В. Глава 8

8


     Он вдруг рассмеялся – долгим, глубоким смехом, как будто я рассказал какую-то очень смешную шутку. Всё тело его так и сотрясалось, даже коляска начала скрипеть. Я смотрел на него и ничего не понимал. Так прошло, наверное, минуты две. Наконец он успокоился, причём успокоился как-то очень резко, вдруг. Взглянул на меня исподлобья и тут же отвернулся, насколько позволяло кресло.
     – Ко мне, значит… – тихо проговорил Владимир Леонидович, как будто не в силах был это осмыслить. – Но зачем вам я? Разве не лучше обратиться к главному инженеру? Уж он-то должен найти недостатки в проекте Войнова.
     – Об этом я подумал в первую очередь. Только дело в том, что главным инженером проекта стал племянник маэстро.
     – Этот недоросль Сивухин? Вот ещё новость… Кто такое допустил?
     Я развёл руками.
     – Кандидатура была утверждена задолго до начала проектирования. Согласен, что он – не самый удачный выбор, мягко говоря. Но тут, что называется, корпоративные интересы. Маэстро Войнов обладает слишком большим авторитетом среди тех, кто принимает решения. Думаю, вы и сами хорошо знаете это. А уж если он решит стоять на своём, то задействует все доступные рычаги. Я ни в коем случае его не упрекаю, он талант, каких мало, но таковы уж наши реалии. Чтобы протолкнуть свой проект, нужны связи и средства. Однако в данном случае речь идёт о базовых вещах, которых Войнов, к сожалению, не замечает в своём творческом порыве.
     – Творческом порыве? – повторил Владимир Леонидович удивлённо.
     – Да, это знакомое каждому из нас чувство. Когда думаешь, что нашёл какое-то совершенно новое решение, можно легко потерять голову. Такое происходит даже с лучшими из лучших. Поэтому я не склонен обвинять Войнова в этой ситуации. Тем не менее, его проект необходимо завернуть до того, как градостроительный комитет его одобрит.
     Фигура в коляске, с тех пор как я заговорил о своём деле, всё больше и больше скрючивалась, так что под конец мне стал видел лишь большой лысеющий затылок, обрамлённый пепельно-серыми остатками волос. К тому же Владимир Леонидович старательно отводил глаза в сторону, как бы чего-то стесняясь или даже стыдясь. В тот момент я ещё не понимал, с чем это могло быть связано. Хотя стоило лишь немножко вдуматься в обстоятельства, приведшие его к столь печальному состоянию, и всё бы встало на свои места. Но в тот момент я был слишком увлечён собственными своими прожектами (так, кажется, это раньше называлось). Мне он и в самом деле представлялся тем самым человеком, который мог исправить ситуацию. Увы, я опоздал на пять лет.
     – Так значит, вы рассчитываете на меня? – спросил он после долгой паузы, последовавшей за моими последними словами.
     – Совершенно верно, – подтвердил я.
     – И что, по-вашему, я должен сделать?
     – Ну… – мне было несколько неудобно давать ему рекомендации, однако первое слово уже оказалось сказанным, и повернуть назад я не мог. – Вы могли бы ознакомиться с проектом и… проверить мои выводы. Его пока нет в открытом доступе, но мне удалось сфотографировать некоторые чертежи. Их вполне достаточно, чтобы составить собственное мнение. И если я прав… а я вас заверяю, что не ошибся, вы… вы можете пойти в градостроительный комитет… то есть… поехать… А лучше всего попросить, чтобы кто-нибудь оттуда пришёл к вам, так будет… удобнее. И вы с чертежами в руках покажете им все допущенные недочёты… и убедите их, что нельзя давать добро проекту в том виде, в котором он сейчас. Вас послушают, непременно послушают. Потому что где вы и где я?.. От меня они просто отмахнутся, но от вас… от вас не смогут.
     На этом месте я умолк, сам чувствуя, что нагородил много лишнего. Но разве это не были мои настоящие, выношенные идеи? Да, мне не удалось должным образом их выразить, но до формы ли в такой момент? Разве не поймёт меня Владимир Леонидович, человек, знающий о строительстве больше всех в нашем городе?
     А он между тем снова погрузился в молчание, всё так же избегая на меня смотреть. Потом неожиданно резким движением крутанул колёса коляски и мгновенно оказался почти вплотную ко мне, так что я инстинктивно отстранился, уберегая ноги от удара. Лицо его оказалось прямо подо мной; невольная дрожь прошла у меня по спине. Жёлтые глаза горели недобрым огнём, а на искривлённых побелевших губах змеилась какая-то придушенная, полуживая усмешка.
     – Значит, не отмахнутся? – очень медленно, тщательно выговаривая каждый слог, спросил он. – Не посмеют отмахнуться?
     – Д-да… мне так кажется, – пробормотал я, не в силах скрыть дрожи в голосе. Атака получилась уж очень неожиданной.
     – Вам кажется, значит. А вы на меня смотрели?
