Говорящий с травами. Книга вторая. Глава 10

В деревню вошли засветло. Встречные с любопытством поглядывали на странную компанию, но ни о чем не спрашивали – прохожая все же деревня, к пришлым здесь давно привыкли. На постоялый двор не пошли. У Матвея не было денег, братья надеялись первое время у тетки пожить, осмотреться, ну а Иван уже присмотрел кузню и собирался к местному кузнецу в помощники устроиться. Тот и кров, и стол даст, и работой обеспечит. Матвей же решил осмотреться пока, а на ночлег устроиться на берегу, под развесистой пихтой.
Остановились у колодца, переглянулись. Первым молчание нарушил Иван:
- Ну что, соколики, расходимся пока? А то пойдем со мной, Матвей? Найдется поди место у кузнеца. Все не под небом спать, чай не зверь лесной?
Братья суетливо засобирались:
- Мы это…пойдем, ага. А то пока отыщем тетку-то, пока то да се…Пойдем, мы, ага… Ночь скоро.
Матвею пойти с собой они не предложили, и как будто бы даже с облегчением выдохнули, когда он молча кивнул им, словно отпуская. Глядя им вслед, Иван презрительно сплюнул в пыль, и сказал, обращаясь к Матвею:
- Ну так как, Матвей? Не надумал?
Матвей покачал головой:
- Нет, Иван, я уж лучше на бережку. Не люблю никому должным быть, а отплатить за постой мне нечем. Да и не привыкать мне.
- Ну как знаешь. Но если передумаешь все же – приходи.
Он хлопнул Матвея по плечу и пошел в сторону кузни. Матвей потрепал Серко по загривку, затем опустил в колодец стоявшее тут же ведро, поднял его скрипучим воротом… От студеной воды ломило зубы, но Матвей пил с наслаждением. Напившись, задумался – куда дальше? Сначала узнать бы ему, где та тропа короткая до Уймона. У кого спрашивать? Кинул взгляд вдоль улицы – вдали виднелись нескладные фигуры спешно удаляющихся братьев, у забора стояли и судачили две тетки, время от времени поглядывая в его сторону, а больше никого и не было.
Пожав плечами, Матвей зашагал в сторону церквушки. Из-под ближайшего забора с бешеным лаем выкатился кудлатый пес, но, наткнувшись на вздыбившего загривок Серко, сбился с хода, а затем и вовсе метнулся обратно под забор, в безопасность. Матвей хмыкнул про себя и, не сбавляя шаг, пошел дальше. На каждую собаку внимание обращать…
…Поднялся по плотно пригнанным ступеням, перекрестился и шагнул внутрь, склонив голову перед низкой притолокой. Серко остался сторожить мешок да винтовку, которые Матвей оставил рядом с крыльцом. Внутри было тихо, сонные пылинки медленно кружились в падающих из высоких окон солнечных лучах. Небольшой иконостас напротив входы, горящие у икон свечки и запах ладана. Все такое до боли родное – в такую же церквушку ездили они с отцом и мамой в соседнюю деревню. Воспоминания нахлынули на него с такой силой, что он скрипнул зубами, сдерживая рвущийся из груди стон. Из-за спины послышались тихие шаги. Матвей обернулся – перед ним стоял батюшка в черном облачении. Невысокий, русоволосый, с ясными-ясными синими глазами и темно-рыжей бородой, совсем молодой, он смотрел на Матвея с участием.
- Благословите, батюшка – Матвей склонил голову и протянул вперед сложенные лодочкой ладони. Батюшка перекрестил его и положил руку Матвею на голову.
- Пойдем со мной – голос у батюшки оказался неожиданно глубоким – вижу, гложет тебя что-то.
Сказал так и пошел к стоящей у стены лавке. Сел сам, показал Матвею на место рядом с собой.  Матвей подошел, но на лавку садиться не стал. Неожиданно даже для себя он опустился перед батюшкой на колени и заговорил. Говорил долго, взахлеб, стремясь рассказать все, всю боль выплеснуть, освободиться от жгущего душу огня. О том, как они с отцом в тайгу ходили, как на покосе жили, как первого хариуса поймал…Он говорил и говорил, сначала сбивчиво, потом все спокойнее. О том, как обнаружил мертвый стан, Матвей рассказывал ледяным голосом, и только при упоминании отца голос его предательски дрогнул. Страшные подробности того дня вновь вставали перед глазами, застили взор мутной пеленой слез, холодили спину. Закончил Матвей свой рассказ просто:
- Я не знаю, что мне делать.
