Долгая осень Жака

             Долгая осень Жака
                Роман

1. Грабёж среди бела дня

  Совещание всё никак не начиналось: уже прошло пять минут сверх назначенного срока; десять, пятнадцать. Антон Ведяев рылся в смартфоне и время от времени бросал взгляд на соседние ряды – они не так скоро, как вначале, но таки ещё пополнялись. Народ всё больше знакомый: энергетики, коллеги и, кроме того, земляки.

Поскольку совещание-то городское, узкое совещание. Не то, чтобы какие-то тут местные тайны обсуждались, а исключительно в рамках плана мероприятий второго квартала именно этой административно-территориальной единицы.
На свободное сиденье рядом рухнул запыхавшийся мужик в годах. Тоже знакомый; они обменялись рукопожатием.


- Делать нечего, - проворчал ветеран, кивая в сторону сцены, где был заготовлен стол для президиума. – А тут бежи, торопись, чтоб вас!..

- Истинно так, - согласился Антон. Но вы вовремя прибыли, не опоздали.

- Приходится. А что, медиаторов… модераторов - ещё не видно? Зам по экономике, наверное, прибудет.

- Наверное. 

Зам по экономике городского главы не принадлежал ни к одной королевской фамилии, поэтому большой точностью не отличался и появился лишь спустя двадцать минут, в сопровождении представителя областной электросетевой компании. Последний собравшимся был также хорошо известен, благодаря своим постоянным претензиям о задолженности по оплате за потреблённую электроэнергию. Ни о чём ином, а как раз об упомянутом безобразии стал говорить он и на этот раз, напирая на то, что компания терпит лишения и выбивается из сил, чтобы только обеспечить местное население высококачественной электроэнергией. Да. Но встречает лишь иждивенческое настроение названного населения, которое в ряде случаев злостно уклоняется от уплаты. И компания при всей своей доброте больше не намерена терпеть такое бесчинство и кормить упомянутое население. Она и без того взвалила на себя тяжкое бремя социальной миссии, помогая детско-юношеской спортшколе, которой в этом году подарила два футбольных мяча, и дому престарелых, которому презентовала городки и 200-килограммовую штангу. Для продления активного долголетия. Одного железа в ней сколько!

В заключение представитель зачитал общую сумму задолженности города, а также в разрезе наиболее крупных организаций-неплательщиков. Затем он перешёл к зачитыванию списков самых нерадивых физических лиц, но этого уже собравшиеся выдержать не могли – отчасти из-за невыносимой нудности процесса, а равно потому, что частью и сами были внесены в эти амбарные книги.

- Горькая  жизнь, - ни к кому не обращаясь, заметил Антон.

- Ага, бедняги, - проворчал вполголоса сосед  и уже громко спросил:

- А у вас, простите, какая зарплата? Наверное, очень невысокая?

Вопрос был риторический и даже ритуальный, но привыкнуть к нему, видимо, оказалось не так-то просто: представитель поперхнулся, затем покраснел от негодования и бросил:

- При чём тут моя зарплата? Уверяю, она меньше, чем у игрока высшей лиги, но задолженности по оплате электроэнергии у меня нет.
   
- Это я к тому, - пояснил труженик местной энергетики, - что некоторым гражданам нашим при  таких тарифах платить очень затруднительно. А платить надо много и долго – зима-то у нас суровая и долгая.

- Но при чём тут наша электросетевая компания? – неприязненно посмотрел  на бутылку с минеральной водой представитель. – Если он не в состоянии платить за товар, пусть им не пользуется.

- А ведь среди неплательщика есть и ветераны отрасли, которые строили плотины, эти самые электросети. Или это вы их построили?

Тут представитель совсем побагровел, начал хватать ртом воздух, чтобы ответить хаму, но вмешался зам главы:

- Давайте ближе к делу. Факт остаётся фактом: задолженность имеется, и немалая. И её надо гасить. Следует решить, как и в какой срок выполнить эту задачу. Давайте обсудим. А насчёт тарифов: не станем же мы строить тут свою ГЭС – она съест половину нашего бюджета на двадцать лет вперёд. 

Дальше ничего особенного уже не происходило, поскольку совещание вошло в русло конструктивного обсуждения проблемы, следствием которого стало твёрдое заверение, что долг в самое наиближайшее время будет закрыт. С тем, потратив на разрешение этого вопроса три с половиной часа, все разошлись – до следующего совещания с убедительными заверениями, что имеющаяся недоимка по оплате за электричество будет немедленно ликвидирована.

Антону предстояло добираться на край города, в непрезентабельный район, застроенный больше, чем наполовину, одноэтажными домами. Он почему-то носил неофициальное звание Нахаловки, хотя дома были построены едва ли не век назад, и, во всяком случае, гораздо раньше втиснувшихся сюда многоэтажек. Выводок которых, по справедливости, как раз и следовало бы так величать Нахаловкою.  Официально территория именовалась Осиновой, хотя ни одной осины здесь уже не росло, только акации да сорные маньчжурские клёны, растущие дико и быстро, как крапива на заброшенной даче.

Антон с досадой отметил, что сентябрьское солнце уже валится за горизонт – долгое совещание к тому же началось поздно – и решил двинуться домой пешком, поскольку автобусы ходили в Сосновую с большими интервалами.  Хорошо ещё, сегодня в его трудовом графике не значилось репетиций в ДК. Там он аккомпанировал хору ветеранов по четвергам, а по иным дням – группам танцоров или вокалистов, когда занимались эти артисты.. В основном перед праздниками или конкурсами и смотрами.  За это ему платили полставки помощника музыкального руководителя, что выливалось в четыре тысячи рублей за месяц. Основная его работа была более доходной, хотя и временной: он замещал одного из четырех бойлерщиков, уволенного по причине низкой трудовой дисциплины, а именно - пьянства. Место береглось для племянника директорши ДК, который пока служил в амии. Тем временем Антон получал тут около 15 тысяч. Ещё случалось ему подрабатывать на устройстве электропроводки в новых домах. Хоть всяких допусков у Ведяева не имелось, но не зря же он окончил один курс института по специальности энергетика. И все, кому следовало, об этом знали.

- Нахватал должностей! – горько улыбаясь, жаловался с похмелья знакомым уволенный бойлерщик. – Он, Антон, в месяц имеет, поди, побольше двадцатки!  А тут… - и просил для восстановления здоровья сто рублей. Столько стоил его любимый лосьон. Закуску он игнорировал напрочь, особенно, когда её не имелось.
С грустью вспомнив свою «Калдину», которой предстоял дорогой ремонт, Антон взял старт. Почти сейчас же рядом скрипнули тормоза и белый «РАВ» клюнул носом, остановленный неожиданно среди размеренного бега.

- Сосновая? – высунулся в окно владелец. – Садись, я тоже нахаловский.

- Все на колёсах, парой слов перекинуться некогда, - продолжал автомобилист, - и тебя больше за рулём вижу. А чего сегодня пешком?

- Машину помяли на парковке. Практикующиеся, надо быть. Я-то и не видел. Ремонтировать надо.

- А-а. Игнат, – протянул руку хозяин авто. – Я – Игнат.

 - Антон. Я на Овражной, 25.

- Примерно знаю.

- И я тоже знаю примерно, - ты по Солнечной, в конце? – так же без церемоний перешёл на «ты» пассажир.

- Всё верно.

Следующие пять минут прошли в молчании.

- Ну вот, значит, ты и дома, - Игнат притормозил. – Пока !

 Антон полез было в карман.

- Э, не надо, - остановил его новый знакомый. – В другой раз, может, я пешком буду. Мало ли… Практикующиеся не дремлют.
               
                2.   Повесть о Батистоне

Площадь была полна народу, что и неудивительно: после двух дней проливного дождя наступила передышка, и как же тут не воспользоваться ею и не выйти, наконец, из дому на солнце! Тем более, что предстояло нечасто теперь случающееся зрелище: сожжение колдуна.  Но, конечно, не всё население города смогло собраться сегодня здесь: много мужчин занималось укреплением дамбы, подпирающей искусственное озеро,  вода из которого приводила в движение две мельницы.  Но на этот раз воды после ливней скопилось слишком много, того и гляди, поток хлынет через верх плотины и размоет её. Хотя затворы были полностью открыты, они не справлялись с пропуском лишней воды; кое-где сквозь дамбу уже сочились грязные ручейки и аварийный отряд трудился, не разгибая спины. Между тем ненадолго прояснившееся небо вновь стало заволакиваться тучами. Но напрасно приговорённый, привязанный к вкопанному столбу, устремлял к ним свой взор: не упало ни одной капли дождя.

 Джакомо Жан-Луи Батистон, 35 лет, чернокнижник, колдун и злодей, приговаривается к сожжению на костре, - провозгласил председатель магистрата, старый инквизитор де Монпелье, и с высоты трибуны для почётных граждан сделал знак человеку с факелом.  – Да заткни ему тряпкой пасть, Гастон, - пусть бес сгорит вместе с ним!

Вспыхнул и затрещал хворост, пламя взвилось и дым на секунду окутал чародея, но тут же источился, отброшенный жаром костра. Затрещали волосы на голове Батистона, что услышал только он сам. После первого натиска огонь слегка опал, словно готовясь к решающему броску. В вышине ударил гром и глухие, затихающие раскаты его стали отдаляться, как вдруг новый удар, сопровождаемый молнией, потряс округу и сейчас же к нему добавился треск и гул земной – то прорвало плотину. Бешеный поток рванулся на улицы города, швыряя из стороны в сторону доски и бревна от разнесённых мельниц и крепежа дамбы, попутно вздымая во дворах копны сена, загородки для скота, сметая заборы и нужники. В мгновение ока водяной вал снёс дощатое возвышение для именитых горожан, кого-то из них с бешеной силой ударил головой о столб с привязанным к нему колдуном, обдав грудь Батистона мозгами. Его тут же стошнило, может быть, ещё и оттого, что полуобгоревший, он тотчас же принял ледяную купель. Сознание покидало его.
«Зато ты никогда не будешь старым» - почудился ему голос Женевьевы.

Потрясённый тараном инквизитора де Монпелье, под напором стремительного потока столб не устоял: он вместе с колдуном, несгоревшим хворостом и другим сором понесся по течению. Шум воды, крики, ругань и проклятья попавших в холодную грязную реку наполнили площадь Веселья. Батистон  очнулся от того, что начал захлёбываться: привязанное бревно плыло сверху, утапливая его. Не имея возможности пошевелить руками, он огромным напряжением сил вытолкнул языком кляп и начал отгребать в одну сторону ступнями – ноги были привязаны лишь выше коленей. Эти усилия привели к тому, что на секунду столб повернулся вокруг своей оси и вынесенный из воды злодей успел глотнуть воздуха. Тотчас же древесный ствол начал обратное движение, погрузив своего партнёра в мутный поток. Батистон сообразил и стал активно помогать бревну, работая ногами. И через секунду бревно вытолкнуло его на поверхность с другой стороны, тут же начав вращаться в противоположном направлении. Преступник потерял счёт этим переворотам, которые он довёл до того, что даже возносился  над  столбом,  хотя и ненадолго. Всё закончилось тем, что потерявшее начальную скорость бревно выплыло на мелководье, и его  пленник проехался обожженным лицом по траве, отчего вскрикнул и стиснул зубы, чтобы снова не закричать. Зато теперь он мог свободно дышать, лёжа на отмели рядом с проклятой колодой. Но тут силы покинули его и он вновь потерял сознание.

Очнулся Батистон от того, что замёрз: стянутое намокшими веревками тело плохо согревалось из-за медленного тока крови. В то же время нестерпимо болело лицо и ноги, особенно колени. В довершение веревки отчего-то дёргались, причиняя лишнюю боль. Скосив глаза, он увидел Этьена – своего ученика, который, встав на колени, поддевал путы ножом и пилил их; нож оказался не очень-то острый.
- Тихо, учитель! – заметив, что Батистон очнулся, сказал Этьен, - я сейчас!
И точно: не прошло и двух минут, как пеньковые жгуты были разрезаны и освободившийся от них пленник вздохнул полной грудью.
- Однако, как ты здесь, друг мой?               
- Я стоял с самого начала на краю площади и всё видел. Чуть не утонул – я не умею плавать. Но там несло много досок, целые заборы, много чего ещё. Я держался за доску и старался не потерять тебя из виду. Там плыл и Монпелье с размозжённой головой.

- Так это был он, он врезался в столб?

- Да.

- Теперь некем будет пугать непослушных детей. Какая потеря для родителей!

- Ты всё шутишь, учитель; другой на твоём месте уже умер бы от разрыва сердца!

- Правду сказать, мне сейчас не очень весело. Ах! – Батистон застонал, попытавшись встать на ноги. Это у него получилось со второй попытки. - Но хорошо уже то, что Монпелье не удалось меня спалить.

- Жаль, что не досталось бревном по голове тому, кто виноват во всём больше.

- Это кто же?

-Твой друг Шарль.
   
- Этьен, что ты говоришь? При чём здесь Шарль?

- Он пустил слух, что ты знаешься с нечистой силой, что картины твои злодейские и по ночам с них сходят чудовища и бесы, и ты с ними разговариваешь и колдуешь.

- Что за чепуха! Неужели Шарль…  Зачем ему?

- Так говорит отец. Он же в магистрате. А зачем – так Шарль ведь тоже художник, но до тебя ему далеко. Вот  и захотел  убрать.  А твой дом и мастерскую заполучить себе. Ты ничего не видел, не замечал?

- И подумать не мог. Но ведь ты сколько раз был у меня – видел ты, чтобы из картин выползала нечисть?

- Нет. Но нарисована-то иногда была. Да ты же и разговариваешь почти всё время с картиной, когда пишешь. Как с живой. Монпелье, - говорит отец – больше и не надо. Он, Монпелье, подсылал к тебе людей - якобы посмотреть картины, прицениться.  А на деле – шпионить. Вот они и подтвердили – дескать, Батистон разговаривает с нарисованными.

- С ума сойти можно. Я и так-то еле живой. Хотя значительно живее Монпелье. – А тебе, Этьен, спасибо. Надеюсь, доведётся ещё тебя отблагодарить. Теперь же мне надо побыстрее куда-то убираться.

- Да, конечно, но пока, до темноты, надо спрятаться. Давай найдём место. Потом я схожу домой, принесу поесть – ты же не сможешь идти неизвестно сколько, не евши.

Они отыскали заросший чертополохом загон для овец и тут вымокший Батистон, морщась от боли, стянул с себя одежду и выжав её, повесил сушиться на изгородь там, где бурьян был выше. Сюда, на пригорок, вода не добралась, долина же внизу оставалась залитой водой. Город шумел, разбираясь с последствиями катастрофы.  Разбираться  предстояло долго.

Прошло порядочно времени, прежде, чем вернулся Этьен: солнце краем уже коснулось горизонта, стало прохладно. Но шея, лицо и ноги Батистона горели.

- Я принес сметаны, учитель, намажь ожоги, - Этьен достал из небольшого холщового мешка берестяную плошку, завязанную в кусок ткани. – Ещё принёс хлеб и яблок, только они не совсем доспели. И вот ещё немного денег – он вложил в обожженную руку несколько монет.

- Не знаю, как и благодарить тебя.

Есть Батистону совсем не хотелось, от пережитой казни его сотрясал озноб, горела обожженная кожа, и он торопливо начал смазывать её сметаной. Этьен, опустившись на колени рядом, с беспокойством оглядывался по сторонам.

- Учитель, теперь надо торопиться, - сказал он, дождавшись окончания лечебной процедуры, -  горожане очень злы на тебя.  Говорят, что это ты устроил потоп и смерть де Монпелье, и с ним ещё десятка человек, а перед тем – проливные дожди. Тебя собрались искать – никто не верит, что ты погиб.  Когда найдут твой столб, тут совсем обезумеют. Шарль подливает масла. Беги, не теряя времени.

- Этьен, как ты понял - наше время ещё не пришло. Будь осторожней с кистями.  И со словами.

- Я буду осторожен.

- И ещё одно: ты не видел Женевьеву?

- Её не выпускают из дому с тех пор, как забрали тебя. Торопись, учитель!
               
2. Переводчик из «Фолианта

Соседи Антона Ведяева, нормальные во всех отношениях люди, жили тоже в домах старой постройки, время от времени ремонтируя их и украшая то забор, то стены, которые обшивали сайдингом, то меняя старый, почерневший шифер на гладкий блестящий профлист или металлочерепицу. Практично и сравнительно дёшево. Лишь полезную площадь жилищ невозможно было привести в достойный времени вид: пристраивать к развалюхам что-то новое не представлялось возможным – они просто не выдержали бы строительных потрясений. Возможным представлялось лишь снести их и построить совершенно новые дома. Такая мысль грела обитателей многих из этих хаусов, иные же рассчитывали, подкопив средств, обзавестись квартирой в многоэтажке, или же переселиться в таковую, буде со временем и их участок потребуется для строительства нового многоквартирного дома, где найдется место  для них. Так шли годы и десятилетия, и точно: случалось, кто-то заселялся в новенькую квартиру, а кто-то осиливал строительство дома, увязнув по маковку в кредит. Но в основном тут мало что менялось, и эта стабильность вполне устраивала жителей, по большей части пенсионеров.
Не предвиделось в ближайшей перспективе жилищных перемен и в жизни семейства Ведяевых. Хотя мысль об ипотеке посещала их, но пока Антон с Ольгой и маленькой Аделью достаточно свободно умещались в доме размером 6 на 8. У иных не имелось и такого. Ольга преподавала в школе историю и обществоведение, Адель же ходила во второй класс этой самой школы. Когда уроки у неё заканчивались раньше, чем у матери, она ждала Ольгу Ивановну, никому не докучая и полностью погрузившись в смартфон. Иногда, во время перемен, она отрывалась от гаджета и с недоумением смотрела на мельтешение и беготню в учительской. Но это не вызывало особого интереса, и Адель возвращалась к прежнему занятию.

- Привет, ещё раз! – объявил о своём прибытии Антон. – Что у меня есть? – Он достал пару мандаринов и пожонглировал ими.

- А ты сегодня отработался? – спросила Адель, сполоснув фрукт и счищая с него кожуру. – Больше не пойдёшь?

- Не пойду. Отработался.

- Тогда давай лепить лошадей.

- Деля, тебе же пора выполнять домашнее задание, - встряла в разговор Ольга. - А отцу надо отдохнуть и попить чаю – он, наверное, голодный.

- Я бы запросто выпил, – отозвался Антон, умываясь. - То есть чаю. А ты, Делька, грызи пока мандарин.

- Пешком? – Ольга за компанию тоже налила чаю.

- Подвезли. Игнат есть такой, на Солнечной живёт, в конце.

- А. Я тоже его знаю. Он, кажется, живёт один.

- Может, развёлся. Не старик же.

- А почему – Игнат? – озадачила вопросом Адель.

- Ну как – почему?  У всех же имя есть, и у него тоже. Вот я, например, Антон, а он – Игнат.
 
- Что-то неправильно, - с сомнением покачала головой дочь, но не пояснила, что именно, и сунула в рот последнюю дольку мандарина.

- А теперь – делать уроки! – скомандовала Ольга. – А я пока буду готовить ужин. Отец пусть передохнёт.

Возражений не последовало. Антон сел в кресло и просматривал газеты, коих было всего две: ввиду серьёзной напряжённости семейного бюджета на больший объём печатных СМИ выделить средства было нецелесообразно.  Есть ведь интернет. Несмотря на достаточно жёсткую экономию, финансовые накопления у Ведяевых пополнялись непозволительно медленно. Задача же стояла – скопить на двухкомнатную квартиру. Не до шику. И почти половина нужной суммы уже имелась, но дело только в том, что и цена жилья не стояла на месте и угнаться за ней оказалось куда как непросто. В конце концов Ольга, ненавидевшая и страшно боявшаяся кредитов, особенно больших и многолетних, согласилась, что придется-таки влезть в банковскую кабалу, лет на восемь, на десять. Иначе эта мечта обзавестись собственной благоустроенной так и останется фантастической мечтой. Они ведь не настолько полезные работники, чтобы выдавать им жилплощадь за казённый счёт. Попробуй, попроси-ка у своего начальства! Ещё чего! Чай, не старые времена, будь они неладны. Сами обеспечивайтесь!

Вынужденный простой автомобиля доставлял неудобства лишь самому Антону, поскольку Дом культуры находился далеко, школа же располагалась совсем рядом – пять минут ходу, а с Аделью – шесть. К тому же сейчас весна. Зимой – другой коленкор, зимой он первым делом доставлял в школу дам. Машину, конечно, надо делать – впереди лето, надо будет хоть иногда выезжать из Нахаловки и из города – на природу, на реку, в леса, на болота. Куда угодно, лишь бы из города. На Бали – уж как-нибудь потом, когда всё образуется с квартирой, или если выпадет счастливый лотерейный билет.

Он не заметил, как задремал.
Утром Антон ушёл на работу рано, когда домочадцы только ещё просыпались: в восемь утра происходила пересмена, он заступал на суточное дежурство в бойлерной. Отопительный сезон заканчивался, и следовало подыскать какое-то занятие на летнее время, тем более, что и разнообразная концертная деятельность в ДК летом почти прекращалась – пора отпусков. Несмотря на то, что шёл уже последний месяц весны, утро выдалось ветреное и холодное, того гляди, посыплет снег, как случалось часто. Антон поёжился и прибавил шагу. Сзади послышалось приглушённое урчание двигателя и пешеход отступил в сторону, продолжая свой энергичный марш.
 
- Да хватит уже: грустную землю не меряй шагами, – раздался знакомый голос и в приоткрытое окно автомобиля посунулся Игнат с Солнечной улицы. – Садись, я – до центра.

- Мне как раз. В ДК кочегарю, сегодня моя смена. А ты куда в такую рань?

- Тоже на службу. В «Фолианте» я, переводчик в издательстве. Не успеваю, тормозной, что ли, стал. Приходится прихватывать личное время.

- Ха, здорово! С английского переводишь?

- Когда как. Больше с английского и на английский, но бывает, и французский перевожу, немецкий, испанский, само собой – португальский, хинди тоже и норвежский – но эти уж совсем редко.
   
- Ничего себе! Наверное, со словарём?

- Иногда и со словарём, особенно когда какие-то старые тексты. Там такие словечки попадаются…  Как, напрмер, у нас в Сибири кое-где: ехать сундулой – ты можешь сказать, что это такое?

- Сундулой? Ни разу не слышал. Может, сомнамбулой? Есть хоть какой-то смысл.

- Нет, именно сундулой. Это значит – вдвоём верхом на лошади.

- Потеха. Да, если такие пироги, то в нормативы уложиться трудно.
      
- Но чаще – как по маслу. Когда дело касается общечеловеческих ценностей, добропорядочности и вопросов безопасности. И мыслей-то тут новых нет, и слова практически одни и те же, перевода  даже и не нужно. Такие особенно люблю, можно сделать много и быстро.  И  хорошо заработать. Но переводить эти пошлости скучно. Оборотная сторона медали.
 
- Ты, значит, лингвист?

- Да, нынче,  хотя приходилось заниматься и другими делами. Ну, вот я и на месте. Вот мой «Фолиант». Тебя довезти?
 
- Спасибо, я дойду, тут всего-то сто метров.

- Ну, пока. Завтра – отсыпаться?

- Немного вздремну. Хотя отдыхать не от чего: не уголь же кидаю. Может быть, сбегаю до ближнего леса.  Плохо, машина стоит, но есть велосипед. По городу такому дяде на нём ездить невместно – а по просёлкам – милое дело.

- Так в лесу ещё ничего не наросло. Или ты охотник ружейный?

- Нет. Поищу коряги.

- Коряги?

- Ну да. Коряги там, коренья. Из них некоторые поделки я изготовляю. Потому что если особо не пить – надо же чем-то заниматься на досуге. А сейчас самая пора – лес голый, снега уже нет – всё на виду.

- Это верно. Так давай на моей съездим. Я приобщусь. Интересно. Но только оторваться могу часов в пять, не раньше. Как?

- А что, нормально.

- Ну, тогда созвонимся.
Записав номера телефонов, они разошлись по местам службы.

                4. Придворный художник
               
               
Утром, проснувшись по обыкновению, рано, Антон вспомнил, что на этот день в Сосновом назначена ярмарка: приглашались все желающие - предприятия торговли и сервиса, индивидуальные предприниматели, фермеры, кустари по разным видам изделий прикладного и иного пошиба. Устроителем ярмарки выступало ООО «Экобетон» и, в первую голову, его генеральный президент-директор Волин. Для каких надобностей ему потребовалась эта морока, большинству жителей микрорайона было безразлично, однако не избалованные массовыми представлениями, многие собирались посетить намеченное мероприятие. Благо, вход объявлялся совершенно даже бесплатный. Всё это расточительство со стороны  ООО и конкретно Волина имело вполне уважительную причину: руководитель являлся депутатом областного парламента и срок полномочий его нынешней осенью истекал. А поскольку никаких свершений им за истекший период  сделано не было, следовало напомнить электорату, что вот он есть по-прежнему, Пётр Петрович Волин  и - с думой об этом самом электорате. Кто же ещё о нём (электорате), позаботится? Кроме того, не лишним казалось ещё раз напомнить народу, что и экобетон, производимый фирмой из цемента, золы и опилок – непревзойдённый строительный материал. Без всякой синтетики и вредных биодобавок.
Антон решил выйти на ярмарку со своими поделками – просто для ради интереса. На пробу он взял настольную лампу, изготовленную из корневища ели, и бра из березового капа с причудливым, прихотливым узором волокон, которые на обычном березовом обрубке невидны. Электроначинка использовалась, конечно, заводского производства.

В целом ярмарка удалась, к негодованию Афанасия Николаевича Титенко, директора МУП «Жилкомхоз», который тоже намеревался баллотироваться в облзаксобрание. Продавцов присутствовало, пожалуй, не меньше, чем покупателей. Чего только тут не было! Вплоть до самогона, который продавался втихаря из палатки с соками, минеральной водой и разнообразными «фантами».  Официально торговцы спиртным сюда не допускались. Наличествовали на лотках также предметы туалета, бижутерия и даже книги, хотя всякому здравомыслящему было понятно, что порядочный человек при средствах предпочтёт книге бутылку горячительного. Поднимались гири, причём кто-то истошно кричал:

- Серега, жми! Ещё немного, и приз твой!

- Да ну, не выйдет! – возражал другой, – каши он сегодня недоел.
И точно – взять приз у Серёги не получилось.  Дырокол достался кому-то иному, у которого с кашей сложились более тесные отношения.
Тут состоялся и конкурс на скорость поедания всех любимыми в Сибири поз.  Пятеро обжор, стоя во фрунт, по команде затейника начали хватать из мисок ещё горячую, дымящуюся закуску и, обжигаясь и давясь, спешно поедать её. Они проглатывали большие куски, почти не жуя, наподобие удавов.
 
- Васька, давай! – завопили самые азартные, видя, как один из конкурсантов вцепился зубами в последнюю позу. И вот он, миг победы: долговязый Васька вскинул руку, воскликнул «Ы!», поскольку горло у него ещё оставалось занято, и посмотрел на соперников. Они тут же побросали недоеденное  обратно в миски и тяжело отдувались, вытирая губы руками, поскольку о салфетках организаторы как-то не расстарались. Худой Васька посрамил своих более справных оппонентов и ему  презентовали зажигалку. Более поз для конкурса не предусматривалось и все пошли смотреть на другие развлечения. Их набралось не очень много: всё-таки все затеи стоили денег, а до выборов ещё далеко и, по сути – никаких твёрдых гарантий. Стада автомобилей быстро редели, сворачивались палатки и скоро на месте праздника остался лишь мусор да едкий запах горелого шашлыка. Антон был, тем не менее, доволен: у него закупили обе его осветительные вещи и, хоть доход получился не особенно велик, настроение у мастера поднялось до такой степени, что захотелось даже немного как-то отметить такой почин. Это он решил отложить до вечера и посидеть за чарочкой вдвоём с переводчиком Игнатом после экспедиции в лес. Правда, он как-то не удосужился поинтересоваться, употребляет ли полиглот, но что-то подсказывало Антону что да, употребляет, хотя и не во зло. Ближе к пяти Игнат позвонил:

- Добрый! Ты собираешься?

- Добрый! Только подпоясаться…
- Ну, я сейчас выезжаю.

- Жду.

 Домочадцы Антона только недавно пришли из школы и уже успели пообедать: он сварил роскошный борщ и на десерт купил мандаринов и яблок – из сумм своего сегодняшнего заработка. Дочка хотела начать обед с мандаринов, но Антон безжалостно заявил, что тогда лучше он съест весь килограмм цитрусовых сам, и ей пришлось есть сначала борщ.

- Я вечером приду с товарищем, с Игнатом – сообщил Антон. – А сейчас мы съездим в леса, за коряжками.  Я же сегодня продал две своих лампы,  на ярмарке. – И он повёл рукой над столом, где красовались фрукты.

- Хорошо. До той поры мы сделаем свои уроки, правда, доча? – сказала Ольга.

- Времени достаточно, - солидно обронила Адель.

- Поздравить тебя надо, – добавила Ольга. – Ты правда продал?

- Чистая правда. Мелочь, конечно – три тысячи. Но всё равно.

- Да. Нежданный интерес, или как это называется?
 
- Пруха, - подсказала Адель, за что ей погрозили пальцем.

За окном раздался гудок клаксона.

- Ну, я пошёл. - Антон надел истрёпанную старую штормовку, сапоги, вооружился громадным самодельным тесаком и вышел.

- У меня сегодня национальный праздник, - объявил он Игнату после взаимных приветствий. – Я продал на ярмарке пару своих поделок, как раз из коряг.

- Ну? – удивился Игнат. – И почём?

- По полтора рубля.
- Тыщ, то есть.  Гарно. Ты бросишь, наверное, теперь бойлерное дело?

- Потеха! Отопительный сезон и так кончается. Волей-неволей…  Но я же не увольняюсь.

- А вот эти правила…  Эти платежи за сбор ягод там, грибов – на коряги они не распространяются?

- Пока никто ничего не говорит. Да я же собираю, когда ни ягод, ни грибов нету и сборщиков, и смотрящих, соответственно. К тому же эти коряги можно отнести к категории валежника. А за него спросу нет.

  - Боюсь преступить закон, видишь ли.

- А как же! Потеха… Вечером ко мне заглянем? Праздник всё-таки?

- Заглянуть-то можно; удобно ли?

- А чего же? Мы в моём рукодельном сарайчике посидим, если неудобничаешь. Но лучше бы – дома. Моим я сказал – будет гость.

- Тогда мы немного поприветствуемся, а уж на посиделки - уйдём.
 
- Идёт. Ты в эту просеку заверни, тут много бурелома. Авось, что-то подвернётся.

- Ни разу не участвовал в такой охоте, - признался Игнат. – А уж на каких только не бывал!
 
Присматриваясь к изысканиям Антона, он и сам мало-помалу до того увлёкся, что стал пенять ему:

- Ну что же ты нос воротишь! Ведь посмотри, какой пень – уже готовый, вылитый почтальон Печкин! Ему только кепку присобачить – и вполне себе шедевр!

- Да куда же я с этим Печкиным? Он к тебе и в машину-то не влезет, - отмахивался Антон, - да и в сарае у меня будет не повернуться. И придётся его разрубить на дрова.

- Прискорбный ты человек, - вздыхал Игнат. – Ну а чем тебе вот этот корень не нравится? Просто непонятно: то ли домовёнок, то ли осьминог. Загляденье!

- Корень хорош. Но почему бы тебе самому не попробовать резать из коряжек? Ты видишь, считай, в каждой какого-то персонажа. Образ, так сказать. Давай!

- Ну, может быть, со временем. Надо посмотреть. Никогда этим не занимался.

- Посмотри сегодня у меня.

Они за недолгое время набрали целый ворох древесного материала для поделок, главным образом, благодаря энтузиазму Игната. Хотя Антон подозревал, что часть заготовленного придется просто спалить.  За непригодностью. Но вслух свои соображения высказывать он не стал.
 
Ольга с Аделью, как и обещали, со своими школьными делами уже покончили и лесовиков ждал основательный ужин, что пришлось очень кстати, поскольку большие лесные прогулки пробуждают замечательный аппетит.
               
- А это дядя Игнат, о котором я говорил – представил гостя Антон. – Хозяйка – Ольга, а заместительница – Адель.

- Рад познакомиться, - склонился в поклоне Игнат

- Очень приятно, - отозвалась Ольга.

- А меня зайцы просили передать маленькой хозяйке подарок, - объявил гость и неуловимым движением достал откуда-то блестящую коробку конфет.

Адель засмущалась, но подарок взяла:

- Спасибо, дедушка!
Игнат поперхнулся и потёр переносицу.

- Делька, ну какой же он дедушка? Он на целых полгода моложе меня! – пожурил дочку Антон. – Я что, тоже дедушка?

- Вообще, для меня это почётно, - нашёлся гость. – Я – дедушка. Устами младенца… - и он погладил маленькую прикольщицу по макушке.

- Ну, мы пойдём рассортируем добычу, посмотрим мастерскую и перекусим, - Антон взял со стола корзинку с нарезанным хлебом, достал из холодильника бутылку водки и вручил всё это Игнату. Сам взял вилки, погрузив их в тарелки и большое блюдо с тефтелями, обложенными печёной картошкой и маринованными огурцами. За разборкой лесоматериалов, сопровождаемой нечастыми тостами, засиделись они допоздна.

- Вот эта вещь тоже интересная, - заметил Антон, вертя в руках обломок пня. Голова, шея смуглая и, вроде, тюрбан. А? Шейх, что ли, или халиф?

- Хм, халиф. Переводил я недавно один манускрипт… - Игнат опорожнил недопитую стопку и замолчал.

- И?

  Коростелёв задумчиво почесал переносицу.

