомский  был в отъезде, а ей  меньше забот в его отсутствие. Всё внимание она переключала на меня. После купания я не мог успокоиться. Вспоминал её разговор, поцелуи, откровенное прикосновение… Люба в это время вела себя по отношению ко мне равнодушно, и у меня появилось сожаление, что она со мной не продолжила разговор и не обогатила ещё, какими ни будь дополнительными знаниями.
Вечерело. Я улёгся в кровать и продолжал думать о том, что произошло. Поворачивался с боку на бок, выбирая удобнее положение тела, в надежде уснуть, но уснуть не удавалось. Люба, заметив моё шевеление, подошла.
- Что с тобой, Ваня? Почему не спишь? – спросила она и потрогала мой лоб.
- Ты не заболел? Что-то твой лоб подозрительно тёплый, похоже, температура. И померить – то нечем. Отдала термометр соседке, а дети разбили.
Люба наклонилась ко мне и прикоснулась ко лбу щекой и губами.
- Да, похоже, повышенная температура. Да и озноб у тебя чувствуется…
Моё молчание порождало новые вопросы:
- Тебе холодно? Ванюша, что с тобой? Ну, давай я тебя накрою  ватным одеялом.
Я отказался от одеяла. Она внимательно посмотрела в мои глаза, прикоснулась губами к щеке. Меня ещё больше стало знобить.
- Эх, миленький ты мой, не в простуде дело, не в болезни. Я знаю, что с тобой! Милый мальчик, ты начинаешь взрослеть. У тебя начинается юношеская бессонница, природа которой вполне понятна… Это я виновата… только я! Извини меня – шептала она мне на ухо прикасаясь  губами к мочке
- Ни в чём вы не виноваты! – сказал я и неожиданно для себя торопливо, боязливо поцеловал её в губы.
Она не отстранилась, а наоборот, прильнула ко мне и нежно, осторожно, боясь спугнуть, захватив мой рот своими губами,  сначала замерла, а потом не торопясь поцеловала меня. Она покрывала моё лицо, шею, глаза поцелуями, а потом возвратилась к губам, проникая  в рот языком, заставила меня вздрогнуть от неожиданности. Я никогда раньше с девочками не целовался и не знал, как это делается, а тут, вот она, сладость первого поцелуя…
Вкусно? – спросила она. Я в ответ кивнул головой, и она вновь стала целовать меня, а я неумело отвечал на её ласки.
Иван замолчал на какое-то время и с новым вдохновением опять увлечённо заговорил.
Теперь уже я. развесив уши, слушал то, что ни от кого ранее не слышал.  Иван был грамотным человеком. Он прочитал множество книг, в том числе любовных романов и излагал мысли интересно и образно. К тому же свои ощущения, не притуплённые любовным опытом, как новичок в этом деле  рассказывал искренне, тем более о том, что это для него было ново и являлось жизненным открытием…
- Если тебе интересно, я расскажу, что было дальше – сказал Иван.
Мне было интересно, но в тоже время я стеснялся признаваться в этом. Иван тоже не спешил рассказывать не получив подтверждения моего интереса, но поняв мою стеснительность продолжил рассказ.
- А вот здесь началось у нас самое интересное, когда Люба сказала:
- Ты мой мальчик, совершенно здоров, а знобит тебя от желания близости с женщиной. Молод ты ещё, но всё равно это у тебя когда ни будь случится. Пользуйся моей добротой, не стесняйся. Я тебя знаю всего, пора и тебе ознакомиться с тем, на что у тебя горят глаза… с этими словами. она сбросила свой халатик, под которым из одежды ничего не было. Она легла на кровать рядом со мной и приблизила к своей груди, подталкивая мою голову к соску. Я не понимал, что от меня требуется, но машинально взяв губами сосок, втянул его в себя, захлёбываясь слюной, осторожно стал целовать грудь. По телу конвульсией пробежала дрожь, но остановиться в ощущении удовольствия я уже не мог. Мне было хорошо. Люба помогла мне повернуться к ней, и я оказался лежащим вплотную с её горячим телом. Она меня обнимала, прижимала к себе, потом осторожно прилегла на мою грудь и поцеловала поочерёдно, то в один сосок, то в другой. Всё у меня поплыло перед глазами. Опять начался озноб. Её руки  гладили меня, ощупывали и добрались до того, что скрыть или маскировать было невозможно. Она опустилась по моему телу ниже пояса и прикоснулась губами, только прикоснулась… У меня произошло такое блаженное состояние, длившееся не долго, а потом я захотел писать  и выскочив из постели еле добежал до туалета. Мне было стыдно за себя, и я боялся возвращаться назад. Люба меня позвала, и я с радостью возвратился в постель. Она меня обняла, успокоила и говорит:
- Ты не стесняйся, своего состояния. Твои желания опережают зрелость организма, вот и реакция соответствующая. Полежи, отдохни. Если устал и перенервничал, я пойду к себе. Ты ещё не мужчина и зрелой женщине ты не можешь быть полноценным партнёром. Я, сочувствуя тебе и потакая твоим интересам, позволила себе вольность. Мне становилось жалко тебя,  когда ты ловил глазами каждое моё движение, где проглядывается грудь, или приоткрывается коленка, даже спиной чувствовала твой заинтересованный взгляд. Ты думаешь, что женщина это не замечает? Я правду говорю? Тебе со мной интересно? – спросила она и я ответил:
- Да, интересно, но я стесняюсь об этом…
Иван разговорился, до полного откровения. Мне казалось, что он не видит меня, а разговаривает сам с собой возрождая в памяти каждую мелочь того памятного вечера, смакуя и восторгаясь красотой женщины и полученными впечатлениями…
- Ну, а дальше то, что? – осмелев, спросил я у Ивана.
