Глава 6. Начало работы в НИИ

      Полет Гагарина. Хрущёвская оттепель. Секретный институт. Отпуск в Закарпатье.


      В начале 1960-х годов в стране происходили важные события, некоторые из них я очень хорошо помню. 12 апреля 1961 года все мы были потрясены известием о запуске в космос ракеты с человеком на борту. Когда об этом сообщили по радио, я заканчивал мыться в ванной в квартире у родителей.
     Мама закричала не своим голосом:
   – Саша, вылезай немедленно!
      Мокрый, полуодетый я выскочил в коридор и услышал голос диктора Левитана. Не веря своим ушам от радости, я подхватил маму и начал кружиться с ней по коридору.

     Эффект от этого сообщения оказался необычайно сильным благодаря своей неожиданности. Уже летали в космос подопытные мыши, собачки Белка и Стрелка, но никто не ожидал, что запуск человека в космос состоится так быстро. Советская власть научилась преподносить сюрпризы, используя маниакальную засекреченность всех космических проектов.

      В последующие дни и недели все обсуждали только эту новость. Космическая тематика меня давно увлекала, причем не столько техническими подробностями, сколько ощущениями человека, проникающего в космос. В мечтах я представлял себе эту фантастическую картину, и однажды, когда мы с Яковом Израилевичем обсуждали полет Гагарина, я признался ему:
   – Если бы мне предложили улететь в космос навсегда, я бы согласился…
   – Без возврата? Но почему? – удивился он.
   – За всю свою оставшуюся жизнь на Земле я не увижу столько интересного, сколько смогу увидеть в космосе. Так мне кажется…
   – Ну, ты заблуждаешься. Это говорит твой юношеский максимализм. В тебе живут одновременно два начала – физика и лирика. Сейчас исследователь и романтик объединились в одно целое. Но со временем они разойдутся, и здравый смысл возобладает.
      Конечно, он оказался прав, так оно и случилось. Когда я покинул университет и вступил в самостоятельную взрослую жизнь, оказалось, что событий и связанных с ними переживаний вокруг меня скопилось столько, что улетать никуда не потребовалось.

      Тот период в жизни страны, так называемые шестидесятые, называли «хрущевской оттепелью». После ужасов сталинизма, о которых большинство людей узнали после доклада Хрущева на XX съезде партии, стало немного «легче дышать». Но наши руководители шли к этому довольно извилистым путем.

      Вначале у нас было два руководителя страны – Хрущев и Булганин – с примерно равными полномочиями. Помню, что еще после встречи в 1955 году в Женеве глав США, Англии, Франции и СССР, в народе ходил такой анекдот: «На встречу в Женеве английский премьер приехал с супругой, американский президент с секретаршей, французский президент с любовницей, а Хрущев приехал с Булганиным».
     Народ посмеивался, но дружелюбно, поскольку многое, действительно, начало меняться в жизни. Постепенно Булганин сошел со сцены и о нем скоро забыли.
     Зато Хрущев вошел в полную силу. Своей неукротимой энергией и подчас неадекватными выходками он вызывал оторопь у одних, и воодушевление – у других. Он был неординарной фигурой. Пожалуй, только такому человеку было под силу вдохнуть жизнь в ту «мертвечину», которая досталась нам от сталинизма.

      Лично для меня очень важной оказалась публикация в журнале «Новый мир» повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Во мне тогда проснулась надежда. На смену тотальной лжи стала приходить правда. Ослабла цензура в литературе, в театре и в кино. В прессе появились стихи поэтов Евтушенко, Вознесенского, Рождественского; во весь голос зазвучала бардовская песня.
     Для меня именно бардовские песни оказались бальзамом для сердца, поскольку они несли крупицы свободомыслия через музыку. Галич, Окуджава, Городницкий, Ким и, в особенности, Высоцкий стали моими кумирами.
      В Ленинграде образовался центр бардовской песни. Им стал Дом культуры пищевой промышленности, на улице Правды, который в народе прозвали «Хлеблепёшка». На бардовские концерты было трудно попасть, очень многие люди хотели «живьем» видеть и слышать знаменитостей.
 
      Но оттепель продолжалась недолго. Чудаковатый, излишне эмоциональный Хрущев, со свойственной ему непосредственностью и простотой общения, порой смахивал на большого ребенка.
     Как все были огорошены, когда в Нью-Йорке, на заседании ООН, руководитель СССР Хрущев снял с ноги ботинок, постучал им по столу и пообещал «показать кузькину мать» своим зарубежным оппонентам.