- Довольно старые времена были, лет триста назад. Один молодой европеец, Жюль в поисках своей… ну, неважно. Словом, он забрался далеко на юг, на Аравийский полуостров. Да. Расспрашивал о предмете поисков, насколько позволяло знание языка – а известных ему насчитывалось до сотни слов. Понятно, что он был порядочно не в себе, и ничего удивительного, что очень скоро его схватили. Хотели сразу голову отрубить, но не зря эти люди представляли славный отряд секьюрити – решили сначала показать лазутчика эмиру. Мало ли что, тем более у него нелады с соседями: он имел претензии на некоторые их земли. Требовалась поддержка хотя бы кого-то из более отдалённых правителей.  И он завёл дружбу с одним из них, побывав дважды у него гостем и пригласив погостить к себе.  Так не от него ли прибыл нарочный? Тогда и волос с его головы не должен упасть. Эмир скор на расправу! Лазутчик был предъявлен ему, и случилась забавная сцена. Два больших пса, сидевшие рядом с повелителем, грозно встали при виде обтрёпанного незнакомца нездешнего вида, но тут же благодушно уселись обратно, прежде, чем хозяин им это приказал. Пришлый лишь неслышно шевелил губами. Конечно, все поразились.

- Колдун? – нахмурив брови, ткнул пальцем в него эмир.

- Немного, - поняв, ответил Жюль, и показал кончик указательного пальца.
- Кто ты?

- Я художник, - гордо сказал чужеземец, и проделал несколько манипуляций, водя пальцами правой руки по левой ладони. Кто-то из вельмож, понимающих странный, невразумительный язык с низкими поклонами переводил правителю очередное сказанное Жюлем слово. Немного подумав, эмир отдал какое-то распоряжение; тотчас же двое стражников взяли гостя под руки и поволокли вон из зала. Толмач следовал за ними. Недолгий поход закончился в тесной комнатушке с небольшим окном, разделённым пополам толстым медным стержнем. Обстановку составляли низенький стол и набитый сухой травой тюфяк. И больше ничего.
Полиглот с грехом пополам объяснил Жюлю, что ему предстоит показать своё искусство. Причём от этого зависит пребывание головы Жюля на плечах. А изображать он будет одного из стражников. Тут же появился и этот стражник, принесены были рисовальные принадлежности.

- Долго ли мне можно его рисовать? – спросил художник.

- Завтра к полудню рисунок должен быть показан господину.

Жюль усадил натуру на тюфяк, сам расположился на коленях напротив и принялся за работу. Лицо стражника имело крупные, даже грубые черты и было очень выразительным: выражало оно, в первую очередь, свирепость. Всё это упрощало задачу художника, хотя и не делало её пустяковой. Жюль некстати подумал, что этому стражнику как раз, наверное, и будет поручено снести ему голову в случае неудачи. Но рука уверенно делала своё дело. Когда свет в окошке стал тусклым, набросок был в основном готов и Жюль знаками показал начинавшему дремать стражнику, что пора прерваться. Тот приоткрыл дверь и крикнул что-то в коридор. Появился второй стражник и они вдвоём принялись рассматривать при совсем уже слабом свете сработанный чужеземцем портрет, одобрительно цокая. Затем второй охранник исчез, а через несколько минут появился переводчик, несший в руке лампу с чадящим огоньком. Он приблизился к Жюлю, делающему ещё какие-то штрихи и всмотрелся в изображение стража, потом перевёл взгляд на того, и обратно. Нечто похожее на улыбку отразилось на его иссохшем, жёлтом лице любителя опия

- Это всё? – спросил сановник.

- Завтра утром я доработаю портрет.

- У нас есть хорошие художники, - но у тебя тоже неплохо получается. Хм. Значит, готовься.

 Назавтра законченную вещь с нижайшими поклонами представили пред очи повелителя. Страж, позировавший Жюлю, находился тут же. Сходство не вызывало сомнений. Плоды труда чужестранца, видимо, удовлетворили солнцеликого: подозвав Халани, он дал ему какие-то указания. Затем разорвал принесённый потрет и бросил обрывки на пол.

- Повелитель желает, чтобы ты изобразил его, - сказал переводчик. – Придёшь, когда тебя позовут.
 
 Жюлю был заказан портрет эмира во весь рост, в праздничном убранстве, и он уже на следующий день приступил к работе, на которую отводилось очень недолгое время. Но зато сеансы проводились ежедневно. Дабы не утомлять себя постоянным лицезрением медленно воплощаемого художником образа, правитель не приближался к картине, иногда только спрашивая кого-нибудь из приближённых:

- Ну что?

 Те кивали головой и торопливо говорили что-то в ответ. Довольно скоро Жюль начал понимать ещё сотню выражений, и теперь его словарный запас стал достаточным для нехитрого житейского разговора. Обмен репликами у эмира тоже не ставил его в тупик. Наконец, правитель счёл возможным для себя оценить степень мастерства художника: встав после очередного сеанса рядом, он пристально вглядывался в своё почти уже законченное изображение на холсте, будто силился прочитать что-то в лице напротив. Прочитал ли он что-то, или же нет, но трудами Жюля остался доволен и, отходя, кивнул ему.
Между тем государственные дела призывали эмира к действию: особо недружественный сосед накапливал у границы военные силы, не питали братских чувств и другие сопредельные державы, так что приходилось повышать размер собираемой подати со своих и до того небогатых подданных. Конечно, состоялся полный диван, который обсудил ситуацию с наполнением казны для военных расходов. Собственные придворные и приглашённые мудрецы ломали голову, где же взять на это деньги. Предлагалось немало проектов, Но некоторые выглядели слишком сомнительными, другие требовали продолжительного времени для их реализации, иные следовало предварительно опробовать в виде эксперимента, а время не ждало. В конце концов решили, как и всегда, обратиться к помощи подданных. То есть, влезть в их карманы, приставив нож к горлу. Одновременно Абу Саид вёл тайные переговоры с халифом Салманом о взаимной военной и всяческой иной поддержке. Дервиши доставляли им взаимные послания с заверениями в вечной дружбе, но иногда попадали во вражеские руки, и в конце концов тайное стало явным. Абу Саид тогда нанёс открытый визит халифу, сопровождаемый внушительной свитой, в которой состоял и Жюль – пусть Салман видит, что у эмира есть связи и с европейскими дворами. Встретили гостей со всей пышностью, на которую был способен старинный город Востока. Они, в свою очередь, преподнесли его хозяину бесчисленные подарки, среди которых блистал и алмаз «Слеза джинна» величиной с оливу. Гостеприимный хозяин на второй день пребывания аравийских единоверцев организовал смотр военной мощи халифата. По длинной узкой улице города перед ними и местными жителями проходили неисчислимые вереницы пеших и конных воинов; казалось, они не иссякнут до самой ночной звезды. Тут прошли даже боевые слоны, пригнанные из Индии. Потрясённые зрители онемели от восторга. Эмир сохранял на лице маску благодушия, дабы никто не понял, что высокий гость подавлен: он знал: что самому ему такую армию не собрать – не хватит ни людей, ни средств. Тем ценнее  иметь в друзьях столь сильного союзника. Халиф казался не менее довольным закреплением дружественных связей с далёким  эмиратом.

- О, цвет моего сердца, - восклицал он при расставании, - с тех пор, как я узнал тебя и приобрел величайшего друга, душа моя наполнилась радостью и покоем! Теперь я знаю, что есть у меня верный товарищ, да продлит всевышний дни его пребывания на Земле и да сделает их счастливыми!

- О, брат мой неподкупный и светлый, орёл, парящий над этими священными равнинами, да исполнятся все твои желания и погибнут все враги! Отныне нет у тебя более преданного друга, чем я! И ты можешь во всём рассчитывать на этого друга! – в свою очередь, клялся эмир.

 Так на третий день они попрощались, и все сопровождающие их тоже кланялись друг другу, прижимали руку к сердцу и возносили молитвы за здоровье и благополучие другой стороны. Радостные улыбки не сходили с лиц. И лишь художник Жюль пребывал в  растерянности и печали. Но у него не имелось друзей ни среди приближённых эмира, ни, тем более – халифа и никто не спросил, почему же он не радостен, когда все ликуют. Возвратясь домой, Абу Саид узнал, что подданные ропщут, недовольные скудной жизнью, и уже были такие, что порицали эмира. Они считали, что норма - три финика и немного воды в день на человека - недостаточно. Он понял, что великий час пробил и приказал собрать всю армию, коней, оружие и готовиться выступить в поход. Одновременно сборщики податей в сопровождении стражи стали обходить все дворы и требовать сверхподатный бакшиш. Тут возникали драки, стоял женский плач и детский визг, но Абу Саид не дал черни развернуться: сейчас же всех мужчин от подростков до седобородых старцев согнали в амию, кто упирался или пытался бежать – сносили голову.
Собранное золото и серебро частью пошло на оплату военачальников и неисчислимых охранников, а также на закупку еды и фуража для армии; другую часть предстояло отправить в дар халифу Салману с призывом его на помощь. С учётом дороги, на преодоление которой требовалось четыре дня гонцам, столько же – на обратный путь верному Салману с его армией, и два дня на её сборы – Абу Саид мог ожидать подмоги уже через десять дней. А там… Он разобьёт наголову всех недругов и заставить платить дань до скончания века. Все правители будут преклонять перед ним колени и искать с ним дружбы. И перегрызутся, как тарантулы в глиняном сосуде. Тогда можно делать с ними всё, что угодно. А что делать с Салманом –  покажет время.

Дары халифу заняли своё место во вьюках, и тогда, накануне отъезда послов, к эмиру попросился придворный художник, рисовавший на этот раз наследника Абу Саида.

- Повелитель,- сказал он, не пряча тревоги, - не спеши с Салманом.- Я недостойный червяк, но хочу дать тебе совет. Когда мы пребывали в его пределах и смотрели на его воинов…

- Ты испугался слонов? – усмехнувшись, перебил его Абу Саид.

- Нет, повелитель. Я привык замечать всё там, куда смотрю. Привычка художника.

- И что же, - вновь прервал его эмир, в нетерпении топнув ногой, - что тебе там привиделось? У меня мало времени!

- Мне не привиделось. Когда по улице проходила конница, я заметил серую лошадь с тёмным пятном на задней ноге. Через некоторое время я увидел её снова, - лошадь с тем же пятном. Сначала подумал – это кони от одной кобылы. Тогда я запомнил черты всадника.

Лицо эмира налилось кровью.

- Он на своей лошади проехал мимо нас ещё три раза. Повелитель, они гоняли свои отряды по кругу!

- Довольно! – вскричал Абу Саид.- Замолчи ты, презреннейший из заморских шакалов!  Хочешь рассорить меня с моим лучшим другом, нечестивая тварь! Ты этого не дождешься! Увести! И пусть он пьёт одну только воду. Мне некогда; потом я им займусь!
 
И верно: эмиру приходилось спешить.. Той же ночью он отправил отряд гонцов к далёкому Салману, с просьбой как можно скорее выступить со своим войском на помощь брату. Просьбу подкрепляли мешки с золотом. Впереди неслышно скакали разведчики на конях с намотанными на копыта тканями. Встречали их радушно, особенно, когда прибывшие открыли тюки, мешки и сундуки с подарками. И лишь когда посланцы эмира заговорили о необходимости неотложной помощи ему, халиф поскучнел лицом.

- Да продлит всевышний дни брата моего, Абу Саида! – воскликнул он. – Но основная часть войска ушла в дальний северный поход, и чтобы вернуть её, а затем дойти до владений любезного брата, потребуется много, очень много дней и ночей. К тому же поступили донесения, что армия уже вступила в бой. Отзывать её в такой момент никак не возможно. Здесь остался лишь небольшой гарнизон для охраны города и малые отряды для охраны границ.

Халиф глубоко задумался, сокрушённо покачал головой и сказал:

- Я могу отправить почтеннейшему Абу Саиду 50 воинов из их числа. Сегодняшний день - им на сборы, а завтра они выйдут в поход.

Посольство возвращалось домой в тяжелых предчувствиях. Все понимали, кто окажется виноват.
- Надо бежать, куда подальше, - наконец предложил кто-то.

- Бежать, бежать! – поддержали его сотоварищи. – Эмир снимет с нас голову.

- Но нельзя обманывать эмира, он наместник всевышнего на земле! – возразил главный посол и вынул из ножен саблю. Тотчас же это сделали и все остальные, выставив клинки ему навстречу.

- Бесчестные шакалы! – выругался он и поскакал прочь.

- Ты верный слуга,- почти не разжимая губ, молвил правитель, выслушав отчёт об ответе халифа и о бегстве гонцов. – Ты попадёшь в рай. – И приказал отрубить ему голову.

Жюль, впопыхах брошенный в свою мастерскую и на время забытый, потому что никто не осмеливался спросить у Абу Саида, что же делать с художником, искал пути к спасению. Выбора, собственно, не было. Памятуя, что эмир велел всё же поить  арестанта, Жюль выбрал самую длинную и крепкую самшитовую кисть с заострённым  концом, и устроился возле двери, прислушиваясь к звукам, долетавшим из-за неё. Ждать пришлось  долго, и он уже потерял надежду, что сегодня ему принесут воды, когда послышались шаги и шум отодвигаемого засова.
 
 Самшитовый стержень вонзился стражнику в глаз, и он без звука рухнул на пол, выронив кувшин с водой. Жюль быстро вымазал лицо заранее приготовленной охристо-серой краской, намотал на голову кусок ткани, снятой с убитого, вооружился его коротким мечом и выскользнул в дверь.
- Салим? – спросил голос второго охранника, когда Жюль постучал в следующую дверь и прежде чем открыл рот, она отворилась. Он нанес удар часовому не очень умело и тот издал возглас, скорее удивления, чем боли. Жюль закрыл ему рот ладонью и тотчас был укушен, но ладони не убрал и ещё раз ударил мечом. Охранник больше не кусался и повалился под дверь. Было уже темно. Жюль быстро, но осторожно двигался прочь, надеясь где-то увести лошадь. Вдалеке горели костры, с лёгкими порывами ветра доносился неясный шум. Послышался топот копыт и мимо быстро упавшего в канаву Жюля проскакал отряд конников, затем другой – они направлялись к кострам, светившимся на невидимом уже горизонте. Он нашёл привязанную лошадь, захрапевшую, когда вор отвязывал повод, но Жюль уже вскочил верхом и ударил каблуками ей под бока. Скрипнула дверь и кто-то издал угрожающий крик, но конокрад лишь пригнул голову и скакал во весь опор, удаляясь в сторону, противоположную дальним кострам. Возле них же тем временем разгоралась битва: преждевременно двинутая на врага армия эмира встретила яростное сопротивление, а поскольку численный перевес был на стороне противника, он начал теснить её. Тем более, что наспех собранные по эмирату люди, не собиравшиеся воевать, побежали обратно. Не тут-то было: сзади их встретили отборные воины охраны Абу Саида, гнавшие трусов снова в бой.

- Вы, подлые, презренные собаки, - кричал их начальник, - сшибая головы бегущим, - или вы бьётесь с врагом, или все ляжете здесь!
Но слишком мало оказалось отборных высокооплачиваемых воинов эмира, вставших перед отступающими. Их насчитывалось, по сравнению с этими трусами, всего раза в полтора больше: все они скоро полегли под ударами обезумевших беглецов. Тех немногих, кто уцелел, смели спешащие следом за откатывающейся армией неприятельские отряды.
 
- Долой Абу Саида! – кричали в городе. – Пусть он сам питается тремя финиками в день!

Эмир вспомнил художника Жюля. Всё могло быть иначе, прислушайся он к словам иноверца. Но теперь путь оставался только один: на северо-восток, к халифу Салману. С сотней оставшихся охранников и придворных он сумасшедшим аллюром помчался прочь из города, где уже занимались пожары, в том числе в только что покинутом дворце.  Их преследовали, и некоторые стрелы долетали до отстававших, но никто не пустил ни одной стрелы в ответ. Это – понимали - совершенно бесполезно.

Рассказчик умолк и устало перевёл дыхание. Не стоило труда заметить, что его начинает клонить в сон.

- Ты подремли потом, - предложил ему Антон, - куда торопиться? Ну а что же его друг, халиф? – вернулся он к прерванному рассказу.

- А что друг? Друг – он и есть друг. Халиф встретил его с конной полусотней, которую обещал отправить на помощь. Остальную армию тревожить не стал, хотя она стояла, как говорят теперь, под ружьём. Зачем? Абу Саида он затем назначил вторым помощником главного конюха при своём конном дворе. Высокая должность!

- Да уж! - Одобрительно кивавший захмелевшей головой Ведяев вдруг встрепенулся:

- Э-э… Постой! Как это? А что же…
Но вконец утомившийся переводчик уже мирно спал, уронив голову на высокий подлокотник кресла.
                ***
- Они не будут пьяные? – озабоченно спросила Адель, когда лешие вышли.

- Не будут, - успокоила её мать. – Кстати, а почему ты назвала дядю дедушкой?

- Ну как же! Разве ты не видишь?

- Что я должна видеть?

Но Адель была уже полностью занята конфетами, протянув одну Ольге, чтобы от неё отстали с бессмысленными вопросами.

                5. Бунт аврального зама
             
 Отопительный сезон закончился, но, пока бухгалтерия гоняла деньги со счёта на счёт и они ещё не упали на карточку, Антон числился на работе. А поскольку все остальные работники ДК оставались при исполнении, на различные мероприятия, не требовавшие обязательного присутствия руководителя, командировали его. Для отчётности. За глаза его величали чрезвычайным замом. Завистники, конечно. Было бы, чему завидовать… Да леший с ними! На этот раз в числе основных вопросов совещания в администрации города значилось изучение ситуации с алкоголем: много ли выпивается спиртного и каковы последствия в состоянии общественного порядка, количестве ДТП и численности неблагополучных семей.
На основании всех данных, собранных отделом полиции за первый квартал текущего и весь прошлый год, майор, которому было поручено осветить проблему, сделал подробный доклад. Не опоздав с его началом даже на четверть часа, хотя наиболее самодостаточные участники совещания тянулись ещё долго. Где-то торопилась, находясь уже на подъезде, представительница областной службы общественного благополучия госпожа Иванкова, которая попросила начинать мероприятие без неё, а она выступит, в свой черед, с минутной задержкой.
 Ответственный сотрудник полиции между тем обрушился с критикой на местные, , сельские администрации, где процветает самогоноварение и народ, который пьющий, пьян в любое время суток. И подчас приобретает горячительное даже без копейки денег, под запись: поскольку все тут друг друга знают, никто паспортных данных не спросит. Результат же налицо: львиную долю преступлений и правонарушений за отчётный период совершили лица в состоянии алкогольного опьянения. А случаев ДТП! Тут можно сбиться со счёта. Причём ведь если и от магазинной водки люди дуреют, то от самогона вообще становятся невменяемыми. Хотя бывает и замечательный самогон. Но редко. И вот человек хватит стакан-другой первача – и пошло-поехало: кухонные спарринги, побитые стёкла и носы, воровство нужных и бесполезных вещей… Не надо далеко ходить: не так давно он сам оказался по милости выпивох пострадавшим.  Соседи сверху пожаловались на своих соседей сверху, что они слишком шумят этим вечером, просто невмоготу. И точно, из-за двери слышался гвалт, громкая музыка и топот разутых ног. Дверь открыла хозяйка, очень навеселе и на замечание представителя власти о недопустимости такого бесчинства отвечала, что у неё сегодня день рождения. И нахально дала лёгкий щелчок ему по носу. Свидетелями избиения явились соседи-жалобщики и орава гостей именинницы, вывалившиеся в прихожую посмотреть, в чём дело.

Если бы не они, именинница, того гляди, получила бы хорошую затрещину, несмотря на то, что знакомая. Поскольку он был не при исполнении, факт рукоприкладства никакого судебного продолжения не имел. Тем более, что гуляки заверили блюстителя, что будут вести себя тише.
 
Наторевшая в заседаниях Иванкова поспела как раз к окончанию речи блюстителя порядка, будто стояла за дверью. И ей сразу же предоставили слово.

- Скоординированными действиями целого ряда служб, и нашей, в том числе – начала Иванкова, - достигнуто заметное, я бы сказала, беспрецедентное снижение уровня потребления алкоголя в области. Практически, во всех городах и районах. Да вы и сами видите, наверное: на улицах пьяных – по пальцам пересчитать. Если в первом квартале прошлого года на душу населения у нас приходилось по пять литров в пересчёте на чистый спирт, то нынче – всего лишь четыре и восемь. Министерство торговли, отслеживая эти показатели, отмечает также, что население области всё меньше потребляет водки, отдавая предпочтение благородным, скажем так, напиткам. - Она распалялась всё больше.

Собрание, до того впавшее уже в лёгкую дрёму, оживилось и повеселело; председательствующий что-то лихорадочно строчил в блокноте. Малое время погодя он крадущейся пантерой приблизился к трибуне и положил на неё записку.  Докладчица судорожно сглотнула и сделала полусекундную паузу. Но не зря же она была завсегдатаем различных серьёзных совещаний и неоднократно избиралась:

- Вместе с тем надо отметить, что в этой работе имеются ещё и существенные недостатки – с ходу продолжила она. – Это, в первую очередь, конечно, употребление различных суррогатов и самогона, крайне вредных для здоровья.  Чему до сих пор не поставили заслон органы местного самоуправления.  Данное положение негативно сказывается на общих показателях борьбы с таким отрицательным и несвойственным нам явлением, как пьянство.

Несмотря на то, что Иванкова сравнительно достойно вышла из дурацкой ситуации, выступление, которое планировалось ею на целых десять минут, пришлось на этом и свернуть.
 
Следующий вопрос - «О мерах подъёма уровня культурно-просветительной работы» и вовсе вверг участников совещания в недоумение: какая тут культура, когда международная обстановка переживает такой острый момент и надо безотлагательно трудиться? Но выступление руководителя городского управления культуры выслушали полностью и даже похлопали. Вопросов, разумеется, задавать не стали, потому что повестка дня не исчерпывалась рассмотренными вопросами, и ещё оставалось «разное», которое, чёрт его знает, почему, иной раз растягивалось на более долгий срок, чем и само совещание.

Всё-таки к концу рабочего дня Антону удалось вырваться, поскольку завершающим аккордом стало предложение «руководителям остаться» - а к ним Ведяев никак не принадлежал.

Окончание календарной весны ознаменовалось небывалыми возмущениями атмосферы, и в один из наиболее бурных дней сорвало крышу с Карасёвского сельского Дома культуры. Крышу, ввиду её относительной лёгкости и большой парусности, унесло на окраину и бросило на коровник, имевший и свою, вполне добротную кровлю. Её прилетевшая с громом гостья изрядно покалечила. При этом пострадал ночной сторож Петрович, который мирно дремал в молоканке, нарушая отдых животных своим неуместным храпом. Проснулся он от неимоверного грохота над головой и всеобщего сотрясения. Забыв где находится, несчастный по домашней привычке, кинулся с ложа направо, в то время, как ему следовало прянуть влево. Справа от лежанки громоздились большие молочные бидоны и, врезавшись в них, Петрович повредил руку. В панике замычали и стали рваться с привязи коровы. Но это, конечно были сущие пустяки по сравнению с ущербом, нанесённым Дому культуры и животноводческому помещению. Немедленно в районе и даже в целом по области по линии МЧС организовали мероприятия, направленные на недопущение подобных происшествий. Обследовать состояние крепления крыши в ДК «Радуга» и установить, нет ли там различной электропроводки, отрядили, Антона Ведяева. Ничего угрожающего он не обнаружил, о чём и проинформировал руководительницу. Вслед за тем состоялось районное совещание по вопросу обеспечения сохранности объектов культуры, животноводства и прочих. «Радугу» тут представлял опять-таки Ведяев, потому что именно ведь он лазил по чердаку и крыше и кому, как не ему, отчитываться перед районной администрацией и местной службой МЧС? Совещанию хотели посвятить два дня, но уложились в один, проработав  допоздна.
На этом, однако, заседательская деятельность для Ведяева не закончилась: через два дня руководитель ДК, вызвав его, сообщила, что с завтрашнего утра начинают работать курсы регионального Фонда содействия Фондам местных ресурсосберегающих и природоохранных инициатив для добровольных помощников этим фондам. Курсы платные, однако же каждому слушателю они обойдутся всего в три тысячи рублей. Но, конечно, читающим эти курсы принимающая сторона должна обеспечить питание и проживание – за счет, разумеется, тех же слушателей. По окончании учёбы им выдаётся соответствующий сертификат и тогда уж они смогут осуществлять волонтёрскую деятельность не как дилетанты, а со знанием дела.  Но тут  Антон Ведяев решительно воспротивился, на том основании, что от взаимодействия с полиэтиленом у него развивается аллергия, а уборка мусора непременно связана со сбором выброшенной пластиковой тары.  Ему  высказали порицания и намекнули что-то даже насчёт увольнения, но Антон оставался непреклонен, и от упрямца, в конце концов, отстали.
 
На всякий случай он рассказал об этом предложении Ольге и она полностью одобрила его отказ, заявив, что если кому-то абсолютно нечем заняться и некуда девать деньги – ну, пусть идут на эти курсы, а им, Ведяевым, сберечь бы свои ресурсы. И увольнением Антона пусть не стращают. Ольга ещё хотела добавить, что плевать им на это увольнение, но присутствие Адели остановило её. Подумав непродолжительное время, дочь подошла к Антону и доверительно сказала:

- Да знаешь, папа - плевать на это увольнение. Правда?

И Антон облегчённо вздохнул: у него и без того много дел. Суматоха его раздражала, особенно срочная и потому нервная, возникающая от чьего-то недомыслия. Он не предполагал, что скоро её прибавится, и ещё как прибавится! Поэтому некоторый период затишья в делах  пришёлся  очень кстати.

                6.  Краеведческий интерес Василисы

Василиса Рябинина, 24 лет от роду, слыла уже закалённым тружеником пера и являлась редактором отдела писем и культуры городской газеты «Верный путь», учредителем которой выступала администрация Солегорска. Газета здесь имела статус самой старой и заслуженной, тогда как в целом насчитывалось в пределах города и Солегорского сельского района около трех десятков изданий. И название она неизменно носила со дня своего основания в 1929 году. Рыночные перемены не повлияли на него, поскольку не вызывало сомнений, что каким бы ошибочным ни являлся прежний путь, нынешний – он как раз и есть верный. Не так счастливо обстояло дело с предприятием, давшим название городу. В пору обновления и появления прогрессивных механизмов экономического развития руководители города безостановочно мотались по презентациям каждый день появляющихся, роскошно оформленных точек торговли и сервиса, а с руководством – обязательно начальник солерудника – депутат и почётный гражданин города. За этими заботами как-то было выпала из виду необходимость укрепления старого, обветшавшего предприятия, выдающего соль. Тем временем выяснилось, что конкуренты провели модернизацию и оптимизацию и вдруг резко затормозили отпускную цену, чего не могли себе позволить солегорцы. Поддержать финансово рудник горадминистрация не имела права, кредиты стали слишком дороги. Оставался один только приемлемый выход – не платить рабочим зарплату, и с этим справились вполне успешно.  Однако через три месяца уволился последний рядовой соледобытчик и остался один лишь отряд управления. Ещё две-три недели управленцы лихорадочно перекладывали с места на место уже никому ненужные бумаги, а затем расформировались. Лишь уголок в городском музее, отведённый под  солерудник, напоминал о его славных днях. Особенно восхищала экскурсантов соляная люстра, до мельчайших подвесок вырезанная из прозрачных кусков хлоистого натрия. Были ещё многочисленные фотографии. Но и только. Теперь  гендиректора предприятия на торжества не звали, и у него появилась пропасть свободного времени для работы, да только прежней работы уж не имелось. Почти так же обстояло дело и с отделом писем газеты «Верный путь»: письма граждан, тёкшие прежде бойким ручейком, стали весьма редки, поскольку при большом раздражении граждане обращались непосредственно в прокуратуру. А при незначительном недовольстве вообще относились к его источнику наплевательски. Поэтому отдел писем решили догрузить сферой культуры, и тут у Рябининой набиралось достаточно работы. Даже и в городе культурным мероприятиям не чинилось никаких препятствий, в селах же их разворот поражал широтой и полной самоотдачей, вплоть до рукоприкладства: народ непосредственный, искренний и не избалован праздниками. На презентации попадает крайне редко, практически никогда.

- Василиса! – кричал редактор сквозь тонкую стенку, - сейчас в Светловке собираются поздравлять с юбилеем начальника почты. Ей 50. Раньше позвонить забыли. Ты давай с Николаем выезжай не медля!
 
- Там где?

- Вестимо, в клубе.

Лёгкая на подъём Василиса брала сумочку с блокнотом, фотоаппарат и, оторвав от стрелялок молодого шофёра, без заминки отправлялась на юбилей.

- Василиса! – звонил вечером неугомонный редактор. – Там пожар в «Стройсервисе», как раз всё в разгаре. Ты загляни, пожалуйста. Я бы сам, но мне далеко, а тебе – совсем рядом. Хоккей?

Иногда служба изрядно доставала Рябинину, поскольку она, как самая молодая, бывала бросаема на прорыв – туда, где требовалась быстрота и поворотливость, хотя неповоротливые в «Пути» и не задерживались. Особенно хлопотными выдавались летние дни, когда наступало время отпусков – тут уж приходилось трудиться за двоих, поскольку и всего-то народу в редакции вместе с бухгалтером и шофёром насчитывалось десять человек. Но за Рябининой дело не стояло, из номера в номер она давала добротные материалы. В последе время Василиса повышенный интерес проявляла к историческим аспектам территории, к старине. Никаких установок сверху на этот счёт не имелось, но раз человек хочет предметнее вникнуть в эти вопросы – пусть вникает. Тем более, что пишет интересно. Причуды есть у всех, главное, чтобы дело не страдало. Нашёлся тут ещё один энтузиаст краеведения – переводчик в издательстве «Фолиант», располагавшемся в том же здании, что и «Верный путь». Он засиживался на работе иногда допоздна – неизвестно, над  чем, корпя: или переводил очередную главу очередного модного европейского писателя, или сочиняя трактат о местных достопримечательностях. Игнат Коростелёв был не местный, но уже долго жил и работал здесь, и не приходилось удивляться, что помешался он именно на солегорской истории и даже шире – на истории региона. Строение, где гнездились «Фолиант» и «Верный путь», принадлежало когда-то райкому партии и поговаривали, что ночами по его коридору неслышно бродит тень самого первого первого секретаря т. Шибаева и грозит квартирующим пальцем. Но Коростелёву он, кажется, не докучал; по крайней мере, тот покидал иногда свой кабинет близко к полуночи и никаких тревог на его лице не отражалось. Но если т. Шибаев бродил по зданию ночью и беззвучно, то днём тут передвигался кто-то другой, или он же, но уже невидимый, зато хорошо слышный: скрипели старые половицы, и время от времени где-то брякала упавшая со стола ручка, хотя никаких причин у неё для этого не имелось. Особенно пугалась этих потусторонних звуков бухгалтерша, которая взвалила на себя уборку офиса из трех редакционных комнат. Поэтому она начинала мыть полы, пока ещё кто-то тут оставался, и производила все работы с замечательной скоростью.

Поскольку обе организации имели дело с печатным словом и, более того, «Верный путь» печатался в «Фолианте», отношения меж ними сложились вполне свойские, и между делом сотрудники той и другой могли заглянуть на территорию соседей. Прознав, что Василиса Рябинина также увлекается краеведческими изысканиями, Игнат Коростелёв прочитывал сразу по выходе нового номера газеты её материалы на эту тему. Конечно, они не шли валом, нет – всё-таки газета не её собственная, и никто не собирался посвящать это серьёзное издание какому-то одному хобби. Пусть даже интересному и полезному. Поэтому иногда переводчик и краевед расспрашивал Василису о вещах, не вошедших в публикации, но имевших место быть.

- Василиса Петровна, - начинал он, - ваша статья о старообрядцах в последнем номере замечательна. Но я хотел бы спросить – а вот кладбище у них со старых времён или они переносили этот печальный объект? Видите ли, я ещё не во всех деревнях побывал и не во всё вник.

Василиса Рябинина делала круглые от изумления глаза и решала про себя, не прикалывается ли он? Не похоже.

- Я как-то не догадалась поинтересоваться этим, - виновато отвечала она. – Я вообще-то по другой тематике туда ездила, а это – уже попутно сделала.

Странный человек Игнат Коростелёв. Конечно, краеведение - дело многостороннее и разнообразное, но уж какие-то приличия и тут надо соблюдать.

- Может, он сатанист? – высказал предположение кто-то из слышавших этот разговор. – Некромант какой-нибудь тайный?

- Сами вы сатанисты!  - в сердцах говорила Рябинина.
 
Но, то что он человек удивительный и, где-то даже слегка странный, признавала и она. Зато не очень скучный.

- Вот этот Николай Пафнутьевич, которому отмечали сто лет, он ничего про старину не рассказывал? – спрашивал в другой раз Коростелёв, прочитав очередную интересную для него работу Василисы. – Какие-нибудь старинные легенды, о дальних странах, о путешественниц… о путешественниках? Преданья старины глубокой?

- Рассказывал, в основном о коммунах, колхозах. А о глубокой старине – только со слов старших, в детстве что-то запомнил.

- Да-а, возраст, конечно, не тот, - с сожалением заключал Игнат Иванович.
- Нет-нет, память у него хорошая, и он вполне бодр.

- Ну да, ну да, - соглашался переводчик-краевед.

 Понятно, что после таких негромких и скоротечных бесед для коллег Василисы всё становилось ещё более непонятным.

- Так, лихоманка его забери, не иначе он - кладоискатель?- осенило редактора отдела оперативной информации. – Вычитал где-то в иностранной литературе о потерявшихся у нас путешественниках и о пропавших их деньгах, а может, о завоевателях, спрятавших где-то тут сокровища до лучших времён?

