Аттракцион

Мы сидим под тенистыми кронами, в прохладе июльского утра, ещё не повзрослевшего в полдень. Влас рассматривает верхушки стен, доставая из рюкзака бумажный пакет с бутербродами.

— Папа, интересно, а можно попасть внутрь замка?

— Я не уверен. Если из него успели сделать музей, то в выставочные залы нас должны пустить, как только начнутся часы работы экспозиции.

— А если этот замок — из тех, о которых так мало известно, что сделать выставку
просто не из чего?

Влас протягивает мне один бутерброд и, вгрызаясь во второй, ощупывает старую кладку каменной стены.

— Если этот замок из таких, то, скорее всего, нам не нужно будет спрашивать разрешения.

Влас запихивает в рот оставшийся кусок бутерброда и хватается руками за острый выступ.

— Будь осторожнее. Давай я тебя подсажу.

Влас, с моей помощью, забирается на выступ и достаёт ладонью до железной решётки сводчатого окна. Решётки покрыты ржавчиной, пространство за ними — темнотой.

— Пап, там ничего не видно.

— Тогда слезай и попробуем обойти с другой стороны. Возможно, там есть ворота или что-то вроде.

Влас неуклюже спрыгивает. Так недавно вытянувшиеся в длину его руки и ноги, кажется, не очень его слушаются. Переставая понемногу быть ребёнком, он, вряд ли, хотя бы для симметрии событий, понемногу становится взрослым.

— Пап, а в старых замках живут привидения?

— Думаю, это возможно. Никаких достоверных доказательств того, что привидений не существует нет. Отсюда, можно предположить, что привидения, вполне, могут существовать где-нибудь.

— Например, в старом заброшенном замке?

— Нет, сынок, ты ошибся, — я триумфально показываю пальцем на наклеенную на стене стрелку с надписью «Вам туда».

— Папа! Такие стрелки совсем не означают, что замок не заброшенный. Ты разве не знаешь? Сделать такую наклейку даже я могу!
Влас нетерпеливо смотрит на меня.

— Пап, а монстры в таких замках могут жить? Или, например, зомби? Или, может быть, злые гениальные изобретатели машин-убийц, такие были, я видел на канале Дискавери на Ютьюбе.

— Знаешь, я думаю, что мы, со всеми своими современными штуками, электричеством, там, гаджетами, демократическими выборами и консьюмеризмом, давно распугали до полусмерти всех зомби, призраков и злых гениев средневековья. Им и не снилось, какие заговоры можно построить в современном окружении и каких страхов можно навести, используя то, что есть у современного мира.
Влас задумчиво посмотрел себе под ноги, на большое красное пятно, будто, недавно разлитое, но уже успевшее высохнуть, на песке у него под ногами, потом — вверх — на крону шелковицы, на которой хорошо были видны красные, крупные ягоды. Потом на ствол. Мне показалось, что тени крон пересекает ещё одна, не очень плотная тень.

— Пап, а думаешь, я смогу по стволу забраться наверх, на стену, чтобы посмотреть, что там?

Нет, всё-таки, в определённом возрасте дети невероятным образом проваливаются прямо из их ближнего мира, знакомого и конкретного, в бесконечный дальний мир возможного и существующего лишь потенциально, без гарантий и непременностей, проваливаются один махом, с головой, и больше никогда не возвращаются. И трагедия в том, что этот, несуществующий мир настолько огромен, что найти друг друга в нём, кажется, не удавалось, пока, ещё никому. Я провалился так же, однажды, а теперь туда валится и Влас.   Встретимся ли мы с них хоть ещё раз теперь? Я не знаю.

— Сынок, а что, если мы просто пойдём по стрелке «Вам туда»?
Влас уже забирается на первую ветку и, пыхтя, смотрит на меня оттуда. Я пожимаю плечами. Держа в руках его рюкзак, я скорее, похож на скромного советника молодого и избалованного короля, готовящегося принять трон в ближайшие годы, но совершенно не желающего иметь хоть мельчайшее представление о государственных делах. Я растерянно улыбаюсь.
Слышно, как в листьях шелковицы поют лесные птицы.

— Добрый день, господа.
От неожиданности, я почти подпрыгиваю. Рюкзак с грохотом падает на землю. Влас падает на песок с глухим «пуфф». Мы оба смотрим на неожиданного незнакомца, не зная, что ожидать.

— О, путники! От имени ордена побеждающих страх, я приветствую наших высокочестных гостей в Замке смертельного ужаса!
Влас, не успевший встать после падения, так и сидит на песке, открыв рот и упираясь глазами в невысокую фигуру, одетую в серую, расшитую узорами робу, на лице незнакомца — белая маска. Незнакомец говорит громко, с расстановкой и гротескным выражением.

— Отметив ваш совместный значительный интерес к нашему месту обитания, мы, обсудив наши возможности, пришли к единогласному решению, открыть перед столь благородными гостями ворота нашего пристанища и ознакомить достопочтенных посетителей с предлагаемыми нами услугами.
У меня отлегает. Я улыбаюсь и подаю руку Власу.

— Чего ты так испугался? Это — кто-то, кто работает в этом замке, — я поворачиваюсь к незнакомцу, — меня зовут Андрей, а это — мой сын, Влас. А как Ваше имя?

— Я — покорный слуга Ордена побеждающих страх. В нашем ордене не принято носить никаких имён.

Под маской не видно выражения лица незнакомца, но по голосу, мне кажется, что я слышу, как он улыбается. Он совершает глубокий поклон, резко открыв руки в нижней точке поклона таким образом, что его большие, расшитые по грубой ткани золотыми нитями, рукава падают вниз и распускаются, будто крылья, сверкая своими узорами в утренних лучах, пробившихся сквозь листву шелковиц.

— Папа, смотри, — громко шепчет Влас — у него на рукавах! Это — черепа.

Я обнимаю Власа одной рукой, а второй поднимаю с напрасного страха брошенный рюкзак.

— Скажите, тогда, как нам к Вам обращаться и можем ли мы попасть внутрь этого замка? Мы здесь ненадолго, но очень хотим успеть осмотреть такую замечательную достопримечательность.

Незнакомец, кажется, только и ждёт этих слов. Сразу же, после того, как я это говорю, он выпрямился, складывает руки на груди, пряча свои роскошные рукава.

— Называйте меня просто «мой друг». Я, ведь, — ваш друг. И проводник, если вы желаете осмотреть замок изнутри. За скромную плату вы сможете посмотреть внутренний двор, комнату с оружием и тронный зал. Однако, если вы хотите поучаствовать в полном ритуале Ордена побеждающих страх, вам придется расстаться с суммой немного большей. Видите ли, подготовка полного ритуала занимает время у слуг ордена, а, как вы, наверное, знаете, время— ценнейший ресурс любого слуги. Компенсировать его — не просто поступок хорошего тона.

С этими словами этот, как он хотел называться, наш друг достает из широкого кармана два картонных листа, прилежно заламинированных пластиковой плёнкой и протягивает их нам, один — мне, один — Власу.
На обоих листах изображена разноцветная инфографика: «Экскурсия по замку», нарисованы маленькие башенки, ворота с алебардами, цветы в вазонах и решётки, «Тронный зал и оружейная», нарисована маленькая корона, гобелен между двумя зарешётчеными окнами и лестница, на верхней ступени которой стоит королевский трон, «Полный ритуал Ордена побеждающих страх», нарисован пунктиром прерывающийся мостик над множеством изысканно выкованных копий, ряд из маленьких, но очень убедительных масок, с разной формы прорезями для глаз и передняя часть средневековой баллисты из которой, почему-то торчит остриё, похожее на китобойный гарпун. На моём листе напротив картинок были указаны цены в локальной валюте, на экземпляре Власа цен не было. «Как же у них всё схвачено», — думаю я и смотрю на Власа. Испуг, кажется, ещё не собирается его покидать, но, смешиваясь с интересом, он делает лицо Власа очень напряжённым.

— Пап, давай?

— Скажите, друг мой, — мне не очень комфортно обращаться так к человеку, с которым я знаком всего минуту, — А Ваши, как Вы выразились, услуги, подходят для детей восьми лет?

— Пап, мне девять! — шепчет Влас, краснея и сжимая кулаки.

Круги на воде — это совсем не волны, но те, маленькие, очень хитрые маски на ламинатке, всё-таки, вызывают у меня внутри ощущение расходящихся и пересекающихся друг с другом колец, таких, какие производит на спокойной зеркальной глади упавшая в озеро монета. Или капля. Или ключ.

— Благодарю Вас за вопрос, — наш друг кланяется ещё раз, хоть, в этот раз, не распуская рукава с золотыми узорами, — наш ритуал доступен любому желающему победить свой страх, а следовательно, может быть проведён для любого возраста, в котором участник может осознать себя, как владельца собственного страха. В случае, если претендент на участие сомневается, ритуалу может предшествовать проверка на соответствие, оплачивается отдельно в размере одной четверти стоимости проведения самого ритуала.