      Очередным увлечением нашего героя стала заморская кукуруза. Началась «кукурузная эпопея» с посещения Хрущевым владений американского фермера Гарста, откуда и привез он идею засеять бескрайние целинные поля гибридной культурой. Увы, попытки «кукурузизации» страны Советов «от Москвы до самых до окраин», включая Чукотку, успехом не увенчались.

      А уже в 1962 году случился Карибский кризис. Хрущев тайно разместил на Кубе советские ракеты, направленные на жизненно важные центры США, и когда американцы их обнаружили, Джон Кеннеди почти был готов нанести удар по Кубе. Это означало бы начало войны.
     Карибский кризис продлился тринадцать дней, но в последний момент Хрущев одумался, ракеты были демонтированы и удалены с «Острова свободы». Однако внутри нашей страны началась антиамериканская кампания, которая постепенно сводила на нет достижения оттепели.

      Знаковым событием стал арест Иосифа Бродского, опального поэта, который был моим ровесником. В суде ему предъявили обвинение в тунеядстве. Один из Витькиных родственников присутствовал на суде, и он рассказал, как проходило судебное заседание.
      Судья строго спросила:
   – Бродский, почему вы не работаете?
   – Я работаю, – ответил Иосиф.
   – Чем же вы занимаетесь?
   – Я пишу стихи…
   – Ваши стихи печатаются?
   – К сожалению, нет. Их не хотят печатать…
   – Значит, вы не работаете, – отрезала судья. – А что вы еще делаете?
   – Я подрабатываю кочегаром,  время от времени, чтобы как-то питаться…
   – А вы знаете о том, что в нашей стране действует принцип – кто не работает, тот не ест?
   – Знаю, но я все же работаю…
   – Вы мало работаете!
   – Но я и мало ем!
      Бродскому присудили пять лет принудительного труда в Архангельской области. По сути дела, судилище над Бродским послужило началом правозащитного движения в СССР.

      К сожалению, эти события – и Карибский кризис, и дело Бродского, и многие другие я не мог обсуждать с родителями. Они жили старыми представлениями о мироустройстве и не разделяли моей позиции.
     Помню, в тот злосчастный день, когда был убит президент Джон Кеннеди, я пришел к родителям. Мама открыла дверь и с радостью в голосе спросила:
   – Ты слышал новость?
   – Нет, какую новость?
   – Только что передали, что в Америке убили президента Кеннеди.
   – Что?!!! – вскричал я, – какой ужас!!!
   – Что ты, Саша, это же хорошо, – неуверенно сказала мама.
   – Что хорошо? Убили – это хорошо?!!
   – Но он же наш враг… – совсем растерянно продолжила она.
   – Что ты несёшь, мама!!!

      Я чуть не взбесился. Я кричал какие-то слова, взывал к ее совести и разуму, объяснял ей, как ребенку, что убийство президента великой страны – это преступление века, что радоваться этому могут только последние тупицы, кретины…
     Мама перепугалась, начала меня успокаивать, побежала в комнату за отцом. Наверное, я переборщил со сравнениями. Но этот внезапный эмоциональный взрыв помог мне понять тогда, насколько велика дистанция между мной и мамой, которую я так любил…
     Зато со сверстниками мы бесконечно обсуждали все происходящее в стране. У нас не было разногласий, мы дружно не принимали советскую власть, насмехались над ней, понимая, что подачка в виде оттепели рано или поздно закончится.

       По окончании университета я попал в «закрытый» институт, который в те времена именовался «почтовый ящик», чтобы не рассекречивать его наименование и род деятельности. Поначалу меня это увлекало. Громадный коллектив трудился над созданием сложных электронных систем и при этом не имел названия. Это была некая «безликая» организация, как и подавляющее большинство ленинградских заводов и институтов, работавших на оборону.

      Переход от вольной студенческой жизни к строгой дисциплине полувоенной организации оказался для меня сложным. Рабочий день начинался в восемь часов утра, «вертушка» в проходной захлопывалась ровно в восемь и ни минутой позже.  Вскоре я понял, что дисциплина в любом деле штука очень полезная и без нее нельзя рассчитывать на какие-то серьезные успехи.
   