Обессилено умолкнув, он склонил голову. Батюшка молча поднялся и скрылся за иконостасом. Вышел он оттуда с кружкой воды, протянул ее Матвею:
- Как зовут тебя? – голос его был полон сочувствия, теплая волна благодарности накрыла Матвея.
- Матвей.
- Матфей, значит – улыбнулся батюшка – а меня отцом Андрием зови. Да ты пей, пей – он улыбнулся вновь и задумался надолго.
Матвей осушил кружку в несколько глотков – после долгого рассказа в горле пересохло. 
Заговорил батюшка неожиданно:
- Уж больно страшно то, что ты рассказал, Матфей. Одно могу сказать сразу – помолиться нам нужно за здравие матушки твоей и девочек, да и за упокой тех, кого не пощадили бандиты. А тебе нужно покаяться и причастие принять. Есть ли тебе где голову преклонить?
Матвей отрицательно покачал головой, но сказал:
- Я на бережку место хорошее присмотрел, затеплю костерок и переночую, не впервой.
Отец Андрий улыбнулся вновь:
- Зачем же на берегу, если есть место под крышей? Ты меня сильно не потеснишь, а все теплее будет. Заодно и поговорим с тобой о жизни твоей дальнейшей.
Матвей пожал плечами – ему было все равно. Выплеснув на отца Андрия свою боль, он чувствовал полное опустошение. Выйдя на крыльцо, он подхватил свои небогатые пожитки и пошел вокруг церквушки – вход в жилую часть был с другой стороны. Обошел и невольно залюбовался открывшейся картиной. Задняя часть церкви выходила на небольшую полянку, на которой росли яблони и черемуха. Черемуха уже расцвела и наполняла воздух тонким ароматом. Под черемухой стоял небольшой аккуратный стол и пара лавок, а чуть дальше бежала речушка, на другом берегу которой тянулись к небу крутобокие горы. После церкви других домов в этой стороне уже не было, и с поляны открывался очень красивый вид на уходящие вдаль горы, реку, тянущуюся вдоль нее дорогу и обширное пастбище. По вечернему времени коров и баранов уже разогнали по хлевам да овчарням, и ничто не нарушало тишины. Тонкий туман кисеей висел над водой, закатное солнце расцвечивало его в пурпур и золото. Красиво.
Матвей бросил мешок на лавку, винтовку прислонил к столу и уселся, глядя на реку. В голове была полная тишина. Ледяной комок в груди словно бы стал меньше, не так больно было.
Сколько он так просидел, Матвей не знал. Небо потемнело, на восходе зажглись первые звезды, стало зябко – от воды тянуло холодной сыростью. Отец Андрий появился незаметно. Сошел с крыльца, подошел к Матвею:
- Пойдем в дом, холодно уже.
Матвей поднялся и пошел вслед за батюшкой. Серко остался лежать у стола, положив голову на вытянутые лапы и прищурив глаза.
В доме было тепло, в центре комнаты – большая беленая печь, у окна – стол, на котором пыхтел самовар. Ух ты! Матвей уже и забыл, каков он на вкус – чай из самовара. Тут же стояло блюдце с сушками, глубокая миска с медом, чугунок с парящей картошкой, миска с солеными огурцами и еще одна с грибами. Матвей невольно сглотнул слюну – с утра маковой росинки во рту не было, и он только сейчас понял, насколько голоден. Отец Андрий, заметив это, улыбнулся и пригласил Матвея к столу:
- Давай повечеряем чем Бог послал.
Уселся за стол, прикрыл глаза и принялся читать молитву. Матвей не знал, какую молитву нужно читать, поэтому прочел про себя «Отче наш». Ужинали в молчании. Отец Андрий ел неспешно,  с доброй усмешкой поглядывая на жадно жующего Матвея. После ужина Матвей помог батюшке убрать со стола, сходил к речке и помыл посуду.  Когда вернулся, батюшка затеплил несколько лучин в поставцах и разливал чай.
- Что мыслишь дальше, Матфей? – батюшка испытующе смотрел ему в глаза. В полумраке глаза его потемнели, притягивая к себе взгляд Матвея.