— Чудесно, — я смеюсь, наконец, сообразив, что именно здесь происходит.

Влас смотрит на меня умоляющими глазами.

— Скажите, друг мой, — во второй раз, после того, как я понимаю, что меня здесь пытаются просто «разжать на деньги», назвать незнакомца другом мне не представляется сложностью, — а этот, Ваш, ритуал связан со страхом не только названием?

— О, да, наши почтенные гости! Во время ритуала Ордена побеждающих страх, слуги ордена взывают к самым глубоким страхам, скрытым в глубине сердца участвующих в событии и, давая им проявиться, выпускают их наружу. Таким образом происходит сакральная встреча один-на-один проходящего ритуал соискателя и его, скрытого внутри, формообразующего страха. Инсайты, полученные в подобном опыте, описываются как «жизнеповоротные» и «просветляющие» всеми, кто имел решительность прикоснуться к тайнам ритуала.

Я ещё раз смотрю на цену, указанную в ламинатке. Потом на Власа — сын складывает руки вместе и губами беззвучно артикулирует «Ну, пожалуйста».
Вдруг, незнакомец театрально раскидывает руки в стороны и позволяет широким рукавам разлететься в стороны, снова засверкав на солнце золотыми нитками — сверкающими вышитыми черепами.

— Пойдёмте со мной, дорогие гости. Гостеприимство нашего ордена не зависит от веса золота в карманах наших гостей, — на последнем предложении, наш друг быстро, почти скользяще, поворачивается ко мне и подмигивает.

Влас тянет руку, чтобы взять в неё мою. Я подаю ему руку в ответ и чувствую, как он сжимает мои пальцы. Наш друг делает несколько шагов вдоль стены и, вдруг, легко и изящно, как лисица, подпрыгивает и, схватившись одной рукой за каменный выступ стены, быстро поднимается на уровень нижнего края зарешётченого окна, в которое пытался заглянуть Влас. Незнакомец легким движением бросает туда вдруг ниоткуда появившийся у него в руке камешек и тот, пролетев в темноту окна, падает с той стороны с выразительным ударом о каменный пол.
В ту же секунду стена на расстоянии нескольких метров от нас подаётся внутрь и отодвигается, открывая спуск вниз: несколько каменных ступеней. Я смотрю на Власа. Он, кажется, улыбается. Я мысленно пересчитываю наш бюджет на эту поездку.
Спуск по лестнице в освещённый жёлтым светом подвал. Несколько коридоров, проходов, поворотов. Деревянная лестница вверх, туда, откуда видно уже переменяющийся в полдень утренний свет. И, наконец, внутренний двор.
Прямой солнечный свет вмешивает свой яркий жёлтый во всё, что только можно увидеть: в песок, покрытый множеством странных следов, в стены, изнутри кажущиеся ещё более древними, чем снаружи, в яркие красные, синие, зелёные гобелены и тонкие, как языки полевых змей небольшие флаги на башенках, верхушках решёток и копьях, даже в темноту теней внутренних арок, входов, ворот, дверей, окон и люков. Во внутреннем дворе ещё одна фигура, одетая точно также, как и наш загадочный друг, снаряжает лошадь в какие-то грузные, похожие на рисунки не то стим-панк художников, не то — на какое-то дарк-фэнтази, доспехи. Это я только что придумал такое название или уже слышал его от Власа?

— Прошу сюда, — наш скрытный друг указывает рукой на ступеньки, поднимающиеся прямо на стороне стены, без перил или укреплений, — Сюда, за мной.
Я поворачиваюсь к Власу и улыбаюсь, поднимая брови. Кажется, Влас — в полном восторге от представления.

— Вы, наверное, хотите спросить, почему я не показываю нашим гостям своё лицо?

— Нет, — Влас отвечает, поглядывая вниз с бесперильной лестницы, вроде бы, достаточно осмелев, чтобы вести диалог самостоятельно, — мы хотим спросить, что это за ритуал «переживающих страх»? И из чего именно он состоит?

— Ритуал побеждающих страх состоит из трёх, как наши дорогие гости уже могли догадаться, «шагов страха».

Наш, скрытый за маской, друг неизменно легко запрыгивает на верхнюю часть стены и становится между каким-то образом закрепленных там горизонтальных верёвок с множеством узлов. Затем он поворачивается и протягивает руку осторожно поднимающемуся за ним Власу. Я думаю, мне кажется, что выражение лица улыбающейся маски нашего ловкого друга при этом жесте становится ещё хитрее. Затем он подаёт руку и мне. Я успеваю увидеть слегка прищурившиеся глаза с седыми, или, возможно, выкрашенными, ресницами.

Закончив помогать мне подняться на стену, наш весь освещённый полуденным солнцем, друг кланяется ещё раз.

— Что ж. Какую из наших услуг вы желаете выбрать, почтенные гости?

Мы с Власом переглядываемся и, почти в один голос, вместе отвечаем:

— Ритуал!

Незнакомец едва заметно кивает и замирает в этой позе. Мы с Власом переглядываемся ещё раз. Ничего не происходит, наш, сверкающий золотыми узорами, друг стоит, будто окаменев. Я, от неловкости момента, начинаю осматривать внутренний двор. На противоположной к нашей стене, на дальней грани многоугольника, образующего замковый двор, я замечаю белый широкий гобелен с вышитым на нём золотым черепом. Влас тянется ко мне. Кажется, чтобы что-то сказать. Я наклоняюсь к нему и подставляю ухо. Внезапно, наш окаменевший на минуту друг раскидывает руки в стороны так, что его рукава снова распускаются как расшитые золотом крылья. Рисунки попадают в прямые лучи и слепят меня отражениями. Влас прикрывает глаза рукой, думаю, он чувствует ту же мгновенную, золотую слепоту. Тем временем, наш сверкающий рукавами друг хватается за протянутые горизонтальные верёвки в местах, где на них сделаны узлы, и тянет их одним резким движением. Верёвки подаются и раздаётся оглушительный звон с обеих сторон, оттуда, куда направлены концы этих верёвок и только тогда я замечаю, что их концы уходят в две высокие башни, стоящие в двух углах стены, на которую мы взобрались. Наш приподнявшийся над стеной на верёвках друг, отпускает руки и плавно приземляется на то же место, где он до этого стоял замерев. Влас смотрит на него, открыв рот: зрелище действительно завораживающее. Я, кажется, думаю, что основы акробатики — обязательная дисциплина у для любого циркового артиста, даже, если его цирк сделан из каменных стен и остроконечных башен.
Со звоном колоколов, двор замка преображается. Единственный живой человек, до этого заметный во дворе, быстро прячется, загоняя лошадь в один из темных входов, но, без каких либо видимых признаков других живых обитателей, множество предметов и деталей окружения приходят в движение. Окна закрываются в странном, порядке, будто по сговору, из решёток выходов высовываются копья с яркими цветными, докрашенными в жёлтый уже изрядно палящим полуденным солнцем, лентами, алебарды с огромными лезвиями, извитыми и покрытыми узорами, большие молоты с шипами и толстыми иглами, щетинящимися во все стороны. Песок на центральном круге двора также приходит в движение: он за несколько секунд превращается в зыбучий песок древних пустынь и течёт во все стороны от центра. Влас, кажется, даже не дышит, наблюдая за превращением спокойного, почти по-музейному устроенного, дворика в живое существо, будто поднимающего свои шипы и выбирающегося из собственного сна навстречу разбудившему его колокольному звону. Я кладу одну руку Власу на плечо. Наш невозмутимый друг под своей улыбающейся маской, кажется, даже не моргает. Почему-то только сейчас я замечаю ещё несколько верёвок тянущихся над стеной. Я, вероятно, смотрел только вниз, поэтому не заметил их до сих пор. Парные, толстые, но, на вид, очень старые, они проходят от башни за нашей спиной к башне на другом, противоположном, углу замкового периметра. А под ними, у меня даже пересыхает во рту, — тянется тонкий деревянный мостик. Наш, наблюдающий за моей и Власа реакцией на происходящее, друг, на громкости, значительно превышающий все его предыдущие реплики, не менее театрально, сообщает:

— Шаг первый!

Затем он склоняется в изящном, как для завёрнутого в расшитую серую робу человека, поклоне и застывает снова.
Песок на центральном круге двора продолжает течь в стороны стен, вытекая в теперь уже заметные длинные, по несколько метров, прямые прорези. Прорези соединяются одна с другой, сливаясь в большой, почти занимающий всё свободное пространство внутреннего двора, квадрат.

— Пап, что мы должны делать? — Влас смотрит вниз с восхищением. Я смотрю на Власа с колебаниями.

И тут, с очень громким скрежетом, сразу же тонущем во множественном эхо, отражённом от каждой из стен замкового многоугольного периметра, покрытый песком квадрат сдвигается в сторону.