- Да всё может быть, - резонно заметил шофёр-фотокор. – Но при чём тут тогда старообрядцы?

- А вдруг они готовили переворот, ну, какое-нибудь восстание на религиозной почве, и подготовку спонсировали западные спецслужбы? Лазутчики всякие с фунтами стерлингов. Им не привыкать гадить России. Потом что-то не срослось и службы вместе со староверами остались при своём интересе? А денежки припрятали до времени «Ч», которое так и не наступило?

- Да он же не только о старообрядцах собирает материал, - урезонивала Рябинина. – О них, по-моему, в первый раз зашла речь.

- Так, может, лучше приступим к работе? – вопрос главного, возникшего в дверях, прервал обсуждение злободневной темы. Все вновь взялись за прерванные дела.

 Василиса между тем также не оставляла краеведческие изыскания Игната Коростелёва без внимания. Вскоре после его  посещения редакции, вызвавшего  там дискуссию, она сама нанесла визит коллеге по увлекательному хобби. В «Фолианте» он занимал отдельный тесный кабинет, где помещались только шкаф для книг, стол с компьютером, трёхрогая вешалка на трехногом основании, и два кресла. Было тут порой, наверное, скучновато, зато никто не мешал переводчику работать. На этот раз он с головой зарылся в словари и имел весьма озабоченный вид: надо думать, очередной перевод давался ему непросто.

- Заняты, Игнат Иванович? – спросила Василиса, постучавшись и переступив порог.

- А, вы, Василиса! – оторвался от измученных книг труженик. – Заходите. Мартини, извините, не предлагаю, но есть хороший кофе. Как вы смотрите?
- О, спасибо, как-нибудь в другой раз, потому что спешка. Всё спешка наша. А у меня вопрос, так сказать, рабочий, или полурабочий: я давно хотела съездить в Лунёво, это Ярский район, там есть кое-что интересное. Но в планах редакции Яр пока не стоит. Вы не имеете намерений? Я бы присоединилась.

- Яр? Далековато. Поэтому я тоже туда ещё не добрался. Хотя намечал. Это надо ехать на целый день, да и то едва уложишься. А хорошо бы! Если не секрет – что там замечательного?

-  Там будто бы открыли стоянку первобытного или не очень первобытного, но какого-то древнего человека. Учёные это до поры секретят, чтобы копатели не налетели и не смели всё к…

- Чёртовой матери, - закончил Игнат Иванович.- Но это точно? Я не слышал.

- Точно. И надо поторопиться, есть хорошая возможность узнать всё по горячим следам.

- Та-ак. Так, так. Но это ехать я могу только в выходной. Производственная дисциплина, видите ли…

- Можно и в выходной. Я, кстати, хотела посмотреть там малину.

- Малину?

- Да, малину. Не ехать же ради одной стоянки. А в Яре, говорят, потрясающая малина, дикая: она заменяет все лечебные и витаминные таблетки. Если поехать получится, я хотела бы взять в экспедицию приятельницу – она страсть любит редкие ягоды. А малины лесной  у нас же почти нету.

- Да. Тогда нам нужно слегка запастись провизией. Серьезные напитки – уж по возвращении. Или как?

- Они необязательны. Но если всё сложится удачно – почему бы нет? А я позвоню  в районный музей, предупрежу, что на полчаса-час заглянем к ним. Наверное, смогут оторваться от домашних дел.

Он засмеялся:

- Идёт! Тогда – на субботу? В пятницу окончательный совет, да?

- Да. Планёрка.

Планы не всегда реализуются так, как были задуманы. К пятнице выяснилось, что приятельница Василисы, заядлая ягодница, ехать в Ярский район не может, поскольку её двоюродная сестра выходит  замуж, и в субботу у неё свадьба.
- Другого времени у неё выйти замуж не нашлось! – негодовала Василиса. – Хотя, с другой стороны, свадьбами не разбрасываются.

- Да, конечно, - согласился Коростелёв. – Но, что если я уговорю своего приятеля поехать за компанию? Он хоть и не ягодник, но в лесах у него есть свой интерес. Дикому лесу он особенно радуется. Чисто папуас. Ну как?
- Если человек нормальный – пригласите, - разрешила Василиса.

Надо сказать, что и сама Василиса, даром что выступила инициатором поездки в Ярский район, едва её не сорвала. Хотя и не по своей вине. В областном центре как-то срочно открылась биеннале фотохудожников из дружественной высококультурной страны. Необходимо было обеспечить полный профит, что свидетельствовало бы о том, как высоко ценится данная дружба. Ехать следовало главному редактору, но у него, как на грех, что-то не заладилось со здоровьем и на мероприятие откомандировали Рябинину. Причём долго не имелось внятного ответа, откроется ли выставка в четверг, или же всё будет готово только к пятнице. В среду Василиса извелась, ожидая окончательного решения. А вдруг всё-таки пятница? Краеведческо-малиновая поездка в Яр с Игнатом Коростелёвым тогда гибнет. Приспичило им..!

Но всё обошлось: открытие биеннале назначили на четверг. К урочному часу корреспондент «Верного пути», как и много других, обреталась уже у драмтеатра, где в обширном фойе и намечалось мероприятие. Редакционный шофёр, Никита, выйдя из машины, прихорашивался перед зеркалом заднего вида, Василиса занималась тем же в салоне авто.
 
- Надолго это? – осведомился Никита у подошедшего коллеги из автопарка драмтеатра. Это оказался последний родственник худрука театра, долго остававшийся без работы. Всю остальную родню из своей деревни Капустино худрук давно уже пристроил. Не самые хлебные места, но всё же. При этом пришлось ведь отшивать конкурентов: многие в очаге драмы желали как-то устроить своих родственников. Шалишь! На то он и художественный руководитель, чтобы принимать своевременные и правильные решения.
 
- Не знаю. Но сходка серьёзная вроде бы. Губернаторша как бы собирается присутствовать.

- Губернаторша? У нас же вроде губернатором мужик. Константин…  как? Забыл!
- Ну, баба его.

- А-а. Иностранцев-то много?

- Да я и не видел их. Не заходил.
 
Услышанный невзначай этот разговор Василисе ничего не объяснил. Что ж, всё будет объяснено в ходе мероприятия.

В гардеробе тётя Маша, она же Мария Вениаминовна Лещенкова принимала плащи и накидки, отдыхая душевно и телесно. Потому что ведь летняя верхняя одежда – это тебе не полупудовые мужские дублёнки или двухметроворостые женские шубки, в полах которых тётя Маша путалась ногами. Давно уж следовало бы её уволить, но за 30 лет своей службы в театре она стала как бы его талисманом. Между тем трудиться ей становилось всё трудней. Особенно, конечно, в зиму, когда приходилось перетаскивать центнеры изделий верхней одежды. Ещё ничего, если по каким-то причинам на постановки собиралась молодёжь: тут котировались в основном лёгкие пуховики и коротенькие, маленькие шубы. Но это случалось редко. В большинстве случаев сюда приходила почтенная, солидная публика и тогда тётя Маша начинала недомогать. Был ли тому причиной вес поднимаемых ею тяжелоатлетических снарядов? Лишь отчасти. В основном же - сонмы призраков умерщвлённых ради дорогих меховых одежд песцов, чернобурок, норок, шиншилл и соболей, влекущихся следом и остающихся витать в вестибюле до ухода публики. У тёти Маши после того поднималось давление, болела голова, и засыпала она во втором часу ночи. Летом же и в начале осени проблем не возникало. И в этот день тётя Маша чувствовала себя вполне удовлетворительно, благосклонно взирая на прибывающих гостей и выдавая им номерки из гардероба. Видимо, по той причине, что губернатора тут не ожидалось, большинство прибывших на культурное мероприятие составляли дамы, зато уж это были всем дамам дамы: жёны, дочери, матери и ещё какие-то девушки выдающихся представителей различных сфер деятельности – гендиректоров, нетривиальных бизнесменов, членов-корреспондентов, начальников главных госуправлений области  и прочих достойных людей. Надо сказать, что по большей части тут собирались не первые их жёны, нет, не первые: в основном  вторые, а то и третьи, и даже четвёртые и пятые, поскольку все предыдущие оказывались в конце концов недостойными этих достойных людей. Что не мешало дамам снисходительно смотреть на тётю Машу, которая уже давно отпраздновала серебряную свадьбу и, кажется, готовилась к золотой. Утончённые и изысканные, они внимательно рассматривали представленные на выставке фото и делились впечатлениями. Работы зарубежных мастеров, выставленные здесь взамен снимков местных, особо от последних не отличались, и если бы не соответствующая информация, понять, где те, а где иные, оказалось бы, пожалуй, невозможно. В довершение ко всему выяснилось, что губернаторши не будет, как не появятся и гости из культурных центров Москвы. И на лицах ценительниц прекрасного, прибывших в этот день на вернисаж, затаился невысказанный, но вполне закономерный вопрос: «На кой хрен я сюда припёрлась?».
 
Василиса, закончив свою работу, оставила это почтенное общество и поспешила  домой, ведь предстояло ещё собраться в дальнюю завтрашнюю дорогу.

- Как прошло? – поинтересовался на прощание Никита.

- Шик и блеск! – непредвзято резюмировала она. Василиса была довольна тем, что разделалась с выставкой современного фото и теперь ничто не помешает ей отправиться в краеведческий вояж. Сегодняшний же материал она сдаст к сроку – газета выйдет лишь через четыре дня.

                5. Коварство «зелёного друга»
               
- Ты раньше-то не мог сказать? – возмутился Антон, отвечая на звонок Коростелёва насчёт поездки в дальний район.
 
- Обстоятельства. Но зато там дремучая тайга, коряг, я думаю – пропасть. И ещё малина. Бери побольше тары.

- Когда берёшь побольше тары, она обычно остаётся пустой. А эта, твоя попутчица – она как это… не слишком болтливая?

- Как будто нет. Ну, мы постараемся ехать побыстрее, а там, в лесу, ты можешь скрыться от неё.

- Ладно, если мои отпустят, еду. Я тебе перезвоню.      

Домашние Антона, обсудив предложение, решили, что ему можно поехать, но вернуться надо пораньше. Во избежание.

Как и предполагал Игнат, знакомство Антона и Василисы прошло без всяких накладок, к большому его удовольствию. Заметно было, что никакой антипатии друг к другу они не испытали. Всё необходимое для поездки её участники приготовилизаранее, включая 15-литровое ведро Василисы и ещё два ведра поменьше, принадлежавшие её попутчикам.

Игнат, выехав на загородную трассу, развил поразительную скорость и хоть асфальт был сухой и вполне качественный, пассажиры чувствовали себя не совсем уютно, особенно на поворотах и трамплинах.

- Ты ездил этой дорогой? – спросил Антон.

- Многажды. Хотя до Яра не доезжал – все по ответвлениям.

- И то хорошо. Но у Ярского района слава местности с самыми дрянными дорогами.

- Так что же? Помчимся по негодной дороге. Ездят ведь люди. Самолеты туда не летают, судоходной реки нет.

И точно, чем ближе подъезжали к заповедному району, тем дорога становилась хуже и гравийное покрытие, сменившее асфальт, швырялось мелкими каменьями от встречных машин и то и дело давало автомобилю чувствительные пинки снизу, так что Игнату волей-неволей пришлось убавить скорость.
 
Ближе к райцентру вновь появился асфальт, хотя нельзя сказать, что это повышало комфорт: твёрдое покрытие оказалось разбитым многочисленными лесовозами разных фирм, торопящихся наперебой доставить лесоматериалы к железнодорожной станции. Там дерево без промедления перегружалось в вагоны, и они мчались к границе с Китаем. Конечно, тягаться с сибирскими лесорубами солегорцам не представлялось возможным – там тайга, хоть и поредевшая - но свою лепту в повышение благосостояния дружественной страны они вносили. Жители Поднебесной, наверное, чувствовали глубокую благодарность к российским лесозаготовителям за эти неустанные труды. А может статься, и нет: возможно, они считали, что достаточно и уплаченных денег. Во всяком случае, состояние проезжей части по пути следования лесовозов неизменно ухудшалось, а никаких преференций от убийства дорог окрестные жители не имели.

В Яре, или, как говорили местные, в «Яру», солегорская экспедиция посетила районный краеведческий музей, где состоялась беседа с его директором и старшим научным сотрудником. Василиса Рябинина нашла тут настоящую золотую жилу: старинные вещи, обряды и давние события этой территории несомненно должны  заинтересовать читателей, поскольку ввиду её отдалённости освещались в областной печати страшно редко. Гораздо реже, чем поездки славных земляков на Шри-Ланку и в Занзибар. Игнат Коростелёв внимательно слушал, ничего не записывая, и лишь по временам задавал идиотские, на первый взгляд вопросы, вроде «А много ли бывает здесь иностранных туристов и случались ли таковые в старину?».

 Понятно, что иногда его любопытство ставило в тупик музейных работников, но в целом они вполне остались довольны беседой, так же, как и гости. Антон Ведяев, знавший, что его приятель не так прост, как казалось, понимал: Игнат ищет ключ к какой-то загадке, или даже загадкам.

- Игнат Иванович, - пояснил он в конце разговора, - не только краевед, но и географ, историк, литературный переводчик, поэтому у него есть большой интерес к текстам, может особенно к  старым рукописям на иностранном языке.
 
- Понятно, понятно, - задумчиво молвил старший научный сотрудник, который готовился к написанию кандидатской диссертации и тоже рылся в разнообразном историческом мусоре. Он почувствовал, видимо, в краеведе-переводчике родственную душу и вполне понял его, человека, занимающегося чепухой, которая не несёт никаких выгод…

- Был у нас один энтузиаст, старый краевед, - сказал СНС, - так он упоминал как-то о записи в церковной книге насчёт заезжих, пришлых людей из-за дальней границы. Но книга эта сгорела вместе с имуществом церкви. То ли специально всё это сожгли, то ли случай. И дедушка этот давно уже умер. Кто эти люди, и откуда – сказать уже невозможно. - Будущий кандидат наук развёл руками – дескать, что поделаешь.
   
- Вот как? А где это - в самом Яре имело место? – изменившимся голосом спросил Игнат Коростелёв.
      
- Самым большим селом раньше считалось Коровино; может, там? Но оно давно заброшено, заросло травой – далеко от центра, народ поразъехался. Уж лет 30 назад, если не больше.

- А какие места там! – мечтательно сказала директриса. - Озерки со щуками и карасями, жарков в июне – целые поля, малина…

При этих словах Василиса Рябинина встрепенулась, как рябчик, готовящийся плюхнуться с ветки в снег для сугрева, и сунула телефон в сумочку, давая понять, что с музеем покончено. Игнат, похоже, хотел спросить о чём-то ещё, но передумал и поднялся. Рассыпаясь в словах благодарности, они откланялись и покинули очаг культуры. Районная администрация отдыхала, как и все серьёзные учреждения, но её решили посетить и отметиться у дежурного, порядка ради.
Между тем погода начинала хмуриться: наползали тучи, и временами солнце надолго пряталось за ними. Наскоро пообедав в кафе «Тайга, тайга», краеведы двинулись самым многообещающим маршрутом, подсказанным в музее, на поиски феноменальной ярской малины. Где-то она была здесь, недалеко – лишь только они углубились в лес, как крепчавший ветер начал доносить запах несравненной ягоды, но напасть на её след городские гости никак не могли. Вместо малины попадались на их пути бесконечные куртины каких-то поганок, которым Игнат время от времени с досады давал пинка, так что они разлетались мелкими ошметками.

- Ну, ты как дитя малое! – не стерпел Антон.

- А? – Игнат вдруг схватился за бока, присел и начал неудержимо хохотать, приведя приятеля в полное недоумение.

- Да какие наши годы! – отсмеявшись и отдышавшись, ответил со слезами на глазах Коростелёв.
 
- Нашла! – донесся откуда-то ликующий голос Василисы Рябининой. – Кончайте хохотать, пора за работу!

Малина, как бы в виде компенсации за её долгие поиски, щедро одаривала ягодников. Тут Антон ещё раз убедился, что Василиса, точно, не очень болтливая дама – в меру. Может,
 тому причиной явилась упоительная погоня за ягодами, из которых каждая казалась крупнее и краснее предыдущей, так что некогда было даже перевести дух. До разговоров ли тут! Никакой нужды дистанцироваться от попутчицы Антон поэтому не чувствовал. Зато постоянно куда-то пропадал Игнат. Василиса, надо думать, родилась таёжницей, ибо не суетясь особо, тут же находила непоседливого попутчика и он некоторое время покорно брал ягоды тут же но, улучив момент, снова исчезал из поля зрения. Наконец это кружение по лесу в погоне за неуёмным Игнатом надоело Антону. Как только ему попадался особенно богатый куст малины, как вдруг обнаруживалось, что ни приятеля, ни Василисы поблизости нет. Приходилось бросать роскошное место и двигаться на их поиски, чтобы не растерять друг друга. Выбрав время, Антон сделал короткую стремительную пробежку по ягодным зарослям и нагрянул к Игнату с тыла.

- Ты чего уклоняешься от Василисы, - вполголоса спросил он, - чего убегаешь? У неё грипп? Вроде не чихает.

- С чего ты взял? Ничего я не уклоняюсь. Просто ищу лучшее место.

- Да мы уж столько лучших мест бросили, гоняясь за тобой.

- Разве? Я как-то не подумал. Ну ладно, буду собирать не отвлекаясь.

И Игнат действительно больше не отвлекался на поиски лучших мест, а дисциплинированно держался поблизости. Между тем ветер всё усиливался, тучи набрякли сыростью и, кажется, вот-вот мог хлынуть дождь. Приспела пора выбираться из лесу. Но тут, как водится в таких случаях, обнаружились участки особо крупных ягод, и уходить просто не просматривалось никакой возможности – ноги не хотели уносить своих владельцев восвояси. Вершины деревьев угрожающе шумели, кое-где раздавался треск. Краем глаза Ведяев заметил, как трудившийся неподалеку Игнат вдруг бросился в сторону Василисы; в следующий момент Антон увидел падающую на неё полусгнившую на корню лесину без верхушки. Игнат успел отбросить ягодницу прочь и тут же получил удар по голове, отчего лесина разломилась и ошметки трухи полетели в разные стороны. Игнат беззвучно свалился в кусты. Поцарапанная Василиса и Антон враз кинулись к нему. Коростелёв лежал без движения, с закрытыми глазами, но дышал.  Василиса потерянно опустилась на колени рядом и держала его руку, считая пульс.

- Надо выносить, - сказал Антон, - ничего другого мы не придумаем. И побыстрее. Подсоби.

Взвалив раненого на спину, он двинулся в сторону дороги, продираясь сквозь малиновый кустарник и проклиная его теперь. Василиса, спохватившись, обогнала его и пошла впереди, стараясь сделать тропу. Скоро оба они дышали, как загнанные лошади; Андрей, заприметив толстую валёжину, пристроился на ней передохнуть. Осторожно свалив на замшелый ствол Игната, уселся рядом, придерживая его за плечо. Василиса устроилась с другой стороны и всё не могла отдышаться. Но как только Антон встал и, присев, взял на плечи свою ношу, она тотчас двинулась пробивать тропу. Заросли малины, наконец, поредели, а затем исчезли совсем, лишь бурелом местами затруднял путь. Но скоро они вышли к дороге, а еще через двести метров увидели и свою машину.

- Придется везти в Ярскую больницу, - сказал Антон. – В город везти опасно.
- Конечно, - согласилась Василиса. – Только бы ему не стало хуже. – Она сидела на заднем сиденье, положив голову Коростелёва себе на колени.

- Постараемся сильно не трясти, - отозвался Антон, вытер взмокшее лицо рукавом и включил двигатель.

Когда раненого стали извлекать из машины и укладывать на носилки, он застонал и выругался на немецком языке, который, конечно, тут никто не понимал. Вслед затем он выругался по-русски, и это было вполне понятно.

- Говорят, когда больной ругается, дела его не совсем плохи, - полувопросительно произнёс Антон, обращаясь к санитарам.

- Он без сознания! - бросил один из них на бегу. Антон и Василиса бежали рядом.

- Скажите великому падишаху: нужен огонь, чтобы уши и волосы трещали! – внятно донеслось с носилок. – А потом – в ледяную воду! Другого способа долголетия не знаю. Скажите ему!

- Он что- писатель? – спросил у провожатых доктор, принимавший увечного пациента.

- Да, писатель-фантаст, -  не медля, ответил Антон, но тут же спохватился: - но в основном-то он переводчик.

- Кто ж это его так? Я думал, на переводчиков не покушаются. Не повезло.
- На него упало дерево. В лесу.

Но доктор уже не слушал и отдавал быстрые, отрывистые распоряжения. Записывать данные для истории болезни осталась дежурная медсестра. Тут обнаружилось, что при больном нет полиса обязательного медицинского страхования, да и вообще практически ничего. Но всё, что требовалось, всё-таки зафиксировали – со слов доставивших больного. Особенно сведуща в его реквизитах оказалась девушка. Насчёт страхового полиса медсестру заверили, что копия будет завтра же отправлена из города электронной почтой, однако обладательница белого халата вдруг заупрямилась и стала настаивать на предоставлении ей оригинала документа. Потому что мало ли: сейчас много развелось ловкачей, которые норовят излечиться и взять больничный на халяву. Разбивают себе голову, ломают руки-ноги, обеспечивают колото-резаные раны и чёрт знает, что ещё. И вот так ловчат. А кто же станет отвечать за расходы?
Тут Антон Ведяев клятвенно заверил принципиального медработника и патриота, что немедленно, как только начнётся завтрашний день, он прибудет сюда с необходимой бумагой. А в залог своего возврата оставляет больного друга.

- Не надо оставлять в залог друга, - неожиданно вмешалась Василиса. – В залог останусь я.
 
- Но как же, и где? – растерялся Антон.

- Ночевать я пойду в гостиницу. А на работу в понедельник позвоню. Гостиница ведь здесь есть? – обратилась она к медсестре.

- Есть, - с недовольным видом ответила та, раздосадованная, что не удается показать свою величину и значимость, и её не упрашивают, не заискивают и вообще… Не выбрасывать же того идиота на улицу!

- Ладно, мне тоже можно ещё побыть тут. За справкой, как её… я до утра всё равно успею, - сказал Антон и спросил вполголоса у Василисы:

- А деньги у тебя есть?

- Есть. Да у меня и карточка банка.

- Тогда ты иди в гостиницу, устраивайся, а я тут побуду. Заодно перекуси.

- Пожалуй, перекус в горло не пойдёт.

Усевшись на жёстком диванчике в коридоре больницы, Антон предался размышлениям. Пищи для размышлений накопилось достаточно. Его приятель Коростелёв, похоже,  не просто Игнат Иванович, да и насколько Коростелёв, ещё неизвестно. Некоторые странности его заметила даже Ольга,  а Адель, называвшая Игната дедушкой? Эта беготня от Василисы Рябининой?  Много чего…
С другой стороны, ни секунды не раздумывая, он бросился спасать Василису, подставив, натурально под удар, свою голову. Да и чувствуется  – Игнат человек что надо, или он, Антон, совсем уж непроходимый тупица. Дела… Лишь бы всё обошлось. Утром надо доставить этот дурацкий полис, для чего придётся рыться в квартире Коростелёва. Попросить для сопровождения кого-то из «фолиантовцев»? Но прежде тр6ебуется добраться до города и вернуться обратно. Без прав, без документов на машину. Антон представил, как его останавливают дэпээсники и, злясь, выслушивают небылицу о том, как он собирал с другом в лесу малину, и как налетел ветер и обрушил на голову друга дерево. И теперь друг лежит в больнице, а он, Антон, срочно едет в Солегорск за медицинским полисом. На машине друга. Без прав и с поцарапанными руками. Н-да.

Ехать придётся ночью, и ночью же – обратно. А потом ведь придётся  снова туда. Опять ждать ночи? Необходимо вывозить Василису; Игната в любом случае везти нельзя. Хорошо, хоть он дозвонился до Ольги, коротко обрисовав ситуацию.  Требуется ещё как-то извернуться на службе.
 
Подоспела Василиса, с тревогой справившись тотчас же о состоянии дел.
 
- Без изменений, - отвечал Антон. – Что уже хорошо.

- Да уж, - с сомнением покачала она головой. – Ты когда едешь?

- Чуть стемнеет. Прав-то у меня нету. Документов на машину – тоже. То есть они-то есть, но на имя Игната.
 
  - Как ты там будешь орудовать у него дома! И как попадёшь – в окно? Может, кого-то привлечь на подмогу?

- Думал, насчёт деятелей «Фолианта». Но что-то сомнительно. Меня они ведь не знают. Да ещё переться и обыскивать чужой дом ночью. Придётся мне одному, уголовнику. Как-то спокойнее.

Василиса не улыбнулась.

Антон пересчитал деньги, пояснил:

- Может, придётся заправляться.
- Я могу добавить.

- Хватит, ещё и с запасом. Тебе точно не надо?

- Не надо.

 Смеркалось, и Антон заявил, что пора ехать. Перед отъездом решили узнать, как Игнат.

 - Что вы себе думаете! – раздосадовано сказала медсестра. – Дали человеку по кумполу, и хотите, чтобы он сейчас же выздоровел? Да у него вся голова разбита!

- По кумполу мы ему не давали, - веско ответил Антон. – Что голова разбита, это мы знаем. Но как он сейчас?
- Так же. Эта полиция где-то…

- Тебе пора ехать, - заключила, когда они отошли, Василиса. – Пока полиция… Ни пуха!
 
- К чёрту!

Поездка до Солегорска обошлась без приключений и уже недалеко за полночь Антон Ведяев был на месте. Оглядевшись у дома Коростелёва, он осторожно отворил калитку и вошёл на чужую территорию. Теперь предстояло найти ключ, чтобы без взлома проникнуть в чужое - опять-таки, жилище. Искать приходилось больше на ощупь, потому что ущербный месяц давал слишком мало света. Ни на крыльце под резиновым ковриком, ни над дверью, ни под навесом над крыльцом проклятого ключа не было. А время шло. Отчаявшийся домушник решил уже выдавить  оконное стекло, но тут ему пришла мысль посмотреть ещё за наличником ближнего окна и тут удача, наконец, улыбнулась ему: Антон нащупал ключ и, получив незначительный удар током, завладел металлоизделием.

 «Если так Игнат защищается снаружи, так может, внутри у него заминировано? - подумал Антон, вставляя ключ в замочную скважину. «С другой стороны, если бы всё обстояло так серьёзно, напряжение на ключе он поднял бы до зверского уровня». И действительно: при входе Ведяева в дом взрыва не последовало, не обрушился ему на голову также кирпич – всё обстояло мирно и спокойно. Поразмыслив, он решился включить в комнате, выходящей на огороды, свет – в потёмках искать документ можно было до скончания века. Есть ли ещё у Игната этот несчастный полис?

Антон сразу направился к старому письменному столу с двумя тумбами по бокам, снабжёнными шестью выдвижными ящиками. Роясь в полумраке среди бумаг верхнего левого ящика, он неожиданно нащупал рукой нечто холодное, скользкое и вертящееся. Волосы зашевелились на голове и он тут же отдёрнул руку. Не спуская с ящика глаз, Антон попятился, нащупал выключатель и зажёг свет, презрев всяческую маскировку. Затем он обмотал висящим на кресле халатом руку и вновь приблизился к столу. Осторожно разворошив бумаги, увидел так напугавшую его змею. Длиной чуть больше тридцати сантиметров, она смиренно лежала, слегка изогнувшись, на картонном скоросшивателе и не подавала признаков жизни. Лишь едва уловимый запах резины свидетельствовал о том, что здесь присутствовали не только бумаги. Он осторожно ткнул рептилию в бок. Тотчас же она изогнулась зигзагом, а на голове вспыхнули два зелёных глаза.
- Придумают же, бездельники! Кому, интересно, нравятся такие игрушки? Антон подождал с полминуты – змея снова замерла неподвижно и при повторном тычке лишь включила глаза и слабо дёрнулась. «Батарейки выдохлись» - сообразил Антон и, вернув халат на место, вновь взялся за поиски. В левой тумбе искомого не оказалось. За верхний ящик другой правонарушитель взялся с некоторой опаской. Он достал пачку каких-то казённых писем, отложил их в сторону. Глубина ящика скрывалась за свёрнутым листом бумаги. Может, за ним ничего и не было. Антон ткнул пальцами, и тотчас же звякнуло железо, а он охнул от неожиданной боли и поспешно же отдёрнул руку. На ней висел капкан – небольшой, беличий, но прищемил пальцы он как следует. Морщась, ночной гость разжал дужки охотничьего изделия и закинул его обратно в ящик, отправив туда и вынутые ранее письма.  Дуя на покалеченные пальцы, взялся за следующий ящик. Понятно, что следовало соблюдать всяческую осторожность: навряд ли хозяин зарядил в недрах ящика пульверизатор с кислотой или мини-арбалет, но кто его знает… Он аккуратно потянул никелированную ручку, и в этот момент грянул сигнал рингтона. Антон вздрогнул и от неожиданности выдернул ящик, который грохнулся на пол, вывалив ворох бумаг, среди которых виднелся и злосчастный полис. Не из полиции ли звонок? Попросят, чтобы пока никуда не уходил – они подъедут.  Ведяев достал телефон: звонила Василиса. Сунув аппарат в карман, он отправил туда же полис, погасил свет и покинул жилище Коростелёва, заперев дверь. Спешно отойдя на сотню шагов, снедаемый тревогой, позвонил Василисе:

- Что?

- Если ты ещё не влез в дом, торопиться не надо: Игната Ивановича отправят санитарным вертолётом в Солегорск. Тут одному человеку делали операцию, да видно, неудачно – сбывают его в город. И Коростелёва заодно. Вертолёт скоро уже будет, как рассветёт.

«Ну конечно!» - почесал затылок Ведяев. – «Не могла позвонить раньше!». Но вслух он ничего не сказал.

- Я только что узнала и сразу звякнула –  отчиталась Василиса.

- Ну надо же! – а я только что выбрался из его дома. Как он?

- Без сознания.

- А тебя они возьмут, или за тобой ехать?
   
- Не знаю. Буду проситься, как родственница. Нет – приеду на маршрутке. Тебе в любом случае ехать сюда не надо.

Немного успокоившись, Антон загнал в ограду машину и отправился домой, где из двоих оставленных им человек спала только Адель.

- Вот и я, - объявил вполголоса Антон, входя в дом, и расслабленно вытянулся в кресле. Он коротко рассказал о последних событиях, съел пирожок с ливером и они с Ольгой впали в неспокойную дрёму.
       
                7.  «Комфортная деревенская среда»

Илья Петрович Потресов  руководил Лукмановским сельским Домом культуры и был, что называется, человеком на своём месте.
Лукмановские самодеятельные артисты постоянно занимали призовые места на различных районных конкурсах, а однажды стали даже лауреатами областного творческого фестиваля сельских учреждений культуры. Поздравлений навалилось - тьма!

Мало того, Потресов являлся организатором движения «Комфортная деревенская среда». Никто его на это не уполномочивал и даже не подавал идеи. Она родилась самостоятельно в его голове после посещения Солегорского городского праздника воспитанников дошкольных детских учреждений, куда приглашались и культработники из глубинки. Дабы нести свет культуры в ряды юных сограждан и в их медвежьих местностях. Тут Илья Петрович нечаянно подслушал разговор одной областной кураторши  мероприяия с малышом, который как раз возвращался со сцены после удачно продекламированного стихотворения  про золотую рожь.

- Молодец! – похвалила кураторша юного мастера разговорного жанра. При этих словах сопровождающая артиста воспитательница зарделась от удовольствия.
Малыш оказался бойким – не зря же он шпарил стих без запинки и громким голосом, и спросил:

- Тётя, а рожь позолоченная или целиком золотая? – чем поставил
 представительниц старшего поколения в тупик.
 
- Ну это, понимаешь ли, дружок, иносказательно. Рожь она, надо думать, имеет цвет золота, отсюда и такое определение её в этих стихах. А вообще ржи, по- моему, уже не бывает. Только в сказках.

- И деревни, где она растёт – тоже?

- Ну конечно!

Илья Петрович не мог снести такой напраслины насчёт деревни и решил вмешаться, чтобы не пострадала истина и не был введён в заблуждение юный, ещё неокрепший интеллект.

- Видишь ли, Коля…  Ах, Витя? Так вот, видишь ли, Витя, деревни и верно, существовали в основном раньше. Раньше, почитай, кроме деревень, ничего и не было. В том числе и замечательного нашего города. Одни деревни! Сейчас-то городов очень много расплоди… стало, но и деревни кое-где ещё остались. Далеко, правда.

- За тридевять земель?

- Да, вот почти за тридевять. Но, может быть, ты ещё успеешь их увидеть.
 
-Хорошо бы! – мечтательно вздохнул молодой декламатор.

Кураторша, казалось, осталась вполне довольной этим неожиданным дипломатическим ходом, который помог решить проблему непонимания между поколениями. По крайней мере, в данном конкретном случае. Довольный малыш помахал Илье Петровичу рукой.

