Шоу продолжается

  Первую историю про двух гопников можно прочитать здесь: http://www.proza.ru/2018/02/02/2156

   Из предыдущего  рассказа  "Маски-шоу"  читатель  узнал,  как у двух  молодых гопников  Михаила Климова,  по прозвищу  Клим,  и  Алексея Мурзляева,  по кличке  Мурзик,   с треском провалился  их хитромудрый  план   по покупке  торговой палатки на Сенном рынке.   Из-за этого им так и не удалось  войти в высокоприбыльный, как им тогда казалось,  бизнес по летней  торговле валенками.   Но  в качестве частичной компенсации  за эту потерю они всё же получили от  судьбы  и начальника городской полиции  по грамоте  и  ценному  подарку.  За то, что,  сами того не желая, оказали содействие в задержании  опасного вора-рецидивиста.    
 
    Но жизнь  продолжается. И вот уже на следующий день после награждения  наши герои опять выходят….   нет-нет,  пока не на большую дорогу, а всего лишь  на сцену.  А точнее на….  Впрочем, не будем забегать вперёд.
               
                *   *  *
    Утро выдалось по-летнему  солнечным и жарким.  Клим  сидел  в тенёчке  на лавочке у своего подъезда, а рядом с ним на той самой грамоте от местных  "пентов"  были разложены  пара тушек вяленой плотвы и полторашка  светлого пива.   По слишком сосредоточенному взгляду и  неестественно аккуратным  движениям  опытный человек  мог  с уверенностью предположить,  что  Клим   сегодня страдает от сильного похмелья.   И это было  правдой, потому  что  именно   для лечения  этого тяжкого недуга Клим только что потратил на пиво и нехитрую закусь все  деньги от проданных  какому-то  местному барыге  новеньких наградных  командирских часов. 
 
  Терапия была в самом разгаре, когда к лавочке подошёл  Мурзик.  Он с сочувствием и пониманием   оценил  мучение друга, и поэтому на его предложение выпить  сделал лишь символический глоток  из бутылки. 

  Вчера после награждения  пути друзей  разошлись, и вечер они провели по-разному.   Если Клим до поздней ночи пил и бузотёрил на районе, пока, наконец, не  заснул в родном подъезде, не дойдя всего два этажа до своей квартиры, то Лёшка провёл всё это время у себя дома.

  Мурзик, хоть и был довольно  мерзопакостным типом, который за всю свою непутёвую жизнь не заработал ещё и копейки, если  не считать мелочи, систематически отбираемой им  у младших школьников,  но и ему ни что человеческое  было  не чуждо.  В глубине его тёмной души горел огонёк любви к его родной  бабке Анне – единственному человеку, который  при встрече радостно ему улыбался.     Поэтому  вчера, забежав домой всего на минутку, и  увидев, что у бабки поднялась  высокая температура,он остался.   И всю ночь  ухаживал за старушкой.   А когда под утро той стало легче, чтобы сделать  ей приятное,   торжественно отдал ей  часы, полученные  накануне из рук начальника полиции.  Самому носить награду  Мурзику  было  "не в кайф".  Это было бы то же самое, что надеть на свою голову фуражку местного участкового  и прийти в пивную.  Красиво, но может быть  очень вредным для здоровья.

   Бабка Аня долго вертела  перед  глазами  награду своего внука.  Вздыхала и даже немного прослезилась.  А потом  так и заснула,  не выпуская часов из морщинистых и натруженных рук.

               
                *   *   *
     Наконец,  лечение  принесло  свои плоды – взгляд Клима посветлел,  и на его лице отразилась  благость.   Назло  Минздраву друзья закурили,  и сразу захотелось общения.  Мурзик  решил поделиться с Климом  последней новостью:

    — А ты слышал, что  сегодня на район   опять приехали снимать какое-то  кино.  Говорят, про  московскую уголовку во время войны.

    — Так и снимали бы у себя!  Чего каждый год-то к нам едут?   Как дороги новые делать так в Москве, а как войну  снимать, так у нас.

    — Может,  поэтому и не ремонтируют нашу  улицу, чтоб  было больше похоже на  город  после бомбёжки?

   Вместо ответа Клим встал с лавочки, подкинул  пустую полторашку и сильным пинком отправил её в полёт к соседнему  подъезду.  Проследив, как  запущенный  им снаряд приземлился точно под  соседскую лавочку, удовлетворённо гыгнул и махнул рукой  Мурзику:

   — Пошли, глянем  на этих  артистов.



               
                *   *   *
    Московская съёмочная группа  фильма со странным названием, только за произнесение которого вслух,  можно было бы получить от полицейского по почкам резиновым "демократизатором", оккупировала своими фургонами и автобусами  все проулки и дворы, прилегающие к центральной улице,   ведущей к площади  у  клуба.   Саму же улицу  сейчас  вообще было трудно  узнать.  Она, как на машине времени,  перенеслась на семьдесят с лишним лет назад.  Тут появились табачная лавка,  газетный киоск,  будка с надписью "Ремонт обуви"  и большая  рекламная тумба, на которой помимо красочных афиш красовалась  карикатура  на Гитлера.  Перед самим же клубом  в два ряда выстроились  наспех сколоченные  из необрезных досок торговые ряды.

    Клим и Мурзик влились в  разношёрстную толпу местных зевак, стоявших в нескольких метрах позади от  рабочего места  режиссёра.  Это был довольно плотный  мужчина с ухоженной фасонистой  бородкой и красивыми чувственными губами.   Синяя бейсболка  скрывала его большую на полголовы залысину,  которую  он всё же  был вынужден время от времени  открывать всем на обозрение, чтобы вытереть  с неё пот  одноразовой  салфеткой.  На  шее режиссёра  помимо толстой золотой  цепи  болтался  на кожаном  ремешке маленький мегафончик, через который можно было,  не напрягая связок, докричаться до любого уголка съёмочной площадки.  Но сейчас режиссёр, наоборот,  без всяких мегафонов  с надрывом кричал  в лицо бледной от испуга  ассистентке по подбору персонала:

   — Ты кого ко мне привела?!  Я же просил тебя найти массовку для сцены драки уличной шпаны.  А ты набрала каких-то пенсионеров и очкариков, у которых на лбу написаны по два высших образования!... Из-за тебя  мы теряем целый съёмочный день!...    Уволю к чёртовой матери!