— Влас, смотри туда! Это же — огромный люк!

Люк отодвигается полностью, песок продолжает течь в обнаруженную им темноту, уходя, будто, в бездонное чёрное пространство, чернее ночного неба в июле. И на фоне черноты которого постепенно становится заметно…

— Пап. Там, в темноте, что-то блестит. Похоже на.. ...на звёзды!

Из густейшей темноты, к нам, в залитый солнцем полдень, поднимаются множество блестящих точек, ярких, как само полуденное солнце. По мере того, как они приближаются, у меня уже не остаётся сомнений, что это.

— Сынок. Это — точно не звёзды.

Наш, снова окаменевший, друг, так без движения и стоит в низком поклоне. Двигаются только веревки колоколов над его головой и блестящие золотыми узорами рукава в лёгком ветре, путешествующем по стенам замка.
На уровень двора поднимаются блестящие острия. Острия копий, булав, молотов, топоров и мечей. Огромная платформа, с множеством прикреплённых к ней стальных средневековых орудий убийств и мучений, заменяет жёлтый песок внутреннего двора и с треском останавливается.
Я, слишком ошеломлённый уровнем подготовки и атмосферой представления, стою, ожидая дальнейшего развития. Влас рядом чуть не подпрыгивает от восторга.

— Пап, а что мы должны делать?

— Я не знаю, сынок, — я действительно не знаю, какой именно степени участия в представлении от нас ожидают его организаторы. Главное, чтобы она не была сравнима со степенью, которую принимает на себя доброволец, кладущий на голову яблоко в пятидесяти метрах от совершенно ему незнакомого, называвшегося виртуозным стрелком, подозрительного человека, неуверенно заряжающего средневековый арбалет.

— Я думаю, что нам объяснят.

Я поворачиваюсь к нашему окаменевшему во второй раз другу.

— Простите, мой друг, что нам нужно делать?

В полной тишине, кажущейся ещё более плотной сразу после грохота платформы с железными лезвиями, мне кажется, что я даже слышу, как шуршат золотые рукава нашего, одетого в маску, иллюзиониста.

— Папа, мне кажется, он нам не ответит.

— Как не ответит? — Я поворачиваю ладони большими пальцами вверх, — мой друг, скажите, что от нас требуется?

— Я же говорю, что он не ответит.

— Тогда мы просто уйдём, — после такого, щекочущего нервы начала спектакля, можно только представить, что будет значить продвигаться по всем его этапам без сопровождения, — мой друг, если Вы нам не поможете, мы просто уйдём.

— Пап, дверь внизу закрыта, — пока я пытался потрясти нашего, замолчавшего навеки, спутника за плечо, Влас уже успел спуститься вниз по ступеням и вернуться назад.

Внезапно, но с громким скрипом в дальней башне, как раз в той, что и была окончанием повисшего над внутренним двором замка тонкого мостика, октрывается большая круглая дверь.

— Я понял, пап! — Влас прыгает, радуясь собственной находчивости, — это же шаги «побеждающих страх»! Нам нужно пройти до двери на той стороне двора.

— Над этим всем?!

— Пап, да перестань. Посмотри, насколько крепкие канаты держат мост! И посмотри из каких мощных досок он сделан! Это только кажется, что он не надёжен.

Влас хватается за один из канатов, удерживающий дощатые плитки подвесного мостика и повисает на нём так, что касается камня стены, на которой стоит только краем обуви.

— Ах вы черти! — я смеюсь, хоть и немного нервно, в сторону замершей фигуры в маске, которая когда-то была нашим проводником, — Хорошо! Кажется, ваш ритуал действительно интересный.

Ну, не может же аттракцион такого размера, с такими детализированными костюмами и такой сложной механикой не быть сертифицированным и не иметь сертификата безопасности? Электричество же. Прайс. Ламинатки с инфографикой. Влас уже проходит четверть мостика и, улыбаясь, машет мне оттуда рукой.

— Папа! Посмотри вниз. Там нет дна! Только чернота! Он секунду смотрит вниз и продолжает движение, цепко хватаясь за толстые канаты с уверенно ставя ноги пластинки досок.

Мост даже не раскачивается и я начинаю догонять Власа в умеренном темпе.
На середине мостика я пытаюсь рассмотреть дно у платформы с остриями. Железо блестит, напоминая о том, что ни я, ни Влас, ни даже этот, застывший в середине (или катарсисе?) своёй театральной роли, циркач, оставшийся на стене, никто здесь не сделан из такой же, холодной и безмилостивой ко всему тёплому и временному, стали. И, кажется, оступись кто-то из нас, сталь готова подкрепить эту догадку своим прямым влиянием. Дна, и вправду, не видно — только чернота глотает все попытки глаза нащупать что-то существенное. Влас прыгает на другой стороне моста, держа в руках небольшой флаг с вышитым на нём золотым черепом. Возле него, положив руку на его плечо, стоит… Внезапно, раздаётся треск и мои ноги провисают вниз, позвоночник хрустит и вытягивается, пока я изо всех сил, сдирая кожу с ладоней, цепляюсь за перевязанные узлами канаты над головой. Щепки, вертясь, сыпятся вниз, на блестящую сталь. Один, самый большой обломок доски под собственным весом нанизывается на вертикальное остриё одной из двусторонних алебард и так и застывает, будто продолжая своё падение — под углом к чёрной темноте внизу, проглотившей все мелкие обломки и глотающей капающие вслед за ними капли моего пота. Я бы кричал, если бы было когда. Но я слышу крик Власа на другой стороне стены. Я пытаюсь удержаться. Только что стоявший рядом с Власом, человек в маске почти мгновенно бросается к верёвкам, удерживающим мост, и повисает всем своим весом на одной из них, как раз на той, за которую я держусь, пока я пытаюсь поставить хоть одну ногу на уцелевшие доски моста. Плохо удерживая равновесие, я выбираюсь следующую деревянную секцию мостика и только тогда фигура в робе отпускает узловатую верёвку и становится в, мать его, свою театральную позу поклона. Его, расшитые золотыми черепами рукава и улыбающаяся белая маска не оставляет мне сомнений, что наш ловкий иллюзионист сумел перебраться на другую сторону более безопасным способом. Несколько оставшихся до противоположной стены шагов я никак не смогу вспомнить.

Влас бросается мне объятия.

— Папа, я так испугался! — глаза Власа — мокрые. Он обнимает меня очень сильно. Я убираю со лба его густые волосы и вытираю с его лба капли пота. Я, вдруг, понимаю, что эти капли на него капают с меня. Со стороны башен, откуда мы пришли раздаётся удар колокола. Пока я обнимаю Власа, звук стихает и становится понятно, что это не удар одного колокола, а нескольких колоколов одновременно — слившиеся в начале, по причине одновременности, звуки затухают каждый по своему собственному пути, всё более становясь различимыми.

— О, высокочестные гости замка смертельного ужаса! Пусть небо улыбнётся вашей смелости и неотвратимости от пути «Побеждающих страх»! Пройдя первый шаг ритуала нашего ордена, вы поравнялись с множеством храбрейших воинов, принявших достойнейший вызов заключённого в них времени, дабы стать на путь соискания драгоценностей лицезрения собственного я, именующегося…

— ...Да, неужели, ты хочешь сказать, что всё здесь только что произошедшее — часть заказанного нами представления?

Я просто уверен, что глаза с седыми ресницами, находящиеся за маской, стали двигаться чуть быстрее. Надо было видеть скорость, с которой наш, способный к магической телепортации со стены на стену, друг, две минуты назад навалился на канат, держащий меня над лезвиями и кольями, увеличив таким образом натяжение и, насколько это возможно, сбалансировав подвесную систему. Именно это и помогло мне выбраться на целые дощечки мостика.

— По нашему соглашению, ритуал был призван а, следовательно, всё происходящее с момента его призыва — является его частью. Прошу вас, совершившие первый шаг, следовать за мной.

Наш, не утруждающий себя вежливостью, друг скрывается в темноте большой круглой двери в стене башни. Я оглядываюсь назад, на стену, откуда мы пришли, растирая следы крови на расцарапанных ладонях. Удивительно, но вид пройденного моста и груды смертельно острого, блестящего железа под ним не вызывает больше ни страха, ни сожаления, ни чувства опасности. Этот вид вызывает, скорее… нет, радоваться тут нечему. Я, неизвестно почему, наклоняюсь, проходя в круглый, выложенный красным камнем проём. Тяжёлая деревянная круглая дверь захлопывается за мной без чьего-либо участия и, после яркого блеска лезвий, серость башни кажется такой же темнотой, в которую сыпались щепки из под моих висящих над только что пройденной смертельной пропастью ног. Влас прыгает по ступенькам и напевает что-то. Похоже, ему значительно веселее чем мне в этом странном цирке без клоунов. Хотя, с другой стороны, кажется, я догадываюсь, кто выполняет здесь роль клоунов.
Дверь внизу винтовой лестницы с громким стуком распахивается, впуская в башню широкую полосу жёлтого солнечного света. Говорят, ничего не может выглядеть страшным в таком цвете. Ошибаются.