      Мне повезло, я попал в теоретический отдел, в котором находился вычислительный центр, и большинство сотрудников были выпускниками университета. Обстановка в отделе была творческая, и каждый мог найти себе занятие по интересам.
      В нашем отделе было немало молодых парней, очень веселых, остроумных, трезво мыслящих и все мы потешались над этой системой, в которой ничего не могли изменить. Особое веселье вызывала процедура принятия социалистических обязательств в научно-исследовательском институте.
      Создавалась специальная комиссия, которая долго и тщательно трудилась над рождением окончательного документа, в котором механически соединялись подчас бессмысленные тезисы, с единственной целью создать видимость напряженного и слаженного труда коллектива научных работников.

      В конце каждого года происходила еще одна важная процедура – распределение отпусков на предстоящий год. Конечно, мне хотелось в первый свой трудовой отпуск пойти летом, фантазия моя рисовала знойный сочинский пляж, высокие пальмы на берегу и загорелых девушек в большом количестве. Поэтому я попросил июль, а получил, разумеется, март.

      Ну, что же делать, грустил я недолго, памятуя о том, что все сочинские девушки в марте тоже где-то должны обитать. С этой глубокой мыслью я отправился в профком, где мне вручили горящую лыжную путевку в Закарпатье.
     Выезжать нужно было на следующий день, поэтому, наскоро собрав чемодан, я взял билет в плацкартный вагон и через два дня оказался в местечке Ясиня, центре горнолыжного спорта в Закарпатье.
     Теперь-то я понимаю, какое счастье упало мне на голову тогда, поскольку именно там, в Закарпатье, я впервые встал на горные лыжи и заболел ими на всю жизнь.

      Ясиня – маленький гуцульский поселок, прилепленный к горе Говерла, недалеко от Ужгорода, на стыке границ с Венгрией и Румынией. Карпатские горы здесь невысокие и склоны их довольно пологие, но зато красота лесистых склонов и чистого, мягкого снега необыкновенна.
     Тургостиница была расположена в красивом, четырехэтажном, деревянном доме, собранном без единого гвоздя. Рассказывали, что этот дом еще в сороковые годы принадлежал венгерскому лидеру Хорти, который подарил его своей дочери, и в доме развлекалась «золотая» венгерская молодежь.

      Наша группа, в которой были, в основном, ленинградцы и москвичи, с энтузиазмом принялась осваивать азы горнолыжной техники, орошая пОтом учебные склоны. Снаряжение было примитивное, нам выдали печально знаменитые «мукачи» - лыжи Мукачевской лыжной фабрики. Они плохо скользили по снегу, и их нужно было вечно натирать мазями. Зато инструктор был весельчак и красавец, девушки не спускали с него завороженных глаз, и вся наша компания усердно утюжила склоны под веселые переливы его тирольских песен.
      По вечерам, скинув с себя лыжи и еле волоча ноги от усталости, мы отправлялись в тесную, жарко натопленную винарню старого дядюшки Йомаса, где пили горячий глинтвейн из красного венгерского вина и танцевали чуть ли не до утра. В Ясине я впервые узнал и полюбил веселые и романтические горные песни.

      Однако не все наши туристы катались на лыжах. На третий день я обратил внимание на трех молодых женщин, державшихся особняком. Они не взяли напрокат снаряжение и даже не пытались встать на лыжи, явно демонстрируя свое снисходительное пренебрежение к спорту.
     Их внешний вид был подчеркнуто светский, диссонируя со спортивным стилем всего населения нашего лыжного дома. Я даже ни разу не заметил их в винной харчевне у Йомаса, которую, казалось, невозможно было обойти стороной.

      Случилось так, что в столовой я очутился с ними за одним столом. Сначала беседа как-то не вязалась, но постепенно они разговорились, и одна из них даже сказала, что я единственный, с кем можно приятно беседовать в этой компании. Она была явно не права, ее слова отдавали снобизмом, но я не стал спорить, проявляя учтивость и не навязывая своего мнения. Вместо этого я представился и спросил, как ее зовут.
   – Наташа, – ответила женщина, лучезарно улыбнулась и представила своих подруг.

