Эдвард григ, муса джалиль и девочка-десятиклассниц

           Все  они однажды  встретились.
           Не смотря на то, что  Эдвард  Григ жил  в северной  стране варягов
      (викингов), отважных китобоев, величественных нагромождений скал (помните:
      « О скалы каменны  дробятся с ревом волны…»?), бесчисленных  фиордов  и
      полярных сияний, сочинял великолепную норвежскую музыку и не слышал ничего 
      ни  про нацистскую тюрьму «Моабит» в Берлине (тогда ее еще не было), ни про
      Вторую мировую войну (он не дожил до нее),а советский офицер и поэт
      татарин Муса Джалиль писал свои стихи (на татарском языке) в застенках этой
      тюрьмы и был казнен  во время этой же войны.
          А девочка–десятиклассница родилась уже спустя десятилетия после этой 
      страшной войны, которая у нас называется Великой Отечественной. И знала о
      ней, в том числе, по рассказам своего деда, тоже боевого советского
      офицера, встретившего День Победы как раз в Норвегии.
          Встретились, потому что Муса Джалиль в застенках Моабита между
      допросами и пытками не сочинял свои стихи, а записывал стихами репортаж
      души, в том числе стихотворение «Варварство», а Эдвард Григ написал свои
      знаменитые  сюиты к драме Г.Ибсена «Пер Гюнт». Их встречу организовала
      девочка- десятиклассница.
      Но обо всем по порядку.

          В очередную годовщину Великой Победы в средней школе учащиеся
      готовились к торжественной встрече с ветеранами Великой Отечественной
      Войны: с цветами, поздравлениями и, конечно же, с концертом школьной
      художественной самодеятельности.
          Девочке выпал жребий прочитать со сцены стихотворение Мусы Джалиля
      «Варварство», которое он написал в том же Моабите в 1943 году. В переводе
      на русский язык.
          Она  заучивала его наизусть, но ей самой что-то не нравилось. Она
      меняла интонации, понижала и повышала голос, но выходила сухая декламация,
      как на уроке – «с выражением».
          Учительница, уже пожилая женщина, ей посоветовала:
      - Представь, что ты все видела сама, маленьким и беззащитным ребенком.
      Видела своими глазами, слышала своими ушами, страдала сама, но ничем не
      могла помочь. Ты все время молчала – некому было рассказать о том, чему
      стала свидетельницей. Просто расскажи. Без надрыва, стонов и причитаний.
          А кому-то пришла в голову идея читать это стихотворение  со сцены в
      сопровождении музыки – конкретно «Смерть Озе» из Григовского «Пер Гюнта».
      Попробовали. У девочки была пластинка с этим произведением и проигрыватель
      (магнитофоны были тогда редкостью). И она стала рассказывать то, что видел
      Муса Джалиль, как будто своими словами, под эту музыку. Ребята-
      одноклассники даже внесли еще одну деталь – внимательно слушая
      стихотворение, они то приглушали звучание музыки, то повышали  его – в
      соответствии с содержанием текста.

         Когда девочка репетировала, а это было много раз, она была спокойна и
      ровно, как могла, вела повествование. А когда вышла на сцену, глянула в
      зал  и увидела сотни глаз – женских, детских, мужских, стариковских,
      заволновалась. Но отступать было некуда. И она начала. Сначала спокойно, а
      потом – прерывающимся голосом, изо всех сил стараясь не разрыдаться в голос
      и не прервать чтение. Потому, что все в зале, кроме малышей, которые тоже
      притихли, плакали. Молча, только раздавались отдельные приглушенные  редкие
      всхлипы. Плакали девочки-одноклассницы за кулисами, плакали учительницы во
      главе с директором школы. Не плакали только мальчишки-одноклассники. У них
      дрожали сжатые в кулаки руки, играли желваки, и ныли скулы от сжатых до
      боли зубов.
          А музыка только усиливала тяжесть, которая свалилась на еще не окрепшую
      психику девочки. Но она справилась. Когда закончила, в зале повисла тишина.
      Не гробовая, не мертвая. Эти определения здесь  не годятся. Это была МИНУТА 
      МОЛЧАНИЯ, объявленная всеми тремя: девочкой, Мусой Джалилем и Эдвардом 
      Григом. И только через некоторое время зал взорвался аплодисментами, как
      будто вспомнил. И только тогда  девочка заплакала. Плакала тихо, просто
      слезы лились по щекам.  Пока не стихли аплодисменты.  А потом убежала за
      кулисы, заскочила в пустую классную комнату, и зарыдала навзрыд.
          Поспешившие за ней подружки даже поили ее водой из стакана. На вопросы
      ничего не отвечала. А что она могла ответить? Стресс? Она тогда еще не
      знала этого слова. Плакала не долго. Подружки успокоили. Выплакалась, но
      запомнила это на всю жизнь.
          И долго потом не могла слушать Грига, потому что при первых звуках 
      сюиты «Смерть Озе», ей вспоминалось «Варварство» Мусы Джалиля. И слезы
      ветеранов  той войны, которую они вели, чтобы уничтожить варваров ХХ века, 
      чтобы они – варвары, не появились в ХХI веке. Тем, кто интересуется, почему
      ветераны молча плакали, слушая девочку, советую прочитать  или перечитать
      это стихотворение Мусы Джалиля.
          После выступления девочки один из зрителей спросил у другого: «тебе
      понравилось?». И  не получил ответа. А как ответишь на этот  вопрос?
                _ _ _ _