— Многие ошибочно полагают, что идеальная формула любого ритуала — постепенно возрастающая. Сложность, глубина и, наконец, эмоция подвергающихся возрастает постепенно достигая возможности финального катарсиса, совпадающего с завершением. Однако, слуги нашего ордена, ещё в тёмные времена, вывели идеальную формулу любого ритуала, значительно отличающуюся от упомянутой. Шагайте смело, совершившие первый шаг!

С этими словами наш чёртов друг толкает меня и Власа во внутренний двор через нижнюю дверь башни и немедленно захлопывает её за собой, оставляя нас одних стоять в одном из углов засыпанного жёлтым песком внутреннего дворика. Над нами я замечаю качающийся подвесной мост, но огромного люка, из которого несколько минут назад нам угрожали заточенные орудия боли и смерти, теперь просто не было. Возможно, его успели так быстро закрыть, но как они (они? их здесь много?) успели так быстро засыпать всё песком снова и сделать вид дворика снова таким естественным? Даже следы странной, наверное средневековой, обуви на песке выглядят такими естественно старыми. Я смотрю на Власа — ребёнок — в восторге. Кажется, триумф перехода по опасному мосту, пусть и с небольшой, и, кажется, запланированной (кажется?) неудачей, доставил ему немалое удовольствие и он ожидает не меньшей интенсивности приключений впереди.

— Пап, вот это мы в классное место попали! Это, наверное, такой музей-аттракцион, я видел такие на Ютьюбе. Это, кажется, называется «парк приключений».

— Ох, Влас. Я думаю, это — последний раз, когда я участвую в каком-нибудь приключении, — я не шучу совершенно, но взгляд Власа смягчает моё сжавшееся в камень под спазмирующим действием адреналина, сердце.

— Ладно, — я треплю его по голове, — давай посмотрим, что ещё за страхи нам предлагает этот циркач с расшитыми рукавами.

Влас улыбается, но его улыбка прерывается от резкого визга, раздающегося со стороны противоположной стены. Визг похож, на человеческий, только звучит значительно громче и, вроде бы, безумнее. От стены справа раздаётся громкий, глубокий, мокрый и булькающий кашель. Слева слышно тихий, высокий, но хриплый смех. Громкий удар сзади. Дверь, из которой мы только что вышли, распахивается с такой силой, что срывается верхняя петля и дверное полотно, перекосившись, летит в нашу сторону, остановившись только после провисания на нижней, сильно погнувшейся петле. Я, почти на рефлексах, тяну Власа за руку в направлении центра двора. Из двери валит густой дым и, через несколько секунд, в дыме появляется несущийся прямо на нас, вооружённый двумя большими ножами, человек. Влас пятится назад. Я заслоняю Власа и расставляю руки в стороны. Кожа человека с ножами, кажется, зеленоватого цвета, а одежда, будто разорвана в клочья. Ржавый доспех, надетый поверх придаёт ему ну совсем уж жуткий вид. На его лице белеет маска с самым озлобленным выражением, которое я бы мог представить. Пробежав несколько шагов и не переставая вопить, воин поднимает руку с ножом и, на бегу перехватив его так, чтобы взяться за ржавое лезвие своей зелёной ладонью, метает этот нож в нашем с Власом направлении. Я в испуге зажмуриваюсь и замечаю, что нож не долетает и до моих ног. Остановившись там, где он был в месте броска, зеленокожий воин издаёт ещё более отвратительный крик и, будто, проваливается в песок . За одно мгновение мы с Власом только смотрим на лежащий в нескольких метрах от нас ржавый длинный обоюдоострый нож без ручки. Я поворачиваюсь к Власу, чтобы посмотреть, в порядке ли он — Влас, кажется мне очень напуганным. Но, вдруг, теперь уже со всех сторон, раздаются визги, крики, смех, ор, лязг железа и стук, похожий на стук огромных ступиц в гигантских механизмах.

— Ну, Влас, держись, — всё, что у меня получается сказать перед тем, как со всех сторон на нас начинают бежать вооружённые до зубов люди с зелёной кожей. Их оружие ржавое и погнутое. Вилы, булавы, просто доски с воткнутыми в них огромными, почерневшими гвоздями. Их одежды разорваны и выпачканы во что-то зелёное. Их доспехи гремят и скрежещут так, что сами эти звуки могли бы быть всеми тремя шагами этого чёртового ритуала, который я, по моему, так и не успел оплатить. На всех них надеты белые маски. Влас визжит. Его голос тонет в волнах грубых, клокочущих криков бегущих прямо на нас, не то чтобы ужасающих, но ужасно неприятного внешнего вида, воинов. Вырвавшийся вперёд обладатель гигантского двустороннего гнутого и треснутого топора, издавая жутчайший вопль, замахивается своим внушительным орудием и метает его в нас. Оценивая расстояние между нами и инерцию выполненного броска, я понимаю, что на этот раз, бросок, вполне, может быть удачным, однако, не долетев до нас и пяти метров, огромный топор врезается в, ниоткуда взявшееся, резво прыгнувшее в нашу сторону ещё одно неожиданное низкорослое зеленокожее тело. После принятия удара массивного топора на себя тело, с глухим звуком, падает на песок и  пропадает в нём почти мгновенно. Так же мгновенно пропадает в песок и сам бросивший этот топор. Все бегущие воины разделяются на две группы: бегущих быстрее и бегущих медленнее. Вырвавшиеся вперёд и почти приблизившиеся к нам кричащие, свистящие и орущие монстро-люди несутся к нам почти озверело, перебирая своими конечностями, как большие, только для схожести с людьми неудачно одетые насекомые с белыми злыми масками на лицах. Мы окружены и бежать теперь некуда. Самые быстрые из нападающих, занося над головами свои, до черноты ржавые, копья, ножи и мечи, приближаются к нам так быстро, не оставляя ни одной возможности к побегу. Влас снова визжит, на этот раз ещё громче, и хватается за мою спину, стараясь спрятаться во мне, как в укрытии. Я, как птица над птенцами расставляет крылья, расставляю руки в стороны, где-то глубоко внутри понимая, что это не может быть ничем, кроме оплаченного (ещё, между прочим, не оплаченного, даже) представления странного, полузаброшенного цирка. Где-то глубоко внутри. Мой глазомер не может ошибаться — при такой скорости, даже имея самые добрые намерения, никто из этих монстров не успеет остановиться и опустить свои, определённо настоящие средневековые орудия боли и смерти. Тут отставшие бегущие, как по команде, замахиваются своими, как я успеваю рассмотреть, намного более тяжёлыми, чем у первого ряда смыкающегося вокруг нас живого кольца, орудиями и, почти одновременно, метают их в прямо в нас с Власом. Вот теперь кричу я. Схватив одной рукой Власа и вдавив его за плечо вниз, в песок у моих ног, вторую руку я выставляю вперёд, готовясь, если не отбивать летящее ржавое железо, то, по крайней мере, принять несколько первых клинков в тело вытянутой руки, смягчив таким образом их попадания. Но они — со всех сторон! Их, нарисованные на белых масках, рты, кажется, хватают меня изнутри и отрывают от меня части своими белыми, острыми зубами. Я кричу ещё громче, вдруг, сообразив, что появившийся оскал на моём лица теперь не отличается от так пугающих меня нарисованных скалящихся лиц, закрывающих места, где должны быть лица у атакующих нас монстров. Одновременно, первый ряд круга вокруг нас взлетает в воздух. Я, кажется, успеваю увидеть у одного из подпрыгнувших вверх в солнечный жаркий воздух, за спиной странного вида пластину, похожую на укреплённый металлом, сильно потрёпанный кусок спортивного мата, такого, каким стелют полы Додзё, только набивка этого куска, местами, выбивается наружу и, в местах разрезов, солнце блеском обнаруживает лист блестящей стали. Раздается ещё один оглушительный вопль и все летящие в нас острия с громкими, но глухими ударами, треском, раскатом, похожим на один выстрел, но из ряда ружей, погружаются в спины подпрыгнувших. За несколько секунд, количество брошенных предметов, кажется, идеально совпадает с количеством одетых в лохмотья спин — все летящие в нас острия, клинки, ножи и лезвия, поразив свои случайные цели погружаются в песок за несколько метров до нас с Власом. Не выдерживая собственной одышки, я замечаю, что зеленокожие, запустившие в воздух этот рой смертоносной стали, тоже исчезают в песке, будто, глотающем их и оставляющем на поверхности только солнце и жару, и тишину полдня замкового дворика. Влас смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Где-то вверху на башне бьют колокола. Я поворачиваюсь в сторону звука и снова вижу на стене парящего в воздухе, взлетевшего, подтягиваясь на двух верёвках, нашего призракоподобного друга. Его рукава сверкают золотыми вышивками, в которых с такого расстояния не рассмотреть ничего, кроме палитры сложного узора. Я поворачиваюсь к Власу. Мне не хватает сил спросить, всё ли в порядке — только что я был готов к волне невыносимой боли и, скорее всего, в случае такой малой возможности её отразить, к невыносимому страданию после. Этот неостроумный спектакль явно превышает все допустимые нормы и я полностью готов не просто поскорее забрать Власа отсюда, а и подключить все свои связи, чтобы… Влас, смотря на меня такими же широко открытыми глазами, протягивает руку к моему лицу и касается моего правого уха. Потом этим же, указательным, окрашенным в красный цвет пальцем показывает за мою спину. Я оборачиваюсь и вижу лежащую в песке и блестящую на солнце двустороннюю ручную алебарду. Её лезвия, в форме крыльев летучей мыши, покрыты коричневой ржавчиной. Я поворачиваюсь к Власу, чувствуя, что на лбу у меня выступили капли пота. Влас также и стоит, указывая в сторону лежащей алебарды. С пальца Власа на песок капает густая красная капля. Она исчезает в песке также мгновенно, как исчезли зеленокожие рваные озлобленные одетые в маски воины.

