Ноль Овна. Астрологический роман. Гл. 49

При бледном дневном освещении чёрно-белый кошмар несколько выцвел, и можно стало попросту игнорировать неуют и зазеркальную условность виевой кухни. Да и заботило сейчас другое – здесь не было чая! Совсем! «Вино и кофе?» – возмущался про себя Пётр Яковлевич. – «Серьёзно, чувак? Это всё, что ты пьёшь?». На дверце холодильника звякнули друг об друга две бутылки минералки. Спасибо и на этом!

Утолив жажду холодной солоноватой водой, Пётр Яковлевич задумался было о завтраке, но отвлёкся на посторонние звуки. Шаги? Еле различимый скрип диванных пружин, шорох простыни. Герман проснулся?

То, что Герман спит, умилительно обняв подушку, Пётр Яковлевич увидел ещё с порога. И фигуру, которая склонилась над ним, тоже увидел. Этот длинный узкий силуэт трудно было не узнать. Безусловно, это Вий сидел на краю дивана и медленно гладил Германа по лицу.

У Гранина пульс подскочил сразу до 120-ти наверное. Первым порывом было броситься и скрутить, но следом страх охолонул изнутри – Вий может быть быстрее. Он слишком близко к Герману и неизвестно, что он задумал.

Вий между тем заметил его, встал навстречу. У него оказалось слишком умиротворённое  для злоумышленника лицо, поэтому Пётр Яковлевич слегка растерялся. На автопилоте прошёл в комнату, сел в кресло, не сводя с противника глаз. Вот тут Вий усмехнулся весьма знакомо, расслабленно подошёл ближе, и …очень ловко оседлал гранинские бёдра, за плечи прижав Петра Яковлевича к спинке кресла.

– Т-с-с… – Вий изобразил родительское неодобрение, подождал, пока тело под ним расслабится, и пристально наблюдая за гранинской реакцией, медленно опустил руки. Зрачки у Вия были огромные, поэтому казалось, что глаза у него чёрные. А ведь так не бывает! Но он точно не под кайфом. В этом Гранин был почему-то уверен. Он вздрогнул, когда Вий мягко коснулся ладонью его щеки.

И снова, как в прошлый раз, Пётр Яковлевич не нашёл в себе ни сил, ни желания противиться виевым прикосновениям. Тело принимало их как врачебные – с доверием и надеждой – с готовностью допуская всюду. И Вий гладил везде – неспешно и почти невесомо. И не целовал, а просто скользил губами по щеке, водил носом по чувствительной коже на шее, за ухом. Вдыхал запах волос, как будто в руки ему попал не человек, а растение, которое изучаешь пальцами – ворсинки на стебле, упругие гладкие листья, прохладные нежные лепестки. Которое нюхаешь самозабвенно, пачкая нос пыльцой. Это был не секс, а какая-то медитация! Так Гранин думал до первого поцелуя. Потому что прошило раскалённым прутом насквозь. Потому что инстинкт велел вцепиться в чужое тело и рвать одежду, не думая о пуговицах, чтобы добраться до кожи. Потому что кусать хотелось до крови и засасывать до синяков. И отметины чужих ногтей на плечах и царапины на спине только возбуждали сильнее. И на миг открытые глаза зафиксировали синий германов взгляд – бесстрастный и отчуждённый. И сердце остановилось. И Гранин проснулся.

Герман в самом деле уже не спал. Он хмуро смотрел со своей подушки, как гранинская грудь частыми рывками ходит вверх-вниз, будто поршень её толкает, не даёт успокоиться, как капельки пота блестят на его лице.

– О, Господи! Никогда здесь больше не останусь, – невнятно бормочет Гранин, прикрывая глаза рукой.

– Это был не сон, – сухо сообщает Розен, заставляя Петра Яковлевича вздрогнуть и с ужасом недоверчиво оглянуться. – Вий действительно приходил. В тонком теле, разумеется.

– Не-е-ет, – обречённо стонет Пётр Яковлевич. – Ты видел? Это ужасно. Прости, Герман, прости. И… поцелуй меня. Пожалуйста.

– Понял теперь? – невесело усмехается Розен. Приподнимается на локте и бережно целует Петра Яковлевича. Убирает прилипшие ко лбу влажные волосы, обтирает его лицо углом пододеяльника. – То, что он пришёл, значит, что он нашёл мой подарок и принял его.

– Подарок? Какой подарок? – Пётр Яковлевич обнимает Германа, целует его торс, гладит нежно по спине, аккуратно, чтобы не поцарапать, прижимается к его груди небритой щекой. Это доставляет ему гораздо больше удовольствия, чем та дикая страсть, которой отравил его Вий.

– Неважно. Важно, что теперь есть шанс вернуть его. Не сейчас, конечно. Со временем.

– Герман, а ведь ты нарочно его подставил. – Паззл в голове Гранина наконец сложился. – Ты хотел, чтобы его закрыли?

– Разумеется, Педро! Не всё моё коварство утекло к этой змеюке.

Спустя пару поцелуев Петра Яковлевича накрывает ещё одно озарение.

– И я понял, зачем ему телесное бессмертие! Он хотел закрепить своё автономное существование. Он точно не знает?

– Точно, Петь. Знал бы, я бы так легко с ним не справился.

– А ведь он любит тебя. – В гранинском голосе проскальзывает нотка сочувствия к Вию.

– Ну, если только как-то по-своему…

– А ты его?

– Начинается! – раздражённо хмурится Герман. – Он носитель тех моих качеств, от которых я хотел избавиться, но при этом он часть меня. Как я должен к нему относиться?

– И как же ты с ним жил при таком раскладе?

