Вода

Вода
Вчера Ленка разбила градусник. Застыла в оцепенении, будто на мину наступила. Она очень мнительная. Ей кажется, что мы все умрём теперь, задохнувшись ртутью. Я собрал серые гладкие шарики в одну ровную лужицу. Переливается, блестит. Мне даже стало жалко заливать её в пакет.
Очередь двигалась, как полудохлая змея. Я поднял глаза и мне вспомнился вчерашний разбитый градусник. Небо, как ртуть. Разлилось над городом ровной лужей. Заполнилось отражением в стёклах городских окон, будто дома под завязку, по горлышко ртутью… Вдохнул поглубже, чтобы почувствовать его пары. Даже гортанный фильтр свистнул. Впереди бабка в платке в горошек обернулась. Посмотрела презрительно. Покачала головой, будто я шныря в вену на её глазах пульнул.
Не бабка? Какая красивая. Женщина лет сорока. Длинные ресницы и синие глаза, не похожие на небо. Совсем, будто из иного мира. Тонкие губы недовольно сжаты. Чем так возмутил мой гортанный свист? Просто фильтр ещё новенький: поглубже вдохнёшь – свистит.
- Вы крайний? – послышалось сзади.
Обернулся. Парень лет пятнадцати, а может и тридцати. Кожа грубая, на лбу толстые складки морщин, как скомканная мешковина. Вытаращил на меня глаза. Рот и нос закрыты дешёвой маской с рисунком черепа. В руках четыре пятилитровые бутылки с надписью «Святая вода Алёнушка». Люди уже косятся на них. Кто-то завистливо, кто-то со злобой. Мне даже не нужно видеть их лиц. Они пахнут злобой за километр. А парень то, может, и не будет все бутылки наполнять. Так, одну со скрипом наберёт. Остальные захватил, чтобы сдать.
Глядя на связку бутылок в руках парня, я почувствовал, что нужно отлить. Ленка страшно разозлится, когда узнает, что я не дотерпел до регенератора. Что разбазарил, как она говорит, драгоценную воду в параднике. Купить у парня бутылку? А, может, он, в самом деле, собрался их все набрать? Бонус в какой-нибудь линейке получил, и теперь решил шикануть?
Оглянулся: вокруг дома с металлическими тяжёлыми дверями. Кажется, в дальнем доме, у перекрёстка виднеется арка. Бросить очередь, сбегать? Тут ещё минут на сорок. Решил потерпеть. И Ленка будет довольна. Она носится с новым регенератором, как с личным ребёнком.
В очереди завыл ребёнок. Завыл мерзко с шипением. Так звучат старые фильтры. Змее змеиное. То ли мальчик, то ли девочка в жёлтом комбинезоне, цвета выпаренной земли. Отлепился от очереди. Шипит, машет руками. Потом упал на асфальт и стал биться. Его мать стоит, смотрит утомлённо, ждёт, когда сынка (дочку) отпустит. Ребёнок продолжает биться на земле, будто одержимый. Зря она ему позволяет. Любой церковный патруль с удовольствием примет малого. И она не сможет доказать, что он просто капризничал. А потом на воскресной утрене в каком-нибудь Троицком ему устроят Отчитку. Народ любит детей на Отчитке. Детям пережить это трудно. Народ трепещет…
Мать будто услышала мои мысли. Достала из сумки таблетку, запихнула ребёнку в рот. Он сразу успокоился. Размяк. Взяла его на руки, и как тряпочку положила на плечо.
У Ленки нет ребёнка. Она часто плачет, винит своего муженька, будто он может что-то изменить. Хотя ему всё равно плевать. Сидит целыми днями в своих игровых линейках и ругается на весь дом. А Ленка на двух работах – полуживая. Два года назад Вова продал глаз, так до сих пор гордится, что пожертвовал собой ради семьи. Но почти все вырученные деньги ушли на погашение кредитов, которые сам же Володя и набрал. Мерзкий типок. Однажды я сломал ему нос.
Мысли о мудацком муже сестры вызывали злобу. Я плюнул и пошёл под арку. Парень, который стоял за мной, молча кивнул.
Под аркой, в пробитом асфальте стояла огромная лужа, серо-коричневая. Я отливал на стену. А моча стекала в лужу. Столько воды. В городе столько воды, что можно утонуть. А мы дохнем от обезвоживания.
Вернулся в очередь. Небо, кажется, сгустилось ртутными разводами. Будет дождь. И кто не спрятался – я не виноват. Но у меня хорошая куртка – не отравит.