      После нескольких совместных застолий Наташа сказала, что у них есть ко мне одно предложение и пригласила зайти в их номер. К этому времени я успел приглядеться ко всем трем женщинам и уловил, что их связывала не просто дружба, а какая-то тайная связь, которую они явно не проявляли, но и скрыть не могли.
     Наташа была худощавой брюнеткой, с модной короткой стрижкой. У нее было выразительное, подвижное лицо и откровенная манера поведения. Она единственная ходила по турбазе в юбке, демонстрируя стройные ноги. Вторая женщина, Людмила, была светловолосой,  тихая, улыбчивая и застенчивая. А вот третья, Нина, была не интересной, даже мужеподобной, но явно доминировала в этом трио.

      Зайдя в их номер, я увидел, что на столе была выставлена бутылка коньяка. Наташа предложила мне сесть и после недолгой беседы со мной сказала:
   – Саша, не могли бы вы нас сфотографировать на снегу, но не на лыжах, а в обнаженном виде.
   – Конечно, могу, всех троих?
   – Нет, без меня, - сказала Нина. – Меня отдельно от них. Вообще, они пригласили вас без моего согласия.
      Я поднял брови от удивления.
   – Саша, не обращайте внимания, она сегодня не в духе, – поспешно сказала Наташа.
      Наступило неловкое молчание. Я понял, что между ними произошла размолвка, и вскоре ретировался, пообещав, что завтра выполню их просьбу.

      На следующий день после обеда мои знакомые повели меня в укромное, живописное место, облюбованное ими в стороне от лыжных трасс. Они вытоптали в глубоком снегу небольшую прогалину и, защищенные от ветра и людских глаз мощными соснами и елями, загорали здесь в неглиже на палящем солнце, пока остальные катались на лыжах. Мое воображение разыгралось еще накануне вечером, я уже предвкушал удовольствие от того, какие «шикарные» снимки я покажу Витьке по возвращении домой.
     Но не тут-то было, мне предложили спрятать фотоаппарат и выдали свой для производства художественной съемки.
   – Саша, вам когда-нибудь приходилось участвовать в таких съемках?
   – Да, я снимал свою жену, и довольно успешно.
   – О, значит, нам повезло!

      С этими словами женщины скинули одежду и остались в купальниках. Стоял конец марта, солнце припекало довольно сильно, поэтому у нас был необходимый резерв времени для выбора разнообразных поз для экспозиции.
     Я сделал несколько снимков, но все же некоторое стеснение не позволяло женщинам перейти к обнаженной натуре. Тогда я подошел к Наташе, поставил ее на свои лыжи, дал в руки палки, надел на ее голову свой картуз с козырьком и легким движением пальцев спустил лямочки купальника. Эта экспозиция оказалась очень удачной, после чего мои девушки легко обнажились, и я получил много интересной и творческой работы.

      Стройной из всех троих оказалась только Наташа. При тонкой талии ее довольно полная грудь приятно удивляла своей соразмерностью. Людмила была самой молодой из них и на фоне других выглядела младшей сестренкой. Зато Нина обладала крепким, ядреным телом с красивыми, развитыми бедрами, и когда она властно обнимала подруг, то выглядела как наседка, оберегающая своих цыплят.
   – Саша, а Вы не хотите попозировать? – неожиданно спросила Людмила.
   – Скорее… нет, чем да, – ответил я в некотором замешательстве. – Во-первых, я не настолько фотогеничен, а во-вторых, мне просто холодно.
   – Ну, что ж, тогда перенесем окончание съемки в наш номер, – добавила Наташа. – Приходите после ужина.

      Я с трудом дождался вечера, мучительно размышляя о том, какое приключение меня ожидает в их маленьком номере. Я не представлял, как поведу себя в этой совершенно новой ситуации. Вспоминая обнаженных женщин и вновь прокручивая в голове их поведение, я догадывался, что столкнулся с лесбийской разновидностью эротики. Наташа и ее подруги будоражили мою чувственность, приятно интригуя своей непредсказуемостью.

      Когда я вошел в номер, я сразу заметил и оценил работу по подготовке к нашей встрече. Две кровати были сдвинуты вместе, а третья кровать и маленький стол ютились в проходе таким образом, что в номере можно было только сидеть или лежать. На столе стояла уже почти выпитая бутылка коньяка и остатки бутербродов.
     Наташа с Людмилой, обе в легких халатиках, лежали на широкой кровати, а Нина впустила меня в комнату.
     Затем она сказала:
   - Саша, мы очень надеемся на вашу порядочность. Все, что произойдет в этой комнате, должно остаться между нами. И забудьте о том, что вы мужчина, вы приглашены сюда только в качестве фотографа. Обещаете?