     – Смотрел ли я?.. То есть, вижу ли я…
     – Да, да, да! – бешено закричал он, и всё лицо его исказилось. – Видите ли вы, кем я стал? Куском мяса на колёсиках, развалиной, и… и… да просто никем! Слышите вы – никем! Умри я – и тогда бы не было хуже. Тогда бы меня помнили, по крайней мере. А теперь у них есть полное право обо мне забыть! Да они и забыли уже. Если я только вздумаю сунуться туда, меня поднимут на смех! Не в глаза, конечно, о, в глаза они могут быть очень вежливы! Но потом, потом, я ведь знаю. Будут ухмыляться вслед: “Вот, мол, припёрся старый безногий хрыч”. Авторитет, да, конечно, ещё какой авторитет! Пять лет не вылезал из своей конуры, а теперь вот возьму и побегу по вашей просьбе? Вы что, и вправду на это рассчитывали? Нет, Аркадий Сергеевич, не на того вы сделали ставку… Не рыцарь я, совсем нет! Или вы думаете, будто я только и забочусь о других? Что мне больше ничего и не остаётся? Так вот знайте же, что нет! Плевать мне на других и их проблемы! Пусть хоть все здания в этом городе рухнут к чёртовой матери! Я своё уже заплатил, с меня нечего спрашивать. И без толку это, повторяю вам. Они… они… да неужели вы и вправду решили, что их остановят вмешательство какого-то инвалида? Если Войнов – ведущий архитектор, а Сивухин – главный инженер, то там всё уже схвачено. Будь я даже на ногах… ничего бы не изменилось. Уж это-то вы могли бы понять? Ну а если хотите бороться… жертву принести – да бога ради, я вам не мешаю. Идите в полицию, в прокуратуру, куда угодно. А меня не впутывайте, не впутывайте, слышите? Ну и… хватит с вас.
     Последнюю фразу он произнёс почти неслышно, да и вообще к концу своей несвязной речи сильно ослаб. Кончив говорить, Владимир Леонидович вяло махнул рукой и отъехал в дальний угол. Должен заметить, что в этот момент я вздохнул с облегчением. Не считаю себя человеком робкого десятка, но быть прижатым к подоконнику инвалидным креслом, в котором сидит разбушевавшийся пожилой архитектор, – не большое удовольствие. Позже, когда я обдумал всё случившееся, поведение Владимира Леонидовича уже не казалось мне столь странным. Но в тот момент я был шокирован и возмущён. Хотел даже что-то возразить, вступить в спор – страшная глупость! С человеком в таком состоянии дискутировать нельзя, это может только больше его раздражить. А инвалид повёл себя странно: повернувшись ко мне спиной, он уткнулся головой в тёмный угол комнаты и затих. Я даже испугался, не собирается ли он расплакаться, – это бы уж было совсем из ряда вон. Но нет, никаких рыданий или чего-нибудь подобного. Он просто неподвижно сидел там, начисто, кажется, забыв о моём существовании. Прошло две или три минуты. Я хмыкнул, кашлянул, прошёлся туда-сюда по комнате. Никакой реакции. Подойти к Владимиру Леонидовичу и тронуть его за плечо? Мне не хотелось так рисковать. Того и гляди снова раскричится, и что тогда делать? По своему характеру я терпеть не могу всякие сцены. У меня от них начинает болеть живот.
     Однако просто взять и уйти тоже было нельзя. Мой план потерпел полную неудачу, это приходилось признать. Но ведь могли существовать и иные пути, которые я не предусмотрел.
     – Послушайте, Владимир Леонидович… Вам не стоит так… так остро реагировать. Да, я не учёл, многого не учёл… Поверьте, мне вовсе не хотелось вас обижать…
     Он чуть шевельнулся, дёрнул плечом. Потом медленно, с сильным скрипом развернул кресло. Его лицо было на удивление спокойным, ни следа прежнего раздражения не осталось. Только глаза всё так же горели воспалённым жёлтым светом.
     – Думаете, я обижен? – почти задумчиво спросил он. – Это не так. Простите, что я… заставил вас это слушать. Тут много было лишнего. Не для ваших ушей. Ну, да сделанного не вернёшь. Постарайтесь забыть об этом несчастном недоразумении… Полагаю, вы уже поняли, что из меня плохой помощник. Вряд ли я смогу что-то сделать с этим вашим «Золотым городом». А сейчас настоятельно прошу оставить меня. Мне нужно побыть одному.
     Сказано это было тоном, не допускавшим никаких возражений. Да у меня уже и не возникло никакого желания возражать. Тут было что-то, мне неизвестное, какое-то очень важное обстоятельство. Ничего больше, по крайней мере, в данный момент, я сделать не мог.
     – Всего доброго, Владимир Леонидович. Извините за вторжение.
     Он не ответил и уже опять на меня не смотрел. Я вышел в коридор, совершенно тёмный и глухой. С трудом нащупал на полу свои ботинки, которые скинул, входя. Надел их, пользуясь пальцем вместо рожка. После чего отодвинул три засова и цепочку (от кого ему запираться?) и оказался на лестнице. Прикрыл за собой дверь, рассудив, что запрёт её хозяин сам. У меня было странное чувство, даже уверенность, что ухожу я не навсегда. Партия ещё не закончена, в запасе есть ещё пара хороших ходов. Но пока нужно отступить и собраться с мыслями.
     Насвистывая весёлую мелодию (пусть слышит, что расстроить меня не удалось), я отправился домой.