– Смирялся! – уже рявкает Розен. – Терпел. Ещё будут дурацкие вопросы?

– Тебе трудно с кем-то, кто не ты?

Этот вопрос заставляет Германа удивиться и задуматься.

– Да, – решает он наконец. – Вообще кошмар. Либо тоска зелёная. А сам-то? Тоже ни с кем не сошёлся в моё отсутствие.

– А если бы?..

Розен теряет терпение. Наваливается сверху, придавливает Петра Яковлевича к подушке.

– Ты ещё не понял, на что я способен, чтобы вернуть своё?

– Понял, Герман, понял, – безмятежно улыбается Гранин. – Я уже давно понял, что мы не делом, которое нам Контора поручила, занимаемся, а решаем твои проблемы.

– А не слишком ли много ты понимаешь? – вкрадчиво интересуется Розен. – И знаешь ли ты, насколько это опасно для здоровья и жизни?

– Покажи мне, – дразнит его Гранин.

– Ну, смотри. Только не жалуйся потом…


***
Выходя из ванной, Пётр Яковлевич едва не прибил дверью Германа. Тот шёл из прихожей с коробкой пиццы и бутылкой колы в руках.

– Тортики на завтрак больше не вставляют, и ты решил перейти на фастфуд? – Гранин посторонился и ещё пару раз провёл расчёской по мокрым волосам.

– А есть быстрая доставка тортиков? –  Розен, как заправский официант, обвальсировал препятствие и сгрузил свою ношу на стол. – Давай закажем.

– Не сейчас. Сейчас мы позавтракаем и пойдём на работу. – Пётр Яковлевич вошёл следом, достал из шкафчика тарелки – абсолютно белые и гладкие, без росписи и рельефа, сел на стул – с металлической никелированной спинкой, и с тоской поглядел на поставленные Германом на стол стаканы – ровной цилиндрической формы, без гравировки и рисунка. – Я выпишу тебе направление в закрытую секцию, ты пронесёшь туда какой-нибудь хитрый гаджет и скопируешь содержимое папок. И пожалуйста, кактус не забудь с собой забрать, потому что сюда мы на обратном пути заходить не будем. Я, честно говоря, очень хочу домой.

Розен не ответил, потому что был увлечён отделением частей небрежно нарезанной пиццы друг от друга. Сырные струны тянулись за треугольным куском, и Герман пытался намотать их на вилку.

– Тебя раздражают мои привычки? – Похоже, он решил поиграть в семейного психолога. – Скажи об этом сейчас. Не дай бытовым проблемам погубить наши отношения.

– Я люблю тебя, и любые твои привычки меня только умиляют. – Гранин был абсолютно серьёзен. – Потому что они твои.

– У-ти, бозе мой! – Розен умилился и потянулся поцеловать Петра Яковлевича через стол. – И ты ещё спрашиваешь, что бы я делал, если бы ты меня не дождался! Отбил бы безо всяких сантиментов!

– А часто бывает? Что не дожидаются.

Герман опустил на тарелку нож и вилку, которыми расчленял пиццу, кивнул, давая понять, что понял вопрос – это вышло у него очень по-лекторски.

– Всё бывает. В самых причудливых вариантах. Да вот на днях – встречался с подобным клиентом! Предыстория такая: парень был влюблён в замужнюю женщину старше себя. Муж у неё кстати помер и наш герой поспешил сделать предложение. Потом ещё, и ещё. Она ему отказывала раз десять, наверное, если не больше. То она вдова и неудобно вот так сразу, то дети не поймут, то просто спустит на тормозах…

– Жестоко она парня динамила!

– Да! Последний раз она отказала потому, что у неё, мол, уже внуки и смешно старухе идти под венец.

– А они пара?

– Конечно! Но здесь этого мало. Здесь нужно: узнать, не упустить, решиться. Настоять на своём, даже если тебя не узнали, отфутболили, в очередной раз продинамили. Так вот, поскольку они пара, я предложил им поменяться местами, чтобы каждый мог прочувствовать на своей шкуре все нюансы положения другого.

– Это твой любимый литературный приём? Да, Герман? Вывернуть ситуацию наизнанку… – Гранин, увлекшись рассказом, потянулся уже за третьим куском пиццы.

– Это очень распространённый приём, – слегка обиженно ответил Герман. – И – да, я его использую. Но здесь я даже слегка утрировал: увеличил ещё на пару лет разницу в возрасте, встречу им устроил позже лет на десять. И что ты думаешь? Она опять его динамит, но уже потому, что не горит желанием связывать свою судьбу со вдовой бальзаковского возраста! И она его не узнала!

– Получается, жизнь прожита впустую? – расстроился Пётр Яковлевич.

Герман пожал плечами.

– Опыт свой они всё равно получили. Парень понял, что женщина может стесняться своего тела, считать себя уже не годной в употребление, даже если она выглядит хорошо для своего возраста, предполагать, что быстро станет обузой, а не радостью. А девица оценила (точнее, оценит потом, само собой), что это вовсе не тьфу – настойчиво в такой ситуации добиваться женщины. Что для этого нужны воля и горячее сердце, которых у неё нет. И скажу тебе по секрету, карта часто бывает устроена таким образом, что иногда невозможность реализации в неё заложена, но так, что не сразу заметишь. Чтобы человек острее переживал свою неудачу и чтобы не сдавался до последнего, не догадываясь, что ничего не получит. Всё-таки самый яркий опыт даёт полное погружение без памяти и поддержки. Но я, например, так уже не могу.

– А хотел бы? – полюбопытствовал Гранин.

– Нет, Петя. Тебя я забывать больше не хочу! И тебе не позволю.