Скупердяи

         Они появились на нашей улице сразу после войны. Нынешнему поколению молодых это выражение мало о чём говорит, но поколению, родившемуся в те годы, не нужно рассказывать, что это было за время и как люди в нём жили. Тогда не то что смартфонов и компьютеров не было, но даже асфальта на дорогах, водопровода и тёплых туалетов. Зато были огромные огороды, с которых граждане страны-победительницы главным образом кормились, были улицы, заросшие зелёной травой, в которой резвилась многочисленная малышня, народившаяся с возвращением мужчин с фронта, были гурты домашнего скота – коров и мелкорогатой животины в виде овец и коз, которых хозяйки выгоняли к пастухам рано утром, а поздно вечером встречали – так определялся рабочий день наших жителей.
Сначала в опустевшем доме, хозяева которого подались на Север на заработки, поселилась Изольда Станиславна, которую почему-то все звали Ольга. Она приехала откуда-то из-под Новосибирска, где находился детский дом для эвакуированных детей из блокадного Ленинграда.
        Изольде – Ольге тогда, в 1946 году, было около тридцати пяти лет. Но она была уже совершенно седой, потому что летом 1942-го огромная фашистская авиабомба прямо на её глазах врезалась в дом, в котором жила её семья – мама и семилетняя дочурка. Весь пролёт их квартиры  с пятого по первый этаж после взрыва превратился в одну зияющую дыру, из которой торчали куски металлической арматуры, обрывки непрогоревших обоев, плашки паркета. Изольда долго стояла в мертвенном оцепенении, в её голове никак не могла уложиться трагическая мысль, что её дорогих и любимых людей уже нет в этом мире, что они просто испарились в этом страшном взрыве. Потом подъехали пожарные, врачи, прибежали люди. А она всё стояла и смотрела в одну точку – туда, где было их жилище. К ней подошла молодая женщина врач, о чём-то её спрашивала, но, поняв, что Изольда в ступоре, стала расспрашивать о ней соседей. Те рассказали, что она работала искусствоведом в Эрмитаже, воспитывала с мамой дочку Ниночку, что её муж погиб в сентябре 1941 года на берегах Свири, когда финны перерезали Кировскую железную дорогу. После его смерти Изольда и пошла работать в детский дом. Часто она брала с собою и Ниночку, но в этот злополучный день решила оставить её с ослабевшей бабушкой.
       Врач забрала Изольду с собой. В больнице её напичкали лекарствами. И далее всё в её памяти запечатлелось тяжёлым больным бредом: на судёнушке, которое постоянно захлёстывало Ладожской водой,  её с группой детдомовцев переправили на Большую землю, погрузили в эшелон и отправили в Новосибирск. Из Новосибирска на пароходе их доставили в небольшое село с красивым именем Красный Яр, где уже разместился детский дом с ленинградскими  ребятишками. За время в пути и пребывание в эвакопункте малыши и взрослые немного отъелись: после столярного клея и оладий из горчицы простая манка в виде супа и каши казалась им библейской манной небесной.
        Однажды в детдом, в котором она работала, приехал демобилизованный лётчик. Заведующей он представился Василием Васильевичем Важиным из Ленинграда. На гимнастёрке лётчика справа горели рубином два ордена Красной Звезды, а слева  позвякивали бронзой две медали – «За оборону Ленинграда» и «За победу над фашистской Германией». Заведующая сразу поняла, что военный разыскивает кого-то из своих детей, поэтому спросила:
            - Сын, или дочь?
    - Дочка. Светлана. Родилась в 1940-м, сейчас ей должно быть пять.
Заведующая пригорюнилась:
      - Да они у нас и семилетки на пять выглядят – недоедали, да и столько перенесли. Какие-то особые приметы есть?
              - Русые волосы. Голубые глаза…Вы поймите, ей был всего годик, когда я ушёл на фронт. Она очень похожа на маму. На погибшую маму.
                - Может, какая-то родиночка, родимое пятнышко?..
         - Да-да! Родиночка – такая маленькая, розовая на левой пяточке. Я её всегда целовал, когда Женечка её пеленала.
         - Ну, это хотя бы что-то,– вздохнула заведующая. – Пойдёмте, они сейчас спят, но, может быть, сердце подскажет. Вы уже во многих были? – спросила она, имея в виду новосибирские детдома с ленинградскими малышами.
