Три молнии. Ольга Ланская

Я перебирала сухие травы, и трижды просыпалась за ночь.

И трижды в снах будивших меня, вспыхивавших внезапно, кратко, как дальние молнии в зачернивших небо тучах, беременных мощной грозой, которая вот-вот разразится, но которая еще, накрыв город, ждет свои арьергардные полки, застрявшие где-то над Ригой и Вильнюсом, нет, скорее над Вильной и Варшавой, втягиваются в черную воронку, спеша и сообщая огненными трассами дальних молний, что не опоздают к змеиному пиршеству над Санкт-Петербургом, трижды в этих странных снах я перебирала сухие травы, ища в них что-то.

И всякий раз, просыпаясь, я всё еще ощущала в руках сухие охапки травы, которые почему-то перетряхивала, перебирала под собирающейся грозой.

– Приснится же! – смеялась я сонной Пани Барбаре.

Та приоткрывала один глаз и тут же прятала его под своим невероятным пепельно-серым веком Будды, чуть прикрытым сверху рыжими кудрями, продолжая смотреть свои сны.

И я тоже окунулась в сон, отчего-то вдруг поняв, что не просто так перебирала сухую траву. Потому, что в руках у меня был цветок с желтыми острыми лепестками.
 
Совсем слабый, но очень похожий на те странные желтые цветы, внезапно выросшие на южном склоне широченного, как овраг, водостока между Школой и Домами, ведущего к бетонке вдоль Вилии-Нерис, которые внезапно, удивляя всех нас, раскрылись осенью на макушках мощных, небывалых здесь прежде, невиданных стеблей дерев-цветов.
И все вспоминали шепотом апрель и Чернобыль, и как быстро умирали девчонки и дети, погостившие в Белоруссии и насобиравшие там шикарных грибов…

А потом мы нашли на берегу реки огромный, в полчеловеческого роста одуванчик на кожистом витом коричневом стебле, подули на него.

Он даже не шелохнулся. Попробовали сорвать с него белый пушинку-парашютик… Зря! Словно железной была игла, на которой держался он за материнское ложе.
 
Сорвать "цветок" тоже было невозможно. И мы ушли, оглядываясь, и всё ещё не веря, что бывают такие одуванчики.

А через час я снова вдруг проснулась с почти тем же ощущением.
Только сухой травы и цветов было больше.
 
И я снова заснула, потому что была тихая ночь и время спать.

Но в третий раз я очнулась оттого, что все желтые цветы были собраны.
Они были сложены в большой прозрачный круглый аквариум, из стекла, похожего на то, из которого была разбитая утром Пани Барбарой банка с давно высохшим, но сохранившем почему-то свой майский цвет букетом черемухи.
 
Ей так хотелось попробовать черемуховый цвет, она вытянулась на своих коротких, пушистых белых ножках, потянула…

Она вообще была похожая на детёныша панды с круглой рыжей головой Будды – в принципе, ее и называли собакой Будды. И, может быть, в этом что-то есть, потому что совсем недавно трижды за ночь эта малявка, чудом забравшись ко мне, спящей, на голову, прижалась к губам, заставив вернуться остановившееся дыхание.
Трижды!

Собака Будды… Со странной кличкой Пани Барбара. Так записано в ее паспорте.

Я увидела этот аквариум с желтыми цветами – желтый цвет – цвет измены! Кто этого не знает, то просто забыл…

И чтобы выкинуть из головы всё – и дурной сон с не пролившейся грозой, и тени чернобыльских гигантов на берегу Вилии, и чертов аквариум, в котором вместо Волшебного Кота были слабые головки желтых дурман-цветов, я крикнула собаке, поднявшей на своём ложе голову:

– Пани Барбара! Бежим-ка сварим кофе! Уже пять утра.

И она весело помчалась рядом со мной на кухню.

Я заваривала кофе, дала вкусняшек моей Пани и старалась не думать, о том, что участковый обещал сегодня же побывать в доме, где прячут Глорию Феррари, и я, наконец, получу полноценный ответ на свой запрос в МВД об ее розыске.

Санкт-Петербург
13.07. 2019