— Пошли отсюда, сынок, — я решительно беру Власа за руку, нужно найти выход. Рука Власа кажется мне холодной. Я слышу наши шаги по песку двора и чувствую, как печёт кожа шеи, скорее всего, сгоревшая в полуденном июльском солнце. Правого уха я не чувствую совсем. Пройдя пол-пути до ближайшей стены со странной формы дверью, будто, повторяющей рисунок узора на рукавах нашего, без объяснений исчезнувшего, друга, я отстраняюсь, испугавшись резко выброшенных из всех окон, со всех крыш башен и из всех проёмов в стенах белых рулонов тканей. Ткани, под весом силы тяжести, раскатываются из рулонов в длинные вертикальные полосы гобеленов. На их белом фоне солнце отражается в золотых узорах, составленных из так много раз нами виденных черепов.

— Папа, — Влас дёргает меня за рукав, — там была ещё нарисована баллиста.

— Нет! Они не посмеют продолжить без нашего разрешения! — я почти кричу, стараясь, чтобы мой голос был хорошо слышен там, на стене, где минуту назад, после затихания колоколов, исчез наш инквизитор.

— Мы не хотим продолжать! Остановите ваш чёртов спектакль! Кажется я травмирован! — кричу я. Своё последнее предложение я не слышу даже сам — в это время из песка, по всему многоугольному периметру замкового двора поднимаются неопределенной конструкции деревянные стены, сложенные из плотных, выкрашенных в чёрный, досок или, скорее, шпал, плотно подогнанных одна к другой, но имеющих не прямоугольную форму, а множество разных форм, вложенных одна в другую. Сложенные, как бы, после чьей-то удачной игры в олд-скульный Тетрис, деревянные сегменты, в то же время, не позволяли ни одной щели проскользнуть между ними, не оставляя мне никакой надежды. Стены с громким механическим грохотом вырастали просто из песка, движимые каким-то механизмом, расположенным под землёй. Они поднимаются над нами чёрными, длинными полотнами до тех пор, пока не не раздаётся громкий щелчок и все сегменты замирают, осыпаясь, местами, песком, захваченным в неровности и щели при подъёме. Мы — окружены. Два человека заперты в большом, усыпанном песком многоугольнике, обведённом по периметру четырёхметровым чёрным деревянным забором.

— Спокойно, Влас. Мы сейчас всё решим, — я слышу, как мой голос дрожит, когда я это говорю, — Эй! Друг! А ну доставай нас отсюда прямо сейчас или ты и весь твой ****ый цирк сильно пожалеете о случившемся здесь! Мне нужна медицинская помощь! У меня кровотечение!

Я касаюсь ладонью правого уха и, не смотря, выставляю окрашенную в красный ладонь вверх, к солнцу. Я уверен, что её цвет, смешиваясь с цветом солнца в зените, заметен даже с самых дальних башен. Если, вообще, кто-то смотрит. А они смотрят, я знаю! Всё они видят! Я в этом уверен!

— Хватит! Стоп! Выпускайте нас!

Влас тянет меня за рукав. Я поворачиваюсь к нему и, одновременно с моим движением, часть дальней стены опускается, обнаруживая глубокую, трех метров высотой, нишу. Внутри, из темноты ниши, мои глаза слепит яркий блеск. Я прячу Власа за спину.

— Ой! — Влас не сопротивляется, напротив, хватается за мою поясницу обеими руками, выглядывая в сторону открывшейся стены.

— Влас! — я оглядываюсь в поиске возможностей сбежать, но ни в одной из поднявшихся из песка, составных стен нет ни двери, ни проёма, ни даже щели, — бежим скорее!

Мы бежим к ближайшей стене. Вблизи древесина стены оказывается не окрашенной в чёрный, а, скорее, протравленной до черноты изнутри. Края деталей сцеплены в приблизительных и неточных стыках. Даже странно, почему в стене, при таком неплотном сцеплении, нет ни одной щели. Детали, вроде бы, сцеплены ненадёжно и выглядят стёртыми по краям, будто, их вынимают и вставляют назад очень часто. И, судя по глубине тёсаных рубцов, вставляют их с немалой силой.

— Нужно найти выход! Скорее! — кричу я то ли Власу, то ли себе.

— Папа! — кричит Влас и показывает на уже полностью открывшуюся нишу.

Тонкий луч блеска, ослепивший меня при открытии квадрата стены, оказывается остриём громоздкого, закреплённого в механизме баллисты, гарпуна. Эхо крика Власа несколько раз отскакивает от чернеющих, окружающих нас стен и рассеивается в плотной, густой, вязкой тишине. В ней я слышу, как меня толкает изнутри моё собственное сердцебиение. Над гарпуном алым электрическим светом загорается цифровое табло с цифрой «60» и гарпун приходит в движение. Остриё двигается небольшим, открытым кверху, полукругом и останавливается, издавая трещащий, пружинный звук. Остриё гарпуна направлено прямо на нас с Власом. Табло в верхней части ниши несколько раз мерцает. Тишина, будто, сгущается ещё сильнее, приняв за точку своего сгущения это, светящееся алым, так нелепо смотрящееся на фоне всей этой замковой эстетики, электронное табло. «59». Табло начинает отсчитывать посекундно, я смотрю на Власа не с испугом, а с ужасом. Глаза Власа направлены на меня, но, точно, смотрят куда-то, где ужаса не меньше, чем в моих.

— Папа, гарпун будет стрелять по нам?!

Через алое табло мерцает «30», «29» и у меня совершенно нет ни секунды на то, чтобы ответить. Я подхватываю Власа под руки и, запрокинув угловатое, вытянутое, спазмированное страхом, тело себе на спину, бегу к противоположной деревянной чёрной стене. Переваливаясь. Со стонами. Запрокидывая на бегу свисающие ноги моего девятилетнего и самого любопытного ребёнка на свете. На бегу я даже не смотрю в сторону гарпуна, но механических треск заставляет, всё-таки, обратить внимание на чёрную нишу под белым гобеленом с вышитым блестящем золотым черепом. Остриё гарпуна движется за нами! Вся огромная и шумная машина под светящимся электронным, отсчитывающим нашу с Власом минуту, с треском, как трещит сотня или две стальных пружин и десяток деревянных колёс, поворачивается, направляя блестящее на солнце остриё гарпуна прямо на нас, куда бы мы не попытались передвинуться. На бегу я резко поворачиваю и бегу назад, к предыдущему месту. Гарпун поворачивается назад. Чуть не уронив висящего у меня на спине Власа, я снова меняю направление бега. Нет! Гарпун тоже поворачивается! На табло одна за другой появляются «4», затем — «3». Почти добежав до стены я падаю и тело Власа катится по песку кувырком вперёд, к чёрным доскам стены. Звучит громкий стук, почти сразу же переходящий во всплеск сухого, жаркого, выбеленного и выхолощенного летним и жарким солнце эха. Почти сразу же, я слышу удар по стене в полуметре от меня. Влас лежит на песке, закрывая руками голову и поджав колени. В одной из неопределённых деталей стены качается древко гарпуна. Лезвие больше не блестит — оно полностью погружено в Т-образную деталь нашей деревянной ловушки.

— Влас! — я почти не справляюсь с криком, — Влас!!!

Влас поднимает голову, смотрит сначала на меня, потом на нишу, откуда гарпун был по нам выпущен, потом — на стену. Его руки дрожат, когда он пытается опереться на один локоть и подняться. Гарпун, погружённый остриём в стену, качается как раз между мной и Власом, примерно на середине расстояния между нами. Влас, всё-таки справившийся с дрожащими руками, поднимается на колени и протягивает мне руку. Но мы так и замираем с протянутыми друг к другу руками, услышав снова скрежещущий, грубый, механический треск из ниши на стене, где была укреплена баллиста. Я закрываю глаза. Этого просто не может быть! Открыв их я вдыхаю так глубоко, как я никогда не думал, что могу. Мой вдох живёт собственной жизнью, он неуправляем. Он свистит в гортани, расталкивает мои рёбра в стороны. В баллисте сверкает остриё нового гарпуна. На алом табло сверху мерцают, отсчитывающие новые шестьдесят секунд, цифры.