           - Да, это уже тридцатый. Мне сказали, что всего их около сорока. Так что немного искать осталось.
         Заведующая позвала Изольду Станиславну, и все трое пошли по спальням. Был тихий час, и на подушках маленькими мячиками лежали одинаковые стриженые наголо головки детей.
        - Педикулёз,– объяснила заведующая Важину. – Вши одолели ребятишек, они же ослабленные, хотя уже давно в эвакуации.
        «Как в такой ситуации искать девочек?» – подумал лётчик. Но Изольда Станиславна показала на таблички на спинках железных кроватей: на них были написаны фамилия, имя и возраст воспитанника. Осмотр двух палат не дал результата, но едва они вошли в последнюю третью, как сердце Василия Васильевича разом подскочило к горлу: в кровати возле окна спала светлокожая девчушка. Причём спала она точно так же, как спала его любимая Женечка – подложив обе ладошки под щёчку. Важин посмотрел на другие кровати – остальные дети спали в разных позах, кто раскинув руки, кто на боку, положив под щёку одну ладошку. И лишь эта беляночка спала не в слишком удобной позе – сложив ладошки вместе и положив на них головку. Важин посмотрел на табличку: «Катя Неизвестная,  5 лет, данных о родителях нет».
        Важин указал женщинам на неё:
        - Она спит в точности, как моя жена. Посмотрите, так больше ни один ребёнок не спит.
        Изольда Станиславна подтвердила:
        - Да, Катюша всегда спит в такой позе. Даже если перевернётся на другой бочок, всё равно ладошки под щёчкой вместе.
Важин не мог сдержать слёз.
        - Посмотрите, есть ли родиночка на левой пяточке…
        Женщины осторожно, чтоб не потревожить сон ребёнка, приподняли суконное солдатское одеяло с простынёю: на левой пяточке девочки гречневым зёрнышком чернела родинка. И боевой лётчик, офицер, не раз смотревший смерти в лицо, тихо сполз на пол, потеряв сознание, как кисейная барышня.
        Несколько дней ушли на оформление документов, и вскоре счастливый отец поплыл на пароходе в Новосибирск, а оттуда они с дочуркой отправились в Ленинград.
         Осенью Изольда Станиславна копала картошку на детдомовском огороде. Погода выдалась отвратительная: почти все дни шли дожди, было холодно, так что урожай пришлось спасать в редкие окна без ненастья. Спасать, потому что собственные овощи были единственной витаминной кладовой в меню детей. И однажды, проснувшись ранним пасмурным утром, Изольда Станиславна почувствовала, что для неё трудовой подвиг закончился: после неудержного кашля, разрывавшего лёгкие, на простынь упали капельки крови. И не нужно было быть врачом, чтобы понять, что это означало.
        В Новосибирске врачи подтвердили: туберкулёз. Одна из них – тоже ленинградка, оставшаяся жить в Сибири, посоветовала:
        - Милочка, поезжайте в Бабеево, там прекрасный климат и есть хорошие специалисты в детском туберкулёзном санатории.  Если нужно помочь с жильём, я позвоню тамошнему главврачу.
        И вот, пройдя курс лечения и получив радующий результат, Изольда Станиславна и приехала в наше село. Главврач санатория и предложила ей купить дом уехавшего с семьёй  за длинным рублём на Север врача, поскольку хозяин ей и препоручил его продажу. Денег у Изольды Станиславны было немного, но главврач приняла её на работу (к счастью, санаторий был для детей школьного возраста) и предложила ссуду. Дом Изольде Станиславне понравился: крепкий пятистенок из толстых сосновых брёвен – такой простоит сотню лет, большой огород.
        С соседями она почти не общалась. Женщины с улицы попробовали было с ней подружиться, но дружбы не получилось. Изольда Станиславна всё время проводила или на работе в санатории, или в огороде, а в выходные выходила на небольшой сельский рынок и торговала зеленью и овощами. В доме у неё не было ни лишней мебели, ни лишних вещей. Но сама она одевалась очень чисто и нарядно – кроить и шить на старой подольской ручной машинке она умела хорошо, и соседки часто обращались к ней с заказами: то платье изготовить, то юбку, то блузку. Даром что ли из Ленинграда!