   Режиссёр со злостью плюнул себе под ноги и отвернулся от ассистентки.  И тут его взгляд остановился на стоящих в толпе  Климе и Мурзике. 

   — Вы, двое!...   Да-да вы!  Идите быстро сюда!

     Друзья  безропотно подчинились  непреодолимой  силе искусства,  и  как бандерлоги  под взглядом мудрого Каа  приблизились  к  режиссёру.   Тот критически осмотрел парочку, удовлетворённо  сам себе кивнул головой и тоном, не допускающим возражений,  бросил:

    — Так….   Будете сниматься.   

    И  подтолкнул  новоиспечённых  артистов к одному из  съёмочных  фургонов:
 
  — Костюмеры, быстро оденьте  этих двух!  Гримировать  не надо, только испортите.

               
                *   *   *
   Костюмерами  и одновременно гримёрами оказались две сочные  женщины среднего возраста.  Они, не обращая внимания на бурлящую вокруг  съёмочную суету,  увлечённо обсуждали между собой подлый поступок какого-то  мерзавца  Тимошкина.    Окинув лишь мимолётным взглядом  Клима и Мурзика,  и не переставая  охать и ахать по поводу горькой судьбы беременной  Людочки, дамы выдали каждому новоиспечённому артисту их  нехитрый реквизит:  по паре грубо пошитых ботинок, кепки, широкие  штаны  и, казалось безразмерными,  пиджаки.  Увидев такой стрёмный прикид, друзья  были уже готовы тут же замести все свои едва наметившиеся следы в киноискусстве и позорно сбежать.  Но в этот момент откуда-то казалось  сверху, как глас с небес,  раздался усиленный мегафоном  и адресованный им крик режиссёра:
 
  — Эй, вы, двое из ларца!  Чего стоим?  Съёмка через семь минут. Быстро оделись  – и на площадку.  Вас сорок человек ждут. 
 
   На  никогда не служивших в армии Мишку и Лёшку  этот приказ  подействовал на каком-то глубинном  генном  уровне, и  как крик пьяного сержанта на новобранца,  заставил безропотно   подчиниться.  Они быстро  переоделись, сложив свою одежду в большие чёрные пакеты.

    После этого последовал короткий разъяснительный инструктаж от ассистента режиссёра.   Климу и Мурзику  по сюжету предстояло изображать членов  одной из криминальных шаек, в  ходе конфликта  между  которыми  должна была  начаться  массовая драка.  Это немного смягчило сердца друзей.  Поучаствовать в дебоше и ещё получить за это по  тысяче рублей –  им показалось большой удачей.

   Мишка и Лёшка довольно быстро освоились среди двух десятков таких же, как они артистов массовки.   И необычный вид одежды их уже совершенно  перестал  волновать, потому что все вокруг были одеты  примерно  так же.   

   Рабочая суета с приближением  начала съёмки нарастала.  На  площадке шла расстановка кадра и каждому, занятому в сцене, определялся  диапазон его  передвижений.    И всё это время Клим  искоса с интересом   поглядывал на режиссёра.  А тот сидел перед  монитором в тени большого  розового зонта, вальяжно развалившись на складном кресле  и время от времени  посасывая  Колу из бутылки, услужливо поданной ему смазливой ассистенткой.  Во всём его поведении чувствовалась  уверенность и значимость.  Ему  достаточно было лишь  бросить несколько слов в свой маленький мегафончик, как десятки людей начинали, как муравьи, слаженно двигаться в нужном ему  направлении и выполнять необходимую работу.   Он был сейчас похож, уж  если не на самого  Бога,  то,  как минимум,  на Карабаса, дёргающего за невидимые нити  своих  марионеток. 

   "Вот это человек! – с завистью  подумал про себя  Клим.– Как бы я хотел вот так же…."

    Мурзику  тоже постепенно  стала  нравиться  царящая вокруг них творческая  атмосфера.   Он  так быстро  вошёл в свою роль бывалого уркагана,  что  даже начал  приставать к стоящему рядом с ним пареньку:

   — Ха, лошара!  Ты чё, чертило мутный,  так борзо на меня смотришь?

   Паренёк же в ответ лишь смущённо улыбался,  видимо, потрясённый таким убедительным  вхождением  в образ этого неизвестного ему талантливого  артиста.
 
    Чем бы это всё закончилось можно только гадать, но в это время  из мегафона, наконец,  донёсся вопль режиссёра:

   — Тишина!...   Внимание!...  Камера!…   Мотор!
 
    Девица с хлопушкой что-то скороговоркой  протараторила  в камеру  и в соответствии с замыслом режиссёра  все на площадке  принялись  усердно  толкать друг друга, изображая кровавую разборку двух враждующих группировок.  Многие из массовки были второстепенными  артистами  местного  драматического театра, которых по разным причинам в этом году не взяли на гастроли по Золотому кольцу, и для которых теперь  работа в массовке являлась, пожалуй,  единственным  способом  подзаработать и хоть как-то оправдать своё  никчёмное существование  в искусстве.  Поэтому они сейчас вовсе не дрались, а старательно играли роль.  Берегли своё лицо и делали красивые движения на камеру.   Лишь Клим и Мурзик,  которым в этой сцене  было отведено место  где-то  далеко на  втором плане, следуя закону  дворовых драк "Не ты, так тебя",  с азартом  стали молотить кулаками  своих соперников.  Смущённый паренёк сразу получил от  Мурзика прямой в нос и первым пал на поле сражения.  Соперник Клима продержался на три секунды дольше.
 