Матвей задумался. Он вроде бы все для себя решил, кроме самого главного – как освобождать маму будет? Сомнения снова захлестнули его с головой, и он принялся излагать батюшке свой план:
- Сначала их догнать надо. Я сюда пришел потому, что отсюда в Уймон дорога короткая ведет. Думал опередить обоз, предупредить людей в Уймоне, встретить их там и…
Батюшка покачал головой:
- А ведомо ли тебе, что в Уймоне старообрядцы живут? Они к чужакам с большой опаской относятся и вряд ли станут помогать тебе.
Матвей опешил:
- И что делать тогда? Я ведь один! А их много. Всех ведь не перебью…
- Твое сердце озлоблено, ты не ведаешь, что говоришь. Не нужно никому мстить, Матфей. Господь за этим проследит…
Матвей вскинулся:
- Но ведь не проследил же, когда они убивали. Они ведь всех, всех убили! И баб, и детишек, и даже деда Власа! А он совсем безобидный был…
Отец Андрий сурово сдвинул брови:
- А ты полагаешь, что господь в этом виноват? Разве не люди свершили это зло? Разве не они предались лукавому? Впрочем, - он чуть сбавил тон – это извечный вопрос.
Помолчали, отпивая терпкий вкусный чай. Матвей заговорил первым:
- Отец Андрий, но как же мне быть тогда? Ну выслежу я их, а дальше? Я ведь один…
Батюшка улыбнулся тепло и ответил:
- Ты не один, Матфей. Господь с тобой. А если Господь с тобой, то кто может быть против?
Матвей промолчал. А ведь и правда – если Бог со мной, то кто может быть против? У кого достанет силы и глупости?
Отец Андрей внимательно наблюдал за Матвеем. С громким хрустом откусив сушку, он запил ее чаем, разжевал тщательно и сказал:
- Ты не волен в человеческой жизни. Только Господь может решать, кому жить, а кому умереть. Не бери грех на душу. Молись, Матфей, и Господь поможет, вот увидишь. А теперь пора спать. Утро вечера мудренее…
Устроившись на лавке, Матвей все никак не мог уснуть, несмотря на усталость. Слова батюшки не шли у него из головы. Когда-то точно то же самое сказал ему отец: «Не волен ты в человеческой жизни! Только Господь решает, кому жить, а кому умереть». Он не был уверен, что сможет выстрелить в человека. Нет, если тот будет угрожать маме или девчатам, то тогда… А батюшка говорит, что не надо вообще ни в кого стрелять. А как тогда освободить маму? Просто поверь. Легко сказать… С этими мыслями Матвей провалился в сон.
- Матфей, вставай! – отец Андрий нещадно тряс его за плечо. Матвей с трудом разлепил глаза, сел на лавке, осоловело крутя головой по сторонам. В доме царила кромешная тьма, откуда-то с улицы разносились истошные крики.
- Что? Что случилось? – он уже вскочил и натягивал портки.
- Пожар – кратко ответил батюшка и опрометью бросился вон из дома. Матвей рванулся следом, на ходу натягивая телогрейку. Через три дома от церкви полыхал дом. Пламя гудело и ревело, свиваясь в тугие смерчи и выбрасывая в черное небо снопы щелкающих искр. Рядом метались люди, плескали воду из ведер. Две женщины держали третью, которая и голосила на всю улицу, пытаясь вырваться:
- Сыночки! Сыночки там! Ой, сгоряяяят!
Матвей подскочил к одному из мужиков с ведром воды, узнал в нем плешивого Петро.
- Лей на меня! – гаркнул он ему в лицо. Тот опешил, но послушно опрокинул ведро на голову Матвея.
- Еще!