        А летним вечером 1947 года в окно её дома постучались. Изольда Станиславны выглянула – на улице стоял… Василий Васильевич Важин. Выглядел он ужасно: от подтянутого лётчика-офицера ничего не осталось – перед нею был заросший щетиной, грязный, много дней не мывшийся человек. Рядом с ним на земле стоял чемодан.
        - Изольда Станиславна, примите несчастного человека? – слёзно спросил он.
        Она провела его в избу.
        - Снимайте это рубище, – велела она, и он послушно снял с себя грязную одежду, оставшись в больших трусах и когда-то белой майке. Он обхватил своё тощее тело руками, как будто хотел прикрыть не только нижнюю часть, но и всё остальное. Потом присел, согнувшись калачиком, на табурет.
        Изольда Станиславна растопила печку, нагрела в чугунках воды, налила её в оцинкованное корыто:
        -  Мойтесь. А я пока на стол соберу.
        И отгородила его ситцевой занавеской.
        Отмытый от многодневной грязи и немного отошедший от многодневного  хмельного, Василий Васильевич получил вынутую из его чемодана и отглаженную одежду. Изольда Станиславна жестом пригласила его за стол. Еда была простая: молодая картошка в мундире, огурчики, укроп и редис. Изольда Станиславна поставила даже початую бутылку «Московской особой» и пару восьмигранных рюмок:
       - Рассказывайте, что произошло. Как вы здесь оказались, и где Катюша, извините, – Светлана?
        Важин заскрипел зубами, налил водки и выпил в одиночестве:
        - Нет больше Светочки! Убили мою доченьку,– и он завыл, как раненый зверь.
         В годы войны и после неё в Ленинграде орудовала банда Волкова. Грабила квартиры, одиноких прохожих, склады. Не гнушалась снимать с убитых даже боевые награды. Однажды они ворвались в квартиру соседа Важина, тоже фронтовика. Тот попытался дать бандитам отпор, схватил свой именной пистолет. Василий Васильевич кинулся ему на выручку, а следом за ним на лестничную площадку выбежала и испуганная Светочка. Шальная срикошетившая пуля попала ей прямо в грудь…
        - Вы знаете, что значит держать на руках умирающего ребёнка? Которую только что нашёл после долгих поисков? Которая только начала привыкать говорить «папа»?– Важин вновь заскрипел зубами от невыносимой сердечной боли. – Видели ли вы, как мутная пелена застилает голубые глаза вашей дочери – последнего родного вам человека на этой проклятой земле?
        И тогда Изольда Станиславна рассказала, как на её глазах немецкая бомба убила её мать и её дочь. Рассказала, как горе выжгло её душу. И что она пошла работать в детский дом, чтобы согреть маленькие ребячьи сердечки своей материнской любовью, своим разбитым сердцем.
        Всю ночь горела керосиновая лампа в окне её дома. А утром Василий Васильевич в полной форме и при всех наградах пошёл в военкомат, встал на учёт, а потом устроился заведующим хозяйственной частью в тот же детский туберкулёзный санаторий. Жить он остался у Изольды Станиславны. Сначала как постоялец, а где-то
через год они оформили отношения в ЗАГСе.
        К тому времени они завели корову, поросят, куриц. Теперь Изольда Станиславна выносила на базарчик не только овощи, но и мясо-молочные продукты, яички. Между тем домашняя обстановка в их доме по-прежнему была скромной, из мебели в ней было только самое необходимое. Тогда и пошли среди соседей разговоры: «А куда они деньги деют? В кубышку што ли кладут?» И если бы кто им сказал, что их соседка когда-то работала в Эрмитаже и была специалистом по европейской живописи эпохи Возрождения, они бы вряд ли в это поверили.