          Эдвард Григ написал «Смерть Озе» в ХIХ веке и умер в самом начале ХХ. 
      Муса Джалиль написал про варварство  в  первой половине ХХ столетия, и
      тогда же был казнен - варварами. Сейчас уже ХХI век. А варварство не ушло в
      прошлое, оно и ныне   продолжает варварствовать.  Неужели оно бессмертно?
      Девочка-десятиклассница уже взрослая женщина,  и у нее  двое детей. Живут
      они в Городе, который варвары обрекли на уничтожение. По ночам, когда
      содрогались от взрывов городские небоскребы, а небо над городом варвары
      подсвечивали фосфорными бомбами, она хватала детей, как наседка  цыплят, и
      с «тревожной» сумкой с самым необходимым на случай… из суеверия не могу
      сказать, какой,  бегом бежала в подвал, а следом за ними, жалобно скуля –
      эрдель-терьер (тогда еще четырехмесячный щенок). Он потом научился
      распознавать и отличать «прилеты» от «улетов» (термины, которых раньше не
      знали горожане), и реагировать соответственно.      
          Это было по ночам. Варвары свои черные дела творят под покровом ночи. А
      по утрам дети бежали в школы, еще не сожженные и не разрушенные ночными
      варварами. Так что, не до конца превращена в реальность мечта их
      предводителя–изувера (он только на людях старался показаться верующим, а на
      самом деле выглядел циничным многоверцем): «наши дети будут ходить в школы,
      а их дети будут сидеть в подвалах». Вопреки мечте изувера «их» дети
      успевают посидеть в подвалах и ходить в школу. Правда, не все. 240 из них,
      детей обоего пола и разных возрастов, не успели. Теперь на кладбищах.
          К слову, о кладбищах. Дедушка девочки, которая читала ему и его
      фронтовым товарищам стихотворение «Варварство», боевой советский офицер в
      отставке, тоже давно, еще в конце ХХ века,  умер и похоронен на городском
      кладбище. И там уже был ранен в пятый раз (четыре ранения он получил в
      Великой Отечественной Войне). На этот раз его «долбануло» по скромному
      обелиску – осколком варварского снаряда, разорвавшегося в 20 метрах от его
      могилы.
          Считается, что музы молчат, когда говорят пушки. Не знаю. Когда варвары
      уничтожали Аэропорт имени Сергея Прокофьева, не восьмое чудо света, но
      произведение современного строительного искусства, военные корреспонденты
      снимали этот кошмар на видео,  гремели залпы  и взрывы, вздымались фонтаны
      огня и обломков, один очевидец потом признался, что явственно слышал музыку
      – «Сарказмы» Сергея Прокофьева. Мистика? Он не знает, но твердо уверен –
      слышал.
          Между прочим, Аэропорт был назван этим  именем, потому что его владелец 
      родился и вырос почти рядом в те времена, когда Город уже был, но не было
      никакого аэропорта.
          Варварство без вандализма не возможно. Оно стирает в прах все чуждое
      его примитивному ощущению, если препятствует достижению его  сиюминутной
      варварской цели, будь то древняя Пальмира, римский Колизей, современный
      аэропорт, или памятник не своему герою.
          Аэропорт (абсолютно гражданский и международный - европейский) варварам
      был нужен как плацдарм для уничтожения Города. Диспетчерская вышка
      возвышалась  над Городом,  и варварские артиллерийские корректировщики
      видели город, как на ладони.
          Кончилось тем, что вышка не выдержала (она, все-таки, тоже была имени
      Сергея Прокофьева – в составе  Аэропорта), и упала, точнее, сама 
      грохнулась наземь. Так говорят. Есть и иное мнение, но горожане, хоть и
      жалеют ее,но,все же, благодарны и считают этот  ее поступок подвигом. А
      Аэропорта просто уже нет. В его руинах еще гниют останки тех, кого варвары 
      для устрашения всех не-варваров называли «киборгами», не ведающих страха и
      не чувствовавших боли. От постоянно употребляемых внутримышечно и просто
      внутрь  мощных психотропных и иных средств, делающих «море по колено».
      
           Но я о другом.Об искусстве. Не о пресловутом  «искусстве для
      искусства», а о настоящем – для людей от собственной души его творцов;  Об
      искусстве, которое интернационально. Неужели оно преходяще, а варварство –
      вечно?
           И как тогда быть с известным изречением: «Гений и злодейство
      несовместны»? Если они рядом и сосуществуют. Помните гениальный по своей
      простоте и облагороженный гитарным сопровождением совет известного барда:
      «Не нужно прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под
      нас». Город и многие другие  города и поселки запомнили этот совет и
      послушались барда. И не стали прогибаться под изменившийся мир, ставший
      зловещим и варварским.
           А бард почему-то вместе со своей гитарой примчался в самую гущу этого,
      уже зловещего мира, и стал его «Орфеем на час». Либо он еще в школе не
      дружил с историей и географией, либо просто перепутал маршрут и не стал его
      менять, либо…. Много может быть разных «либо». Пусть сам бард в них
      разбирается.
          Напоследок. Все здесь написанное  не ожидает оценки «нравится-не
      нравится». Каждый волен только сказать самому себе – нужно оно, или - ну
      его….