Кто-то окатил его со спины. Матвей натянул мокрую телогрейку на голову, выставил перед глазами локоть и рванулся внутрь горящего дома. Из-за рева пламени внутри не было слышно ничего, черный дым разъедал легкие и выбивал из глаз слезы, страшный жар моментально высушил губы, лицо стянуло жуткой гримасой боли. Матвей метался по комнате, пытаясь разглядеть детей. Они нашлись под лавкой. Сидели молча и таращили испуганные глазенки на пламя и страшного дядьку. Дыхания не хватало, от жара трещали волосы на голове. Матвей скинул с себя телогрейку, завернул в нее обоих мальцов и рванулся на улицу. За спиной надсадно ухнул просевший потолок, вышибая в спину Матвея волну жара и углей. Он ногой вышиб дверь и кубарем выкатился на улицу, прижимая детей к груди. Его подхватили под руки, потащили от горящего дома:
- Отпусти, слышишь? Отпусти мальцов – кто-то говорил ему прямо в ухо, но он не сразу понял, чего от него хотят. Кое-как разжал руки, отпуская ревущих во весь голос мальчишек. Их мать подхватила их на руки, прижала, потом бросилась целовать Матвея, но ее отстранили:
- Совсем он худой, не видишь что ли?...
Темнота.
…Сначала он услышал тихий разговор. Говорили две женщины, голоса их Матвею были незнакомы:
- Бедный, как обгорел. Вся спина…
- Да, рубаху с него срезать пришлось – вторила ее собеседница – уж третий день горячка. Да и мудрено ли, после такого-то?
Матвей осознал, что лежит на животе, накрытый легкой простынкой. Все тело затекло, во рту жутко пересохло и очень хотелось пить. Он шевельнулся и зашипел от неожиданной боли – по спине будто резанули ножом. Одна из женщин подхватилась, запричитала:
 - Ты мой родненький, не шевелись, не надо тебе шевелиться пока. Пить хочешь?
Матвей попытался ответить, но из горла вырвался только сухой сип, еле слышный даже ему. Тогда он попытался кивнуть, что вызвало новый приступ боли. Болела вся спина сразу. Женщина поняла его, присела перед ним с большой кружкой воды и торчащей из нее трубкой. Матвей не стал думать, что это за трубка такая – просто приник к ней и принялся жадно пить. Пил долго, пока хватало дыхания, осушил почти всю кружку. Отдышался и снова припал к воде.
- Ишь как пьет, бедненький, знамо дело, такой жар перенести. Ничего, ты пей, пей…
Ее прервал знакомый голос отца Андрия:
- Много воды сразу не надо давать. Лучше через время бульону крепкого или хлеба в молоке моченого с медом.
Женщина поднялась, затараторила:
- Бульону это мы быстро, это мы мигом. Ты потерпи, Матвеюшка, мы мигом – и вышла из горницы.
Отец Андрий присел рядом с Матвеем, заговорил:
- Спасибо тебе, Матфей. Спас ты деток малых, за то тебе все в деревне благодарны. Но себя не уберег. Обгорел ты. Спина вся погорела. Но ничего, жить будешь. Тебе сейчас силы нужны, так что старайся покушать. Спину мы твою залечим. Сначала нам показалось, что до костей ты погорел, но Господь уберег. Только кожу тебе ошпарило, когда за спиной твоей крыша внутрь дома ухнула – батюшка покачал головой.
Матвей слушал его и не верил, что это все про него говорит батюшка. Он вроде бы вполне нормально себя чувствовал. Спина вот только болит да во рту сухость страшная. А отец Андрий меж тем продолжал:
- Молимся мы за тебя, Матфей, денно и нощно, да спину мажем жиром гусиным с живицей кедровой пополам. Скоро встанешь. А пока отдыхай…
…В следующий раз Матвей очнулся глубокой ночью. Сидевшая возле его изголовья молодая девушка спала, прислонившись к стене.
- Пить – сипло, но довольно громко произнес Матвей. Девушка встрепенулась, глянула на него спросонья непонимающе, потом ахнула, вскочила и через мгновенье вернулась с кружкой горячего бульона. Матвей досадливо дернул головой:
- Воды сначала.
Девушка смущенно покраснела, кивнула и перед носом Матвея появилась кружка с водой. Он попытался сделать глоток, шевельнулся неловко, зашипел рассерженным котом. Девушка хлопнула себя по лбу и протянула ему ту самую трубочку:
- Это горлышко утиное сухое – пояснила она, заметив в глазах Матвея немой вопрос.
Он не стал отвечать – молча осушил кружку. Откинулся устало на подушку. Это небольшое усилие выгнало испарину на лбу. Матвей чувствовал себя совсем разбитым, и вспоминая слова батюшки, грустно усмехнулся. Не верилось ему, что скоро он встанет. Желудок, получив вместо еды порцию воды, требовательно заурчал, да так громко, что девушка прыснула. Но потом вновь стала нарочито серьезной и спросила:
- Есть будешь?