   — Стоп! –  рявкнул  мегафон так громко, что сидевшие на соседней  берёзе вороны дружно удобрили своим помётом стоявших внизу  нескольких  празднично одетых старушек.
 
   Режиссёр был явно недоволен  первым дублем  и с раздражением сказал своему помощнику:

    — Нет, это не драка, а какая-то детская  возня в песочнице!...  Вот что…. –  режиссёр ткнул  пальцем в экран монитора.– Переставь-ка вон тех двоих парней  на первый план….   И шепни им, что они получат премию, если будут драться по-настоящему….  Но без членовредительства, разумеется!

    — Но, Эммануил Виторганович!   А вдруг случиться  серьёзная  травма, – нас же засудят!

    — Послушай, дружище, ты же знаешь, что наш  продюсер на всём  экономит и денег на каскадёров не дал.  Надо самим как-то крутиться. С москвичами я бы и связываться не стал. А вот провинциалы не так испорчены, и чтоб увидеть себя на большом экране,  как это поётся в песне – "за ценой не постоят"….  Искусство требует жертв…   Вот иди, и жертвуй!

   Помощник  опрометью  бросился  на площадку. Схватив за рукав  ничего не понимающих Клима и Мурзика,  он   переставил  их на передний  план  и при этом успел шепнуть  им пару слов, от чего лица друзей  сразу заметно  посуровели.   

   Перед  Лёшкой  теперь стоял уже  не щуплый паренёк, а крепкий мужик лет тридцати пяти, который по сюжету изображал одного из криминальных авторитетов.  На его ногах были  не грубые ботинки, как у прочих  персонажей,  а начищенные до блеска  офицерские сапоги, в которые по  воровской моде были заправлены брюки.  Во рту у мужика  ярко сверкала бутафорская  накладка из четырёх  золотых фикс.

   Климу  достался в спарринг-партнёры   тоже далеко  не  доходяга.

   И вот, когда пострадавшим в первом дубле дали понюхать нашатыря и вытерли  разбитые носы, опять раздалась команда:

    — Тишина!...  Внимание!... Камера!…  Мотор!
   
               
                *   *   *
    После  второго  дубля ряды массовки заметно поредели.  Но режиссёр  остался довольным – ему всё же удалось  снять почти эпическое кинополотно про современных гладиаторов.  Благодаря  Климу и Мурзику  на съёмочной площадке передрались все.    Под конец, уже не разбирая  кто "свой", а кто "чужой".  Пострадали даже сколоченные из дюймовых досок  торговые ряды.

 Для наших друзей в этот раз тоже не всё прошло бесследно.   Об этом красноречиво говорили разбитые костяшки их кулаков и по паре ссадин на лицах.  Но победа всё же опять была на их стороне.   Более того,  в  кармане  широких брюк Мурзика  в качестве вполне заслуженного трофея оказались  накладные "золотые"  зубы соперника.   Их потом  долго пыталась найти в пыли  одна из фигуристых реквизиторш,  чем  здорово развлекла  многочисленных  зевак  мужского пола.  Каждый её наклон  или приседание сопровождалось красочными комментариями и вздохами.  В конце концов,  дама  махнула  рукой  на  бесполезные поиски  и  неспеша удалилась  в свой фургон, призывно покачивая широкими бёдрами, чем окончательно привела в экстаз  местных ценителей кино.

   Чтобы избежать скандала и претензий за разбитые носы, режиссёр  для проформы  громко  пожурил Михаила и Алексея за излишнее усердие, но  тут же объявил, что за замечательно сыгранную сцену драки все её  участники непременно будут указаны в титрах фильма.  Последняя новость была всеми  воспринята с большим  воодушевлением,   и  всё  закончилось всеобщим примирением.

   Для следующей сцены требовалось  переустановка камеры и  осветительной аппаратуры.  Стало понятно, что пришло время объявить  перерыв, и все свободные от съёмок  актёры, потирая только что полученные ушибы,  побрели к  фургону, выполнявшему  роль полевой кухни.

    Пластиковый стаканчик  чая  и порция лапши Доширак с молочной сосиской должны были восполнить потраченную энергию и поддержать боевой дух  актёров.   Режиссёр  же ел отдельно от народных масс,  чтобы не возбуждать  их нездоровый  интерес  к тому, что лежит на его фаянсовой  тарелке  с голубой  каёмочкой.    

    Неожиданно в руководящих рядах съёмочной группы наметилось лихорадочное движение, и пополз  шёпоток: "Продюсер едет!" И вскоре на площадь перед клубом, как крейсер,  плавно покачиваясь на многочисленных выбоинах в асфальте,  въехал  шикарный  минивэн  V- класса.  Из него медленно и величаво  вылез  импозантный  мужчина в белых  льняных штанах  и расшитой рубашке в стиле «а-ля рус», с трудом прикрывавшей круглый живот своего хозяина.  На шее у продюсера блестела золотая цепь раза в три толще, чем у режиссёра. 

   Вслед за продюсером из автомобиля выпорхнули  две высокие девицы модельного вида.  Они тут же прилипли  с обеих сторон к своему  хозяину.  И было непонятно –  то ли они поддерживали его в вертикальном положении, то ли он не давал им упасть от нахлынувшего на них счастья.   

    С режиссёра в одну секунду слетела вся его уверенность и значимость.  Льстиво улыбаясь и даже слегка горбясь, чтобы не казаться выше своего благодетеля, он побежал навстречу  важному гостю.

   — Семён Семёныч, дорогой, как доехали?

   — Жарко….  Ну, как идут съёмки, Виторганыч? 