— Беги!!! — я ору так, что, кажется, моё горло разрывается изнутри, вывернувшись наизнанку и развеваясь в горячем воздухе покрытого песком многоугольника двора, ставшего для нас клеткой, а для нашего «друга» — полигоном.

— Влас! Беги! Это не представление! — я кричу так, что капли слюны разлетаются в стороны, отблёскивая крохотными, разлетающимися отражениями полдня. Влас пытается подняться с колен. Баллиста настраивается на новый угол для стрельбы. Я, видя, что Влас не может быстро подняться сам, бегу к нему и, надеясь на то, что ему удастся понять мой поступок правильно, сильно толкаю его вперёд. Влас удерживается на ногах и, на удивление хорошо используя инерцию толчка, очень быстро бежит к стене напротив. Гарпун щёлкает и грохочет, кажется, настраивая угол острия в точности на место, где сейчас бежит мой маленький самый доверчивый в мире ребёнок. На табло цифры беззвучно отсчитывают время. На каждую отнятое на табло число в моих висках стучит по три удара пульса. После падения моё лицо — в песке, песок в глазах, песок — во рту. Но на вкус этот песок, почему-то — такой же стальной, как и блестящее взведённое для выстрела остриё, следящее за нами сверху. Остриё, решающее сколько алых секунд осталось до встречи с «последним страхом», как говорил этот подонок в улыбающейся маске. Я понял! Он же был в маске не просто так!... Я всем своим весом влетаю в чёрные доски стены в том месте, где Влас, дрожа, ищет хоть одно углубление в стыках деталей, чтобы забраться наверх. Я закрываю Власа собственным телом. Влас продолжает пытаться зацепиться за хоть одно углубление и вскарабкаться на стену. Его кеды скользят. Пальцы его рук сжимаются в надежде зацепиться за деревянные выступы. Его ногти царапают чёрные доски. Я оборачиваюсь на гарпун — он настроен в точности на нас.

— Будьте вы прокляты со своим цирком, ублюдки! — я слышу свой голос, как чужой, будто кто-то другой, а не я кричит стоя с расставленными руками, пытаясь соорудить из себя укрытие для мечущегося возле стены девятилетнего. Одновременно с тем, как я слушаю этот крик, я смотрю глубину погружения в стену острия предыдущего гарпуна и понимаю, что заслонки мягкости моих костей и мышц не будет достаточно для полного поглощения попадания. Влас бросает попытки карабкаться на стену и поворачивается ко мне. Его глаза, кажется, мокрые.

—Папа?!

Влас со страхом смотрит, как я отхожу от него, напрягши спину и пытаясь выровнять позу, насколько это возможно: в случае попадания в мою спину, остриё не должно вылететь далеко за передний край моих рёбер со стороны груди. Это может дать Власу шанс.

— Папа! Что ты делаешь?! — Влас кричит испугавшись, что я его бросаю. Я, наверное, действительно, отхожу от него с таким лицом, которого я бы и сам испугался, будь эти чёрные стены зеркальными.

— Стой на месте!

Мой голос совсем не похож на тот голос, который я слышал на диктофонных записях, когда Влас нашёл мой старый записывающий прибор и пол-дня носился по дому, записывая всё, что только приходило ему в голову: воду в кране, стук дверей, визги и крики, собственные, придуманные прямо сейчас, песни и моё ворчание по этому поводу. Влас вжимается в стену сильнее. Я отхожу задом, смотря через плечо и стараясь держаться на середине линии соединяющей остриё гарпуна и дрожащее, так выросшее даже с последней нашей совместной поездки, тело Власа. Я жалею, что не догадался попробовать подбросить его вверх. До верхнего края стены метра четыре. Это всё равно было бы бесполезно. «4», «3». Даже, если у меня выйдет поглотить весь удар, куда бежать мальчику, когда вокруг — чёрные стены. А за ними — толпы выкрашенных зелёной краской жестоких клоунов, играющих в свой психопатский спектакль, в который доверчиво я позвал человека, которого люблю больше всего на свете. Куда бежать ему? Как он справится с ними? «2». Как ему не стать игрушкой этих психов, когда я превращусь в подушку для великанских иголок? «1». Я остановлю гарпун. А ты — беги. Беги Влас. Беги, как можешь. Я не знаю, сколько остаётся до выстрела после цифры «1» на табло, но этого оказывается достаточно Власу, чтобы, в последний момент, прыгнуть влево.

— Влас! Нет!!!

Я не знаю, хватает ли мне времени накрыть его, но прыгаю вслед за ним. Мы падаем вместе, я бьюсь спиной о деревянные детали стены и, почти сразу же, в стену бьёт удар. Я поднимаю голову и вижу, как в Т-образной детали, вставленной в стену менее плотно, чем другие и образующей более глубокие стыки, качается, от инерции выстрела, гарпун. Кажется, что деталь даже провалилась немного вглубь стены от такого удара. Удар заставил её погрузиться в стену так, будто она и не была частью стены ранее. Будто её вставили с той стороны на встречу влетевшему в неё гарпуну. Сзади я слышу уже знакомый пружинный звук и понимаю, что в там, на стене, в нише, уже на нас направлено ещё одно, следующее остриё. И что так будет, пока мы, как белые мыши в лабораторной клетке, не перестанем стараться сохранить свои никчёмные, для ставящего опыт психа, жизни и не смиримся с тем, что мы принадлежим ему с того момента, как только мы принимаем его главное условие — нашу клетку.

Влас быстро поднимается и я, кажется, понимаю его без слов. Он не плачет. Он трясётся, но губы его сжаты, а руки сильно хватают меня за плечи. Я складываю руки на уровне пояса и Влас тут же ставит в них ногу. Мы смотрим друг-другу в глаза.

— Три, четыре! — мы кричим почти хором и я, с воплем, похожем на вопль раскрашенных людей-зомби, пропавших, по сценарию, в песке под нашими ногами, подбрасываю Власа вверх. Влас очень ловко, лети Влас, лети, прыгает к верху стены. Его руки не достают до верхнего края всего полметра. Мальчик падает на песок, раздирая локти в кровь. «32», «31».

— Давай ещё раз! — я пытаюсь подбодрить моего маленького воина. Воина, решившего противопоставить свои неуклюжие руки и ноги, своё трясущееся от страха тело и своё влюблённое в чудеса этого мира сердце организованной группе взрослых сумасшедших преступников, развлекающихся, смотря на то, как только что заинтересовавшиеся в опасностях люди, пытаются сделать невозможное, чтобы этих, уже полученных, опасностей избежать. А они, ведь, смотрят. Через свои прорези в стенах — окна. Через свои прорези в масках — глаза. Смотрят. И свой замок специально построили далеко от любых дорог и населённых пунктов. Мне кажется или я помню, что за этой стеной была дверь наружу? Без решётки. Я, вроде, видел её, когда висел над лезвиями, держась за одну только верёвку. Если бы только Влас достал!