Небрежение интересами деревни со стороны крупных населённых пунктов одним только этим случаем не исчерпывалось: Потресов то и дело замечал выпадение из различных информационных программ деревенской темы. Ну да, случались, конечно, повествования о замечательных урожаях, но при этом не вызывало сомнения, что достигались они посредством дождя и грома; отчасти тут, видимо, как-то помогала и техника. При делах ли оказывался тут житель села и имел ли что-нибудь со всего этого – оставалось неясным. Производственные репортажи мало способствовали внесению ясности. Как правило, корреспондент влезал в самую гущу грохочущих зернодробилок сельского кормоцеха и, надрываясь, старался перекричать этот грохот и что-то объяснить телезрителям. Хотя стоило отойти на десяток шагов в сторону, и было бы слышно вполне. Причём и дробилки попали бы в кадр, не говоря уже о звуковом оформлении. Но – специфика: следовало находиться в центре события и давать не постановочный, первосортный материал. Особенно печалило Илью Петровича отсутствие в СМИ рубрики «Комфортная деревенская среда», хотя «Комфортная городская» - заявлялась сплошь и рядом.
Коль скоро ситуация складывалась так, а не иначе, Потресов после долгих раздумий решился взяться за ликвидацию  таких досадных упущений. Он обратился за поддержкой к главе местной администрации Обросову и нашёл с его стороны полное понимание. Условие ставилось лишь одно: не просить у администрации на реализацию «Комфортной деревенской среды» денег, во всём остальном зачинателю благородного движения будет полный профит. Правда, уже малое время спустя глава пожалел о своём скоропалительном решении: «А ведь в вышестоящие не доложено. Как бы чего не вышло!». Но поскольку ничего из потресовской идеи документально оформлено не было, и не стояла подпись Обросова, он успокоился. И даже рассчитывал, не без основания, если что из этой затеи выгорит, получить некоторые дивиденды, как инициативный руководитель.

- Илья Петрович, но ты, надеюсь, ещё не информировал никого в районе о своей задумке? – спросил  глава. – А то есть же такие: ещё у него ничего, конь не валялся, а раструбит, раззвонит! Кошмар, да и только!

- Ну, как можно, Иван Иваныч, вам – первому говорю.

- Ну вот и ладно. А мы приложим все усилия!

И точно: он пришёл на собрание энтузиастов «Комфортной деревни», которых смог заразить своей идеей директор ДК, и даже выступил с полутораминутным словом, после чего сразу же ушёл. А единомышленники Потресова, в основном работники этого же ДК, числом семь, принялись намечать планы действий, как на ближайшее время, так и на отдалённую перспективу. Главная трудность заключалась в том, что даже на небольшие мероприятия по формированию комфортной среды требовались деньги, взять же их, кроме скромной зарплаты самих культработников, было негде. Хорошо, что в их рядах оказался ещё и начинающий предприниматель, депутат сельской думы Мостолыгин. Он внёс в общий фонд 800 рублей, каковая сумма пошла на приобретение семян цветов – по настоянию одной из участниц «Среды». Семена эти тотчас по весне были высеяны около сельской администрации, детского сада и ДК и скоро дали всходы. На подвоз воды для их поливки уже пришлось скинуться всей потресовской команде. Мостолыгин, питавший поначалу надежду как-нибудь привлечь часть средств «Комфортной деревенской среды» для развития своего бизнеса, узнав, что средствами никакими последняя не располагает, по-английски покинул организацию и никак уже не мог выкроить для неё время ввиду беспредельной занятости. О дальнейших взносах в копилку её он уже и слышать не хотел. Ввиду таких прискорбных обстоятельств  впору –мыслилось некоторым - прекратить едва зародившееся начинание. Но не таков Илья Петрович Потресов: он написал письмо депутату областного законодательного собрания, председателю комитета по культуре  и археологии с просьбой о финансовой помощи. Парламентарий, хоть и был безмерно удивлён самодеятельностью периферийного культработника, немедленно отозвался на крик души: он сообщил о факте рождения общества патриотов села редактору газеты «Верный путь». При этом присовокупил, что неплохо бы оповестить об этом всё доступное население и как бы невзначай дать знать ему, что «Комфортная деревня» не отказалась бы от любой материальной помощи. Поскольку таковой ни в каких бюджетах не предусмотривалось.

Немедленно главред призвал Василису Рябинину  и дал соответствующие наставления. Он настоятельно рекомендовал ей употребить весь имеющийся талант на оказание «Среде» всей возможной помощи со стороны читателей и их родственников, а также близких и знакомых. Начинание сельских культработников, безусловно, представляло большой интерес и, главное, выглядело необычным; Василиса, не откладывая, пустилась в дорогу. Отметившись в районной и сельской администрациях, она затем прибыла в Лукмановский ДК, где встретилась с идейным вдохновителем «Комфортной деревенской среды».
7
- О, я очень рад вашему приезду! – сказал он Василисе, и это было сущей правдой.

Илья Петрович Потресов с жаром принялся рисовать гостье картины процветания села Лукманова и всей территории данной сельской администрации в случае материальной поддержки движения, а там, глядишь – и на просторах всей области, и не одной только области.

- Ведь что деревенскому человеку для счастья нужно? – спрашивал он корреспондентку и сам же отвечал: - Нужна комфортная среда. Ну, для начала – хотя бы полукомфортная. Я уж не говорю про канализацию и газопровод – это со временем приложится. Как и мытьё дорожного асфальта и тротуаров шампунем. Но пока надо хотя бы уложить этот асфальт, чтобы было, что потом мыть. Неплохо бы как следует обустроить детскую площадку: качели, карусели, аквапарк, там, глядишь – и колесо обозрения. Почему нет? Пока мы только обновили качели и карусели при детсаде.
 
- А как же вы выкраиваете время на все эти работы? – спросила потрясённая энтузиазмом Потресова Василиса. – Ведь и домашних дел, наверное, хватает, пока нет в наличии комфортной бытовой среды?

- Исключительно за счёт понимания важности этого дела. Да и зимой, я думаю, у людей появится больше свободного времени: садово-огородные заботы отпадут, грибы-ягоды-рыбалка – тоже. Правда, и день укоротится, но сорганизуемся.
Потресов умолчал о том, что добрая половина его отряда волонтёров вообще не имеет никакого постоянного занятия, отчасти потому, что нигде никакие руки не требовались, а равно и оттого, что как-то приутихла тяга к каждодневной службе. Разовые выходы на благие труды – другое дело. Тем более, что особо крупные из них завершались премиальным застольем, не особо роскошным,  даже очень экономным, но сердитым. Что пришлось по душе подавляющему большинству команды, работающей над насаждением комфорта в Лукманове и других деревнях одноимённой администрации. Илья Петрович вполне отчётливо представлял себе систему задуманного облагораживания местной жизни. А именно: непременно труд добровольцев должен вознаграждаться. Пусть не деньгами и товарами ширпотреба – иначе какие же они волонтёры? -  но чем-то вполне ощутимым. И первые же выходы на благоустройство подтвердили его правоту: после посиделок по случаю выполненной работы  соратники Потресова жали ему руку, некоторые даже лезли целоваться.  Обещали к следующим выборам в областное Заксобрание выдвинуть его в депутаты, ибо там его и место и уж, во всяком случае, сулили не пропускать будущих выходов на мероприятия по созданию комфортной среды. Вообще говоря, на благоустройство в бюджете предусматривались средства, в основном для оплаты трудов подростков во время летних каникул, но их усилий катастрофически не хватало.  Поэтому отряд добровольцев Ильи Петровича Потресова оказывался всегда к месту со своими мероприятиями по облагораживанию местности. Тут даже пытались травить бабочек-боярышниц, напавших на заросли черёмухи недалеко от Лукманова. Черёмуха в результате представляла собой кошмарное зрелище и уж посидеть под ней отдыхающим не глянулось.

Благие намерения! Потресовцам не составило труда найти  ранцевый опрыскиватель, садово-огородная отрава против насекомых имелась также, и скоро множество кустов было на совесть обработано карбофосом.  Да-а…  Всего же не учтёшь. В Лукманове водились пчёлы, и им очень не поздоровилось, лишь только они вылетели за взятком. Сколько их полегло! Само собой, пчеловладельцы кинулись с претензиями к главе местной администрации. Обросов немедленно вызвал к себе директора ДК и высказал ему эти и свои претензии, настоятельно порекомендовав немедленно заключить мир с пострадавшими пчеловодами. В завершение беседы он с раздражением заметил, что зря дал «добро» на эту затею с комфортным селом.

- Как бы не пришлось прекратить всю вашу самодеятельность. Это надо же додуматься: травить природу среди бела дня!

- А когда же травить вредителей? Ночью? – озадаченно спросил Илья Петрович.

- Да и зачем их травить? Есть специальные службы, вот пусть и занимаются! А уж если травить, то совсем немного, и предупреждать население путем объявлений. А в первую очередь извещать администрацию. Хорошо ещё, коровы не подохли, вам бы тогда до скончания века не расплатиться! Приспела бы вам комфортная жизнь!
Илья Петрович покинул кабинет руководителя в расстроенных чувствах. И в этот момент словно белый голубь, слетевший с застрехи и осветивший своими перламутровыми перьями мрачный двор, появилась Василиса с огромным интересом к делам команды Потресова. После того, как всё, относящееся к ним, было показано и рассказано, Рябинина пожелала энтузиасту успехов в благородном деле и просила обо всех новостях сообщать или посредством электронной связи, а лучше, коли появится возможность – самолично. И воспрянувший духом Потресов непременно обещал держать её в курсе дела. Расстались они друзьями.

А через три дня в «Верном пути» появилась статья Василисы Рябининой, которая так и называлась: «Комфортная деревенская среда». Опыт лукмановцев вызвал большой интерес в сопредельных территориях, так что и Потресову, и главе Обросову стали звонить коллеги, поздравлять с хорошим начинанием и расспрашивать, как и что. И некоторые даже просили протоколы заседаний и планы работы инициативной группы. Поскольку у Обросова таковых не имелось, пришлось собрать эту группу в администрации и поздравить с признанием её среди своих земляков и населения более отдалённых весей. И обязать отправить просителям эти самые протоколы и иную документацию. А понеже  она не являлась коммерческой, секрета из неё никто не делал и Потресов, напротив, проявлял большую заинтересованнность в популяризации своей идеи.

- Так держать! – напутствовал активистов глава поселения.
И всё бы хорошо, но оскорблённые лукмановские пчеловоды пожаловались на бесчинства  потресовцев в районную прокуратуру. Начались разбирательства, и пчеловоды говорили о необходимости выплаты им суммарной компенсации в размере трёх миллионов рублей. Как ответственный за территорию, проблему в первую очередь должен был решать Обросов. Первым делом он попенял Потресову за его несвоевременную придумку с химатакой на боярышниц и со всей затеей насчёт комфортного села. Но, конечно, такое порицание проблемы не решало.

- И чего им далась эта компенсация? Подумаешь, пропало сотни две-три пчёл; так их в каждом улье по пятьдесят тысяч! Что, каждая пчела по рублю? Да эти пасечники за крупинку воска готовы удавиться! – не совсем справедливо жаловался он супруге. Но недаром же он являлся главой администрации, его ум, пластичный и поворотливый, очень быстро нашёл выход. Призвав к себе обоих местных пчеловодов, он достал из стола пачку бумаг, шлёпнул ими по ладони и сказал:

 - Так вот, дорогие товарищи самозанятые! Жалобы, жалобы… На вас в том числе жалуются, что ваши пчёлы до некоторой степени терроризируют соседей и соседи высказывают просьбу отселить вас на окраину Лукманова или же закрыть ваше медовое производство. Ведь к вам обращались?

Пчеловоды переглянулись и потупили взор.
 
- Особенно упирают на то, что у некоторых аллергия на пчелиные укусы. Маленькая Настя Воробьёва сильно болела после такого укуса. Не забыли?

- Но Настю ужалила пчела в лесу, когда она собирала ягоды. Это, может, вовсе и не наша была пчела. Это, может, случилась какая-нибудь дикая лесная пчела. Мало ли в лесу пчёл? Да и ос? – пробовали возражать подозреваемые.

- Так что, станем ждать, когда кого-нибудь до потери сознания покусают, или как? Мало мне проблем с нашим населением, так ещё и вы с вашей «Комфортной деревней», с вашими прокурорами... С тремя миллионами… Мне что теперь – увольняться в отставку? Бросить на полдороге ещё не полностью оправданное доверие народа?

- Да мы что… Мы – ничего. Справедливости просто хотели. Опять же и пчёл жалко. Трудятся, трудятся, не разгибая спины, а тут раз! – их карбофосом…

- Я вас очень понимаю. Но ведь не нарочно же их потравили. И вы должны понять. Какие миллионы? Это же культура! Культура не переносит миллионов. Нам надо быть реалистами. Все в Лукманове мы должны жить дружно.

- Да мы что… Нам нравится жить дружно.

Беседа имела положительный результат. За неимением дальнейших претензий конфликт посчитали исчерпанным. Этот дипломатический марш главы Лукмановской администрации явился вершиной таковой деятельности. Больше до подобных высот он никогда не возносился.
 
Несмотря на то, что Илья Петрович занимал руководящую должность, заработная плата у него оставалась весьма и весьма умеренной, даже при том, что вверенный ему очаг культуры постоянно имел хорошие результаты. Устройство посиделок оказалось делом слишком накладным для его скромного бюджета. Хорошо ещё, у Потресова не имелось семьи и нехватку средств ощущал только он сам. И всё равно так продолжаться не могло. Что, если ряды организации станут пополняться? Брать кредит? Снедь приносили его соратники – кто сало, кто сушёных карасей, картошку, огурцы, в сезон – черемшу. Но вкладывать живые деньги никто не хотел. А для приобретения крепких напитков требовались именно они. Тут  Илья Петрович решил, как и все люди, мало-мальски радеющие о своём кошельке, обратиться к самогону. Начальные знания по изготовлению этого продукта, незаменимого среди людей скромного достатка, у него были, преподанные предпринимателем Мостолыгиным. Последний как-то, когда ещё не являлся предпринимателем, зашёл к Потресову с двухлитровой бутылкой пива на предмет опохмелиться. Поскольку Илья Петрович проживал один и, следовательно, никто притеснений тут чинить не стал бы. Был выходной, но директор ДК составить компанию Мостолыгину отказался, поскольку пива не любил.
 
- Тогда, может быть, у тебя есть самогонка? – осведомился гость. – Мы бы её, голубушку… Нет? Ну ладно. - Мостолыгин хватил стакан пива и прислушался к ощущениям. Покачал головой:

- Нет, не берёт, зараза. Жаль, что у тебя нету самогонки. А знаешь, - вдруг оживился он, - давай-ка я немного её сварганю. Я поставлю кастрюльку на газ? И, наверное, железная миска у тебя найдется, Петрович?

- Да ставь, ставь, - посуда в шкафу, выбирай.

Мостолыгин проворно выбрал кастрюлю, вылил туда всё пиво, подобрал подходящую миску и поставил в кастрюлю, другой, побольше, накрыл ёмкость. Включил газ и побежал с ведром на улицу зачерпнуть снега. Скоро пиво закипело, снег в верхней плошке начал таять, и мастер принялся добавлять свежий, сливая ненужную воду. Спустя пятнадцать минут он остановил производственный процесс, выхватил из кастрюли плошку с дымящейся жидкостью и поставил в ведро с остатками снега, накрыв крышкой. Потресов с интересом наблюдал за этими манипуляциями и ждал финала действа. Тем временем Мостолыгин выбежал с вонявшей остатками варёного пива кастрюлей во двор и вылил содержимое. После этого он сполоснул кастрюлю и протёр её кухонным полотенцем. То же самое проделал он и с миской-охладителем. В процессе всех этих хлопот гость с нетерпением поглядывал на ведро с плодом своих трудов и, наконец, махнув рукой, извлёк ёмкость с самогоном. Напиток он перелил в большую кружку и  протянул её Потресову:

- Сними пробу, Петрович! Должно получиться не хило.

Потресов, поколебавшись, сделал глоток противной жидкости. Такой она ему показалась, может быть, оттого, что оставалась ещё тёплой. Но уж, во всяком случае, освежала рот заметно эффективнее пива.

- Хорош! – сказал он, возвращая кружку. – Дальше ты уж сам. Я-то – не с похмелья.

Мостолыгин без лишних слов взял сосуд, кивнул Потресову и осушил за один приём половину кружки.
 
- Градусов тридцать, наверное, будет, - блаженно вздохнув, сказал он и отвалился на спинку стула. – Хорошее дело – самогонка: дёшево, безопасно и просто. Поставил бражку – через две недели можно перегонять. Сложно только с охлаждением – постоянно нужна холодная вода. Снег – ещё лучше, но его постоянно надо таскать. А водопровод что: открыл кран – и дело в шляпе. Хорошо в городе: там вода под рукой. Ей говоришь:

- Будь готова! – А она:

- Всегда готова!
 Красота! – сказал, отдышавшись, быстро захмелевший Мостолыгин и сделал ещё один хороший глоток.

- Да уж, - отозвался Илья Петрович, - комфорту там явно побольше.

- Я ведь в этом большой опыт имею. И бросил это дело только потому, что водопровода нет. Ну, и конкурентов много: почитай, в каждом третьем дворе гонят. Кому продавать? Пришлось заняться мясными полуфабрикантами… фабрикатами. Чтоб у народа была закуска. Да. Ведь как же без закуски? Сопьёшься!

Мостолыгин и в самом деле открыл собственное производство мясных полуфабрикатов – после того как напрочь перестал пить. Лучше бы не переставал, говорили многие. Отвернувшись от горячительного, он стал большим занудой и скупердяем – снега зимой не выпросишь. Это и сгубило его бизнес. Ибо взявшись за новое дело и заключив договор на поставку сначала с одним, а затем ещё с двумя магазинами, он выдавал на-гора отличные, можно сказать, котлеты и тефтели из неподдельного экологического мяса. Продукция шла не то чтобы нарасхват, но довольно бойко. Пятеро работников – двое мужиков и три женщины получали приличную зарплату. Хотя премий не предусматривалось. Так продолжалось полгода или даже больше. Однако же скоро он решил, что довольно уже заниматься благотворительностью. Хватит! Перенимая передовой опыт и постоянно думая над снижением издержек производства, он стал включать в состав фарша некоторые малосъедобные ингредиенты: жилы и сухожилия, всяческую болонь, излишнее количество хлеба и картофеля; позже стали поговаривать, что даже – туалетную бумагу. Разумеется, постоловавшись раз-другой таким продуктом, в дальнейшем покупатели воротили от него нос. К тому же всемерная экономия и бережливость предпринимателя подвигла его сократить размер заработной платы работникам, как он объяснил – в связи с экономическими трудностями, переживаемыми страной. Разумеется, труженики мясного цеха должны были как-то компенсировать ущерб, нанесённый им. Поэтому они стали понемногу заимствовать у фирмы сырьё – то есть мясо. А чтобы на выходе не наблюдалось недовеса, добавляли в фарш мелко молотый комбикорм, мешок которого неизменно присутствовал в укромном месте. Комбикорм этот, конечно, не улучшил вкусовых качеств котлет, хотя был, безусловно, полезен: в состав его входили дроблёные пшеница и ячмень, а также витаминно-травяная мука. Продукция предприятия стала подолгу залёживаться в холодильниках магазинов, а скоро они и вообще начали отказываться от неё. Тут только спохватился Мостолыгин – будто пелена с глаз упала - и принялся срочно восстанавливать качество, да было уж поздно: конкуренты быстро заняли все доступные места.  Вот тогда он и сделал попытку развернуться на новом поприще, примкнув к организации «Комфортного села» и даже выкинул 800 рублей – как оказалось, коту под хвост. Правда, просили-то у него 800 тысяч.
               
Между тем идея с самогоном показалась Илье Петровичу Потресову очень многообещающей и он безотлагательно принялся за её реализацию. Для начала поставил     две сорокалитровые фляги бражки и изучил посредством Интернета основные моменты доведения её до высококачественного напитка а-ля франсез коньяк. Труды его вполне окупались, хотя до благородного напитка произведённый Потресовым явно не дотягивал. Он явственно отдавал сивухой, несмотря на фильтрацию, использование жжёного сахара, марганцовки и ещё невесть чего. Особенно чувствовалось самодеятельное происхождение спиртного в женской среде. В домашних условиях дамы, скорее всего, и употребляли такое, но на людях – нет, в испуге начиная махать руками. Для них Илья Петрович продолжал приобретать вино. Хотя мысль о кардинальном улучшении вкуса алкоголя собственного производства не покидала его. Он, кстати, вспомнил, что слышал где-то или читал, что отдельные французские виноделы для придания изысканного и неповторимого букета крепким напиткам настаивали их на клопах, которых и требовалось-то совсем немного. Да. Хорошее дело – клопы, да где же их взять? Не станешь ведь давать объявление, мол, требуются клопы! Недолго распрощаться с должностью – кто же станет держать на ней умалишенного? Пусть даже он не буйный. Тут Илье Петровичу пришло на ум соображение, что ведь домашнего клопа, за неимением, пожалуй, сможет заменить ягодный. Разит от него тоже - будь здоров. И во время поспевания домашней смородины он облазил все её заросли, но с великим трудом  удалось отловил лишь парочку вонючих зелёных насекомых требуемого отряда. Что, конечно, было явно недостаточно. Поэтому пробел в облагораживании его личного напитка пока не представлялось возможным закрыть. Но Илья Петрович не сомневался, что рано или поздно он это препятствие преодолеет.

Пока же Потресов неуклонно продолжал развивать основное дело по всем доступным направлениям. Одним из них он справедливо считал пропаганду своего замысла через СМИ, и между дел несколько раз звонил Василисе Рябининой, сообщая о подвижках в деревенской комфортной среде. А один раз даже приехал в «Верный путь» и тут у них с Василисой состоялась обстоятельная и доверительная беседа, в ходе которой Илья Петрович умолчал лишь об отравлении несчастных пчёл. А буквально через три дня  районная администрация организовала в Лукманове совещание по изучение местного опыта повышения комфортности на селе, куда пригласили более сотни человек – тут  главы поселений, руководители ДК и клубов, директора школ, участковые уполномоченные, инспектор рыбоохраны и победительница конкурса «Учитель года» Майя Михайловна Калабина. Кроме того, конечно - и ответственные работники районной администрации. Чего же ещё! Но больше всего Илья Петрович Потресов был рад почему-то появлению корреспондента «Верного пути» Рябининой. Они встретились как давние приятели и, когда подошло время выступить Потресову и поделиться опытом, он сделал это с небывалым подъёмом, так что некоторые, наиболее слабонервные участницы совещания даже начали сморкаться в платочки. Достаточно уверенно выступил также местный глава Обросов, который скромно упомянул и о своём участии в становлении благородного добровольного движения и пожелал ему счастливого дальнейшего пути. Не скупились на похвалы и представители районной администрации. Это был триумф!  Особенно растрогался Илья Петрович от поздравления Василисы Рябининой, даром, что прозвучало оно не с трибуны. Зато уж не протокольно, а вполне искренне и душевно.

- Вы, Илья Петрович, опередили многих с этим начинанием, - сказала она, когда все побежали группово фотографироваться. – И, конечно, это ещё недостаточно оценено. Но процесс пошёл. Поздравляю!

И она пожала смутившемуся Потресову руку.
- Это благодаря вашим стараниям, - отозвался он. – Вы очень помогли, Василиса Ан…

- Василиса, - поспешила сказать Василиса. – Просто Василиса.

- Стало быть, - Илья, - и он протянул ей руку. Оба засмеялись.

Скоро Потресова отвлекли участники совещания, чего-то недопонявшие, или недослышавшие в его выступлении, с вопросами, а главным образом, чтобы деловито скоротать те несколько минут, которые оставались до фуршета. Тут Илья Петрович увидел Мостолыгина, который в сторонке о чём-то говорил с Василисой Рябининой. Мостолыгина в списках приглашённых не было, да и не могло быть, поскольку он от «Комфортной среды» давно устранился; может, Обросов притащил его, как депутата?

Тут всех призвали поднять бокалы за плодотворно проведённое совещание и за будущую комфортную деревенскую среду, которая уже заявила о себе в славном Лукманове. В разноголосом шуме Потресов упустил момент, когда Василиса, примостившаяся невдалеке, исчезла. Он скорым шагом поспешил на улицу: её машина исчезла. Не виделось и Мостолыгина. От огорчения Илья Петрович выпил подряд две стопки водки и порядочно захмелел.

-  Какая беда? - утешал он себя, – завтра же позвоню.

                ***
      
Жизнь переменчива и горазда на всякие несуразности. Беда на этот раз пришла, откуда её не ждали. После фуршета Потресов решил угостить своих активистов, которые Обросовым, распорядителем банкета, званы не были, за отсутствием излишних средств. Тут  приглашались только лидеры, что называется, элита поселений, - да и как же иначе? На всех не напасёшься!

Собрались на торжество в доме директора ДК. К этому времени у него скопились достаточные запасы самогона – около ведра. Тут присутствовали ёмкости, настоянные на прополисе, на кедровых орехах, на черноплодной рябине и имелась даже одна литровая бутыль, настоянная на зелёном ягодном клопе. Её, впрочем, хозяин доставать не стал, не будучи уверен в результате, а поставил на стол кедровую настойку и чистый, ничем не замутненный двойной перегон. Женщинам он предложил рябиновку, специально для такого случая многажды очищенную и слегка исправленную шиповниковым сиропом. Закуска у Потресова фигурировала немудрящая, без изысков: французские и итальянские блюда отсутствовали совершенно; не случилось здесь и запечённой утки в клубничном соусе, но зато аппетитно розовело ядрёное малосольное сало, крепко сдобренное чесноком, имели место килограмм жареной докторской колбасы, а также копчёные ельцы и разные соленья-варенья, принесённые гостями. У них, как и у Ильи Петровича, не достало времени приготовить снедь основательно, настолько стремительно  организовалось застолье – но в том и прелесть экспромта. И всё бы замечательно, однако же Вениамин Петров, активный человек и сосед директора ДК, успевший до того заглянуть к племяннику по случаю получения им паспорта, не устоял перед натиском алкоголя. И хотя он ушёл раньше, но по пути наткнулся на автомобиль, оставленный на обочине другим соседом, больно ушиб ногу, обиделся и разнёс подвернувшимся поленом заднее стекло транспортного средства. Естественно, завопила сигнализация, послышался затем какой-то шум. Да мало ли что? Компания в доме Потресова  продолжала веселиться, и веселье было в самом разгаре, когда в дверь постучали так громко, что стук услышали и сквозь застольный гвалт; тут же сразу на пороге выросла фигура жены пострадавшего соседа.

- Что же это делается? – возмущённо воскликнула она. – Вы тут пьёте до беспамятства, а потом бежите, ломаете чужие, порядочные машины и кусаете чужую собаку! Я на вас заявление напишу, вот сразу утром в администрацию и участковому! Житья от вас нет! И вы-то, Илья Петрович, хороши – только прикидываетесь культурным человеком, а того же поля ягода! Вот уж ответите!

- Да в чём же дело? – туго соображая, вскинулся Потресов,  но дверь уже разгневанно грохнула, закрываясь, и сумасшедшая соседка исчезла за ней.
Потресов, опрокинув стул, нетвёрдой поступью поспешил за ней, а следом ринулись и все участники вечеринки, при этом дамы оказались впереди. Зрелище им открылось печальное: между проезжей частью и забором стояла «Карина» с расхлёстанным вдребезги задним стеклом, здесь же были оба соседа – трезвый владелец авто и пьяный активист волонтёрских движений, а кроме того, злой участковый.  Последний уже собирался ложиться спать, когда его вызвонил пострадавший, не стерпевший до утра. Да и то сказать: автомобиль, хоть и не новый, стоил внушительных денег, так что пришлось взять кредит под самый что ни на есть ростовщический процент, и продать старые «Жигули» - по бросовой цене. Кредит предстояло выплачивать целых пять лет, а машина уже требовала ремонта. Было, от чего взбелениться трезвому соседу! Что до собаки, тут его супруга возводила напраслину:  их собаку никто не кусал, она лишь получила пинок, прибежав на тревожный сигнал приятельницы «Карины». Не привыкшая к такому обращению псина потерялась, сконфузилась, не зная, что делать дальше, и забилась под автомобиль.
 
- Его надо привлечь, как террориста! – запальчиво наставляла полицейского лейтенанта хозяйка животного. – И истязателя!

- Ему надо предъявить … - в свою очередь, подал голос трезвый сосед, но тут пьяный сосед, которого он держал за воротник и рукав, вконец отяжелев, рухнул и осталось непонятным, что же ему следовало предъявить, кроме терроризма.
  Лейтенант плюнул с досады, подоспевшие гости Потресова стали давать советы, что делать, но кроме тех, что предусматривали «надавать по шее», никаких дельных предложений не поступило.

 Какая шея? Какая шея? – сердился Илья Петрович. – Ведь это наш сотоварищ!
Тут, почуяв неладное, набежала жена дебошира и стала поднимать супруга, оттирая инертной частью тела праздно стоящих зевак.

- Завтра зайдёте ко мне, - сурово сказал ей лейтенант, - будем разбираться. – Да пусть не вздумает опохмеляться – тогда уж точно без отсидки ему не обойтись. И вас тоже жду, – обратился он к другой соседской паре, - с вашим заявлением. Если не передумаете. Время есть.

Обросов, не знавший отдыха, назавтра вызвал Илью Петровича.

- Что же это такое, Илья Петрович, - укоризненно бросил он вместо приветствия, - культурный центр села всё больше прославляетя своим бескультурьем! Ведь ещё куда ни шло – эти разгульные песни по ночам после каждого вашего субботника, а теперь дошло уже и до порчи имущества граждан и избиения их собак! В чём дело? Сказать откровенно – вот где у меня эта ваша комфортная среда! – и Обросов постучал ребром ладони по своей шее. Чувствую я – придётся рано или поздно её прекратить!

Что до избиения собаки и порчи имущества, тут возразить не нашлось совершенно ничего, но когда члены «Комфортной среды» орали по ночам? – Потресов силился вспомнить и не мог. Откуда ж ему было знать, что насчёт ночных песен его сподвижников главе поселения сообщил Мостолыгин, который и слышал-то их один только раз. Просто он чувствовал себя уязвлённым из-за восьмисот рублей, отданных в казну потресовской шайки, отдачи за которые он никакой не получил. Жульничество, да и только!
   
Чтобы отвлечься от всех этих дрязг, Илья Петрович предпринял поездку в Солегорск.  Дабы побывать во Дворце культуры бывшего солерудника – не найдётся ли там вышедших из употребления музыкальных инструментов? Поскольку Дворец уже давно не функционировал, разделив участь базового предприятия. В Лукмановском ДК им бы нашлось применение. Но он опоздал: бывший флагман культуры города спешно ремонтировали с целью трансформировать в торгово-развлекательный центр. Относительно судьбы музыкальной аппаратуры и инструментов строителям ничего не было известно. Однако же в управлении культуры городской администрации сказали, что всё ликвидное имущество солерудника продали за долги, стало быть, и Дворец культуры со всей пригодной начинкой – тоже.

Сделав всё, что мог, Потресов поспешил в редакцию «Верного пути», где надеялся увидеть Василису Рябинину. И точно – она оказалась на месте. Но не одна: развалившись в кресле, за столом напротив сидел Мостолыгин. Как видно, разговор проистекал конфиденциальный, ибо при появлении Потресова прервался. После взаимных приветствий и скоротечного обмена мнениями по поводу скупых новостей и непонятной погоды Илья Петрович откланялся. В совершенно дрянном настроении он собрался уже ехать домой, но вспомнил, что для нужд ДК надо купить микрофон. Магазин долго искать не пришлось, и через малое время Потресов возвращался уже с покупкой. Тут на крыльце издательства появились Василиса и Мостолыгин: кивнув друг другу, они разошлись в разные стороны. Рябинина направилась мимо шеренги машин, среди которых стоял и автомобиль Потресова, а рядом и он сам, замедливший свой бег при виде Василисы.

- Что-то ты быстро ушёл, - сказала она, поравнявшись. – Срочные дела?

- Не то чтобы, но есть. Да и у вас разговор шёл. Деловой. Не стал мешать.

-А-а. Да ничего особенного. Всё рядовое. Ты уже домой?

- Собираюсь. А ты?

- Есть задание небольшое. Уже сходила бы, если бы не разговоры.

- Ты с Мостолыгиным поосторожнее. Он может кинуть.
 
Глаза Василисы сделались круглыми:

- То есть?

- Ну, ты понимаешь, как бы это… Он ведь предприниматель, так сказать, бизнесмен. А там без этого – никуда. Мостолыгин, когда мясной свой цех держал, он же подмешивал в фарш всякие второсортные добавки. Всем известно. Работникам своим урезал зарплату, а когда цех закрылся, не рассчитался с ними до конца. Кинул, попросту говоря. И отчисления…

- Зачем ты мне это говоришь? Ты хочешь поссорить меня с родственниками?

- Как это? 

- Мостолыгин – мой двоюродный брат.

Потресов остановился с открытым ртом и начал судорожно глотать воздух, как карась, выдернутый из замечательного тинистого болотца на отвратительную сухую траву. Василиса удалялась в сторону своего задания.

Ещё не раз за считанные дни побывал Потресов возле издательского дома, но зайти в редакцию так и не отважтлся. Прохаживался возле машины, будто кого-то поджидая, сидел в ней, и как-то настал момент истины: на крыльцо вышла Василиса Рябинина. Но не одна. Следом появился франтоватый тип, на вид немного старше Потресова. Они о чем-то непринуждённо говорили и прошли к припаркованной тут же невдалеке машине. Спутник Василисы распахнул перед ней дверцу. Она улыбнулась солнечной улыбкой. Илья Петрович почувствовал, что где-то над диафрагмой у него похолодело. Задумчивый, он тронулся с места, едва не задавив голубей, шляющихся на асфальте в поисках провианта. Их панического взлёта он даже не заметил.

Скоро среди культработников области прошёл слух, что на базе Лукмановского поселения намечается проведение научно-практической конференции по теме «Комфортная деревенская среда: опыт и перспективы». Илье Петровичу о таких намерениях сообщил Обросов, присовокупив, что он всегда в меру сил, и даже не жалея последних, помогал развитию таковой среды. Однако же время шло, а никаких конкретных действий по организации конференции не предпринималось. И когда начальник районного управления культуры спросил у областного министра культуры, что и как следует уже делать в этом направлении, тот ответил строго и внушительно:

- И кто это первый брякнул насчёт конференции? Хотел бы я знать! Сверху никаких распоряжений на такой счёт не спускалось и, стало быть, тут не о чём говорить. Ну, в самом деле: на носу подготовка образовательных учреждений, в Лондоне ждут наш хореогрфический коллектив, лес горит – какой, к чёрту, Лукмановский асфальт? И это колесо чёртово? Потерпят!