      Я до сих пор не вполне понимаю, зачем был разыгран этот спектакль. Как выяснилось позже, каждая из женщин играла в нем свою роль и их желания далеко не совпадали. Нина играла роль старшей любовницы, главы этой лесбийской семьи. Она задавала тон и не допускала своих возлюбленных до мужских объятий.
     Остальные же были бисексуалками и, возможно, в какой-то мере утомились от чисто женского общения на этом курорте. Быть может, поэтому я и был призван в качестве «разбавителя», чтобы внести некоторое разнообразие в жизнь этой комнаты, где женская любовь, возможно, разгоралась каждую ночь.
      Собрав все свое мужество, я ответил:
   – Я буду стараться, Нина!

      Меня усадили на третью кровать, вручив снова фотоаппарат. Наташа села на стол рядом со мной, подобрав красивые ноги таким образом, что ее теплое бедро прижималось к моей щеке, а Нина легла рядом с Людмилой и приступила к любовной игре с этой девочкой. Свет в комнате был приглушенный, но меня предупредили, что фотоаппарат снабжен вспышкой.
     Некоторое время мы с Наташей сидели неподвижно и молча наблюдали за тем, что происходило на кровати. Затем она наклонилась, притянула к себе мою голову и тихонько продышала мне в ухо:
   – Вам нравится?
   – Да, очень, – ответил я и положил руку на ее голое колено. Она не возражала.
   – Я буду вам говорить, когда делать снимок, хорошо?
   – Хорошо.

Моя рука уже скользила вверх по ее ноге, а она только крепче прижимала к себе мою голову. Такого испытания я еще не проходил. Перед моими глазами, на расстоянии двух метров в полумраке разыгрывалась любовная сцена, а сам я уже был в руках полуобнаженной женщины, прижимавшейся ко мне и с каждой минутой терявшей контроль над собой.
   – Сашенька, только тихо, незаметно… пожалуйста, а то Нина убьет меня, если увидит, фотографируй их время от времени… чтобы она не отвлеклась от Людки… она ее очень любит. Ты не представляешь, как она ревнует нас…особенно, когда выпьет… А сегодня она много выпила.

      Горячий шепот Наташи возбуждал не меньше, чем ее рука, блуждавшая по моему телу. В комнате звучала приглушенная музыка, сквозь которую иногда было слышно прерывистое дыхание женщин на кровати. Они были уже полностью раздеты и, казалось, забыли о нашем присутствии.
     Людмила была пассивна, она расслабленно лежала, отдавая свое тело ласкам подруги, зато Нина не лежала ни секунды. Нашептывая ласковые слова, она то ложилась всем телом на девочку, то вставала над нею на колени, принимая самые вызывающие позы. Своими то мягкими, то развратными движениями она подбрасывала поленья в «эротический костер», который охватил нашу комнату.

      Спустя некоторое время мы с Наташей уже оказались лежащими рядом на узкой кровати. Сопротивляться горячему желанию больше не было возможности. И в этот момент с широкой кровати раздался женский крик:
   – Наталья!!! Я тебя убью! Выгони этого поганого пса! Вон отсюда!!!

      Наступившая тишина вмиг развеяла любовное очарование. Обострившиеся, затуманенные чувства внезапно исчезли, уступив место разочарованию и даже неприязни. Я извинился перед Наташей, которую мне было очень жаль, быстро оделся и покинул комнату.
     Я чувствовал себя отвратительно, понимая, что нечаянно оказался внутри сложной человеческой драмы, связавшей судьбы этих трех женщин. До утра я ворочался на своей кровати, многократно проигрывая  сцену, участником которой оказался, проклиная и себя, и моих случайных знакомых.

      Но на этом мои эротические приключения в отпуске не закончились. На следующий день наш инструктор объявил, что планируется трехдневный лыжный поход на северный склон Говерлы с двумя ночевками в охотничьем домике. В первый день предполагалось проехать вверх по серпантину на автобусе до конца проезжей части дороги, а затем подняться пешком на высоту с отметкой 1600 метров.
     Инструктор выбрал десять человек наиболее подготовленных туристов, среди которых оказались две женщины – Ира и Лена. Ира приехала на курорт со своим мужем Андреем из Ленинграда. Оба они были общительны, неплохо катались на лыжах и я, в основном, держался вместе с ними. А Лена была симпатичная белокурая девушка, но очень плохо стояла на лыжах.