        Перед выходом Изольды Станиславны на пенсию, Важины заложили сад. Откуда-то из питомника привезли яблони, вишни, малину и смородину. В нашем Бабееве никто садов не имел. Если что и сажали в палисадах да огородах, так черёмуху, ранетки и сирень. А Важины под сад отвели аж четверть огорода. А сад, как известно, воды требует. И Важины наняли мужиков и сделали колодец. Потом Василий Васильевич провёл от него желоба, по которым вода поступала в ёмкости из-под молоковоза, а оттуда, прогретая и отстоявшаяся, по шлангу к деревьям и кустам. Яблоки у них росли знатные – аромат раздавался на всю округу, дразня пацанов. Ну, и, конечно, пацаны их без внимания не оставляли, пытались пробраться в сад через высокий забор. Но выломать доски, скреплённые проволокой, не получалось, а поверху забора демонстративно была натянута колючка. Но Василий Васильевич прекрасно понимал чувства мальчишек к этому лакомству, поэтому, как только урожай поспевал, он собирал нашу уличную детвору и щедро одаривал яблоками, говоря при этом:
         - Спасибо, сорванцы, что дали им созреть. Что за удовольствие было бы зелёную кислятину лопать? – и при этом весело смеялся.
         Зная об этом правиле, наши мальчишки и сами в сад не лазили, и набеги пацанов  с других улиц пресекали.
         Помогали Важины и небогатым многодетным семьям: молоком, овощами. Но только многодетным, а таких на улице с взрослением детей войны и первых послевоенных становилось всё меньше.
         Выручали они соседей и деньгами, но только в случае крайней необходимости. А вот любителям перехватить до получки трёшку на белоголовую всегда был отказ. Поэтому от таких и пошло уличное прозвище Важиных «скупердяи».
         Василий Васильевич помимо боевых наград имел и боевые раны. Как-то раз Важины перекладывали печку в бане, и ему пришлось идти в общественную, коммунальную. Там мужики и увидели у него в спине две огромные, зажившие белыми шрамами, дыры – следы от пуль  с фашистских самолётов. А врачи знали, что где-то возле сердца у него сидит неоперабельный осколок. Но хотя нафарширован смертью он был плотно,  всё-таки первой ушла из жизни Изольда Станиславна.
        Она вновь простыла – на этот раз зимой, когда полоскала на речке бельё. Василий Васильевич много раз её отговаривал от этой привычки, но она отвечала:
        - Ну, ты сам посмотри, как оно после морозной воды белеет, как пахнет свежестью.
         Она сгорела в считанные дни. Василий Васильевич, похоронив жену, стал полным затворником. К нему ходила одна соседка, приносила хлеб. Но он сидел молча за столом, положив на клеёнку рубль, и говорил единственное:
        - Спасибо!
         Похоронили его в одной могиле с нею. Поскольку родных не было, то из сельского Совета отрядили человека описать имущество умерших, чтоб потом через ленинградские  газеты попытаться найти наследников. Но кроме личных документов и наград ничего ценного не обнаружилось. А главное – ни денег, за исключением ста с небольшим рублей, ни сберегательных книжек. Вся-то ценность: дом, скотина, швейная машинка и сад. Куда делись огромные накопления стариков – никто не мог ничего путнего придумать на этот счёт. Решили хотя бы об этих ценностях объявить в районной газете.
        И вскоре знающий человек объявился – бывшая заведующая детским домом для эвакуированных ленинградских малышей из Красного яра. Она появилась в сельсовете с большим портфелем бумаг:
        - Вы это ищите? – спросила она председателя.
        - Что это? – поинтересовался тот.
        - Деньги супругов Важиных. Все до последней копеечки.  Они их на наш детдом и детдом в Ленинграде постоянно все эти двадцать пять лет перечисляли. В Ленинград можете написать – я адрес дам, а наши переводы – вот они.
          Председатель взял первую попавшуюся под руку квитанцию – она была отправлена с новосибирского почтового отделения. Взял следующую – она была из другого отделения, но тоже городского.
        - Так вот почему они несколько раз в году ездили в центр, – догадался председатель сельсовета, – чтобы наши на почте не раскрыли их секрета. Вот, значит, какие это люди были. А у нас их скупердяями прозвали. Какие же мы дураки!

         …На старом Бабеевском кладбище, заброшенном в конце 20-го века, одна могила выделяется свежими венками и цветами. На ней полувыцветшая фотография красивой женщины с аристократическими чертами лица и волевого мужчины с двумя орденами Красной звезды на пиджаке. Под фотографией на никелированной пластине  выгравирована надпись: «Изольда Станиславна и Василий Васильевич Важины, ленинградцы, потерявшие дочерей, но вырастившие сотни чужих детей».
         И всё здесь правильно. Кроме одного слова – «чужих».

14 июля 2019 г.