- Что же тогда сказать лукмановцам, этому Потресову?

- Никто никого не извещал о таком мероприятии, и решений соответствующих не принималось. Как никто и не обязывал Потресова организовывать эту аферу с комфортным селом. Молодой, горячий; перебесится – образумится.

В деревне все новости узнаются моментально. То, что конференции никакой не случится, тоже не стало тайной, хотя лукмановцам в основном на это было наплевать. Лишь Мостолыгин при случайной встрече с Ильёй Петровичем поинтересовался:

- Что, точно конференцию отменили?
- Точнее некуда, - ответил тут же Илья Петрович, чувствовавший некоторую вину перед Мостолыгиным, смешанную с досадой. – Финансы, и вообще… Похоже, и критику навели.

- Стало быть, умыли руки. Критику навели… А что же Отбросов?

- А что Отбросов? Он в струе. Тоже с критикой.

Главе поселения в ту минуту, верно, отчаянно икалось. Это с ним случалось нередко, поскольку поругивали его лукмановцы частенько и за глаза величали не иначе, как Отбросовым. При этом неизменно выбирали главой, чему и сами поражались.

- Послушай, - спросил Потресов, - ты же знаком с Василисой Рябининой; у неё много братьев? Одного мужика в Солегорске встретил – страсть похож!

 Мостолыгин удивлённо воззрился на него:

- Братьев? Есть сестра, она в Иркутске живёт. А братьев – я один, двоюродный.

- Стало быть, ошибся, - заключил Потресов, и настроение его вконец испортилось. Конечно, франт у издательства никак не смахивал ни на Василису, ни на двоюродного Мостолыгина.

Соратники Ильи Петровича также пребывали в печали, но гораздо меньше, чем он сам, и Василиса тут была совсем ни при  чём
 
- Так, может, нам оставить из всего трудового календаря только среды? Будем собираться в эти дни, кое-что поделаем и посидим за чашкой. Никому не помеха и «среду» нашу сохраним, – предложил кто-то.

- Делайте, как знаете, - равнодушно отвечал Илья Петрович. – Я ухожу в отставку.

Вечером он открыл холодильник, где оставались немногочисленные уже бутылки с самогоном, потому что в неурядицах последнего времени он не пополнял их запас; подумав, взял образец двойной перегонки на кедровых орехах. При том, что горячительного оставалось не очень много, причин для беспокойства он не видел: женщины в последнее время в посиделках участия уже не принимали. Семейные дела. И можно ведь понять, что если женщина посещает посиделки, то кто же будет зарабатывать? Да и тушить картошку с грибами кто-то должен.
Пока жарилась непременная в таких обстоятельствах яичница, Потресов выпил одну за другой две вместительные стопки. Понемногу тяжесть в голове начала рассеиваться, сменяясь теплым туманом. Илья Петрович никуда не торопился – да и куда торопиться? Завтра с утра он пойдёт на работу, заниматься делами Дома культуры, которым, надо признать, отдавал не так много времени, как прежде. Ах да – завтра суббота. Ничего, он наверстает. «Комфортная деревня» проживёт как-нибудь без него. Директор Лукмановского ДК на этот раз отошёл ко сну во втором часу ночи, улегшись, не раздеваясь, на диван. Вторую бутылку он выпил лишь наполовину. Компанию на столе ей составляла тарелка с косо нарезанным солёным салом. Проснувшись часа через два, Илья Петрович поставил на плитку чайник, умылся и между делом присел к столу, понимая, что банкет следовало бы продлиться дольше и раз так, есть смысл его продолжить. Впереди – выходной. В начале десятого в дверь постучали. Окинув взглядом интерьер, Потресов нашёл обстановку вполне терпимой и, поднявшись со второй попытки с табуретки, пошёл открывать. Жизнерадостно улыбаясь, на пороге стоял Обросов.

- А-а, глава, - безрадостно констатировал факт Потресов. – Что, опять чего-нибудь раскурочили?

- Здоров будь! – с подъёмом молвил гость. – Ничего не раскурочили, а есть замечательные новости!  - С этими словами он подхватил хозяина, потерявшего равновесие, под локоть, и провёл до стола. Илья Петрович, ни слова не говоря, наполнил своим фирменным напитком две стопки и одну придвинул Обросову:

- За спокойствие! – он выпил и тут же наполнил стаканчики снова.
- За комфортное село! – тост провозгласил на этот раз Обросов и без перерыва продолжил:
 – Знаешь, Илья Петрович, ведь правительство наше областное взяло курс на подъём деревни. Решения приняты серьёзные. И я думаю, нам следует засучить рукава, интенсивно проводя в жизнь начатое дело. Время не ждёт!

 - Разве? – индифферентно спросил Илья Петрович и выпил за предложенный тост, нимало не вникая в него. Эта стопка оказалась последней соломинкой, которая сломала хребёт верблюду.  Потресов сделал два шага прочь от стола и рухнул на диван.

- Э-э, а? – спросил глава поселения, но ответа не последовало. Вздохнув, он налил себе ещё стопочку, выпил, кинул в рот пластик сала, и вышел.

                ***
               
Илья Петрович Потресов поддерживал видимость приятельских отношений с Мостолыгиным, и причину далеко искать не надо было: всё дело в Василисе. Хотя он дал себе слово напрочь забыть о сотруднице «Верного пути», воплотить это в жизнь оказалосьне так-то просто. У здания редакции Потресов уже не появлялся – это верно, но родственника Василисы время от времени спрашивал, между прочей пустой болтовни – как дела у его медийной сестры. Ха! Какие у неё могут быть дела? Мостолыгин, правда, привык к чудачествам некоторых своих знакомых, которые ещё почище будут, чем Илья Петрович со своей комфортной деревней. Взять хотя бы Виктора Хвостенкова: он сызмальства ведёт  здоровый образ жизни, не курит и не пьёт, по каковой причине они и стали приятелями, после того, как Мостолыгин зарекомендовал себя отъявленным трезвенником. К достоинствам Хвостенкова следовало отнести также его регулярные физкультурные занятия, ограниченное потребление соли и уважение к старшим. Одного только не мог понять его приятель: зачем же Виктор постоянно выдвигается кандидатом в депутаты?  Сам Мостолыгин попробовал депутатство, и ничего привлекательного в нём не нашёл. Правда, депутатом он подвизался не федеральным, но и Хвостенкову это не светит. А между тем Виктор имел все основания стать народным избранником, и его очень понимала и стояла за него горой женская половина. Однако при голосованиях её галочек в пользу Хвостенкова в избирательных бюллетенях никак не хватало: злонамеренные мужики голосовали все, как один, против. Неизвестно, почему. На необоснованные укоры жён отвечали на озадаченно, что голосовали вроде «за», а почему ничего не вышло – им и самим непонятно. Мистика, не иначе. Виктор Семенович очень переживал по этому поводу, так как прекрасно знал, что каждый четвёртый муниципальный депутат курит, а каждый второй не прочь пропустить рюмку-другую, а то и гораздо больше, и вообще ведёт нездоровый образ жизни. Как какой-нибудь охотник на  медведей.

- Смотрел вчера телепередачу, - рассказывал он за стаканом кефира Мостолыгину.

– «Много лет расти нам без рад… без старости» называется. Вот уж да! Там один человек – он трудился всю жизнь счётным работником – выйдя на заслуженный отдых, устроился промышленным альпинистом. Зависнет на 13-м этаже и моет, моет! Окна, стены. Любо-дорого смотреть. Квартирные хозяйки на него не нарадуются.
 
Рассказчик откусил от пончика, перевёл дух и продолжал:

- А после того, как спустится с высоты, придёт домой, примет душ и идёт в спортзал. Тягает штангу в 68 килограммов.

- 68? Почему именно 68?

- А-а, я не сказал? Так ему 68 лет. На будущий год, стало быть, примется за вес в 69 кило. Потом – 70. И так он хочет дойти до 150. А там, говорит – видно будет.

- Да, всякие бывают, - покачал головой Мостолыгин. – Нарочно не придумаешь. У нас в роте служил один – очень прожорливый парень. Не сказать, что здоровяк – так себе. Но две-три порции чего угодно съедал и хоть бы что. Один раз на спор съел кастрюлю каши всего отделения – то есть ел за десятерых. И всё дочиста вылизал, ни крупинки не оставил. Ну, правда, потом его пронесло, но знающие ребята сказали, что это от масла – нормальное интенданты заменяли частью то ли солидолом, то ли ещё чем. В небольших-то дозах даже и незаметно, может, даже и полезно, как любой яд, но кто же знал, что человек заглотит сразу десять порций? И пронесло – будь здоров! Ребята на построение – он в сортир, ребята на физподготовку – он в сортир; все на ужин – он в сортир. Сутки бегал. Да. Всякие бывают!

Между тем Мостолыгоин даже чуточку завидовал таким. Например, тому же Потресову, который до того был увлечён своей комфортной деревней, что даже не особо искал материальных выгод от неё, а наоборот, вбухивал в неё свои кровные. Конечно, имелся у него интерес в этом деле, ещё как имелся, но интерес, так сказать, ради интереса.  Это вроде фотоохоты: много беготни, а пользы – никакой. Но вот поди ж ты…

Потресов, надо сказать, охладел к своему фантастическому проекту, хотя окончательно крест на нём не поставил, отложив претворение последнего в жизнь на неопределённое время. Пока же мысли директора Лукмановского ДК оставались заняты другим: он искал пути к Василисе. Казалось бы, чего проще – поезжай в Солегорск, зайди, по старой привычке, в редакцию «Верного пути»… Но не всё так просто.

Когда при очередной встрече с Мостолыгиным он спросил, помимо прочих пустяков о том, как поживает его родственница, выяснилось, что она в дальней поездке едва не пострадала от несчастного случая. Но всё обошлось: тяжелую травму получил лишь один из её попутчиков.
 
- Коллеги? – спросил Илья Петрович.

- Нет. Один – типа, сосед по работе, из «Фолианта», а другой – аккомпаниатор из «Радуги» - это Дворец культуры.
 
- Знаю такой; и что, сильно досталось? – с затаённой надеждой спросил Потресов.

- Да вроде того.

- А которому из них?

- Я как-то не запомнил. Мне-то без разницы. А ты чего вдруг?

- Ну как же, - я ведь коплю материал по комфортному селу, - нашёлся Илья Петрович. – Вот у нас же таких случаев нет. Значит, не зря мы работали.

«Псих», - утвердился в своём первоначальном мнении Мостолыгин, но ничего не сказал.
   
А его собеседник, окрылённый надеждой, немедленно решил ехать в Солегорск – якобы, для консультаций с директором Дворца культуры «Радуга», в преддверии предстоящих праздников по случаю юбилея города.
            
Анфиса Карповна Нащокина, директор «Радуги», только что вышла с больничного. Она иногда прибегала к взятию документа, временно освобождающего от работы, так как чувствовала регулярную потребность в отдыхе. Это не составляло особого труда, поскольку заведующая поликлиникой Анна Петровна Коновалова состояла у неё в приятельницах. На этот раз Анфиса Карповна, отдохнувшая и посвежевшая за время двухнедельной болезни, чувствовала прилив энергии и необычайный трудовой энтузиазм.  Немедленно она распорядилась собрать артистов, в первую очередь, танцевальную группу и приступить к репетициям, хотя день был неурочный.  Но ведь близится юбилей города! Или вы против? Пришли все, как один: 22 участника мужского пола  и столько же дам. И всё  бы ничего – дамы плавно кружились, едва касаясь пола, но мужики, согласно задумке хореографа, должны были полностью явить мужской характер – решительный и бескомпромиссный. И они крепко ударяли каблуками по сцене, вкладывая в силу  пляски ещё и раздражение от неожиданного вызова на репетицию. И когда в очередном подходе они дружно и со всей дури топнули одновременно правым каблуком, старые и утомлённые долгой службой доски не выдержали и проломились в двух местах, чуть не обрушив и всю сцену.  Анфиса Карповна, обуреваемая жаждой деятельности, не стала заводить долгую канитель насчёт  бригады плотников, а тотчас же распорядилась вызвать из отпуска всех четверых бойлерщиков. По справедливости-то следовало бы обязать сделать ремонт непосредственных виновников разрухи – танцоров, но они все являлись самодеятельными артистами, в штате ДК не числились и принудить их к этому не просматривалось никакой возможности.  Так что разгружать, пилить и строгать доски было вменено в обязанность смотрителям электрического котла, в которых числился  и Антон Ведяев. Доски, конечно, оказались сырые, и со временем грозили усохнуть и образовать в полу немалые щели, но это соображение руководителя учреждения не смущало; может, такое соображение и вовсе отсутствовало. День ушёл на подготовку к замене негодных досок, ещё один – на саму замену и покраску. Красить следовало и на следующий день, поскольку одного слоя оказалось недостаточно – свежие доски и сквозь краску отличались от прочего пола. Как раз на третьи сутки этого аврала и прибыл в «Радугу» директор Лукмановского ДК Илья Петрович Потресов.

- А где можно найти аккомпаниатора? – заглянув в открытую дверь, спросил он.
От группы маляров отделился человек примерно его лет, спросил, выходя на улицу и шумно выдыхая отравленный китайской краской воздух.

- Чем могу?

- Я из Лукманова, - начал Илья Петрович. – У нас организовано движение «Комфортная деревня и…

- Да, я слышал, - отозвался Антон Ведяев – и?

- И мы собираем материалы, касательно этой темы. Где-то может, есть положительный опыт, но и отрицательный тоже берём на заметку. Для сравнения. Я слышал, вы были в Яру, и там пострадал один из ваших товарищей. Стало быть, село совсем не комфортное? Мне так кажется.

Изумлённый Антон незаметно ущипнул себя за ногу, провёл ладонью по глазам: ничего не изменилось, удивительный посетитель стоял на прежнем месте и, без сомнения, был трезв.

- Да, большого комфорта я там не заметил, - подумав, сказал Антон, - особенно дороги, да и вообще… Но село тут ни при чём: на товарища упало подгнившее дерево, от ветра. Это случилось в лесу.

- Ах, вот оно что! – разочарованно воскликнул человек из Лукманова. – Ну что ж, спасибо. А ваш товарищ не сильно пострадал?

- Достаточно сильно. Но угрозы для жизни уже нет.

- Ну и славно, вот и славно! – пробормотал поборник комфортной жизни в глубинке и распрощался.
 Разочарование Потресова было неподдельным, но и село, и даже деревня не имели к этому никакого отношения. «Комфортная деревенская среда» сослужила ему таки службу, хотя и бесполезную. Так ведь и он отвернулся от неё. Добила его проблема воды. Лампочка Ильича горела в деревне бесперебойно, достаточно реальным представлялось также подведение газа, но вот с водой никакой ясности не имелось. Даже с холодной. Поскольку строительство водопровода выглядело слишком расточительным излишеством. А без воды – какой же комфорт? Добираться до колонок и тащить оттуда воду приходилось постоянно, особенно, если кто-то держал скотину. И на кой? Поэтому большой спрос появился на бурение индивидуальных скважин. Как и на устройство домашних ватерклозетов. Дорого, но полезно. И всё бы замечательно, однако скважины бурились в десятке метров от клозетов. Если немного дальше – то уже почти рядом с соседскими. Это угнетало Илью Петровича. Какая же это «среда»? Это просто-напросто чёрт знает что. Конечно, до водоносного горизонта содержимое нужников обязано отфильтроваться, проходя через метры песка и глины, но как-то это всё попахивает авосем. Он однажды спросил знакомого, у которого бурили скважину на другом конце села:

- А далеко тут до воды?

- Соседи говорят, метров 8-10. У них такая глубина.

Заметив невдалеке сортир, Потресов почувствовал позывы к тошноте. Но что делать – красиво жить не запретишь.  Весело. Складно. Сам Потресов скважину не устраивал и пользовался привозной водой. Хотя и не выяснял, откуда её привозят. Во всяком случае, в вопросе здорового, комфортного водообеспечения он ничего поделать не мог.
 
Антон же Ведяев, завершив покраску полов, поспешил домой, переоделся, наскоро перекусил, справился у Ольги и Адели о школьных новостях. Рассказал, смеясь, о странном посетителе - поборнике «Комфортной деревни», и отправился в больницу, навестить увечного. Прошло уже четыре дня после того, как Игната доставили вертолётом из Яра, эти дни заметно пошли на пользу Коростелёву. Хотя голова его была перебинтована, а лицо бледное, выглядел он довольно сносно. Поприветствовав приятеля и сделав знак рукой, чтобы молчал, Антон разгрузил на тумбочку принесённые коробки с соком и йогуртом. Ничего твёрдого, что пришлось бы жевать, тут не было. Внимательно поглядев на Игната, стал рассказывать, как искал в его квартире медицинский полис и нарвался на змею, а потом и на капкан. Хорошо, что змея оказалась ненастоящая, но при натянутых нервах с ночным грабителем могло и без яда сделаться плохо. И Антон засмеялся, присовокупив, что чуть не добил его звонок Василисы в самый ответственный момент. Игнат слушал и слабо улыбался. Посидев ещё малое время, посетитель засобирался уходить, встал и ещё раз пристально посмотрел на болящего.

- Ты хочешь меня просверлить? – вдруг разлепил губы Игнат. – Что-то не так?

- Потом, потом, всё потом, когда поправишься, - замахал рукой Антон, и вышел.
 Завтра сюда придёт Василиса – они договорились навещать Коростелёва по очереди. А ему завтра после обеда – на репетицию хора ветеранов.

Лежащий закрыл глаза и прерывисто вздохнул. Вечерело.
               
               
                8. Повесть о Женевьеве

               
Женевьева рвалась на площадь Веселья, где был приготовлен костёр для Джакомо Жана-Луи Батистона, её Жака. Ей предстояло разметать сложенные вокруг столба хворост и поленья и вырвать Жака из рук инквизиторов. Следовало немедленно попасть на площадь. Но рано утром родители заперли её в маленькой комнате без окон, служившей складом для старой одежды, и все её крики, удары в дверь оставались без ответа. Родители, конечно, слышали и молились, но отпирать дверь, и выпускать Женевьеву никак было нельзя: она бросилась бы к месту казни и не спасла бы Батистона, и погубила себя. С вечера, как только стало ясно, что дочь узнала о предстоящем аутодафе, хотя они не словом не обмолвились об этом, они подсыпали ей в вино и еду снотворный порошок. К еде она не притронулась, и лишь сделала несколько глотков вина. Старшие с тревогой наблюдали, как она мечется по дому и всё никак не засыпает. Лишь к полуночи порошок смог одолеть бедную Женевьеву. И тогда осторожно перенесли её в каморку-кладовую. Но успокоения не наступило: они слишком хорошо знали дочь и опасались, как бы та чего не сделала с собой. Хотя вся одежда, всё тряпьё из клетушки вынесли, и не осталось там ничего, чем можно покалечить себя, это их не успокаивало. Женевьева с детства представлялась домочадцам вещью в себе, и что могло прийти ей на ум, предугадать не брался никто. Зато она распевала тонким голоском песни, половину из которых никто в семье никогда не слышал. И, поскольку слова местами случались исковерканными и даже совсем неправильными, пришли к выводу, что многое она придумывала сама. Со временем петь и сочинять она не перестала, напротив, песни и пение Женевьевы становились всё привлекательней. Чего нельзя было сказать о её характере: ни с кем из сверстников близко она не сходилась, и имела необъяснимые странности. Как – то раз, когда родители собрались ехать к родственникам в недальнюю деревню, тогда ещё маленькая Женевьева сказала, что будет пожар, а когда её пожурили за глупости, заплакала и стала цепляться за их одежду. Стоило немалых трудов и времени, чтобы её успокоить. Истерика не прошла для неё даром: ещё полчаса она всхлипывала, и тут уж хлопотали вокруг неё старшие сёстры. А родители вернулись скоро и вне себя: в деревне, где жили родственники, случился большой пожар, чему способствовал сильный ветер; сгорела половина жилищ, в том числе и их дом. Спасались, кто как мог.  Неизвестно, что ждало бы гостей, не задержи отца с матерью Женевьева. Много чего и ещё угадывала дочь наперёд, пугая родных. С возрастом, к 20 годам, нежданно-негаданно сдружилась  она с художником Батистоном, старше её на 10 лет. Жак Батистон, наполовину француз, наполовину итальянец отличался бузотёрским характером, и сосредоточивался, лишь когда занимался в маленькой мастерской своим ремеслом. Надо сказать, никому не нужным, потому что картины почти не покупали и не заказывали. Уж очень они получались непривычные, неправильные, будто рисовал их несмышленый ребёнок, хотя, бесспорно, тут чувствовалась рука художника. Зато с Женевьевой они вполне понимали друг друга. Времени для встреч у Жака имелось достаточно: когда дело у него не шло по причине отсутствия вдохновения, он на время забрасывал живопись и занимался чем-нибудь исключительно по хозяйству, помогая отцу,  который имел мельницу. Нужды молодой Батистон не испытывал. Вполне обеспеченным слыло и семейство Женевьевы и, казалось бы, у родителей её нет причин для беспокойства, однако же они тревожились по поводу этого нежданного союза. В самом деле: два человека со своими странностями – что их ждёт в будущем? Ничего хорошего их не ждёт. Ведь на сомнительное ремесло Жака рассчитывать нельзя – на него не проживёшь. Одни только расходы – на холст, на краски и кисти, на рамы, хотя по причине отсутствия спроса на его художества, картины он почти не обрамлял. С Женевьевой всё обстояло не проще: вести какое-то хозяйство она была неспособна, пожалуй, за ней самой требовался уход.
К вечеру дня неудачной казни и случившегося потопа Женевьева впала в беспамятство. Очнулась она лишь на следующее утро. Мать рассказала ей, что Жака Батистона нигде найти не могли, после того, как наводнение унесло его с площади Веселья. Монпелье погиб, и утонуло ещё несколько человек. Хорошо, что детей на площадь не пустили. Хотя и те, кто остался по домам, натерпелись страху. Говорили, и прежде всех Шарль Мерсье, что и смерть Монпелье, и потоп – дело рук Жака Батистона, и что колдун исчез без всякого вреда для себя. Возле найденного столба, к которому  привязывали Жака, нашли только обгоревшие обрывки верёвки.
 
- Так он жив? – были первые слова дочери, когда она выслушала эти новости.

- Да уж, наверное, раз его не нашли. Вода вся схлынула, остались только лужи, но Жака нет, как нет.

- О! – вздохнула Женевьева. – Как хорошо, что его нигде нет!

- Но все очень злы и клянутся, что будут искать его повсюду, пока не найдут, и уж тогда-то ему не миновать исполнения приговора.

Женевьева как будто успокоилась, и все последующие дни пребывала в ровном настроении, лишь о чём-то сосредоточенно размышляла. А на исходе недели, выйдя рано утром во двор, она исчезла. Тревога охватила её домочадцев, когда вслед за этим загорелось подворье Шарля Мерсье. Не просохшие ещё после наводнения постройки горели плохо, но всё же дом лишился крыши и части потолка, всё пропиталось запахом гари, сажа хлопьями опадала со стен. Если бы не сбежавшиеся соседи, семейству Шарля вряд ли удалось бы отстоять своё подворье: огню дай только разгореться!
 О пропаже Женевьевы её отец запретил домашним говорить, кому бы то ни было. Просмотрев её вещи, недосчитались кое-чего из тёплых вещей, расчёски и маленькой тряпичной куклы, которой она играла много лет; не оставалось сомнений – Женевьева покинула дом и, может быть, навсегда.

К семейству Батистонов вновь нагрянула толпа разъярённых горожан, как и сразу после потопа. Жака и на этот раз не нашли, но сожгли все оставшиеся после первого погрома его картины, холсты и заготовки, разгромили мастерскую и в довершение побили всю посуду. Вскоре после этого старый Батистон с семьёй покинули город: ничего хорошего ждать здесь уже не приходилось: мельница полностью разрушена вместе с плотиной, друзей как-то вдруг не стало. Жак, если он жив, никогда уже сюда не вернётся.
   
Женевьева, избавившись от узелка с соломой, уворованной на скотном дворе и пошедшей на растопку огня у дома Мерсье, быстрым шагом удалялась от города, накинув на голову капюшон и не глядя по сторонам. Раннее утро с туманом - вполне подходящее время, чтобы незаметно одолеть всё расстояние до окраин и приблизиться к лесу. Далеко позади слышались треск огня и крики, но беглянку это уже не занимало, она даже не оглянулась, спеша своим путём. На опушке  Женевьева остановилась, повернулась лицом к югу и с минуту стояла, закрыв глаза и как будто к чему-то прислушиваясь, затем решительно повернулась на северо-восток и по росистой траве двинулась вглубь леса. Она шла, не останавливаясь, почти до полудня, и лишь когда солнце взобралось высоко на небосклон, сделала привал у маленького ручья, затейливо петлявшего среди деревьев.
 
- Здравствуй! – негромко сказала Женевьева ручью и, сложив ладонь лодочкой, попила студёной воды. Есть не хотелось, но следовало проглотить хоть кусочек лепёшки, что путница и сделала. На мокрой земле у воды Женевьева заметила следы, похожие на собачьи, только намного больше. Потрогав нож, убедилась, что её оружие надёжно держалось на поясе. С непривычки от долгой ходьбы по лесным чащам она устала и, примостившись у толстого ствола дерева, задремала. Сон был недолог: впереди лежала дорога, возможно, очень долгая дорога. Но теперь Женевьева знала, что надо делать, и с этой дороги  уже не свернёт. Ночь она провела у костра, положив под голову свою небольшую кладь и нож, и проснулась только за полночь, оттого, что замёрзла. Костерок прогорел и едва тлел среди пепла, но, получив порцию хвороста, ожил и снова весело затрещал. Согревшись, лесная гостья прислонилась спиной к дереву и в полудрёме провела остаток ночи. С восходом солнца она выпила  вина, съела немного вяленого мяса и вновь пустилась в путь. На открытых местах и там, где петляли тропы, Женевьева вполголоса пела песни, разгоняя тишину, по лесу шла молча, глядя под ноги и прислушиваясь к звукам чащобы.  Дни тянулись за днями, немногие припасы, взятые в дорогу из дому, закончились, и она время от времени в попадавшихся харчевнях покупала хлеб и что-нибудь ещё, попроще и подешевле. Попутно осторожно наводила справки о путнике, высоком и смуглолицем, с густыми, как ворс ковра, чёрными волосами. Но мало ли черноволосых проходило и проезжало по этим дорогам? Всех не упомнишь. Чем дальше, тем труднее становилось Женевьеве говорить с встреченными людьми; наконец, язык их стал ей и вовсе непонятен.
Лето кончалось, укорачивался день, ночами становилось всё холоднее. Особенно плохо приходилось там, где простирались бесконечные степи. Но теперь она ушла уже далеко от родных мест, и можно было не таиться; несколько дней ехала с цыганским табором, что намного облегчило дорогу. Цыган долго разглядывал незнакомую золотую монету, что-то вспоминая, пробовал на зуб и, в конце концов, признал платёж достаточным. Но однажды табор повернул на запад, и с ним Женевьеве стало уже не по пути. Нужно идти на восток. Дальше, дальше! Она знала вполне определённо, что конец пути ещё далёк. Закончилась степь и как-то к полудню вдали синей полоской обозначился лес. Скоро путница приблизилась к нему, но дорогу преградила река. Слабо накатанная дорога продолжалась на другом берегу, однако моста через поток не было – здесь переправлялись вброд. Ни души поблизости. Женевьева сняла верхнюю одежду и перешла реку по пояс в воде. Начало осени в этих неласковых краях – не время для купания. Когда водная преграда осталась позади, у Женевьевы не попадал зуб на зуб. Одевшись, она поспешила к лесу, чтобы разжечь костёр и обогреться. Лес оказался дальше, чем виделось на расстоянии: прошло немало времени, прежде чем  пахнущий хвоей сосновый бор распахнул свои объятия. Быстрая ходьба не помогла особенно согреться, требовалось поскорее развести костёр. Но тут её ждало жестокое разочарование: хотя весь свой немудрёный скарб Женевьева держала на переправе в руках, трут оказался влажным. Она вспомнила, что оступилась почти уже у самого берега, и на миг потеряла равновесие, коснувшись воды. Теперь оставалось только идти, не останавливаясь, пока не высохнет трут. Его можно бы заменить, но ничего подходящего не попадалось. Чередовались перелески и луговины, идти становилось всё труднее. Кровь стучала в висках. В низинах попадались лягушки, но есть совершенно не хотелось; из-под ног взлетали какие-то мелкие птицы, недовольно захлопал крыльями потревоженный филин. А Жака всё нет. Перед глазами туман. Она ненадолго присела  отдохнуть. Откуда-то издалека неясно доносился стук дятла, который болезненно отдавался в висках, а может, дятла и вовсе не было, а был один только стук. В вершинах деревьев шумел налетавший ветер, но, может статься, ветер и не тревожил нынче лес, а шум возникал сам по себе, добавляя тяжёлой головной боли.
 
Очнулась Женевьева от ощущения мягкого тепла, которое окутывало её со всех сторон. Лицо утопало в чём-то, напоминающем пух. Она лежала некоторое время, боясь пошевелиться и рассеять тепло но, наконец, открыла глаза. По бокам и поверх неё, согревая, лежали кошки, больше десятка кошек и котов. Они были совершенно неподвижны и, казалось, дремали, но стоило ей открыть глаза, как раздалось дружное мурлыканье.

- Ну, наконец-то ты проснулась, - промолвила большая четырёхцветная кошка, лежавшая у щеки Женевьевы. – Ты, вижу я, очень простыла и больна. Отогрелась?

- Да, я очень отогрелась. Кажется, мне даже жарко.

- Вот и хорошо. Но давай мы тебя немного укутаем мхом, чтобы ты сразу не попала в холод. Надо поберечься.
 
- Надо, надо: без шерстяной шубы здесь холодно, особенно по ночам. А зимой и  вообще лучше пореже выходить из дому, - поддакнул полосатый кот, поправляя пенсне.

- К зиме ей потребуется шуба обязательно, - шерстяная или пуховая верхняя одежда, - добавил кто-то ещё.

- На зиму ей лучше вообще перебираться в тёплые края, - резонно возразила тонким голосом маленькая пушистая кошка.

- Там видно будет, - рассудительно сказала четырёхцветная, по всему  видно, старшая, - а пока надо насобирать побольше мха и устроить гостью на ночлег. Ночевать она будет у меня. Тебя как звать? – обратилась она к больной.

- Женевьева.
 
- Непривычное имя. Но красивое. А я – Лоза. Ты, видно, издалека: уже и обувь сносила, и одёжка – чинить нечего. Зачем же ты идёшь, в холодные края? А-а, понимаю. Глаза твои говорят. – Лоза печально посмотрела вдаль.
 
- А что же вы – в лесу? – слабым голосом спросила в свою очередь Женевьева. – Разве в лесу хорошо?

- Так получилось. На всех кошек в селениях не хватает места. Но мы и тут жили неплохо, пока плодились мыши. А потом их не стало.

- Что же случилось?

Лоза помедлила, пока с поисков мха не вернулись посланные, обложили им Женевьеву и устроились тут же сами. Пришли ещё и другие, и тоже стали слушать.

- Тут прежде тянулись большие поля, - вздохнула старшая кошка. – Большие поля вокруг большой деревни. Люди сеяли пшеницу и ячмень. Хорошо жили. Урожаи завидные. Всем хватало. Мышей развелось! Ещё и гуси дикие с ближних озёр прилетали, на жнивье паслись. Но как-то в конце лета случилась ужасная гроза, и молния ударила в дерево на опушке. Загорелся лес и поля, сгорела деревня. Лишь на дальнем краю осталось несколько изб. Кое-как перезимовали, посеяли следующей весной, что смогли, но выдался неурожайный год. Все посевы высохли, даже и колоса не было. Остатки людей разбрелись, кто куда. И исчезли все мыши. Сейчас здесь увидеть мышь почти невозможно.

- Невозможно! – как эхо, повторили несколько голосов.
 
- Легче встретить оленя!

- Или зубра…

- Чем же вы питаетесь?

- Орехами. Кедровыми орехами и всем, что можно сделать из них. Да вот как раз принесли ореховое печенье. Подкрепись, ты, верно, голодна?

Женевьева съела немного печенья, сделанного в форме мыши:

- Как вкусно! Ни разу такого не пробовала.

- Ты ешь, ешь. Тебе сейчас это необходимо. Вообще, говорят, орехи кедра очень полезны для здоровья. Да. Но всё-таки для кошек это не совсем еда. Котята охотятся ещё за мухами, пауками, кузнечиками. А взрослые – мы иногда выловим на мелководье рыбу или поймаем воробья. Но в основном – ореховая диета. Белки и кедровки сердятся, но что же делать? Пока что всем хватает.

- А поблизости нигде больше мыши не водятся?
               
- По ту сторону леса за ручьём есть поле, оно давно брошено из-за плохой земли, но со старых времён там растут злаки, теперь сами по себе. С каждым годом их всё меньше, а больше полыни, она выживает ячмень. Но туда нам ходу нет – там живут одичавшие собаки. Если бы добыть семян ячменя, мы засеяли бы наши большие поля, пришли бы мыши… Мечты!

Женевьеве казалось, что одновременно с этим разговором в кошачьем лесу она пробирается через бурелом и освещённые бледной луной поляны. Хотя не вызывало сомнений, что так быть не может. Не имея сил разобраться, где сон, а где явь, она отложила поиск истины на потом, а сейчас пусть всё идёт, как идёт – своим чередом.

- Если дело только за семенами, я, кажется, могу помочь, - сказала она. – Но как же вы собираетесь сеять, да ведь надо и пахать?