— Ещё раз! — я снова ставлю Власу руки и снова бросаю его вверх так сильно, как только могу. Ему не хватает всё тех же полметра или меньше. Гарпун делает небольшое движение при каждом прыжке Власа. «24», «23».  Нет, я не могу позволить этому случиться. Пусть я — круглый дурак, но Влас не должен погибнуть потому, что я не могу отличить маньяка от клоуна! Нет! Я брошу его ещё раз и он сможет! Ну же! Не падай, Влас! Прыгай выше! «22». Прыгай, сынок! Не пугайся, я так кричу потому, что мне больно. «21». Ты, главное, достань. Пожалуйста, Влас. Соберись. Я не смогу заслонить тебя. Этот гарпун так глубоко встревает в дерево. Острия почти не видно. «20». Моя грудная клетка не остановит его. Тебе нужно запрыгнуть наверх. Давай ещё раз! «19». Да, мой сыночек, полный рот песка и крови — то, чем нас встречает почти каждый аттракцион здесь. Здесь — в месте под названием «жизнь». Прыгай, мой дорогой, прыгай ещё! «18». Прости меня. Я не подготовил тебя к опасностям, которые тебя здесь ждут. Прости меня, что я не успел подготовить тебя к жестокости этого мира вовремя. Нет! Лучше не прощай. «17». Лучше, разозлись на меня за это! Разозлись изо всех сил и выпрыгни наверх, оставив меня здесь на так мной заслуженное наказание за тебя! «16». Ненавидь меня. «15» Брось меня. «14». Забудь меня. «13». Вот так, становись мне на плечо. «12». И на голову. «11». Оттолкнись так сильно, чтобы я упал в этот песок и гарпун тогда без усилий наденет меня — мелкий и неровный узел на вязальных спицах кого-то, кого я так и не нашёл здесь за всю мою никчемную жизнь. «10». А ты — лети, сынок. Выше! Выше! «9». Почему же ты упал. Нет, Влас, не плачь. Только не обнимай меня, гарпуну так только легче проткнуть двоих сразу. «8». Нет, только не обнимай меня, слышишь! Прыгай. Почему ты не хочешь? Прошу тебя, беги! «7». Что значит не бросишь? Нет, Влас! Мы не можем спастись оба! «6». Прыгай ещё раз! Я приказываю тебе! Прыгай! «5». Я прошу тебя. Прыгай. «4». Я умоляю тебя, сыночек. Прыгай! «3». Пожалуйста, Влас. «2». Пожалуйста. Влас. «1». Пожалуйста. В детстве я слышал историю о том, что, один раз в жизни, любой человек может сделать невозможное. Тогда я так сильно поверил в эту историю, что всю свою жизнь не старался сделать невозможное, будто, хранив эту возможность для чего-то настоящего и чего-то очень важного. Между единицей и нулём на табло должно быть достаточно времени для этого невозможного. Гарпун не может мгновенно пролететь эти двадцать метров. А одной четвертой секунды хватит для самого медленного из невозможного. Я не помню, как я схватил Власа. Я не помню, как я, одновременно со звуком, который я посчитал за освобождение натянутых пружин баллисты, прыгнул, зажмурившись и собравшись обогнать собственную судьбу на полшага. Полшага, достаточные для того, чтобы покинуть траекторию гарпуна уже после того, как он выпущен и не может изменить направление. Это была единственная возможность его спасти. Я помню тепло щеки Власа. И я помню сильный удар в плечо. Темноту, наступившую после этого я не помню.

Полуденная жара уже спадает. Внутренний дворик замка прилежно выметен, песок лежит ровно, следов почти нет. Нет ни одного, даже мелкого знака, хоть намекнувшего на предыдущие события. Замок, будто, пуст. Комната, тоже, почти пуста. Ничего, кроме двух стульев, светильника под потолком и светящихся электронных часов на стене. Из окна в форме арки свет падает на дощатый пол и на нижнюю часть двери напротив меня. Вид из окна — больше похож на картину, вроде тех, что продаются на нашем спуске с брусчаткой в выходные и праздничные. Отсюда, под этим углом, башни, где висят, однажды, такие громкие, замковые колокола, выглядят не так реально, как снизу: сразу заметно отличие стиля. Явные Райнштайновские линии совсем не сочетаются со стенами, будто, принявшими на себя мотивы испанской Сеговии. Ошибка или намеренно? Кажется, у меня совсем нет желания высовываться из окна, чтобы рассмотреть под этим, новым для меня, углом всё то, что я уже видел раньше. В комнате пахнет сухим сеном. За дверью звонит телефон стандартным, для надкусанных яблок, звонком. На обшитой деревом стене беззвучно идут, куда бы им, кварцевые часы с подсветкой. Жидкие кристаллы алого цвета каждую минуту возводят новые, необычные формы алых тонких, складывающихся в рисунки стен, внутри которых, вероятно, можно запереть навсегда не один трепыхающийся электрон. Мелодия звонка играет несколько раз и замолкает так и не закончив свою музыкальную фразу. Дверь открывается.

— Проходите, пожалуйста, Андрей. Прошу прощения, что Вам пришлось ждать.

Я встаю со стула, морщась и сжимая губы. Перевязанное плечо всё ещё болит, хоть уже и не так, как сразу после прекращения действия анестетиков.

— Вот, пожалуйста. Садитесь. Хотите кофе?

В комнате за дверью меня встречает невысокий, лет сорока, сухой, но крепкий мужчина. Белый цвет его седины напоминает мне недавние события.

— Нет, спасибо. От кофе боль только усиливается, — я пытаюсь улыбнуться достаточно нейтрально, чтобы мои слова не восприняли, как жалобы, но при этом, чтобы не потерять преимущество. У окна стоит второй человек, намного моложе того, кто меня встретил. Он курит, выдыхая клубящийся дым в такое же, арочное, окно, возле которого я ожидал приёма в соседней комнате.

— Давайте сразу к делу, Андрей, — седой садится за стол напротив меня и берёт ручку, — ведь, согласитесь, в нашей ситуации, не обращая внимания на то, как бы она не выглядела для...кхм.. скажем… стороннего наблюдателя, никто из нас не остаётся в проигрыше.

Стоящий у окна мужчина тушит сигарету в железной пепельнице, стоящей на подоконнике и поворачивается к нам лицом, складывая на груди руки. Он открывает рот, будто, собираясь что-то добавить, но, передумав, закрывает его снова и делает длинный меланхоличный выдох.

— Согласитесь, Андрей, случай уникален и Вы, прежде всего, Вы — основной бенефициар всего того, причиной чего и стало Ваше желание испробовать наш… хм… аттракцион.

Я протягиваю руку чтобы потереть перевязанное плечо.

— Нет-нет. Что Вы. Не подумайте, что я иронизирую, как Вы понимаете, я сейчас совершенно не том положении, чтобы позволить себе подобные игры. Напротив, я — совершенно серьёзен в своём утверждении. «Замок смертельного ужаса» имеет огромное наследие, являясь самым старым аттракционом мира, мы полноценно функционировали ещё даже до Баккена и уже тогда, по сравнению с тем, что было доступно жителям окрестностей места, где сейчас располагается Клампенборг, мы предоставляли по-настоящему уникальный и, не побоюсь этого слова, бесценный опыт. Лучшие из технологий каждого времени, сотни лет опыта, много поколений приемников, передающих этот замок из рук в руки. И тысячи, тысячи людей, посетивших нас. Вы знаете, что никто из посетивших нас, не пожалел об этом? Более того, нам до сих пор приходят значительные зачисления в благодарность за нашу работу от, однажды, посетивших, наш скромный замок. Я не могу предоставить Вам список посетителей по причине того, что в нём слишком много известных публичных личностей, но могу дать Вам на него взглянуть, если хотите и, в случае встречи с ними, Вы сможете лично убедиться в правдивости моих слов.
Седой достаёт из кармана белый iPhone и кладёт его между нами на стол экраном вверх. На экране видно столбик из имён, судя по размеру полосы прокрутки справа, список — значительный.

— Учитывая характер нашей встречи, я не стану просить Вас предоставить Ваше имя и имя Вашего сына для нашего списка, но попрошу Вас о кое-чём другом, — с этими словами седой берёт лежащий на столе блок отрывных квадратных листов для заметок и, написав ровным почерком шесть аккуратных цифр, поворачивает его ко мне.

— Вы не найдёте нас в интернете или рекламных брошюрах. Мы существуем вне информационного поля современных медиа. В текущих условиях это стоит нам немалого труда, но разве результат не оправдывает усилий? Сегодня же сумма будет переведена на Ваш счёт.

Оба собеседника смотрят на меня так, будто знают мой ответ. Но, нет. Ничего они не знают.

— Я хочу, чтобы аттракцион был закрыт.

Я немного удивляюсь тому, насколько твёрдо может звучать мой собственный голос. Седой смотрит на меня с выражением, которое никак не поддаётся распознанию. Это—  испуг? Или это —отвращение?  Или — печаль? Или — просьба?

— Я хочу, чтобы аттракцион был закрыт, — повторяю я, пытаясь избежать неловкости тишины и закрепить позицию, — он крайне опасен и, к тому же, невероятно жесток. Да, я могу представить, что моё падение, возможно, было спланировано и, в какой-то степени, готов поверить, что это было безопасно, вся эта сталь внизу вполне могла быть ненастоящей, да, я могу представить, что трюк с ухом был выполнен очень достоверно, хоть использованная вами, настоящая кровь могла быть источником инфекции, но я более, чем настаиваю, что стрельба китобойными гарпунами по людям, запертым, как крысы в деревянном ящике, к тому же, под обратный отсчёт — пытка невероятной жестокости.

Я пытаюсь не застонать от боли в перевязанном плече, возвращая назад руку, которой я только что оттолкнул белый лист с цифрами — мою возможность, наконец, в один день уволиться и переехать жить на побережье.

— Я не знаю, какой сбой дала ваша техника, но мне просто повезло, что я не получил гарпун в свою шею. Или в шею моего сына. А, если такой сбой случился однажды, он может случиться… нет.. что это я говорю?.. он обязательно случится во второй раз! Закрытие не обсуждается. А сейчас, я бы хотел покинуть это место. Простите меня.

— Вы ничего так не поняли, — седой мужчина догоняет меня в дверях, — наша техника не даёт сбои!