   — Всё замечательно, снимаем уже финальные сцены.  На следующей неделе материал поступит в монтажную….  Но, Семён Семёныч,…     нам бы ещё  немного денежек для оплаты массовки и их питания.

   — Огорчаешь ты меня, Виторганыч.   А в огорчении я очень  строг. Правда, девочки? – продюсер с силой хлопнул  девиц  по упругим задницам,  и те радостно захихикали от оказанного им внимания. – Ты думаешь,  мне деньги с неба валятся?  Мне твоё кино вообще, если ты помнишь, дали в нагрузку  за  полученный госзаказ,  и я не собираюсь тратить  всю свою прибыль на то, чтобы твои артисты ели омаров.   Ты ведь  мне обещал, что всё будет очень скромно и не затратно. Обещал?

    — Но, помилуйте, Семён Семёныч, какие омары?!  –  подхалимски захихикал режиссёр. – Питание на уровне тюремного.   Фильм-то про военные годы, а тогда все недоедали….  Однако и совсем  за бесплатно никто сейчас работать не хочет.   Мне скоро  предстоит  снимать сцену расстрела   завмага, укравшего четыре  батона колбасы, а я даже не знаю, как набрать массовку, и согласится ли актёр быть расстрелянным  за  оплату  той  самой колбасой.

    Доводы  режиссёра произвели  неожиданно сильное впечатление.  Продюсер как-то сразу посерел  и с тревогой оглянулся по сторонам:

    — А что, тогда и за это расстреливали? 

    — На раз-два-три!

    — Да тяжёлые были для народа времена,– продюсер горестно покачал головой и тяжело вздохнул. – Ну, мне, пожалуй,  пора….  Ладно, вечером  кину тебе на карточку  ещё соточку….  Но…. Знаешь у меня есть к тебе просьба,  –  сними эту казнь  так, чтобы всем стало понятно: сталинский режим жестоко расправляется  с цветом нации.

   — Так ведь он…. – начал было режиссёр, но тут же осёкся под строгим взглядом продюсера. – Обязательно сделаем, уважаемый Семён Семёныч.

     Продюсер галантно открыл перед своими дамами  дверь автомобиля и двумя крепкими шлепками  под зад по очереди закинул  своих спутниц  в салон.   По всему было видно, что этот ритуал был хорошо  отработан  и приносил всем удовольствие.

    Режиссёр  подобострастно помахал вслед   минивэну  рукой и с облегчением занял своё место под зонтом.  Он опять стал воплощением уверенности и значимости.

    Наблюдавший  издалека  за всем этим Клим не слышал, о чём говорил  мужик в белых штанах. Но и  без этого стало понятно, кто в этом  доме хозяин, а кто виляющий хвостом Бобик с мегафончиком  на шее. 

     "Не-е-т, вот кто по жизни в авторитете!  Вот у кого всё в шоколаде!" –  думал Клим  о продюсере, напрочь  позабыв о  своём  недавнем восхищении режиссёром.

   Можно было уже продолжать, но природа решила внести  свои коррективы в съёмочный процесс  –  небо стало быстро затягиваться облаками.  Оператор посмотрел в Интернете  прогноз погоды  и на немой вопрос режиссёра  в бессилии развёл руками.

    — Всем спасибо! Съёмка переносится на завтра! – тут же оповестил всех  мегафончик.
 
    Клима и Мурзика не обманули, хоть они и принимали участие в съёмках без официального оформления.   Когда они переоделись  в свою одежду, им выдали по честно заработанной тысяче и ещё по одной в качестве премии.  Помощник  режиссёра  на прощание ободряюще похлопал их по плечу:

    — Молодцы!  Обязательно приходите завтра с паспортами. Думаю, для вас найдётся ещё работа.



                *   *   *
   Вечером  режиссёр Эммануил Виторганович  Артаманский в одиночестве сидел у себя в гостиничном номере и с тоской глядел на гранёный стакан до краёв наполненный кефиром.  За   тонкой стеной  слышалось, как  в соседнем номере осветители  совместно с костюмершами   отмечали  приятное  окончание прошедшего дня.  Громкий разговор и смешки  перемежались со  стуком столовых предметов и звоном хрусталя. 

    "За всё в этом мире приходится  платить" – пронеслась в голове режиссёра  уже не первая за этот  вечер философская мысль.  С трудом залеченная большая прободная язва желудка, вызванная по мнению врачей чрезмерным  употреблением горячительных напитков,  заставила его в корне изменить свои  привычки и  пагубные пристрастия.  Хоть он и надеялся, что не навсегда.

     "Многие знания приводят ко многим страданиям" – настигла  его чуть погодя ещё одна  мысль, когда в соседнем номере раздался весёлый  пьяный женский  визг,  явственно говорящий о том,  что  праздник плавно  перешёл в свою следующую стадию.  До недавнего времени и это полезное  для здоровья занятие  было режиссёру хорошо знакомо.  Однако,  лечение желудка   каким-то странным образом  привело  к ослаблению у него всего того, без  чего сейчас заходить  в соседний номер уже  не имело большого смысла.  Режиссёр тщательно скрывал  эту свою проблему, и поэтому к удивлению  многих ранее снимавшихся у него актрис  отныне стал  верным  мужем.

     Импотенция  – первый шаг к философскому осмыслению бытия и семейных ценностей.
 
    Горестно покачав головой, Эммануил Виторганович залпом выпил  свой кефир,  по привычке  скривился  в кулак  и быстро заел  сухой галеткой.

    После некоторого раздумья  он открыл  смартфон и вызвал по  WhatsApp  своего давнишнего друга и сценариста Лёню  Зарецкого.  Прошло больше минуты ожидания пока на экране, наконец, появился  небритый  и слегка утомлённый  лик собеседника.  По всему было видно, что сценарист уже давно  находится в творческом отпуске.

   — Привет, Лёнчик.  Что-то ты, как я погляжу, сегодня не совсем в форме.