- О, это тебя пусть не заботит. Но о чём мы? Идти туда невозможно, я ведь сказала – там дикие собаки, что волки.

- Ну, если они слишком уж злые, тогда ничего не поделаешь. Но я схожу. Мне только нужна верёвка, перевязать сноп. Если там не всё вытоптали собаки.
 
- Тогда это через неделю, когда немного окрепнешь. Мы на всякий случай пойдём за тобой. Мы тебе сошьём сапоги из рыбьей кожи, и ты не промочишь ноги.

Ни Лоза, ни другие кошки и коты не напоминали гостье о её обещании, но сама она помнила и на третий день, хотя была ещё слаба, попросила верёвку и что-то вроде серпа, поскольку ножом резать солому несподручно. И то и другое нашлось и Женевьева, сопровождаемая целым отрядом наиболее крепких котов, выступила в поход.
 
На другом берегу небольшого ручья всё, казалось, дышит спокойствием. Но стоило подойти экспедиционному корпусу к воде, как откуда ни возьмись, вылетела целая свора злобных псов, оглашая окрестности многоголосым лаем. Коты вздыбили шерсть и остановились, но отступать не стали. Женевьева успокаивающе повела рукой и негромко обронила:

- Подождите, дальше я сама. А вам даже лучше немного отойти, чтобы не злить собак. С этими словами она ступила в воду и медленно двинулась к противоположному берегу, глядя поверх всё увеличивающейся стаи собак и негромко что-то говоря. Когда Женевьева вышла на сушу, собаки приветливо махали хвостами, иные легли, свесив языки, и дремали, несколько псов увязались за гостьей, то забегая вперёд, то вертясь у неё под ногами. Коты улеглись в траве и, насторожив уши, наблюдали прищуренными глазами эту потрясающую сцену.
 Женевьева искала злаки. И скоро нашла. Они росли небольшими куртинами, иногда незаметными среди разросшегося бурьяна, в котором там и сям петляли собачьи тропы. Под ногами шныряли мыши, которые тут были никому не нужны: собаки при случае могли ими закусить, но охотиться за мышами специально, разрывать их норы – не стоило трудов. Разве только в голодный год. Женевьева нарезала хороший сноп ячменя, перетянула верёвкой и отправилась через ручей обратно, туда, где её ждали всё ещё не отошедшие от потрясения коты.
 
В главном кошачьем лагере отряд встретили ликованием; перебирали и теребили ячменную солому и колосья, ощетинившиеся колкими остями, тут же начали молотить сноп, подстелив под него берестяные листы.
 
- Как же ты договорилась с собаками? – полюбопытствовала старшая кошка.

- У меня это получается с детства. Просто я думаю и, кажется, говорю: «спокойно, друзья, всё хорошо и складно».

- И складно?

- Да. Хотя это, может, необязательно. Но я привыкла.

- Ты непростая девушка, Женевьева. Цены тебе нет.

Женевьева слабо улыбнулась и, взяв верёвку, отправилась в новый поход за ячменём.

- Ну, золотая, хватит на сегодня, - сказала по её возвращении Лоза, - ты устала. Отдохни и подкрепись. Тебе сейчас надо хорошо питаться. Жаль, что нет мышей: мы приготовили бы тебе такое блюдо!

- Нет, всё хорошо. Мне очень понравились ореховые мыши и ореховое молоко.

- Ну и славно.

Все последующие дни Женевьева трудилась на поисках зарослей ячменя, его жатве и доставке в кошачий лес. И скоро в местных закромах скопился уже порядочный запас зерна. Единственной заботой по его сохранению оставалась защита урожая от сырости. Обычная тревога крестьян по поводу обороны от мелких грызунов здесь полностью отсутствовала. Наоборот, обитатели этого леса с надеждой ждали прихода мышей. И наступил праздник, когда в глубине зерновых хранилищ появились первые мышиные норки. Никто и не помышлял открыть охоту за их хозяйками; наоборот, новосёлов старались не тревожить понапрасну.  Конечно, до настоящего большого урожая предстояло ждать ещё целый год, когда все ближние поля будут засеяны и на каждом шагу заведутся мышиные норы. Но разве кошкам привыкать к ожиданию? Тем более, когда знаешь, что ожидания эти не напрасны.
 
Однажды, когда Женевьева возвращалась из-за ручья с очередным снопом, ей показалось на миг, что она идет по совершенно незнакомой местности, что мёрзнут ноги, а с неба падают редкие снежинки. Но почти сразу они пропали, а на ногах Женевьевы красовались непромокаемые сапоги из рыбьей кожи с шерстяными носками, связанными хозяйками леса, и ноги мёрзнуть никак не могли.
На следующее утро обрушился холодный дождь, и хотя к полудню он прекратился, но ячмённые стебли придавило к земле, колосья намокли и зерно уже никак не годилось для хранения до весны. И Женевьева поняла, что её труды здесь закончены. Надо идти дальше – на поиски Жака. Собираться долго не приходилось: имущества у неё не прибавилось. Все её лесные друзья опечалились, когда она решила уходить.

- Нам будет трудно без тебя, - обронила четырёхцветная кошка. – Пока ты здесь, как-то спокойней. И, как бы это сказать – надёжней.

- Но я же ещё вернусь, - со слезами на глазах отвечала Женевьева.

Лоза покачала головой и ничего не сказала.

Женевьева поклонилась всему большому собранию, на которое пришли и самые старые коты, и самые маленькие котята, и посмотрела в ту сторону, куда следовало идти. Девять котов и кошек со скрипками встали полукругом, и, лишь только она сделала первые шаги, опустили смычки на струны. Полилась мелодия, напоминавшая колыбельную и, пока она была слышна сквозь деревья, Женевьева ощущала тепло и долго не решалась ускорить шаг.

                ***

Похоже, зима нынче припожалует раньше. Деревушка в ожидании большого снега и морозов, казалось, съёжилась заранее, приосела, стала тише, лишь дым из труб становился гуще. Вот уже второй день пробрасывает временами снег. Холодно. Крайняя к лесу изба ничем не отличалась от прочих – разве что казалась ещё чернее. И немудрено: не везло её обитателям в последний год, а всё из-за недужного младенца. В непогоду он вёл себя особенно беспокойно: всё плакал и почти не слезал с рук.

Солнце клонилось к закату, когда раздался неистовый лай собаки.

- Савелий, поди погляди, кого там нелёгкая носит, - баюкая малыша, сказала хозяйка. – Как бы не волки, скотину беречь теперь надо особо. Чай, нас уж много стало.

- Какие волки… – проворчал хозяин, накидывая кацавейку. Тут собака замолчала, и он остановился в раздумье – идти или нет? Но, поскольку уже успел одеться, решил идти, посмотреть. Неровён час…

Пёс мирно брёл за приближающейся странной фигурой, по виду  -  женской. Она едва переставляла ноги и, казалось, с трудом удерживалась на них.

- Вот тебе, бабушка… - озабоченно пробормотал Савелий и поспешил навстречу. Едва он протянул руки, чтобы поддержать путницу, как она безмолвно повалилась вперёд, и её пришлось подхватить под мышки.
 
- Что делается! – начиная сердиться, бросил Савелий и потащил бесчувственную гостью к дому. Не оставлять же на морозе!

- Чего он там возится? – между тем обеспокоилась хозяйка. – Дед, ты бы вышел, посмотрел, ли чё ли?

Отец Савелия беспрекословно вышел на подмогу, одевшись, как следует. К тому времени в сенях послышался топот и дверь растворилась; дед поддержал влекомую Савелием с другой стороны и они ввалились в кухню, переводя дух.

- Батюшки светы, это ещё кто? – охнула хозяйка, продолжая качать на руках младенца.

- Кто ж её знает, - пробасил супруг, - шла, едва не падала. Но собака помалкивает. Ну куда – на лавку? – И, не дожидаясь ответа, подвёл бедняжку к широкой, грубой лавке, сработанной, по - видимому, с помощью одного только топора.

- Да что ж это такое? Побирушка, небось? – хозяйка подошла ближе и наклонилась над  нежданной гостьей, не подававшей признаков жизни. – Совсем молодая, незнакомая, кажись, и совсем не здешняя. Руки-ноги-то не отмёрзли, чего доброго?  Обувка уж развалилась. – Она потрогала ледяные ноги, сняв с них ни на что не похожие башмаки. – Нет, не отмёрзли. И то ладно. Но что же с ней делать?

Савелий пожал плечами:

- Ждать – покуда оклемается.

- А как не оклемается?

В это время малолетка зашёлся плачем и мать опять принялась его баюкать. С полатей таращились ещё два малыша, постарше.

- Укрой-ка её тулупом, - распорядилась хозяйка, сама же, действуя одной рукой, налила в маленькую плошку молока и поставила греть в печку, протопленную с утра.

- Что деется, - пробормотал дед и полез на печь, отогреваться, хотя в избе было тепло. Недужный малый задремал, и задремали все остальные. Наступила полная тишина, по временам нарушаемая лишь кряхтеньем старика. Вечерело.
Очнулись хозяева от стона пришлой: она силилась подняться с лежанки, но рука, на которую оперлась, не держала, подламывалась и скоро гостья оставила эти попытки, лежа без сил и тяжело дыша. Глаза её блуждали, ни на чём не останавливаясь и она то и дело принималась натягивать на плечи тулуп и через минуту сбрасывать его с груди.

- Лукерья, кажись, она проснулась, - бросил хозяин. – Ты бы поговорила, что да как…

- Ты ровно маленький, - с досадой отвечала названная Лукерья. – У неё глаза-то еле окрылись, в разные стороны смотрят. Какие разговоры?

Положив ребенка в колыбель, она вынула из печи плошку, приподняла голову странницы и поднесла горячее питьё к её губам. Болящая бессознательно сделала два больших глотка, глубоко вздохнула и откинулась на ложе.

- Ну, если до утра доживёт, тогда есть надёжа, - бросил с печи дед, наблюдавший всё происходящее. – И добавил: - Грехи наши…

Ночью скиталица бредила, по временам стонала, иногда её бил озноб, так что стучали зубы. Почти всю ночь плакал и хозяйский малый, и хотя все к его постоянному плачу уже притерпелись, в эту ночь, кроме ребятишек, никто не выспался.

Утром, поняв, что гостья приходит в себя,  Лукерья приблизилась к ней и снова стала потчевать теплым молоком. На этот раз болящая выпила всё до дна, закивала головой и что-то сказала. Ни слова вразумительного. Но Лукерья поняла, что её благодарят.

- Тебя как звать-то? – без особой надежды на успех спросила она и указала на себя оттопыренным большим пальцем:

- Я – Лукерья. А ты?

- Женевьева, - слабым голосом был дан ответ. – Лукерья. Женевьева.

- Стало быть, Ева. Ну ладно. Откуда же ты идешь? Куда?

Приподняв голову, Женевьева повела ладонью вверх и в ту сторону, где, по её предположениям, находился юг.

- От наваждение! – пробормотал с печки дед и принялся спускаться с неё. С полатей посыпались ребятишки. Хлопнула дверь, затворенная за вошедшим со двора Савелием. Тотчас проснулся и заплакал маленький. Лукерья метнулась к нему. Женевьева провалилась в глубокий нездоровый сон и спала до позднего вечера. Уже все повечеряли  и собирались ложиться спать. Скупой свет лучины метался из стороны в сторону, отбрасывая тени на едва освещённые стены; в забытьи всхлипывал больной ребёнок.

- Порчу навели, - заметив осмысленный взгляд очнувшейся Женевьевы, тяжело вздохнула Лукерья. Младенец начал плакать и сучить ножонками. Не успокоился он и на руках у матери.

- Вот наказанье-то, - горестно сказала она.

- Грехи наши… - вздохнул дед.

Женевьева приподнялась на лавке и села. Кружилась голова и в висках стучало. Она, утвердившись на сброшенном тулупе, поманила к себе Лукерью. Та приблизилась, держа на руках ребёнка.
 
- Ну вот, собрались два болящих! – проворчал дед и яростно поскрёб бороду.
Женевьева положила ладонь на голову младенца, наклонилась к его лицу, что-то вполголоса говорила, непонятно, умиротворённо. Она попросила, чтобы принесли холодной воды, но не дождалась: голова склонилась на плечо и закрылись глаза. Некоторое время она ещё держала ладонь на маковке у дитяти, но потом рука соскользнула и Женевьева упала на лежанку. Однако малыш затих и, казалось, задремал, лишь изредка всхлипывая и приоткрывая глаза. Следом заснули и все домочадцы, последней – Лукерья. Время от времени она просыпалась, прислушиваясь то к своему ребёнку, то к впавшей в забытье гостье.  Малый дважды за ночь вскрикивал, но после снова засыпал.

- Давно я так не спал,- сказал поутру дед и словно сглазил:  младший в семье встрепенулся и зашёлся в крике. Мать тут же подхватила его на руки. Очнулась Женевьева и снова, как накануне, позвала Лукерью и попросила воды. Сегодня она казалась крепче, или уже меньше сил потребовало лечение недужного, но всё, что требовалось, было сделано и лицо несколько раз сбрызнуто холодной водой, отчего он взвизгивал и смеялся, поразив всех в избе – до того смеха малого не слышали. Почти сразу он заснул и спал до заката. Проснувшись, много, с малыми перерывами ел, а потом что-то лепетал, изумлённо глядя на окружающее. Но довольно скоро уснул снова и уж до полуночи не тревожил никого. Лукерья, выйдя в сени, потихоньку то смеялась, то плакала и крестилась. Спала и Женевьева, и лишь ночью, когда он заплакал, уже обычным детским плачем, недолго попользовала его.

Дни шли, и теперь  малец мало чем отличался от прочих – так же смеялся, по мере необходимости, не прочь был чем-нибудь полакомиться и без конца двигал руками и ногами.  Изредка на него наваливалась ещё лихоманка и он начинал плакать ночью, но это могло быть от того, что днём  слишком много играл.

- Чай, пора нам донести, куда след, - вполголоса проронил как-то утром дед, обращаясь к Лукерье и Савелию. – Неровен час, прознают, другие донесут…

- Ты чегой-то, старый? – изумлённо спросила Лукерья, обходившаяся со свёкром сурово.

- Донести, баю, надо, - отводя взгляд, повторил дед.

- Кого донести, куды? – не стерпел Савелий.

- На эту Еву. Небось, недаром она пожаловала. А ну, как лазутчица? Донесём – всем польза. Может, денег дадут.

Молодые старались не смотреть на Женевьеву: она, умница, уж много понимала по-русски.  Но сейчас, кажется, спала – час был ранний, а зимние дни начинаются поздно.

- Ага, дадут, - с презрением бросила Лукерья. – Так дадут, что ноги не унесёшь. И мы с тобой вместе. Мало нам болячек! Ладно хоть, она дитё в разум привела. А ты хочешь её продать?

- Дак как же – ведь снедать хотца, опять же сарынь растить-одевать…

- Ты это брось-ка! – раздражённо сказал Савелий. – Уж как-нибудь без твоего радения растить-одевать буду.

- Да лучше я по миру пойду, чем отдам Еву, - понизив голос, потому что разговор накалялся, отрезала Лукерья. – Кто маленького пользовать будет – ты умеешь?

Тут проснулся, лёгок на помине, и сам бутуз и сразу затребовал: «ам-ам!». Разговор был исчерпан, пора приспела приниматься за дела. Проснулась и Женевьева и, пока Лукерья хлопотала по дому с утренними заботами, села прясть, что постоянно делала, подменяя хозяйку, когда та занималась чем-то другим. Впрочем, долго прясть она не могла – быстро уставала. Всё чаще наваливались приступы кашля, после которых она лежала в изнеможении. Лукерья садилась рядом, клала ей руку на голову, гладила, что-то шептала. Но ничего не получалось. Ева таяла на глазах. Она ела, как маленькая птаха, румянец, выступавший на щеках, не был признаком здоровья. По весне ей стало ещё хуже. В беспамятстве она иногда порывалась куда-то идти, всё звала Жака. Настало утро, когда она не могла встать но, собрав силы, всё-таки поднялась и пошла к двери. Однако открыть её уже не смогла и упала бездыханная.
 
Собирая её в последний путь, Лукерья перебрала скромные пожитки Евы.

- Посмотри, Савелий, какая парсуна, - обратилась она к хозяину, держа в руке маленький портрет под стеклом.
 
- Дока делал, - оценил тот, - как две капли воды.

- Ты это приделай на крест, и чтобы дождём не мочило. Пусть будет видно. Может, кто придёт…  Искать.

- Да кто же придёт, ты подумай?

- Она ведь пришла!

- Тоже верно. Она пришла.

- А это оберег, видно, - догадалась Лукерья, расправляя маленькую тряпичную куклу. – Мы положим рядом с ней.
 
И Лукерья заплакала.


                9.  Странный случай в элитном посёлке

               
Василисе Рябининой казалось, что Игнат в последние дни ей не очень рад. Но в то же время она улавливала тёплые нотки в его односложных речах. Поди разберись. Может быть, он сердится, что из-за неё едва не лишился жизни?  Не похоже. Тоже и Антон Ведяев признаёт, что Игнат переменился, стал сдержанным и почти замкнутым. Понятно, болезнь не улучшает душевного состояния, но Коростелёв уже практически восстановился, как  сказал врач. Не сегодня-завтра выпишут.

- Не бери в голову, - посоветовал ей Антон, - у него случаются периоды мрачности. Типа депрессии что-то. Тут ещё и причина веская, даже можно сказать, увесистая. Вот поправится – и опять человеком станет.

            
- Будем надеяться.

- Ну, ты молодцом выглядишь, - одобрил состояние Игната накануне выписки Антон. – По-моему, можешь вполне что-нибудь мне даже порассказать. А?

- Слаб ещё я очень, - тут же отвечал товарищ, пряча лицемерный взгляд.

- И надолго это?

- Думаю, дня три-четыре – и окончательно окрепну. Тогда надо мне снова съездить в Яр. А пока хотел пригласить тебя до Краснодара. На два дня. Расходы – за мой счёт.

- Потеха! С тобой не соскучишься.

- Не волнуйся, рассудком твой друг не повредился. Но надо сказать, по голове ударов я получал немало. Да и не только по голове. Поэтому и надо мне поторапливаться, пока есть здоровье. Там, кажется мне, я даже уверен - хотелось бы навестить старого приятеля. Но это не главное. В Краснодаре надо ознакомиться с одной версией перевода малоизвестного научного труда. И сравнить с той, что сделана нами в «Фолианте» по заявке. И после я иду в отпуск – восстанавливаться. Ну как?

- А что же ты не съездишь один?  И расходов меньше. Да и как ты собираешься обернуться за два дня, когда только в один конец две тыщи километров?

- Я не собираюсь трястись на колёсах. Поберегу пока голову. Есть же самолёт. А насчёт расходов не волнуйся: не так много у меня накоплений, но они есть. В меру сбережённые. Видишь ли, я неуютно себя чувствую, если у меня больше средств, чем у кого-то рядом. Вернее, если у кого-то меньше, чем у меня, и это им вредит. Особенно, когда тут замешаны дети. Так что…  Насчёт поездки в одиночестве: ты меня подстрахуешь – как-то спокойней контуженному с провожатым.

- Н-да, дела… Но я могу ехать только в дни, когда нет репетиций.

- Эти суббота и воскресенье устроят?

- Устроят, конечно. Но всё-таки мне как-то невместно ехать на халяву.

- Считай, что это компенсация за неудобства, причинённые тебе во время раскопок полиса. И потом – с корягами в тех местах сложно, можно даже сказать – дефицит. Поэтому тут ещё и компенсация за потерянное непродуктивно время. Но зато ты ознакомишься с достопримечательностями. А хочешь – вместе посидим над переводом.

- Нет уж, уволь. Разину рот и стану изучать достопримечательности. Сколько времени ты рассчитываешь корпеть над  своими кабалистическими знаками?

- Часа два с половиной-три, самые сомнительные моменты. Потом возьмём такси и - тут недалеко за город, к моему знакомцу. Жив ли только?

- Долго же ты собирался.

- Да и не собирался вовсе. Но тут такая оказия – грех пропустить момент.

- Ладно, звони, я подойду.

Против прогноза Коростелёва возня со спорным переводом затянулась на четыре часа, хотя  Антона это не обескуражило.

- Нормальный город, - дал он своё заключение, когда они сели в такси. – Пожалуй, может составить конкуренцию Солегорску!

- И не говори, - в тон ему отозвался Игнат, - а главное, тут, заметь, теплее. – Сегодня, я думаю, градусов 35.

- Да, сравнительно тепло, - отозвался Ведяев, отлепляя рубашку от взмокшей спины. – Но ты, кажется, здорово здесь простыл, - заметил он, сочувственно поглядев на друга, который то и дело чихал.

- Архивная пыль, - возразил тот и снова чихнул, в подтверждение своих слов.

Дорога до гнездовья приятеля Игната не заняла много времени - скоро показались несколько улиц загородных домов. Вытянув шею, Игнат присматривался к местности, боясь заблудиться.

- Как всё изменилось! – пробормотал он после пятиминутного кружения по улицам и переулкам. – То есть понастроено! Тридцать лет…

Наконец он узнал искомое строение – добротный, хотя уже и давно несвежий дом с обширной оградой, обнесённой мощным забором. Лишь только они подошли к калитке, из-за неё раздался басистый лай – чувствовалось, что животное, издававшее его, имело немалые размеры. Так оно и оказалось, как только гости отворили калитку и вошли во двор. Здоровенный чёрный пёс рвался с цепи, прицепленной к проволоке, протянутой наподобие бельевой верёвки вдоль ограды.  В ней царило запустение: трава посередине была вытоптана цербером, лишь одуванчики, росшие по краям участка, оживляли пейзаж, да ещё три больших гриба - дождевика, неизвестно зачем произросшие тут. Открылась дверь, и на пороге появился потревоженный лаем хозяин – очень пожилой человек в свободной тренировочной кофте и таких же брюках. Кобель при этом принялся лаять ещё яростнее. Антон заметил, что его спутник пристально вглядывается в лицо старика и по мере этого занятия лицо его проясняется. Хозяин изучал лица незваных гостей не менее пристально, причём выбрал он для этого почему-то Игната, оторвав взгляд от Антона в первые же секунды. И его-то лицо быстро омрачалось.
- Приветствуем вас, почтенный, - сдержанно обратился к хозяину Коростелёв тоном, в котором читалась скрытая угроза.  Он сделал пасс в сторону собаки, и она равнодушно отвернулась от прибывших, замолкла и растянулась на вытоптанной дорожке. – Скажи, мухомор – мальчики кровавые не снятся? В зад на судебном заседании никто больше не стреляет?

Проблеск узнавания мелькнул на лице престарелого джентльмена, брови поползли вверх; отступив на шаг, он повернулся и мелкой рысцой поспешил в дом, откуда почти тотчас же появился с помповым ружьём в руках.  Видно, оно всегда тут было наготове.

Игнат сделал шаг в сторону, сорвал самый большой гриб и запустил в старого воителя.

- Ты что же делаешь, дурак?! – взвился Антон, замахав руками, но поздно. Снаряд, белый, как футбольный мяч и такой же крупный, ударился о высокий морщинистый лоб и разлетелся на сотню ошметков. Один из них попал прямо в нос псу, но тот лишь лениво отмахнулся лапой, как от мухи, и продолжал лежать. Обладатель ружья покачнулся, выронил оружие и схватился за косяк, удерживая равновесие после подлого удара.

- Ну вот, свиделись, теперь нам, пожалуй, можно откланяться, - сказал Коростелёв и распахнул калитку, пропуская вперёд Антона.

- Ты что делаешь-то? – возмущённо выговаривал ему Антон. - Понаедут тут всякие иностранцы, и зверствуют!

- Постой-погоди! Я вас умоляю…  Какие такие иностранцы? С чего ты взял? Я, например, гражданин России. Паспорт показать?

- Да иди ты! Такой уважаемый, убелённый человек…  А его - грибом! У тебя точно с головой всё в порядке?

- Не изволь сомневаться, - с радостной ухмылкой отвечал переводчик и хулиган, - очень даже в порядке. Но это всё, всё - потом. А сейчас нам надо убираться.
 
Такси резво взяло с места. Вслед донёсся злобный лай одураченной собаки.
Малое время спустя из гаража выкатился «Крузер» с оскорблённым старым её хозяином за рулём и помчался к районному отделу полиции.

- На меня покушались! Нанесли оскорбление действием! – заявил он дежурному райотдела. – Я судья в почётной отставке! – И прибывший вытянул из кармана пачку документов.

- Хорошо, хорошо, я вас слушаю, - сделал успокаивающий жест дежурный. – Рассказывайте по порядку, когда и где это произошло.
Пострадавший рассказал всё как есть, присовокупив ещё, что нападавший – опасный преступник, 30 лет назад сбежавший прямо с заседания суда, где фигурировал в качестве обвиняемого по делу о нанесении тяжких телесных повреждений.

-Так, так, так, - кивал головой полицейский, записывая показания. – И что, его не могли найти? И как же это ему вообще удалось?

- Там мутная, преступная история. Когда дело дошло до оглашения приговора, вдруг раздался крик «Стреляют!», конвойный схватился за правую ягодицу и упал со стонами, это я точно помню; как будто слышались и выстрелы, возникла паника, и все бросились бежать из зала суда, и подсудимый вместе с ними. Дальше помнится плохо, но придя в себя через несколько минут, я обнаружил, что все возвращаются обратно, растерянные и смущённые и говорят, что им показалось. Конвойный встал с полу и признался, что у него ничего не болит. Нет даже царапины на правой ягодице и вообще нигде. То есть всё как будто было в порядке. Недоставало  лишь подсудимого. И он пропал бесследно. - Ветеран судопроизводства жадно глотнул воздуха и продолжал:

- А сегодня он объявился у меня в усадьбе.

- Вот как? Это точно был он?

- Совершенно точно. И с ним ещё один. Они заставили замолчать мою собаку, и она ни на что не реагировала, даже не мои команды: «Фас!».

- Но собака жива?

- Жива, и снова подаёт голос, когда за оградой кто-то идёт.
         
- И что же сделали налётчики, когда проникли на территорию?

- Этот, которого судили – не помню имени – закричал: «Мальчики кровавые не снятся?», - несколько замешкавшись, отвечал потерпевший.
      
- Мальчики?

- Ну да, и я сразу понял, что это угроза мне, как судье. Особенно, когда его узнал.

- Он ещё как-то угрожал?

- Может быть; я не расслышал – я поспешил за ружьём. Чувствовал, что придется защищаться.
 
- Так. И что?

- Когда я вышел снова, преступник со всей силы бросил в меня гриб, прямо в лицо, и я уронил ружьё.

- Гриб?

- Ну конечно! У меня в ограде после дождя выросло несколько круглых больших грибов. Размером с голову. Вот одним из них он и бросил в меня. И они тут же скрылись.
 
- Так, так. Всё это несколько странно. Как они выглядели?

- Главный – брюнет, среднего роста, худощавый, в белой рубахе. Лет тридцати пяти – семи. Второго я не разглядел – помню, что на нём была рубашка с короткими рукавами. Клетчатая, кажется. Возраст примерно тот же.

- Говорите – лет тридцати пяти, - полицейский чувствовал, что ум у него заходит за разум, - а этот суд, пожалуйста - когда был?

- Лет тридцать назад, плюс-минус года два.

- То есть, это что же выходит – его судили в возрасте пяти лет?

Они уставились друг на друга, стараясь переварить ситуацию.

- Но это точно тот самый! – после тягостной паузы нервно сказал старый судья. – И ведь он меня узнал,  нашёл меня!

Снова наступило сосредоточенное молчание.

- А в чём же состояло преступление? – наконец спросил действующий блюститель.

- Он нанёс тяжкие телесные повреждения одному молодому человеку. Проще говоря, почти проломил ему камнем голову.

- Вину признал?

- Нет. Но раз скрылся, да ещё таким преступным способом – конечно, был виноват.

- Может, вы пойдёте домой, отдохнёте, - после некоторого раздумья предложил офицер, - от этих нервных событий, а потом со свежей головой…

- Но мне угрожает опасность! – вскричал несчастный старик. – На мою жизнь покушались!

- Ну, хорошо, - отозвался человек с погонами, - пишите заявление. - И  начал краснеть, представив, как вдруг всё это окажется  чудовищным розыгрышем, и все будут потешаться над ним, начиная от стажёров отдела и кончая областным УВД. Тьфу!

Как только жалобщик уехал, обнадёженный заверениями в немедленном принятии мер, в райотделе появился  начальник, которому потребовалось, несмотря на субботу, посмотреть какие-то бумаги. Подполковнику немедленно было передано заявление удивительного посетителя. Он принялся за бумагу со скучающим видом, но по мере чтения глаза его раскрывались всё шире, а дыхание учащалось.
«Ага, удовлетворённо подумал подчинённый, беседовавший до того с заявителем, и ты заморочился!».

- Он трезвый был? – откладывая пространный документ, осведомился раздосадованно начальник.
- Трезвый.

- А такого ничего, – начальник покрутил в воздухе пальцами, - не заметил?
 
- Да вроде ничего. Хотя этих старых хр…  то есть пожилых не разберёшь, с их причудами.

Начальник, который тоже уж давно вышел из юношеского возраста, недовольно поёрзал в кресле:

- Да дури у всех хватает, особенно у молодых. Ну так займитесь вы этим делом. Данного господина я знаю – приходилось сталкиваться, когда он ещё работал.  Просто так не отстанет. Разберитесь, что там за чепуха!

Поехали на место случившегося хулиганства, осмотрели собаку, территорию, оставшиеся нетронутыми два гриба и обломки брошенного в хозяина. Опросили свидетелей - соседей, из них только одна бабушка видела, что да, у означенного дома останавливалась машина, из неё вынырнули двое и вошли в калитку. Залаяла собака, но потом умолкла. Они вышли малое время погодя и тут же уехали. Нет, машину она не запомнила, номер – тем более. Какая-то иномарка, кто их разберёт! Но белая. Чистая правда!

Некоторая надежда появилась у сыщиков, когда они заметили неподалеку на улице малыша лет трёх-четырёх, который гонял на самокате взад и вперёд по тротуару, где не было дыр. Уж этот-то наверняка знает все марки наперечёт, может, и ещё что-то заметил.
Однако юный житель  элитного посёлка  сообщил, что он недавно только привезён из садика, и никаких машин тут не заметил. А вот вчера полицейские остановили здесь «Калдину», проверяли у шофёра права, что-то говорили, а в конце сказали, что шофёр - злобный нарушитель. А номер он не помнит, потому что цифры и буквы ещё не все знает.
Стало очевидным, что нападение имело место, о чём свидетельствовали и показания соседки, и останки дождевика, разлетевшиеся по всей ограде. Но, конечно, всё это дела никак не проясняло. Где искать татей? Задача!
 
                ***
 
- Видишь ли, какое дело, друг мой Антоша, - сказал Коростелёв, когда они выбрались из такси у здания аэропорта, - этот почтенный старый господин раньше являлся товарищем – не моим, а вообще - товарищ судья. Фамилию не помню. Я обретался в этих краях раньше, и как-то вечером угораздило меня ввязаться в драку. Вернее, дрались двое – два молодых парня, а я разнимал. Просто оказался неподалеку. И разнял, казалось, они порознь, но пошли в одну сторону. Были пьяные и спотыкались оба, но это, казалось, горе небольшое. Вдруг задний поднял с обочины камень и ударил другого в затылок. Тот упал. Ударивший тоже упал - на колени, и замахнулся снова. Я успел перехватить руку. Он бросил камень и побежал прочь. Упавший лежал в крови, без сознания, но дышал. Тогда мобилы не отсутствовали, Антоша, я стал стучаться во все ворота, чтобы вызвали скорую. Раньше приехала милиция – патрульные, наверное, дежурили где-то рядом и услышали шум…

Рассказчик утомлённо вздохнул, глотнул из бутылки воды:

- Пойдём-ка, сходим на регистрацию, рассказывать ещё долго.
   
- Ну вот, - продолжал он, когда они вернулись назад, - нашли того, кто угостил собутыльника булыжником. Он оказался племянником партийного деятеля. Тут началась возня вокруг обстоятельств  происшествия; виновным племянник считаться никак не мог. Решили, что на эту роль больше подхожу я. Тот, кого ударили, плохо соображал, когда ему досталось по голове, к тому же и не видел, кто ударил. Поправлялся он долго, но поправившись, так и сказал, молодец: не видел. Но нашлись другие свидетели: двое жителей из ближайших домов.
 
- Где вы находились и что делали седьмого августа текущего года в двадцать часов десять минут? – спрашивали первого из них на суде.

- В двадцать часов десять минут седьмого августа я шёл из дома в туалет типа сортир на своём участке.

- Видели вы что-то на улице и что именно?

- Я видел на улице трёх человек, которые спорили и ругались, и боролись друг с другом. Потом они разошлись.

- Так, они разошлись. Что было дальше?

- Потом вот этот гражданин отстал и взял камень. Он догнал вот этого молодого человека и со злым умыслом ударил его по голове сзади. И молодой человек упал. А этот хотел убежать.

- Из чего вы это заключили?

- Так сказал сле…

Тут кто-то громко кашлянул.

- Сказал кто?

- Э-э…  Сказал мой внутренний гражданский голос.

Игнат замолчал, выпил воды и посмотрел на часы: «скоро!».

- И что потом? – с нетерпением спросил Антон.