- Дальше … дальше было так хорошо, что словами не передать, это нужно испытать самому… Она прижала меня к своей груди и я, купаясь в нежных, мягких, ароматных выпуклостях понял, что женское тело, самое прекрасное из того, что можно представить. Я играл с грудями, целуя соски и облизывая  розовые  кружочки вокруг них, а она прижимала меня своими руками попеременно, то к одной, то к другой… Я задыхался от избытка чувств и она тоже стала глубоко, прерывисто дышать, а потом, взяв мою руку, положила туда… и придержала её, накрыв своей…прижала к тёплому влажному месту…  затем деликатно прошептала:
- Ложись на меня, не бойся, мне не тяжело… мне тоже приятно… Она помогла мне устроиться удобнее. Её ноги раздвинулись… и волнующее, загадочное было передо мной. Вот оно, рядом, открыто и доступно… А дальше что? Я лежал, не смея шелохнуться, не решаясь продвигаться  далее… не имея ни знаний, ни опыта мне было трудно пересилить себя.  Люба движением руки направила в нужное русло не только мысли… И я мгновенно сгорел в таком чудо – угаре, что не мог сдержать стон с выдыхаемым криком! Моё тело конвульсивно дёргалось, а Люба, вдавливая меня в себя тихо шептала:
- Всё хорошо, мой мальчик, всё хорошо. Это естественно, не стесняйся… и когда мои движения прекратились, она меня нежно поцеловала, не отпуская от себя прижав к груди, попросила:
- Полежи так, успокойся.
Мне было несказанно хорошо. Она осторожно шевелила  пальцами, продвигаясь вдоль спины нежно прощупывая мои позвонки, дышала спокойно, не вступая в разговор. Я задремал, а очнувшись от неглубокого сна, не веря в реальность опять захотел повторить то, что уже происходило… Люба не препятствовала… Потом мы уснули, а проснувшись, поняли, что прилипли друг к другу не только телом, но и сердцами.  С тех пор наши взаимные утехи повторялись регулярно. Даже когда Мукомский был не в отъезде, мы находили возможность делать то, что нам хотелось. Люба была добра и внимательно ко мне и к своему мужу. Никогда с ним не конфликтовала, заботилась о его здоровье, поила козьим молоком, готовила ему диетические блюда, но спали они давно отдельно, в разных комнатах. Люба, уложив его спать, заботливо поправляла одеяло, при необходимости укрывала шерстяным пледом, говорила - «Спокойной ночи, дорогой» и заходила ко мне в комнату, прикасалась губами к моим губам и  удалялась к себе. Я, потом с мыслями о ней  постепенно засыпал, а утром она, проводив Мукомского на работу, заходила ко мне, в халатике. Садилась рядом, рассматривая во мне каждую подробность, как будто видела впервые, а иногда ложилась рядом и нежно ласкала. У нас была взаимная любовь, и разность в возрасте составляющая восемь лет - не замечалась…
Но вот случилось то, что неизбежно должно случиться. Мы не закрывали наружную дверь, чтобы не создавать препятствия выходу козе Белке, будь она не ладная. Так вот две недели назад, мы были с Любой в постели в самом разгаре близости. В комнату вошёл неожиданно возвратившийся домой за какими - то бумагами Мукомский. Он, молча, смотрел на нас через приоткрытую дверь, а когда мы его заметили, он повернулся  к нам спиной и торопливо удалился. Его два дня не было дома, а потом появился. Мы, втроём, молча, сидели за обеденным столом и кушали. Пообедав, Мукомский сказал,  обращаясь к Любе:
- Любушка! Я предполагал, что в нашей семье это рано или поздно случиться. Так и оказалось. Я вас не виню – дело молодое. «Не по Сеньке шапка», как говорится в народе. Выбрав тебя  в жёны, переоценил свои физические возможности. Мне давно стало понятно, что у вас взаимный интерес, я бы и далее молчал, но раз уж так проявилось нужно решать наши проблемы неотложно. Мой вопрос к тебе, дорогая:
- Надеюсь, ты не оставишь меня одного?