      К середине первого дня мы уже добрались до охотничьего домика. В нем было две небольших комнаты, одна использовалась как кухня, а во второй находились нары, на которых мы должны были расположиться на ночь. Немного отдохнув и наскоро перекусив, мы бросились на заснеженные склоны.
     Катание здесь было первоклассным, гораздо лучше, чем в Ясине, хотя действовал единственный бугельный подъемник. Зато снег был пушистым и мягким, как сметана, а вековые ели, усыпанные снегом, создавали сказочный пейзаж.

      После ужина состоялся импровизированный вечер. Сначала разожгли костер на снегу, перед домиком, а когда подмерзли, залезли на нары и инструктор, взяв гитару, запел тирольские песни. Пел он прекрасно, я впервые слышал эти песни, да еще в таком мастерском исполнении.
     Уже в конце вечера, когда инструктор немного устал, гитара оказалась в моих руках, и я исполнил свой репертуар. Обе женщины, Ира и Лена, которые влюбленными глазами смотрели на инструктора во время его пения, теперь переключились на меня. Особенным успехом пользовались горные песни, с простым, задушевным мотивом, а песню Кукина «Горы далекие…» Ира даже заставила меня спеть трижды.

      После пения инструктор, загадочно улыбаясь, объявил, что в спальных мешках мы будем размещаться по двое: во-первых, мешков мало, а во-вторых, так теплее. Естественно, что мы с Андреем залезли в один мешок, а наши женщины заняли другой.
      Андрей оказался разговорчивым парнем. Романтика горных приключений разогрела наше воображение, и постепенно он разоткровенничался, рассказывая некоторые интимные подробности своей семейной жизни.
     Мы перешептывались довольно долго, и в результате я узнал немало интересных подробностей о его жене Ирине, о ее темпераменте и сексуальных предпочтениях. Андрей представил свою жену так выразительно и заманчиво, что худощавая фигурка Ирины взволновала мое воображение.
     Внезапно Андрей сказал:
   – Саш, знаешь… а ты нравишься Ире.
   – В каком смысле?
   – В прямом, она о тебе мечтает, только и говорит о тебе. Особенно после твоего пения…
   – Я что-то плохо понимаю… И ты мне об этом говоришь?
   – Ну, да… Я ее хорошо знаю. Уж если она глаз положила на кого-то, то своего добьется. Так что ты не сопротивляйся.
   – А ты как же?
   – А я отойду в сторону, на некоторое время…
   - Ни черта не понимаю… что, прямо здесь… на курорте?
   – Знаешь, давай сделаем так: в следующую ночь ты залезай в Иркин мешок, а я заберу Ленку к себе. Мне очень хочется до нее добраться!
   – Ну, ты даешь, старик! А Ира пойдет на такой обмен?!
   – Запросто… если с тобой, то пойдет.

      Я уж не помню, как мы уснули в ту ночь, но на следующий день, как только мы встали, я не спускал глаз с Ирины. Внешность у нее была не броская, но в глазах проглядывали чертики.
     Как-то само собой получилось, что за завтраком и затем на склоне Ира была постоянно рядом со мной, и наши разговоры, и смех, а иногда и двусмысленные реплики, несли в себе какой-то новый подтекст, а ее приветливый голос наполнился теплотой. Она явно чувствовала некую перемену в моих взглядах на нее, и это прибавляло ей уверенности.

      Надо отдать должное Андрею. Он, действительно, оказался совсем в стороне от нас с Ирой, но зато оккупировал Лену своим вниманием к ее большому удовольствию. Еще перед завтраком инструктор предложил одной из женщин поработать на кухне поварихой, а одному из мужчин – кухонным мужиком. Лена с легкостью согласилась, а Андрей тут же вызвался ей помочь.
     Я заметил, как губы Ирины в этот момент сложились в ироническую, понимающую улыбку. Не знаю, был ли предварительный сговор между супругами или их слаженный семейный ансамбль так сработался за несколько лет, что был готов к любым импровизациям без репетиций.

      К обеду мы вернулись в нашу хижину в приподнятом настроении. За столом я сидел рядом с Ирой, ухаживал за ней, а Лена с Андреем были на другом конце стола и, занятые друг другом и общим делом, даже не смотрели в нашу сторону.
     Как многое может измениться в течение одного дня, даже одного часа! Какие-то флюиды наполнили душу и подстегнутые пикантностью ситуации повлекли нас навстречу приятной любовной авантюре.