- Потом? Второй свидетель сообщил, что седьмого августа этого года в двадцать часов десять минут он возвращался из туалета типа сортир на своём участке домой. И увидел трёх человек, которые ругались и боролись… Короче, приговор оказался жёстким. Тогда – грешен - я применил некоторые гипнотические навыки, крикнул «Стреляют!», и ткнул конвоира пониже спины. Он упал, как подрубленный. Тут началась кутерьма и паника. Всем стало не до меня. Ну и вот…  Искали, наверное, но не нашли. Я уехал аж в Кзахстан, в знакомые места, где раньше тоже побывал. С тех пор я подобных подвигов не совершал. Недостаточная концентрация мысли. Мне как-то в Вене сказал один маэстро престидижитатор, русский по рождению, кстати, Старкофф, – он сказал, что способности в этом  деле у меня очень невелики. И лучше пусть я займусь метанием ножей. Мы тогда работали в цирке. И я занялся.

- Не знаю, как с ножами, но грибами ты швыряешься отменно.

- Однако учти, что я не имел намерений колошматить его грибами. Как и бить того парня камнем по голове, по которой я не бил. А вот же заработал срок.
 
- Да, неудачные тебе достались времена! Телефонное право, карманные судьи. .. Я, правда, в натуре-то этот беспредел не застал. Ты говорил, что это случилось тридцать лет назад. Или я чего-то не понял?

Игнат долго молчал. Потом начал:
- Всё верно. Понимаешь, в середине 1700-х во Франции жил один бесталанный, но самонадеянный художник. Звали его Жак Батистон. И жила там же его  невеста, и это  была их весна. А лета не случилось. Сразу наступила осень. Долгая осень…

- И что же ты… Вы…- Антон замялся, - куда двинулись после казни и наводнения?

- Послушай. Я много терял друзей, не хочу, чтобы потерялся ещё и ты. Я – Игнат. Просто Игнат.

- Да. Я услышал.

- Со своей страшной обожженной физиономией, которую я увидел в зеркале воды, мне оставалось только одно – убраться подальше от Женевьевы, с её глаз долой. И я пошёл на север, пряча лицо от солнца и людей под полами большой рваной шляпы, найденной на лесной поляне. Обличье моё не внушало доверия и оптимизма, но давало и некоторые преимущества: никто из прежде знавших меня, кроме Этьена, не узнал бы Батистона. Я уходил всё дальше на север, пока однажды мне не приснилась Женевьева. Она шла куда-то сквозь ночь. Едва очнувшись ото сна, я заспешил в обратный путь, отдыхая только тогда, когда уже отнимались ноги, и начинала кружиться голова. Наконец  добрался до родного города. У дома Женевьевы в поздний вечерний час прокричал условным сигналом – голосом ночной птицы. Никто не вышел, лишь начала где-то лаять собака. Ещё несколько раз пришлось повторить попытку, издавая всё более громкие звуки. Бесполезно!  Тайком пробрался я к дому Этьена и дождался момента, когда он появился в дверях, привлечённый негромким стуком по ограде. Ученик постоял, прислушиваясь и вглядываясь в темноту.

- Этьен! – позвал я, и он отступил было на шаг, но тут же двинулся на голос.
- Этьен, это я, Батистон. Ты не забыл ещё меня?

Мы обнялись, и он увлёк меня в небольшую постройку рядом с домом –  его мастерскую.

- Как ты, учитель? Ты, видно, издалека?
 - Издалека. Но скажи мне, друг мой, что слышно о Женевьеве? Мне приснился тревожный сон, и я очень скоро шёл сюда, но всё-таки минуло уже много дней. Что с ней? Я подходил к её дому – не отзывается.

- Она исчезла вскоре после твоего ухода. Никто не знает, куда. Искали, долго искали, но не нашли. Родители подняли тревогу слишком поздно. Знаешь, я думаю, она пошла к тебе.

- Разве она знала, куда надо идти? Я и сам-то шёл наугад, не выбирая дороги. Шёл на север. Ты думаешь, она тоже пошла туда?

- Не знаю. Я ведь тоже её не видел. Меня она ни о чём не спрашивала. Видно не хотела, чтобы её кто-нибудь остановил.

- Мне приснилось, что она шла ночью, в полной темноте, и никого вокруг, ни огонька, ни лая собак.
 
- Да, если она не хотела, чтобы кто-нибудь её заметил, конечно, шла не по людным местам.

Игнат вздохнул, провёл ладонью по глазам.

- Этьен ничем не мог помочь мне. Мы просидели остаток ночи в его мастерской, пили вино, о чем-то говорили, но я думал лишь о том, куда же теперь идти. На север, пусть и не слишком далеко, я прошёл. Хотя не обязательно должен был встретиться с Женевьевой. Но всё-таки. И решил двинуться на юг, попросив Этьена сказать это Женевьеве, если он когда-то увидит её. И ещё передать, чтобы ждала меня дома. И ушёл – до Аравийского полуострова. 
 - Художником у эмира был ты, Игнат?

- Я.

- И в зиндане у падишаха?

- И в зиндане. Но откуда ты узнал? Не обретался ли и ты там где-то рядом? Может, тебе тоже немало лет?

- Нет. В те места меня не заносило. Просто ты бредил в Ярской больнице. Но как Батистон в яму попал? Как выбрался, я догадываюсь.
 
- Всего-навсего за дружеской беседой получил неожиданный удар сзади, по голове. Я говорил ведь, что ей много досталось. Но, кажется, слабоумием я ещё не страдаю. Правда, и те небольшие способности, что развивала во мне Женевьева, становятся ещё более скромными. Но если, допустим, у тебя бессонница, или повысится давление, заболит голова – обращайся.

- Голова у меня уже заболела. Как бы не свихнуться. Так что можешь начинать.
Игнат внимательно посмотрел на замороченного друга и проронил:

- Ничего похожего на психическое расстройство. Непорядок в голове утрясается. Да ведь ты давно уже догадывался? Смотрел по временам, как прокурор.

- Ха. Одно дело – догадываться…  А вот Адель как-то сразу определила, что ты, хм… дедушка.

Игнат засмеялся, потом на лицо его набежала тень.

- Никаких следов Женевьевы я в жарких землях не нашёл и нескоро, но отправился обратно, выбирая уже другой путь. Этьен давно обзавёлся семьёй и разводил овец, но и свои изобразительные занятия не бросал, целиком переключившись на мою манеру письма.  Слабое, но утешение – кто-то продолжил мои новации. Однако вестей, на которые я так надеялся, у моего уже немолодого ученика не нашлось.

- В следующий раз ты можешь меня уже не застать, учитель, - сказал он перед расставанием. – А ты не меняешься; удивительно! Даже следы ожогов с лица почти сошли.

- Наверное, некогда мне меняться – я всё в дороге, всё спешу. Но у тебя есть твоё дело – кроме овец; не бросай его и не разменивайся на лишние идеи. Как сказал однажды мой учитель: «Жак, я много времени потратил на то, чтобы создать такой лак, который бы сохранял краски на холсте или дереве сотни лет. За этим занятием потратил лучшие годы. Лак я нашёл, но потерял своё искусство. И теперь уж ничего стоящего написать не могу.  Я тебе открою секрет лака. Но не повторяй мою ошибку». А я, Этьен, передаю тебе рецепт этого лака. Можешь не сомневаться – он действительно долговечный. Мне же он теперь ни к чему.

Я не стал задерживаться и двинулся в дальнейший путь, намереваясь пройти через Центральную Азию, а там вновь отправиться на север. Но Этьен долго стоял у меня перед глазами, и в лице его читалась скорбь, лишь только разговор касался Женевьевы. Конечно же, он думал, что искать её уже слишком поздно. И любой человек подумал бы так. Однако я снова отправился в странствие. Мало вероятности, что она каким-то образом могла попасть в те места, в Бухару и Гургандж, но одержимость поисками стала неодолимой, я почти потерял голову.  Упорно продвигался вперёд через холодные горы, горячие пустыни и степи, каменистые пустоши и редкие плодородные долины с селениями. В середине прошлого века выбрался к советским границам. К тому времени мой запас золотых и серебряных монет истощился – на оплату за еду, хотя, поверь, питался я очень умеренно; за возможность следовать с караваном верблюдов, проводникам за переход через заснеженные горные кряжи.  Наконец, я добрался до Казахстана, избегая крупных селений и городов, зарабатывая на жизнь цирковыми трюками. Во время одной из ночёвок на рассвете меня укусил тарантул. Сначала я не понял, что это было, почувствовал лишь боль, но сразу проснулся и успел заметить убегающую рыжую тень. Хоть он и прятался в траве, далеко уйти пауку не удалось – я раздавил его. Иначе, я знал, выжить невозможно. Это как со змеями. Хотя змея змее – рознь. Очень скоро меня начал сотрясать озноб, хотя пока спешил выйти к людям, поднялось и припекало солнце. Потом начался жар и дальше я уже шёл как в тумане, не успевая вытирать пот, застилавший глаза. Сколько так продолжалось, не знаю. Очнулся я на берегу реки. Это, как потом выяснилось, Бухтарма, что в Восточном Казахстане. Разгоралось утро. Неподалеку на плоском большом камне грелась серая гадюка. Неуверенный в том, смогу ли встать на ноги, я стал лёжа отодвигаться в другую сторону, убедившись, что там никого ядовитого нет. Змея не двигалась с места, лишь только приподняла голову.
«Ну, спасибо, тварь, хоть тебе», - мысленно поблагодарил я её, отдалившись на порядочное расстояние, и медленно поднялся на четвереньки, а потом и во весь рост.  Ноги подгибались, но вполне слушались, во всём теле была слабость, и страшно хотелось пить. Река шумела рядом и чистая, прозрачная зеленоватая вода скоро вдохнула в меня жизнь, особенно после того, как я умылся.

Рассказчик замолчал и задумался.  Казалось, он задремал.  Монотонно гудели двигатели самолёта, временами он проваливался в неглубокие небесные ямы, многие в салоне спали.
 
- Что же дальше? – наконец, спросил Антон, опасаясь, что попутчик его и в самом деле уснет, и неизвестно, будет ли у него желание окончить это своё повествование.

- Дальше?  Требовалось как-то легализовываться – я знал, что советские порядки строгие, и отправился выправлять документы. Каюсь, пришлось вновь привлечь на помощь старые престидижитаторские навыки. Не совсем быстро и легко, но всё же паспорт и справку военнообязанного получить удалось. Теперь следовало заиметь работу и открыть начало моему трудовому стажу, поскольку в нашей обширной стране я мог задержаться надолго. Хотя понимал, что дальше Урала моя Женевьева вряд ли смогла бы уйти, если бы она выбрала именно этот, северный путь.
Я устроился учителем физкультуры в восьмилетней школе небольшого села недалеко от Зыряновска. Тут были горы с лесом и много воды, особенно родниковой.  Просто почти какое-то швейцарское местечко, и недавно отстроенная школа вполне вписывалась в него вместе с физкультурой, которой я занялся с энтузиазмом. Мог бы преподавать и языки, в первую очередь, французский. Но тогда во всех школах изучали, кроме русского, немецкий. Хотя мне хватало и моей физкультуры. Семьи ведь я не имел. Жил в маленьком саманном домике, который грозил вот-вот развалиться, но моё латание, хоть и неумелое, продлило его жизнь. Что заставляло держаться настороже, особенно за чертой села, так это обилие змей. Местное же население по этому поводу нисколько не горевало, воспринимая гадов, как нечто само собой разумеющееся. В основном тут были гадюки, но случались и щитомордники, много водилось ужей.  Вольготно им жилось ещё и  потому, что в местных болотцах вдоль речки водилось немереное количество лягушек. По вечерам они устраивали такой концерт, что было слышно за два километра. Орали самозабвенно, нимало не заботясь о своих голосовых связках, так что поначалу я не мог заснуть. Но быстро привык, и  скоро эти дальние и близкие хоры стали казаться музыкой, только несколько более громкой, чем следовало бы.  В тёплых лужах и у берега болот резвились тучи чёрных головастиков, а в болотной траве виднелось неисчислимое количество лягушачьей икры. Тут за зиму выпадало столько снега, что он иногда скрывал доверху штакетник. Приходилось чистить крыши, чтобы их не проломило. С гор то и дело сходили лавины, именуемые здесь оплывами, а по весне подтаявшая за день и замерзшая ночью верхняя корка снега искрилась на солнце мириадами разноцветных кристаллов, будто рассыпана алмазная крошка. Когда солнце начинало греть уже не на шутку, под деревьями появлялись чёрные проталины – без всякой пожухлой, старой травы. И  сразу на них появлялись роскошные высокие подснежники – кандыки, белоснежные и с чуть фиолетовым отливом. И явственно ощущался их запах – аромат весны.  Этот искрящийся весенний наст – черым и кандыки часто снились мне после. Как и сумасшедшая, буйная лесная и луговая растительность, питаемая неистощимой влагой и щедрым солнцем. Но каждое лето я посвящал свой отпуск поездкам в ближайшую область России - ты, Антон, понимаешь, зачем. Через пять лет уехал из Казахстана совсем. И каждые 15 лет менял паспорт и место жительства. Потому что не мог же я не стареть, когда окружающие старели, а подрастающие дети едва ли не выглядели, как мои сверстники. И вот я добрался до славного Солегорска…

- Теперь понятно, почему ты шарахаешься от Василисы.

- А что же делать, скажи на милость? Хотел бы я, чтобы этот мой паспорт стал последним. Мне приснилась Женевьева…

Игнат вдруг замолчал. На этот раз Антон не стал ни о чём спрашивать. Значит, это не для него и ни для кого. Товарищ сидел, откинув голову на спинку кресла, с закрытыми глазами. Вспоминал.

Она попросила: «Жак, принеси мне апельсин!».

«Да, конечно. Помню – ты обожаешь апельсины. Только я ещё далеко. Ты подожди, я принесу, принесу обязательно!»- пообещал он.

По прилёте в свой город они добрались до центральной площади на автобусе, а дальше решили пройтись пешком. Близился полдень, погода стояла замечательная, и не хотелось вновь влезать в тесное чрево пассажирского транспорта, равно, как и в сумрачные, по сравнению с солнечной улицей, деловые и торгово-развлекательные заведения. Казалось, большинство жителей города тоже испытывали потребность побыть под открытым небом: тротуары  запружены народом, ещё по-утреннему бодрым и местами даже улыбающимся; вывески и афиши напрасно зазывали прохожих. Но, казалось, и продавцы, и офисные труженики были довольны. Лишь памятник композитору возле филармонии выражал непомерную печаль: посещаемость и этого достойного учреждения оставляла желать много лучшего. Да что филармония! Даже в кафе и ресторанах наблюдалось в эти солнечные дни запустение: искали иных развлечений. Кто-то прогуливался в тени парков, иные сидели на лавочках у фонтанов, многие отбыли за город, жарить шашлыки, несмотря на обещанные за такие бесчинства огромные штрафы. Прочие же, наскучив толчеёй, смотрели по телевизору захватывающий сериал, бессмысленный и беспощадный.

- Мама, я хочу мандарин, - сказала маленькая девчушка и, отняв руку из материнской ладони, показала на витрину, где виднелись груды бананов, мандаринов, яблок, авокадо и прочей хурмы.

- Дочура, сейчас у нас маловато денег, - отвечала виновато распорядительница семейных кредитов. – Немножко подожди – через три дня будет у нас зарплата, и тогда… Она хотела поймать ручонку, но обе маленькие руки были спрятаны за спину, глаза любительницы мандаринов смотрели под ноги.

Игнат присел рядом на корточки и неуловимым движением извлёк откуда-то большой апельсин.

- Держи, пожалуйста, птаха, - сказал он и вложил ей фрукт в подставленные ладони. – Я знаю, у тебя будет много мандаринов. Только надо подождать.
 И Коростелёв тут же растворился в толпе прохожих, так что Антону потребовалось время, чтобы найти его.
 
«Надо купить апельсин для Адели» - подумал Антон.

                10.  О пользе тонкорунного овцеводства
               
Адель была на каникулах, а Ольга – пока ещё в отпуске, и они с нетерпением ждали, когда же отремонтируется их машина. Надо успевать ловить лето, ездить за город, а на такси не наездишься. Правда, есть Игнат, и он никогда не откажет сгонять с ними в лес или на реку, но всё же каждый раз – как просить? Неудобно. Такие резоны приводила Ольга. Антон и сам старался ускорить процесс возвращения своего автомобиля в строй. Всё упиралось в деньги – ремонт ведь предстоял дорогостоящий. Бывший в курсе Игнат предлагал дать недостающую сумму взаймы, но Антон под выдуманным предлогом отказался. Брать в долг у друзей – это уж никуда не годится. Разве только в крайнем случае. Подмога пришла неожиданно. Ему позвонил предприниматель, организующий органоутепляющее производство, и попросил заняться устройством электрики на новом предприятии. Чудак, он решил делать утепляющие покрытия из никому не нужной теперь овечьей шерсти, что само по себе уже дело сомнительное, да ещё во время, когда большинство предприятий закрывается. Новоявленный промышленник взял большой кредит под залог квартиры и ещё продал избушку в деревне, доставшуюся ему по наследству. Избушке предстояло стать чьей-то дачей. Соответственно, переработчик шерсти лишался своей деревенской недвижимости. Но что до этого Антону? Он составил список всего необходимого для работы, получил от заказчика деньги, закупил целую кучу материалов и принялся за работу. Если не считать занятий с хором, ничто ему не мешало – отопительный сезон пока ещё не подошёл. Проработав неделю, попросил аванс, который тут же  ему и выдали, поскольку качество его работы никаких претензий не вызывало. Заказчик не прогадал в любом случае: он мог бы обратиться в соответствующую фирму, но предпочёл найти кустаря, который в состоянии сделать ту же работу за меньшую сумму. Антон тут ничего выторговывать не стал, поскольку оговоренной с лихвой хватало на весь ремонт машины. Сразу же он доставил её в автосервис и купил нужные детали. Оставшихся от аванса денег хватало расплатиться и за сам ремонт, если ещё добавить несколько тысяч из домашних сумм. Но он рассчитывал за время латания автомобиля, закончить устройство электрообеспечения на шерстяном заводе и получить здесь окончательный расчёт. На удивление, всё так и получилось, и скоро он пригнал починенный экипаж домой.

- Ура! – восторженно крикнула Адель, выбегая из дома на звук клаксона. Следом с луковицей и ножом в руках появилась Ольга:
 
- Ну, наконец-то! Теперь мы заживём, да, Деля?

По случаю восстановления транспортного средства вечером старшие подняли бокалы шампанского, младшая же Ведяева пила виноградный сок, закусывая ватрушкой с творогом и изюмом. Уже назавтра, разделавшись с наиболее срочными домашними делами, всё семейство выехало на лоно природы. И, разумеется, пока ещё стояла жаркая пора, первым делом отправились на речку Питу. Эта скромная водная артерия протекала дальше небольших озерков, где всегда много народу, и где авто следует оставлять едва ли не за версту от берега. На Пите свободнее, и все берега заросли ивами, так что не видно, есть там автотракторная техника, или же её нет. Правда, неудобно купаться: мало площадок, откуда можно сигануть в воду и аккуратно выбраться обратно, не оцарапав бока о шиповник и обломанные ветки тальника.
 
- Ну, с продолжением купального сезона! – провозгласил глава семейства и, придерживаясь за нависшие кусты, полез в воду. –У-ух! – отдуваясь, он сделал несколько гребков обеими руками, - прохладная водичка! Иди сюда, Аделька! – Антон подхватил дочку на руки и опустил в воду, отчего та зашлась в восторженном визге. Следом спустилась Ольга и они вдвоём направились к другому берегу, где оказалось совсем неглубоко, и плескались там на отмели. Сам Ведяев поплыл вверх по течению, потому что плавать поперёк не представлялось возможным: несколько гребков – и упираешься в берег. Речка вроде бы и неторопливая, но продвигаясь против течения, через пять минут пловец начал выдыхаться, при этом почти нисколько не удалившись от места старта.
 
- Ну, раз вы так, тогда… - произнёс он сквозь одышку и поплыл теперь в полном согласии с потоком. Для этого никаких усилий не требовалось, и он быстро преодолел дистанцию в полсотни метров, едва не налетев на другого купальщика, который только что спустился в воду. Лицо его показалось Антону знакомым; как видно, не сразу, но узнал и тот его.

- Добрый вечер! – первым поздоровался Антон, поскольку являлся тут гостем.
   - Добрый! – отозвался Илья Петрович Потресов, поскольку это оказался он, - и окунулся с головой в воду. - Эх, хороша водица! – удовлетворенно заключил купальщик, выныривая из глубины, где утопал по пояс. – Выбрались из уличных катакомб?

- Семейство моё давно не резвилось на природе. Дочка с женой еле дождались, когда сделаю машину. – Антон, встав на ноги, выливал из ушей воду. – Как ваше комфортное село?

Безмерная печаль, мелькнувшая на челе Потресова, тут же сменилась маской равнодушия и отрешённости.

- Да что село? Оно - как ему и положено. Иногда пашет и сеет. Радует уже то, что сейчас машину нельзя подгонять ближе 50 метров к воде. Одно плохо – охранника ведь к ней не приставишь, ему платить надо. А так – могут раскурочить. На озёрах недавно семейная пара – приехали, поставили машину чин по чину, вдалеке. Только в воду – откуда ни возьмись, двое на мотоцикле. Один хватается за одно зеркало, второй – за другое. Своротили – и поминай, как звали. Люди даже ополоснуться не успели. Ни на лицо разглядеть. Хотя, с другой стороны, у соседа под самым носом машину разграбили. Перед тем другой сосед в пьяном виде ему стекло разбил, а в этот раз машина была аж в ограде. Ночью товарищ слышит – собака лает. Лает и лает. Да дурная собака, я его понимаю. Ворона летит – она лает, где-то за километр трактор затарахтел – лает. Другой раз подумаешь: «Пришибить бы тебя!». Особенно ночью. Ну и, понятно, сосед не стал заморачиваться, одеваться, тащиться на улицу. Наутро вышел – колес у машины нет. Ну что ты будешь делать!  Да. Всё-таки хорошо, что сейчас на моторе к воде нельзя. А то раньше, бывало, какой-нибудь лихач заедет прямо в реку, на отмель, и давай себе машину мыть. Ужас! И всё это течет к деревне, - эту воду ещё и пьют! Но сейчас-то уже не пьют, наверное. А сколько рыбы пропало! Я вот с удочкой сегодня выбрался, почти два часа просидел с ней, и место менял – только одна рыбёшка! Да. Но она утонула, - сокрушённо вздохнул Потресов.

- Рыба? Утонула?

- Ну да. Я посадил её на кукан, она там трепыхалась, наверно, и кукан выдернулся из берега. И утонула – кукан-то был проволочный. Эх! Хорошо, хоть, можно искупаться! – Он окунулся в другой раз и спросил:

- А вы? В этот… в Яр больше не ездили? Как ваш товарищ?

- Товарищ вполне себе в форме. Собирается туда ещё – дело там у него незаконченное.

- Вот как замечательно, - разочарованно сказал собеседник и нырнул в третий раз, теперь уже по-настоящему, большой белой рыбой уплывая под водой.
Антон выбрался на противоположный, не такой заросший берег и вернулся к своим. Ольга лежала на траве, постелив полотенце, и смотрела на Адель, которая стояла по колено в воде, ойкала и смеялась, когда мелкие рыбешки клевали её в ноги. Затем на траве улеглись они втроём. Антон на этот раз не пошёл на поиски лесных полуфабрикатов скульптуры, утомлённый двумя неделями ударной вахты на шерстяном заводе. Солнце падало к горизонту, хотелось задремать, но появились комары, и пришла пора собираться домой.
К вечеру из леса выбрались сборщики ягод и стояли у дороги с ведрами умопомрачительной клубники – аж заходился дух. Был тут и Петя Карабас, человек в годах, но немного легкомысленный. Прозвище он получил за то, что в ходе разговора то и дело вставлял слово «Карабас» - неизвестно, почему и всегда не к месту. В планах Ведяевых значился и выезд в ближайшее время за ягодой, но они остановились посмотреть на уже собранную, узнать, на всякий случай, цену. Тут же к Пете подрулил и дорогой, навороченный внедорожник, из которого степенно вышли дама с бойкими глазами и увесистый господин. Не составляло труда с первого взгляда определить, что уж им-то такими пустяками, как ползание по полянам, заниматься не с руки.

- Почём ведёрко? - деловито осведомилась дама. – Восемьсот? Да вы с ума сошли! Она с негодованием полуотвернулась и сделала вид, что намерена уйти.
Петю охватила лёгкая паника, но он вспомнил, как под горячим солнцем, почти не разгибая спины, трудился, что тебе раб на плантациях, почти целый день - и остался непреклонен. Других источников дохода у него ведь не имелось. Понятно, что дама прекрасно была осведомлена о многих ценах, а уж на клубнику-то, которой сейчас сезон – тем более. Но уж до того привычка кидать ближнего врезалась в её натуру, что иначе она никак не могла. Да и будь иначе – ездить бы ей до скончания века на дрянном «Марковнике». Хотя, с другой стороны, приходилось и переплачивать, причём она наверняка знала, что переплачивает, но ничего поделать не могла. В безумной погоне за ускользнувшей молодостью она приобрела бизнес-палки для варяжской ходьбы, с вкраплениями частиц метеорита. Принёсшего с собой вечность вселенной, каковая, по уверению продавцов, передаётся и хозяину палок. Маловероятно, однако, чего не бывает. И, когда так, 400 евро за такие палки – разумная цена. Тоже и крем для  лица – по 18 тысяч евро – он таким образом воздействует на кожу лица, что она начинает жить назад, то есть молодеет. И когда обладательница её по утрам смотрится в зеркало, особенно если долго - действительно, видна положительная динамика. И если спрашивает, будто невзначай, у товарок, как выглядит, те с энтузиазмом восклицают, что замечательно, и гораздо лучше, чем вчера. Соответственно, и она не скупится на комплименты, когда ей задают тот же вопрос, внутренне потешаясь над дурнушками: «Крем для бальзамирования вам поможет!»
Вообще говоря, переплачивать приходится то и дело. Взять хотя бы фирму по отделке наружных поверхностей старых зданий, которой она руководит. Ведь что делается с работягами – натуральный беспредел! Она платит каждому в среднем по 12 тысяч в месяц, но они недовольны , просят «хотя бы 15» - мол, всё подорожало. А их 20. Если каждому по 12 – так это с ума сойти можно! Чёрт бы побрал этих гастарбайтеров – куда-то все в последнее время исчезли. Китайцев-то не видно уж давно: они если берутся за что, так общинами, в наёмники не идут, у них свои фирмы. Но среднеазиатских гостей тоже не залучишь. Все хотят большие деньги. Но эти-то хоть могут круглые сутки пахать, а свои… Никудышный попался народишко, а тоже – в ресторан им, видите ли, хочется сходить, в театр, съездить к морю.  Ага, щас! Ты научись сначала работать, хотя бы по десять часов в сутки. А то  надо же – им за переработку, за выходные – плати! А самой что – на паперть?

Алчный Петя скостил-таки пятьдесят рублей, и когда лесной урожай  пересыпали в тару покупателей, облегчённо вздохнул: он терпеть не мог торговаться.

- Рвач! – недовольно пробурчал, садясь в машину, толстяк, но тут же расплылся в широкой улыбке. Все-таки правда осталась за ними – они накололи сборщика лесных даров. В городе ведро – тыща с гаком.

Семейство Ведяевых покупать ничего не намеревалось.

- Есть ещё, что собирать? – поинтересовался Антон у ягодника.

- Сейчас лесная пошла, - с готовностью отозвался тот, пряча деньги за подёнщину в штаны. – Крупная, но маловато. А на буграх уже вся усохла, ведро целую неделю собирать будешь. Не меньше. Зато сладкая, как изюм!

Адель тотчас загорелась идеей найти и попробовать эту ягоду.

- Так уж поздно, - урезонивала её Ольга, - солнце садится, в траве ничего не видно. Да и комары…
 
- Ну мы же недолго, - стояла на своём дочь, - только попробуем, и поедем. Не будем набирать ведро.

- Вот это очень хорошо, что ведро набирать не будем,- ввязался в разговор отец. – Давайте быстренько проедем – если есть, то увидим, если нет – тогда в другой раз.

Увы, как и предполагала старшая Ведяева, найти клубнику со вкусом изюма никак не удавалось: в высокой переплетённой траве отыскать ягоду было трудно, может быть, она тут и вовсе не росла. Зато Адель увидела в ложбинке роскошную ярко-красную саранку, запоздавшую с появлением на свет – все другие уже отцвели. Эта находка здорово утешила Адель, она тут же забыла про клубнику и заявила, что надо взять находку домой и посадить  в палисаднике. Антон порылся в багажнике, нашёл подходящий инструмент и принялся выкапывать растение. Скоро цветок  вместе с луковоцей был извлечен из дёрна, завёрнут в большой зелёный лист и уложен в полиэтииленовый пакет. Адель в обнимку с саранкой, как с куклой, уселась на сиденье и старалась не тревожить её до самого дома.

                11. Джентльменский договор

Василиса Рябинина пребывала в депрессии. Конечно, тут сказывался и летний период отпусков у населения: одни уехали в совсем уж тёплые края, омываемые морями, а то и океанами, другие, не покладая рук, трудились на грядках. Кто-то устроил себе абсолютный отдых, используя для этого диван или плетёные кресла, если речь шла о загородном доме: чувствовалась ленивая истома, особенно в послеполуденные часы, когда становилось совсем уж жарко. Словом, с добычей материалов для газеты положение изрядно осложнилось. Но имелась и ещё одна причина упаднического настроения Василисы:  совершенная запутанность  отношений с «фолиантовским» переводчиком Игнатом Коростелёвым. Энтузиаст краеведения, который с готовностью откликался поначалу на любую идею по изысканию неизвестных фактов из истории края, затем заметно к этим идеям охладел, а в последнее время делал вид, что и вовсе они ему неинтересны. Или это она, Василиса, внушила ему каким-то образом отвращение к делам давно минувших дней? Преданьям старины глубокой? Если так, тут могло быть лишь одно объяснение: Коростелёв после того случая в ярской тайге решил держаться от Василисы подальше. И, может статься, даже затаил обиду на неё. И очень просто, чему тут удивляться? Ведь едва не лишился жизни. Но ведь она-то, Василиса, никак не хотела причинять ему какой-то вред! И приспичило же дереву падать именно на неё! Ведь обретался  там ещё и Антон. Хотя Антон – хороший человек и дерево тут ни к чему…  Интересно, а бросился бы на перехват этой колоды Коростелёв, если бы она повалилась на Антона, а не на неё, не на Василису? Чувствуя, что начинает понемногу сходить с ума, она решила осторожно поговорить с Ведяевым: как-никак он друг Коростелёва и вполне может знать, что на самом деле всё это значит. Тем более, что он уже как-то просвещал её относительно депрессии друга. Определившись с таким решением, она тут же схватилась за телефон, но в этот момент дверь кабинета отворилась и на пороге возник сам главред.

Проникновенно взглянув на сумрачное и почти больное лицо обычно жизнерадостной и трудолюбивой журналистки, спросил:

- Что-то ты, Василиса, невесёлая у нас в последнее время. Ты в самом деле уверена, что не захворала? Тогда, понятное дело, устала слегка. Немудрено. Но держись, по графику через три недели уже твой отпуск. Или пойдёшь сейчас? Мы уж как-нибудь, так, сяк…

- Спасибо. Я бы, конечно, и сейчас пошла, но срочности никакой нет. Если только в крайнем случае.  А на вид мой, наверное, перемены погоды влияют. Голова побаливает. Давление, наверное.

- Василиса, помилуй – откуда у тебя может взяться давление? У нас и старослужащие-то без давления. Хотя…- Главред почесал переносицу. – Так ты говоришь, всё в порядке? И в отпуск пойдёшь по графику? Ну-ну… - Он ещё раз недоверчиво посмотрел на неё и вышел, осторожно прикрыв дверь.
 Василиса, пока не пропала решимость, поколебленная бестолковым разговором с шефом, тут же позвонила Антону.

- Да, я слушаю. Привет, Василиса, - отозвался он. – Переговорить? Да нет проблем. Это что, срочно? А, тогда я через полчаса буду в вашей местности. У меня в четыре репетиция с хором, подходи в «Радугу». Или к тебе подъехать?
- Лучше я подойду.

Пролистав написанную накануне статью о возрождении берестяного рукомесла, она нашла её сносной, ничего не стала исправлять и посчитала, что пока с неё довольно. На встречу с Антоном надо прийти пораньше – вдруг разговор не заладится и, чтобы прояснить ситуацию, потребуется много времени. А уж что понадобится много здоровья – в этом Василиса не сомневалась.

Антон, озадаченный её неожиданной просьбой, появился в ДК до срока и стоял на крыльце, облокотившись на перила.

- Что – то случилось?

- Трудно понять, - она потерла лоб. – Ты не замечал – Игнат наш вроде как переменился. Это после той поездки, да?

- Ну нет. Меняться он начал раньше, старый разгильдяй. Но у него есть большое, трудное, я думаю, даже невыполнимое дело. Эта поездка только подстегнула его; он торопится, должен торопиться, потому что неизвестно, что ещё будет завтра.

- Одни загадки. И что, в этом деле помочь нельзя?

- Никак. Я не могу пока рассказать. Пожалуйста, подожди немного. Я обязательно расскажу. Но если Игнат и устраняется от всего и всех, ни ты, ни я тут ни при чём, будь уверена. И с головой у него всё в порядке. А в остальном…. В остальном, товарищ  ты наш – ничего хорошего. – И Антон беспомощно развёл руками.

- Когда ты сможешь просветить меня? – требовательно вопросила Василиса. – Мне всё-таки как-то не по себе.

- Думаю, очень скоро. Неделя тебя устроит?

- Неделя. Договорились. Неделя. Заранее тебе спасибо.

«Вот тебе, дружок, задача» - без воодушевления подумал Антон. Вряд ли обрадуется перспективе раскрыть свою тайну Жак-Игнат, а рассказать Василисе надо. Не годится дурачить её, дальше будет только хуже.

Хор уже стоял в полном составе на сцене, а аккомпаниатор ещё говорил по телефону в фойе, едва расставшись с корреспонденткой.