- Буду – Матвей говорил с трудом.
Она улыбнулась и скрылась из поля зрения. Вернулась через пару минут, держа в руках ту самую кружку с бульоном, краюху хлеба и чашку с разварным мясом. Бульон был крепким, насыщенным и очень горячим, и пить его через утиное горлышко было сущим мучением. Но Матвей терпел – очень уж есть хотелось. Девушка меж тем ловко разрывала мясо на небольшие кусочки и скармливала их Матвею, перемежая с такими же небольшими кусочками хлеба. Наевшись, Матвей провалился в сон, не успев даже сказать спасибо, но успев подумать, что где-то он эту девушку уже видел…
…Яркое солнце било в глаза. Матвей сидел на крылечке и, щурясь, смотрел на речку и горы за ней. Серко лежал у его ног, положив голову ему на колени и счастливо скалясь. Спина нещадно чесалась, и он иногда осторожно чесал ее о стену. Он сегодня впервые после той памятной ночи встал на ноги. Пройти удалось ровно до двери, а дальше накатила такая слабость, что он едва не упал. Но он все равно был счастлив. Он встал! Завтра он пройдет больше. А послезавтра еще больше. Его съедала мысль о том, что пока он тут отлеживается, мама… Он встал. Ноги дрожали, слабость накатила с новой силой. Ну нет! Он сделал шаг, потом еще, еще… Дойдя до столика под черемухой, он сел на лавку. Дыхание сбилось, ноги трясутся…ну ничего, это не страшно.
Он посидел немного, поднялся и пошел к углу дома. Там снова сел. Так за несколько присестов обошел церквушку, взошел на крыльцо, перекрестился и зашел внутрь. Отец Андрий встретил его обеспокоенным взглядом, но улыбнулся приветливо. Матвей перекрестился, прошел к стене и уселся на лавку. Тяжело. Посидев немного, он поднялся и пошел к выходу – нужно было полежать. Благо, теперь он и на спине мог лежать. Каждое новое движение уже не отдавалось болью, только спина чесалась – заживала.
…В доме хозяйничала та самая девушка, что кормила его бульоном. Он вошел в дом:
- По здорову тебе, красавица.
Она обернулась, лукаво глянула на него из-под пушистых черных ресниц озорными синими глазами:
- И тебе по здорову, Матвей.
Он прошел к лавке, сел, наблюдая, как ловко она орудует ухватом, вынимая из печи чугунок:
- Спасибо тебе за уход и ласку.
Она выставила чугунок на стол, отставила ухват, затеребила в руках передник, заговорила внезапно сбившимся голосом:
- Да ты…да я…за сыночков моих…
Она вдруг упала перед ним на колени и принялась целовать ему руки:
- Матвей, спасибо тебе! Ты ведь сыночков моих спас, себя не пожалел, да я по гроб тебе…все что хочешь…Матвей…
Он оторопело вырвал у нее свои руки, подхватил ее, поставил на ноги:
- Ну чего ты, дуреха? А?
Он прижал ее к себе и гладил по густым черным волосам, а она плакала, сотрясаясь всем телом…
…-Ушел мой Прохор в тайгу, да так и не вернулся. И осталась я вдовая с сыночками. Спасибо брату, помогает – она обвела рукой дом. А теперь, когда дом сгорел, и вовсе приживалкой живу у матери Прохора. Пока еще новый дом поставим…
Матвей слушал историю Агафьи и думал о том, как много всякой несправедливости и обиды в мире. Разве справедливо, что молодая красивая девка осталась сначала без мужа, а теперь еще и без дома? Но отец говорил: «Если видишь несправедливость – исправь. Для того и есть люди, чтобы друг другу помогать». Он спросил:
- А кто дом ставить будет?
- Как кто? Всем миром и будем ставить.
- А кто брат у тебя?
Ответить Агафья не успела – за спиной скрипнула дверь, и густой бас произнес весело:
- Я брат!
Матвей обернулся и увидел стоящего в дверях здоровенного парня чуть старше его самого. Да такого, что дверь за ним видно не было.