Я останавливаюсь и оборачиваюсь. Седой смотрит на меня совсем не тем взглядом, с каким он меня встретил сегодня. Молчаливый так и стоит у окна не сменив позы.

— Наша техника не ошиблась! Вы понимаете? «Замок смертельного ужаса» спроектирован с целью тренсценденции личностных границ и экспозиции важнейшим персональным инсайтам путём обнажения формообразующего личность страха! Его нельзя закрывать! Вы зря не смотрели список наших покровителей, они все — наши успешные случаи! Мы принимали гостей со всего мира и на протяжении более пятисот последних лет, все значимые личности, однажды, были причислены к ордену. Вам будет интерсно узнать, что большинство из них посетили нас до того, как стали значимыми. Поймите же, я повторю ещё раз, взгляните на список — «Замок» участвовал в формировании личностных особенностей всех ключевых фигур человечества за последние полвека. Поэтому «Замок» не может быть закрыт просто так, он — один из важнейших влияющих факторов на стрелку вектора, указывающего направление всей современной истории! Вы думаете, что мы не хотели сделать его закрытым для случайных людей?! Тогда Вы удивитесь, узная, что с прошлого века каждый следующий наставник пытается уговорить наших держателей защитить орден и сделать замок полностью тайным. Я лично, когда только вступил в наставление, сделал проект о переносе нашего центра в подземный блок с рестрикциями уровня спецслужб! Но держатели отказываются! Они хотят, чтобы все, кого сюда приведёт их собственный интерес, имели право на, как они говорят, «один взгляд в самое чистое зеркало»! Я всегда говорил, что это — огромный риск и большая опасность для нашего центра, но им каждый раз удавалось убедить меня в том, что ни один «победивший страх» за много сотен лет не захотел закрыть замок и этого не случится и в будущем! А что гарпун? Гарпун не стреляет!

— Как не стреляет? Я отлично слышал и даже видел выстрел баллисты.

— Гарпун стреляет внутрь ниши! Это происходит так быстро и шумно, чтобы Вы ничего не успели понять. Вы видели из чего сделаны стены?

— Да. Из деревянных деталей, похожих на фигуры из Тетриса — «Т»-образные, «Е»-образные, разные кресты и полосы.

— Именно! На баллисте установлены сенсоры отклонения. На стенах — тоже. Сенсор на баллисте даёт ей сигнал поворачиваться так, чтобы всё время быть направленной на находящихся внутри многоугольника стен. Стены отслеживают перемещение в многоугольнике с очень дорогостоящим алгоритмом распознавания и предвидения и, когда в момент так называемого «выстрела», гарпун летит назад, в темноту ниши, компьютерная система рассчитывает безопасное расстояния от тела участника и, выбирая соответствующую этому расстоянию фигурную деталь стены, быстро и громко заменяет её на такую же, только с торчащим гарпуном! Делается это громоздким механизмом в стене и, из-за того, что замена должна делаться на высокой скорости, удар детали — действительно настоящий. А то, что заранее воткнутый в деталь гарпун при этом трясётся только добавляет всему происходящему реализма. Выстрела не происходит, понимаете?

— Но ваш дорогостоящий алгоритм ошибся! На плечо можно наложить швы, но что было бы, окажись там не плечо, — я, почему-то, вспоминаю, как Влас решил остаться со мной и несколько раз моргаю, смывая появившуюся в моём поле зрения размытость.
— Вы до сих пор ничего не поняли, — глубокий, низкий голос стоящего до этого молча у окна человека, кажется, резонирует с открытой дверью, с деревянным столом, даже со стенами обоих комнат, между которыми я так и стою в дверном проёме, зачем-то продолжая слушать этих безумцев, утверждающих, что они — причина того, чем наш мир является сегодня. Человек у окна смотрит на меня так же внимательно.

— Максимальная, известная на сегодняшний день, скорость бега человеческого существа — 27.8 миль в час. Этот рекорд принадлежит Хусейну Лео Болту, который до этого тренировался с 12-ти лет, — во время того, как человек в костюме говорит, я не могу заметить в нём ни одного движения, кроме движения тонких, бледных губ и живых, внимательных глаз, — закладывая исходные данные в систему, мы увеличили этот предел на 40%, что является недостижимым физиологическим порогом, согласно современным представлениям о работе мышечной системы человеческого тела.
Человек в костюме говорит чётко и медленно, делая паузы между предложениями, будто расставляя, раскладывая перед собой детали своего плана и сосредоточенно ещё раз просматривая их на предмет уязвимости.

— Построенная на нейросетях система предвидения не используется для расчёта расстояния, она используется чтобы вывести гарпун из стены с достоверной стороны, как бы это было, стреляй баллиста по-настоящему. А вот расстояние от тела до точки вывода гарпуна из стены — фиксированное. Мы не могли рисковать безопасностью наших клиентов.

Достав сигарету из одного кармана пиджака, а отельные спички — из второго, собеседник у окна закуривает. Кажется, он потерял интерес ко мне совсем — он выглядит так, будто остаётся повернут в три четверти ко мне только из вежливости.

— Это значит… — я, кажется, начинаю понимать, что он хочет мне сказать и почему его глаза ищут что-то там, далеко за окном, выходящим в замковый дворик, в небо, в уже начинающийся вечер.

— Это значит, что предварительно воткнутый в деталь стены гарпун всегда выезжает на таком расстоянии от тела, преодолеть которое возможно лишь нарушив законы физики, мой друг. — продолжает седой. Я замечаю, что седина покрывает даже его ресницы.

— Я бы сказал, что мне очень жаль, — он оставляет меня в дверях и подходит к столу, — но это будет неправдой, мне не жаль, я — просто в восторге — телефон он кладёт в карман, а листок с цифрами протягивает мне, — поэтому я и предлагаю Вам согласиться на наше предложение. Теперь, Вы, скорее всего, догадываетесь, что стоимость «ритуала», указанная в листовке, которую Вы читали, в сотни раз меньше его, как бы выразиться, технологической себестоимости. И можете предположить, что услуги, подобные нашим, не могут быть так легко приобретены, ведь так?

Я не хочу отвечать ничего. Я даже не хочу узнать, как именно работает механизм, выталкивающий уже заранее погружённый остриём в фигурную деталь стены, гарпун. И не хочу знать, сколько гарпунов пришлось заранее загнать внутрь стены, сделанной из деталей разных форм. Электронные часы с алым табло на стене переключаются ещё на одну минуту вперёд. Я не хочу тратить здесь больше ни одной такой минуты. Человек в костюме не отрываясь смотрит, как я выхожу из комнаты. На ходу я кладу ладонь сверху на повязку на плече и слегка надавливаю, чувствуя тупую, ноющую боль заживающей глубокой раны. Седой, кажется, так и стоит, держа свой лист бумаги в руке. За комнатой, в которой я ожидал, находится длинный полутёмный коридор с маленькими окошками на уровне чуть выше головы. В конце коридора деревянная лестница ведёт вниз. Меня не провожают. Никто даже не идёт сзади, я хорошо слышу, что мои шаги — единственное, что здесь звучит. Нижний край лестницы упирается в тяжёлую дверь. На двери висит небольшой гобелен белого цвета с вышитым на нём золотым черепом. На секунду мне кажется, что я стою, смотря в пустые глазницы вышивки уже несколько минут и так не решаюсь выйти наружу. Ручка двери подаётся и я выхожу на залитую тёплым оранжевым солнцем начинающегося июльского вечера дорогу. Влас сидит на нижней ветке шелковицы и смотрит в сторону, где дорога поднимается на зелёный холм. Я подхожу к дереву и смотрю на Власа снизу вверх, улыбаясь. Заметив меня, Влас размашисто спрыгивает на свои неуклюжие ноги и обхватывает меня своими не очень ловкими загорелыми руками.

— Папа, мой одноклассник рассказывал, что он был один раз на колесе обозрения во время несчастного случая. Его родители брали его с собой в Индонезию в прошлом году осенью. Что-то плохо закрепили, вроде бы. В общем, им всем выплатили страховку. Он сказал, что за несчастные случаи на аттракционах всегда выплачивают. А тебе выплатили?

Я улыбаюсь и обнимаю Власа.

— Конечно выплатили.

— Представляешь, пап, я даже поверил, что всё это не представление. И что нас обманули какие-то маньяки, как из фильма какого-нибудь. И мне, вдруг, стало так ясно-ясно всё. И грустно. Грустно, что я не увижу больше тебя и маму. И друзей из класса. И Яну из дома напротив. Но увидеть всех их, зная, что оставил тебя там было бы ещё хуже, пап. Как же реально эти в масках всё сделали! Вот это был аттракцион, правда?!

По обе стороны дороги растёт высокая, сочная трава с множеством луговых цветов. Ветер шумит зелёными кронами высоких деревьев. Впереди — ещё целая половина замечательного, обещающего нас любить, лета.

— Да, сынок, ты прав. Вот это был аттракцион!

— Пап, а приедем ещё сюда как-нибудь?