- Игнат, здравствуй! Нам бы надо поговорить. Я сейчас на репетиции, через полчаса – свободен. Ты где будешь? Уже дома? Ну, тогда жди.

Сквозь приоткрытое окно коростелёвского дома доносился меланхоличный негромкий свист. «Матушка, матушка, что во поле видно? Сударыня матушка, что во поле видно?» - узнал он песню.

- Я понимаю, – ты с гадкими вестями, - сказал Игнат, лишь только товарищ переступил порог. – Присаживайся, сначала выпьем. – Он наполнил водкой стопки, стоящие перед ним, одна из которых уже побывала в деле.
Выпили.

- Мне подумалось, что это придётся кстати, - продолжал Игнат – Уж слишком торжественный у тебя был голос, как на чтении приговора.

-Только не швыряйся грибами, и ничем другим, - предупредил Антон и с ходу перешёл к делу:
- Ты должен рассказать Василисе.

В наступившей тишине слышен был только звук льющейся в крупные стопки.

- Вообще-то я предпочитаю вино или коньяк, - промолвил хозяин, - но сейчас нету. – Держи!

- Игнат, ты должен рассказать, - настойчиво повторил Антон, глядя на Коростелёва поверх стопки.

-  Как ты это себе представляешь? – насупившись, спросил Игнат. – С чего вдруг я начну рассказывать ей такие вещи? Есть другой вариант: я сворачиваю все свои солегорские дела и отбываю в совершенно отдалённую местность. Тогда никому ничего не надо будет объяснять. Кроме, может, директора «Фолианта». Но это меня мало заботит.

- Об этом раньше стоило подумать.

- Да, наверное. Но кто знал, что всё так обернётся? Я не распушивал перья…
- Уехать-то проще простого.

- Оно только так кажется. С каждым годом это сделать всё труднее. К тому же у меня остался один непроверенный адрес. Помешали обстоятельства. Да ты о них знаешь.

- Ты всё-таки ещё раз хочешь заехать в Ярский район?

- Туда. А потом уж… - Коростелёв вновь наполнил стопки; спохватившись, открыл холодильник и достал тарелку с усохшими капустными пирожками производства общепита. – Ну, поднимай бокал. А то мозги у нас закипят.

Антон машинально выпил, откусил от пирожка, попросил:

- Давай сразу ещё по одной.
Заказ был немедленно выполнен.

- Жалко Василису, - помолчав, сказал Антон. Собутыльник промолчал. Смеркалось, визжавшая где-то недалеко мотопила смолкла и наступила полная тишина. «Да, - подумал гость, - совсем невесело» и спросил:

- Когда ты собираешься в Яр?

- Через три дня. Это будет… будет среда. Вчера я съездил по той трассе, но не очень далеко, проверить свою голову на тряске. Вроде ничего, можно.

- А что доктора?

- После выписки дел не имел. Но ждать нельзя. Сам же говоришь – обстоятельства складываются плоховатые.

- Василиса приходила, спрашивала – что с тобой случилось. Не этот ли самый Яр причина твоей перемены?

- Что ты ответил?

- Обещал рассказать, что тут на самом деле – чуть позже. И сразу позвонил тебе.

- Та-ак. Стало быть, выхода тем более не остается. Но до того я должен съездить. А там – валяй, рассказывай Василисе. Но больше – никому.

- Я поеду с тобой. Мало ли что, вдвоём веселее.

- Поедем. Всё-таки будешь под присмотром, не проболтаешься раньше времени.
Антон поднялся:

- Созвонимся.

- Постой-ка, - вдруг хлопнул себя по лбу хозяин, - память старческая. – Он шагнул к вешалке и достал из своей куртки большой апельсин: - Для Адели.

- Ты что же, постоянно при себе их держишь?

- Только в поездке. Я же говорил – вчера ездил. Тебя не было; я взял в дорогу апельсин. Держи, он не застарел.

Турне у Антона в качестве сопровождающего по Ярскому району едва не сорвалось: как раз на дату выезда было назначено районное совещание с работодателями – бюджетными организациями и частными предпринимателями. Повестка назрела: предстояло обсудить меры, необходимые для упорядочения трудового распорядка. Ибо выяснилось, что кроме такого непростительного греха, как утаивание доходов с целью уклонения от налогов, имеют место ещё и другие, мелкие проказы руководителей, как-то: задержки зарплаты и невыплаты её при окончательном расчёте, буде человек уволится; понуждение к работе в выходные дни без всякой доплаты, равно, как и неуплата за сверхурочные четыре часа ежедневно, не говоря уже о таких пустяках, как вообще утаивание участия наёмника в работе на данном предприятии, что впоследствии отзовётся ему отворотом со стороны пенсионного фонда. Разумеется, от ДК «Радуга» на совещание откомандировали Антона Ведяева, поскольку руководитель учреждения вместе с заместительницей были небывало загружены подготовкой сверхсрочного отчёта перед областным минкультом. Директриса, правда, оговорилась, что совещание может и не состояться, потому что мэр в командировке с дружественным визитом, а раз так, то и ломиться на форум незачем. Так считают многие самостоятельные руководители. И верно: в назначенный срок в райадминистрацию прибыли только начальники бюджетных организаций, да и то не все: из «Радуги» прислали аккомпаниатора.

- Они бы ещё уборщицу прислали! – выговаривал начальнице орготдела заместитель мэра по экономике. Однако ещё хуже обстояло дело с хозяевами частных предприятий, где как раз и наблюдалось больше всего нарушений трудового законодательства. Из почти сотни эксплуататоров на совещание прибыли лишь четверо: двое только что зарегистрированных, и один давний, но у которого на предприятии работали одни исключительно родственники – 15 человек. Естественно, зарплата тут фигурировала неукоснительно белая и отчисления в пенсионный фонд, и весь букет налогов добросовестно обеспечивался. Четвёртым зарегистрировался владелец свинофермы Николай Обухов. Николай прославился тем, что обещал вдвоём с губернатором – не этим, а предыдущим – поднять регион на ноги. И подняли бы, но губернатор проиграл выборы конкуренту-самозванцу. И обуховский проект становления региона так и остался нереализованным. Новый губернатор не вызывал у Николая никаких позитивных чувств. Некреативный какой-то. Тот был креативный, а этот – нет. Сам Обухов, будучи креативным, в новом губернаторе разочаровался. Однако на совещания он ходил, не в пример многим. Особенно возмутительным представлялось то, что все главы фирм и мелких ИП были индивидуально извещены о предстоящем сборе и его повестке. Хотя, если вдуматься – повестка-то как раз и сыграла злую шутку с организаторами встречи. Не стоило её заранее объявлять, ох, не стоило! Совещание не состоялось и, как только объявили о его переносе, Антон тут же позвонил Коростелёву, решившему уже ехать в одиночку, и сообщил, что освободился.
               
                12. Апельсин
               
В последнем усилии занять как можно больше места под солнцем и рассеять наибольшее количество своих семян, растительность в лесах и на лугах использовала остающиеся до заморозков тёплые дни с полной отдачей. Особенно споро и нагло распускали свои побеги и корни огородные сорняки: полынь уже не поддавалась тяпке, оставалось вырвать её, только уцепившись обеими руками, с пудовым комом земли, крапива приобрела прочность ивового прута  и тоже держалась в субстрате замечательно крепко, звездчатка-мокрица, не будучи выполота заранее, покрывала влажные места ковром. Торопились, и помидоры с огурцами, перцы и баклажаны, с каждым днём тяжелели тыквы. Лишь капуста никуда не спешила: раскинув  по сторонам нижние листья, ловила солнце и дождь – что пошлёт небо. Капусте ранние заморозки не страшны – она может вольготно чувствовать себя и после минус пяти. Приближение осени очень даже чувствовалось: мелкая травянистая флора присела, местами съёжилась, и цвет травы уж казался не слишком зелёным – присутствовала в её окраске и некоторая сероватость,  будто листья присыпали золой. Пыльца и какая-то совсем уж рядовая травяная пыль носились в воздухе, заставляя недостаточно стойких любителей природы чихать и вытирать слёзы. Отяжелевшие кузнечики выпрыгивали уже не с первыми лучами, которые прогревали траву не столь быстро, как в июльские дни. Раздражённо суетились вокруг немногочисленных теперь цветков пчёлы, беспорядочно кружились, перелетая с места на место, нервные бабочки.
Утро среды выдалось ясным и прохладным; народ, имеющий трудовые обязанности, спешил на работу, такси в этот ранний час шли нарасхват, как горячие блины на Масленицу; торопились куда-то маршрутки, нарушая правила движения; степенно переваливались на ухабах тяжеловесные настоящие автобусы. Выбравшись из уличной сутолоки, вскочил на трассу Солегорск – Яр импортный РАВ Игната Коростелёва. Сидящий рядом с ним Антон Ведяев вспоминал разговор с Ольгой.

- Там, в этой тайге, ничего с вами снова не случится? – обеспокоенно спрашивала она. - Может, тебе не надо ехать?

- Ну как же? Потому и надо ехать. Дело важное у него. Я потом расскажу. А Игнату я компанию буду составлять, кажется, уже недолго: он решил после Яра уехать отсюда. Насовсем. Такие вот дела.

- Серьёзно? Жалко будет – друзей у нас не так-то много. А что же он так осерчал на Солегорск?

- Не осерчал. Обстоятельства заставляют. Не зависящие от него. Сам-то Игнат никому вреда не делал – кому может насолить издательский переводчик?

- Я знаю. Адель в нём души не чает.

- Понимаешь – есть у него дама, очень молодая. Нет, есть он у этой дамы…  Нет, тоже не то. Не хочет он связывать её со своей персоной, и чтобы она…

- Кажется, я поняла: он женат, но не разведён, хотя давно уже живёт один?
- Не совсем так, но близко. Поэтому и собрался обрубить все концы. Да я его понимаю. Расскажу тебе, дай срок.

- Совсем ты мне голову заморочил. Ну ладно, только не забудь, всё-таки я не посторонний человек.

- Да. Ну вот, сопровожу я его в этой поездке. На всякий случай. А потом мы снова втроём поедем куда-нибудь за город, но не так далеко, чтобы не очуметь от долгой езды.

Такой разговор состоялся у Антона с Ольгой. А накануне отъезда он нашёл Василису и, усадив её в машину, чтобы никто не мешал непростому разговору, сказал так:

- Василиса, я обещал Игнату, что расскажу кое-что тебе после того, как мы с ним вернёмся из Яра. Но тебе я обещал раньше…  Гм. Просто с ума можно сойти. Понимаешь, в середине 1700-х годов во Франции жил один молодой художник…
Она слушала, не перебивая, лишь по временам качая головой. Ни тени сомнения не отразилось на её лице.

- Что-то такое я и предполагала,- помолчав после того, как продолжительный рассказ был окончен, сказала она.

- Теперь ты понимаешь, что он просто в безвыходном положении?

- Спасибо тебе, - отвечала Василиса и, закусив губу, нетвёрдой рукой отворила дверцу машины. – Пока.

- Пока, - отозвался Ведяев и медленно тронулся с места. Правильно ли он сделал, рассказав всё Рябининой? Может, стоило пустить это дело на самотёк – пусть утрясается само по себе? Дичь какая!

Игнату обо всём он не обмолвился ни словом: зачем? В конце концов тот же дал согласие на выведение Василисы из потёмок неведения. А случится это днём раньше или позже – какая ему разница? Хотя для Василисы – большая.

Эти соображения ввергли его в меланхолию, а поскольку молчал и Игнат, углублённый в свои мысли, Антон нарочито жизнерадостно осведомился:

- Ты говорил как-то про работу в цирке. А почему не продолжил её?

- А-а, в цирке? – оторвался от размышлений Игнат, - там, в цирке, тоже имели место некоторые страсти – не постановочные, а настоящие. Ещё как имели! Однажды, когда во время представления я повредил себе ногу и временно не выступал, утром приехал на извозчике в цирк потренироваться в метании ножей. Поупражнявшись полчаса, спустился в зал отдохнуть. В это время вдруг из-за кулис вынырнул человек. Меня в темном зале он не заметил. Убедившись, что на арене и возле неё никого нет, он что-то достал из-за пазухи, наклонился и через миг край портьеры вспыхнул. Мои ножи остались на арене, догнать его с пораненной ногой я не мог, но, добравшись до огня, сорвал занавес, бросил на манеж и погасил его.
 
Нога заживала медленно, и я продолжал бездельничать. Примерно через неделю ко мне домой пришёл незнакомый человек и, назвавшись Каспером и циркачом, попросил написать рекомендательное письмо директору нашего цирка. Чёрные усы подчёркивали бледность его лица, глаза лихорадочно блестели – не чахотка ли? Меня не покидало ощущение, что где-то я его уже видел.

- Но как же я дам рекомендацию, когда совсем тебя не знаю? - возразил я, силясь вспомнить, где нам приходилось встречаться. – И вообще: что ты умеешь?

- Я умелец кнута. Могу показать – кнут у меня с собой, вот он, голубчик.
Мы вышли на улицу. Умелец сорвал пушистый одуванчик и показал мне. На миг одуванчик заслонил наклеенные усы и тотчас же я узнал поджигателя цирка, моментально прикрыв глаза. Он ничего не заметил, пристроил стебель с воздушной белой головкой на заборе, отошёл на всю длину кнута, метров на пять и резко щёлкнул своим инструментом. Головку как бритвой срезало, стебель же остался на месте.
 
- Ну что? – спросил разбойник.

- Мне кажется, хорошо, - одобрил я. – Пойдём.

Мы вернулись в дом, я достал бумагу и перо, предупредил:

- Он то ли француз, то ли изображает. Ты по-французски говоришь? Нет? Жаль, это бы пригодилось. Но писать мы будем на французском. Ему понравится, будь надёжен.

И я написал письмо, начав его словами «Подателю сего – надавать по шее…» - и дальше коротко о том, почему же надо это сделать. С тем соискатель места и отбыл.

Игнат сделал передышку, на губах появилась улыбка. Вытянув руку, поправил зеркало заднего вида.
- И что же у него получилось?

- Его пригласили сесть и курить, если он курящий. Прочитав письмо, хозяин дома пристально посмотрел на рекомендуемого. Затем отложил письмо, встал и врезал гостю по шее. Тот сразу вскочил и схватился за свой кнут, который, конечно же, был при нём. Он замахнулся уже концом плети на старого циркача, но вдруг начал хлестать по своим ногам, по ягодицам и с криком: «Но, но, пошёл, ленивый Буцефал!» выбежал вон. На следующий день нарочный доставил мне письмо со словами благодарности от директора цирка. Да. Но окончилось моё цирковое дело довольно печально. Вскоре после того случая занялся пожар в стоящих рядом с цирком домах.  Поджигатель с кнутом в этом никакого участия не принимал: в соседнем трактире от жаровни загорелись какие-то фартуки и полотенца, пока стряпуха плескала на них ковшом из бадьи, огонь перекинулся на занавески. Все, кто случился поблизости, кинулись тушить, но в тесной кухне нечем стало дышать. Постройки там стояли тесно и скоро уже занялись соседние дома. Ветер мешал тушить пламя, не хватало воды. Как ни старались мы отстоять цирк, загорелся и он. Успели вынести кое-что из реквизита, костюмы, часть сидений – но это уже в последний момент, когда стало ясно, что строение не спасти. Да. Попытки начать всё с начала успеха не принесли: первое представление в тесном приспособленном помещении не вызвало интереса, поскольку половина номеров требовала пространства. Так всё и сошло на нет. Не пошло почему-то дело и у нашего знакомого – виртуоза кнута, который замутил передвижной цирк.

- Так он всё-таки занялся цирковым делом?
- Занялся. Он это замыслил давно, и спалить наш цирк хотел, чтобы устранить конкурентов. Всё получилось, как он желал, хоть и не его стараниями. Но это ему не помогло. Вот так закончились мои едва начатые труды на цирковом поприще. Но и без того я не собирался задерживаться в том замечательном месте надолго. Подзаработав денег, распрощался со старым организатором манежного искусства и двинулся в дорогу.

- Сколько же ты там пробыл?
- Чуть больше полугода.

В пригороде Игнат остановился у автозаправки. Перед ним к старенькой «Волге» проковыляла ещё более пожилая старушка, мельком глянув на подъехавшую машину.

- Ничего себе! – воскликнул Игнат и помахал рукой. Но бабушка этого не заметила и села за руль. Заправившись, друзья продолжили путь, вклинившись в спешащую вереницу автомобилей, и скоро разглядели впереди почтенную «Волгу». Игнат  приблизился к ней, обогнав несколько машин, но как только вознамерился обогнать изделие знаменитого ГАЗа, оно резво бросилась вперёд, и манёвр пришлось отложить из-за встречных авто. Скорость держалась Игнатом приличная, но настигнуть бабушку не получалось.

- Бесполезно! – засмеялся Игнат, впервые за этот день.

- Сумасшедшая? – предположил Антон.

- Да нет, не сумасшедшая. Я её знаю: она гонщица. Мы встречались на любительских ралли. Тому уж лет… почти 20. Вот, значит, где она живет. Или, может,  ездила в гости. К внукам…

- Надо же! Не хочешь перекинуться парой слов?

- Так её ещё догнать надо! И потом: обрадуется ли? Понимаешь, я остался таким же, каким был и тогда. А она – ведь, наверное, в зеркало смотрится? Так что соревноваться сегодня с ней не будем – ни к чему.
 
Игнат рассудил, как оказалось, совершенно правильно. Дорога стала совсем никудышная: щебёнка, вылетая из-под колёс, стучала по днищу экипажа, его белые бока покрылись пылью; часто машину сотрясали чувствительные удары снизу. Гонки тут пришлись явно не к месту. «Волга» свернула куда-то на просёлок. Но впереди пылил кто-то другой. Пришлось убавить скорость. Тут вообще-то следовало присутствовать  асфальту, но денег на него у облавтодора не хватило. Подорожало горючее, составляющие асфальта, выросли незапланированные, но актуальные расходы подрядчика; то, другое, третье – первоначально заложенные в проекте суммы растаяли, как снег. Так что дорога получилась укороченной. Да и качество…

Высокопоставленный  проверяющий морщился от досады:

- Ну что за безалаберность, безответственность; я бы даже сказал,  – вопиющая бесхозяйственность! – порицал он начальника автодора в беседе с вице-губернатором. И совершенно напрасно: главный дорожник региона всего за семь лет своей службы в этой должности сумел приобрести две трехкомнатные квартиры – на себя и племянницу, небольшое шале где-то в захолустных, но Альпах и совсем уж маленькую виллу у тёплого моря. Конечно, не шик, но лучше маленькая, чем совсем никакой. Жена полностью была с ним солидарна, хотя втайне надеялась ещё на покупку острова где-нибудь в океане. Наличествовали также и три серьёзных автомобиля – у самого главы семейства, у жены и подросшего оболтуса, которого позиционировали как выдающуюся личность, которая однажды проявит себя. В качестве приложения имелась ещё и довольно приличная зарплата начальника дорог. Словом, хозяйственник он был что надо. И, практически,  патриот:  всего лишь с двойным гражданством.
Правда, посещали руководителя и некоторые несвоевременные, беспокойные мысли. Особенно, когда на совещаниях губернатор заводил речь о соблюдении полной, буквально кристальной прозрачности и борьбе с коррупцией. В этой части главный дорожник области мог показать многое: даже  секретарша его была вся прозрачно одетая.  Никаких послаблений никому! Насколько оценил губернатор все эти старания – неизвестно. На этот раз  вновь разговор вернулся к прозрачности.

- Взятки – наш бич! - говорил он. – То есть не именно нашей администрации – ещё недоставало! – но характерная болезнь для многих территорий. Мы должны твёрдо встать у них на пути и не позволить!

При этом испытующе смотрел на начальника автодора. Но, правда,  не на него одного, и это успокаивало.
 
- Сколько достойных людей погубили  взятки! – продолжал губернатор. - Умных, порядочных, радеющих о деле! Которых мы продвигали, обучали, пестовали – элита, сливки общества!

- Пропади они пропадом! – возмущённо сказал шёпотом сидевший рядом с автодором технадзор.

- Сливки? – почти не дыша, также шёпотом спросил дорожный начальник.

- Взятки! – и технадзор мысленно извинился перед ними, с содроганием представив, как бы он жил на одну зарплату. Хотя и внушительную, на сторонний взгляд.

Как бы то ни было, дорога в Ярский район не выдерживала никакой критики, она трясла и пылила, и казалась нескончаемой. В первую поездку Антон этого как-то не заметил – может, больше смотрел по сторонам.
 
- Голова твоя не протестует? – спросил он у Игната.

- Нет.

- Дрянное автошоу.
- Разве бывают хорошие шоу?

Потряхивало, как АН-2 в зоне лёгкой турбулентности. Но двигателя почти не было слышно. Если бы не тряска – полный комфорт.

- Вот скажите, - обратился к Игнату  человек в белом махровом халате, - это вы вели телешоу «Недостиранное бельё уважаемых семейств?». Тем самым нанося определённый ущерб  неокрепшей психике общества? – и прокурор высморкался в белоснежный рукав своего халата.

- Как можно, как можно? – всполошился Игнат. – Не приписывайте мне такие ужасные злодеяния! Я лишь взламывал сейфы и угонял элитные иномарки. Иногда грабил, не без этого. Но  к шоу я непричастен!
               
- Ну, это же совсем меняет дело! – заметил кто-то вполголоса в зале суда. Прокурор разочарованно вздохнул и отвернулся. Порывавшийся что-то сказать адвокат вдруг облегчённо засмеялся; засмеялись затем и все остальные и стали обниматься, поздравляя Игната и друг друга.  Машину тряхнуло так, что Антон ударился рёбрами о подлокотник и очнулся; спал он, скорее всего, лишь несколько минут. Усевшись поудобнее и ещё окончательно не придя в себя, спросил?

- Послушайте, уважаемый художник, вы элитные иномарки не угоняли?  Сейфы…
 Игнат изумлённо посмотрел на него:

- Откуда такие мысли?

- Сон.

- Не вещий. Нет, элитных и других авто я не угонял. Как-то потребности такой не чувствовал. Сейфов я тоже не угонял, и не взламывал. Двери – приходилось.

- Ну, это же совсем другое дело! – репликой из своего сна подытожил Антон.        Наконец показался и Яр. Здесь решили перекусить, не тратя времени больше ни на что. Игнат рассеянно ковырял вилкой в тарелке и поглядывал в окно. Антон не стал его томить, закончил свой обед в самые сжатые сроки. Выйдя из точки общепита, они сразу взяли курс на село Коровино. Миновали две деревни и в третьей, остановившись у магазина, справились, далеко ли ещё до Коровина.
 
- Девять километров, - ответила продавщица. – Да редко теперь туда рыбаки ездят – дороги-то, считай, не стало. А может, обленились – дома за бутылочкой им способней посидеть, чем везти её на озёра. В самом-то Коровино делать нечего: всё крапивой позаросло, бурьяном. Дома завалились, которые получше были, разобрали на бани да на зимовьюшки – увезли. Да и в нашей деревне скоро так будет – одни старики и остались. Правда, в тот понедельник  вертолёт в ту сторону пролетал – так, наверное, браконьеры. Совмещают обязательное с приятным. Сегодня, кажется, тарахтел тоже. Будто там на природе хотят детский оздоровительный лагерь соорудить. Так это когда ещё будет!

- А никто там не пашет, не  сеет, не строит – заезжие предприниматели? – осведомился Игнат.

- Да кому там нужно? Инфраструктуры – никакой. – Со столбов провода – алюминиевые были – украли, дороги нет. Один свежий воздух. Даже жуть берёт.

- Это хорошо! - заметил рассеянно Игнат. – То есть я хотел сказать – плохо.
 
- Чего уж хорошего. А какой колхоз имели! Маленький, да удаленький. Одних только коров полтыщи, овец, лошадей! План выполнил – на тебе овечку, премия, кроме зарплаты. Перевыполнил – ещё тебе путёвка бесплатная в Евпаторию. Да тонны три-четыре зерна, для откорма домашнего хозяйства – это уже в счёт оплаты. Мёда колхозного полведра – по итогам года. Грибы-то, ягоды да рыба – это уж только для себя, никто даже и не думал на продажу. Правда, и сейчас-то никто не собирает тут, так некому: молодёжь поразбежалась, старики в своём-то огороде плутают – утром из дому выйдет, насилу к обеду дорогу обратно найдёт.

 По самой продавщице было заметно, что она-то между зарослями капусты не блудит: ещё крепкая дама, лет вряд ли больше 70. Она могла бы порассказать ещё, что работала в колхозе главбухом и, понаторев, вела для блага кооперации двойную бухгалтерию, так что хорошие, ценные люди тем более внакладе не оставались. И ничего – на всё хватало, и даже была частица колхозного вклада в развитие железнодорожного транспорта, хотя его тут отродясь не водилось, на космические и океанографические программы, и даже на помощь острову Свободы и пламенным конголезским патриотам. И долго ещё держался колхоз, пользуясь тем, что на отшибе. Но, в конце концов, это прогрессивным людям надоело и поступило кардинальное указание – в ту пятницу  перейти на рыночные отношения. И перешли. Ну и вот. Потом ушлые коммерсанты наперебой звали её в свои конторы, справедливо полагая, что она-то уж сможет одурачить финконтрольные службы и всемерно способствовать росту их (коммерсантов) благосостояния. Но она отказалась: год-два поработает, пока хватит здоровья, а потом – куда? Обратно в деревню? И открыла здесь магазин. Но уж тут о двойной бухгалтерии не приходилось и думать: у стариков каждая копейка на счету, и всех она знает, все работали с ней в колхозе. Ну как их станешь дурачить?
 
Ничего этого говорить она приезжим не стала – кто знает, что за люди? Хотя поговорить ещё ей хотелось: скучно в магазине подолгу одной, односельчане заходят нечасто.

Игнат посчитал обязательным отплатить чем-то за информацию о селе Коровино и купил большую банку кофе, Антон, в свою очередь – бутылку не слишком старого пива, и с тем они покинули гостеприимный магазин.
 Дороги в Коровино и в самом деле не существовало, лишь старые колеи слабо просматривались в спутанной, жесткой траве. Но хорошо уже то, что отсутствовала слякоть и продвигались они вперёд довольно ровно и споро. Вскоре показались и ветхие строения деревни: тут осталось действительно, только то, что не годилось на вторичное строительство и даже на дрова. Обозначались три улицы с переулками – народу здесь некогда жило порядочно. Игнат ехал медленно, всматриваясь в окружающий ландшафт. Миновав деревню, свернул на пригорок:
 
-Кажется – сюда. Я пойду, посмотрю. Тут, думаю, погост.

- Пойдём.

Игнат не ошибся: здесь располагалось именно искомое им печальное место. Многое было запущено, но попадались и прибранные могилы с недавно покрашенными оградками, жестяными, пластмассовыми и бумажными цветами, кое-где сохранились и засохшие букеты настоящих – немало народу, наверное, приезжало сюда в родительский день. Игнат медленно двигался по едва угадывающимся тропинкам, пристально вглядываясь в каждый холмик с крестом, а то – и без ничего. Иногда нагибался и силился разобрать, что обозначено на почерневшем дереве. Антон, чуть отстав, следовал за ним. Послеполуденное солнце ярко светило меж облаков, оставляя лишь небольшие тени под деревьями, но уж и при этом поиски не сулили успеха. Ведяев настроился на долгое ожидание. «А ведь дня Игнату может не хватить!» - вдруг сообразил он, окидывая взглядом скопление крестов и звёзд вокруг.
 
- Может, раньше тут был город? – приблизившись к Игнату, высказал  предположение он.

- Может, был, - рассеянно отозвался товарищ, продолжая своё медленное, кружащее движение. «Да, - подумал Антон, - ну что тут поделаешь?».

Солнце неумолимо клонилось к закату – день в преддверии осени намного укоротился, и до сумерек оставалось не так много времени. По мере того, как они поднимались по отлогому склону, всё меньше оставалось едва приметных бугорков, а крестов уже почти не встречалось, лишь деревья всё гуще росли у вершины возвышенности, несмотря на то, что тут была совсем сухая земля.

- А солнце здесь продержится дольше, - наскучив безмолвием, пробормотал Антон.
 – Но всё равно, пожалуй, пора готовиться к ночлегу. Не здесь, конечно – надо идти к деревне. Игнат не отступится, пока будет ещё светло. А там быстро стемнеет. Не хотелось бы мешать, но предупредить надо.
 - И, оторвавшись от созерцания скорбного пейзажа, он снова направился к Коростелёву. Что это в первую очередь - Батистон, у него, несмотря на всё, как-то ещё не укладывалось в голове.
 
Сдавленный крик впереди заставил его побежать. Игнат стоял на коленях перед почерневшим и растрескавшимся квадратным столбиком с полуистлевшей перекладиной наверху. Под ней – показалось Антону – была бледная цветная фотография. Игнат, сжимая ладонями виски, раскачивался взад и вперёд, не сводя с неё глаз, полных слёз.

- Я пришёл. Я пришёл, Женевьева! – бормотал он, раз за разом повторяя одни и же слова. Антон стоял поодаль, не зная, как поступить ему – то ли уйти, то ли остаться… Его слегка лихорадило.. Игнат, как бы опомнившись, на миг разогнулся, достал из нагрудного кармана большой яркий апельсин и положил возле столбика.

- Вот апельсин, как ты просила. Он не из Ментона - марокканский, но настоящий апельсин.

 Наверху тихо зашелестели листья раскидистой берёзы, лёгкий порыв ветра закружил двух маленьких бабочек, вьющихся под её ветвями. - Ты наверное, устала ждать? Я долго шёл, искал долго, но знал, что не остановлюсь…
Антон неслышно отошёл подальше, прислонился спиной к разросшейся рябине, тёр лоб и старался упорядочить перепутанные мысли. До последний минуты он в глубине души не верил, что вся эта история Жака Батистона – и в самом деле правда. Но теперь уж никаких сомнений не оставалось. Он видел в квартире Коростелёва карандашный рисунок – портрет темноволосой девушки. Миниатюра на маленьком деревянном памятнике, выполненная масляными красками, являла то же лицо. Тонкое стекло, под которое она была заключена, имело дефекты, но даже при этом сходство не вызывало сомнений. Рисунок в доме у Игната был сделан, конечно, по памяти, и только ему известно, сколько таких имелось ещё. Где-то, наверное, есть и большой потрет Женевьевы. Где его никто, кроме самого художника, не видит.

Краем глаз Антон  заметил какое-то движение: Игнат вдруг припал на локоть и теперь полулежал, склонив голову к лику на столбике.
 
- Тебе плохо? – поспешил к нему Антон.
- Нет. Я нашёл! Мы нашлись… - Игнат закрыл глаза, локоть подвернулся и  он опустился на землю всем телом.

- Игнат! – Антон начал трясти товарища за плечи, ничего не добившись, проверил пульс – его не было. Отчаянные усилия, употреблённые на массаж сердца и искусственное дыхание, результата не дали. Через полчаса попыток приведения лежавшего в чувство Антон понял – все его старания тут бесполезны. Был бы какой-нибудь дефибриллятор! И доктор при нём…

- Ну как же так? – сокрушался директор «Фолианта», получив печальное известие.
 – Такой молодой, полный энергии человек – и вдруг… Он тёр платком вспотевшую лысину и, казалось, вот-вот заплачет. Но на траурном небольшом митинге сказал прощальное слово, как надо; говорили и другие – родственников у Коростелёва не обнаружилось, но хороших знакомых было достаточно, хотя никто не мог бы назваться его другом. Кроме Антона. И он тоже что-то говорил, чувствуя – это совсем не то, не то… Василиса ничего говорить не стала – держалась где-то в задних рядах и стояла прямо, не переваливаясь с ноги на ногу, как делают при долгом стоянии все обычные люди.
 
Рискуя быть зачисленным в идиоты, Антон настоял на том, чтобы последним пристанищем Коростелёва стало село Коровино в Ярском районе. Потому что Игнат Иванович сам место присмотрел, и нельзя нарушать его желание. Василиса Рябинина подтвердила, что да, Коростелёв дважды побывал в Ярском районе, именно в Коровино, и выбрал его как свой будущий вечный приют. Ну да, человек  получил травму во время этой поездки, но решение относительно Коровино он принял ранее. Тут - что же делать? – она покривила душой. Всем прочим оставалось только развести руками и включиться в скорбные хлопоты.  Конечно, забот навалилось много, но большую часть их взял на себя Антон Ведяев. В Коровино, в такую даль, мало кто поехал, в основном собрались «фолиантовцы», а из «Верного пути» - Василиса Рябинина.
 
Малое время спустя, когда дочка играла с подружками на улице, Ольга достала из платяного шкафа небольшую, тяжелую коробку и  сказала:

- Игнат просил передать тебе на память подарок, если вдруг придется неожиданно уехать. Вот…

Антон открыл коробку – там обнаружились электролобзик и конверт с записью на месте адреса: «Антон, друг мой, если ты читаешь это – знай, другого выхода не было. Надеюсь, инструмент тебе послужит, и пригодятся эти небольшие деньги. Ты знаешь же, большие я не склонен собирать. С тем – не поминай лихом. Береги своих замечательных дам. Игнат».

В конверте оказалось полтора миллиона рублей.
   
В эти дни, когда взрослыми часто упоминались вполголоса имена Жака и Игната, Адель задумывалась, а однажды  спросила, обращаясь к отцу:

 Что-то давно не видно дедушки Игната, а?

Антон смешался:

- Понимаешь, он нашёл одного человека… Одним словом – свою невесту.

- Разве у дедушек бывают невесты?

- У него – да.

- Она такая же старая?
- Нет, она всегда молодая.

Адель задумалась и спросила:

- Они поженятся?

- Они поженились. И теперь далеко. Но мы с мамой будем навещать их, и ты, когда подрастёшь – вместе с нами.