   — Ну, так ты ещё свой гонорар не заработал, а я его уже  месяц назад  получил.  Ещё на пару дней и пару ночей должно хватить.

   При этом сценарист весело подмигнул кому-то за камерой своего смартфона. В ответ оттуда раздалось разочарованное, видимо, из-за краткости обещанного периода хорошо оплачиваемого счастья, мычание.

   — Я понял, Лёня.  Постараюсь надолго тебя не отвлекать….   Дело в том, что наш  благодетель и продюсер высказал сегодня  пожелание, чтобы воришка свиной  колбасы погиб не совсем уж по-свински, а как-то более героически.

   — Это как?  Со словами: "Орлёнок, Орлёнок, взлети выше солнца"?

   — Ну, не столь радикально….   И вот ещё что….  Я тут немного поиздержался…

   — О, боже!  Как же ты, Виторганыч, становишься предсказуемым. Опять надо что-нибудь в сценарии сократить и подправить?
 
   — Вот я и подумал….  Пусть его расстреляют, но не военный патруль, а….   лично  Берия. Сэкономим на статистах и аренде оружия у Мосфильма.

   В ответ на экране вместо небритого лика сценариста появилось дёрганное  изображение потолка его спальни и раздался то ли его натужный кашель, то ли хрип умирающего от смеха Лёнчика.
 
   Наконец, сквозь эти звуки прорвался более-менее разборчивый вопрос:
 
    — А почему, Берия?...    И откуда он там может появиться?!
 
    — Да мало ли откуда!  Мимо ехал, глядит,  мужик в тяжёлое для страны время  тащит охапку  колбасы, решил  заняться  репрессиями. 
 
    Постепенно хрюканье и стоны Лёни стали стихать, но в это же время у соседей режиссёра  празднование активно перешло  в  третью стадию. Доносящиеся уже оттуда оханье и стоны стали  настолько громкими, что на них среагировал даже сценарист.   На экране опять появилось его раскрасневшееся и ухмыляющееся лицо:

    — Я так понимаю, Виторганыч, что у вас сейчас вовсю идёт репетиция сцены  допроса в застенках НКВД?

    — Ну, что-то в этом роде, – нехотя пробурчал режиссёр и с нетерпением продолжил. – Так как, Лёня, договорились? 

    — Ты ведь, как Бондарчук, –  если не соглашусь, то в следующий раз сам сценарий напишешь. Поэтому,  согласен….   Но где ты найдёшь  актёра на эту роль?

    — Это уж моя забота….  Ладно, давай отдыхай…. 

    Режиссёр выключил планшет и хитро улыбнулся, погладив себя по бородке:

    — Я ж говорил тебе, Лёнчик, что сильно поиздержался. Придётся и мне заняться подработкой.
   
               
                *   *   *
    Павел Иванович Кобылкин начинал свою актёрскую карьеру в  областном  ТЮЗе.  Невысокого роста, рыжий, да ещё и пухлого телосложения – это как приговор артисту  долгие годы играть Карлсона с вентилятором  между лопатками  или  Мальчиша-Плохиша,  продавшегося  буржуинам  за банку варенья и  коробку  из под ксерокса  с овсяным печеньем.  Играть,  пока морщины  не превратят  твоё лицо  в савойскую  капусту, а артрит не скрючит пальцы рук.  И чтобы он о себе не думал, ему  никогда не быть на сцене героическим  Кибальчишом или сердцеедом Казановой.  Слишком большой набор таких узнаваемых и ненавистных каждому россиянину черт  досталось ему от родителей.   

    После десяти лет работы в ТЮЗе  Павел всё же не выдержал и перешёл работать в  местный  театр кукол.  И вот здесь, скрываясь за высокой ширмой,  он, наконец,  смог ощутить себя  высоким русоволосым богатырём,  отрубающим бестолковые головы Дракона и спасающим томящихся в темнице смазливых принцесс.  Правда,  время от времени ему теперь пришлось превращаться то в Кащея, то в Серого Волка, а то и вовсе в хромоногого Мойдодыра, но это ни сколько не мешало Павлу Ивановичу оставаться  довольным своей судьбой.  Тем более, что именно здесь, за матерчатой ширмой,  он нашёл свою вторую половинку  –  жену Катю.  Марью-искусницу  и Василису-премудрую в одном лице.

   Приглашение сняться в большом  кино застало Павла Ивановича врасплох.  Откуда ассистентка режиссёра по подбору актёров  узнала о самом  существовании  Кобылкина, так и осталось её маленькой профессиональной тайной, но по мнению всей  киногруппы он идеально подошёл  для воплощения образа вороватого заведующего.   Ассистентка  честно предупредила, что  роль крошечная, персонаж  отрицательный,  и денег заплатят  мало.  Но хорошо подумав,  целых секунд  пять-шесть, Павел Иванович утвердительно кивнул головой на это предложение. Согласился, просто потому что на фоне всех минусов  был  один, но  большой плюс – после съёмок можно было  всю оставшуюся  жизнь смело назвать себя КИНОартистом.   


                *   *   *
 
   Ровно в десять часов по полудню колонна  автофургонов  и автобусов  съёмочной группы вновь медленно вошла в уже знакомый нам пригородный район. Оккупанты расположились на тех же позициях, что и вчера, но снимать  в этот раз предстояло  у  заброшенного  здания бывшей столовой.  Здесь ещё вчера рабочие успели расчистить от мусора и крапивы небольшой участок у стены, где и должна была разыграться кровавая сцена расстрела.   

   Генрих Гиммлер, ещё перед началом войны с СССР говорил, что все славянские народы должны быть малограмотными и набожными. Ничего у фашистов тогда не вышло. Но вот почему-то сейчас, после демократических реформ, на районе закрыли школу, а её ещё крепкое  двухэтажное здание продали церкви. Заодно, видимо, для перевыполнения спущенного откуда-то  сверху плана по оптимизации социальных обязательств государства, закрыли баню, ясли, садик, столовую и детский дом. Народ, сидя у телевизоров, как всегда безмолвствовал.
 