- Никогда и ни за что – ответила Люба.
- Тогда я предлагаю поступить так: Иван должен оставить нас и устраивать свою жизнь. Ему скоро исполнится восемнадцать лет. Это призывной возраст. Он не имеет ни специальности, ни работы, а такое положение для молодого здорового парня противоестественно. Пока он за моей спиной, так у него и будет в дальнейшем. Я дам ему деньги, адрес, рекомендательное письмо к своим родственникам, проживающим в Москве, которые его примут, пропишут, помогут устроиться на учёбу или на работу. Если его призовут в Армию, то он вернётся в Москву, к месту призыва. Здесь, в нашем городе у него никаких перспектив на дальнейшее благополучие. Нужно самому пробиваться в жизни трудом и талантом.
Лукомский встал из-за стола, вышел в смежную комнату, возвратившись с конвертом и пачкой денег, положил их на стол и, обращаясь ко мне,  сказал:
- Иван! Вот тебе необходимые деньги. Не хватит, напиши, вышлю ещё. Мои родственники тебя примут, без сомнений. Я уезжаю в командировку на десять дней, сегодня же. Давай прощаться. Поживи это время здесь, но к моему приезду ты должен нас покинуть. Пиши, если посчитаешь нужным. Я тебя не гоню, а приспосабливаю к самостоятельной жизни. Обиды не таю. Будь здоров! Дай Бог тебе удачи.
Вот так мы расстались с Мукомским. Завтра, Серёжа я уезжаю в Москву, в неизвестность. Вот и с тобой мы больше не увидимся, а тебе  рассказал откровенно, самое, самое… Никому не рассказывай об этом. Я благодарен людям, принявшим меня, и поступил по отношению к Мукомскому непорядочно, но Люба успокоила меня, что я не виноват…
- Нет на тебе греха, сказала она мне. Грех на мне. Да и можно ли это считать грехом? По крови мы чужие люди. Моё опекунство, не исключает последующих чувств женщины к молодому человеку. Я растила тебя столько лет, как мама, которому я отдала столько тепла и заботы, которого душой люблю, как сына, а телом, как любимого мужчину.  Не связываю тебя собою. Ты свободный человек. Я молодая женщина. Пять лет  муж не прикасается ко мне. Бросить его я не могу. Он старый больной человек. Мой уход погубит его. Пусть живёт, купаясь в моей заботе.
Счастливые мгновения близости с тобой, для меня жизненная необходимость и компенсация того, чем я была обделена... Я никогда не рожала, а это для женщины большая трагедия. Теперь у меня есть надежда быть мамой, благодаря тебе я беременна.
Гриша будет рад этому обстоятельству, он умный, добрый человек. Будущего ребёнка не обидит и меня тоже. Бывает и грех, во благо, если это считать грехом. Я за него в ответе перед Богом. Но, ни о чём не сожалею. И ты воспринимай случившееся, как желанный подарок  любящей тебя женщине.
На следующее утро из дома вышли Люба и Иван. У него в руках был небольшой чемодан, а у Любы дамская сумочка. Они торопились в город к рейсовому автобусу, уходящему в Минск. Я смотрел им в след, и меня распирала сидевшая во мне заколоченным в сознание гвоздём, доверенная Иваном тайна. Так и проносил я её через всю жизнь, никому не обмолвившись более шестидесяти лет.
Тётю Любу я видел почти каждый день. С неё сошёл румянец цветущей женщины, и она даже поблекла. Проводив мужа на работу, сидела на лавочке, наблюдая за своей козочкой пасущейся рядом. Иногда поглядывала на меня, как будто догадываясь, что я имею отношение к их тайне. Однажды предложила зайти послушать музыку и почитать книги, но я приглашением не воспользовался.
От Ивана пришло на мой адрес всего лишь одно письмо. Он писал: «…Всё у меня хорошо, сразу устроился учеником фрезеровщика и уже получил квалификационный разряд. Ожидаю призывной повестки в армию. Вспоминаю Любу и только тебя, единственного из всех ребят. Может, встретимся, а может, и нет. Привет Мукомским, и особенно, Любе».
Привет Мукомским я не передал. Письмо от Ивана пришло, когда их  в нашем городе не было – уехали, кажется, в Бобруйск. Никого впоследствии я из этой тройки не встретил, а эта история запала в память и теперь её не считаю тайной за давностью лет.