А женщина впереди меня зачем-то стянула платок с головы. Кажется, она с кем-то поговорила по точке, и теперь стояла расстроенная, шмыгала носом. Я сместился в сторону и вперёд, будто переминаюсь,  чтобы разглядеть её.
Круглолицая. Маленькие алые губы, открытый широкий лоб. Фиолетовые и розовые Волосы сплетённые в десятки косичек, и стянутые в узел между лопаток. И глаза. Длинные ресницы. Большие синие глаза, цвета неба, которого больше не существует. В выцветшей джинсовой куртке поверх бордового махрового платья. В руках безразмерный резиновый мешок для воды.
В такой куртке ей под дождь совершенно нельзя.
Но в голову полезли образы, как бы она смотрелась под летним дождём, под живым дождём. Как вода стекает по её лицу, касается губ, улыбки. Насквозь промокает тяжеленная куртка, и она срывает её и бросает в лужу. И как мокрое платье облегает её маленькую острую грудь. И небо гремит, и она смеётся, шаркает голыми ногами в лужах, обливая меня, и так мокрого с головы до своих солдатских бот. Я никогда не снимаю своих бот. Никогда, даже в летний живой дождь. Я касаюсь её руки. И под холодной водой её горячая кожа, и горячие губы. И мы целуемся. А небо продолжает греметь и сверкать, раскалываясь на тысячи новых миров. Миров, в которых нет ядовитой воды, обезвоживания и американки.
Я стою по колено в воде в фонтане напротив ЖЕКа на Шелгунова, рядом с домом моего друга – Развика. Небо в искрах брызг, солнце сверкает в каждой капле. Пахнет свежей скошенной травой, летом и живой водой. И мы прыгаем по фонтану, и бегаем к пожарному гидранту напротив нашего детского садика. Он стоит у дороги в тени широколапого дуба. Гидрант подтекает тонким фонтанчиком. Мы бегаем к нему, чтобы напиться. И на моих губах до сих пор солоноватый металлический вкус патрубка гидранта. И я помню, как ледяная вода наполняла тебя с самого живота до горла и головы. И ты не мог отдышаться…
А вечером мы прыгали через яму в асфальте, наполненную дождевой водой. И я не допрыгнул, упал в лужу и скрылся с головой. Немудрено, когда твой рост всего метр, когда тебе шесть лет и всё ещё впереди. И я почему-то не побежал домой, а пошёл к Развику. Его мама переодела меня в сухое и лишь тогда я поплёлся домой, с тоской провожая минувший день. Но улыбаясь мысли, что завтра будет новый день, новые приключения и новая вода.
Женщина повернула голову, посмотрела на меня. Кажется, всё это время я нагло пялился на неё.
Но мне чувствуется, что мы уже встречались много лет назад, когда я был ещё ребёнком, а она уже той…
Я начал заниматься греблей в двенадцать лет. Наш клуб стоял на маленькой реке Крестовка. Это короткая протока, что соединяет Малую и Среднюю Невки на стыке Каменного и Крестовских островов. Я сижу в байдарке, боюсь неправильно двинуться, не так воткнуть весло, которое уйдёт под воду и потащит меня за собой. Майское солнце уже греет, но вода ледяная. И мне скурит все органы, и сведёт дыхание, если только я перевернусь. Я уже сто раз переворачивался. И мне совершенно не хочется снова. Быстрое течение тащит меня в сторону Средней Невки. Я выкручиваю ногами румпель, и лодку разворачивает носом к островку посередине Крестовки. На берегу стоит она и смотрит на меня синими, как майское небо, глазами. Кажется она улыбается, смотрит, перевернусь я на этот раз или нет. Горло сводит. Я вытягиваюсь в струнку и уверенно вонзаю весло в воду. Потом ещё раз. У меня получается! Я горд. Я хочу, чтобы она видела, что я ни какой-то там простофиля. И я почти вернулся к бонам, где стоит Валентина Николаевна – наш тренер. Она подбадривает. И у меня получилось! Но за метр до бонов весло предательски прокручивается в руке и уходит в воду, я теряю равновесие. И вот я уже в воде с полным ртом ледяной невской воды с привкусом старого мазута и свежих огурцов. Но что ж, я сто раз пил эту воду. Я сам состою из этой воды.
Женщина улыбнулась мне. Может быть, она тоже что-нибудь вспомнила? Может быть, она помнит меня, или наше будущее? В конце концов, сколько можно мусолить прошлое? Ведь, мы живы. И мы будем жить.
Очередь двинулась.