Парень меж тем продолжил:
- Я Иван, кузнец здешний - он шагнул к столу, уселся напротив Матвея, разглядывая его с каким-то бесшабашным весельем:
- Как же ты так решился, Матвей? Я пока от кузни добежал, тебя уже на руках несут, Агашка с племяшами слезами уливается…
Матвей пожал плечами:
- Думать некогда было.
Иван рассмеялся гулко, хотел было хлопнуть Матвея по плечу, но вовремя передумал:
- Спасибо тебе, Матвей.
- Сделал что должно, хватит благодарить.
- Э нет, брат. Никто не сделал, а ты сделал. Не убоялся и себя не жалел. Не отказывайся от благодарности, мы ведь от чистого сердца. Теперь в этой деревне тебе в любом доме рады. Заходи и живи.
Матвей кивнул – хорошо, мол. Была бы охота об этом говорить. Иван меж тем продолжил:
- А и за помощника тебе спасибо. Добрый кузнец. Теперь два Ивана-кузнеца, в два раза больше работы можем делать. Ты ведь его привел?
Матвей опешил:
- Как же я? Он меня привел, я сюда и не собирался вовсе. У меня дело есть…
Иван кивнул, посерьезнев:
- Знаю про твое дело. Мы с Иваном тебе поможем чем сможем. А можем мы много! – он сжал пудовый кулачище и рассмеялся…
…Каждое утро Матвей выходил из дома и шел на реку, умываться. Агафья все порывалась ему помочь, но он лишь отмахивался. Тогда она принялась его уговаривать:
- Ну зачем до реки ходишь, трудишь себя? Нешто я тебе на дворе не полью?
Матвей молча шел к реке, сцепив зубы. Отец Андрий, наблюдая за суетой Агафьи, сказал ей:
- Ты ему не мешай, он в силу только входить начал. Ему сейчас любой труд на пользу, даже самый малый.
И Агафья отступилась, лишь наблюдала с крыльца, готовая броситься на помощь в любой момент. Но Матвей, преодолевая слабость, ходил и ходил, и каждый следующий переход давался ему все легче и легче. На третий день он вышел из дома и пошел вдоль улицы к месту, где стоял еще недавно дом Агафьи. Серко неспешно трусил рядом с ним, не отходя ни на шаг – вдруг кто обидеть надумает. У пожарища Матвей остановился и долго смотрел на гору углей, обгоревшие бревна и сиротливо торчащую из пожарища печную трубу. И вспомнилась ему его деревня и сгоревшие дома на окраине, вспомнился стан… Матвей скрипнул зубами и зашагал дальше – тело требовало движения. Из-под забора выкатился давешний пес, но лаять не стал, сел чинно и принялся наблюдать за Матвеем и Серко. Серко же лишь глянул искоса и пошел дальше…
Редкие встречные женщины улыбались приветливо и зазывали в гости, поснедать и отдохнуть. Но Матвей все шел и шел. Куда? Зачем? Не было у него никакой особенной цели, просто шел. За ним увязалась стайка мальчишек, они шагали рядом с важным видом, с опаской косясь на страшного зубастого пса. Потом один, самый бойкий, спросил:
- Дядь, а дядь, а гореть страшно было?
Остальные зашикали на него, но Матвей улыбнулся и ответил:
- А как же, конечно страшно.
Малец не унимался:
- А что страшнее – гореть или тонуть?
Матвей даже остановился от такого вопроса. Пацаны с затаенным восторженным ужасом глядели на него, ожидая ответа. Матвей хмыкнул:
- И то, и то страшно по-своему.
Малец, не убоявшись даже Серко, шагнул ближе, заглядывая Матвею в глаза:
- А ты еще и тонуууул?
В голосе его слышались восхищение и страх. Серко подошел к нему, обнюхал осторожно и отступил на шаг.
Матвей кивнул:
- Тонул, было дело.
- А у нас тоже один тонул. Утонул все же. Пьяный был совсем.
Матвей недоверчиво глянул на мальчишку:
- Где ж тут у вас тонуть? Речка едва по колено.
Малец подбоченился и выдал:
- Мамка говорит, в стакане утонул!