   С самого утра режиссёр Артаманский, как вечерний стакан с кефиром,  был полон творческих замыслов и планов.   Он с каким-то особым удовольствием кричал в свой маленький мегафончик и  подгонял  не выспавшихся  за прошедшую ночь осветителей.    Когда же пред ним, наконец, предстал артист Кобылкин, то буквально просиял и, слегка приобняв того за плечи, с иезуитской улыбкой  святого отца-инквизитора  объявил ему приговор:

   — Так, Павел Иванович, концепция Вашей роли в корне меняется. Валяться в ногах у солдат, плакать и просить пощады Вам не придётся. Вы сегодня умрёте героически.  И расстреляет Вас  лично комиссар государственной безопасности Лаврентий Павлович  Берия.

   О таком подарке судьбы Павел Иванович мог, наверно, только  мечтать, и поэтому  у него от волнения даже сладко закружилась голова. Ведь ещё вчера до поздней ночи он репетировал перед  стоящим в его спальной трельяжем  мимику и эмоции трусливого мерзавца,  чем  ввёл свою жену Катерину в большое смятение.  Она даже на минуту усомнилась в правильности своего давнего решения выйти замуж за этого размазывающего сейчас  по своему лицу слезы и сопли  мерзкого типа. 

    Артисту тоже полезно знать третий закон Ньютона и понимать, что великая сила искусства тоже может иметь равное ей противодействие. 

    Сильно хлопнув по плечу артиста, режиссёр  благословил его на предстоящий подвиг и  подтолкнул в сторону обшарпанной стены бывшей столовой:
 
    —  Иди, Павел Иванович, готовься умереть.

    Потом  ещё раз окинул взглядом полководца поле предстоящей битвы,  удовлетворённо кивнул головой,  сунул в руки помощника свой мегафончик и сухо бросил:

    — Продолжай  подготовку пока без меня. Через полчаса начинаем.

    После этого режиссёр быстро исчез в вагончике костюмеров.

    День был субботний, солнечный, поэтому  весь местный бомонд  опять пришёл посмотреть, а если получиться и поучаствовать в расстреле расхитителя народного добра.  Люди  у нас в большинстве своём  всё же сердечные и отзывчивые,  и  если уж  нельзя простить, то на эшафот всегда подняться  помогут.   

   Клим и Мурзик  пришли на съёмку одними из первых.

   Лёшка, собираясь утром, хотел взять с собой помимо паспорта ещё и большой барашек от старого водопроводного  крана, который очень удобно ложился в кулак,  придавая  заметную весомость доводам при уличном споре, но в последний момент  почему-то всё же передумал.

    Друзья были готовы по первому же зову родного кинематографа ввязаться в любой  оплачиваемый дебош или драку, но помощник по подбору  персонала  лишь забрал у них паспорта для оформления стандартного договора на один съёмочный день, и сказал,  чтобы друзья никуда не уходили.  Но больше о них пока  никто не вспоминал, и они бесцельно топтались у цветущего куста акации. 

    Именно в это время на съёмочной площадке показался местный участковый Владимир  Ильич  Лунин. Вчера он не присутствовал на съёмках, потому что весь день провёл на совещании в областном Управлении.  Какой-то столичный полковник приехал проверять, как на местах ведётся борьба с уличной и бытовой преступностью.

    Руководство Управления  приложило максимум усилий, чтобы проверяющий не смог сосредоточить свой замутнённый армянским коньяком взор на чём-либо кроме  "незначительных упущениях в работе". Через три дня срок командировки истёк, коньяк был весь выпит,а правильные выводы сделаны. Осталось только сказать с высокой трибуны несколько обязательных слов о важности профилактических бесед с потенциальными нарушителями общественного порядка. Ради этого в Управлении и собрали  участковых со всей области.

    В актовом зале было тяжело всем – у выступающего болела голова, у слушателей  вяли уши. Но кто сказал, что служба государева сулит лёгкий хлеб?

    И вот сейчас, увидев среди зевак своих постоянных подопечных, Владимир Ильич, видимо, вспомнил наставления московского начальника и по-отечески погрозил друзьям пальцем. Потом подумал и, уже исходя из личного опыта, показал друзьям ещё и кулак. Клим в ответ дерзко вывернул свои пустые карманы.  Мурзик тоже было дёрнулся повторить этот же жест, чтобы доказать чистоту своих помыслов, но вовремя вспомнил, что там со вчерашнего дня  всё ещё лежат  накладные "золотые"  фиксы, и поэтому лишь повыше подтянул свои спортивные брюки.

   Прошло почти полчаса, когда дверь фургона костюмеров, наконец,  широко  распахнулась, и оттуда вышел чисто выбритый человек в длинном чёрном пальто, чёрной шляпе и хищно блеснувшем на солнце пенсне. На съёмочной площадке всё замерло. Лишь две восьмидесятилетних старушки, которые  многое чего ещё помнили, тихо охнув и перекрестившись, быстро засеменили прочь, подальше от греха.  Режиссёр, а это был именно он, широко улыбнулся, довольный  произведённым  на публику эффектом.

   Расставшись со своей холёной бородкой, Артаманский стал действительно очень похож  на Великого и Ужасного. Он и раньше знал о таком свойстве своего лица, и во многом именно из-за этого уже много лет не брился.  Но сейчас  специально решил изменить сценарий фильма, чтобы с корыстными целями использовать свою схожесть с Берией и немного подзаработать.  Впрочем, этого  "немного" должно было ему вполне  хватить, чтобы  съездить после съёмок на знаменитые сакские  грязи в Крыму.  Говорят, что они очень эффективны для лечения хронической болезни, приведшей его уже к многомесячной супружеской верности.