К окну выдачи подошла пара в чёрных, дырявых гидрах. Видимо, муж и жена. Она припухшая, одутловатая. Он наоборот, высохший. Так обычно сохнут на шныре. Глаза выпучены, как у рыбы, вялый, срезанный подбородок и рот, как порез. Всю очередь перед нами она что-то шептала ему. Он же стоял, как мёртвое растение, безразлично свесив голову. Теперь я заметил, как нервно тикает его лицо, будто под сухой бумажной кожей десятки молоточков.
Жена тыкает его головой в сканер. Он прикладывается своим рыбьим глазом.  На табло раздачи высвечивается цифра «0».
- Это ошибка, - громко шепчет женщина.
Она снова судорожно тыкает голову мужа в сканер.
Оператор на раздаче требует покинуть очередь.
- Это ошибка, - повторяет женщина. Она начинает трястись. Её голос скачет с шёпота на визги. – Я проверяла вчера. У нас оставалось триста кредитных дизов.
Оператор стальным голосом повторяет требование покинуть очередь.
Женщина трясёт мужичка. Всё раскрылось. Он больше не волнуется. Снова свесил голову, как мёртвый ядовитый цветок. Глаза стеклянные. Кривой рот раной.
- Это же были кредитные! Куда ты их дел? У нас же было триста… триста!
Она бьёт мужика по сухой, полой голове. Голова отскакивает в разные стороны.
Много раз видел подобные сцены. Мужик явно шныревод. Проиграл последнее в линейке. Ему уже всё равно. Ему даже умирать не страшно. Потерпит пару дней, а потом пойдёт на Обводный, да напьётся воды из канала. Вдоволь. От пуза. И потом за два дня его сожрёт американка. Думаю, также поступит и его жена. Такие не умирают от обезвоживания.
И я снова подумал, смог бы я в этом случае выпить воду из канала? Ведь когда-то в детстве я пил воду из Крестовки, с весла…
Женщина купила не больше полутора литров. И я подумал, сейчас она уйдёт и я останусь один, как дурак, как всегда. Приложил глаз к сканеру. Красная вспышка. Протянул пакеты оператору. Обернулся. Она стояла рядом. Она не уходила! Я судорожно ждал, когда наберут пакеты. Подыскивал слова. Скоро будет дождь. Нам нужно спрятаться. Спрятаться вместе и навсегда.
Навсегда. Какое смешное слово.
Мы сидим с Олей на граните между речным вокзалом и Володарским мостом, свесив ноги вниз. Смотрим, как тёмная Нева крутит водовороты быстрым течением, как пенятся барашки волн. Поднялся ветер. Но нам тепло. Мы обнимаемся, целуемся. И я чувствую себя совершенно взрослым. Я только что сдал последний экзамен, у меня есть женщина. И она позволяет мне трогать свою грудь, и даже целовать. Начинается дождь. Тёплый летний дождь с огромными каплями, которые разбиваются о неспокойную невскую воду, превращаясь в миллионны колечек. Мы моментально промокаем. Но никуда не бежим, так и остаёмся сидеть. Сквозь мокрую олину блузку просвечивает грудь. Она обнимает мою голову и прижимает к себе, к своей груди. И я слышу, как бьётся её сердце.
- Меня зовут Лина, - сказала женщина. Она заговорила первая. Но какое странное имя. Так звали сестру моей бабушки. Она умерла, когда я был совсем маленьким. И мы ездили на Северное кладбище в Парголово. Это была первая смерть в моей жизни. И я долго не мог понять, как это происходит. Что происходит с человеком, куда он девается, когда тело закапывают в земле. Или точнее в воде. В нашем болотистом городе почти нет сухих кладбищ. Гробы приходится пробивать ломами, чтобы они набирались водой и не всплывали во время церемонии.
- Какое странное имя, - сказал я.
- Простое имя, - улыбнулась Лина. Она сделал шаг ко мне и негромко спросила: - Ты хочешь меня?
Слова ударили тёплой волной в затылок. И только дойдя до мозга, отвердели, заморозились, осыпались на самое дно.
- Сколько? – прохрипел я зачем-то.
- Два стаканчика, - ответила проститутка.
Два стаканчика, будто это меньше, чем четыреста миллилитров.
Чёрт. Меня снова затошнило. Загудели почки, ударило в спину. Неужели я отравился после вчерашнего дождя. Чёрт, чёрт, чёрт!
- Спасибо, - сказал я и поплёлся в сторону Старо-Петергофского.
- Полтора! – крикнула в след женщина.
Но я даже не обернулся.
Первые капли дождя ударились об асфальт. Я застегнул куртку, нацепил капюшон и маску. Нужно поспешить. Ленка дома ждёт воду.