И рассмеялся, довольный тем, как ловко взрослого дядьку надул. Матвей усмехнулся и зашагал дальше, в ту сторону, откуда слышались мерные звонкие удары. Иваны работали. Для удобства Матвей прозвал их для себя Старшим и Младшим. Старшим был брат Агафьи. Младший бил по заготовке небольшим молотком, обозначая место основного удара. И следом в это место увесистым молотом бил Старший. Могучие мышцы перекатывались на мощных руках, бугрились на широких спинах – ох и сильны кузнецы! Матвей присел на лавку – ноги ощутимо дрожали. Иван-младший работал лицом ко входу и первым заметил его, кивнул. Иван-старший опустил молот, повернулся к Матвею, улыбнулся широко:
- Встал-таки, братец? Это ты молодец.
Подошел, нависая горой, хлопнул Матвея по плечу широченной ладонью:
- Ну, как ты?
Матвей сморщился невольно – ощутимый хлопок по плечу отозвался в заживающей спине:
- Хожу и ладно.
Подошел второй Иван, присел рядом на лавку:
- Э нет, брат. Для твоего дела силы много надо. Когда идти думаешь?
- Завтра.
- Это как же завтра? Ты до кузни дошел и встать не можешь. А в тайге как будешь? Нет, тебе бы еще седмицу в людях побыть. Вот что - Иван-старший присел с другой стороны – перебирайся ко мне. Места много, баня хорошая. Жинка моя, Авдотья, быстро тебя молоком выпоит да хлебом выкормит. Она в этом деле мастерица. Станешь мне в кузне помогать, в силу и войдешь.
Матвей не успел ничего ответить, как заговорил Иван-младший:
- Соглашайся, Матвей. Тебе только в пользу, да и Ивана не обижай -он весело подмигнул кузнецу.
Матвей помолчал чуть, обдумывая, потом кивнул согласно:
- Добро, сейчас только за пожитками схожу…
Иван-старший просиял:
- Да не надо, сейчас моего старшего отправим, он все принесет…
Матвей отрицательно покачала головой:
- Нет, я сам. С отцом Андрием поговорю, да и винтовка там. Не дело мальцу с винтовкой по деревне ходить.
- И то верно. Ну как знаешь. К ужину ждем тебя.
Кузнецы вернулись к работе, а Матвей зашагал к церкви…
У Ивана он прожил седмицу. Каждое утро начинал с пробежки до реки и обратно, потом плотно завтракал (жена Ивана оказалась на диво хлебосольной хозяйкой, и потчевала Матвея словно на убой) и шел в кузницу. Иван-старший поставил его на мехи, раздувать жар в горне, где калились заготовки для подков и серпов. Поначалу Матвей подумал, что особенного труда эта работа ему не доставит, но уже к обеду понял, как сильно он ошибался. После обеда Матвей помогал Ивану-старшему по хозяйству. Работа была насквозь привычная, и взялся за нее Матвей с большим удовольствием…
Так и пролетела седмица.
…Матвей собрался в дорогу. Спина зажила, дорогу на тропку в Уймон ему показали. Отец  Андрий выспросил у него все про стан, про тех, кто там похоронен и благословил Матвея на поиск мамы и девчат. Сам же собрался идти на бывший стан – нужно было отпевать целую деревню. Два Ивана порывались идти с ним, но Матвей отказался – с ними он будет идти медленней, да и оставлять деревню без кузнецов не дело.
Агафья грустнела на глазах по мере приближения дня выхода. И вот как-то вечером она пришла в дом батюшки, вызвала Матвея на улицу. Долго мялась, потом заговорила:
- А тебе обязательно нужно идти?
Матвей хотел было ответить, но она перебила:
- Знаю, надо. Мама у тебя…а потом? Потом ты куда? Может, вернешься? – в голосе ее звучала такая надежда, что Матвей не нашелся что ответить.
Агафья продолжила, опустив глаза:
- Люб ты мне, Матвей. Знаю я, вдовая да с детьми, зачем я тебе?... – из глаз ее в пыль закапали слезы. Матвей взял ее лицо в ладони, вытер пальцами слезы:
- Ну что ты, Агафья? Ты очень хорошая! Но мне правда нужно идти, понимаешь? А куда потом? Да я не знаю, как там все выйдет, куда уж обещать что-то?
Она горько плакала, уткнувшись носом ему в плечо, а он не знал, что еще сказать…
Утром он поклонился отцу Андрию, поклонился дому, перекрестился и ушел. Как будет выручать маму, он все еще не знал…