   Вдоволь насладившись  эффектом своего перевоплощения, режиссёр достал из кармана пальто бутафорский пистолет и громко крикнул:

   — Всем приготовиться!  Начинаем!

   
                *   *   *
   С первого дубля красиво умереть у Павла Кобылкина не получилось.  От волнения и желания надолго остаться в памяти народа артист явно переусердствовал.  После выстрела Берии Павел картинно  схватился рукой за "простреленную" грудь,  вскрикнул, как оголодавшая чайка, и так натурально упал навзничь, что его голова с гулким звуком ударилась о стену. Артист, уже лёжа на земле, машинально потёр рукой ушибленное место и громко матюгнулся. Кадр был испорчен.

   Второй дубль получился лучше, но режиссёру в этот раз не понравился…. сам Берия.  Хотелось больше жути и беспощадного блеска пенсне. Поэтому Кобылкина поставили к стенке ещё раз.

   С третьего дубля погубить "цвет нации" всё же удалось в полном соответствии с пожеланиями  продюсера. Ворюга умер со взором горящим и с гордо поднятой головой.  При этом в толпе зевак среди сердобольных барышень даже пронёсся сочувственный вздох.               

  Режиссёр снял шляпу и протёр салфеткой вспотевшую лысину:

   — Снято!  Готовим последнюю сцену!

   Творческие работники, хоть не сеют и не пашут, и ничем весь день не машут, но  устают порой не меньше депутатов.
    

               
                *   *   * 

   Съёмки на натуре в провинциальном городке подходили к концу. Москвичам  оставалось лишь снять сцену  налёта грабителей на продовольственный склад. Во время войны тушёнка и мармелад ценились почти наравне с ювелиркой, поэтому даже медвежатники порой не брезговали взять свой куш натурпродуктом.
 
   Ограниченный бюджет фильма заставил режиссёра Артаманского искать любые способы экономии. Именно поэтому с выбором натуры  для  последней сцены не стали сильно заморачиваться.  Просто с другой стороны той же заброшенной столовой рабочие повесили на дверях в здание большой амбарный замок. Для людей с воображением сразу стало  понятно, что за этой дверью кто-то что-то хранит.  Для тех же, у кого с воображением  могли наблюдаться проблемы, над входом повесили ещё и небольшую вывеску  «Мосупрторгпродхран».

   В своё время много иностранных шпионов провалились только из-за их неспособности прочитать и понять простейшие вывески на советских госучреждениях.
 
   По сценарию фильма  трое грабителей, оглушив охранника,  проникают на склад, откуда выносят  коробки с продуктами и тушёнкой.  Поэтому  прежде чем повесить на дверь  замок,  рабочие занесли внутрь помещения несколько  пустых  коробок из-под печенья, взятых в местном продуктовом магазине.  Для весу в них положили по кирпичу.
 
    Артисты больших и малых театров к ломке замков не сильно приучены.  Простоту же декораций необходимо было компенсировать хотя бы достоверностью действий  в кадре.  Поэтому потребовались  если не профессионалы грабежа, то хотя бы  любители.  И вот тут, наконец,  настал звёздный час  для наших друзей.   Помощник режиссёра призывно махнул им рукой  и опять  проводил к костюмерам.   

    В отличие от засыпающих на ходу осветителей,  костюмерши  в этот день  были на удивление бодры и веселы.  А яркий румянец на их щёчках говорил не просто  о хорошем гемоглобине, но и о всё ещё волнующих  их сердце  впечатлениях   прошедшей ночи.
 
   Клим и Мурзик отнеслись к предложенной им новой роли со всей ответственностью. Внимательно осмотрев выданную им шоферскую монтировку, Клим  критично сморщился:
 
   — Не-е, таким прутиком хороший замок не взять. Она быстрее сама согнётся…. Ладно, есть у меня дома то, что нужно. Через пару минут принесу.

   Мишка как был в одежде гопника сороковых годов  сбегал домой и принёс  настоящую кованую  фомку из тридцатимиллимитрового  нержавеющего прута.  Даже Эммануил Виторганович  не выдержал и среди прочих любителей прекрасного  подошёл посмотреть и оценить качество инструмента.  В результате Климу была выражена устная благодарность за проявленное  усердие.

    Клим не заметил, как из толпы местных  зевак за всем этим  внимательно наблюдал участковый Лунин.  За прошлую зиму  ему поступило уже восемь заявлений  из соседнего садоводческого  товарищества о разграблении  домиков и сараев. Злодеев найти до сих пор не получилось, и это очень нервировало капитана.
 
   Наконец, когда помощник режиссёра провёл последний инструктаж  актёров,  и  всё было готово,  Эммануил Виторганович  гавкнул в свой мегафончик,- и  заработала камера.  Клим, Мурзик и артист, изображавший главаря шайки,  бросились на топтавшегося у дверей склада охранника.  В целях безопасности ему под фуражку  была подложена специальная металлическая прокладка, поэтому после несильного удара по голове фомкой, раздался звук, заставивший многих зрителей подло захихикать.  Но результат всё же был достигнут –  охрана склада пала на землю, широко раскинув свои руки.

   От ловкого движения фомкой амбарный замок  жалобно пискнул и пал под ноги Клима.   Главарь налётчиков широко  распахнул  дверь склада и  первым нырнул в  сумрак помещения.  Вслед за ним  туда же шагнули и наши друзья. 
 
     Все зрители  замерли  в ожидании продолжения  бесплатного зрелища.  Лишь участковый удовлетворённо кивнул головой  и с хитрой улыбочкой  достал из кармана маленький  блокнотик  и что-то там быстро  пометил.