      После обеда мы покатались еще часа два, до захода солнца. Мы любовались снежными склонами, сплошь заросшими мохнатыми елями. Местами лыжная тропа, петляя между деревьев, суживалась настолько, что однажды Ира не вписалась в поворот и, зацепив палкой за ель, распласталась на снегу. Я подскочил к ней и, взяв за талию, энергично поднял на ноги.
     На несколько мгновений мы оказались близко друг к другу. Ира, смеясь, обняла меня, внимательно посмотрела в глаза и без церемоний начала целовать. Ее холодные губы становились все теплее, а одна нога, освобожденная от лыжи, прижалась к моим ногам.

      Внезапная близость перевернула во мне образ этой женщины. Я вдруг почувствовал ту сексуальную энергию, которую она излучала всем своим телом. Глядя на человека, мы думаем, что оцениваем его внешность, а на самом деле мы просто, как антенна, улавливаем волны его сексуальности. И если мы на одной волне, то возникает сумасшедшая страсть. Она влечет нас навстречу друг другу как разжимающаяся пружина, и уже нет сил ей противодействовать.

      В горах не бывает сумерек, как только мелькнет последний луч солнца и оно исчезнет за горной вершиной, сразу наступает тьма. Поэтому, очнувшись от нежных объятий, я прошептал:
   – Кого я должен благодарить за такой сказочный подарок судьбы?
   – Благодари вон ту елку и мою лыжную палку! А теперь быстро на базу! Я хочу есть, а потом…
   – Что потом?
   – Сашенька, я хочу в твой спальный мешок… ты меня пустишь?
      После ужина была прогулка при луне, долгие разговоры, выяснения позиций. Ира мне простыми словами объяснила свою жизненную философию, свои нестандартные отношения с мужем. Эта женщина оказалась находкой для меня.

      В наш высокогорный «отель» мы вернулись поздно, чтобы дать возможность остальным туристам устроиться на ночь, уснуть и не мешать нашей «отчаянной ночевке». Спальный мешок Лены, в который должен был погрузиться Андрей, находился рядом с нашим, и, судя по его объему, он уже был заполнен «спящими телами». В темноте мне показалось, что его очертания меняются, он как бы «дышит» в такт движениям его обитателей. Ирина тоже заметила этот факт:
   – Андрюша не теряет времени даром… Кажется, эта «кухонная пара» уже нашла общий язык. Помоги мне раздеться…

      Я нащупал ее в темноте. Она стояла, опустив руки, и не пошевелилась, пока я снимал с нее одежду. Затем, решительными движениями рук она раздела меня. Когда мы уже оказались в спальном мешке, думать больше было не нужно. Я почувствовал, как мысли легко отлетели в недосягаемую даль, наши тела, сплетаясь в единое целое, исполняли свой вечный танец.
     Удивительно, как в таком тесном пространстве Ира умудрилась найти столько разнообразных способов, чтобы проявить свою страсть. Ее руки, обняв меня, не отпускали ни на мгновенье, словно боясь потерять свою случайную находку, а гибкое тело вытворяло замысловатые движения, благодаря которым я ощутил всю прелесть и новизну нашей «встречи над облаками».

      Одна мысль все же мелькнула в моем возбужденном сознании. Мне показалось, что Ира испытывала особый подъем в этой любовной игре благодаря тому, что ее муж находился совсем рядом и, подобно ей, исполнял роль соблазнителя миловидной москвички. Какая-то таинственная сексуальная сила соединяла этих супругов, придавая им особый азарт в получении сексуальных удовольствий.
     Затем я невольно вспомнил трех женщин в нашей тургостинице, связанных «любовной нитью», мне даже показалось на мгновенье, что сейчас не Ира, а Наташа пульсирует в моих объятиях.
     Атмосфера в спальном мешке раскалилась настолько, что сознание улетело из наших тел, а реальные образы отступили в небытие.

      Утреннее солнце вернуло все на свои места. Реальность вновь обрела свои очертания, вселяя бодрость в тело и трезвость в мысли. Наш лыжный поход заканчивался, а вместе с ним закончился и мой первый отпуск.
      На работу я вернулся полный сил и новых впечатлений. Самым главным из них стало увлечение горными лыжами. Но в начале апреля зима в Ленинграде уже кончилась, и новую страсть пришлось отложить до будущей зимы.