   Камера работала, тянулись секунды, а из склада никто с добычей почему-то не выходил. Напряжение нарастало и уже стало понятно, что что-то идёт не по сценарию, но режиссёр по какой-то причине тянул и не давал команду «Стоп!».  Возможно, на повторный дубль просто не купили второго замка.

  Никто не знал, что в полутёмном коридоре бывшей столовой  сейчас действительно творилось нечто уж совсем необычное. Вся троица налётчиков стояла, в страхе тесно прижавших друг к другу, а вокруг них на полу и на картонных  коробках, в которых уже зияло множество прогрызенных дыр, сидело штук двадцать здоровенных крыс.  Они, в напряжении злобно сверкая своими глазками, тоже не двигались и, казалось, только ждали  чьей-то команды.  В звенящей тишине  было даже слышно  дыхание этих мерзких серых тварей.

  Вдруг одна из крыс, сидевшая на коробках, медленно привстала  на задние лапы.   Она чем-то неуловимо напоминала режиссёра Артаманского, – тоже толстая и с большой залысиной на голове. По всему это был крысиный главарь.  Крыса с ненавистью посмотрела на вторгшихся в её владения и возжелавших отобрать у неё вкуснейшие крошки овсяного печенья  людей  и… шумно втянула воздух уголками губ.  В голове у Мурзика сверкнуло: «Доцент. Пасть порвёт".  И это взорвало ситуацию.  Закрыв от страха глаза,  Мурзик  с воем  бросился к выходу.  Его спутники подхватили  крик на ещё более высокой ноте и тоже рванули следом.
 
    Когда троица с перекошенными от страха лицами выскочила на улицу, вслед за ними из дверей выкатился целый клубок пищащих от ярости крыс. Все присутствующие  на съёмке люди  тут же бросились в рассыпную. На месте остались лишь побледневший режиссёр, у которого просто от страха отнялись ноги, прильнувший к окуляру камеры и поэтому не сразу осознавший всё происходящее оператор, и участковый Лунин, которому по должности не полагалось чего-либо бояться.  Однако  то, что он безуспешно шарил рукой по ремню в поисках несуществующей кобуры, всё же говорило о его некотором волнении.

   Хуже всех пришлось лежащему у дверей охраннику. По нему пробежались все. Причём  крысы, прогнав со своей территории наглых захватчиков, при таком же организованном отступлении ещё раз проскакали по уже медленно теряющему сознание артисту. 

               
               
                *   *   *
 
    Второго дубля никто уже не хотел. Показалось проще внести в сценарий ещё одно небольшое изменение.
 
   Мурзик и Клим, сидя под кустом акации, нервно курили в затяг. Режиссёра, сразу забывшего про свою язву, костюмерши отпаивали коньяком, а всем остальным пострадавшим  капали в пластиковый стаканчик по тридцать капель валерьянки.   Актёр, только недавно  игравший роль охранника склада, заикаясь и жалобно всхлипывая,  в очередной раз пытался рассказать окружавшим его слушателям о только что  пережитом им  ужасе.

    Теперь всем жителям района стало понятно, куда порой бесследно пропадали бездомные кошки и почему под крышей бывшей столовой уже давно не жили птицы.

   Двое рабочих торопливо заколачивали дверь  столовой  девятидюймовыми гвоздями, когда к Климу и Мурзиику  подошёл участковый Лунин.  Он сочувственно похлопал друзей по плечам, и лишь  потом  негромко сказал:

   — Фомку я забираю, как вещдок, а вы оба, когда переоденетесь,  зайдите-ка  ко мне в опорный пункт.  Каяться будете.


                *   *   *
 
   На следующее утро друзья, как обычно, встретились у лавочки родного подъезда.  Несмотря на полученные  ими  вчера в качестве гонорара  деньги, настроение у обоих было неважным.  Обо всём произошедшем им сейчас  даже не хотелось вспоминать.  И не столько из-за последних минут  съёмок,  сколько из-за последовавшего позже неприятного общения в опорном пункте с участковым Луниным.
 
   — Привет, Клим, ты чего это,  газеты стал читать?  –  спросил друга Мурзик, с удивлением увидев в его руке местную бесплатную газету. 

   —  А почему бы и нет?  Для некоторых чтение – это умение прочитать несколько слов, написанных  на заборе!  А я интересуюсь новостями города, чтобы извлечь из этого пользу.  Например, вот в этой газете пишут,  что через два дня в нашем городе будет проводиться прослушивание для участия в  конкурсе "Голос".

   — И что?
 
   — Что-что!  Деньги у нас теперь есть. Будем через конкурс  входить в шоу-бизнес.  Я недавно  тут  на рынке разговаривал с Вадиком – большим специалистом в этой области.  Он уже год торгует музыкальными  дисками и изнутри знает всю эту кухню.  Даже специальную литературу, "Экспресс-газету» постоянно читает!  Так он мне порассказал,  какие там деньги крутятся!
 
   — Не-е,  Клим,  я не пойду.  Стрёмно всё это как-то.  Там же, в этом шоу-бизнесе, все переделанные – бабы бородатые, а мужики крашеные.  И что обо мне потом нормальные пацаны  на районе  будут думать?
 
   — Дурак, мы же не сами  будем петь!  Петь будет Зойка Третьякова.  А мы будем лишь показывать  Зойку нужным людям, договариваться и возить звезду по клубам. А  потом бабки считать.
 
   —  Так это же сутенёрство!  Посадят!
 
   — Дремучий ты! В шоу бизнесе такие люди называются продюсерами. Все деньги идут только через их руки.
 
   —  Ну, если только так….  А Зойка-то согласна стать звездой? 
 
   — Ты что её не знаешь?  Она же по жизни звезданутая!  Ей там самое место!


 

      Третья история про двух друзей находится здесь:
             http://www.proza.ru/2019/08/24/1055

      Аудиозапись полного рассказа в исполнении Сергея Локтионова можно послушать здесь: https://vk.com/sergeyloktionovaudiobooks